Ответил, смеясь, Асклепий:
      - Они могут прочесть мысли смертного. Я не смертный. Не прочел Кронид мысль Прометея '. (Прометей знал, что от богини Фетиды должен родиться у Зевса сын, который будет сильнее его и его молний и свергнет Зевса.)
      Но Кронид на Олимпе слышал слова мальчика-бога. Давно заметил с Олимпа Кронид, как любит Асклепия-ребенка Хирон, и решил испытать мысль я мощь мальчика-бога. Большими открытыми глазами ребенка смотрел Асклепий пытливо в мир живой жизни. Казалось, что глаза его всегда удивляются чуду жизни. Но что-то грозное, как безмолвный гнев, как предвестие великой бури, стояло в этих широко открытых глазах ребенка.
      Сам того не зная, он жалел. Но в глазах его была не жалость. Было в них нечто другое - то, что так любил в них Хирон: понимание и солнечный свет благодатный, изливающийся в жизнь, полный огня и тепла. И казалось, будто все уже понял Асклепий.
      Песня Окирроэ об Ойгле-Корониде, дочери огненного Флешя, и о белом вороне
      Сказал Асклепий, победитель Железного Вепря:
      - Расскажи мне, Окирроэ, кто я.
      О, если бы Окирроэ не знала! Не стала бы она тогда Гиппой. А ведь Гиппа - только кобылица. Но пока Окирроэ - речная нимфа.
      И запела Окирроэ песню:
      - Близ Бойбейского озера, или там, у ключей Амирбиса, или там, где близ Трйкке протекал Лефёй, где к морю гранитные ворота, где оливы, и яблоки, и груши, где лимонные и апельсиновые рощи, родила сверкающая Ойгла, по прозванию Коронида, Асклепия.
      И узнал только белый ворон, от кого родила Коронида.
      Если б не было голоса у ворона, если б не был ворон дозорщиком, остался бы ворон белым, не пылал бы костер Корониды, не рожала бы она в огне младенца.
      Там, где горный вал отделяет от равнин Фессалии море, где за Оссой склон у Агийи, у подножия хребта Пелиона, - там жила Ойгла-Коронида, дочь огненного Фле-гия-титана, из племени непримиримых...
      Так пела Окирроэ, и слушал ее песню мальчик-бог.
      Сказал:
      - Спой мне не такую песню, а другую. Расскажи мне:
      кто мой отец?
      Тяжко вздохнула Окирроэ, задумалась - и вот потекла ее речь:
      - Когда ворон был еще белым и был вещим спутником Аполлона, встретил юноша-бог Аполлон близ подножия Пелиона тптаниду Ойглу-Корониду. И таким золотым и солнечным предстал он пред дочерью Огненного, что не убежала от него Коронида, и обласкал он ее солнечным сиянием. Говорили кругом - от Дельф, приюта Аполлона, до Оссы, Пелиона и Олимпа, что понесла она дитя от Аполлона.
      Был у матери-Земли Геи и Урана сын титан, по имени Исхий-Силач. Укрывался ои от глаз победителей Кронидов в лесах Пелиона, и считали его древолюди-лапиты сыном их вождя, мужа-ели Элатона. Был он другом Огненного Флегия и спутником лесным Корониды, когда в тень листвы уходила она от зноя. И не знал Аполлон, что соперником ему был лесной титан Исхий.
      Летал по лесам Пелиона посланцем Аполлона белый ворон. Переносил он с Пелиона вести в Дельфы. И однажды увидел ворон, как встретились Коронида с Исхием-ти-таном в темном бору. Разболтал об этой встрече белый ворон по лесу. Раззвонили рассказ ворона листья листьям, прокатился звон рокотом-покотом по горным ручьям и пошел гулять от горы к горе, по прогалинам и щелям, пока снова не дошел до белого ворона. Как услышал белый ворон то, о чем сам же разболтал по лесу, не узнал он своего рассказа такое услышал он с высокого вяза о встрече Корониды с Исхием. Полетел ворон в Дельфы к Аполлону- пересказать ему слыханно-неслыханное:
      Исхию-лапиту предпочла Коронида Аполлона, опасалась, что покинет ее дельфийский бог.
      Так стал ворон вестником злосчастья.
