Королев просто клокотал, когда читал в этой передовой, что ракетные двигатели пока еще переживают детские болезни, и вообще двигатель этот «во всем комплексе вопросов, связанных со „штурмом стратосферы“, не занимает ни очередного, ни первого места». Сергей Павлович никак не хотел примириться с тем, что журнал действительно отражал мнение большинства авиационных инженеров: надо создавать высотный мотор, надо придумать какой-то эффективный наддув, вытащить из архивов старые проекты самолетных паровых турбин, короче, как-то надо исхитриться.

В Италии объявили конкурс на конструкцию стратосферного самолета, а министерство авиации в Риме создало даже отдел высотных полетов, которому и поручено было «исхитряться». В Монтечелло, неподалеку от столицы, организовали специальную школу высотников, куда отобрали тридцать лучших летчиков Италии, и сам Муссолини ездил теперь на аэродром, чтобы пожать руки своим «орлятам», которые забрались уже на двенадцатикилометровую высоту. Геринг жгуче ему завидовал, а Сталин впервые подумал о том, что летчики могут стать еще одним символом прогресса, а символы эти будут скоро очень нужны ему, и летчиков надо приблизить...

Годдард в Америке – один из пионеров ракетной техники – тоже попал под влияние этой всемирной технической моды и начал конструировать некий заведомо порочный двигатель, работающий на сжатом газе.

Француз Булэ объявил о своем самолете, который должен подняться на шестнадцать с половиной километров, а отважный Вилли Пост в Оклахоме не стал дожидаться французского чудо-самолета и, облачившись в специальный костюм, за три месяца передвинул планку рекордной высоты с 12 192 метров до 15 240.

И тут тоже, как и со стратостатами, мы стремимся не отстать. В ЦАГИ строят «высотную лабораторию». В ЦИАМе45 инженер Дмитриевский конструирует какой-то хитрый незадыхающийся в стратосфере двигатель. И хотя летчик Ковалевский – обладатель мирового рекорда подъема на высоту без кислородного прибора (8126 метров) говорил, что выше залезать опасно, нашлись горячие головы, которые забрались в барокамере на высоты до 10-14 километров, хотя это и «вело, – как они писали, – к потере сознания и судороге, охватывающей все тело».

Нельзя сказать, что ракеты совсем игнорировались исследователями стратосферы. Нет. О них регулярно писали, говорили на разных совещаниях, но Королева не оставляло ощущение, что всерьез к ним, ракетчикам, не относятся, уповают на волшебные превращения поршневого мотора, хотя шансов дождаться этих превращений у стратосферщиков было ничуть не больше, чем у алхимиков, мечтавших создать золото из ртути. И винил Королев в этом самих ракетчиков, которые, по его мнению, не умели вести умную пропагандистскую работу. Конечно, Перельман – отличный популяризатор, ракетная техника многим ему обязана, но «Межпланетные путешествия» Перельмана были хороши 5-10 лет назад, а сегодня они скорее отпугивают, чем привлекают. Два письма46 Королева к Перельману разделяет почти четыре года, но просьба Королева все та же: «Хотелось бы только, чтобы Вы в своей дальнейшей работе, как знающий ракетное дело специалист и автор ряда прекрасных книжек, больше уделили бы внимания не межпланетным вопросам, а самому ракетному двигателю, стратосферной ракете и т.п., т.к. все это ближе, понятнее и более необходимо нам сейчас.

...Очень бы хотелось видеть и Ваши прекрасные книжки в рядах тех работ, которые агитируют за ракетное дело, учат и борются за его процветание. А если это будет, то будет и время, когда первый земной корабль впервые покинет Землю. Пусть мы не доживем до этого, пусть нам суждено копошиться глубоко внизу – все равно, только на этой почве возможны успехи».

Письмо написано 18 апреля 1936 года. Ровно через четверть века и три дня Королев будет принимать в своем ОКБ первого космонавта. Перельман не дожил: умер от голода в осажденном Ленинграде.

