10

…Он заглянул в палатку, обошел вокруг холма, покричал, никто не отозвался. Его голос как будто утонул в вате. Тогда он вернулся к палатке. Здесь все было так, словно хозяин вышел на минутку. На брезентовой подстилке стоял котелок с водой, в которой плавали кусочки мяса. Рядом с котелком белел пакетик с солью. Соли оставалось на дне. Постель была свернута, но не связана в узел. В углу стоял плоский деревянный ящик; там оказались масляные краски в свинцовых тюбиках и несколько колонковых кисточек. Рядом с ящиком лежала пачка картонных листов. Это были этюды и зарисовки: наброски ущелья, освещенного солнцем, виды Баш-Тага и картина, изображающая берег Унги в том месте, где стояли сосны, похожие на обнявшихся богатырей.

Перед палаткой чернела зола. Егорышев потрогал ее, она была холодной. Оставалось ждать, когда вернется Матвей.

Срубив у подножия холма несколько кустов, Егорышев развел костер и сварил суп. Он экономил продукты, потому что их теперь должно было хватить на двоих.

Стемнело, зажглись звезды. Егорышев заснул возле костра, проснулся от холода, когда забрезжил рассвет, вскочил и, чтобы согреться, обежал вокруг палатки.

В полдень Егорышев взял ружье, патроны и взобрался на сопку. Под ногами зеленела тайга, к горизонту убегала цепь холмов. На каменистом склоне одного из этих холмов Егорышев увидел несколько черных точек, расположенных в виде двух параллельных линий, тянущихся от подножия к вершине. Эти точки заинтересовали Егорышева; природа не любит симметрии, и там, где глаз находит геометрические фигуры, всегда нужно искать следы деятельности человека.

От холма, на вершине которого стоял Егорышев, до сопки, привлекшей его внимание, было километров шесть. Спустившись к палатке, Егорышев взял сумки с припасами и направился на юго-запад. Вскоре дорогу преградили густые заросли кустарника. Некоторое время Егорышев пробивался сквозь них, затем пришлось остановиться. Колючки поранили лицо и руки.

Егорышев достал из сумки топорик и принялся прорубать проход в массе кустарника. Пройти здесь без топора было нельзя. Кое-как одолев метров двести, Егорышев выбился из сил, но в этот момент заметил узкую просеку, вырубленную кем-то до него. Очевидно, Матвеем. Ветки по-прежнему хлестали по лицу, но теперь можно было пройти, почти не прибегая к помощи топора.

Солнце клонилось к закату, когда Егорышев, обессиленный, остановился у подножия сопки. Необходимо было засветло одолеть подъем, и, отдохнув несколько минут, он начал взбираться на крутой склон.

Метров через сто он едва не свалился в яму. Точно такую же яму он видел вчера на берегу ручья. Яма была глубокой. Спрыгнув на дно, Егорышев с трудом дотянулся руками до краев. Почва была твердой, глинистой. В стенках тускло поблескивали зеленоватые кристаллы. Выбравшись из ямы, Егорышев продолжал подъем. Скоро он наткнулся на вторую яму, потом на третью, четвертую.

На голой вершине бушевал ветер. Он подхватывал с потрескавшейся земли сухую пыль и завивал ее столбом. Егорышев поежился и уже хотел спускаться, но взгляд его упал на узкую траншею, пересекавшую вершину почти точно посередине. Траншея была неглубокой, ее края заросли травой. Выкопали эту траншею, судя по всему, очень давно, и она почти сровнялась с поверхностью земли.

В серой пыли, толстым слоем покрывавшей дно траншеи, Егорышев увидел отчетливые следы. Они были оставлены совсем недавно, иначе ветер успел бы их стереть. Идя по этим следам, Егорышев через несколько минут наткнулся на груду камней, беспорядочно наваленную возле черного отверстия в земле. Он бросил туда камешек и прислушался. Через секунду раздался глухой стук. Яма была глубиной не меньше пяти метров.

Следы ног здесь обрывались. Егорышев присел возле ямы и закурил. В это мгновение заходящее солнце осветило вершину, и Егорышев увидел на камнях и на дне траншеи темные влажные пятна. Нагнувшись, он коснулся их пальцами и поднес руку к глазам. Это была кровь.

Егорышев ясно видел ее в косых солнечных лучах. Все вокруг было запачкано кровью: стены и дно траншеи, чахлая трава, пробивающаяся сквозь камни, и кусты, росшие пониже, на склоне сопки. Выбравшись из щели и спустившись немного, Егорышев убедился, что следы крови ведут к подножию холма. Он вернулся к яме, лег на камни и заглянул в нее. Он ничего не увидел. Перед глазами был густой мрак. Он крикнул, опустив голову в яму. Никто не ответил. Егорышев достал папиросы, спички, папиросы высыпал в карман, а пустую пачку поддел на прут, поджег и просунул в отверстие. Бумага вспыхнула, и Егорышев увидел, что яма пуста. На ее стенах поблескивали зеленоватые и багровые кристаллы, а на дне навалены камни. Горящая бумага упала на дно, и Егорышев увидел, что камни тоже забрызганы кровью. Бумага погасла, и все погрузилось в мрак.

Егорышев ничего не понимал. Что здесь произошло? Откуда взялась кровь? Кто-нибудь был ранен? Матвей? Но кто мог ранить его? Ведь он пришел сюда один. Следы на дне траншеи свидетельствовали об этом. Не мог же второй человек прилететь по воздуху?

Солнце село. Ветер стал ледяным. Быстро темнело. Поиски пришлось прервать до утра.

Ночь Егорышев провел почти без сна. Собрав ветки, он попытался разжечь костер, но ветер затушил огонь. Спальный мешок находился в сумке, а сумка лежала под кустом у подножия сопки. Но даже если бы мешок был здесь, Егорышеву все равно не удалось бы уснуть.

Съежившись, он сидел в траншее и пытался догадаться, что случилось с Матвеем, но ничего не мог придумать. Ясно было одно — истекающий кровью человек спустился с вершины. Но куда он направился? Только не к палатке, иначе они непременно бы встретились в кустарнике.

С трудом дождавшись рассвета, Егорышев покинул траншею. Кровавые следы привели его к подножию холма. Дальше эти следы тянулись через голую, лишенную растительности седловину между холмами куда-то на северо-запад. Массив кустарника, палатка и ручей остались в стороне. Сбиться со следа было невозможно; через каждые двадцать-тридцать шагов на земле алели еще влажные пятна крови.

Пройдя километра три, Егорышев огляделся. Местность была по-прежнему холмистой и почти голой. Кроме кривых сосенок да желтой, сожженной солнцем травы, тут ничего не росло.

Егорышев понимал, почему раненый выбрал эту дорогу — через кустарник у него не хватило бы сил пробиться. Но куда она вела? Человек, идущий впереди, по-видимому, это знал.

Вдали из-за сопок показалась высокая горная цепь. Скалистые вершины казались неприступными.

В полдень Егорышев, не останавливаясь, достал из сумки галету и закусил. Прикинув пройденное расстояние, он подумал, что скоро, пожалуй, увидит раненого. Человек, потерявший столько крови, должен был давно упасть, и было просто удивительно, что Егорышев до сих пор не наткнулся на него.

Но пришлось пройти еще километров десять вслед за раненым, который, неизвестно откуда черпая силы, упрямо стремился вперед.

Пологие холмы остались позади, горная цепь приблизилась. И у подножия обнаженных красноватых скал, на небольшой зеленой поляне, Егорышев увидел человека.

Человек лежал лицом вниз, раскинув руки. На правой ноге выше колена белела окровавленная повязка. Трава возле него была в крови. Человек не шевелился.

Егорышев склонился над ним, осторожно взял за плечи и перевернул на спину. Раненый, стиснув зубы, застонал, открыл глаза и тут же снова опустил веки.

Егорышев жадно смотрел на него. Волосы у человека были черными, с мягким коричневым оттенком. Над высоким лбом они слегка вились; на висках поблескивали серебристые нити. Худощавое смуглое лицо было серым, неживым, как маска. Человек был коренаст и плечист, с широкой грудной клеткой и мускулистыми руками.

Одет он был в синий, вымазанный в земле комбинезон и тяжелые сапоги. Рядом с ним в траве валялась туго набитая кожаная сумка, такая же, как у Егорышева.

Раненый был неподвижен. Егорышев собрал сухих сучьев, разжег костер и вскипятил в котелке воду. Он заварил чай покрепче, высыпал в котелок весь оставшийся у него сахар и, приподняв раненого, попытался влить ему в рот несколько капель сладкого чая. Но зубы человека были крепко стиснуты. Егорышев наклонил кружку. Раненый поперхнулся, закашлялся, затем сделал несколько глотков и открыл глаза. Глаза у него были карие, а в глубине зрачков дрожали золотистые искорки.

Несколько секунд он безразлично смотрел на Егорышева, затем взгляд его стал осмысленным. Он глубоко вздохнул, поморщился и сел. Егорышев поддержал его за плечи. Он медленно обвел взглядом поляну, скалы и снова посмотрел на Егорышева.

— Ничего, ничего, — сказал Егорышев, — все в порядке. Сейчас ужинать будем.

Он вскрыл топориком одну из двух оставшихся у него банок с тушеным мясом, поджарил мясо на сковородке и предложил Матвею.

Пока Егорышев возился со сковородкой, Матвей допил из котелка чай.

— Тушенка — вещь полезная, — сказал Егорышев. — Ешь!

— А ты? — тихо спросил Строганов.

— И я, — ответил Егорышев.

Он сел на траву напротив Матвея и дал ему свою ложку. Сам ел с ножа. Они быстро покончили с мясом. Строганов кусочком галеты вытер сковородку и устало откинулся спиной на свою сумку. На лице его от слабости выступил пот.

Егорышев сполоснул сковородку в прозрачной лужице, из которой брал воду для чая, и спрятал котелок и сковородку в сумку. Спиной он чувствовал взгляд Матвея и суетился больше, чем было нужно. В мыслях у него был хаос. Он не представлял, что скажет Матвею. В конце концов решил пока не говорить ничего.

Быстро темнело. Скалы утонули во мраке. Костер выхватывал из темноты небольшой круг травы, и Егорышеву казалось, что, кроме этого крохотного островка, на свете больше ничего нет.

Обернувшись к Матвею, он увидел, что тот пытается туже затянуть жгут, которым перевязана его нога выше колена.

— Погоди, — сказал Егорышев.

Он осмотрел раненую ногу. Нога распухла и над коленом была кое-как замотана окровавленным бинтом, сделанным из разорванной рубашки. Повязка была мокрая, и кровь непрерывно капала на траву. Егорышев снова достал котелок, вскипятил немного воды и, присев возле Матвея, размотал повязку. Он изо всех сил затянул жгут, и кровь перестала капать… Под повязкой оказалась рваная рана, тянувшаяся от бедра до колена. Егорышев промыл рану остуженной водой, достал чистую рубашку и, разорвав ее, перевязал ногу.

— Судьба! — с усилием сказал Матвей. — Слушай… ты… действительно есть?.. Или ты мне кажешься?

— Действительно, — ответил Егорышев. — Спи.

— Сейчас… — Матвей положил голову на сумку. — Сейчас… Я буду спать… Как ты сюда попал?..

— Обыкновенно… Увидел кровь… Ты спи, а я пойду умоюсь.

Егорышев намочил в лужице носовой платок и вытер потное, разгоряченное лицо. Когда он вернулся, Матвей спал, ровно посапывая носом. Лицо его еще больше обострилось и в багровом свете костра казалось неживым. Егорышев достал из сумки спальный мешок, накрыл Матвея и подоткнул мешок со всех сторон, чтобы раненого утром не продуло. Сам он лег на траву возле костра и мгновенно уснул. Ночью Егорышев несколько раз вставал и наклонялся над Матвеем. Тот спал спокойно.

Утром Егорышев вскипятил чай, и они с Матвеем выпили по две полные кружки. Жалко только, что не было сахара… Строганов выглядел немного лучше. На его скулах зажегся слабый румянец.

— Ну вот, — сказал Егорышев, затушив костер, — пора в путь. Идти сам можешь?

Во время завтрака Матвей молчал, с любопытством поглядывая на Егорышева.

— Могу, — ответил он, — сейчас пойдем… А почему ты меня ни о чем не спрашиваешь?

— О чем тебя спрашивать? — пожал плечами Егорышев.

— Ну, хотя бы поинтересовался, что со мной случилось…

— Нечего мне интересоваться, — буркнул Егорышев, — захочешь, сам расскажешь.

— Вот как! — ответил Матвей. — Ну, ладно… Тогда пойдем… А тебя спросить можно?

— Спрашивай.

— Откуда ты взялся?

— Оттуда же, откуда и ты… Из колхоза имени Первого мая…

— Работать приехал туда?

— Вроде этого…

— А кто ты по специальности? — Лесник.

— О, это хорошо, — одобрительно сказал Матвей. — Раз уже лесников к нам посылают, значит, скоро обживем Торжу…

— Слушай, пойдем, пожалуйста, — сердито попросил Егорышев, — успеем еще, наговоримся.

Матвей усмехнулся и поднялся на ноги. Он побледнел, пошатнулся. Егорышев шагнул к нему, хотел поддержать, но Матвей отстранил его и тихо сказал:

— Я сам…

Он поднял свою сумку и заковылял к скалам, освещенным солнцем.

— Ты почему туда идешь? — спросил Егорышев.

— Через перевал ближе… К утру будем в колхозе, — бросил Строганов, не оборачиваясь.

Больше Егорышев ничего не спрашивал. Он догнал Матвея, и они пошли рядом.

Через час их обступили скалы. Дороги не было. Матвей поднимался по руслу высохшего ручья. Путь преграждали камни и ямы. С каждым шагом подъем становился круче. Там, где бежала вода, не всегда мог пройти человек.

Егорышев срезал ножом палку и дал Матвею. Тот ничего не сказал. Он шел нахмурившись, закусив губы. Егорышев не решался ему помочь. Матвей все чаще спотыкался, но каким-то чудом не терял равновесия и не падал.

— Отдохни немного, — предложил Егорышев.

— Нет, — выдавил Строганов. — До ночи нужно добраться до перевала… Обязательно нужно… Иначе…

Он умолк, но Егорышев понял, что он хотел сказать. Сегодня у него еще были силы. Завтра их не будет…

Скалы сдвинулись теснее. Теперь не было видно ни оставшихся позади холмов, ни гребня горы. Путники поднимались словно по узкому коридору, стены которого постепенно сужались. Здесь не было ни деревьев, ни кустов, ни даже травы, только черные, мрачные глыбы.

Солнце спряталось за тучи, стало темнее.

— Как тебя зовут? — спросил Матвей. — Глупо, что я не знаю, как тебя зовут…

— Меня зовут Степан.

— Степан? Значит, будем знакомы, Степан…

— Я тебя и так знаю, — ответил Егорышев, — ты геолог. Фамилия твоя Строганов.

— Кто тебе про меня говорил? Мангульби?

— Мангульби. И Томашевич…

— Впрочем, это неважно… Важно, что ты на меня наткнулся.

— Я шел за тобой.

— Ты был на сопке? — спросил Матвей. Он остановился, взглянул на Егорышева, но тотчас же снова двинулся вперед.

— Я там кровь увидел… Кстати, как ты ногу-то поранил?

— Обвал, — нехотя ответил Строганов.

— Обвал?

— Ну да… Я в яму забрался, начал молотком образец откалывать, в это время наверху все поползло… Ногу придавило здоровенным валуном… Еле выбрался… Думал, там останусь…

— Я бы тебя все равно нашел, — сказал Егорышев. — Лучше бы ты спокойно там лежал. Меньше было бы хлопот.

— Спокойно лежать я не умею, — усмехнулся Матвей.

— А я в палатку твою заходил, — сказал Егорышев, — картины видел.

— Понравились? — с интересом спросил Матвей.

— Ничего. Мне другие твои картины больше нравятся.

— Ты и другие видел? Где?

— У Мангульби в кабинете… И еще… В разных местах.

Матвей пошатнулся, оперся о скалу и продолжал подъем. Больше он не разговаривал. Егорышев видел, что он держится из последних сил. Ущелье стало совсем узким, стены задевали за плечи. До вечера было далеко, но наступили сумерки.

— Уже скоро, — сказал Матвей прерывистым голосом, — метров через триста ущелье кончится и будет перевал… Там кусты растут… Костер разжечь можно… Оттуда в ясный день колхоз видно.

Матвей поскользнулся, привалился плечом к стене и несколько минут отдыхал, закрыв глаза. Егорышев обнял его за плечи, и они снова пошли вперед.

— Пусти, — прошептал Матвей, — тут мы вдвоем не пролезем… Я сам… — Шатаясь, он сделал несколько шагов и остановился.

— Что ты? — спросил Егорышев. — Помочь? Строганов промолчал. Он стоял, наклонившись вперед, протянув руки. Ноги его подгибались.

— Что с тобой? — встревожился Егорышев.

— Ничего, — тихо и отчетливо ответил Матвей, — со мной ничего. Просто нам… Придется вернуться назад.

Он стал оседать вниз. Егорышев подхватил его и уложил на камни. Матвей, не открывая глаз, застонал. Он был без сознания.

Подложив ему под голову сумку, Егорышев шагнул вперед и уперся в стену. Ущелье было наглухо закупорено огромными глыбами. Егорышев потрогал холодные камни. Они лежали так мертво и неподвижно, точно находились здесь тысячелетия. Ущелье оказалось ловушкой. Дальше пути не было… Егорышев подумал, что глыбы, очевидно, обвалились весной во время таяния снегов.

Он сел рядом с Матвеем и достал последнюю сигарету. Подумав, разломил ее пополам и закурил. Мрак сгустился, и теперь не было видно даже неба. Егорышев докурил сигарету, привалился спиной к скале и закрыл глаза. Он ни о чем не думал, просто отдыхал.

Матвей снова застонал, завозился и вдруг ясно и громко сказал:

— Сейчас я тебе все объясню.

Егорышев промолчал, думая, что он бредит, но Матвей повторил:

— Я тебе все объясню. Где ты?

— Здесь, — отозвался Егорышев.

— Ты слушай меня внимательно, понял? Это очень важно.

— Хорошо. Я тебя буду слушать внимательно, — устало ответил Егорышев.

— Ты возьми мою сумку и ступай в колхоз. Ступай старой дорогой, по берегу Унги. Там все время прямо, не собьешься. — Матвей говорил торопливо, словно боясь, что Егорышев его перебьет. Как доберешься, скажи Мангульби, что я здесь. Он пришлет за мной кого-нибудь. Ты все понял?

— Я все понял, — монотонно ответил Егорышев.

— Ну вот и хорошо, — обрадовался Матвей. — Это же самый разумный выход, я очень рад, что ты понимаешь. Идти я все равно не могу, а за трое суток ничего со мной не сделается. Теперь слушай самое главное. Если меня привезут и будет все в порядке, тогда просто отдашь мне сумку. Ну, а если случится что-нибудь непредвиденное, отвези ее, пожалуйста, в Улуг-Хем, в управление геологии. Там есть такой товарищ Анциферов. Запомнишь фамилию?

— Анциферов, — повторил Егорышев.

— Правильно, Анциферов. Павел Кузьмич. В сумке у меня среди образцов есть один камень. Серого цвета, с багровыми и зелеными пятнышками. Ты сразу его найдешь, он приметный. Ты отдай этот камень Анциферову и покажи на карте сопку, куда ты лазил. Скажи, что камень, дескать, Строганов нашел в древних медных выработках и пробы, взятые на склонах сопки, показывают примерно семидесятипроцентное содержание его в руде.

— Значит, ты нашел этот камень! — тихо сказал Егорышев. — Ты все-таки его нашел!

— Нашел! — ответил Матвей. — Три года здесь копался, хотел уже бросить, но… нашел! Нашел, черт его возьми совсем! Эх, жалко, не дожил до этого часа один человек. Ну, ничего. Теперь про него вспомнят. Построят здесь комбинат, потом город и назовут этот город его именем. Назовут, как думаешь?

— Назовут.

— И я так думаю. А теперь иди, Степан. Иди, друг, и не теряй зря времени. Ты все хорошо запомнил?

— Запомнил, запомнил, — ответил Егорышев. Он встал, чувствуя, как сразу заломило натруженные ноги, нагнулся и поднял Матвея на руки.

— Ты что? — сказал Строганов. — Отпусти меня сейчас же. Надорвешься.

— Не надорвусь, — успокоил его Егорышев и стал осторожно спускаться. — Ты только не дергайся, сиди смирно.

— Я же восемьдесят килограммов вешу, безумный ты человек! — жалобно сказал Матвей. — Ведь ты же меня все равно уронишь и сам голову разобьешь.

— Не волнуйся, — ответил Егорышев, — я по профессии цирковой борец. Можешь у Томашевича спросить. Он подтвердит. А если будешь много болтать, тогда, конечно, я вполне могу тебя уронить.

— Что же ты голову мне морочил, заставлял все рассказывать? Издевался, что ли?

— Нет, не издевался. Просто на всякий случай. Вдруг ты по дороге помрешь. А камень этот, как я понимаю, стоит дороже твоей и моей жизни, — спокойно и сурово объяснил Егорышев, продолжая спускаться.

Строганов не ответил и притих. Спуск был тяжелым. Егорышев плохо видел дорогу и ставил ноги почти наугад. Но он решил не дожидаться утра, потому что Матвей с каждым часом слабел и нужно было торопиться.

Метров через пятьсот ущелье расширилось, мрак поредел, над головой повис лунный серп.

— Пусти, я сам пойду, — сказал Матвей, — я отдохнул, теперь я смогу.

Егорышев не ответил.

— Ну что ты, все шестьдесят километров тащить меня собираешься? — с отчаянием спросил Матвей. — Ведь это же глупо. Какая-то дурацкая романтика!

— Помолчи, ты мне мешаешь! — холодно попросил Егорышев.

Строганов умолк.

Егорышеву было неудобно. Руки скоро затекли, тело раненого сползало вниз.

— Обними меня за шею, — попросил он. Спуск стал пологим, показалась освещенная луной поляна.

— Дал же бог тебе силушку! — с уважением сказал Матвей, когда Егорышев опустил его в траву.

Егорышев лег возле лужицы, опустил в нее голову и долго, жадно пил. Потом перевернулся на спину, раскинул руки и минут двадцать лежал без движения. Он был мокрый от пота. Шея и руки одеревенели. Он лежал, смотрел в небо и дышал. Он никогда не думал, что дышать — это такое наслаждение.

Послышался треск. Матвей ломал ветки для костра. Подумав, что он может разбередить рану и вызвать кровотечение, Егорышев кое-как поднялся и сказал: