Глушко делать ТДУ не хотел и, очевидно, был прав – это не его стихия. Он делал большие многотонные двигатели, и заниматься ТДУ для него было все равно, что конструктору БелАЗа заниматься «Окой». Собственные силы Королева были все-таки слабоваты. С управляющими движками его конструкторы могли справиться, а тут дело очень ответственное. Королеву стоило немалых трудов уговорить Исаева взять эту работу на себя. Исаев отбивался долго, убеждая Королева, что за те сроки, которые он назначает, нельзя сделать даже хороший примус. Однако вырваться ему из «дружеских объятий» Сергея Павловича не удалось: в конце концов, лукавое упорство Королева рассмешило его, а когда Алексей Михайлович смеялся, он терял способность к сопротивлению. Вернувшись в свое КБ, он собрал ближайших соратников и сказал:

– Королев предложил мне быстро сделать одну небольшую, но очень важную работу: спустить человека из космоса на Землю.

Исаев не советовался, он уже решил, что будет делать ТДУ, а совещание нужно было ему, чтобы выявить энтузиастов и в их надежные руки передать заказ Королева. Однако энтузиасты выявились не сразу. Первая дружная реакция – найти способ как-то от этого заказа отбрыкаться: сроки нереальны. Потом возник половинчатый вариант: подобрать из числа уже готовых двигателей что-нибудь подходящее, передать Королеву и пусть он его доводит до ума. Начали спорить, какой движок подходит для этих целей. Исаев слушал и молчал.

– Да что мы тут спорим, – сказал один из замов Алексея Михайловича. – Все равно нас заставят это делать, надо браться без лишних слов.

– Если надо, сделаем! – загомонила молодежь.

Королев пригласил разработчиков к себе. По правую руку от Главного – Борис Андреевич Адамович, ему Сергей Павлович поручил досматривать за ТДУ. Усадив гостей, Королев, поглядывая на Исаева, голосом доброго сказочника начал беседу так, будто никаких переговоров и споров до этого не было.

– Ну вот, Алексей Михайлович, собираемся мы запустить космический корабль с человеком, и очень нужен двигатель, который бы нам этого человека вернул на Землю...

Исаев тон Королева принял и, разложив чертежи, тоже неспешно и напевно стал рассказывать о том, какой у него есть двигатель, насколько он надежен, при том, что камера сгорания весит всего сорок килограммов...

– Много! – уже совсем другим голосом перебил Королев.

– Можно упростить ТНА203, – тоже в тон ему отрезал Исаев. – Будет полегче...

– На сколько?

– Килограммов на восемь—десять...

– А если больше? Нельзя ли не на восемь—десять, а на восемнадцать—двадцать, а? Вы посмотрите на ваш электропривод, – непонятно когда, но Королев уже успел все разглядеть в разложенных чертежах. – Ведь это спроектировано для паровоза! Посмотрите, за этот кабель можно лошадь прицепить!

Начался торг, как на восточном базаре.

– Простите, Алексей Михайлович, – неожиданно спросил Королев очень серьезно, – а сколько вы сами весите?

– Сто пять кило, – оторопело ответил Исаев.

– Так что же мы спорим! – рассмеялся Королев. – Все же ясно: вся установка должна весить столько, сколько весит Алексей Михайлович!..

Исаев сделал ТДУ в рекордно короткий срок: между техническим заданием, полученным от Королева, до испытаний готовой установки на стенде прошло всего семь месяцев. Адамович постоянно докладывал Главному о ходе работы. Королев встречался с Исаевым, расспрашивал очень подробно, интересовался деталями, но от советов и рекомендаций воздерживался, доверял, и Алексею Михайловичу это нравилось.

– Одна только просьба, – говорил Королев, – установка должна быть абсолютно надежной.

– Сергей Павлович, вы ведь инженер и знаете, что абсолютно надежной никакая конструкция быть не может...

