Не болен ли он? Вполне возможно. Иначе зачем бы в такую жару кутаться в лохматый плащ из медвежьей шкуры, а на голову напяливать плотную шапку? Видны были только часть шеи, ухо и высокая скула. Этот клочок загорелой кожи среди бурого меха казался трогательно уязвимым и придавал человеку беззащитный вид.
Из листвы к костру протянулась ниточка цепкого взгляда. Кто-то невидимый оценил добычу и остался доволен: хорошее мясо, спокойное, и много.
По кряжистому стволу граба потекло вниз странное мерцание. Казалось, нагретый летний воздух колышется среди листвы. Иногда на странную рябь падал луч солнца и отражался пронзительной вспышкой.
Нечто странное, чуждое этому миру зависло на толстой ветви над головой добычи, прислушиваясь и принюхиваясь. Мясо не убегало и не пыталось обороняться.
Сверкающий шар развернулся в длинную гибкую тварь размером с крупного кота. По-куньи приподнявшись на задних лапках, тварь огляделась. На гладкой коже искаженно, переливчато отражалось все вокруг: отсветы догорающего костра, листва, темная кора.
Успокоившись, зверь легко спрыгнул на косматый плащ (став бурым от отразившегося на коже медвежьего меха) и метнулся к открытой шее человека.
Но атакующее движение было оборвано у самой цели: возникшая из складок плаща черная лапа перехватила зверя и стиснула так, что когтистые пальцы утонули в податливой зеркальной коже.
Не обращая внимания на трепыхающегося, пронзительно верещащего пленника, человек встал из-под плаща, тряхнул головой, сбрасывая шапку, и левой рукой положил на угли заранее приготовленный пучок темной, резко пахнущей травы. Тут же к небу потянулась черная струя дыма.
На берегу лесной речушки Киджар Деревянный Нож, десятник издагмирских наемников, свистом поднял на ноги маленький отряд, загоравший в густой траве.
— По коням, лодыри! Совиная Лапа знак дает!
* * *
Костер уже не дымил, а весело пылал, похрустывая сухими сучьями. Наемники столпились вокруг Шенги, продолжавшего стискивать в когтях зверька с небывалой — зеркальной! — кожей.
— Тут жало, — объяснял охотник. — В верхней челюсти. Укусит — паралич. Зверь капризный, падаль жрать не станет, ему подавай живую дичь. Потому и называется зеркальный живоед. Парализует добычу, отъест кусок, рану залижет (у него слюна такая — кровь останавливает), выспится, проголодается, еще кусок отгрызет.
— У живого?! — охнул один из наемников.
— Ну и что? Ты вчера варил раков, тоже их в котел живыми бросал. Глянь лучше, красивый какой, переливается! Здесь его выдают вспышки солнечных лучей, а в Подгорном Мире солнце тусклое, неяркое, там он просто невидимка. Думаю, Хранитель пошлет его в Аргосмир. Король собрал неплохой зверинец.
— Да он сдох у тебя, этот живоглот! — хмыкнул десятник.
— Не живоглот, а живоед. И не сдох, а притворяется. Кто-нибудь, дайте вон тот кожаный мешок!
Ловко водворив пленника в мешок и заверив наемников, что зверюга не сумеет его прогрызть («Кожа-то не бычья, парни, а драконья!»), Шенги уселся у огня. Наемники, возбужденно переговариваясь, прилаживали над костром олений бок.
— Повезло тебе, Охотник! — остановился рядом Киджар. — С добычей вернешься! Хранитель за всякую диковинную живность платит не скупясь.
— Повезло? Да я его два дня как выследил! И приманить было несложно, только запарился под этим мехом. Но ведь мы не за такой дичью в поход отправились!
— Чем ты недоволен? — удивился десятник, усаживаясь рядом. — Дорога спокойна, караваны идут, никто купцов не трогает. Мои парни поначалу собственную тень за Тварей принимали, а теперь, глянь-ка, хохочут, купаются. Прогулочка по лесу! За что нам только деньги причитаются?
Шенги веткой поправил угли костра. Десятник ему определенно нравился: славный, веселый парень, — а дисциплину в десятке держит правильную, вояки ему поперек тявкнуть не смеют. К тому же Киджар сам вызвался идти с Охотником, а схватка в ночном лесу с Подгорными Тварями — не ловля воришек на городском рынке! Нельзя же было заранее угадать, что поход окажется таким спокойным.
— А как же та брошенная стоянка? — спросил Шенги. — Кострища, шалаши…
— Ты ж не хуже моего читаешь следы! — фыркнул десятник. — Там ночевало морд пять, не больше. А то и четверо. На них, что ли, грешишь? Брось! Я поспрошал мужиков в той, помнишь, деревеньке, в Ольшанке. Да, шастают по лесу несколько беглых рабов с дубинами, у одного даже меч есть. Жутко опасные злодеи: то у бабки корзинку грибов отнимут, то с шестов одежду, вывешенную для просушки, утянут… Думаешь, это они грабили торговцев, при которых была неплохая охрана?
— Не думаю, — помедлив, отозвался Шенги. — Но потолковать с ними хочется.
Киджар пренебрежительно повел широким плечом, прикусил белыми зубами стебелек медуницы.
— Они могут что-то знать, — сосредоточенно продолжил Совиная Лапа. — Все-таки не верю, что с нападениями на купцов все было так просто.
Десятник выплюнул стебелек и повернул к собеседнику широкое загорелое лицо. Ясные, светло-карие с рыжинкой глаза были веселы и слегка насмешливы. Одна бровь изгибалась чуть круче другой, от чего лицо десятника всегда имело такое выражение, будто он собирается лукаво подмигнуть.
— Не веришь, да? Ты у нас ни во что не веришь! Наш сотник слыхал от Хранителя: мол, Шенги и в призрака из Грайанской башни не верит!
— Сотник ошибся. Я сказал: не поверю, пока не увижу.
— Вот вернемся в город — сходи в развалины, если не боишься. Место жутковатое, как раз в таких привидениям и водиться.
— Что там было раньше?
— Замок властителя — еще в Огненные Времена, когда город был большой деревней. Король за что-то казнил властителя и взял земли под свою руку. Деревня разрослась, превратилась в городок, подступила к замку. А в Железные Времена нагрянула грайанская армия.
— Да, знаю, в тридцать девятом…
— Во-во… Захватили городок, замок велели горожанам снести — не хотели оставлять его в тылу. Пощадили только главную башню, чтоб было откуда врага высматривать. Оставили десяток солдат, а сами вперед пошли, но дальше Непролазной топи не дошагали.
— Мой учитель считал, что историю надо знать человеку любого ремесла. Так что можешь не рассказывать, как Артан Золотой Щит врагов в трясину опрокинул.
Киджар сдвинул брови, ловя нить повествования.
— Как докатилась до городка весть о разгроме грайанской армии, издагмирцы пришли в такой боевой восторг, что толпой ринулись бить оставленный у них десяток наемников. Бедняги пытались отсидеться в башне, но куда там! Издагмирцы, они неустрашимые, когда их двадцать на одного.
— А ты не здешний?
— Я-то? Нет, служу здесь года три, а сам из Силурана… Ну, потом, как водится, сложили чужеземцам костер. Да вот беда — одного тела недосчитались. Десятника этого самого… никто уж не помнит, как его звали. Решили, что сбежал в суматохе… ну и ладно, его счастье!
— А он погиб и тело осталось без костра?
— Во-во! Большой грех на издагмирцах! Не смогла душа воина попасть в Бездну, очиститься, воплотиться в новорожденного. И остался призрак десятника в башне, жалуется на горькую участь, проклинает издагмирцев, призывает страшные напасти на Озерное королевство. Тогдашний Хранитель чего только ни пробовал: и со жрецами, и с чародеями советовался, и рабов посылал в развалинах шарить — может, кости сыщутся, сложили бы костер… Да все без толку! Так башня пустая и стоит. И рядом два дома заколоченных, никто там жить не хочет.
— Ничего, к осени каменщики подлатают башню, поставят ограду. Рядом уцелели пристройки, их тоже приведут в порядок. И расчистят колодец.
— Да ты что?! Эти проклятые руины кому-то понадобились?!
— Ага. Мне. Я там жить буду.
Десятник попытался что-то сказать, но из горла вырвалось лишь шипение. Совиная Лапа невозмутимо продолжил:
— Хранитель рассказал о башне, я из любопытства пошел глянуть и влюбился. О таком доме я с детства мечтал. Маленькая крепость! И колодец во дворе! Тагиарри башню продал очень, очень дешево.
— Дешево, да? — обрел голос Киджар. — Да я бы и с приплатой… А про призрак грайанца ты не забыл? Он как раз этой зимой одному Охотнику шею свернул.
— Сколько лет он в башне обитает — двести с лишним, да? А сколько человек убил?
— Вообще-то первый случай, — озадаченно кивнул наемник.
— Ну, вот… Посмотрим, побеседуем с ним… Как оленина-то пахнет!
Десятник был так потрясен, что не сразу понял, о какой оленине зашла речь.
— А, да! Пахнет славно. Давай-ка по кусочку. Внутри сырая, а снаружи хороша.
Охотник глядел, как Киджар ловко орудует ножом с костяной ручкой, на которой выжжен странный зверь — мощный, толстоногий, с рогом на морде. Он хотел спросить наемника, что за тварь такая, но Киджар уже протягивал ему аппетитный, истекающий горячим соком ломоть мяса. Коротко вздохнув от удовольствия, Шенги взял мясо… и уронил его в золу, вскочил, бросил когтистую пятерню на эфес меча. Тут же оказались на ногах и встревоженный Киджар, и весь его десяток.
Потому что в чаще раздался хриплый рев, который ледяным ознобом отозвался в человеческих душах. Были в этом реве и гнев, и угроза, и злобная радость существа, сознающего свою мощь.
Люди оцепенели, но их заставил прийти в себя спокойный, твердый голос:
— Хворосту в костер! Факелы есть?.. Я спрашиваю: есть факелы?
— Есть, — очнулся десятник. — Три факела.
— Держите наготове, чтоб сразу зажечь. Арбалеты взведите. Если притащится: бейте стрелами по глазам и в пасть. А я пошел…
— Куда? — не понял Киджар.
— Поищу этого горластого парнишку.
И Совиная Лапа, подхватив арбалет, исчез в обступившем поляну враждебном мраке. Его провожали взглядами потрясенные наемники.
Отойдя от стоянки, Охотник переложил арбалет в правую руку, а левой вытащил из-за ворота рубашки стальную цепочку с бархатным мешочком на ней. Нетерпеливо сдернул бархатный чехол, под которым оказалась треугольная серебряная пластинка. Снова заправил цепочку за ворот, холодное серебро прильнуло к коже…
Шенги помедлил, привыкая к изменившемуся миру. Лес словно превратился в карту, на которую нанесены каждый ручеек, каждый овраг. Где ближайшие Врата? На северо-западе… очень, очень далеко! Охотник сосредоточился, прижал ладонь к груди, вдавливая талисман в кожу, и сумел уловить за Вратами мерный шум волн. Море! Не могла оттуда явиться Клыкастая Жаба!
Так, ладно, а где она сейчас?
Прикрыв глаза, Охотник представил себе поднявшуюся на задние лапы жабу размером с корову. Плоская голова с круглыми глазищами и мощными клыками… длинные передние лапы, сложенные перед грудью… выпуклые мышцы под бледно-коричневой кожей… тяжелый чешуйчатый хвост…
Ну, нет поблизости такого существа! Нет, и все!
Не может быть, чтоб подвел талисман, до сих пор служивший безотказно! Правда, Шенги старался применять его пореже — с колдовскими штуками нужна осторожность.
Для проверки Шенги пожелал узнать, где находятся оставленные им наемники. Карта услужливо подсказала, где в лесу горит костер. Наемники были там… кроме одного! Он шел следом за Совиной Лапой!..
И тут же за спиной Охотника треснул сук. Шенги обернулся, прислонился к черному стволу и выжидающе застыл.
На прогалину, в полосу лунного света, вышел Киджар с мечом наизготовку. Напряженно огляделся.
— Эй, — негромко окликнул его Охотник, — тебе что, у костра жарко стало?
— Ты здесь? — обрадовался наемник. — Ну, хвала Безликим! Я почти сразу за тобой пошел. Как же тебе одному против такого зверя!
— Смело! — оценил Охотник. — А сейчас вернемся к костру. Нет здесь Клыкастой Жабы.
— То есть как это? Мы же слышали…
— Верно, слышали. Но сейчас твари поблизости нет. Просто поверь на слово, у Охотников свои секреты. Объяснение вижу только одно: зверь ушел во Врата — и они тут же за ним закрылись.
— А такое бывает?
— Многоликая его знает… Я слыхал, что бывает, но это говорили пролазы, им веры нет.
Десятник немного расслабился, но еще с опаской поглядывал во мглу.
— Говоришь, нет зверюги?
— Ручаюсь… Хвала богам, лето кончается, а ни одного нападения на караваны. Нам очень, очень везло.
— А вот это Хранителю знать не обязательно! Пусть думает, что наша отвага купцов берегла.
— Шутки шутками, а ты, десятник, молодчина. Как ты за мной следом… во тьму, от костра! Не трус! Может, даже наберешься смелости и зайдешь ко мне в гости, а? В Грайанскую башню?
— А что, — хохотнул Киджар, — может, и зайду проведать!
4
Да куда же смотрели Безымянные? Человеку скоро сорок, а он впервые проводит ночь под крышей своего дома. Собственного. Настоящего. Никому другому не принадлежащего.
Тихо. Одиноко. Хорошо. В каком-нибудь Грайане или тому подобном Силуране набежала бы толпа с подарками и поздравлениями, притащили бы музыкантов, а хозяин вынужден был бы следить, чтоб всем хватило еды и вина и чтоб перепившиеся гости не поубивали друг друга. Это вместо того, чтобы вслушиваться в священную тишину своего нового крова, ощущая себя единым целым с домом, где отныне будет протекать жизнь.
Нет, в Озерном королевстве понимают, что такое новоселье! Тревожить хозяина в такие мгновения — все равно что беспокоить молодоженов в брачную ночь. На днях зайдет Киджар, один или со своими парнями. Возможно, дом почтит визитом и Хранитель. Будут поздравления, будут подарки. Но эта ночь, первая, принадлежит хозяину. И его семье, если она есть.
Ну, это не для Совиной Лапы. Не тянет как-то к семейной жизни. Особенно с тех пор, как исчезла Ульнита…
Куда же она пропала, светлокосая красавица силуранка? Не могла же и впрямь бросить его, когда он валялся с приступом лихорадки, подхваченной на иномирных болотах! Бросить напарника, беспомощного, умирающего, в незнакомой деревне на попечении каких-то подозрительных людей… ну нет! Только не Ульнита!
Когда он пришел в себя, с ужасом выслушал рассказ хихикающих и подмигивающих хозяев о том, что его красотка подружка смылась не попрощавшись. Схватился за талисман, но драгоценная пластинка не могла показать весь мир, а поблизости Ульниты не было…
С тех пор были другие напарники, некоторые очень хорошие. Были и женщины, но ни одна не наводила на мысли о доме и семье. Да оно и к лучшему!
Ладно, Совиная Лапа, незачем грустить. Скоро и в твоем доме зазвенит детский смех. Не зря с вечера над воротами приколочено решето — знак, что мастер намерен взять ученика. Причем решето перевернутое — ученика возьмут без платы.
Еще бы! Мало кто из родителей захочет купить своему ребенку такое опасное будущее! Тут надо рассчитывать на сироту, шустрого и смелого бродяжку, каким был он сам до встречи с Лаурушем.
Такому, наверное, новое жилье с непривычки покажется сказочным дворцом…
А может, наоборот — жутким логовом, полным опасных тайн?
Новый хозяин Грайанской башни обвел взглядом высокое просторное помещение, лишь частично освещенное пламенем очага. Кованая решетка отбрасывала на пол четкую тень.
Когда-то в зале жили стражники властителя, потом королевские наемники, потом воины-грайанцы. На память о тех временах вдоль стен остались каменные выступы: на них настилали доски, на которых спали солдаты. Надо будет сделать такие постели для себя и ученика — поближе к очагу. А сегодня придется спать на полу, раз успел купить только стол да скамью, да и те еще в зал не затащил, во дворе оставил.
Ничего, скоро будет уютнее. На пол лягут тростниковые циновки. Распахнутся ставни — стекольщик принесет стекло, хорошее, наррабанское. Очень, очень дорогое удовольствие, зато не надо заколачивать ставни на зиму. Не бедняцкая лачуга — дом Охотника! Посветлее станет. Не будет убегать во мрак вырубленная в стене лестница на второй ярус. Кстати, опасная лестница: ступеньки узкие, крутые, без перил. Надо предупредить мальчишку, чтоб зря не шастал наверх. Тем более что на втором ярусе ничего интересного нет: пусто, пыльно и холодно. Потом — это уже мечта! — там будут полки с книгами. Всегда хотелось иметь библиотеку — вот и пожалуйста, лишь бы деньги позволили. Надо плотнику полки заказать.
А мальчишка все равно полезет наверх, запрещай не запрещай. Их, паршивцев, всегда на верхотуру тянет. К тому же над вторым ярусом — площадка, обнесенная зубчатым парапетом. Весь город оттуда виден. Какой малец устоит…
Когтистая лапа взяла из железной скобы факел, поднесла к огню очага. Факел вспыхнул, тьма шарахнулась прочь. Сводчатый зал показался просторнее, но не стал приветливее и веселее.
Факел плавно двинулся вдоль стены, отбрасывая неровные отсветы на темно-серый слой войлока. Зимы тут холодные, каменную махину протопить — никаких дров не хватит. Пришлось обшить стены досками, а поверху пустить войлок. И сволочи же эти мастера: содрали как за ремонт дворца, а дело сделали паршиво. Вон какие щели! Впрочем, у Совиной Лапы была причина принять кое-как сляпанную работу — нелегко было найти смельчаков, которые рискнули бы сунуться в Грайанскую башню!.. Ничего, щели законопатить можно. И развесить шкуры или ковры подешевле.
Шенги поймал себя на том, что проговорил последнюю фразу вслух. С ним такое случалось — стареет, что ли?
Хозяин Грайанской башни поднял факел, огорченно разглядывая пазы между досками. И тут неверные, коптящие языки пламени озарили нечто такое, чего здесь никак быть не могло.
Шкура, бурая шкура громадного медведя, растянутая поверх войлока. Огромная голова скалилась во мрак, в мертвых глазах отражались красные блики огня.
Человек не шарахнулся прочь, даже держащая факел лапа не дрогнула. Шенги просто стоял и глядел на шкуру, словно чего-то ожидая.
Медвежья голова медленно повернулась к человеку.
В маленьких плоских глазах стыла ненависть. Клыкастая пасть распахнулась. По угрюмому темному залу пополз заунывный голос:
— Жалкий смертный, как посмел ты переступить этот порог? Прочь отсюда, не то древние стены содрогнутся от вида медленной смерти, что настигнет тебя!
Выразительная декламация пропала зря: «жалкий смертный» не бросился наутек. Более того, на лице его появилось разочарование.
— А разве не в стихах?.. — огорченно спро, сил он.
— Чего-чего-о?.. — От неожиданности в голосе косматого чудовища зазвучали вполне человеческие нотки.
— Говорят, ты изъясняешься стихами, как в старых пьесах. Люблю старые пьесы! Ничего, сосед, не огорчайся, все равно спасибо на добром слове. Это насчет медленной смерти. Согласен, спешка тут ни к чему.
По медвежьей шкуре прошла рябь, она начала расплываться, терять очертания. На том месте, где грозила клыками страшная пасть, начали проступать черты лица, немолодого, с вислыми длинными усами и глубоким шрамом через правую щеку.
— Это кто ж в моей башне такой смелый завелся? — недобро прищурилось лицо.
— Вот это правильно! Не мешает познакомиться, раз под одной крышей жить будем. Я прозываюсь Шенги, иначе — Совиная Лапа. — Человек, переложив факел в левую руку, гордо продемонстрировал лапу, покрытую сухой черной кожей. — А тебя как прикажешь величать?
Увлекшийся созерцанием лапы призрак не сразу понял, что к нему обратились с вопросом. А когда понял, угрюмо отозвался:
— Смертный, ты недостоин знать мое имя.
— Да? Ну, как знаешь. Но называть тебя как-то надо, верно? Рассказывали мне про твою судьбу, очень, очень печально! Вот что, будешь теперь ты у меня Бедняжкой!
Неистовый рев всколыхнул воздух, яростной волной ушел под невидимый во мраке свод и, отразившись о каменный потолок, рухнул вниз. Перед человеком на уровне глаз из стены выросла уродливая голова, покрытая чешуей, украшенная кроваво-красным глазом и изогнутыми рогами.
Шенги отшатнулся, выставив между собой и чудовищем факел, но тут же опомнился и расхохотался:
— Здорово! Вылитая Железнорогая Черепаха! А других Подгорных Тварей изображать умеешь?.. Слушай, у меня к тебе просьба будет. Я надумал взять ученика. Можно здорово устроить: я ему рассказываю о разных тварях, а ты их показываешь, а, Бедняжка?
— Не смей называть меня Бедняжкой! — проскрежетала пасть.
— Извини, но ты же отказался назвать свое имя!
Голова чудовища вновь сменилась вислоусой физиономией, на которой теперь было озадаченное выражение.
— У меня имени сроду не было, — угрюмо сообшил наконец призрак. — Я из Отребья. В десятке меня называли Старый Вояка.
— Хорошо, — покладисто согласился Шенги, — и я так буду.
— Тебе не придется со мной разговаривать! Тебе и жить здесь не придется! Проклятые гурлианцы! Ненавижу!
— Потому и рабочим моим пакостил? — попенял ему Шенги. — А знаешь, сколько их хозяин за твои штучки с меня слупил? Да и то сказать, каково работягам приходилось — берешь ведерко с белилами, а из него кровь капать начинает! — Охотник представил себе эту картину и, не удержавшись, расхохотался.
Смущенный и раздосадованный его смехом, призрак начал быстро таять.
— Погоди! — окликнул его Совиная Лапа. — Ты куда? Мне еще столько спросить… Эй! Старый Вояка!
Ответом было молчание. Пожав плечами, Шенги вернулся к очагу и начал устраивать себе на полу временное ложе.
Он ожидал, что до рассвета над ним будут раздаваться стоны, вопли и проклятия. Однако ночь была тиха, ничто не нарушило сон владельца Грайанской башни.
* * *
У ночи свои чары, у рассвета — свои. Солнце хлынуло в распахнутое окно, превратив зал из мрачного и таинственного в скучный, неуютный и нежилой. Голые плиты пола, серый войлок по стенам, стылая зола в очаге…
Шенги вышел на крыльцо. Огляделся. Напомнил себе, что все вокруг — его собственность. И круглый колодец посреди двора. И раскидистая старая яблоня над колодцем.
И пустая конюшня с пустым сеновалом над ней. И пристройка, которую надо определить под летнюю кухню, чтоб реже топить большой очаг в башне… О Безликие, обо всем-то хозяину думать нужно! И столько дел! Купить доски для постелей, затащить в дом стол и скамью, что сиротливо торчат во дворе. О запасах позаботиться: купить муки, вина, масла, окорок побольше… что еще? Ох, никогда своим домом не жил! Может, проще купить рабыню-стряпуху, она скажет, чего недостает на кухне? Тем более что времени на возню с готовкой не будет — хватит хлопот с учеником…
Ученик! Вновь и вновь мысли возвращаются к нему. Однажды выйдет Шенги со двора, а у ворот сидит мальчишка. Ждет, когда мастер соизволит обратить на него внимание. А Шенги — уж как водится! — даже глазом не поведет, пройдет себе мимо. В лавку сходит или по другим каким делам. Нельзя ж так сразу… несолидно!
Конечно, ученик явится не скоро — решето над воротами лишь вчера приколочено.
А ноги сами несут к калитке — выглянуть, проверить…
Работать нужно! Делом заниматься! Стол в дом затащить!
А руки сами засов из пазов вынимают…
Калитка, противно взвизгнув на новых петлях, открывается.
Ну и что тут можно увидеть, кроме пустыря да заколоченных домов?..
Ребятишек можно увидеть. Девочку и двоих мальчишек. Сидят чинно, руки на коленях сложили, как велит обычай. А глазами друг на дружку сверкают, что-то зло шипят сквозь зубы. Сразу трое! Выбирать придется… не ждал, не ждал!
— Эй, мелочь, вы ко мне? Заходите, раз пришли!
Ох, а традиции-то как? Ну, раз позвал, не гнать же обратно!
Во двор вошли чинно. Похоже, оробели: мастер забыл накинуть плащ, лапа на виду во всей красе. Ничего, пускай любуются. Трусишки в этом доме не нужны.
Мальчикам лет по двенадцать-тринадцать. Разные какие! Вон тот, темноволосый, в бархатном камзольчике, — ну, львенок! Гордая посадка головы, глаза сверкают, плечи расправлены! На лапу с когтями глядит без страха… какое там — с восхищением!
Второй — тощий, белобрысенький, остроносый — и держится скромнее, и одет так, словно у огородного пугала наряд выпросил поносить. Похоже, уже не рад, что сунулся в логово Совиной Лапы. Что ж, ворота не на запоре, никого силой не держим.
Девчонка помладше будет, лет одиннадцати-двенадцати. Ясно, что этот цветок расцвел не на здешних полянках. Наррабанскую кровь за драконий скок видно! Не в том даже дело, что смуглая да черноволосая… а какие движения плавные! Какая походка! До чего же в этих мелких паршивочках видна будущая женщина! Глазки смиренно потупила, однако можно поспорить на лепешку с медом — успела рассмотреть и двор, и дом, и его, Шенги.
Что ж, даме — первое место.
— Юная госпожа, кажется, из Наррабана? Как зовут?
— Нитха-шиу, господин.
Вот так! Не просто Нитха, а Нитха-шиу. Обязательно надо уточнить, что девственница, а то вдруг кто усомнится…
Ох уж этот Наррабан!
А голос у малышки почти взрослый — глубокий, бархатный, с придыханием:
— Я из Нарра-до, господин. Из очень хорошей, уважаемой семьи. Мама умерла, старшая жена отца меня не любит. А я много слышала о подвигах великого Шенги… и умирала, просто умирала, так хотела стать его ученицей… Подгорной Охотницей…
— Эге, девочка, стоп! Это очень, очень трогательно, но плохо ты гурлианские обычаи знаешь. Когда впервые беседуешь с мастером, ни за что врать нельзя! Не нравится вопрос — промолчи, а врать — беду накликать. Примета такая.
Оскорбилась так, что вскинула глаза. Огромные, в пол-лица, и черные, как отчаяние. И в них закипают слезы.
— Я не лгу, господин! Когда была маленькой, мне вместо сказок… — Голос пресекся так обиженно, что Шенги почувствовал себя виноватым. Но тут же опомнился: ведь врет, негодница, определенно врет! Он, конечно, Охотник известный, но не настолько, чтоб за морем, в чужой земле, про его приключения — детишкам на ночь вместо колыбельных…
Вот, кстати, повод избавиться от красавицы. Брать ученика, так парнишку, а с этими пташками-щебетуньями — одна головная боль.
— Ну-ка, Нитха из Нарра-до, расскажи, что тебе про Совиную Лапу слышать приходилось!
Сейчас вконец смутится и разревется…
Ничего подобного. Приободрилась, сверкнула мгновенно просохшими глазищами. И начала плавно, словно впрямь давно заученное:
— Случилось однажды, что волей богов Подгорный Охотник, не носивший еще имени Совиная Лапа, и его напарница обнаружили ведущие из Подгорного Мира Врата, через которые не проходил еще ни один человек. И сказали друг другу: «Пусть мы погибнем, но узнаем, куда ведут эти Врата!» Решив так, они вверили судьбы богам и бесстрашно шагнули за Грань Миров…
Красиво излагает, паршивка! А ну-ка, если попробовать сбить эту сказительницу?
— А как звали напарницу, случайно не знаешь?
Даже бровью не повела, не задумалась ни на миг:
— Ульнита Серебряное Кольцо из Семейства Шагупаш. Из Силурана, из деревни Сладкий Родник… Рука судьбы вывела отважных Охотников на берег реки Литизарны, к месту черного колдовства. На берегу возвышался алтарь злого демона по прозванию Совиное Божество. Там вершилось кровавое жертвоприношение…
И поет, и поет! Ульните бы понравилось, она любила такой возвышенно-торжественный слог. И ни слова о неопытных щенятах, не заметивших, как проскочили Врата. И о ледяном страхе, о струйках пота вдоль спины. И конечно, ни словечка о талисмане. Тайна, она тайна и есть.
Мальчишки уши развесили, а заморская птичка продолжает заливаться:
— И в знак той победы боги отняли часть силы у мерзкого демона и даровали эту силу Подгорному Охотнику. Превратилась его правая рука в подобие лапы, могучей, со стальными когтями, каждый из которых острее меча. Возрадовался Охотник и воскликнул: «Отныне я никогда не буду безоружным!» В благодарность богам он изменил в храме имя и стал называться Шенги, что означает Совиная Лапа…
— Так, стоп. Это ты могла услышать где-нибудь по дороге. А ну-ка, еще что-нибудь расскажи!
Белобрысый паренек бросил на Шенги быстрый взгляд и тут же потупился. Но Совиной Лапе показалось, что в глазах мелькнула насмешка. Дескать, нравится господину слушать, как девчонка ему хвалы поет…
А малышка уже излагала историю о том, как Шенги и его напарница остановились на ночлег в силуранском замке и предложили властителю купить добычу. Коварный властитель решил получить товар бесплатно и угостил Охотников вином из особого кувшинчика. Очнулись они в подземелье, связанные по рукам и ногам.
— И тогда Шенги, могучий, как три воина, напрягся и разорвал веревки, словно они были гнилыми. Он грозно произнес: «Я никогда не бываю безоружным!» И вонзил он когти в дверь, и вырвал засов, как вырывают сердце из груди врага…
— Ладно, хватит. Извини, что не верил. И ты приехала сюда через три страны?
— Через четыре, господин. Море тоже страна, ею правит Морской Старец.
— Учить она меня будет… Как тебе родня-то позволила?
— Не позволила. Но отец знает, я оставила ему записку.
Шенги почувствовал, как под ложечкой заворочался тугой ком страха.
— З-записку? Но с кем же ты ехала? Ведь кто-то из взрослых с тобой был?
— В Наррабане говорят: «Если смелый в пути один, у него боги в попутчиках!»
Черные глаза блестели таким победным торжеством, что Охотник раз и навсегда поверил: да, эта ненормальная прибыла сюда одна. Через Наррабан, Грайан и Гурлиан. И через море, которым правит Морской Старец. Она добиралась сюда, чтобы стать ученицей Совиной Лапы. На каждом шагу ее могли ограбить, изнасиловать, продать в рабство, убить… Она стоит перед ним, торжествующая и веселая, в чистенькой дорожной одежде (где стирать-то ее ухитрялась?). То ли на редкость смышленая, смелая и ловкая, то ли ей потрясающе, невероятно везет!
И Шенги должен сказать: «Извини, малышка, но я хочу взять в ученики мальчика. Поезжай-ка домой. Через Гурлиан, Грайан, Наррабан… ах да, и через море…»
Чтобы скрыть смятение, Совиная Лапа обернулся к белобрысому мальчугану:
— А тебя как величать прикажешь?
— Дайру, господин, — почтительно ответил мальчик и замолчал. Молчал и Шенги, ожидая продолжения. Наконец Охотник не выдержал:
