Не без удивления увидел Михаил Николаевич в списках членов этой комиссии, так называемой Комиссии № 1103, свою фамилию. Теперь ему надо самому рассматривать собственное предложение. Прошло еще две недели. 5 июля председатель Комиссии № 1103 заместитель Ворошилова Иван Алексеевич Акулов представил, наконец, Молотову проект постановления об организации института. Прошло еще три недели прежде чем это постановление было возвращено на доработку: требовалось решить вопрос о строительстве, уточнить его сроки и размеры ассигнований. Одновременно было признано целесообразным расширить состав комиссии, ввести в нее дополнительно Ворошилова и Кагановича. 20 ноября Комиссия обороны делает Тухачевского председателем этой новой расширенной комиссии. Создается щекотливое положение: мало того, что Тухачевский должен решать судьбу собственного предложения, он, как председатель, должен еще как бы руководить теперь секретарем ЦК ВКП(б) Кагановичем, заместителем наркома Акуловым и даже самим наркомом Ворошиловым. Круг замкнулся: с Ворошилова Тухачевский начал, к Ворошилову пришел.

...Часто приходится слышать, что в сталинские времена все вопросы решались безо всякой бюрократической волокиты, с замечательной оперативностью. Решались. Сталиным.

Но тогда дело до Сталина не дошло: вопрос о каком-то реактивном институте сочли слишком мелким. А потому вся эта бюрократическая карусель продолжала вертеться. Собрать расширенную комиссию, состоящую из постоянно занятых и в большинстве своем не подчиненных ему людей, Тухачевскому было очень трудно. Да и у него самого, как у заместителя наркома, летом дел прибавилось: он очень хотел побывать на учениях. Вопрос о создании института затянулся.

Однако, просчитывая все варианты решения этой проблемы, Михаил Николаевич предполагал, что и такой «стоп-вариант» возможен. Находясь уже достаточно долго в верхних эшелонах власти, он знал, что в ряде случаев не следует лезть на рожон. Здесь вполне допустима военная аналогия: атака захлебнулась – значит, надо окопаться, выждать время, использовать передышку для укрепления тылов.

О «тылах» он подумал еще на мартовском совещании в РВС: поставил вопрос о создании производственной базы для ракетных исследований Королева и его товарищей. Опять-таки, укрепляя «тылы», он пишет в шефскую комиссию по осуществлению изобретений Циолковского:

Приказ о создании «Опытного завода ЦГИРД» Эйдеман подписал 25 апреля 1932 года.

Ну, а под гордым названием «Опытный завод» скрывался все тот же подвал на Садово-Спасской. Внешне ничего не изменилось, разве что со снабжением стало полегче: как-никак завод!..

Лето и осень Тухачевский был очень занят на манёврах и учениях, а с зимы начал подготовку к новой атаке. 10 декабря он пишет письмо к Кагановичу с просьбой ускорить дело с созданием ракетного научно-исследовательского центра, найти ему помещение. В начале нового 1933 года об этом пишет газета «Техника». При случае Тухачевский напомнил Кагановичу, что он – член специальной комиссии и реактивный институт на нем тоже «висит». Михаил Николаевич так живописал полет ракеты (хотя ни одна ракета еще не летала), что Каганович в феврале 1933 года дал приказ Московскому горкому партии и ОГПУ отыскать в Москве какой-нибудь гражданский институт, в двадцатидневный срок выселить его из Москвы, а освободившееся помещение отдать ракетчикам. Дамоклов меч навис над Пушным институтом в Реутово под Москвой. Всякое движение научной мысли в области совершенствования добычи «рыхлого золота», как называли в старину меха, прекратилось полностью: ждали выселения. Но обошлось: хоромы меховщиков были признаны для ракет негодными. Пересмотрели еще несколько зданий и все отвергли.

Заниматься поисками помещения для будущего института Тухачевский поручает всем своим службам. 7 января 1933 года начальник Управления военных изобретений (УВИ) Новиков нашел, как ему казалось, вполне подходящий военный склад, но никак не мог сообразить, куда его выселить. Письмо его Тухачевскому заканчивалось трафаретно: «Прошу ваших указаний». Вместо указаний он получил разносную резолюцию:

Трудно было выбрать момент более неподходящий для визита бывшего парторга ГИРД Корнеева к начальнику УВИ. Получив такой разнос от начальства, Новиков слышать не мог об этих ракетчиках.