– Может! Должна! Она не дублирована, а, следовательно, должна быть абсолютно надежной, и вы можете это сделать!

Первый запуск ТДУ опытнейший испытатель Исаева Владимир Георгиевич Ефремов провел вечером 27 сентября 1959 года. Во время пятых испытаний двигатель не запустился.

– М-да, панама, – сказал Исаев. Этим словом он всегда выражал предельное недовольство.

Выяснилось, что забыли поставить нож в клапане горючего и он остался запертым. Клапан Исаев заменил другим, более надежным, и издал приказ, запрещающий ночные работы: чтобы ничего не забывали.

Потом было десять испытаний без замечаний. 25 апреля 1960 года Исаев сдал двигатель Королеву. На 15 мая был назначен первый пуск корабля-спутника с ТДУ. Исаев очень волновался: десять удачных испытаний, конечно, успокаивают, но ведь космического вакуума на стенде не создашь, и невесомости там тоже нет...

Старт 15 мая204 прошел благополучно: корабль вышел на орбиту. На предпоследнем витке дали команду на включение программы спуска. Теперь надо было ждать последнего витка. Раз команда на включение тормозной установки прошла, значит, где-то над Африкой ТДУ сработает, корабль зароется в атмосферу, антенны сгорят и связь с ним прекратится. Это и будет подтверждением того, что с орбиты он благополучно сошел. А дальше, когда он начнет падать, его запеленгуют наземные станции...

Ко всеобщему огорчению, сигналы радиопередатчика корабля не умолкали. Он не желал сходить с орбиты. По показаниям НИПов корабль не только не снизился, а поднялся на более высокую орбиту. Стали разбираться. Скоро выяснилось, что не сработала инфракрасная вертикаль: корабль перед торможением «не видел» Земли, и тормозная установка не затормозила, а, наоборот, разогнала его.

Ночью в самолете, когда летели домой, царило мрачное молчание – все были удручены неудачей. Один Королев вел себя так, словно ничего неприятного не случилось. С одной стороны, это была его обычная реакция: всем своим видом он подбадривал людей; с другой – Королев не мог не чувствовать, что в данной неудаче отчасти повинен он сам. Просматривая телеметрию, инженеры Раушенбаха нащупали некий изъян в основной системе ориентации. Раушенбах предупредил Королева о возможном отказе и предложил запасной вариант: ориентацию по Солнцу. Королев заупрямился, он не любил вот так, на ходу, отступать от «штатных режимов», стремился, чтобы все шло так, «как положено». Наверное, сейчас в самолете Сергей Павлович раскаивался в том, что не прислушался к советам Бориса Викторовича. Но, черт подери, почему Раушенбах не настаивал, не брал его за горло?!

Интересно, что Раушенбах в КБ Королева принадлежал к той редчайшей категории людей, на которых Главный никогда не кричал. Это объяснялось не только давностью их знакомства – были люди, которые знали Королева дольше, чем Раушенбах, и на них он кричал, а вот на Раушенбаха не кричал. Уважал. Видел: Борис Викторович не лебезит, не лезет ему на глаза, вообще может неделю не показываться, делает свое дело и делает его хорошо. По воспоминаниям самого Раушенбаха, Королев налетел на него лишь один раз, когда, разгоряченный каким-то жарким спором и не находя поддержки, Главный неожиданно для всех заорал на него: «Ну а ты, что ты стоишь и молчишь, как Иисусик?!» Почему «Иисусик» – неизвестно. Круглолицый, всегда гладко выбритый Раушенбах вовсе не походил на Христа...

До Москвы долетели без приключений. На аэродроме Королев пригласил в машину Бушуева.

