Василий ГОЛОВАЧЕВ
      ТЕНЬ ЛЮЦИФЕРОВА КРЫЛА
      (ПОСЛАННИК)
      Двадцатый век... еще бездомней,
      Еще страшнее жизни мгла.
      (Еще чернее и огромней
      Тень Люциферова крыла.)
      А. Блок
      Мир - бездна бездн!
      И. Бунин
      Никита всей грудью вдохнул прохладный вечерний воздух: самый длинный июньский день закончился, прошел дождь, смыв жару и духоту, и парк был напоен ароматами цветов и трав.
      - Вздыхаешь так, будто потерял что, - заметил спутник, головой едва доставая Никите до подбородка. - Или устал? Но танцевал ты сегодня блестяще! Я бы даже сказал - на пределе. Конечно, я не эстет, но, по-моему, такой танец требует не только мастерства, но высочайшей культуры движения, исключительной пластики и координации. Ты поразил всех, в том числе и меня. Уж не прощался ли с группой?
      Никита искоса глянул на товарища, освещенного рассеянным светом недалекого фонаря. Тоява Такэда, Толя - как его звали всё от мала до велика. Тридцать два года, отец японец, мать русская. От отца нос пуговкой, раскосые глаза-щелочки, черные блестящие волосы, невозмутимость и сдержанность, от матери большие губы, широкие скулы и застенчивость, несколько странная для мужчины и бойца. Инженер-электронщик, кандидат технических наук. "Черный пояс" айки-дзюцу. Коллекционер старинного холодного оружия и философских трактатов древности. И рядом Никита Сухов, Ник или Кит, или просто Сухов - акробат, гимнаст, танцор-солист в труппе шоу-балета. М-да...
      Никита вспомнил, как они познакомились.
      Раз в неделю, по субботам, он ходил вместе с приятелем в банюсауну на Кривоколенном. На этот раз приятель - сосед по лестничной клетке - уехал в командировку, и Сухову пришлось идти одному. Банщик, сориентировавшись, впустил кого-то из своих знакомых, и этим знакомым оказался Тоява Оямович Такэда.
      Когда Никита, дважды пройдя сухую и мокрую парилки, блаженствовал в бассейне, к нему по бордюру подошел невысокий, по сравнению с акробатом, тонкий, худощавый, но весь перевитый мышцами-канатами, молодой японец, в котором явно текла и европейская кровь.
      - Извините, - вежливо сказал он, опускаясь на корточки. - Меня зовут Толя. - По-русски он говорил без акцента. - А вас?
      - Сухов. - Никита приоткрыл глаза, стоя в воде по грудь. - Фамилие такое. По паспорту я Никита Будимирович. Правда, все привыкли звать меня просто Сухов.
      Новоявленный знакомец тихо рассмеялся.
      - Да и меня в общем-то зовут иначе: Тоява Такэда. Толя - это уже русифицированный вариант. Я вас видел здесь дважды, но разглядел одну деталь только сейчас.
      - Какую? - Сил у Никиты хватало только на краткие реплики.
      Толя коснулся пальцем плеча Никиты: там красовались рядом четыре родинки, каждая из которых напоминала цифру "семь".
      - Divini nurneri.
      - Что?
      - С латыни - священные числа. Дело в том, что я немного увлекаюсь эзотеризмом и математикой Пифагора, а он об этих числах написал целый трактат.
      - Ну и что?
      Японец протянул руку вперед, и Никита увидел на предплечье три таких же, как у него, родинки, но похожие на цифру "восемь".
      - Три восьмерки - это по Пифагору знак великого долга, - продолжал Толя мягко. - А ващи четыре семерки - знак ангела. Люди с таким знаком умирают в младенчестве, а если живут, то им постоянно угрожает опасность.
      С Никиты слетела дрема, парень его заинтересовал.
      - Насчет ангела я с вами согласен, мама говорила мне то же самое. А вот насчет опасности... Вы что же, всерьез в это верите? В мистику?
      - В мистику - нет, в магию цифр - да...