– «Человеческие условия»! «Человеческие условия»! – передразнивал он Корнеева. – Вредители тоже, между прочим, все время ставили вопрос о человеческих условиях.

Корнеев опешил. Потом спросил:

– Хорошо, а что слышно о новом помещении? – он не знал, что сыпет соль на раны начальника УВИ.

– Я не уполномочен отвечать Вам на этот вопрос! – заорал Новиков.

Тухачевский понимал, что с созданием института встанет вопрос о пополнении его кадров. Он начинает заботиться об этом загодя. 22 июня 1932 года начальник артиллерийского факультета Военно-технической академии РККА Могилевник докладывает Тухачевскому: «Во исполнение Ваших личных указаний для подготовки командиров-инженеров по реактивному делу, артиллерийским факультетом выделяются следующие слушатели баллистического и промышленного отделений...» В списке – 27 фамилий.

10 апреля 1933 года Королев делает доклад о работах ГИРД на президиуме Центрального совета Осоавиахима, в котором конечно же опять ставит вопрос о переводе ГИРД в Военвед. После обсуждения доклада президиум принимает решение: «...поручить Р.П. Эйдеману доложить Наркомвоенмору вопрос о ГИРД, состоянии работ и условиях передачи ГИРД в РВС. Принципиально считать вопрос о передаче ГИРД в РВС предрешенным».

Прежде чем доложить наркому, Эйдеман пишет Тухачевскому: «Для пользы дела это безусловно необходимо, так как работа ГИРД вышла уже за те пределы, какие намечались ЦС Осоавиахима при ее организации».

Но и после этого письма Эйдеман, предвидя реакцию Ворошилова, не пошел к нему, ограничился письмом, мол, есть такое решение, но и свое мнение высказал вполне определенно: «В настоящее время работы по изучению проблемы реактивных двигателей получили такое развитие, которое не может быть надлежащим образом обеспечено в системе Осоавиахима и требует более широкого и глубокого изучения»,

За день до этого Королев посылает Тухачевскому письмо, которое начинается так; «Тяжелое положение группы по изучению реактивных двигателей (ГИРД), которой я руковожу, и не видимый конец наших мытарств заставляют меня обратиться к вам непосредственно».

Королев напоминает о совещании 3 марта 1932 года в Реввоенсовете, о решении создать ракетный центр и говорит, что ничего не сделано. Он по пунктам ставит вопросы, требующие безотлагательного решения: помещение, снабжение, транспорт, финансы, бытовые условия, кадры35.

В это же время коммунисты ГИРД: Корнеев, Ефремов, Грязнов, Голышев, Буланов, Иванов и Параев пишут письмо Сталину. В письме звучат отчаянные ноты: «...Факт смерти этого старейшего работника (Ф.А. Цандера. – Я.Г.), много лет и много сил отдавшего делу реактивного движения, является последней каплей, переполнившей чашу нашего терпения, и заставляет нас еще сильнее заострить внимание на бюрократизм и безобразное отношение к проблеме Реактивного движения, и в частности – к нашей группе...

Работая в сыром темном подвале в невероятно тяжелых условиях, при электрическом освещении, не имея ни станков, ни оборудования, ни материалов, ни средств передвижения, ни продуктов питания, группа, собирая энтузиастов реактивного дела, работала очень много, иногда по целым суткам».

В письме коммунисты объясняли Сталину, что ГИРД переросла рамки Осоавиахима, что нужен институт.

Поддерживая московских коллег, руководители ГДЛ послали письма командующему Ленинградским военным округом Белову и первому секретарю обкома Кирову, в которых тоже говорили о необходимости «скорейшего создания специализированного института».

