Однако склад ракет был сооружен столь расчетливо и продуманно, что никакой паводок не смел достичь его границ. Но вода настигла тысячи мышиных норок в полях и нивах, окружающих склад. Хозяева их готовились к мирной и тихой зимовке и теперь были изгнаны из родных пределов стихией, которая в одночасье лишила их накопленного многомесячным трудом пропитания. Бедным полевкам ничего не оставалось делать, как устремиться на склад ракет дальнего действия, ища спасение в сухом и теплом чреве огромных машин.

Подобно тому как в замечательной сказке о Коньке-Горбунке Рыба-Кит дала пристанище целому народцу, баллистическая ракета Р-1 населилась тысячами жертв капризной зимы. Ни проволочные и иные заграждения, ни образцово поставленная караульная служба, ни запретительные приказы самого генерала Волкодава не могли остановить великого похода невинных страдальцев. Наверное, самым правильным было бы, щедро расставив кормушки с зерном, отвлечь, таким образом, несчастных беженцев от боевой техники, однако то ли Волкодав не увидел такого решения, то ли посчитал зазорным для советского генерала подкармливать вредителей колхозных полей, но он этого не сделал. Великий инстинкт самосохранения заставил мышиную рать, не дождавшись политически близоруких решений Волкодава о подкормке, искать собственные пути к спасению. И они нашли их. Изоляция на электропроводах внутри ракет оказалась хотя и невкусной, но все-таки съедобной. И мыши изоляцию съели! А вместе с изоляцией съели и Волкодава: шуточное ли дело загубить столь важный арсенал!

В подобном умалении боеспособности нашей армии человек непредвзятый не сразу разглядит личную вину генерала Волкодава. Однако давно уже известно, что если солдата наказывают за провинности, лично им совершенные, то офицера, а тем паче генерала, чаще всего карают за проступки, персонально к нему никакого отношения не имеющие, а лишь случившиеся в пределах им контролируемых. Волкодав мышей на склад не звал, предвидеть и предотвратить мышиный налет не мог, но отвечать за него был обязан, поскольку армия тем и сильна, что какое бы печальное событие внутри нее не произошло, всегда можно найти человека, за него отвечающего, и наказать его.

Вскоре на склад приехал наш давний знакомый генерал Гайдуков и снял бедного Волкодава с поста за преступную халатность. В конструкторские бюро спустили дополнительные технические условия, исключающие применение в ракетах съедобных материалов. В ракетное хранилище срочно завезли ремонтников с опытного завода в Подлипках и котов. В течение нескольких дней последствия мышиного варварства были ликвидированы. Окончание ремонта отметили баней с вениками и квасом, а главных ремонтников Гайдуков пригласил на ужин с жареной уткой в окружении печеных яблок...

Всякому ясно, что история о том, как мыши съели Волкодава, – суть вздорное кривое зеркало, никак не отражающее истинную картину жизни армейских складов, но она продолжает жить долгие годы, передаваясь из уст в уста и веселя уже не одно поколение ракетчиков.

Узнав эту историю, Королев хохотал до слез. А потом задумался. Дело не в съедобной изоляции, конечно. Погубленный мышами Волкодав лишний раз напоминал о несовершенстве Р-1, родной сестры (если не сказать близняшке) Фау-2. Это была не его ракета, это был черновик, который он написал, прежде чем приступить к собственному сочинению. Он слишком хорошо видел несовершенства «единички», видел, что и в «двойке» ему удалось избавиться лишь от некоторых из них, и поэтому еще в то время, когда на заводе в Днепропетровске лишь готовились приступить к массовому производству ракет дальнего действия, он уже задумал новую машину, которая должна была прийти на смену «единичке». Сохраняя по возможности ее преимущества, она должна была освободиться от большинства ее недостатков. Прежде всего, требовалась мобильность, свобода от заранее сооруженной, забетонированной стартовой площадки. Жидкий кислород держал Р-1 на привязи, как собаку на цепи. Условия хранения сверххолодной жидкости делало ракету неповоротливой. Кислород надо было заменить так называемым высококипящим148 окислителем на основе азотной кислоты, который может храниться в заправленной ракете долгое время. Ракета должна быть небольшой, компактной, простой в эксплуатации, дешевой в производстве. Исаев предложил двигатель без турбонасосного агрегата, который стоит не меньше самого двигателя. Топливо пойдет в камеру сгорания без насосов, оно будет вытесняться, выдавливаться из баков повышенным давлением. Королев знал великую формулу Ломоносова: «Что в одном месте прибудет, то в другом убудет», и понимал, что за все эти преимущества – сокращения размеров, простоту, мобильность – платить придется. И он платил. Дальностью. Р-1 летала на 280-300 километров. Р-11 – так называлась новая машина, полетит на 140-150. Но если рассматривать эту ракету как оперативно-тактическую, а именно такой она задумывалась, то это цифры одного порядка. Кажется, и военные это понимали.