Заняться активной «агитацией за ракетное дело» Королев решил сам еще в ГИРД. Как раз в момент самых бурных схваток с Клейменовым он заканчивает небольшую – в пять авторских листов – книжку: «Ракетный полет в стратосфере» – единственную при жизни изданную книжку, на обложке которой стоит его фамилия. С работой этой ему очень помог Евгений Бурче, старый приятель по коктебельским слетам, бойкий журналист, летчик и вообще веселый малый. Евгений Федорович и редактировал «Ракетный полет...» в Воениздате.

Вышла эта книжка весной 1935 года. Циолковский успел посмотреть ее и даже отметил: «Книжка разумная, содержательная и полезная». Журнал «Самолет» писал: «Впервые в нашей литературе излагается схема современного реактивного мотора и указываются вопросы, разрешение которых позволит осуществить полет человека в стратосферу».

Успех королевской книжки тяжело переживал Андрей Григорьевич Костиков. На одном собрании он заявил, что книжкой этой Королев не столько рекламирует ракетную технику, сколько самого себя, не говоря уже о прямых подлогах: в книжке нарисован летящий ракетоплан, хотя всем известно, что ни один ракетоплан не летал.

Первое замечание надуманно: при том, что Сергей Павлович владел высоким искусством саморекламы, в чем нам еще предстоит убедиться, в данном случае никакой саморекламы не было. На одной только фотографии полигона в Нахабине, когда ракету устанавливают в станке, видно: стоит сбоку Сергей Павлович, но и там фамилии его нет. Напротив, книга открывается портретами Циолковского и Цандера, о которых автор говорит с большим уважением, избегая, однако, причислять себя к их ученикам и последователям. Что же касается полета ракетоплана, то, действительно, есть две фотографии: «Взлет ракетного планера» и «Ракетный планер в полете». На самом деле никакие это не фотографии, а чистый и не очень искусный фотомонтаж, который придумали Королев с Бурче. Ну, что тут сделаешь, если очень хочется, чтобы он летал?! Опять-таки, это ложь не от корысти, а «во спасение»: вид летящего ракетоплана безусловно поднимет дух энтузиастов ракетной техники! Неужели Костиков не понимает таких простых вещей?!

Книжка Королева демонстрировала техническую компетентность автора. Но при внимательном ее чтении можно разглядеть и страстную увлеченность его, которую он постоянно старается пригасить, скрыть, он смертельно боится прослыть еще одним фантазером, впасть в тот восторженно романтический тон, который так раздражал его самого в статьях «межпланетчиков».

Но самое главное даже не это. Читая книжку, совершенно точно понимаешь, к чему стремится Королев, потому что в строках ее и между строк зашифрованы все его жизненные планы.

Уже в предисловии: «...среди всех работ наибольший интерес представляют полеты в стратосфере...» Далее: «Среди всех средств изучения и завоевания стратосферы едва ли не первое место должно принадлежать высотному самолету-стратоплану».

Заинтересовывает военных: «...очевидна исключительная роль высотного самолета в смысле внезапности его появления и нападения. ...Очевидна громадная роль высотного самолета в военном деле».

Но заинтересовывает не только военных: «...стратоплан является тем новым видом сверхбыстрого транспорта, который так необходим в условиях громаднейших расстояний Советского Союза... Изучение стратосферы само по себе представляет значительный интерес для народного хозяйства и для разрешения целого ряда научных проблем... Стратоплан... откроет все тайны стратосферы». «Будущее, прогресс, дальнейшие успехи авиации находятся на высотах стратосферы».

Как же реализовать столь заманчивые перспективы? Ну, разумеется, с помощью ракет! Однако ракета ракете – рознь. Вырваться в стратосферу, оседлав пороховую ракету, невозможно. «Ни один из работников ракетного дела в своей работе не прошел мимо пороховых ракетных двигателей, которые таким образом явились своего рода школой будущих исследователей». Однако «летать... при их помощи... опасно и невыгодно».

Так где же выход? «Переход от порохов к жидким топливам, переход, который рано или поздно сделали все без исключения экспериментаторы и работники ракетного дела, был естественным, логичным и неизбежным». «Достижение высот в 20-50-100 км при помощи, например, бескрылых ракет с жидкостным мотором является делом вполне реальным». «Теоретически ракета потолка не имеет».

Но насколько все это реально? Если подавляющее большинство публикаций пропагандистов ракетной техники буквально пропитано оптимизмом, чуть тронь, и брызги его уже достигнут Луны, то Королев, напротив, обещает в будущем одни только сложности и трудности. Прогнозы его более чем сдержанны. «Перспективы применения ракетных двигателей для летательных аппаратов нередко понимаются и обсуждаются в духе чрезмерного оптимизма... Современный самолет... непригоден для установки ракетных моторов... Полет... в стратосферу человека при помощи аппаратов, снабженных жидкостными ракетными двигателями, в настоящее время... еще невозможен». И еще раз повторяет ту же мысль: «Нужно признать, что по состоянию ракетной техники на сегодняшний день полет человека на самолете с жидкостным мотором пока еще может быть отнесен только к области фантастики».

Вот такая суровая, деловая книжка. Очень мало восклицательных знаков. Только в последнем абзаце неожиданный оптимизм: «Мы уверены, что в самом недалеком будущем ракетное летание широко разовьется и займет подобающее место в системе социалистической техники».

Королев «образца 1934 года» – один из тех конструкторов, о которых вспомнит Тихонравов в Белграде тридцать три года спустя во время XVIII Международного астронавтического конгресса:

– Ряд молодых деятелей авиации сосредоточили свое внимание на проблемах реактивного движения, приняв идеи Циолковского не столько из-за желания скорее лететь на Марс, сколько из-за стремления летать выше, быстрее и дальше.

Выше, быстрее, дальше – пересказ знакомого лозунга тех лет. Кстати, о лозунгах. Аресты в сталинские времена шли не только с конфискацией имущества, но и с конфискацией идей. Лозунг «Даешь крылья!» 1923 года придумал Троцкий, но после высылки его нехитрый этот призыв потихоньку трансформировался в сталинский лозунг, и лет за десять в сознании всего народа прочно укрепилась мысль, что все победы в небе неразрывно связаны в первую очередь с именем Сталина. Крылатый призыв: «Летать выше всех, дальше всех, быстрее всех!» – очень распространенный вплоть до начала Великой Отечественной войны, так же приписывался Сталину, хотя он «конфисковал» его у Якова Ивановича Алксниса – начальника ВВС, расстрелянного в 1938 году.

Итак, чем же отличается Королев-34 от Королева-35? Оказывается, отличается.

В характере Сергея Павловича немало загадок и противоречий. Но в ряде случаев его реакцию на то или иное событие можно предугадать точно. Например, постоянная поддержка всего, что способствует прогрессу ракетной техники – от создания новых институтов до забот космических филателистов, вне зависимости от того, насколько близки они сфере его личных интересов. Сплошь и рядом в истории науки и техники встречаемся мы с соперничеством. И полбеды, если это просто личная неприязнь, какую испытывал, скажем, Ньютон к Гуку. Беда в том, что в наше время в такую войну могут быть вовлечены целые коллективы, научные школы, направления. Так было в 60-х годах, когда Сергей Павлович поднялся к вершинам своей славы, но и в 30-х тоже было так. Это верный признак человека, сознающего себя как талант и уважающего в себе этот талант. Леонид Корнеев пришел вместе с Королевым в РНИИ, долго воевал с Клейменовым, а потом упросил Тухачевского помочь ему выделиться в самостоятельное КБ. Это ослабляло королевские позиции, но Королев не возражал: для дела это было полезно. Когда Тихонравов с Душкиным организовали в РНИИ ячейку Авиационного всесоюзного научно-инженерного технического общества (АвиаВНИТО) и стали строить стратосферную ракету, Королев их поддержал. Более того, он стремится к укреплению связей с различными организациями, занимающимися ракетной техникой. Объединившись с АвиаВНИТО и Стратосферным комитетом Осоавиахима, заручившись поддержкой Военно-воздушной инженерной академии имени Н.Е. Жуковского, Королев выступает уже как лидер целого направления и использует эту ситуацию для организации большой научной конференции по проблемам, которые в это время долее всех других его интересуют. Официально она называлась: Всесоюзная конференция по применению реактивных летательных аппаратов к освоению стратосферы. В ЦДКА47 на площади Коммуны, зеленой, уютной (театра с его надуманной растопыренной архитектурой в ту пору еще не было), собралось тринадцать докладчиков и несколько десятков их слушателей.