      Так они познакомились год назад и стали друзьями, хотя Толя был старше Никиты на шесть лет. По имени он его, как и приятели в театре, также звал редко, чаще - меченый или Сухов. А иногда, в зависимости от своего отношения к поступку Сухова, делил его имя, называя то Ником, если был доволен им, то Китом, если считал неправым...
      Такэда понял-взгляд товарища по-своему:
      - Ты сегодня какой-то странный, Никки. Хочешь, познакомлю с красивой девушкой?
      Никита покачал головой.
      - По христианским представлениям женщина - источник соблазна и греха. У нас в группе их двадцать, так что с меня греха вполне достаточно.
      - Знаю я, как ты грешишь, точно - ангел, недаром четыре семерки на плече носишь. Вина не пьешь, мяса не ешь, с женщинами не спишь. Или я не в курсе? Вот первый мой учитель по айкидо - тот знал толк в пяти "ма".
      - Пять "ма"? Напомни.
      - Объекты почитания в тантризме: мадая - вино, манса - мясо, матсья рыба...
      - Вспомнил: мадра - жареная пшеница, так? И майтхуна - это... м-м...
      - Оно самое, с женщинами. Ладно, если можешь обойтись - обходись, это хороший принцип. Но я бы тебе все-таки посоветовал заняться айкидо. Или кунгфу.
      - Зачем? Драться я ни с кем не собираюсь.
      - Айкидо - не умение драться, это прежде всего философия, отношение к жизни, к себе, к самосовершенствованию. Это искусство и наука, а главное культура бытия.
      - Завел сказку про белого бычка. На протяжении всей своей истории человечество почему-то обожествляло бой, хотя акробатика, гимнастика и балет требуют лучшей координации и более высокой культуры движения.
      Такэда погрустнел.
      - Тут я с тобой согласен. Однако именно поэтому тебе и стоило бы заняться кэмпо, база у тебя отличная. Как ты сегодня танцевал!
      Долго тренировался?.
      - Долго. - Никита снова прокрутил в памяти только что прошедший вечер, да и тело еще не отошло, и сладко ныли натруженные мышцы.
      В балетную труппу Коренева он попал после окончания Смирновского танц-хореографического, занимаясь одновременно гимнастикой и акробатикой в сборной команде России, имея степень мастера международного класса. Случались, конечно, накладки, когда тренировки в сборной совпадали с репетициями в балете, однако Никите как-то удавалось творить компромиссы, то есть тренироваться и работать в полную силу в течение двух лет. В отличие от друзей он не любил ходить в ночные клубы, хотя и бывал в Олимпийском, но удовольствие он получал по иным каналам.
      Несмотря на свой рост - сто девяносто три сантиметра и приличный вес, акробатом он был от бога - как говаривал Толя Такэда, добавляя: врожденный дар, да еще отшлифованный. Но и в танце Сухов не знал себе равных, затмив славу самого Коренева, который основал труппу современного эстрадного шоу-балета и подгонял ее под себя. Никита был по натуре солистом, танец любил и понимал естеством, совершенно свободно, чему способствовала и атмосфера семьи: мать сама танцевала когда-то, преподавала хореографию, а отец был неплохим музыкантом-скрипачом, пока не умер внезапно, мгновенно, от разрыва сердца в одной из гастрольных поездок за границей.
      Сначала Коренев ставил молодого танцора в параллельные связки, не слишком обращая внимание на рост мастерства и класса его, но потом заметил, что сам уходит на вторые роли, и для Никиты наступили трудные времена. Выделяясь из массы остальных исполнителей, он вынужден был подгонять свой темперамент, силу, возможности растяжки и пластики под общее движение, потому что Коренев перестал давать ему сольные роли практически во всех программах.
