- Гугенот он или нет, милая моя, но он наш гость и пробудет здесь столько, сколь пожелает.
      Немного погодя в кухню вошли баронесса и Ортанс. Гость весьма учтиво поклонился, но не стал ни целовать руку, ни расшаркиваться. Анжелика решила, что он, конечно, из простолюдинов, но все же человек симпатичный, хотя и гугенот, да к тому же немного восторженный.
      - Пастор Рошфор, - представился он. - Я направляюсь в родные места, в Секондиньи, но дорога дальняя, и я позволил себе передохнуть под вашим гостеприимным кровом, сударыня.
      Баронесса заверила его, что он желанный гость в их доме и хотя они все правоверные католики, это не мешает им проявлять терпимость, потому что к терпимости призывал славный король Генрих IV.
      - Именно на это я и имел смелость надеяться, входя в ваш дом, сударыня, ответил пастор, отвешивая еще более глубокий поклон, - и признаюсь вам, мои друзья поведали мне, что у вас уже много лет находится в услужении старый гугенот. Когда я приехал, я с ним повидался, и Гийом Люцен заверил меня, что вы дадите мне приют на ночь.
      - Вы можете не сомневаться в этом, сударь. Не только на ночь, но и на все то время, что вы пожелаете.
      - Мое единственное желание - служить господу богу в меру своих сил. И вот он-то и вдохновил меня, скажу по чести, согласиться повидать вашего супруга...
      - У вас есть дело к моему мужу? - удивилась госпожа де Сансе.
      - Пожалуй, даже не дело, а поручение. Не обессудьте, сударыня, но об этом я могу говорить только с мессиром бароном наедине.
      - Да, да! конечно, сударь. Кстати, я слышу топот его лошади.
      Вскоре в кухне появился барон Арман. Видимо, ему сообщили о неожиданном госте, но он не выказал по отношению к нему своего обычного радушия.
      Он был сдержан и как будто даже встревожен.
      - Это правда, господин пастор, что вы прибыли из Америк? - поинтересовался он после обычного обмена любезностями.
      - Да, мессир барон. И мне хотелось бы побеседовать с вами несколько минут наедине об известном вам человеке...
      - Тсс! - повелительно остановил его барон Арман де Сансе, с беспокойством оглядываясь на дверь.
      И он добавил, пожалуй, с некоторой поспешностью, что его дом в распоряжении господина Рошфора и пусть гость соблаговолит требовать от прислуги все, что ему необходимо. Ужин будет через час. Пастор поблагодарил и попросил позволения пройти в отведенную ему комнату, чтобы "немного помыться".
      "Неужели его недостаточно намочил ливень? - подумала Анжелика. - Странные люди эти гугеноты. Правильно говорят, что они не такие, как все. Обязательно спрошу у Гийома, разве он тоже моется по любому поводу? Наверно, у них такой обычай. Может, поэтому они все такие невеселые и обидчивые, как Люцен. Они так яростно дерут себе кожу, что она становится чувствительной и им больно. Вот и кузен дю Плесси хочет без конца мыться. Он так заботится о своем теле, что, пожалуй, скоро тоже станет еретиком. Может быть, его даже сожгут на костре. Так ему и надо!"
      В тот момент, когда гость направился к двери, чтобы госпожа де Сансе показала ему предназначенную для него комнату, Жослен С обычной своей бесцеремонностью схватил его за руку.
      - Еще один вопрос, пастор. Чтобы найти себе занятие в Америках, наверно, надо быть богатым или купить чин знаменщика на корабле, или, по крайней мере, право заниматься ремеслом?
      - Сын мой, Америки - свободные земли. Там не требуются никакие бумаги, хотя трудиться приходится много и тяжело, да и нужно уметь защищать себя.
      - Кто вы такой, чужестранец, и как смеете называть этого юношу своим сыном, да еще в присутствии его родного отца и меня, его деда? - раздался вдруг раздраженный голос старого барона.
      - К вашим услугам, мессир барон, я Рошфор, пастор, хотя и не имею епархии, я возвращаюсь в родные края...
