Глава 12

Анжелика и Абигель сидели в центре садика, среди высоких трав и цветов. Этот садик окружал дом Бернов, вход в него был загорожен перекладиной, по обыкновению, принятому в Новой Англии. Подобный цветник полагалось иметь каждой жене поселенца, дабы в этих местах, где аптекарь нередко жил в большом отдалении, поддерживать все семейство в добром здравии с помощью собственных лекарств, а также чтобы придать остроты и пряности частенько пресным блюдам из рыбы и дичи. Здесь также сажали овощи, салат, порей, редиску, морковку и много цветов для увеселения души.

Весна выдалась мягкая, и теперь первые ростки уже дали всходы. Абигель отодвинула кончиком ботинка круглый и мохнатый лист, клонившийся с грядки.

— Осенью у меня будут тыквы. Я их сохраню на зиму, а несколько штук сорву раньше, когда они будут еще размером с дыню. Их пекут в золе и едят, как печеные яблоки.

— Моя матушка любила сад, — внезапно вырвалось у Анжелики. — В огороде… Я как сейчас вижу ее… Она трудилась не покладая рук… Я вдруг увидела ее сейчас…

Внезапно перед ней словно предстала ее мать. Высокая, статная, чуть поблекшая фигура, в соломенной шляпе, с корзинками в руках, иногда — с букетом цветов, который она прижимала к сердцу, точно ребенка.

..Моя мать!..

Это видение, словно выступившее из тумана, посетило ее внезапно, безо всякой на то причины.

«Матушка, защитите меня», — подумалось ей.

Впервые мысль о подобном заступничестве пронзила ее сердце. Она взяла руку сидящей рядом Абигель и нежно задержала ее в своих ладонях. Может быть, Абигель — большая, невозмутимая, мужественная — была похожа на позабытую мать Анжелики?

Днем Берн пришел к господину и госпоже да Пейрак, приглашая их оказать ему честь отужинать у него сегодня вечером. Это нежданное приглашение, по-видимому, должно было доказать, что почтенный и неуступчивый протестант, равно как и его единоверцы, хотел принести повинную хозяину Голдсборо, выказывая свое стремление загладить весьма язвительные речи, произнесенные в момент вступления в должность Золотой Бороды. Вполне понимая эту тягу к примирению, граф де Пейрак принял приглашение и под вечер направился вместе с Анжеликой к жилищу Бернов.

Но противоборствующие стороны были представлены личностями столь яркими, а воспоминания, разделяющие их, оказались преисполненными таких страстей и такого неистовства, что во время встречи неизбежно возникла некоторая напряженность.

Оставив мужчин наедине, Абигель пригласила Анжелику выйти на улицу, чтобы показать ей свой садик.

Дружба обеих женщин была превыше всех ссор. Они инстинктивно отстранялись от них, отказываясь вникать, что же в поступках мужчин могло показаться оскорбительным, избегали непримиримых суждений, дабы не порвать столь необходимую им нить взаимной привязанности, не нарушить союз двух нежных женских душ. При всей несхожести их характеров, обе они испытывали потребность в этом чувстве. Оно было их прибежищем, в нем они черпали веру, здесь их согревало что-то живое и ласковое, что не могла притушить даже разлука, а каждое новое испытание не расшатывало, но укрепляло.

Перламутровое мерцание, угасавшее на горизонте, над островами, ложилось мягким отблеском на тонкое лицо Абигель, подчеркивая его красоту. Тяготы ее положения не исказили его черты, не испортили его чистый цвет. Она по-прежнему носила строгий ларошельский чепец, бывший не самым популярным убором среди городских дам, но ей он достался от матери, уроженицы Ангулемского графства, а там не напяливали на себя банты да кружева. Этот суровый чепец необычайно шел Абигель.

— Так значит, вы счастливы?.. — спросила Анжелика. Абигель вздрогнула, и если бы не темнота, Анжелика увидела бы, как та покраснела. Но Абигель смирила свое волнение, и Анжелика догадалась, что молодая женщина улыбается.