      Промучившись таким образом полгода, подумывая о переходе в другие труппы, в том числе классического балета - предложения были и довольно солидные, - Никита вдруг решил создать собственную программу и показать ее на конкурсном отборе среди мастеров балета. В формировании программы большую помощь оказала мама, дав несколько советов и показав видеоролик с выступлениями выдающихся фигуристов мира. Танец Толлера Крэнстона, канадского профессионала, выступавшего в семидесятые годы двадцатого века и не превзойденного позже никем из последователей в течение четверти века, произвел на Никиту огромное впечатление. Такой пластичности, красоты движения, необычности поз он еще не видел, и загорелся создать нечто подобное не на льду, а на сцене.
      Тренировался он почти год, никого не посвятив в свой план, даже Такэду, а потом внезапно сорвался: оставил после репетиции труппу, сказав, что подготовил сюрприз, включил кассету с музыкой, под которую репетировал программу, и двадцать минут летал над сценой в порыве какого-то неистового вдохновения, соединив плие, пируэты, фуэте и арабески в необычные и сложные комбинации. Может быть, он уже знал или предчувствовал, что нигде и никогда больше не покажет этот танец, в том числе и на конкурсе, Танец не имел названия, он сочетал в себе элементы многих классических и эстрадных танцев с стиле рэп, брейк и монопляс, кроме того в нем присутствовали и сложнейшие па акробатических прыжков и гимнастических связок, а также придуманные танцором тончайшие пластические переходы мышечных растяжек и гибких махов, имитирующих бесподобную поступь леопарда, охоту пантеры, броски змеи и гротескный полет гиббона по деревьям.
      Для увязки всего этого сложного танцевального пространства Никита использовал чистоту, благородство и пластичность языка русской школы, ритмику Хаммера, негритянского певца и танцора девяностых годов двадцатого века, и опыт индийской танцевальной культуры, насчитывающей тысячелетия. Особенно ему подошли стили школ бхарат натья и катхак - утонченной разработкой мимики и движений рук, а также своеобразной системой канонических жестов.
      Когда музыка закончилась, в зале театра, оказавшемся забитым почти до отказа, - слухи о "конкурсном показе" просочились во все помещения театра, и в зал прибежали все, кто там был. - установилась абсолютная тишина. Ни скрипа, ни шороха, ни хлопка! Лишь чей-то тихий вздох. Так, в полной тишине, Никита и сошел со сцены, улыбнувшись Такэде, который молча взял его под руку.
      Да, вероятно, это и было прощание. С коллективом, во всяком случае, если не с театром и студией. И все это поняли, кроме Коренева, пожалуй, который пытался что-то говорить вслед уходящим, требовать, давать распоряжения, и замолк на полуслове, потому что зал вдруг встал и стоя проводил танцора штормом аплодисментов...
      - Ты домой? - Толя Такэда, щурясь, смотрел на него задумчиво и понимающе. У Никиты потеплело на душе: порой ему казалось, что друг свободно читает его мысли, сочувствуя и сопереживая при этом. Это он нашел у Бранта четверостишие:
      От танцев много есть последствий,
      Весьма тлетворных вмладолетстве:
      Заносчивость и самохвальство,
      Распутство, грубость и нахальство.
      И добавлял: тебе не хватает лишь последнего.
      - Проводить?
      - Нет, пройдусь по парку, хочу побыть наедине с собой. Завтра в два обедаем у тебя в институте.
      Такэда хлопнул ладонью по подставленной ладони танцора, но не успел сделать и шага, как вдруг из парка донесся странный улюлюкающий свист и гул, от которого задрожала земля. Что-то с неистовым треском взорвалось, по аллеям парка расползлось ядовитое шипение, заглушенное удаляющимся топотом. Яркие голубовато-зеленые всполохи озарили небо над северным районом массива, погасли. Наступила тишина.
      - Что это? - удивленно поднял брови Сухов.
      Такэда глянул на руку, на пальце которой красовался замысловатой формы перстень: в глубине черного камня горел рубиновый шестиугольник.
      - О Сусаноо!... Иди домой, Кит, потом поговорим. Кое-что мне здорово не нравится.
      - Но ты видел? Гроза будет, что ли?
      - Не знаю. Пока. - Инженер бесшумно растворился в ночи.
      Никита иногда шутил, что ходит он, как ниндзя, но в этой шутке была большая доля правды: Толя занимался айки-дзюцу с младенческого возраста, сначала с дедом Сокаку Такэда, который сохранил технику сосредоточения жизненной энергии школы Дайторю, а потом под руководством отца, и к своим тридцати двум годам, овладев тайнами восточных единоборств, стал мэнкё мастером высшего класса. Что не мешало ему заниматься философией и работать в институте электроники.
      Никита улыбнулся своим мыслям и, не спеша, направился по боковой аллее парка к выходу на стоянку, где стояла его машина, не придав значения необычным звукам и вспышкам. С этого момента колесо его бытия сдвинулось с наезженной колеи, увлекая к событиям странным, таинственным и страшным, к котороым он абсолютно не был подготовлен.
      Он успел пройти лишь треть аллеи, отметив почти полное отсутствие фонарей, как вдруг впереди и слева, за кустами черемухи, раздался вскрик, за ним глухие удары, возня, еще один вскрик и долгий мучительный стон. Затем все стихло.
      Покрывшийся мурашками Никита в нерешительности остановился, вглядываясь в темноту. Свет фонаря, горевшего сзади метрах в десяти, сюда почти не доставал, и разглядеть, что делается в кустах, было невозможно. Сухов по натуре не был трусом, но и на рожон лезть не любил, предпочитая разумный компромисс открытому бою, хотя физически одарен был великолепно. Однако он занимался тем видом спорта, который не поднимает в человеке чувства неприязни и желания победить соперника насилием, в акробатике и гимнастике человек, по сути, борется с собой и лишь потом - опосредованно - с противником. Еще ни разу в жизни Никита не сталкивался с ситуацией, заставившей бы его драться за жизнь, хотя мелких стычек было достаточно, и все же судьба его хранила. Но кто знает наверняка, когда надо быть осторожным, а когда бросаться вперед, сломя голову?
      Из-за кустов раздались шорохи, треск ветвей, затем шаги нескольких человек, и на асфальтовую дорожку вышли четверо мужчин в одинаковых пятнистых комбинезонах, с какими-то палками в руках и дипломатами, замки на которых и металлические углы светились голубым призрачным светом. Увидев Сухова, они остановились, потом один из них, огромный, широкий, как шкаф, ростом с Никиту, если не выше, тяжелой поступью двинулся к нему.
      То, что Сухов принял за палку, оказалось коротким копьем со светящимся, длинным и острым, как жало, наконечником.
      Бежать было поздно, да и вид четверых был так необычен, что первой пришла мысль: десантники! Выбросили их здесь для тренировки, вот и все. В здравом уме никто не станет разгуливать по парку в маскировочных костюмах. А быть может это артисты, снимают какой-то экзотический боевик, пришла другая мысль, не менее успокаивающая. Тоже вариант не исключен.
      - Вы не слышали? - поинтересовался Никита, на всякий случай принимая стойку. - Кто-то кричал недалеко.
      Гигант подошел вплотную, наконечник его копья уперся в грудь Сухова, засветился сильней.
      - Осторожнее, - недовольно буркнул танцор, отодвигаясь, - что за шутки в такое позднее... - Он не договорил, только теперь разглядев лицо незнакомца.
      Оно было неестественно бледным, вернее, совершенно белым!
      Белки глаз светились, а зрачки, огромные, как отверстия пистолетного дула, источали угрозу и странную сосущую тоску. Губы, прямые и узкие, казались черными, а нос больше походил на треугольный клапан и мелко подрагивал, будто незнакомец принюхивался.
      - Иди назад! - шелестящим голосом, без интонаций, но тяжело и угрюмо сказал "десантник". - Шагай.
      Никита сглотнул, с трудом отводя взгляд от гипнотизирующих глаз незнакомца. Возмутился:
      - С какой стати я должен шагать назад? Я иду домой, так короче. В чем дело?
      Жало копья прокололо рубашку, вонзилось в кожу. Никита вскрикнул, отступил, в изумлении осознавая, что все это не сон и что странный десантник вовсе не собирается шутить.