– Не доезжая квартала до его дома, Сергей Павлович предложил пройти пешком, – вспоминал Константин Давыдович. – Было раннее московское утро. Он возбужденно, с каким-то восторженным удивлением вспоминал подробности ночной работы. Признаюсь, с недоумением и некоторым раздражением слушал я его, так как воспринял итоги работы как явно неудачные. Ведь мы не достигли того, к чему стремились, не смогли вернуть на Землю наш корабль. А Сергей Павлович без всяких признаков огорчения увлеченно рассуждал о том, что это первый опыт маневрирования в космосе, перехода с одной орбиты на другую, что это важный эксперимент и в дальнейшем необходимо овладеть техникой маневрирования космических кораблей, и какое это большое значение имеет для будущего. Заметив мой удрученный вид, он со свойственным ему оптимизмом уверенно заявил: «А спускаться на Землю корабли, когда надо и куда надо, у нас будут! Как миленькие будут! В следующий раз посадим обязательно...»

Ну как тут не вспомнить мудрого острослова Франсуа де Ларошфуко: «Не бывает обстоятельств столь несчастных, чтобы умный человек не мог извлечь из них какую-нибудь выгоду, но не бывает и столь счастливых, чтобы безрассудный не мог обратить их против себя...»

В тот же день и даже в тот же час другой самолет сел на другом аэродроме: космонавты вернулись с парашютных тренировок. Прошло буквально несколько дней, а на занятия, которые возобновились в здании Института авиационной медицины, приехал невысокий плотный человек лет пятидесяти. По тому, как все забегали вокруг него, как «сопровождали», космонавты сразу поняли, что это большой начальник. Но почему он в штатском?!

Представился: профессор Сергеев. Карпов познакомил его с космонавтами. Расспрашивал мало, но очень внимательно разглядывал. Потом быстро уехал. «Это Королев!» – сказал вечером Карпов «по секрету». Так состоялась их первая встреча.

Все интенсивнее становились медико-биологические тренировки на бегущей дорожке, качелях Хилова, в кресле Барани, тепло– и сурдокамерах, вибростенде и центрифуге. Нагрузки возрастали. Космонавты тихо роптали. «Более всего проявилось негативное отношение будущих космонавтов, пожалуй, к трем „мероприятиям“ медико-биологического раздела подготовки, – писал позднее Е.А.Карпов, – к повторявшимся внешне одним и тем же медицинским обследованиям, к повторным тренировкам с тепловыми нагрузками да к малоприятным, мягко говоря, вестибулярным тренировкам на вращаемом кресле. Потребовалось провести немало бесед с тем, чтобы убедить некоторых слушателей в необходимости проведения данных работ и оправданности включения их в программу подготовки к первым космическим полетам».

Неожиданно для самого себя трудно перенес «подъем» в барокамере на высоту 6 тысяч метров Николаев. Быковский, первый прошедший испытания одиночеством, успокаивал ребят: «Ничего особенного», но Попович потом признался: «Нелегко». Николаев вспоминал: «Хотелось услышать хотя бы тонюсеньский птичий писк, увидеть что-нибудь живое. И вдруг меня словно кто-то в спину толкнул. Поворачиваюсь и в малюсеньком обзорном кружочке вижу глаз. Он сразу исчез, но я его запомнил: от табачного цвета глаза до каждого волоска рыжеватых ресниц... Не знаю, как я не выкрикнул: „Ну, еще взгляни! Посмотри хоть малость!“ Что-то подобное испытывал Волынов: „Живое слово, только одно слово – что бы я отдал тогда за него!“ У Рафикова, когда он спал, отказал датчик дыхания. Дежурный врач заглянул в иллюминатор и обмер: лежит и... не дышит! А может быть, все-таки спит? Он написал записку, положил ее в передаточный люк и включил микрофон: „Марс Закирович! Возьмите содержимое передаточного люка“. Теперь перепугался проснувшийся Рафиков: ему показалось, что начались слуховые галлюцинации. Первым сутки в скафандре при температуре 55 градусов и влажности 40 процентов провел Шонин. За ним – Рафиков. „По истечении трети суток, – вспоминает он, – меня начал одолевать сон: постоянно видел во сне фонтаны, водопады, море...“ Следом в „парилку“ сел Волынов.