— Сказать так — значит сказать слишком мало… Как возблагодарить мне Господа? Каждый день я открываю все новые сокровища в сердце моего мужа, богатство его ума и знаний, его мудрость, его глубокий, сильный характер человека жесткого подчас, но умеющего чувствовать… По-моему, в глубине души он.., очень добрый. Но в наше время это опасная добродетель, и он это знает.

Она добавила задумчиво:

— Я учусь любить мужчину. Это странное испытание. Мужчина — это что-то неведомое, столь отличное от нас и столь важное. Я иногда думаю: не бываем ли мы, женщины, невнимательны к ним, отказывая им в праве на свой, особый склад ума. И если они не всегда понимают нас, то и мы.., всегда ли мы делаем усилие, чтобы понять их такими, какими их вылепили столетия; ведь на них лежит ответственность за все в этом мире, а это тяжкий груз, даже если они и завладели им по своей собственной воле?

— Мы наследовали рабству, а они — владычеству, — сказала Анжелика. — Вот почему между нами иногда проскакивает искра непонимания. Но вместе с тем это захватывающий жребий: искать согласия, призывая на помощь любовь.

Было уже почти совершенно темно. В домах и в порту, как опалы на темно-синем фоне, загорелись огни; на островах, рассеянных в бухте и казавшихся днем пустынными, появились тускло-красные звездочки костров и фонарей, указывая на присутствие людей. Внезапно у Анжелики вырвалось:

— Мне кажется, за нами кто-то следит… В кустах что-то пошевелилось.

Они прислушались. У обеих женщин создалось ощущение, что кто-то совсем рядом наблюдает за ними, и слежка эта воспринималась как угроза.

Абигель обхватила Анжелику за плечи и прижала ее к себе. Позднее она признавалась, что в тот миг испытала уверенность — огромная опасность нависла над Анжеликой де Пейрак.

Им почудилось, что раздался глубокий, душераздирающий вздох, но, по-видимому, то был всего лишь ветер, прошелестевший в соснах на скале.

— Пойдем в комнаты, — произнесла Абигель, увлекая за собой подругу.

Они уже повернулись к дому и сделали несколько шагов, когда их вновь встревожил треск веток, а затем раздалось весьма внятное хрюканье.

— Ох! — воскликнула Абигель, — так вот в чем дело! Опять к нам в сад от Мерсело забрался их поросенок — с той стороны есть только плетень. Они совсем не следят, чтобы он сидел в своем загоне, и он ищет себе пропитание на деревенских улицах и в чужих садах; им так проще.

Она пошла к лужайке, которая отделяла их от соседнего строения — такого же дома, как и все остальные, из досок и бруса, с крышей из дранки, поставленного посреди участка, который содержался весьма скверно.

Дверь дома была открыта, и в освещенном проеме вырисовывалась фигура молодой женщины с грудным младенцем на руках. Абигель окликнула ее:

— Бертилья! Ваш поросенок опять все растоптал у меня в саду.

Женщина спустилась с крыльца и безучастно направилась к ним. Ее походка была, однако, грациозной, и сама она казалась молодой и привлекательной. Когда она была уже совсем рядом, Анжелика и вправду узнала Бертилью Мерсело, дочь торговца бумагой из Ла-Рошели. Пухлый и кудрявый малыш держал головку очень прямо и, чувствовалось, очень серьезно наблюдал за всем происходящим. Черты его лица в темноте были не видны.

— Я уже говорила мужу, — сказала Бертилья жалобным голосом. — Он наконец согласился, чтобы мы поставили забор, заплатив плотнику с вами пополам. Но в последние дни приключились все эти истории, сражения, потом

— чужие люди, новый губернатор, — так что ему было недосуг им заняться.

— Слов нет, тут были вещи более срочные, нежели установка забора, — примирительно согласилась Абигель. — Но вам следовало бы смотреть за свиньей, чтобы она не уходила из загона. Она уже причинила нам немалый ущерб.

Анжелика, подбадривая поросенка пинками и понуканиями, смогла наконец вернуть его обратно в хозяйские владения, откуда тот понесся галопом в другую сторону. Бертилья, вздохнув и распрощавшись весьма коротко, пожалуй, не слишком даже вежливо, тоже удалилась.

— Так значит, Бертилья Мерсело замужем? — удивилась Анжелика. — Я и не знала. И у нее уже родился ребенок. Еще и года нет, как мы прибыли сюда, ни о чем таком вроде и речи не было.

— Это не ее ребенок, — пояснила Абигель. — Это маленький Шарль-Анри. Знаете, малыш Женни Маниго, тот самый, который родился в день нашей высадки на берег. Ему скоро исполнится год. Бедный ангелочек! Впрочем, вы, наверное, и не знаете, что случилось с несчастной Женни.

— Нет. Что такое?

— Ее похитили индейцы. Уже на исходе осени, и двух месяцев не прошло после того, как она родила. В тот день несколько наших отправились из лагеря Шамплен в Голдсборо — кто пешком, кто верхом. И вдруг, в том самом месте, где индейцы однажды уже нападали, они появились опять, испуская воинственные кличи. Наши мужчины были вооружены и дали им отпор. Индейцы скрылись, но забрали с собой Женни — она замешкалась, собирая на опушке леса ягоды вместе с Сарой, своей сестрой. Саре удалось спастись и догнать нас.

Госпожа Маниго была верхом, с младенцем на руках. Она увидела Сару, бегущую к нам, а за ней по пятам неслись эти красные дьяволы. Габриэль, мой муж, выстрелил, и один из них упал. Но другой бросил свой томагавк и попал одному из наших в голову, раскроив ему череп. Для нашей общины это большое горе — ведь он был отличным плотником. А мы потеряли Женни.

Это сразило Анжелику.

— Какие индейцы? Ирокезы? Может быть, мне бы удалось…

Она уже представляла себе, как помчится со священным ожерельем вампум note 16, подаренным ей Уттаке, и добьется освобождения Женни Маниго. Абигель покачала головой.

— Нет! По приказу господина д'Урвилля несколько дней подряд прочесывали все окрестности, но никаких следов не нашли. Господин де Сен-Кастин был очень предупредителен я помогал нам. Он в конце концов установил, что речь идет о малочисленном племени из Верхнего Кеннебека. Они, по-видимому, добрались сюда на лодках, а затем уплыли обратно вместе с пленницей. Господин де Сен-Кастин говорил, что это абенаки, но не заключившие союз с другими племенами. Они живут севернее, соседствуя скорее с англичанами, чем с канадцами, и все время кочуют, так что никто не знает, где их можно застать.

— Какое ужасное происшествие! — прошептала Анжелика.

Ей вдруг стало холодно, она вздрогнула от ночной прохлады.

— Господин Маниго совсем обезумел, — продолжала Абигель. — Он называл эти места проклятыми и хотел бежать отсюда в Бостон. Но выпал снег, начались метели, ему пришлось зимовать здесь. Мы очень боялись, как бы ребенок, лишенный материнского молока, не умер. Но госпожа Маниго женщина решительная. Она стала ему давать молоко от тех нескольких коз, которые у нас тут есть, и он выжил. Он стал крепким, и ест теперь овощи и рыбу, как настоящий маленький мужчина. Мы уже больше за него не опасаемся. Полгода назад его отец женился вторично, на Бертилье. Она всегда была влюблена в него по уши и воспользовалась этим случаем, чтобы покорить его; она обхаживала его, как могла.

— Женился вторично!.. Но… Женни, может быть, жива!

— Меня это тоже очень огорчило. Но все полагали маловероятным, чтобы она избегла смерти, находясь в руках дикарей. Мой отец дал свое согласие на этот брак. Несчастный молодой человек, впавший в отчаяние, не мог долго оставаться один с сироткой на руках, а Бертилья побудила бы его в конце концов жить во грехе. Этот союз лучшее из того, что могло случиться, не правда ли? Она занимается ребенком…

Анжелика сделала над собой усилие, чтобы смириться с известием об этой жестокой истории и с ее завершением, отнесясь к ней философски. Она понимала, что для кальвинистов, живущих по своим собственным законам, несчастная Женни, очутившись у индейцев, действительно перешла в мир иной.

Бедный малыш Шарль-Анри, которому Анжелика пожелала дать имя своего сына, погибшего от руки королевских мушкетеров! Неужели она принесла ему несчастье?

— Пойдем в дом! — предложила Абигель. — Вы опечалились, а я не хочу этого. Здесь надо стараться не раздумывать слишком долго, не размышлять чрезмерно об опасностях, которые нас окружают, о смертях и ошибках, которых нам не удалось избежать, иначе у нас опустятся руки. Мы должны собрать все силы, чтобы выполнять свой долг и идти вперед, ради жизни, ради всего лучшего…

— Да, вы правы.

Глава 13

Два маленьких мальчика играли в триктрак на краешке стола. Они были полностью поглощены своим занятием, склонив головы так низко, что волосы прямыми прядями падали им на щеки. Седовласый негр, чья курчавая шевелюра смахивала на колпак из пакли, внимательно следил за игрой, опершись подбородком на темные руки с лиловыми ногтями.

Пламя свечи в оловянном подсвечнике заливало мягким светом эту сцену, искорками плясало на золотых кольцах в ушах старого чернокожего, на его скулах и на белой эмали глаз.

При появлении Анжелики и Абигель все тотчас пришло в движение. Мальчики вскочили на ноги, бросились на шею Анжелике, старый негр тоже устремился к ним с разнообразными приветствиями на почти безупречном французском языке, однако же с тем мягким и чуть пришепетывающим акцентом, который присущ африканцам. Это был Сирики, слуга Маниго. Они когда-то подобрали его, больного, среди рабов, свезенных в Ла-Рошель, в ту пору, когда торговля «черным товаром» была одним из многочисленных коммерческих занятий Маниго.

Сегодня на Сирики была все та же, хотя и потертая, с заплатками, прекрасная малиновая ливрея, обшитая золотым галуном, всегда бывшая предметом его гордости. Анжелика вспомнила, как он мчался, подобно пламени, по ландам за беглецами-гугенотами с криком: «Хозяин! Хозяин, возьми меня с собой!..» За ним неслись королевские мушкетеры. Ужасный миг! Но сегодня все они, живые и здоровые, собрались в этом бедном жилище в Америке.

Сирики с гордостью выспрашивал у Анжелики, узнает ли она в светловолосом ребенке того Жереми Маниго, его питомца, которого он нянчил еще грудным младенцем.

— Ведь правда же, он вырос, сударыня? Он становится мужчиной. А ему еще нет и одиннадцати лет.

И действительно, никогда еще щеки у Жереми не были такими круглыми, глаза — такими голубыми, а волосы — такими светлыми.

Рядом с ним Лорье Берн, его партнер по триктраку в тот вечер, казался более тщедушным, хотя тоже окреп.

— Кто из двоих выигрывает? — поинтересовалась Анжелика.

— Он, — ответил Жереми, с упреком указывая на Лорье, — он всегда выигрывает.

Лорье заважничал и состроил в ответ презрительную гримасу, а Жереми принял оскорбленный вид. Долгожданный ребенок в семье богатого ларошельского буржуа Маниго, крупного торговца, где рождались только девочки, этот единственный сын был сильно избалован своими родными. Однажды, когда по дороге в школу мальчик неосторожно задержался, заглядевшись на католическую процессию, он был похищен приверженцами иезуитов. После бесчисленных хлопот, в которых Анжелика помогала коммерсанту, тот смог отыскать сына, но понял, какая опасность тяготеет отныне над всеми протестантами во Франции, независимо от их положения и состояния. Все это побудило Маниго к отъезду из страны.

Абигель утешила мальчика, приласкав его и дав ему кусок пирога.

— Вы продолжите партию завтра, — сказала она. — Я поставлю доску на полку, не смешав кости.

Жереми с полным ртом по очереди сказал всем «до свидания» и вложил свою ладошку в руку Сирики.

Жилище Бернов стояло на середине склона, спускавшегося к главной площади деревни. Оконца в нем были совсем маленькие, чтобы не впускать в помещение холод; к тому же стекло являлось большой редкостью. И все-таки Голдсборо стал одним из немногих поселений, где в первую зиму людям не пришлось довольствоваться рыбьими пузырями или пергаментом вместо стекол.

Построенные осенью на скорую руку, дома гугенотов были довольно тесными. Жилище Берна состояло из двух комнат: в одной питались, да здесь, собственно, и протекала вся жизнь, другая же служила спальней для родителей, кроме того, здесь стоял шкаф. Существовали еще две пристройки — для хранения дров и для умывания. Короткая лестница вела к люку на чердак. Марсиаль, старший сын, заявил, что в доме повернуться негде, и построил себе в саду вигвам из древесной коры.

— Совсем как наш канадец-старожил Элуа Маколе, — заметила Анжелика.

Лорье спал в общей комнате, Северина устроилась на чердаке.

Кстати, Северина тоже была сейчас здесь и жгла мелиссу, чтобы отогнать комаров. По-прежнему худая, с тем же страстным личиком и большим ртом, она вступала в отрочество; однако теперь, под присмотром терпеливой Абигель, она расцвела. Северина тоже поцеловала Анжелику и сразу же заявила без обиняков:

— Как я счастлива, госпожа Анжелика, что все эти истории которые про вас рассказывали, оказались враками! А иначе я бы покончила с собой. Я не люблю жизнь, когда в ней слишком много сложностей и разочарований.

— Ты слишком цельная натура, Северина. Узнаю тебя, ты совсем не изменилась.

Посреди стола красовалась черная, с длинным узким горлышком бутылка старого рома. Сидя друг против друга, Жоффрей де Пейрак и Габриэль Берн оживленно беседовали. Судя по всему, поводом для достижения согласия послужила общая привязанность: Онорина. Жоффрей де Пейрак повествовал о подвигах Онорины в Вапассу, Берн расписывал подвиги Онорины в Ла-Рошели. И оба сходились на том, что это очаровательное дитя, сильная натура и что невозможно не полюбить ее с первого же взгляда.

— Она с самого младенчества такая, — говорил Берн. — Помню, когда я нашел ее в лесу, под деревом, к которому она была привязана…

Он замолчал. Взгляд его встретился со взглядом Анжелики, объятым внезапной паникой, потом снова обратился к Жоффрею де Пейраку, не спускавшему с них глаз.

— Это старая история, — продолжил Габриэль. — Она принадлежит тому миру, что мы оставили позади нас. Когда-нибудь я расскажу ее вам, ваше сиятельство, ежели будет на то позволение госпожи Анжелики, или она сама вам ее поведает. А пока — выпьем за наше здоровье, за здоровье отпрысков наших, присутствующих, отсутствующих или будущих, — заключил славный Берн, поднимая свою рюмку.

Уже когда начался ужин, вдруг появился нежданный гость, совсем маленький.

— Ой, смотрите, кто пришел!

— Мой котенок! — воскликнула Анжелика. Он прыгнул ей на колени и, поставив передние лапки на край стола, представился всей компании, издав чуть слышное, с хрипотцой, но приветливое мяуканье. Затем он потребовал свою долю с пиршественного стола.

— По-моему, он похож на Онорину, когда она пришла к нам, — сказала Северина. — Сразу было видно, что она почитает себя самой важной особой на всем белом свете…

Анжелика рассказала историю котенка.

— Это очень мужественное существо. Не знаю, как Удается такому малышу, преодолев все препятствия, отыскать меня везде, где бы я ни находилась.

— Обычно кошки привязываются не к людям, а к жилью, — изрекла высокоученая тетушка Анна.

Все заговорили о кошках, а тот, о ком шла речь, наслаждался тем временем жареной дорадой note 17, и было видно, что котенок и впрямь почитает себя самой важной особой на всем белом свете. Он был еще тощим, но теперь, когда у него уже хватало силенок умываться, обнаружилось, что сам он был белым, а спинка, половина мордочки и несколько пятнышек — шоколадного цвета; еще несколько пятен, более темных, почти черных, украшали ухо, лапку, а также хвост. Стало видно, что у него длинная и густая шерсть, а круглые, шариками, бакенбарды и пучки пуха, растущие прямо из ушей, придавали ему сходство с маленькой рысью. Он был очарователен и знал это.

Глава 14

Анжелика застала герцогиню де Модрибур за молитвой; тут была и вся ее паства, включая Жюльену, и даже секретарь, Арман Дако, мужественно преклонил колена в сторонке.

Стояла жара, но никто, казалось, не испытывал неудобства, опустившись на колени на глинобитном полу скромного домика, куда переехала жить благодетельница. Впоследствии Анжелика обнаружила, что подобные набожные бдения происходили у королевских невест весьма часто. Деликатная, очаровательная герцогиня отличалась тем не менее завидной настойчивостью и крепко держала свою компанию в руках. Казалось, что молитва — ее излюбленное времяпрепровождение, она словно бы с наслаждением отдавалась ей. Ее взгляд, устремленный к небесам, блистал исступленным восторгом, а лицо становилось еще более бледным, лилейно-белым, словно освещенным внутренним светом. В эти минуты она была прекрасна, но, не будь ее усердие столь искренним, ей, по-видимому, вряд ли хватило бы сил выдержать эти долгие труды благочестия.

И только Жоб Симон, славный капитан «Единорога», единственный из тех, кто спасся после кораблекрушения, не участвовал в этом набожном деянии. Он с грустным видом сидел неподалеку от дома, на песке, рядом со своим деревянным единорогом; лохматый, наводящий неясную тревогу страж и его мифический зверь, казалось, оберегали это собрание весталок.

— Могу вас порадовать, — обратилась к нему Анжелика, идущая к дому. — Будет у вас золотая фольга. Я говорила о вас с господином де Пейраком.

Попав прямо с порога в заунывное бормотание молитв, Анжелика на мгновение растерялась, ибо для нее это было полной неожиданностью. Но госпожа де Модрибур, заметив ее тотчас же перекрестилась и, поцеловав крест на своих четках, спрятала их в карман. Затем она поднялась с колен и пошла навстречу графине де Пейрак.

— Мне так не терпелось вновь встретиться с вами, дорогая. Как видите, хотя мы устроились тут весьма скромно, но чувствуем себя как дома. Место, где мы могли бы собираться и молиться всем миром, — вот то немногое, что нам нужно, дабы восстановить наши силы и мужественно встретить грядущее.

— Замечательно, — согласилась Анжелика, — я очень довольна, что вы уже можете воспринять мое известие.

— Я готова, — отвечала герцогиня, выпрямляясь и пристально глядя на нее.

— Сегодня мы устраиваем на берегу угощение в честь губернатора Акадии, маркиза Виль д'Авре; он сегодня наш гость, и я жду вас вместе с вашими девушками.

Анжелика произнесла свое приглашение серьезным тоном, но при последних словах улыбнулась. Герцогиня поняла это как некий намек и побледнела, а затем легкая краска залила ее лицо.

— Вы, наверное, смеетесь надо мной, — пробормотала она, как бы извиняясь. — Я, должно быть, кажусь вам святошей, не правда ли? Если это вас коробит, простите меня. Но, видите ли, молитва необходима мне как воздух!

— В том нет ничего дурного. Это вы должны извинить меня, — воскликнула Анжелика, которая, увидев выражение детского ужаса, промелькнувшее во взгляде герцогини, пожалела о своем насмешливом тоне. — Молитва — это благо.

— Равно как и радости жизни, — весело заключила герцогиня. — Угощение на берегу, какое счастье! Можно подумать, что мы в Версале, на берегу большого канала… Вы говорите, маркиз Виль д'Авре? Мне это имя что-то говорит. Не ему ли принадлежит охотничий домик на полпути между Версалем и Парижем? Король любит бывать там…