Королев выступал в первый день работы конференции – 2 марта. Говорил о преимуществах и недостатках ракетных моторов, о ракете, которую они строят, о воздушно-реактивных двигателях, в общем, о стратосфере говорил, но в одной фразе промелькнуло:

– Появление ракетного двигателя открывает новые средства передвижения в тех пространствах нашего мира и вселенной, которые недоступны в настоящее время для летательных аппаратов, снабженных любым другим двигателем...

«Пространства вселенной!» Значит, уже тогда он думал о них! Оговориться не мог, потому что в другом месте доклада сказал конкретнее – «космическое пространство»:

– Мысль об использовании ракетных аппаратов для подъема человека на большие высоты и даже для вылета его в космическое пространство известна довольно давно... – вспомните, на Всесоюзной конференции в Ленинграде год назад Королев ни словом не обмолвился о космическом пространстве...

Но больше никаких романтических вольностей себе не разрешил. Его доклад был предельно деловит, даже сух. Говорил, что нужен хороший двигатель, аккуратно пряча латинские буквочки под крыши квадратного корня, доказывал формулами, что летать в стратосфере очень трудно и закончил тем же озабоченным тоном:

– Дальнейшая задача заключается в том, чтобы упорной повседневной работой, без излишней шумихи и рекламы, так часто присущих, к сожалению, еще и до сих пор многим работам в этой области, овладеть основами ракетной техники и занять первыми высоты страто– и ионосферы...

Аплодировали.

После Королева выступал профессор Ветчинкин – недавний его педагог в МВТУ и консультант в РНИИ. В его докладе было много математики, наверное, не все всё поняли, но главный вывод был ясен: и разогнаться до космической скорости трудно, и погасить ее на посадке нелегко.

В воскресенье 3 марта с утра открылись дискуссии. Ветчинкина обвиняли в излишнем оптимизме, за него заступался Лангемак, впрочем, не заступался, а тоже нападал, но с другого фланга – доказывал, что Владимир Петрович зря осторожничает, что на самом деле не все так безнадежно. Потом опять пошли доклады – Франкль рассказывал об аэродинамике комбинированного двигателя, на котором Цандер собирался лететь на Марс. Дудаков угрюмо доложил о своих самолетных ускорителях. Глушко опять хвалил свою азотную кислоту, Загумин строил модели горения в ЖРД, Чернышев рассказывал о перспективных топливах. Все выглядело очень солидно и научно – Королев был счастлив.

А зачем ему все это было нужно? Для самоутверждения? В какой-то степени, но не в первую очередь. Это нужно было для Дела. Нужно, чтобы к Делу было привлечено общественное внимание. Нужно, чтобы Дело его считалось важным и серьезным. Нужно, наконец, чтобы в Дело вошли новые люди, новые талантливые головы. То, о чем он говорил на конференциях, о чем писал в статьях и книге, представляло ценность лишь в том случае, если все эти слова имели какое-то реальное воплощение. Ракеты с набросков Циолковского были бумажными ракетами, пока в Нахабине не стартовала 09. Ракетоплан Цандера летал только на его ватманах и в его снах, нужно было, чтобы он полетел наяву. Полетел не на Марс, полетел, не сжигая самого себя в полете, как проектировал Фридрих Артурович, нет, все проще, все гораздо скромнее – полет без сложного дожигания металлоконструкций на самом донышке стратосферы, но реальный полет! Реальный аппарат нужен, который можно потрогать руками, показать чванливому чиновнику, которым можно увлечь молодого энтузиаста. Нужно исключить саму возможность фразы: «А вдруг он не полетит?» Он летает!

Но он не летал.

Еще в ГИРД Королев подобрал сильную бригаду, которую сумел увлечь идеей полета в стратосферу. Железников был уже авиаконструктором с именем. Федотов работал начальником летной части на планерной станции. Горбунов и Пивоваров – конструкторами в ЦАГИ. Авдонин был в ЦАГИ уважаемым механиком. Королев сумел сманить всех их в подвал на Садово-Спасской. Уж на что Валечка Иванова после окончания чертежно-конструкторских курсов хорошо устроилась в солидном и богатом учреждении под таинственным названием «Оргметалл», но и она пришла в ГИРД, «чтобы штурмовать стратосферу».

Однако несмотря на всеобщий энтузиазм дела с ракетопланом в ГИРД шли плохо. Бесхвостка БИЧ-11, которая должна была превратиться в первый ракетоплан – РП-1, не летала ни с ракетным, ни с обычным мотором. Объявленная Королевым «декада штурма РП-1» ничего не дала: ракетоплан так и не полетел, а люди вымотались окончательно. Один конструктор с недосыпа заказал вместо пяти шестигранных гаек шесть пятигранных, приведя рабочих в шоковое состояние.

Но самое удивительное было в том, что Королев как будто не видел всех этих неудач. Он вел себя так, словно все эти провалы не имеют к нему никакого отношения. Дорабатывая непослушный двигатель для РП-1, он параллельно готовил еще два эскизных проекта: РП-2 с ракетным двигателем насосной подачи, который делал Тихонравов, и двухместный РП-3, на котором Сергей Павлович собирался поставить и поршневой мотор, и мощный (не существующий еще в природе!) ракетный двигатель с тягой в 300 килограммов. Он всерьез говорил о том, что очень скоро поднимет потолок современной авиации до 40 километров.

Королев внимательно следит и за разработкой высотного скафандра, предполагает, что у него должны быть шлем типа водолазного и непременный электрообогрев. Скафандром занимался конструктор Черновский. В конце марта 1937 года известный летчик Коробов испытывал его высотный скафандр Ч-3.

В Военно-воздушной академии Королев обсуждал уже конструкцию патронов с перекисью натрия для регенерации воздуха и систему дополнительного обогрева кабины своего стратосферного ракетоплана. Но, помилуйте, какой скафандр, какая регенерация и обогрев?! Зачем все это, если никакого ракетоплана нет, и двигателя для него нет, и никаких радужных перспектив не просматривается?!

...В этой книге уже не раз говорилось о счастливой судьбе Королева, о единстве его помыслов с устремлениями времени. Но вот настала пора и о другом сказать – о трагичности его судьбы, о драматическом несоответствии желаний и возможностей. Ведь должно пройти четверть века – более половины сознательной жизни, прежде чем сможет он вернуться к этим работам начала 30-х годов. Хорошо, что он не знал об этом тогда: как невероятно трудно было бы ему жить. И вообще, если подумать, не есть ли сокрытие будущего – одно из величайших благ жизни?..

Несмотря на невероятные усилия Королева, Клейменов и Лангемак уперлись и не хотели включать ракетоплан в тематику работ института. Поэтому он не мог его строить. Но он не мог и проектировать его: у него не было на это времени. Весь 1934 и 1935 год Королев вел все работы по ракетоплану, как бы сейчас сказали, на общественных началах. Но в конце 1935 года он затеял большую игру с техсоветом РНИИ: ракетоплан надо было во что бы то ни стало втиснуть в план института.

Королев начал издалека. Клейменову нужно было вскользь упомянуть, что в наркомате собираются рассматривать план 1936-года, вытащив постановление 33-го, а там есть пункт о разработках жидкостных двигателей для создания нового авиационного и химического вооружения. А по этому пункту план, сами знаете, выглядит хило... В неофициальном разговоре с Лангемаком надо заметить, что только дурак может не включить в план института работу по сути уже выполненную, готовую, о которой ни у кого голова болеть не будет. Победоносцеву, очень увлеченному в то время установкой реактивных снарядов на самолетах, необходимо было нарисовать захватывающую картину неотразимой атаки ракетоплана, вооруженного его снарядами. Глушко – объяснить, что двигатель только тогда представляет реальную ценность, если он на чем-то стоит, а просто двигатель сам по себе – это лабораторная разработка, не более. Тихонравова успокоить перспективой будущего перехватчика на жидком кислороде. Дудакову намекнуть, что любое расширение авиационной тематики в институте безусловно укрепляет его позиции. Короче, примерно за неделю всех этих дипломатических переговоров Королев сумел доказать почти всем членам техсовета, что ракетоплан – не его прихоть, а нежданная удача для всех и каждого, которая буквально с неба упала, что не он просит о благодеянии, а, наоборот, сам щедро и безвозмездно это благодеяние оказывает. Поэтому, когда в повестку заседания техсовета был включен доклад Королева «Эскизный проект ракетоплана с ракетным двигателем (объект 218)», никто не удивился и не спросил, откуда взялся этот доклад, нигде ранее не предусмотренный и в планах заседаний техсовета не значащийся.

Утверждение проекта «объект 218» – прекрасный пример всесокрушающей воли Королева. Он еще молод, неопытен, во многом несамостоятелен, но уже видна его мертвая хватка, с которой пробивал, проламывал он все стоящие перед ним препятствия, используя при этом широчайший набор психологических методов: от яростных угроз до смиренных уговоров.

Ракетоплан был включен в работу института, но Королев на этом не успокоился. К лету он начал требовать, чтобы этот пункт решения техсовета был дополнен программой испытаний ракетоплана, который назывался теперь ракетопланом-лабораторией и значился в документах под индексом 218-1, что позволяло предполагать, что за первой моделью должны последовать новые. Для этого на ракетоплан требовалось установить ракетный двигатель. Королев и на это добился решения техсовета на заседании 16 июня 1936 года, причем решения в довольно категорической форме: «Отделы института должны предусмотреть работу по 218 объекту в планах 1937 года, как одну из ведущих работ института». Как ему удалось протащить такую формулировку – одному богу известно. Ведь большинство членов техсовета в королевские дела и планы особенно не вникали и сейчас находились в легком замешательстве: полгода назад речь шла об эскизном проекте, а сегодня автор уже собирался испытывать реальную конструкцию.

– Да откуда же он взялся, черт подери, этот ракетоплан?! – воскликнул Клейменов.

А ракетоплан был давно. Ну, не то, чтобы ракетоплан, а, если сказать откровенно, – просто планер у Королева был уже больше года...

Даже при желании соблюсти ровную последовательность хроники, повествование получается тематически послойным. Очень трудно на бумаге воспроизвести жизнь нашего героя, поскольку самые различные ее события, даже те, которые относятся только к его научно-техническому творчеству, происходят одновременно. Проектирование, постройка и испытания твердотопливных и жидкостных ракет и их моделей, работа над статьями и книгой, выступления на конференциях, собраниях, техсоветах, подготовка и чтение лекций, проектирование, постройка и испытания планеров, руководство отделом, координация всей его разнообразной тематики, участие в работе техсовета всего института – все это и многое другое в жизни Королева переплетается, иногда причудливо накладываясь, дополняя друг друга, а то и трансформируясь одно в другое. Найти тут начала и концы трудно. Чисто условно, по документам, можно отделить работу Королева в ГИРД от работы в РНИИ, но «точку перехода», как говорят физики, разглядеть трудно. Когда Королев закончил испытания той или иной ракеты? Протоколы архива Российской академии наук могут ответить на этот вопрос, но реальную картину творчества Королева они нарисовать не в состоянии, потому что протоколы эти – лишь принудительно остановленные мгновения его жизни, кадры ее динамичной киноленты. Какие-то испытания и не были начаты, какие-то и не удалось закончить.

То же и с историей ракетоплана. Королев не закончил планерлета СК-7, когда приступил к СК-9, ставшего прообразом задуманного им ракетоплана. Одно лишь известно точно: с тех пор, как школьник Сережа Королев начал работу над своим первым проектом в родительском доме на Платоновском молу в одесском порту, он постоянно работал над различными конструкциями летательных аппаратов – вплоть до дня своей смерти в январе 1966 года.

Работы эти могли замедлиться – болезнью, тюрьмой, войной, немилостью власть имущих, но они не останавливались никогда!