Начались тренировки в невесомости, которая наступает, когда самолет – сначала это был реактивный истребитель, потом – пассажирский Ту-104 – летит по сложной вертикальной кривой. Гагарин записал уже на Земле в журнал: «Ощущение приятной легкости. Попробовал двигать руками, головой. Все получается легко, свободно. Поймал плавающий перед лицом карандаш... На третьей горке при невесомости при распущенных привязных ремнях попробовал поворачиваться на сиденье, двигать ногами, поднимать их, опускать. Ощущение приятное, где ногу поставишь, там и висит – забавно. Захотелось побольше подвигаться».

Тогда невесомость только веселила их...

Когда в Летно-исследовательском институте трудами, прежде всего Сергея Григорьевича Даревского был создан корабль-тренажер и привлеченный Сергеем Павловичем в качестве инструктора-методиста летчик-испытатель Марк Лазаревич Галлай начал на нем занятия с космонавтами, стало ясно, что тренировать всю «двадцатку» – неудобно, трудно, да и дело идет слишком медленно. Посовещавшись, Королев, Карпов и Каманин, который с лета 1960 г. по заданию командования ВВС вплотную занялся подготовкой космонавтов, решили выделить небольшую группу – шесть человек – для ускоренной подготовки к первому полету.

Сделать это было нелегко: все летчики оправдывали надежды, которые на них возлагали. При отборе в «шестерку» в первую очередь учитывались результаты нагрузочных проб, успехи в теоретических занятиях, физическая подготовка. Принимались во внимание и «габариты»: Попович был среди шестерых самым высоким – 170 сантиметров, а Шонин – 175 – уже высоковат. Волынов всем хорош, но широковат. Комаров, безусловно, лидировал в математике и других точных науках, но у него не очень хорошо шли дела на центрифуге, а потом врач Адиля Радгатовна Котовская нашла у Владимира экстрасистолу – нарушение сердечного ритма – совсем грустные дела. Комаров очень хотел попасть в «шестерку» и, безусловно, имел на это право, прежде всего, благодаря своей инженерной и летной подготовке, но медики отдали предпочтение Варламову, который тоже прекрасно учился, помогал другим по математике, физике и механике и одновременно отличался завидным здоровьем и выносливостью. Учитывались результаты психологических тестов, которые проводились психологом Федором Дмитриевичем Горбовым и его сотрудниками. Наконец, принимались во внимание характер, темперамент, общительность, отношение к товарищам, поведение в быту – короче, играло роль все, что поддавалось учету. В конце концов «шестерка» была сформирована в следующем составе (по алфавиту): Варламов, Гагарин, Карташов, Николаев, Попович, Титов. Это было первым проявлением неравенства в их маленьком коллективе: появились кандидаты «первого сорта» и «второго». Конечно, это задевало самолюбие. Особенно болезненно пережили организацию «шестерки» Комаров и Беляев. Они справедливо считали себя более опытными и умелыми.

Однако очень скоро выяснилось, что состав «шестерки» подвержен изменениям. После первой же тренировки на центрифуге с 8-кратной перегрузкой врачи обнаружили на спине Карташова микроскопические кровоизлияния. Сначала подумали, что это случайность, но на последующих тренировках диагноз подтвердился – питехии. Это было неожиданностью: красивый голубоглазый Анатолий был олицетворением силы и здоровья. Приговор медиков был неумолим: Карташова отчислили.

– Я считаю, – говорил мне Герман Титов, – что с Толей Карташовым медики перестарались. Это прекрасный летчик, и он мог стать отличным космонавтом. Если бы Толя сейчас проходил все испытания, то, безусловно, выдержал бы их...

Анатолий Яковлевич Карташов стал летчиком-испытателем военного представительства Министерства обороны. Работал под Москвой, на Дальнем Востоке, а потом в Киеве у замечательного нашего авиаконструктора Олега Константиновича Антонова.

Нелепая случайность выбила из «шестерки» и Валентина Варламова. Неподалеку от Звездного городка в лесу лежат красивые Медвежьи озера. Однажды космонавты поехали туда размяться, поплавать и позагорать. Варламов предложил прыгать в воду прямо с берега. Первым прыгнул Быковский, чиркнул носом по песку, вынырнул, предупредил:

– Тут мелко, ребята...

Шонин прыгнул и ткнулся в дно руками. Варламов – за ним. Вылез на берег хмурый: очень болела шея – он ударился головой о песок. Все думали – пройдет. Варламов незаметно для друзей ушел к шоссе, на попутке вернулся в Звездный городок, пошел в госпиталь. Диагноз: смещение шейного позвонка. В тот же день его положили на вытяжку. Лежал он долго, очень тосковал. Ребята навещали его, подарили гитару. Наконец он выписался, снова начал тренироваться, но вскоре медицинская комиссия наложила свой запрет.

Валентин очень переживал. По общему мнению, это был человек талантливый, с явными техническими способностями, отличался безупречным здоровьем, любил спорт, был необыкновенно волевой и упорный. Покинув отряд, Варламов не уехал из Звездного городка. Он работал в Центре подготовки космонавтов и еще до старта Гагарина стал заместителем начальника командного пункта управления космическими полетами ЦПК. Затем – старшим инструктором космических тренировок, специализировался на астронавигации. Друзья по отряду были очень внимательны к Валентину, все праздники проводили вместе, но вот начались космические старты, и вчера еще безвестные лейтенанты становились национальными героями, у них появились новые обязанности, новые заботы, начались поездки по разным странам, короче, жизнь переключила стрелку и покатились они по разным рельсам. «Звезды над ним довлели», – с грустью сказал мне Герман Титов. Валентин понимал, что, не случись этого нелепого прыжка на Медвежьем озере, и он мог бы стать одним из первых наших космонавтов. Сознание несправедливости судьбы надломило его. Как относиться к вчерашним друзьям? И как друзьям относиться к нему? Делать вид, что ничего не произошло, ничего не изменилось? Глупо. Если друзья не приходят в гости, значит, зазнались. А если приходят, значит, снизошли. Накапливались маленькие обиды – истинные и мнимые. Очень становилось тоскливо на душе. Начал выпивать...

Я познакомился с Варламовым в Звездном городке в апреле 1974 года. Мы вспоминали Гагарина.

– Я смертей видел много, – грустно говорил Валентин, – потерял трех близких друзей. Давно это было, и время уже стерло в памяти их лица... А его я не могу забыть. Вот стоит он передо мной, я его вижу, он для меня не погиб... Я не умаляю достоинства других ребят. У нас много отличных ребят. Но Юру никем нельзя заменить, это каждый скажет. Наверное, я смог бы много о нем рассказать, но я слишком хорошо знал его, чтобы сделать это вот так, сразу...

Больше поговорить нам не удалось. В октябре 1980 года Валентин Степанович Варламов поскользнулся в ванной комнате, сильно ударился головой о кафель и умер от кровоизлияния в мозг.

Вместо Карташова в четверку был введен Григорий Нелюбов – он очень этого хотел и очень старался. Вместо Варламова – Валерий Быковский. Этот худенький офицер – он весил 63 килограмма – оказался необыкновенно выносливым: 9-кратную перегрузку выдерживал в течение 25 секунд...

После организации «шестерки» Королев очень хотел познакомиться с этими ребятами поближе, «угадать» среди них будущего командира первого космического корабля. Но дел было невпроворот, и приходилось снова и снова откладывать встречу. Сразу после возвращения со старта первого корабля Сергей Павлович проводит большое совещание у Бушуева, руководит стендовыми испытаниями ТДУ вместе с системой ориентации – желает все-таки понять, почему же корабль не смог спуститься, со строгими инструкциями посылает своих «ходоков» к Челомею – хочет прощупать нового Главного конструктора ракетной техники и попытаться скоординировать работу двух центров: ведь в конце июня в ЦК будут утверждать большой план космических исследований. Но среди всей этой важной и неважной круговерти он находит, наконец «окошко» и на целый день вместе с Ниной Ивановной уезжает в Звездный городок. Карпову позвонили из ОКБ, предупредили: «К вам едет Главный».