      - Гугенот! - буркнул старик. - Да еще приехал из этих проклятых стран...
      Он стоял на пороге, опершись на палку, гневно откинув назад голову. На этот раз он был без своего широкого черного плаща, который он носил зимой. Лицо его показалось Анжелике сейчас таким же белым, как его седая бородка. Она сама не знала, почему это так напугало ее, но поспешила вмешаться.
      - Дедушка, господин пастор насквозь промок, и мы пригласили его обсохнуть у очага. Он рассказал нам так много интересных историй...
      - Ладно. Не скрою, мужество мне по душе, и если враг приходит с открытым забралом, я согласен, он имеет право на уважение.
      - Мессир барон, я пришел к вам не как враг...
      - Избавьте нас от своих еретических проповедей. Я старый солдат и никогда не принимал участия в религиозных спорах. Это не мое дело. Но предупреждаю вас, в этом доме вы не обратите в свою веру ни единую душу.
      Пастор чуть заметно вздохнул.
      - Клянусь вам, я приехал из Америк не как проповедниц желающий кого-то обратить в свою веру. В лоно нашей церкви верующие и те, кого привлекает наша религия, приходят по доброй воле. Я хорошо знаю, что члены вашей семьи ревностные католики и очень трудно обратить в новую веру людей, религия которых зиждется на древнейших предрассудках, людей, которые одних себя считают непогрешимыми.
      - Тем самым вы признаетесь, что вербуете своих приверженцев не среди порядочных людей, а среди сомневающихся, неудачливых честолюбцев и монахов, изгнанных из монастырей, которые, несомненно, придут в восторг от того, что их безнравственное поведение будет освящено церковью?
      - Вы слишком поспешны в своих суждениях, мессир барон. - Голос пастора стал более жестким. - Некоторые вельможи и прелаты-католики уже приняли нашу веру.
      - Не думайте, что вы открыли мне что-то новое. Гордыня может сбить с пути и достойнейших. Но в нашу пользу, в пользу католиков, говорит то, что мы находим опору своей вере в молитвах всей церкви, в наших святых и наших усопших, вы же в своей гордыне отвергаете этих посредников и возомнили, что общаетесь непосредственно с самим господом богом.
      - Паписты обвиняют нас в гордыне, а себя считают непогрешимыми и убеждены, что вправе применять силу. В 1629 году, когда я покинул Францию, - продолжал пастор глухим голосом, - я был совсем молод и бежал от орд кардинала Ришелье, подвергших жестокой осаде Ла-Рошель. В Алесе был подписан мир, по которому гугенотам запрещалось владеть крепостями.
      - О, это было сделано как раз вовремя. Вы становились государством в государстве. Ведь ваша цель была - признайтесь! - вырвать из-под власти короля все западные и центральные провинции Франции.
      - Этого я не знаю. Я тогда был слишком молод, чтобы вынашивать столь обширные замыслы. Я понял только одно: эти новые законы противоречат Нантскому эдикту, изданному королем Генрихом IV.
      Вернувшись на родину, я с горечью убедился, что все статьи этого эдикта продолжают оспариваться и извращаться с неукоснительностью, достойной лишь недобросовестных казуистов и судей. Это называется "минимальным соблюдением" эдикта. Я видел, что гугеноты вынуждены хоронить своих покойников ночью. Почему? Да потому, что в эдикте ничего не сказано о том, что похороны гугенота могут производиться днем. А коли так - пусть хоронят по ночам!
      - Это должно быть вам по вкусу, ведь вы проповедуете смирение, ухмыльнулся старый барон.
      - Или взять хотя бы двадцать восьмую статью, разрешающую гугенотам открывать свои школы в тех местах, где дозволено отправление протестантской религии. Как ее истолковали? В эдикте не говорится ни о предметах преподавания, ни о числе наставников, ни о том, сколько классов должно быть в школе в зависимости от величины общины, а раз так, то решили, что вполне достаточно одного учителя-гугенота на школу и на весь город. В Маренне, например, - я это точно знаю - на шестьсот гугенотских детей полагается лишь один учитель. Вот к какому мошенничеству привела хитроумная диалектика старой церкви! - с яростью воскликнул пастор.