Да, конечно, Сергей Павлович был увлечен этой работой, но очень многие ветераны ОКБ говорили, что назвать эту ракету любимым детищем Королева было бы ошибкой. Он относился к ней со сдержанной холодностью, понимал, что она нужна армии, что ее ждут, понимал, что и ему самому она нужна для упрочения позиций ОКБ, но не более. «Крестным отцом» Р-11 был Василий Павлович Мишин. Эта машина во многом определила путь в ракетную технику и другого замечательного конструктора, выдающегося ракетного оружейника, будущего академика, дважды Героя Социалистического Труда, лауреата Государственной и Ленинской премий Виктора Петровича Макеева.

Макеев подключился к этой работе во время первых летных испытаний Р-11, которые проходили весной и летом 1953 года. Десять пусков выявили изъяны двигательной системы. Это была первая совместная работа Исаева с Королевым, и Алексею Михайловичу хотелось, чтобы его двигатели не уступали двигателям Глушко, на которых летали все ракеты Королева. Поэтому Исаев решил разобраться во всем фундаментально и на понукания Королева не реагировал. Только через год, в апреле—мае 1954 года, испытания были продолжены, ракета научилась летать хорошо, и уже в июле 1955 года Р-11 была принята на вооружение.

Королев отправил Макеева в Златоуст налаживать выпуск Р-11, а сам загорелся новой идеей: а что если сделать морской вариант? И даже не просто морской, а подводный?! В Ленинграде он находит Главного конструктора подводных лодок Исанина и с напором, только ему присущим, атакует Николая Никитича. Много раз писали о плодотворном сотрудничестве двух замечательных ученых – Королева и Курчатова, создавших ракетно-ядерный щит, и никогда не упоминалось не менее замечательное сотрудничество Королева и Исанина, которое не только щит этот еще более укрепило, но и потребовало коренного пересмотра многих глобальных военных доктрин.

Р-11ФМ – морской вариант сухопутной ракеты – был интересен Королеву прежде всего новизной старта: ракета должна была попадать точно в цель, улетая с корабля, вне зависимости от того, что на море: штиль или шторм. Стартовый комплекс для ракеты, улетавшей с подводной лодки, прозванный ракетчиками «Рога и копыта», – детище Анатолия Петровича Абрамова, – одного из талантливейших конструкторов ОКБ Королева. В одном из ленинградских ОКБ сделали специальную качающуюся платформу, с которой и проводили опытные пуски морской ракеты.

Еще до этого на полигоне построили макет рубки подводной лодки с перископами и антеннами, с которого было проведено несколько стартов, чтобы убедиться, что струя раскаленных газов не повредит саму подводную лодку.

Ведущим конструктором Р-11ФМ Королев назначил молодого и очень талантливого инженера Ивана Васильевича Попкова, которого любил и которому, безусловно, доверял, но когда начались испытания на Северном флоте, Королев усидеть в кабинете не мог, тем более что он был назначен техническим руководителем испытаний. Вспоминается станция Планерская, куда возил Королев Фридриха Цандера, чтобы показать ему, как здорово он летает на бесхвостке. Годы разные, техника другая, а психологически здесь много общего. Была в этом какая-то забытая юношеская романтика: море, соленые брызги, подводная лодка, переваливающаяся на волне. Наверное, он Одессу свою вспоминал, Хлебную гавань...

Первый выход Королева в море состоялся еще в 1953 году и для дела был совершенно не нужен, просто очень уж было интересно поплавать на подлодке. Но, начиная с 1955 года, Сергей Павлович фактически руководит всеми морскими испытаниями. Имея опыт Кап.Яра, Королев пригнал в Северодвинск свой вагон с зальчиком для заседаний, кабинетом и спальней (в Капустном Яре к этому времени уже отстроились, и вагон был не нужен, жили в коттеджах). Как и в Кап.Яре, был здесь и свой «морской Вознюк» – начальник испытательного полигона Илья Алексеевич Хворостянов, будущий адмирал. Единственно, что создавало Сергею Павловичу непривычный душевный дискомфорт, так это, наверное, то, что официальным руководителем всех работ был все-таки не он, а Исанин. Это не мешало их дружбе, но Королев, конечно, ревновал Исанина к работе, хоть и скрывал это, с добродушной улыбкой называя Николая Никитича «главнющим» конструктором.

В сентябре подводная лодка «Б-67», которой командовал капитан II ранга Федор Иванович Козлов, была подготовлена к первому ракетному пуску. Королев приехал загодя и внимательно следил за всеми операциями по загрузке ракеты на подводный корабль. В ракетном отсеке он уселся на брезентовой разножке позади операторов, контролируя все их действия во время генеральных испытаний.

Ранним утром 16 сентября 1955 года подлодка вышла в море. Стоял тихий, но пасмурный, серый денек, море было спокойным, что очень расстраивало Королева: качка усложнила бы задачу и дала бы более интересные результаты. В надводном положении лодка пришла в заданную точку полигона. Королев с Попковым сначала сидел у пульта. Сыграли «боевую тревогу». Но все и так уже давно сидели на своих местах, оставалось только надеть шлемофоны. Королев поднялся в боевую рубку. Стоя рядом с командиром, отдавал команды стартовикам по циркуляру. Голос ровный, спокойный. Он понимает, что волнуются все, и сам он тоже очень волнуется, но волнение у людей надо снять. Тогда и у тебя оно уйдет.

– Пуск! – громко, но спокойно говорит Королев.

И тишина. Моряки были уверены, что грохот начнется в тот же миг, и на секунду растерялись от тишины. Потом вдруг что-то загремело, затрещало, громче-громче, потом тише-тише... И все?! И все.

Обнимались, поздравляли друг друга.

– Сергей Павлович, – сказал Запольский, – а ведь сегодня исторический день: день рождения ракетного оружия Военно-Морского Флота!

– Правильно! Именно так! Вы большой молодец, Анатолий Александрович! – Королев крепко пожал руку офицера. Он был явно доволен успехом этих первых испытаний и непривычно словоохотлив. По дороге на базу, когда все свободные от вахты офицеры собрались в кают-компании, Сергей Павлович весело рассказывал о том, как он летал в молодые годы и однажды разбился на планере, при этом в немалой степени фантазировал...

Королев на лодке никогда не ночевал: рано утром уходили на полигон, поздно вечером возвращались. Иногда во время перехода позволял себе отдохнуть в командирской каюте. Костюм во время второго своего приезда он сменил на довольно щеголеватый комбинезон на «молниях», который вызвал потаенные улыбки моряков. Королев это заметил и больше комбинезон не надевал. Однажды, пролезая в толстом драповом пальто через свежеокрашенный люк, испачкал рукав суриком, но никакого неудовольствия не выказал, напротив, сказал с улыбкой:

– Приятно видеть, что вы любите свой корабль и бережете его...

В декабре 1955 года командиром опытной лодки был назначен другой офицер – Иван Иванович Гуляев. Королеву это не понравилось: в вопросах различных служебных перестановок он был человеком консервативным. Причем не только в делах прямо его касающихся. На полигоне его раздражала смена каких-нибудь штабистов, хозяйственников, даже связистов. Здесь он был похож на Менделеева, который тоже крайне неохотно менял своих лаборантов, служителей, долгие годы не расставался с одним переплетчиком, сапожником, портным. Королев, прежде всего, должен был знать, почему сменился тот или иной человек, а еще лучше – коли уж смена необходима, происходить она должна по его воле и желанию. Поэтому Гуляева встретил он поначалу настороженно, но уже после первого отстрела с новым командиром поверил в него, «принял». Гуляев оказался на редкость собранным и волевым человеком, блестяще организовавшим испытания в предельно сжатые сроки. Королев был очень доволен.

Перед подводным ракетоносцем стояла теперь новая задача: нужно было убедиться, что длительное хранение заправленных ракет в условиях дальнего похода не приведут к их отказу во время пуска. Лодка с ракетами уходила в море на месяц, два, потом – на много месяцев. Подводникам другие моряки всегда завидовали: они могли в любой момент уйти от непогоды, погрузившись на несколько метров. Но лодка Гуляева специально искала ненастье и никогда не пряталась под волны. Это были тягчайшие походы даже для бывалых моряков. Штормы достигали девяти баллов, при этом в течение многих часов крен доходил до 45 градусов. В общей сложности во время этих походов опытный ракетоносец прошел более десяти тысяч миль в трех морях Ледовитого океана.

Королев в этих походах не участвовал не из робости перед трудностями, а просто потому, что не мог отлучаться из КБ на столь долгий срок. Но, возвращаясь из похода, Гуляев всегда видел на причале коренастую фигуру Главного конструктора: Королев непременно встречал подлодку. Гуляев забирал Сергея Павловича на борт и уходил на полигон. После отстрела одной ракеты Королева ссаживали в Северодвинске, добирали одну ракету и снова уходили в море.

После завершения этой многомесячной работы Государственная комиссия, в которую входил и Сергей Павлович, отметила в своем заключении, что «впервые получен ряд важных экспериментальных данных, необходимых для дальнейшей разработки ракетного оружия и кораблей-носителей этого оружия, а также получен опыт эксплуатации систем и устройств, входящих в комплекс ракетного оружия».

Перед началом испытаний 1956 года главком адмирал Горшков собрал совещание по итогам прошедших стрельб. Докладывал Гуляев. Главком перебивал его несколько раз, но Иван Иванович держался молодцом, сбить себя не позволил. Королев, Исанин и другие дружно поддержали доклад, похвалили подводников.

Горшкову это понравилось, он помягчел и в заключение тоже похвалил, впрочем, в сдержанных выражениях, приличествующих главкому.

Самые хорошие воспоминания о работе с моряками сохранились у Королева, наверное, еще и потому, что испытания эти были на редкость удачными, проходили почти без отказов и нервотрепки. За все время испытаний лишь один раз ракета не запустилась. Взведенная, она стояла на старте и не хотела улетать. Вся лодка замерла – ждали решения технического руководителя. Королев думал. Очень хотелось отвезти ее на берег и там спокойно разобраться в причинах отказа. Это нужно сделать, чтобы отказ не повторился. Но идти на базу с взведенной ракетой... Если она не запустилась, когда надо, что мешает ей запуститься, когда не надо? И почему бы ей вообще не рвануть на лодке? Нет, идти с ней на базу нельзя, придется утопить к чертовой матери...

– Аварийный выброс! – скомандовал Королев. Ракета пошла на дно.

– Вы, Сергей Павлович, видать, в такой ситуации не раз бывали, привыкли, спокойны, – сказал старпом Вадим Константинович Коробов.

– Нельзя к этому привыкнуть, – устало отозвался Королев. – У меня вся рубашка мокрая...

Морякам запомнился еще один случай, когда в пути на полигон сгорел какой-то трансформатор и Королев приказал, не теряя времени, возвращаться на базу. На свою беду там в это время находился заместитель главкома. Едва лодка подошла к пирсу, он набросился на Гуляева: как он посмел вернуться на базу без разрешения?! Тут вмешался Королев, да так рявкнул на адмирала, что тот остолбенел: в его адмиральском воображении никак не укладывалось, кто, кроме главкома, может так орать на него в расположении его базы?!

Морское военное начальство мало отличалось от сухопутного военного начальства: скептиков было предостаточно. В лучшем случае они помалкивали, чутко обратив ушки-топорики к Москве. Поэтому Королев был очень благодарен Сергею Георгиевичу Горшкову за поддержку. Он был моложе Королева, в 46 лет стал Главнокомандующим Военно-Морским Флотом и много сделал для его перевооружения. Но чаще всего среди кадровых моряков отношение к ракетам было настороженное и, что для Королева было особенно обидно, – не всегда уважительное. Однажды на пуск вместе с ним пошел командующий флотом Чабаненко. Королев, которого жизнь не раз заставляла верить в реальность «визит-эффекта», нервничал: ему-то что, но подводники, имея на борту столь высокое начальство, конечно, волновались. Пуск прошел, как говорится, без сучка, без задоринки.

– Ну как? – не без гордости в голосе спросил Королев у командующего.

– Гремит, как кастрюля, – ворчливо ответил адмирал.

Больнее обидеть Сергея Павловича было трудно...

Морские ракеты совершенствовались, становились специальным видом вооружения. На первых пусках, которыми командовал Королев, стреляли, собственно, не из подводной лодки, а с подводной лодки: лодка всплывала, со дна шахты вместе с ракетой выдвигался стартовый стол, с которого и проводили пуск. Лодка могла взять на борт лишь две ракеты. В дальнейшем старт был настолько усовершенствован, что лодка вела стрельбу из-под воды и боезапас ее стал значительно больше. В 1957 году лодку с ракетами, после того как ее покинул экипаж, и она ушла на глубину, атаковали глубинными бомбами, проверяя взрывобезопасность ракет. И эти испытания ракеты выдержали. Королев уже не принимал в них участия.

– Теперь все ваши вопросы – к Виктору Петровичу, – говорил он подводникам. – Он у нас настоящий морской волк...

А было «морскому волку», когда он начал этим делом заниматься, двадцать девять лет...

Циолковский – первое поколение наших ракетчиков, начало отсчета, Королев – второе, Макеев – уже третье, он на 18 лет моложе Сергея Павловича. Дело не в возрасте, а в условиях работы. Макеев пришел в ракетную технику, когда она уже была признана и становилась привилегированной отраслью техники. Начинать ему было легче – он шел как бы по накатанной лыжне, но обгонять труднее – слабаков на трассе не было.

Макеев родился под Москвой в поселке при Коломенском паровозостроительном заводе, рабочим которого был его отец. Через шесть лет семья переехала в Москву, и отец стал токарем на авиазаводе № 22 в Филях, – не раз завод этот уже назывался в нашей книге. Виктор окончил семь классов и тоже пошел на завод – стал чертежником в КБ Болховитинова. Тогда в Филях работали замечательные юноши: Янгель, Черток, Макеев, – но завод и КБ были слишком большими, чтобы они могли узнать друг друга. Да и разница между дипломированным инженером Янгелем и мальчишкой-чертежником Макеевым слишком велика была тогда. Когда началась война, завод, как вы помните, эвакуировался в Казань.

– Там я впервые увидел Королева, – говорит Виктор Петрович.

– И что же?

– А ничего! Увидел и забыл навсегда!

– И никакого «внутреннего голоса»?

– Полнейшая тишина!

Мы лежим на зеленом косогоре на берегу озера. Июль. Тепло. По озеру плавает много яхт и лодок. Визг, крики, плеск – звуки человеческого скопления у воды. Но они почему-то совершенно не мешают нашему разговору. Это – зона отдыха его КБ и завода, здесь все знают Виктора Петровича в лицо, но никто не обращает на него никакого внимания. А может быть Главный конструктор в плавках не воспринимается как Главный конструктор! Вытащить Виктора Петровича на этот косогор было не легко, но еще труднее было разговаривать в кабинете в постоянных телефонных трелях, в поминутных бумагах, которые молча тянули к нему люди, неслышно, как воздух, проникающие в кабинет. Здесь хоть телефона нет, а ручка только у меня, резолюции он накладывать не может – полностью обезоружен...

– Ни о каких ракетах я не думал, – говорит Макеев, покусывая травинку, – я в авиацию был влюблен. Как вернулся из эвакуации – сразу в МАИ. Трудно было, голодно. Подрабатывал, где мог. На фабрике «Дукат» – платили сигаретами. В институте одном платили спиртом из-под дохлых змей. В ЦАГИ работал, у Мясищева. А диплом пришел делать к Королеву. Темы СП сам утверждал, знал темы всех дипломников. У меня был диплом о полете человека в космос. Куда потом идти работать? Я договорился с одной организацией поближе к дому. Королев рассвирепел, диплом снял с защиты, чертежи арестовал, вызывает:

– В чем дело?!!

– Я в Филях живу, мне в Подлипки в один конец ехать два с половиной часа...

– А если я тебе жилье дам? Ты веришь мне, что я через 3-4 месяца дам тебе жилье? Веришь?

Я слушаю Макеева и думаю: «Ну, почему Королев в него вцепился? Мальчишка зеленый, дипломник, зачем он ему нужен? Каким же необыкновенным чутьем на таланты обладал Главный конструктор...»

– Работал я в проектном отделе у Сергея Сергеевича Крюкова, – продолжает Виктор Петрович, – и был очень активным комсомольцем. Выбрали меня в комсорги ОКБ. Я не стал дожидаться пока СП свое обещание с квартирой выполнит, построили мы дом методом «комсомольской стройки», там и поселился. А потом забрали меня в ЦК ВЛКСМ. Я отбивался, как мог, но не отбился. Определили меня инструктором отдела рабочей молодежи. Занимался металлургией и углем. Без конца командировки: Донбасс, Кузбасс, Тула... Очень много работал. Решили меня поощрить и послали на Олимпиаду в Хельсинки заместителем руководителя по политчасти команды вольной и классической борьбы. Видно, я всех ребят воодушевил невероятно, потому что все пятнадцать золотых медалей были наши...

Вернулся в Москву и думаю: ну, хватит воодушевлять, пора за дело браться. Поехал в Подлипки, пришел к Королеву, так и так, не по мне эта работа, хочу обратно. Возвращение «блудного сына» состоялось. Вот тут и подключили меня к «одиннадцатой» машине... Ездил на испытания в Кап.Яр, пока не научили ее летать.

Летом 1955-го, 6 июня, как сейчас помню, приехал я первый раз в Златоуст, пускать Р-11 в серию. Пустил. Вернулся. Вызывает Королев:

– Виктор Петрович, что бы вы сказали, если бы мы предложили вам должность заместителя Главного конструктора Уральского филиала?

Я подумал и говорю:

– Нет, Сергей Павлович, я на Урал поеду только Главным конструктором.

Королев от такой наглости обомлел, смотрит на меня и молчит. Ведь после ЦК я только три года проработал в ОКБ, мальчишка, щенок, тридцать лет мне было. Сергей Павлович не возмутился, не разозлился, просто он очень удивился. Да... Потом я и Устинову так сказал. Тот только улыбнулся и головой покрутил. А я действительно очень хотел стать Главным, свободы хотел и чувствовал, что справлюсь...

– Ничегошеньки этого тут не было, – он обвел рукой купальщиков и яхтсменов. – Куковал я один в гостинице. Через год получил квартиру, привез семью. И начал тут жить... Ну, вот и все, наверное...

За косогором в лесу стояли легкие домики, этакие чистенькие курятнички, и курятничек Главного конструктора ничем не отличался от остальных. Там мы обедали и долго еще говорили, до вечера.

То, чем кончил Макеев свой рассказ, было не концом, а началом. В начале 1956 года Виктор Петрович получил от Королева эскизный проект новой модификации морской ракеты и здесь, на Урале, превратил этот эскизный проект в свою первую ракету. С этого момента он приобретает самостоятельность и автономию.

– У Королева не было ревности, – говорил Макеев. – Он понимал, что всем заниматься он не сможет. Но ему всегда хотелось передать свои ракеты «в хорошие руки». Так о породистых щенках говорят, – он засмеялся...

Я не расспрашивал Виктора Петровича о его дальнейших работах – военная секретная техника, как говорится, «меньше знать – крепче спать». Да и не имело все это уже прямого отношения к герою этой книги. Наверное, Макеев делал хорошие ракеты для флота, раз Золотые Звезды получил. Виктор Петрович часто бывал в Москве, дал мне свой московский телефон, но мы ни разу в Москве не встретились. Один только раз я его видел в Москве в сырой, зябкий день конца октября 1985 года. Засыпанный поздними бледными астрами, Виктор Петрович лежал в гробу во Дворце культуры того самого завода, куда когда-то пришел он работать чертежником. Макеев, как и Янгель, умер в день своего рождения – ему исполнился 61 год, и цветы, которые клали на гроб, многие, возможно, покупали, чтобы подарить новорожденному...

Похороны были очень многолюдные, но тихие – академик и мертвый оставался засекреченным, и служба режима следила, чтобы на лентах прощальных венков не стояли, упаси боже, номера «почтовых ящиков». В официальном некрологе слова были туманны: «...им предложен ряд оригинальных решений по проектированию и испытанию сложных технических систем... которые послужили основой для организации и проведения обширных научно-исследовательских и конструкторских работ, завершившихся созданием важных образцов новой техники».

Годом раньше на родине, в Коломне, поставили ему бронзовый бюст, но за что, – народ толком не знал...