Стояла чудесная ласковая погода. Королев был в прекрасном, умиротворенном настроении.

– Решил вот к вам заглянуть, – сказал он, улыбаясь, Карпову, который встретил его у проходной, из чего можно было сделать вывод, что у Карпова есть свои информаторы в Подлипках, а значит, он мужик деловой...

– Смотрите, какая красота, – продолжал Сергей Павлович, – какой воздух чудесный! Тишина, покой. Эх, сбросить бы мне годков надцать... Непременно в космонавты бы пошел...

Но очень скоро благодушие Королева испарилось. В окружении целой свиты местного начальства, врачей и хозяйственников он с пристрастием осмотрел классы для занятий, лаборатории, стенды и тренажеры.

– Неплохо, – подвел итог Сергей Павлович. – На первых порах неплохо, но надо думать, что делать дальше. Без «заделов» нужного хода вперед не получится. Нам с вами большая работа предстоит, дорогие товарищи. И чем дальше, тем работы будет все больше...

Прощаясь, он пригласил космонавтов к себе, в конструкторское бюро.

Поехали в субботу – все-таки дел у Главного поменьше. Сергей Павлович встретил их в обычной своей манере сдержанного радушия. И снова внимательно их разглядывал. Расспрашивал, кто, где и на чем летал. Потом сам начал рассказывать. Говорил о возможностях ракетной техники сегодня и завтра, о многодневных космических экспедициях и больших исследовательских станциях на орбите. Увлекся сам, сдержанность его пропала, жестикулировал, улыбался...

– А теперь пошли в цех, – закончил Главный конструктор.

Притихшие, тесной группкой вошли они под гулкие своды огромного цеха, на стапелях которого стояли блестящие, еще без обмазки, шары спускаемых аппаратов будущих «Востоков». «Как зачарованные, разглядывали мы еще невиданный летательный аппарат, – вспоминал эту встречу Юрий Гагарин. – Королев сказал нам то, чего мы еще не знали, что программа первого полета человека рассчитана на один виток вокруг Земли».

Они стояли и смотрели на корабль. И все они думали тогда об одном: ведь никакая сила в мире не остановит теперь этого человека и полет в космос действительно будет! И будет скоро!

– Ну, кто хочет посидеть в корабле? – весело спросил Королев.

– Разрешите мне, – Гагарин шагнул вперед, нагнулся, быстро расшнуровал, сбросил ботинки и в носках стал подниматься по стремянке к люку.

Королеву очень понравилось, что он снял ботинки...

Потом, через много лет, часто писали, что Гагарин был первым человеком, примерившим кресло космического корабля. Испытатели не раз его примеряли, Королев тоже часто сидел в кресле. Однажды он вылез из корабля и, весело оглядев сборщиков, сказал:

– А ведь неплохо!

Арвид Владимирович Палло, начавший работать с Королевым в РНИИ, вспоминал, что еще во время монтажа двигателя на ракетоплане Сергей Павлович обязательно лично проверял, удобно ли работь в кабине, «обживал» эту кабину.

– Эта черта сохранилась у него на всю жизнь, – писал Палло, – через много лет он так же обживал рабочие места космонавтов в спускаемом аппарате «Востока», «Восхода», бытовых отсеках и макетах новых изделий...

Это запомнил и Владимир Иванович Зуданов, бывший старший мастер и начальник цеха сборки:

– Королев садился в кресло пилота и просил, чтобы в течение 30-40 минут никого не было, потом вызывал ведущего инженера Евгения Александровича Фролова и спрашивал:

– Ты лично сколько времени отсидел в аппарате?