      Ошеломленные словами пастора, все молчали. Анжелика заметила, что ее дед, человек по натуре справедливый и честный, несколько смущен этими примерами, хотя они и были ему известны. И вдруг в тишине послышался спокойный голос Раймона.
      - Господин пастор, к сожалению, я не могу судить о достоверности изложенных вами фактов некоторых злоупотреблений, которые допустили в тех местах непримиримые ревнители нашей веры. Я признателен вам за то, что вы даже не упомянули о случаях, когда гугенотов - взрослых и детей - подкупали, чтобы обратить в католическую веру. Но да будет вам известно, что его святейшество папа, зная о подобных нарушениях, много раз лично беседовал по этому поводу с высший духовенством Франции и с королем. По всей стране усердно трудятся официальные и тайные комиссии, цель которых - устранить несправедливости. Я даже убежден, что если бы вы сами отправились в Рим и вручили святейшему отцу письмо с изложением приведенных вами фактов, большая часть нарушений была бы пресечена.
      - Это не моя забота, молодой человек, искать пути к улучшению вашей церкви, - ядовито заметил пастор.
      - В таком случае, господин пастор, мы сделаем это сами, и, нравится вам это или нет, - с неожиданным жаром воскликнул юноша, - но бог поможет нам!
      Анжелика удивленно посмотрела на брата. Она даже не подозревала, что в этом бесцветном и несколько лицемерном подростке таится столько страсти.
      Теперь уже растерялся пастор. А барон Арман, чтобы разрядить атмосферу, засмеялся и простодушно сказал:
      - Ваши споры напомнили мне, что с некоторых пор я частенько с сожалением думаю, почему я не гугенот. Ведь, говорят, каждому дворянину, который переходит в католичество, выдают чуть ли не по три тысячи ливров.
      Старый барон даже подскочил от возмущения:
      - Избавьте меня, сын мой, от ваших тяжеловесных шуток. В присутствии противника они неуместны.
      Пастор взял со стула свой мокрый плащ.
      - Я приехал сюда не как противник. У меня было поручение в замок де Сансе. Я привез вам послание из далеких стран. Я намеревался поговорить об этом с бароном Арманом наедине, но, как я понял, в вашей семье привыкли обсуждать все дела сообща. Что ж, мне это нравится. Так было принято у патриархов и у апостолов.
      Анжелика заметила, что лицо деда сделалось вдруг мертвенно бледным, и старый барон прислонился к дверному косяку.
      Она почувствовала острую жалость к деду. Ей хотелось остановить пастора, не дать вырваться тем словам, которые он собирался сказать, но пастор продолжал:
      - Ваш сын, мессир Антуан де Ридуэ де Сансе, которого я имел удовольствие встретить во Флориде, просил меня заехать в замок, где он родился, и узнать, как поживает его семья, с тем, чтобы, вернувшись, я рассказал обо всем ему... Теперь я выполнил поручение...
      Старый барон мелкими шажками подошел к пастору.
      - Вон отсюда! - задыхаясь, глухим голосам крикнул он. - Пока я жив, никогда имя моего сына, нарушившего верность своему богу, своему королю, своей родине, не будет произнесено в моем доме! Вон отсюда, повторяю вам! Гугеноту не место под моей крышей!
      - Я ухожу, - очень спокойно проговорил пастор.
      - Нет! - Это снова раздался голос Раймона. - Подождите, господин пастор. Вы не можете остаться без крова в такую дождливую ночь. В Монтелу ни один житель не приютит вас, а до ближайшей гугенотской деревни далеко. Прошу вас, переночуйте в моей комнате.
      - Оставайтесь, - сказал Жослен своим хриплым голосом. - Вы должны еще рассказать мне об Америках и о море.
      У старого барона тряслась борода.
      - Арман! - воскликнул он с отчаянием, от которого у Анжелики сжалось сердце. - Вот в кого переселился мятежный дух вашего брата Антуана! В этих мальчиков, которых я так любил! Нет, бог не желает пощадить меня! Право, я слишком зажился на этом свете.
      Он пошатнулся. Гийом Люцен подхватил его. Поддерживаемый старым солдатом, барон вышел, повторяя дрожащим голосом:
      - Антуан... Антуан...
      ***
      Через несколько дней старый барон умер. От какой болезни - неизвестно. Вернее, он просто постепенно угас. Это произошло как раз тогда, когда все думали, что он оправился от волнений, вызванных посещением пастора.
      Но бог все-таки пощадил его. Он не дал ему дожить еще до одного горя отъезда Жослена...
      Однажды утром, вскоре после похорон деда, Анжелика услышала сквозь сон, как кто-то тихонько зовет ее:
      - Анжелика! Анжелика!
      Открыв глаза, Анжелика с удивлением увидела у своего изголовья Жослена. Она знаком показала, чтобы он не разбудил Мадлон, и вышла за ним в коридор.
      - Я уезжаю, - прошептал ей Жослен. - Постарайся, чтобы они это поняли.
      - Куда ты уезжаешь?
      - Сперва в Ла-Рошель, а оттуда поплыву в Америки. Пастор Рошфор рассказал мне обо всех этих странах: об Антильских островах, о Новой Англии и о колониях - Виргинии, Мериленде, Каролине, о Новом Йоркском герцогстве, о Пенсильвании. В конце концов найду место, где я буду нужен, там и высажусь.
      - Здесь ты тоже нужен, - жалобно сказала Анжелика, дрожа от холода в старенькой тонкой ночной кофте.
      - Нет, в этом мире для меня нет места. Мне невыносима мысль, что каста, к которой я принадлежу, имеет привилегии, но сама не приносит никакой пользы. Все дворяне, богатые они или бедные, не знают больше, ради чего они живут. Посмотри на отца. Он так нерешителен. Он опустился до унизительного для себя занятия, до разведения мулов, но не осмеливается придать делу размах, чтобы разбогатеть и тем самым занять в обществе положение, подобающее нашему дворянскому роду. И он терпит поражение и тут и там. На него показывают пальцем, потому что он ведет хозяйство, как барышник, а на нас - потому что мы так и остаемся знатными нищими. К счастью, дядя Антуан де Сансе, старший брат отца, указал мне путь. Он стал гугенотом и покинул Европу.
      - Но ты хотя бы не отречешься от веры? - с ужасом и мольбой воскликнула Анжелика.
      - Нет. Все эти ханжеские штучки меня не интересуют. Я хочу просто жить.
      Он быстро поцеловал ее, спустился на несколько ступенек, обернулся и пристально взглянул на свою полураздетую сестру взглядом искушенного мужчины.
      - Ты становишься красивой и стройной, Анжелика. Будь осторожна. Тебе тоже надо бы уехать. Иначе в один прекрасный день ты или окажешься в риге на сене с каким-нибудь конюхом, или же станешь собственностью одного из разжиревших соседей-дворянчиков.
      И с неожиданной нежностью он добавил:
      - Конечно, я порядочный шалопай, но поверь моему опыту, дорогая сестренка, здесь тебя ждет ужасная жизнь. Беги, беги из этого старого замка. А я ухожу в море.
      Перепрыгивая через ступеньки, он ринулся вниз по лестнице и исчез.
      Глава 8
      Смерть деда, отъезд Жослена и его слова: "Тебе тоже надо бы уехать" глубоко потрясли Анжелику, тем более что она была в том неустойчивом возрасте, когда человек способен на самые сумасбродные поступки.
      И вот в самом начале лета Анжелика де Сансе де Монтелу, собрав ватагу босоногих мальчишек и пообещав им вольную жизнь, отправилась в Америки. В их краю долго потом вспоминали об этом, и люди видели в поступке Анжелики лишнее доказательство тому, что она - фея.
      По правде говоря, ребятишки даже не одолели Ньельского леса. Лишь с наступлением вечера, когда лучи заходящего солнца багрянцем осветили огромные стволы вековых деревьев, Анжелика вдруг опомнилась. Последние дни она жила, словно в бреду. Мысленно она видела, как добралась до Ла-Рошели, как нанимается юнгой на готовое к отплытию судно, как высаживается на незнакомый берег и местные жители приветливо встречают ее, протягивая ей гроздья винограда. Никола не пришлось долго уговаривать. "Мореходом быть лучше, чем пасти скот. Я давно хотел повидать дальние страны". Нашлись еще другие сорванцы, которым всегда больше нравилось бегать по лесу, чем работать в поле, и они упросили взять их с собой. И Дени, конечно, тоже. Всего набралось семь мальчишек. Анжелика, единственная девочка среди них, была вожаком. Мальчишки настолько верили в нее, что ничуть не беспокоились, когда стали сгущаться сумерки. Они шли по лесу с охапками цветов, с перемазанными ежевикой лицами и считали, что путешествие началось весьма приятно. Они шли с самого утра и только в середине дня сделали привал у небольшого ручейка и подкрепились каштанами и серым хлебом, захваченным из дому.
      И вот, когда начало темнеть, Анжелику вдруг охватила дрожь и она с такой ясностью поняла, какую глупость совершила, что у нее даже пересохло во рту.
      "В лесу нельзя оставаться на ночь, ведь здесь волки", - подумала она.
      - Никола, - сказала она вслух, - тебе не кажется странным, что мы до сих пор не дошли до деревни Нейе?
      - Уж не заблудились ли мы? - озабоченно ответил мальчик. - Я ходил туда с отцом, когда он еще был жив... Тогда мы дошли быстрее...
      Чья-то липкая ручонка сжала руку Анжелики. Это был самый маленький из путешественников, шестилетний малыш.
      - Скоро ночь будет. Мы, наверно, потерялись, - захныкал он.
      - Да нет, - успокоила его Анжелика, - деревня совсем недалеко. Надо только еще чуть пройти.
      Они снова зашагали молча. Сквозь ветви деревьев было видно, как бледнел закат.
      - Даже если мы к ночи не доберемся до деревни, не нужно пугаться, сказала Анжелика. - Мы залезем на дубы и там поспим. Тогда волки нас не заметят.
      Она говорила беззаботным тоном, но на самом деле была сильно встревожена. Вдруг до ее слуха донесся серебристый звон колокола, и она с облегчением вздохнула.
      - Слышите! Там деревня, это звонят к молитве! - воскликнула она.
      Они припустились бежать. Тропинка начала спускаться вниз, лес становился все реже. Неожиданно он кончился, и дети как зачарованные остановились на опушке.
      Вот оно, молчаливое чудо, притаившееся в зеленой ложбине, окруженной лесом, - Ньельский монастырь.
      Заходящее солнце золотило его многочисленные крыши из розовой черепицы, колоколенки, белые стены с темнеющими на них бойницами, внутренние садики, окруженные крытыми галереями, обширные пустынные дворы. Колокол продолжал звонить. К колодцу с ведрами шел монах.
      Охваченные каким-то религиозным трепетом, дети молча подошли к большим главным воротам. Деревянная калитка была приоткрыта, и они вошли внутрь. Старый монах в сутане из грубого коричневого сукна дремал, сидя на скамье; ровный белоснежный венчик седых волос обрамлял его голый череп.
      Теперь, когда все страхи были позади, вдруг наступила разрядка, маленькие бродяги, глядя на спящего монаха, громко расхохотались. На шум в одну из дверей выглянул толстый веселый монах.
      - Эй, ребята, - с порога крикнул он им на местном диалекте, - что за непочтительность!
      - Мне кажется, это брат Ансельм, - прошептал Никола.
      Брат Ансельм время от времени разъезжал на муле по окрестным деревням, где выменивал четки и флакончики с целебной настойкой из цветов дягиля на хлеб и сало. Это казалось странным, так как монастырь не принадлежал к нищенствующему ордену и, по слухам, был довольно богат, получая от своих владений значительные доходы.
      Анжелика, а за ней и ее верное войско, подошли к монаху. Она не решилась доверить ему их тайные планы удрать в Америки, тем более что брат Ансельм, верно, и не слышал о существовании этих далеких стран. Она сказала, что они из Монтелу, пошли в лес по ягоды и заблудились.
      - Бедные цыплятки, - сочувственно вздохнул добрый монах, - вот что значит быть лакомками. Ваши матери в слезах ищут вас повсюду, но, когда вы вернетесь, вам зададут взбучку. Но все же придется вам переночевать здесь. Я дам вам по миске молока и серого хлебца. Поспите в сарае до утра, а там я запрягу в повозку мула и отвезу вас домой. Я как раз собирался в ваши края за пожертвованиями.
      Предложение было вполне разумным. Анжелика и ее приятели шли целый день. Даже если бы они сейчас отправились в обратный путь на муле, они добрались бы до Монтелу лишь глубокой ночью. Через лес нет проезжей дороги, только тропинки, по которым они прошли днем. Надо ехать кругом, через деревни Нейе и Варру, а это большой крюк.
      "Лес - как море, - подумала Анжелика. - Жослен прав, в лесу надо ориентироваться по часам, иначе идешь вслепую".
      Анжелика немного приуныла. Она и представить себе не могла, как бы она отправилась в путь, неся под мышкой тяжелые часы, вроде тех, что стоят у Молина в гостиной. К тому же, кажется, у ее "мужчин" уже пропала охота путешествовать. Девочка молча стояла в стороне, а они, примостившись у монастырской стены, ели и наслаждались прохладой сумерек, которые сгущались над просторными монастырскими дворами.
      Колокол продолжал звонить. В розоватом небе с пронзительным криком носились ласточки, на кучах навоза и соломы кудахтали куры.
      Брат Ансельм прошел мимо детей, на ходу натягивая на голову капюшон.
      - Я иду к всенощной, - сказал он. - Будьте умниками, не то я прикажу сварить вас в котле.
      Под сводами одной из галерей мелькали фигуры в коричневых сутанах. Старый монах у ворот по-прежнему спал. Наверно, он был освобожден от молитв...
      Анжелике хотелось остаться одной, подумать, и она пошла бродить по монастырю.
      В одном из дворов, упираясь оглоблями в землю, стояла великолепная карета с гербами. В конюшне породистые лошади жевали сено. Это заинтересовало Анжелику, хотя она и сама не знала, почему. Зачарованная этой тихой обителью, окруженной со всех сторон лесом, она неторопливо продолжала свой путь. В лесу скоро совсем стемнеет, там будут бродить волки, а здесь, в монастыре, защищенном толстыми стенами, идет своя жизнь, отгороженная от мира, скрытая от посторонних глаз, жизнь, которую Анжелика даже не могла себе представить. Издали доносилось тихое, протяжное церковное пение. Анжелика пошла на эти звуки и поднялась на несколько ступенек по каменной лестнице. Никогда еще она не слышала такого сладостного мелодичного хора, потому что гимны, которые горланили кюре и школьный учитель в церкви Монтелу, ничем не напоминали небесные песнопения.
      Вдруг Анжелика услышала за своей спиной шелест юбок и, обернувшись, увидела в полумраке галереи очень красивую, роскошно одетую даму. Во всяком случае, так показалось Анжелике. Ни у матери, ни у тетушек она никогда не видела такого великолепного платья из черного бархата, украшенного аппликациями в виде серых цветов. Откуда девочке было знать, что это всего лишь скромнейший наряд, предназначенный для благоговейного уединения в тиши монастыря? На каштановые волосы дамы был накинут черный кружевной шарф, в руке она держала пухлый молитвенник. Проходя мимо Анжелики, она удивленно взглянула на нее:
      - Девочка, что ты здесь делаешь? Сейчас не время просить милостыню.
      Анжелика отпрянула, стараясь придать своему лицу глупое выражение оробевшей крестьяночки.
      В полумраке галереи грудь прекрасной дамы показалась Анжелике удивительно белой и пышной. Едва прикрытая тонкими кружевами, она покоилась на вышитом корсаже, как плоды в роге изобилия.
      "Пусть, когда я вырасту, у меня тоже будет такая прекрасная грудь", подумала Анжелика, спускаясь по винтовой лестнице.
      Она коснулась рукой своей груди, которая, по ее мнению, была еще слишком плоской, и ее охватило смутное волнение. Послышалось шлепанье сандалий кто-то поднимался по лестнице, - и она торопливо спряталась в угол. Монах, проходя мимо, задел ее своей коричневой сутаной. Анжелика мельком увидела только его красивое, тщательно выбритое лицо да сверкнувшие под темным клобуком умные голубые глаза. Монах скрылся за поворотом, но вскоре до нее донесся его голос - мужественный и в то же время нежный.
      - Сударыня, меня только сейчас известили о вашем прибытии. Я изучал в монастырской библиотеке старинные рукописи греческих философов. Но библиотека далеко, а мои братья - народ, скорбный телом, особенно в жару. И вот, хотя я и настоятель монастыря, мне сказали о вашем приезде лишь в час всенощной.
      - Не извиняйтесь, отец мой. Я не первый раз в монастыре и уже устроилась. Ах, до чего же легко здесь дышится! Я только вчера приехала в свой Ришвиль, но мне не терпелось поскорее сюда, в Ньель. С тех пор как двор перебрался в Сен-Жермен, я просто задыхаюсь там. Все такое неприглядное, мрачное, жалкое. По правде говоря, мне хорошо только в Париже... и еще в Ньеле. К тому же монсеньор Мазарини не любит меня. Я скажу даже больше, этот кардинал...
      Дальнейших слов Анжелика не услышала. Собеседники ушли слишком далеко.
      Девочка нашла своих дружков в просторной кухне, где брат Ансельм, повязав белый фартук, колдовал у плиты; ему помогали двое мальчишек, облаченных в длинные не по росту сутаны. Это были монастырские послушники.
      - Сегодня вечером у нас изысканная трапеза, - говорил брат Ансельм. - К нам пожаловала графиня де Ришвиль. Мне приказали принести из погреба самые тонкие вина, зажарить шесть каплунов и хоть из-под земли раздобыть и подать к столу рыбу. И все это как следует сдобрить пряностями, - добавил он, многозначительно взглянув на одного из братьев, который сидел в конце грубого деревянного стола и потягивал наливку.
      - Служанки этой дамы весьма приветливы, - отозвался сидевший в кухне краснолицый и до того толстый монах, что живот его нависал над узловатой веревкой с четками, которой он был перепоясан. - Я помог этим трем очаровательным девицам поднять в келью, отведенную их госпоже, кровать, сундуки и гардероб.
      - Так-так! - воскликнул брат Ансельм. - Представляю себе, брат Тома тащит на себе сундуки и гардероб! Да вы не в силах носить даже собственное брюхо!
      - Я помогал им советами, - с достоинством ответил брат Тома.
      Налитыми кровью глазами он оглядел кухню, где в очаге под вертелами и огромными котлами играло пламя и потрескивали дрова.
      - Что это за шайку голодранцев вы приютили, брат Ансельм?
      - Это ребятишки из Монтелу, они заблудились а лесу.
      - Неплохо бы их сварить в вашем отваре для рыбы, - сказал брат Тома, вращая своими страшными глазами.
      Двое малышей, испугавшись, заплакали.
      - Ладно, ладно, - сказал брат Ансельм, открывая дверь. - Идите по галерее, там увидите сарай. В нем и располагайтесь на ночь. Сегодня вечером мне некогда возиться с вами. Счастье еще, что один рыбак принес мне большую щуку, а то наш отец-настоятель в гневе своем заставил бы меня, чего доброго, отстоять в наказание три часа, раскинув руки крестом. А я уже стал стар для подобных упражнений...
      Когда Анжелика, лежа на душистом сене, убедилась, что ее маленькие спутники спокойно заснули, на ее глаза навернулись слезы.
      - Никола, - прошептала она, - мы, верно, так никогда и не доберемся до Америк. Я все обдумала. Нам нужны часы.
      - Не огорчайся, - ответил подросток, зевая. - На этот раз ничего не вышло, ну и пусть, но зато было так весело.
      - Конечно, - разозлилась Анжелика, - ты, как белка, прыгаешь с ветки на ветку. Ни одного настоящего дела не можешь довести до конца. Тебе наплевать, что мы вернемся в Монтелу посрамленными. Твой отец умер, и некому задать тебе трепку, а вот остальным достанется!
      - Не беспокойся за них, - сонно пробормотал Никола. - У них кожа толстая.
      И он тут же захрапел.
      Анжелика думала, что невеселые мысли не дадут ей уснуть, но постепенно доносившийся издалека голос брата Ансельма, который подгонял своих маленьких помощников, стал звучать все приглушеннее, и наконец она погрузилась в сон.
      Проснулась она от того, что ей стало душно. Дети крепко спали, и их ровное дыхание наполняло сарай.
      "Надо выйти во двор подышать", - подумала Анжелика.
      Она нащупала дверь в узком коридоре, который вел на кухню. Едва она открыла ее, на нее обрушился шум голосов и раскаты хохота. В кухне в очаге все так же плясали языки пламени. Общество во владениях брата Ансельма стало более многочисленным.
      Анжелика остановилась у порога.
      За большим столом, уставленным тарелками и медными кувшинами, сидело с десяток монахов. На блюдах валялись обглоданные кости каплунов. Запах вина и жареной рыбы смешивался с более тонким ароматом наливки, она была в стаканах пирующих и в открытой бутыли, стоящей на столе. В кутеже принимали участие и три женщины со свежими лицами крестьянок, но одетые, как горничные. Две казались уже совершенно пьяными и без конца хохотали. Третья, с виду более скромная, отбивалась от похотливых рук брата Тома, который пытался прижать ее к себе.
      - Ну-ну, крошка, - уговаривал ее толстяк, - не прикидывайся большей недотрогой, чем твоя знатная госпожа. Будь уверена, сейчас она уже вряд ли беседует с нашим настоятелем о греческой философии. Во всем монастыре сегодня ночью не развлекаешься одна ты.
      Служанка с растерянным и разочарованным! видом оглядывалась по сторонам. Без сомнения, она вовсе не была такой скромницей, какой хотела казаться, но ее не привлекала красная физиономия брата Тома.
      Один из монахов, видимо, понял это и, вскочив из-за стола, властно схватил девицу за талию.
      - Клянусь святым Бернаром, покровителем нашего монастыря, - вскричал он, девочка слишком хрупка для вас, жирная свинья. А ты как считаешь? - спросил он, приподнимая пальцем подбородок строптивой гостьи. - Разве мои прекрасные глаза не восполняют отсутствие волос? И потом, ты знаешь, ведь я был солдатом и умею развлекать девушек.
      У него и впрямь были веселые черные глаза, да и выглядел он изрядным плутом. Служанка снизошла до улыбки. Отвергнутый брат Тома почувствовал себя уязвленным и с кулаками накинулся на соперника. Один из медных кувшинов опрокинулся, женщины протестующе зашумели. Вдруг кто-то крикнул:
      - Посмотрите! Там... ангел!
      Все повернулись к двери, где стояла Анжелика. Она была не из робких и не убежала. Она не раз бывала на сельских праздниках, и ее не испугали ни крики, ни чрезмерное оживление - неизбежные спутники обильных возлияний. Но все же что-то в этой сцене возмутило ее. Ей казалось, что она разрушает то ощущение мира и покоя, которое излучал озаренный заходящим солнцем монастырь в тот момент, когда они смотрели на него с опушки леса.
      - Эта девочка, что заблудилась в лесу, - объяснил брат Ансельм.
      - Единственная девчонка среди ватаги мальчишек, - добавил брат Тома. Задатки недурны. Может, она тоже не прочь повеселиться с нами? Иди-ка сюда, выпей наливки, - сказал он, протягивая Анжелике стакан. - Она сладкая и вкусная. Мы сами приготовляем ее из болотного дягиля. И название у нее Angelica sylvestris <Лесной дягиль (лат.).>.