Ни Сталин, ни Киров, ни Белов на письма не ответили. Удивительное дело, но уже давно замечено, что труднее всего принять решение, которому никто не сопротивляется. ГИРД хотела в Военвед. Военвед брал. Осоавиахим отдавал. Но дело с места не двигалось. Высокие инстанции медлили с решением, которого так ждали в подвале на Садово-Спасской. Кроме того, не совсем верно утверждение, что «Военвед брал». Брал Тухачевский, а это еще не Военвед. В самом Военведе было немало людей, рассуждавших по принципу: а зачем нам это нужно? Не покупаем ли мы кота в мешке? Не прибавят ли эти ракетчики хлопот на нашу голову? А потому, на всякий случай, Управление военных изобретений совместно с финансовым управлением РККА направили в ГИРД ревизоров. Бдительные хозяйственники установили, что имеют место некоторые нарушения финансово-хозяйственной дисциплины, упущения в учете и отчетности, и что Королев незаконно присвоил себе 1200 рублей. В своих выводах ревизоры были довольно категоричны: «Состояние учета и отчетности настолько неудовлетворительно, что дает возможность проделывать разного рода махинации».

Был издан приказ, подписанный начальником Управления военных изобретений: «нач. ГИРД тов. Королеву за неудовлетворительное состояние финансово-хозяйственной деятельности ГИРД объявляю выговор и предупреждаю, что при повторении подобных явлений будут приняты более строгие меры воздействия». В конце июня Королев отправляет подробный доклад об истинном положении дел, все детально, по пунктам, разъясняет, пишет о предвзятости и тенденциозности ревизоров, которые не учли специфики работы ГИРД, объясняет, откуда взялись злополучные 1200 рублей, настаивает: «Прошу это позорное обвинение с меня снять».

Однако куда более этих дурацких 1200 рублей задели Королева слова из доклада ревизоров о том, что «ГИРД создал производственную базу, вполне достаточную для выполнения стоящих в ГИРД работ... Рабочая площадь вполне достаточна но размерам... Положение с кадрами обстоит благополучно...»

Да что же это такое?! Неужели же люди не видят, в каких условиях они работают?!

Смерть Цандера, тупик, в который зашли испытания его двигателя ОР-2, нескончаемая череда прогаров и отказов с двигателем 09 Тихонравова, пожар на стартовой площадке в Нахабине, неудачный полет на РП-1, когда планер врезался в землю, а его вышвырнуло из кабины так, что чудом шею не сломал, а тут еще эти ревизоры, которые почти полгода лазают по всем углам и задают дурацкие вопросы, – все это создавало у Королева состояние угнетенное. Он чувствовал, что находится на нервном пределе и боялся срыва. Успокаивал себя и других философски: всякая кризисная ситуация по определению не может быть долговременной. В самом ближайшем будущем двигатели перестанут прогорать, клапаны – замерзать, вопрос о новом институте будет решен, солнце выйдет из-за туч, и жизнь будет, наконец, прекрасна!

Так в конце концов и случилось: полетела ракета Тихонравова и ракета Цандера, и вопрос с институтом был решен, и солнце вышло из-за туч. А пока...

А пока начинается новый оборот карусели. Понимая, что Ворошилов уже не может слышать от него о ракетах, Тухачевский предпринимает, опять-таки по всем законам военной науки, обходной маневр. Военно-морская инспекция, руководимая Николаем Владимировичем Куйбышевым – братом Валериана Владимировича Куйбышева, председателя Госплана, получила указание обследовать организации, работающие в области ракетной техники, и доложить наркому. Куйбышев уже немного в курсе дела: в декабре 1932 года только что назначенный Тухачевским новый начальник ленинградской Газодинамической лаборатории Иван Терентьевич Клейменов рассказал ему в письме о всех бедах ракетчиков. «Таким образом, – заканчивал Клейменов свое грустное послание, – потеряли почти год, а институт еще не организован...»

Ракетных центров, которые требовалось обследовать, было не столь много, однако, только в июне комкор Куйбышев представил Ворошилову докладную записку, в которой отмечалось, что работы ГДЛ и ГИРД «имеют первостепенное значение», притом, что «ГИРД до сего времени не имеет приспособленного помещения, транспорта, кадров, обслуживания и материалов, необходимых средств, а также полигона для испытаний», короче – ничего не имеет, а работы – первостепенного значения!

Куйбышев считал, что «дальнейшее существование ГДЛ и ГИРД как самостоятельных организаций нецелесообразно ввиду распыления средств и незначительных кадров научно-исследовательских работников по реактивному движению, а также нечеткой организации работ и параллелизма в них».

В записке предлагалось объединить ГДЛ и ГИРД, а вновь созданный институт «изъять из ведения Управления военных изобретений и для более тесной связи с промышленностью и обеспечения производственной базой подчинить его ГУАП НКТП»36.

В записке Куйбышев подсказывал Ворошилову выход, который его очень устраивал: спихнуть это темное дело в НКТП Серго Орджоникидзе. Однако делать это совершенно открыто неудобно, и Ворошилов накладывает на записку Куйбышева туманную резолюцию:

Какую еще ясность надо вносить, когда и так все яснее ясного? Почему надо организовать дело «по-другому», если уже сто раз решали, как же его надо организовать? Все это – дым. Главное: «лучше всего передать это дело НКТП». Нарком полагал, что эти его маленькие хитрости никому не видны. Впрочем, уже 3 августа он принимает решение совершенно определенное: «ГДЛ и ГИРД слить в одну организацию, передав ее НКТП». Так в год, когда к власти пришел Адольф Гитлер, на знамени которого был начертан паук войны, главный военачальник СССР не заинтересовался разработками нового оружия, которое менее чем через десять лет будет признано самым перспективным оружием второй мировой войны. Быть недальновидным в делах семейных – огорчительно, а в делах государственных – преступно...

Вскоре и помещение нашлось. 9 сентября замещающий заболевшего Новикова Терентьев37 – один из немногих, кто, как и Тухачевский, верил в будущее ракетной техники, доложил: «...слияние может быть произведено на базе существующих организаций ГДЛ и ГИРД путем введения временного штата Реактивного института, переброски в Москву части работников и оборудования ГДЛ и занятия помещений Всесоюзного института сельскохозяйственного машиностроения, предоставленных для Реактивного института Моссоветом».

Не всегда так, как хотелось бы, и всегда не так быстро, как надо бы, но все постепенно образовывалось...

Вот такова долгая, мучительная предыстория создания РНИИ. Конечно, кто спорит, дело новое, ведь это был первый в мире (!) научно-исследовательский институт по ракетной технике, а всякое новое дело рождается трудно. Но вместе с тем в этой организационной эпопее отражается и нечто такое, что, увы, принадлежит не только 1933 году. Волокита, некомпетентность, игнорирование мнения людей осведомленных людьми неосведомленными. И оптимистическая концовка тоже должна послужить уроком: убежденность, энергия, вера в людей одержимых, преданность высшей цели, направленной на благо страны, побеждали. И будут побеждать!

Сентябрь 1933 года был у Михаила Николаевича особенно трудным. Вовсю шла подготовка к маневрам Балтийского флота, которыми он должен был командовать. Завершалось – но помогать-то все равно надо – строительство аэростата «СССР». А тут еще – председательство в правительственной комиссии по расследованию причин авиационной катастрофы 5 сентября. Тогда на АНТ-7 погибли заместитель Серго Орджоникидзе, начальник Главного управления авиационной промышленности Баранов с женой, начальник Главного управления Гражданского воздушного флота Гольцман, директор завода № 22 Горбунов – всего восемь человек. Необходимо разобраться. Это его святой долг перед памятью Петра Ионовича, светлого, замечательного человека. В сентябре он замещает наркомвоенмора. Все военные дела на нем. Вдобавок ко всему – французы: ему поручают принять и сопровождать (благо он свободно говорит по-французски) делегацию во главе с министром Пьером Котом. Французы интересуются авиацией. Он везет их в ЦАГИ, на опытный авиазавод. 21 сентября проводы. На аэродроме все по высшему разряду. Оркестр грянул так, что, казалось, желтые листья закружились в воздухе не потому, что пришла осень, а от «Марсельезы». Он внимательно изучал всегда поражавшую его, доведенную до невероятного совершенства динамику почетного караула. Вернувшись с аэродрома в наркомат, быстро прошел в кабинет, раскрыл папку «На подпись», взглянул на первый лист и улыбнулся:

«Наконец-то!» То, за что он так долго боролся, свершилось: на бланке Реввоенсовета был напечатан приказ № 0113 об организации Реактивного научно-исследовательского института (РНИИ). Ткнул перо в граненую чернильницу и радостно расписался: «М. Тухачевский».

Пункт второй приказа гласил: «Формирование института начать 25 сентября и закончить 1 ноября 1933 года».

Да не тут-то было...