      - Сказано: иди назад. Быстро. Тихо. Понял?
      - Понял. - Гнев поднялся в душе крутой волной. Сухов не привык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне.
      Он схватил копье возле наконечника, собираясь вырвать его у шкафоподобного верзилы, и вскрикнул еще раз - от неожиданности, получив болезненный электрический разряд. Однако он был довольно упрям и не останавливался на полпути, да и вспыхнувшая злость требовала выхода, хотя странное лицо незнакомца продолжало гипнотизировать, заставляло искать объяснений.
      Копье нашло Никиту, оцарапало грудь, но он уже ушел влево, поднырнул под удар дипломатом - "десантник" бил наотмашь, - схватил копье и... кубарем покатился по дорожке, не успев сгруппироваться, получив оглушающий удар током. Гигант медленно шагнул к нему, и в это время из-за кустов вывалился и скрючился на дорожке пятый незнакомец.
      Никита сел, опираясь на бордюр, потрогал гудящую голову, попытался сфокусировать зрение.
      Новое действующее лицо оказалось седым стариком, одетым в нечто напоминающее изодранный окровавленный плащ неопределенного цвета. Он заскреб пальцами по асфальту, вывернул голову к Никите, Глаза у него были выколоты, по темному лицу текли слезы и кэовь, рот давился немым криком, потому что язык в нем отсутствовал. "Десантник" оглянулся на товарищей, молча и неподвижно стоявших неподалеку, не спеша подошел к старику и так же молча, не остана сливаясь, проткнул его своей пикой насквозь.
      - Что вы делаете?! - вскрикнул Сухов, вскакивая.
      Верзила нанес еще один удар. Старик растянулся на асфальте, затих.
      Никита бросился к "десантнику" и в прыжке нанес ему прямой удар в голову, одновременно отбивая сумкой выпад копья. Некоторое время они танцевали странный танец: Никита уворачивался от выпадов копья и ударов дипломата, стараясь в свою очередь достать незнакомца ногой или рукой, а тот уходил от его ударов с какой-то ленивой небрежной грацией, необычной для такого массивного и громоздкого тела, пока не задел плечо Сухова жалом копья и снова не парализовал его разрядом электричества. Впрочем, вряд ли это можно было назвать электрическим разрядом: от него тело сжималось в тугой комок напряженных, но не действующих мышц, а вокруг точки укола разливалась волна холода.
      Никита упал, с бессильной яростью сквозь набежавшие слезы впиваясь взглядом в страшные зрачки "десантника".
      Копье приблизилось к его глазам, поиграло возле сердца, снова уставилось в глаз, в другой, словно белолицый "нелюдь" не знал, с какого глаза начать. И тут один из троих его напарников предупреждающе пролаял что-то на неизвестном языке: по боковой аллее справа кто-то бежал.
      Копье замерло. Исчезло. "Десантник" наклонился к Никите:
      - Слабый. Не для Пути. Умрешь.
      Голос был глухой, невыразительный, равнодушный, но полный скрытой силы и угрозы. Он давил, повелевал, предупреждал.
      И не принадлежал человеку. Это открытие доконало Сухова.
      Кто-то тронул его за плечо, приподнял голову. Он открыл глаза и увидел лицо Такэды.
      - Толя?!
      - Жив, однако! Куда они пошли?
      Никита вцепился в его руку, с трудом поднялся.
      - Не ходи за ними, это... дьяволы, а не люди.
      - Как они выглядели?
      - Высокие, широкие... белолицые. В пятнистых комбинезонах... с такими короткими странными копьями...
      - С копьями?! - Такэда побледнел, несмотря на всю свою выдержку. Сухов никогда прежде не видел, чтобы инженер так открыто выражал свои чувства.
      - Аматэрасу! Это был отряд СС! А может быть, и ЧК!
      Никита невольно засмеялся, закашлялся.
      - Эсэсовцы ходили в мундирах, а чекисты - в кожаных куртках, а не в современных десант-костюмах.
      - Я и не говорю, что это ЧК времен революции. ЧК значит - "черные коммандос". А СС - "свита Сатаны".
      - Чепуха какая-то! Давай посмотрим, жив ли тот старик. Они его проткнули копьем.
      - Я бы не советовал тебе вмешиваться. Старику уже не поможешь, а неприятности нажить...
      Не отвечая, Никита подошел к лежащему ничком седоголовому мужчине, перевернул его на спину. Плащ на груди незнакомца распахнулся, и Никита невольно отшатнулся. Не раны на груди и животе человека потрясли его, а глаза! Два нормальных человеческих глаза, разве что без ресниц, на месте сосков на груди, и два под ребрами! Три из них были мутными, слепыми, полузакрытыми, неживыми, а четвертый, полный муки и боли, смотрел на Сухова пристально, изучающе и скорбно.
      - Катакиути! - проговорил за спиной Такэда и добавил еще несколько слов по-японски.
      Никита оглянулся и снова, как зачарованный, уставился в глаз на груди старика. Впрочем, стариком этого человека назвать было нельзя, несмотря на седину и худобу, ему от силы исполнилось лет сорок, если не тридцать. И он был еще жив, хотя и получил страшные раны.
      Рука его шевельнулась, согнулись и разогнулись пальцы. Хриплый клокочущий вздох выгнул грудь. Страшное лицо повернулось к людям, исказилось гримасой боли, напряглось в натуге что-то сказать, но у старика не было языка. Никита убедился в этом окончательно.
      Рука незнакомца снова шевельнулась, приподнялась, словно он искал опору, и вдруг затвердела, перестала дрожать, повернулась ладонью вверх. Казалось, вся жизнь чужака, еще теплившаяся в теле, сосредоточилась сейчас в его руке. И в глазу на груди.
      В центре ладони разгорелась звездочка, сияние волнами пошло от нее к пальцам и запястью. Рука приобрела оранжево-прозрачный цвет, словно выточенная из раскаленного стекла. Звезда в центре ладони стала бледнеть, превратилась в облачко свечения, начала формироваться в какой-то геометрический знак: сначала это был круг, затем в нем проявился треугольник, круг преобразовался в" квадрат, и наконец две эти фигуры слились в одну - пятиконечную звезду, выпуклую, светящуюся, словно лед под луной.
      Незнакомец замычал, протягивая руку Сухову. Тот нерешительно глянул на озабоченного товарища.
      - Что ему надо?
      Седой снова замычал, обреченно, тоскливо, жутко. Глаз на груди его заполнился влагой, он умолял, он просил, он требовал чего-то: то ли принять дар, то ли помочь встать.
      Никита решился, осторожно берясь за ладонь незнакомца.
      И получил знакомый леденяще-электрический удар, так что свело руку и подогнулись ноги. Вскрикнув, он выдернул руку из горячей ладони старика, отступил на шаг, хватая воздух ртом.
      Рука седого упала безвольно, погасла. Знака в виде звезды на ее ладони уже не было. На лице незнакомца проступило нечто вроде улыбки, затем черты его разгладились, по лицу разлилась бледность. Глаз несколько мгновений вглядывался в людей, потом внутри него словно отключили свет стал пустым и бледным.
      - Умер! - констатировал Такэда, озабоченно поддержал Никиту под локоть. - Что с тобой?
      - Не знаю, - прохрипел танцор. - Такое впечатление, будто меня трахнуло током... причем уже второй раз! Эти, которые его убили, тоже имели разрядники... копья. О господи! Башка раскалывается! И рука болит...
      Он разжал кулак и взглянул на ладонь. Точно посередине линии судьбы виднелась черная отметина в виде пятиконечной звезды, словно кожа в этом месте была сожжена. Такэда хмыкнул, рассматривая ладонь друга.
      - Любопытно. В эзотерике пятиконечная звезда - символ вечности и совершенства. Такая звезда была эмблемой Тота и Кецалькоатля, а также ключом Соломона. Кстати, у японцев это знак высокого положения. - Такэда спохватился, видя, что Никита побледнел и еле стоит на ногах. - Тебе плохо?! Пошли, пошли отсюда, отвезу тебя домой. Хорошо, что я пошел за тобой, интуиция подсказала.
      - Его... надо... в скорую.
      - Поздно, ему уже никто не поможет. Позвоним от тебя в милицию.
      - Он... не человек.
      - Ладно, успокойся. Обопрись о плечо.
      - И те... амбалы пятнистые... тоже не люди.
      Такэда не ответил, выбирая дорогу и почти волоча Никиту на себе, пока не выбрались из парка на освещенную улицу.
      Сухов не помнил, как добрался домой. Перед глазами все плыло, тянуло на рвоту, рука горела и дергала, в ладони точно застрял раскаленный гвоздь, не помогли ни йод, ни мази, ни таблетки.
      В конце концов ему стало совсем плохо и он потерял сознание, уже не видя и не слыша, как Такэда вызывал скорую и говорил с милицией об инциденте в парке.
      Двое суток Сухов провалялся дома с высокой температурой.
      Его лихорадило, бросало то в жар, то в холод, а по ночам постоянно снились кошмары: то один, то двое, а то и целый батальон "десантников" с белыми лицами мертвецов гонялись за ним по парку, дырявили копьями, выжигали на груди и руках странные клейма и гудели на все лады: "Слабый! Шагай! Умрешь!.." Снился и многоглазый старик в плаще на голое тело, тянул к нему руки и беззвучно кричал, разевая черный безъязыкий рот: "Возьми-и-и! Это ключ власти! Будешь повелевать миром!" Никита хватал с руки старика странной формы ключ, но тот превращался то в громадного жука, то в скорпиона, а однажды в гранату, осколки которой после взрыва превратили голову больного в решето...
      Первые ночи у постели танцора дежурила мама; в больницу сына отправить она не разрешила, хотя врач скорой, вызванной Такэдой, настаивал на госпитализации. На третий день Никите стало легче, и Толя уговорил маму, что теперь его очередь заботиться о больном, а в случае каких-либо осложнений он тут же вызовет ее к сыну.
      К вечеру лихорадка прошла окончательно, температура спала, и Сухов почувствовал себя значительно лучше. С аппетитом поужинав (заодно и пообедав), он сделал подушку повыше и с интересом принялся разглядывать свою ладонь, сняв повязку. Пятно в форме пятиконечной звезды размером с жетон метро уже посветлело, приобрело коричневый цвет и походило теперь на вдавленное в кожу родимое пятно. А главное, оно сдвинулось с центра ладони к запястью. Ладонь уже не жгло, как вначале, а лишь покалывало, причем иногда это было даже приятно. Врач, осмотрев пятно, лишь хмыкнул, когда ему сообщили о передаче звезды с ладони на ладонь.
      Однако мазать "родинку" не стал, ограничившись спиртовым обеззараживающим тампоном. Сказал: это не рак и не СПИД, будет болеть выпишу УВЧ.
      Допив кофе, Такэда убрал посуду и устроился возле рабочего стола Никиты, разложив на нем какой-то старинный с виду манускрипт. Разговаривал он мало, в отличие от матери, и Сухову это нравилось. Правда, после случившегося его самого тянуло к разговору. Из головы не шла фраза, произнесенная гигантом-"десантником": "Слабый. Не для Пути. Умрешь". Интуитивно Никита чувствовал, что речь шла не о физической силе, и это уязвляло и заставляло искать причины оценки.
      - Толя, а сам ты что об этом думаешь?
      - О чем? - Такэда не поднял головы от пожелтевшей страницы манускрипта. От его спокойного и сдержанного облика тянуло прохладой, как от колодца с ничем не замутненным зеркалом воды.
      - О встрече в парке... о старике... Ты сообшил в скорую?
      - И в милицию тоже.
      - Ну и?..
      - Рассказал, что знал. Когда приехала скорая, он уже не дышал. Кстати, - Такада взглянул на Сухова поверх страницы, - глаз на его теле никаких не нашли.
      - Как это не нашли? Куда же они делись?
      Толя молча углубился в изучение книги. Не зная ответа, он никогда не пожимал плечами и не делал других жестов.
      Никита полежал, переваривая сказанное, потом залпом выпил стакан холодного молока.
      - Ты хочешь сказать, что нам все померещилось?
      - Не померещилось.
      - Так в чем же дело?
      Такэда перелистнул страницу, любовно пригладив книгу, снова глянул на лежащего поверх стола.
      - Чтобы делать какие-то выводы, информации недостаточно.
      Похоже, что он был человеком, вернее, человеком с какими-то добавочными органами чувств. Как, возможно, и те-четверо, о которых ты говоришь. Но что дальше? Мы незнаем ни их координат, ни целей появления, ни причин ссоры... кстати, язык у него был вырван.
      Никита невольно пошевелил своим, словно проверяя - на месте ли.
      - О дьявол! Серьезные, видать, разборы у них были. Как ты думаешь, что он им сделал? За что они его... так?
      Такэда углубился в изучение очередной страницы.
      - Что ты там изучаешь? - рассердился Никита. - Напился моего чая, сел в мое кресло, за мой стол с моей лампой, да еще и не разговариваешь!
      - Жлоб! - констатировал Такэда. Закрыл книгу. Улыбнулся своей обычной, сдержанной и застенчивой улыбкой. - Теперь я понимаю, почему девушки с тобой не водятся: ты заставляешь их приходить к тебе со своим чаем. Кстати, пока ты болел, они едва телефон не оборвали. А читаю я очень умную книгу: Чхве Ёнсоль, Техника "мягкого" искусства. Хапкидо.
      - На японском?
      - На корейском.
      - О-о! Вы у нас полиглот.
      - Не ругайся.
      Никита засмеялся, но посерьезнел, заметив, что Такэда смотрит на его ладонь. Глянул на нее сам, потрогал звезду пальцем.
      - Что же это такое? Ожог?
      - Весть, - серьезно сказал Такэда.
      - Что?!
      - Весть. Но это ты поймешь позже. - Толя поднял руку, останавливая попытку Сухова выяснить смысл сказа нного. - Я не готов ответить на твои вопросы. Как и ты - услышать правду.
      Отложим разговор дня на два-три.
      Сухов покачал головой, с любопытством глядя на внезапно отвердевшее лицо друга, хотел что-то спросить, но передумал.
      Показал на стакан.
      - Налей молока, плиз.
      - А нетути, дорогой. - Ты выдул все три литра. Но если хочешь, я позвоню, и через полчаса принесут. А мы пока посмотрим информпрограмму, не возражаешь? - Инженер включил телевизор. - Звонить?
      - А кто это?
      - Мой друг, - уклонился от прямого ответа японец. - Живет тут неподалеку, на Соколе. Приедет, познакомлю. - Он набрал номер. - Извини, подтверждаю. Квартира двенадцать, найдешь?
      Ждем. - Повесил трубку. - Сейчас принесут.
      Никита с недоверием взглянул в узкие непроницаемые глаза Такэды.
      - Ты что же, заранее договорился?
      Такэда молча увеличил громкость телевизора.
      Некоторое время они слушали новости первого канала Останкино: страны Лиги Империй, как уже несколько лет негласно называли Содружество независимых государств, жили по своим законам, часто не совпадавшим с законами ближнего зарубежья, конфликтовали, все еще воевали, пытались строить экономику с помощью противоречий политики, но учились, работали, рожали детей, занимались спортом, слушали музыку, смотрели видео, а иногда спектакли вживую, увлекались сексом, наркотиками - все больше и больше, боролись с тем и другим, митинговали - правда, все меньше и меньше, то есть творили историю.. Национализм продолжал буйствовать, неуклонно развивался терроризм, росли цены. События ближнего и дальнего зарубежья тоже не внушали особого оптимизма: становление "великих" государств Великой Сербии, Великого Афганистана, Таджикистана и даже Карабаха сопровождалось невиданными, дикими братоубийственными войнами, геноцидом и массовым истреблением мирного населения.