      Разъярился Дельфиец. Пронесся грозно по Пелиону в поисках Исхия-лапита и поразил его золотой стрелой на пороге обиталища Флегия-титана. Но боя с самим Флегием не принял. Устремился на поиски Ойглы-Корониды. Нашел он ее у Бойбейского озера. Не могла роженица-титанида укрыться от бога. Выбросил Аполлон из колчана свои золотые стрелы на землю, словно частоколом окружил ими Корониду, и от солнечных стрел поднялось вокруг нее пламя.
      Запылали травы и вереск, запылали кусты и деревья, высоко взметнулись языки огня и опоясали стеной мать-роженицу. Горела Коронида в Аполлоновом огне, но не сгорала. Была она дочерью Флегия - из огненного рода титанов. И средь пламени родила она в огне младенца.
      Сквозь завесу золототканую огня смотрел бог Аполлон на Корониду с новорожденным на коленях - как сидела она среди пламени костра, им самим казнимая, сыном Зевса. Рядом с богом на камне сидел белый ворон-передатчик и тоже смотрел на мать с младенцем,
      Тут крикнул белому ворону бог:
      "Перенес ты мне черное слово, ворон! Будь же ты и сам отныне черным".
      И с той поры стал белый ворон черным.
      Подползли языки огня к Корониде. Обняли ее руки и ноги. И уже руки у Корониды огненные, и уже ноги у Корониды огненные. Начал огонь добираться до младенца.
      Боги Крониды не знают жалости. Но будто сжалился над младенцем Аполлон. Разделил он надвое пламя костра и вырвал из огня новорожденного.
      А сама Коронида превратилась в огонь и с огнем слилась: напоила собою, своей солнечностью, золотые стрелы Аполлона...
      Умолкла Окирроэ.
      И сказал мальчик-бог речной нимфе:
      - Не все боги безжалостны.
      Улыбнулась ему нимфа Окирроэ, встала и хотела погрузиться в свой поток. Но удержал ее мальчик-бог, ей и себе на горе. Сказал:
      _ Не все песни спела ты мне, Окирроэ. Спой мне еще песню о том, почему не отстоял титан Огненный Флегий мою мать, Ойглу-Корониду.
      И снова запела Окирроэ песню:
      - Был храбр Флегий-титан, вождь лапитов. А лапи-ты - лесные древолюди. Так отважен был Флегий, что Крониды называли его сыном Арея. Был он крепок титановой правдой, и мятежное жило в нем пламя, словно богом он был лесных пожаров. Потому и Огненным прозвали Флегия лапиты и дриопы - крепкодумов дремучее племя. Был он солнцем, был огнем лапитов, потому ненавистен Аполлону: не терпел Аполлон другие солнца.
      И, когда погибла Ойгла-Коронида, столкнулись Аполлон и титан Флегий. Флегий сжег его приют дельфийский, Аполлон метнул стрелы в бор лапитов. Запылали леса Пелиона, загорелись древолюди, муже-сосны, всё Питфеев смоляное племя, а за ними муже-ели - Элатоны, и Дриасы - муже-дубы, и Мелии - ясени-копейщики горели.
      Умоляла Зевса богиня облаков Нефела дождем милосердия пролиться над народами лесными Пелиона, угасить пожар, не жечь лапитов.
      Но лапиты - титаново племя. Запретил Кронид угрюмым тучам двинуться на Пелион с громами, излить дыханье рек на пепел, чтоб озлилось пламя, закипело, чтоб на пар обменяло клубы дыма и задохлось под влажными парами.
      Тогда дал совет Хирон Нефеле: собрать стадо облаков над Пелионом, чтобы в огненные ведра пожара облачных коров доила с неба. Приняла она совет кентавра и, смеясь над огнем, коров доила: закипало в вымени коровьем молоко от жара Пелиона. Стлался пар молочный. Не дождило. Погибали лапиты и дриопы.
      И пришла к ним на помощь Филюра. Одиноко стояла на утесе Великанша-Липа Филюра. Крикнула она ручьям и рекам, и ключам пещерным и подземным, вызвала их из глубин на почву. От подножия, вершин и дальних склонов потекли они по Пелиону. Забурлили по лесным трущобам, где в пламени сгорали лапиты; утопили в бурных водах пламя.
      Еще хвоя под корою пепла тлела и еще дымилась жарко почва, когда с неба Аполлон стрелою пронзил грудь Флегию-титану,
      И титана солнечное тело приняло стрелу Солнцебога, как лучи принимают луч разящий.
      Тут воскликнул отважный Флегий:
      "Тешься! Не страшат меня, Дельфиец, твои стрелы. Не страшат меня и молнии Зевса. Потушили воды Пелиона пламя, поднятое вами, Кронидами. Не погибло мое племя лапитов".
      И горящей палицей ударил в золотое тело Аполлона. Не растаял ее огонь в его блеске.
      Так сражались долго без успеха боги солнца, огненные боги.
      Но услышал Кронид-олимпиец слово гордое Флегия-титана. Тяжко грянули громовые молнии, огненнее Огненного титана, и низвергли в тартар с Пелиона Флегия, отца Корониды...
      Так закончила песню Окирроэ.
      Сказание о каре, постигшей нимфу Окирроэ, и об огненном клубне жизни
      Спела Окирроэ Асклепию песню о его матери - тита-пиде Ойгле-Корониде и об Исхии-титане.
      Текли волны потока Окирроэ в сторону заката, к Анав-ру. Слышали они песню Окирроэ о Корониде, рассказали о ней волнам Анавра. Потекли волны Анавра, нырнули в недра горы, вынырнули к потоку Ворчуну, рассказали о песне Окирроэ. А Ворчуна ворчливые струи рассказали о ней Горючему ключу. И разнеслась по всей Фессалии многоводная песня о загадке-тайне рождения Асклепия, сына Корониды.
      Спросил мальчик-бог у Окирроэ:
      - Ты скажи мне, Окирроэ: не сын ли я Исхня-титана?
      Ничего не ответила Окирроэ. Но услышала вопрос Асклепия горная нимфа Эхо. Услышала и повторила:
      - Не сын ли я Исхия-титана?
      Повторила и резво побежала через ущелья и перевалы, сама с собой перекликаясь:
      _ Не сын ли я Исхия-титана?
      Знала Окирроэ, что карают боги тех, кто открывает смертным тайны богов. Открыла она тайну мальчику-богу, а узнали о ней племена людей.
      Сидела она на берегу своего потока, и вот легла черная тень коня на берег и подошла вплотную к Окирроэ. И вдруг показалось Окирроэ, что от нее самой падает эта тень коня. Затрепетала речная нимфа. Взглянула в зеркало вод потока, как некогда взглянула Харикло, и увидела не себя в воде, а кобылицу. Хотела Окирроэ сказать слово, а издала только жалобное ржанье.
      И осталась речная нимфа навсегда кобылицей. Покарал ее Аполлон.
      Одно только слово могла она выговорить:
      - Гип-па.
      Потому и прозвали с тех пор Окирроэ Гиппой-кобылицей.
      Погрузилась Гиппа в горный поток, стала Гиппа речной кобылицей. Приходил, бывало, мальчик-бог к потоку, вызывал свою пестунью, Окирроэ. Высовывала Окирроэ конскую голову из воды и печально говорила:
      - Гип-па.
      И ей в горах отвечала нимфа Эхо:
      - Гип-па.
      Подходила к потоку красавица Меланиппа, вызывала из быстрины свою мать, Гиппу-Окирроэ, и рассказывала ей о делах богов, кентавров и героев на Пелионе. Слушала ее Гиппа и порою жалобно ржала.
      В печали бродил мальчик-бог Асклепий по Пелиону в поисках корней познания, чтобы вернуть Окирроэ ее былой образ. Знал, что не может бог идти против других богов. Покарал Окирроэ сам Аполлон, извлекший его из огня, и не мог он враждовать с Аполлоном. Но ведь был еще Асклепий и титаном.
      И явился ему окутанный полупрозрачным облаком Зевс в образе лапита, с золотым лукошком в руке.
      Не мог Зевс явиться перед ребенком во всей своей мощи и славе, чтобы не сжечь его громово-огненным дыханием, если в мальчике есть смертное зерно.
      Мгновенно узнают боги богов. Узнал Асклепий Крони-да, и то грозное, что стояло в глазах Асклепия, вдруг разом окрепло, и бог-ребенок стал мощен.
      Спросил Асклепий Зевса:
      - Это ты держишь молнии в руках, испепелитель титанов? Не таков твой образ, какой ты принял сейчас. Почему же не предстал ты предо мной в громах и молниях? Ты хитрый бог,
      - Ты еще слаб и мал, - ответил Кронид, - не выдержишь ты моего образа.
      И услышал ответ:
      - Явись таким, каков ты есть.
      И явился Зевс Асклепию таким, каким являлся титанам в битве: огромный, со страшилищем-эгидой на груди и перуном в руке, средь громов и молний. Притихло псе живое в лесах и горах Пелиона, укрываясь от блеска и грохота громовых ударов.
      А мальчик-бог сказал:
      -- Мне не страшно. Не сжег ты меня блеском своей славы. Ты только бог и не больше. А мир огромно-большой, и мысль Хирона больше тебя, владыки Олимпа.
      Удивился Молниевержец, свергающий в тартар титанов, отваге мальчика-бога.
      Сказал:
      - Вижу, не смертный ты. Но вполне ли ты бог? Мало родиться богом - надо еще научиться быть богом. Не титан ли ты, мальчик?
      Так испытывал Зевс Асклепия. И, проникая в него своей мыслью-взором, хотел Зевс прочесть его мысль.
      Спросил мальчик-бог:
      - Зачем тебе молнии, Кронид?
      И ответил Владыка богов:
      - Чтобы силой выполнить веления Дики-Правды.
      И, услыша ответ, исполнился теперь удивления Асклепий.
      - Но ведь сила в знании, - сказал он. - Я вкусил уже от его корней.
      Улыбнулся владыка Олимпа и, вынув из золотого лукошка багряный клубень, сказал:
      - Если ты бог, то отведай.
      Но чуть коснулся Асклепий этого багряного клубня губами, как словно огнем чудно ожгло ему язык, и нёбо, и рот, и вошла в него огненная сила от клубня.
      Стал Асклепий мощью равен богам Олимпа. Сказал Зевс:
      _ Это огненный корень жизни. Ты отведал от него и не сгорел. Теперь ты научился быть богом.
      - Я дам его отведать Окирроэ, - радостно сказал мальчик-бог.
      - Дай, - ответил Зевс и снова улыбнулся ребенку.
      Но коварна улыбка богов Кронидов.
      Так расстались два бога - Властитель молний и мальчик-бог Асклепий.
      И сказал Зевс на Олимпе богам, испытав Асклепия:
      _ Он бог людей, а- не бог богов. Пусть жилищем ему будет земля, а не небо.
      Мгновенно достиг Асклепий потока, где жила Гиппа-Окирроэ. Вызвал ее из воды и, ликуя, воскликнул:
      - Выйди на берег! Я принес тебе из мира правды чудес корень жизни. Отведай его - и вернется к тебе твой былой образ нимфы навеки.
      Но забыл он сказать Окирроэ, от кого получил этот корень. Вышла она из воды, и вложил ей Асклепий огненный корень в ее конский рот Гиппы-кобылицы. Но чуть коснулся чудного корня ее язык, как она мгновенно сгорела. И осталась от Гиппы-Окирроэ на берегу потока только кучка серебряного пепла.
      Часть II
      ИЗГНАНИЕ ХИРОНА С ПЕЛИОНА (Фессалийская кентавромахия)
      Сказание о том, как покинули Хирона, его питомцы, и о гибели Актеона-охотника
      Знал Хирон, что время бежит, но куда убежало время, об этом и бессмертный Хирон не знал. Спросил он у своих питомцев-героев:
      - Что-то долго бродит мальчик в горах. Кто видел Асклепия?
      (Во II и III частях сказания о Хироне мы попытались восстановить в форме героических сказаний обе не дошедшие до пас эпические поэмы об истреблении титанического племени кентавров, именуемые Кентавромахия: 1. "Фессалийская кентаврома-хия" - о борьбе лапитов и кентавров. 2. "Пелопонесская кентавромахия" - об истреблении Гераклом кентавров на горе Фолое и горе Малее. Фабула первой утрачена. От фабулы второй Кентав-ромахии сохранилось в весьма сжатом изложении только несколько эпизодов у некоего греческого мифографа римской эпохи.)
      И отозвался ему юношеский голос за пещерой:
      _ Я вернулся и жду тебя, отец. С моим спутником-другом, с голубой змейкой, я пойду на Пелион пасти стадо в том месте, где звери всего свирепее. Только там научусь я пастушьему делу. Иначе как буду я врачевать смертных, если не сумею быть пастухом! Я хочу себя испытать. Отец, я попробую сперва исцелять не людей, а зверей... - и, помедлив словом, добавил: - от зверства.
      Вышел Хирон из пещеры на голос Асклепия и увидел, что мальчик-бог уже юноша. Хотя видом он был не мощнее полубогов-героев, но его взор был более могучим, ибо смотрел он в мир так глубоко, как не могут смотреть полубоги.
      Тогда сказал Хирон Асклепию:
      - Иди и попробуй. Трудно зверю не звереть в борьбе: растерзают его другие звери. Но иной незверь зверее зверя. Не учил вас этому Хирон.
      И ушел мальчик-бог Асклепий от учителя кентавра Хирона.
      Только еще раз явился как-то Асклепий к Хирону, под осень. Был он уже по виду не юношей, а могучим богом и таил свои слова и мысли.
      Сказал:
      - Я иду исцелять смертных от смерти. Я испытал себя. Зверь умеет умирать, а мысль умирать не хочет. Сильнее, чем тело, страдает от сознания смерти мысль...
      И, хотя бессмертные не прощаются, а только радуются и сиянием приветствуют друг друга при разлуке и встрече, Асклепий, уходя, глубоко заглянул в глаза Хирону и простился с ним по-земному, а не как жители неба, и по-земному простился с ним Хирон, сын Крона.
      Как раз тогда пришла пора великих походов и подвигов. Возмужав, один за другим покидали полубоги-герои пещеру Хирона и самого учителя и шли в неведомые земли великанов и чудовищ. Говорил им в напутствие Хирон:
      - Вот вы и взялись за дело. Соблюдайте же, идя на зверя, закон звериной правды, идя на людей - людской. Есть закон правды для людей и зверей, но нет закона правды для чудовища: для чудовища есть только рука героя. У чудовища жалости нет.
      И, отъезжая, уже не говорили герои-полубоги Хирону, как бывало прежде:
      -Зачем нам жалость? Разве жалость у героя не слабость? Нам нужна только радость победы".
      Теперь они знали, что и у барса высшая радость - радость победы. Барс же - зверь лесной.
      И, смотря с Пелиона вслед ушедшим, вспоминал Хирон, как спрашивали его, бывало, юные питомцы:
      "А разве у богов Олимпа есть жалость?"
      И отвечал им Хирон:
      "У них есть радость".
      И спрашивали питомцы:
      "Они злы?"
      И Хирон качал головой.
      И спрашивали:
      "Они добры?"
      И Хирон снова качал головой и говорил:
      "Они радостны. И гневно карают омрачающих радость богов. Ненавистен им тот, кто тревожит мятежами Олимп, и отвечают они нарушителям огнем и потопом".
      Отъезжали герои, и задумывался Хирон о том, сохранят ли они его заветы.
      Умчали резвые ноги и внучку Хирона Меланиппу на поиски Актеона-охотника. Все в крови, с пенящейся пастью вернулись с охоты его собаки-друзья и вели себя как безумные: не ели, не пили; то собирались они на краю поляны и всё смотрели, жалко воя, в сторону дальних лесов Киферона, и из их собачьих глаз катились слезы; то кружились на месте и хватали зубами кого-то неведомого - невидимку.
      Ничего не утаишь от леса. Весь вслушивается он, миллионами ушей, и летят к нему тысячи вестников: кто на ветре, кто на волне, кто на капле дождевой, а кто на приблудном листике. А птицы, муравьи, мошки? А лучи-глаза? А песчинки на лапах и шерсти? Мало ли их, лесных вестников! Перескажут все вести лесу.
      И узнал в лесу Хирон об участи полубога Актеона-охотника.
      Побежал Актеон вдогонку за золоторогой ланью Артемиды-охотницы. Бежит и кричит ей задорно:
      "Не уйдешь ты от Актеона! Артемиду и ту догоню!"
      Добежали они так до горы Киферон. Услыхала богиня Артемида слова юноши-героя - и уже мчится с ним рядом, заглядывая ему на бегу в глаза. Узнал Актеон богиню, да
      слишком поздно. За то, что посмел состязаться с богиней, обратила она Актеона в ветвисторогого оленя и сама оленем обернулась.
      Издалека по следу охотника бежала его охотничья пелионская свора. Понеслась Артемида наперерез собакам и, когда очутилась перед ними, повернула обратно и пошла оленем впереди собак по следу Актеона, а собаки ~. гоном за нею.
      Догнала олень-Артемида Актеона-оленя. Кинулась в сторону. Смешала запахи. Стала невидимкой.
      Не заметили собаки хитрости богини: впереди них как был, так и остался убегающий олень. Не признали они в олене хозяина, гонят его с яростным лаем. И придала им Артемида быстроту небывалую. Настигают оленя.
      Заметил Актеон-олень погоню. Узнал своих собак. Не он теперь охотник: он - дичь. Стал гонитель гонимым. Видит пасти собачьи. Хочет им, своим друзьям, слово сказать: говорит в уме, но не может громко выговорить оленьим ртом. Оставила ему богиня в зверином образе человечий разум. И терзается разум в бессильной муке передать словом свою мысль собакам. Слезы стоят в его оленьих глазах. Но не слышат его мысленных слов собаки. Обезумели звери. Уже терзают ему ноги на бегу. Впились зубами. Разорвали они оленя-Актеона и умчались сами не зная куда...
      Только ключ, забивший на том месте, где был растерзан Актеон, нашел в лесу мудрый кентавр.
      Долго был он печален. Не гибель героя печалила так долго Хирона: смертен был Актеоп. Печалило его то, как сильно страдал в терзаемом теле Актеона от бессилия его разум.
      И, когда понял Хирон горе обезумевших собак, у которых плачет безутешно их честная слепая совесть, вылепил он из глины образ юного охотника и поставил его на поляне. Чуть увидели образ Актеона собаки, окружили они его с радостным лаем, пришли в себя от безумия и с тех пор перестали выть и даже убегали за добычей.
      И однажды, убежав, не вернулись.
      Не вернулась к пещере и Меланиппа,
      Один остался в пещере Хирон. Бродил он по осенним горам, слушая шепоты трав и ягод, и узнавал их маленькие тайны - горькие и сладкие, жгучие и терпкие, сонные
      и бодрящие. Сам же молчал. Тревожил его необузданный нрав диких кентавров и вражда их с древолюдьми-лапитами. Жаловались ему ланиты и упрекали в потворстве родному племени. Тревожила его и неприкрытая, громкоголосая ненависть кентавров к богам Кронидам.
      - Титаново мы племя, - говорили дикие лесные кентавры, угрожая яростно небу, и смеялись над властью богов.
      Ждал беды Хирон.
      Знал: не будут сами Крониды истреблять титановы племена. Запрещает им это древняя клятва Стиксом. Но есть у них дети-полубоги. И всех грознее среди них, полубогов, питомец древолюдей Тезей и сильный, как бог, Геракл. Породили их боги Крониды для того, чтобы истребляли они чудовищ - древнее порождение на почве земли, и чтобы бились друг с другом богам на потеху. Все титаново непокорное племя стало для героев чудовищами. Утаили боги свой замысел от героев.
      Знал Хирон: в ком из полубогов-героев нет титановой правды, те истребят титановы племена.
      И вспомнил мудрый кентавр, как спрашивали его полубоги-герои, отъезжая на подвиг:
      "Учитель, разве нет смиренных чудовищ?"
      И ответил за него Язон:
      "И яд - смиренная капля, пока ее не проглотишь".
      И еще спросили Хирона герои:
      "Учитель, как отличить нам злобное чудовище от титана в коже чудовища? Ты нас учил, что и урод таит в себе красоту. Где примета?"
      И пояснил им Хирон:
      "Кликни титанов клич. Если скрыт под кожей чудовища титан, то ответит он тебе тем же кличем. И в глазах его будет примета. Не забудьте только этот клич".
      Но забывали этот клич и слова Хирона полубоги-герои в жажде подвигов и славы - волю Кронидов выполняли. И гибли титаны-оборотни, и потомки титанов, и людские титанические племена на земле.
      Сказание о битве кентавров с древолюдъми-лапитами и об изгнании Хирона с Пелиона,
      Было утро на Пелионе, и услышал Хирон из пещеры топот, и гул голосов, и грубый смех со всхрапом, похожий на ржанье. Выглянул: кентавры толпятся на поляне. Что ни слово, то дыбом и друг на друга наскоком. Кулаки и копыта в воздухе. Вороные, гнедые, пегие, в яблоках рыжих и серых. Дебри грив на висках и на затылке. И такие дремучие бороды, и хвосты конские. На плече дубы, с корнями вырванные, и свисают с корней сырые комья земли. Яры, могучи, зверины, на копытах - и все же людское племя: и руки у них человечьи, и глаза, и человечья речь. Видно, нужда привела их на эту поляну.
      И вышел к ним Хирон из пещеры с лирой в руках.
      Стих табун. Сбился в кучу. И стоят друг против друга: кентавр Хирон, сын Крона, и лесные дикие кентавры.
      Смотрит безвопросно на свое племя Хирон. Чуть касаются его пальцы струн, и нежно рокочут струны под пальцами в свежем утреннем воздухе.
      Переступили с ноги на ногу конские копыта табуна. Подтолкнули слегка локти и плечи друг друга. Молчит Хирон. Только пальцы по-прежнему пробегают по лире.
      Дохнул один кентавр, сказал:
      - Хирон.
      Дохнул другой кентавр, сказал:
      - Хирон.
      Дохнули еще два, три и сказали:
      - Хирон.
      Смущают их глаза мудрого Хирона. Мыслью смотрят эти глаза, а не просто зрением. В них укор за буйство. Не по нраву такой укор буйному лесному племени.
      Тогда отделился от дикой гурьбы огромный пегий кентавр Агрий, по прозванию Свирепарь.
      - Мы к тебе, - сказал Агрий. - Хирон, нам нужна твоя хитрая сила. Ты ведь хитер, как небо, а мы только лес. Некому дать нам совет. Только ты необорим и бессмертен и почитаем всеми племенами титанов. Поведи нас против древолюдей-лапитов, наших давних врагов на Пелионе. Жены нужны нам. Много серебряно-березовых невест у племени древолюдей. Похитим их у лапитов. Есть у них и запасы пьяного вина. Го-го! вино!
      И подхватил табун:
      -- Го-гo! вино! Отнимем заодно и вино. Веди нас.
      Хирон, против лапитов. С ними и Кайней неуязвимый. Народ тебя требует в вожди.
      Затопал табун, стоя на месте. Закричал зычно:
      - Веди нас против лапитов!
      Ничего не ответил Хирон, только протянул Агрию лиру, Сказал:
      - Сыграй-ка, Агрий, на лире. Сумеешь сыграть - поведу вас против лапитов. Будете делать то, что я, - буду и я делать то, что вы.
      Задышали бурно кентавры, затопали, зычно закричали:
      - Дуй, дуй, Агрий!
      Взял Агрий в ручищи лиру. Видел, как бегали пальцы Хирона по струнам, и сам дернул всей пятерней: рванул - и разом лопнули со стоном жилы и хрустнула основа.
      Засмеялись с храпом кентавры. Заскакали с гоготом на месте. Стали хлопать себя по бокам ладонями:
      - Дуй, дуй, Агрий! Го-го! Дуй!
      Рассердился Агрий-Свирепарь на Хирона и кентавров:
      - Не нужна нам твоя штука с комариным зуденьем и птичьим иканьем! Отдай ее соловьям. А я не соловей - я кентавр.
      И бросил обломки лиры с оборванными жилами-струнами наземь, под копыта табуна.
      Тогда выступил вперед кентавр Пиррий, по прозванию Гнедой.
      Сказал:
      - Любим мы, кентавры, как и ты, песни соловья и мед звуков твоей лиры, когда мы грустим без жен. Далеко слышна она на Пелионе. Чтим мы тебя, сын древнего Крона. Но буйна наша кровь и пьяна наша воля. Ты бессмертен - мы смертны. Мала для нас твоя радость - соловьиная, лирная. Нужна нам радость громовая: в грохотах, с гудом, топотом и ревом, чтобы сердце кентавра заржало, чтоб скакать нам, кружить и крушить, чтобы вихрями быть, чтобы руками скалу прижимать к груди - и была бы та скала горяча, как добыча для львиных лап, как вино на пиру у лапитов. Утопить бы в нем, горячем, наше горе кентавров, когда-то бессмертных, как боги. Из садов золотых феакийских нас изгнали Крониды, а волю богов, волю к жизни из нас не изгнали: осталась у нас. И вот голодна эта воля, жадна и свирепствует в буйстве - перед гибелью. Ненавистны нам боги. Знаем: обреченные мы на Пелионе.
      И понурили человечьи лохматые головы дикие кентавры, слушая слово Гнедого. А огромный Агрий ударил себя острым суком в грудь у сердца, и текла по могучему торсу полузверя-получеловека кровь и падала на ноги и копыта.
      Весь золотой стоял кентавр Хирон с серебром бороды перед ними и печально смотрел на родное дикое племя - он, учитель героев, сын Крона, титан.
      Сказал:
      "Не хотели вы копать копытом те волшебные корни, что копали Хирон и Асклепий. Не хотели насыщать ими свою пьяную волю. По бессмертью богов грустите вы, дикое племя? Вот смотрю я вам в глаза, былые боги, и вы, смельчаки, опускаете их предо мною к земле. Полубоги-герои смотрят прямо в глаза Хирону. Не ходите на пиры лапитов. Не вступайте в бой с их вождем, огненным Пейрифоем. С ним полубоги-герои Тезей, Пелей и другие. Сам пойду я к древолюдям. Примирю вас, яростных, с ними.
      Ускакал радостно табун лесных кентавров. И долго доносились до Хирона их ликующие крики и гуд их копыт.
      Тихий день. Поют птицы. Улыбнулся дню Хирон, подобрал с земли затоптанные обломки лиры и стал ее чинить и натягивать на колышки струнами новые жилы.
      Ох, как шумели древолюдп-лапиты по лесам Пелиона! Такой гул стоял в бору кедровом, что как ни закрывали грибы шапками уши, оглохли старые боровики. Сходились древолюди со звериных троп и из непролазных зарослей, с болот и просторных полян, даже с утеса-бирюка - в одиночку, по двое, по три, а то и целой рощей кудрявой. Пришел Дриас - муже-дуб. Ого, муже-дуб! Пришел Гилей-деревище с братьями: сам он - Гилей, и все его братья - Гилей. Стали братья целой чащобой Гилеев и стоят: не пройти сквозь них, не прорваться ни кентавру, ни полубогу. Тьма их и тьма в чащобе, да еще какая!
      А Элатон - муже-ель все трещит, все брызгает во все стороны словами-шишками, созывая мужей.
      Столпились древолюди вокруг старого Питфея, мужа-сосны, бывалого великана-вождя древесных племен. Дед он героя Тезея. Его даже дикие кентавры чтили. А кентавры никого не чтут. Не раз пили они у старого исполина его смолистые меды, возглашая здравицу Хирону.
      Только где же огненный Пейрифой, юный вождь
      древолюдей-лапитов? Почему не видать нигде нежноликого Кайнея-Чистотела, неуязвимого сына Элатона? Не укрощает ли он зеленых кобыл Магнезийских на горных склонах Офриды?
      За грабителями - дикими кентаврами, за гостями-насильниками, похитителями серебряно-березовых лапиток, погнался Пейрифой сам-друг с Тезеем. Разлучился с новобрачной Гипподамией. А за ним другие лапиты.
      Не простят лапиты лесным кентаврам смерть неуязвимого Кайнея. Не простят гостям пьяного разбоя у хозяина-хлебосола.
      Говорили мошки комарам, говорили комары жукам, говорили жуки паукам: будто девушкой был некогда Кайней - не березкой, но почти что березкой, такой серебристой девушкой, лесной Кайнеей в темном ельнике, что сразу полюбилась она при встрече Посейдону. Не далась она в руки бога. Сказала владыке вод:
      "Не умеем мы, лапиты, менять личины, как умеете это вы, Крониды. Не хочу я быть березовой девой, хочу быть отважным древомужем. Если ты так всесилен над морями, обрати меня, Кайнею, в Кайнея, и тогда поведу я тебя к Филюре-Липе. А Филюра красивее всех красавиц".
      Усмехнулся могучий бог. Ответил:
      "Мало просишь у меня, Березовая дева. Станешь ты древомужем, и вдобавок еще будет тот муж неуязвимым'. Ни одна рука тебя не поранит, ни камень, ни железо, ни огонь, ни зубы, ни коготь".
      (В мифологии неуязвимость не тождественна с бессмертием. Неуязвимые герои гибнут. Тар погиб и Кайней.)
      И превратилась Кайнея, серебряно-березовая дева, в красавца, неодолимого Кайнея.
      Ни рука, ни копыто, ни зуб, ни обломки огромных винных бочек, ни камни не поранили его, лапита-Чистотела. Но, когда под грудами трупов древомужей из племени Пит-феев стал Кайней задыхаться, тогда вспомнил он усмешку могучего бога, Посейдона-Кронида.