Ведущий отвечал, что ему некогда. Сергей Павлович распекал его за то, что при такой компоновке кресла больше суток в корабле трудно находиться.

Но дело не только в контроле Главного над компоновкой. В конце концов, он мог пригласить специалистов по эргономике и инженерной психологии и они все досконально исследовали бы. Тот же Фролов, который вместе с Феоктистовым подал заявление с просьбой зачислить его в отряд космонавтов, утверждает:

– Все дело в том, что Королев очень хотел сам полететь в космос, как ни фантастична эта идея. Особенно после полета Гагарина. Он прямо об этом говорил несколько раз.

Главный конструктор скафандров и систем жизнеобеспечения Семен Михайлович Алексеев рассказывал мне, что Королев по давней дружбе просил сделать ему космический скафандр.

Николай Петрович Каманин отмечает в своем дневнике, что, когда незадолго до старта Быковского и Терешковой Сергей Павлович заболел на космодроме воспалением легких и он пришел уговаривать его лечиться, Королев ответил:

– Я, между прочим, хочу еще и в космос слетать, а ты, Николай Петрович, забюрократился. О летной работе и не думаешь...

«Я... понимал, что в принципе СП прав, – записал Каманин. – В будущих полетах удастся снять требования „идеального здоровья“ к кандидатам на старт».

Георгий Николаевич Пашков – один из кураторов Королева в Совмине, человек очень наблюдательный, пишет:

«Как-то уже после полета Германа Степановича Титова сидели мы в домике на космодроме. Выдалась свободная минута перед началом заседания государственной комиссии. И тогда Сергей Павлович посмотрел на председателя Константина Николаевича Руднева205, на меня и сказал полувопросительно: «А что, братцы, не слетать ли и мне туда, а?»

Он знал, что ответ может быть только отрицательным – гипотония мучила его давно, и врачи даже не стали бы до конца выслушивать подобное предложение. Но сколь велика была его тяга к космосу, что даже он, человек необычайно рациональный, трезво видящий жизнь, по-моему, все же надеялся на чудо. И даже набросал черновик заявления. А вдруг получится слетать...»

Я потом много думал об этом. Пашков, мне кажется, точно передал интонацию его как бы случайного, как бы вскользь брошенного, а на самом деле продуманного, выстраданного вопроса. «А что, братцы, не слетать ли и мне туда?..» Скрытый драматизм этой ситуации заключался именно в том, что, по словам Пашкова, врачи и слушать Королева не стали бы, что страстное его желание никто не принимал всерьез, а объяснять это другим людям Королев не мог: они сами должны были понять его. Но никто не понял. А может быть, сделали вид, что не поняли...

Космонавты в Звездном городке 23 июля затеяли праздник Нептуна: обрядили Гагарина богом морей, а толстяка Никерясова – русалкой, барахтались в бассейне и веселились от души. Смеха поубавилось бы, знай они, что именно в этот день ракета со вторым космическим кораблем не вышла на орбиту. Это случилось на начальном участке выведения, довольно низко, но спускаемый аппарат успел отделиться от носителя. Госкомиссия подводила грустные итоги. Снова заговорили о возможном аварийном спасении космонавта. Ведь в случае серьезной аварии на старте предполагалось, что космонавт катапультировался – попросту выстреливался из корабля. Но расчеты показывали, что приземлиться он может и в котлован газоотводного канала. Сгореть бы он не успел: жаркий ураган просто зашвырнул бы его за несколько сотен метров в пустыню, однако при этом никаких надежд остаться живым у него не было. Поэтому решили над частью котлована натянуть металлическую сетку, а неподалеку в специальном бункере посадить команду спасателей-пожарников и медиков во главе с Львом Головкиным. Если космонавт упадет в сетку, они выскочат из своего укрытия и утащат космонавта в бункер. Если авария произойдет в первые примерно 40 секунд полета, космонавту будет очень плохо. Все зависит от того, что конкретно произойдет. Взрыв? Пожар? Уход с курса? Успеют ли сброситься головной обтекатель, отстрелиться люк и сработать катапульта? А даже если успеют, в каком положении по отношению к земле будет корабль? Ведь ракета может пойти кувырком и так развернуться, что катапульта вобьет космонавта в землю. Ну, а если даже все будет хорошо и парашюты успеют раскрыться, не опустят ли они космонавта прямо в пламя взорвавшейся на земле ракеты?

Эти первые сорок секунд были самыми опасными секундами полета. Провести экспериментальную проверку подобной ситуации, скажем с манекеном, было нельзя, даже не потому, что жалко губить ракету, а потому, что невозможно предусмотреть все варианты аварий. Короче, случись что в эти секунды, у космонавта было много шансов погибнуть. Катапульта была полумерой. Нужна такая система аварийного спасения (САС), которая могла бы оторвать корабль от ракеты и увести его в сторону.

О создании такой системы Королев договорился с главным конструктором Иваном Ивановичем Кортуковым, который делал для авиаторов катапультные кресла. Кортуков прекрасно понимал всю меру ответственности в связи с таким заданием и решил перестраховаться: стенки пороховых двигателей САС сделали такие толстые, что взорваться она не могла.

Королев послал к Кортукову своего эмиссара – Бориса Абрамовича Райзберга, который сразу увидел, что стенки САС перетяжелены, и сказал об этом Кортукову.

– Я, молодой человек, в тюрьме не сидел и сидеть не буду, – ответил Иван Иванович.

Райзберг доложил Королеву – так, мол, и так. Королев взорвался:

– Ах, так! Значит, «не сидел»!

Он устроил Кортукову страшный телефонный разнос, потом, боясь остыть, наорал на министра авиапрома Петра Васильевича Дементьева, которому тот был подчинен.

– Вы срываете ответственнейшую работу! – кричал Королев.

А Петр Васильевич не любил, когда на него кричали, поскольку сам умел это делать великолепно. Короче, сцепились крепко. Однако при всем нажиме Королева на МАП и КБ Кортукова, при том, что он сам ездил на испытания этой системы, САС впервые была установлена уже после смерти Сергея Павловича, на трагическом корабле «Союз-1» в 1967 году206.

В следующий корабль-спутник Королев задумал посадить собак. Эта мысль не вдруг возникла. Королев несколько месяцев назад специально ездил к Яздовскому и просил подготовить собак для суточного полета с возвращением на Землю. Задание вызвало у медиков прилив энтузиазма. Хотя они гордились экспериментом с Лайкой, полет ее все-таки оставил в душе некий неприятный осадок. Олег Газенко говорил:

– Сам по себе запуск и получение информации – все очень здорово. Но когда ты понимаешь, что нельзя вернуть эту Лайку, что она там погибнет, и ты ничего не можешь сделать, и никто не может ее вернуть, потому что нет системы для возвращения, – это какое-то очень тяжелое ощущение, ранее не известное мне...

С возвращением – это совсем другое дело, и отношение к собакам совсем другое! Быстро отобрали двенадцать дворняг и тренировали их очень тщательно, приучали к контейнеру, собачьим скафандрам, перегрузкам, вибрациям и, в конце концов, после отборочных испытаний выбрали двух милых сучек – Белку и Стрелку. Вместе с ними должны были лететь (каждая тварь – со своей программой!): две крысы, 15 черепах и 13 белых мышей. В катапультируемом контейнере, рядом с собаками, удалось разместить клетку с шестью черными и шестью белыми мышами и маленьким роем мух дрозофил.

Когда Королев, уже в МИКе, увидел весь этот «зоопарк», он очень оживился, расспрашивал Гюрджиана обо всех тонкостях их работы, разглядывал клетки с крысами и мышами, а когда Армен Арамович взял в руки одну мышку и начал ее гладить, Сергей Павлович тоже протянул палец, но поинтересовался: