Анжелика (№7) - Анжелика в Новом Свете

В этот момент чья-то тень мелькнула на желтоватом пергаменте, и в окно тихонько постучали.

Глава 10

После некоторых колебаний Анжелика отодвинула деревянную задвижку и открыла створку маленького окошечка. За окном, согнувшись, стоял человек, он оглядывался, словно боялся, что его кто-нибудь заметит. Анжелика узнала в нем бретонца Жана, одного из бывших членов экипажа «Голдсборо», которого де Пейрак ценил как умелого столяра и выносливого, испытанного воина, и, не задумываясь, взял с собой в Новый Свет. Он смущенно улыбался. Можно было подумать, что он замыслил какую-то шутку… Наконец, решившись, он выпалил одним духом:

— Мессир граф собирается пристрелить вашу Волли. Он говорит, что эта лошадь с изъяном и что он еще вчера решил от нее избавиться.

И тут же исчез. До Анжелики не сразу дошел смысл сказанных слов. Она пригнулась и крикнула в окошко:

— Жан!

Но его уже и след простыл. Прислонившись к косяку, Анжелика собиралась с мыслями. Постепенно слова молодого бретонца начали доходить до ее сознания. Еще минута, и в ней словно что-то оборвалось. Глаза вспыхнули. Гнев с такой силой полоснул ее по сердцу, что она едва не задохнулась. Она искала свой плащ, натыкаясь на мебель, так как день уже угасал и в комнате было сумрачно. Пристрелить Волли, ее лошадь, которую она с таким трудом довела до цели!

Вот такими поступками мужчины и дают понять женщинам, что с ними считаться нечего! А разве может вынести такое пренебрежение уважающий себя человек, даже если он принадлежит к слабому полу? Так, значит, Жофрей приказал убить Волли, даже не сказав ей об этом? Убить лошадь, которую она вела, надрывая руки и спину, иногда с опасностью для жизни! На которую положила столько труда, чтобы смирить ее и приучить к чужому дикому краю, где каждая песчинка, казалось, вызывала у этого чрезвычайно чуткого животного непреодолимое отвращение. Волли, например, не выносила резкого запаха, исходившего от индейцев, или запаха прели, стоявшего в подлеске. Она страдала от тысячи вещей, с которыми ее заставили столкнуться люди: от необъятности просторов, от дикости мест, от враждебной ей природы; можно было подумать, что она страдает физически, касаясь своим тонким копытом нехоженых земель. Сколько раз Анжелика просила кузнеца, который был среди людей де Пейрака, проверить копыта лошади. Он ничего не мог обнаружить. Значит, вся драма разыгрывалась в голове Волли. И тем не менее Анжелика довела ее до места…

Она уже готова была вихрем вылететь из комнаты, но взяла себя в руки. Нужно было хоть немного прийти в себя, чтобы не подвести Жана. Он проявил большое мужество, сообщив ей о намерениях графа… Жоффрей де Пейрак был не из тех хозяев, чьи решения подвергаются обсуждению. Непослушание и ошибки дорого обходились тем, кто служил у него. Жан Ле Куеннек, должно быть, не сразу решился на этот шаг. Он был помягче и пообходительнее остальных своих товарищей. Во время путешествия он часто приходил Анжелике на помощь: на косогоре поддерживал повод лошади, на привалах вытирал седло, и они стали добрыми друзьями.

В тот вечер, узнав о замыслах своего господина, он решил предупредить Анжелику. И она дала себе слово, что во время разговора с мужем ничем не выдаст молодого человека.

Не спеша она накинула на себя плащ из малиновой тафты, подбитый волчьим мехом, который до сих пор у нее не было случая обновить.

Госпожа Жонас даже простерла руки к небу, увидев Анжелику.

— Вы как будто собрались на бал?

— Нет, всего лишь в соседний дом. Мне нужно как можно скорее переговорить с мужем.

— Вам никак нельзя выходить, — решительно запротестовал мэтр Жонас. — Ведь там индейцы! Куда вы одна?

— Ничего, как-нибудь перейду двор, — ответила Анжелика, открывая дверь.

В лицо ей ударил оглушительный шум.

Глава 11

Солнце уже клонилось к закату, и его лучи, пробиваясь сквозь плотную пелену пропитанного пылью и дымом тумана, заливали землю розовым светом.

От огромных чугунных котлов, под которыми жарко трещал огонь, тянуло сладковатым запахом маисовой каши. Вооружившись деревянными черпаками, солдаты разливали кипящее варево столпившимся вокруг индейцам, тянувшим к ним со всех сторон выдолбленные из дерева миски, берестяные чашки, а то и просто соединенные вместе ладони.

Анжелика перебежала двор и направилась к дому, где у входа стоял караульный. Забыв о своих обязанностях, он жадно торговался с индейцами, стараясь повыгоднее обменять листья табака на золотистые шкурки выдры.

Анжелика молча прошла мимо него и остановилась на пороге комнаты, где она надеялась найти мужа. Граф де Пейрак действительно сидел за столом в окружении каких-то незнакомых ей людей; приглядевшись, Анжелика узнала среди них графа де Ломени и его лейтенантов. Из-за табачного дыма в комнате царил полумрак, хотя к стенам были прикреплены сальные лампы, горящие желтым мерцающим светом.

Свежий воздух, ворвавшись в дом через открытую дверь, несколько рассеял густой чад. И Анжелика увидела, что от самого порога до пылающего в глубине комнаты очага тянется массивный, крепко сколоченный стол, уставленный дымящимися блюдами, оловянными кубками и графинами из темного стекла. В центре стола возвышался пузатый глиняный кувшин со светлым пивом. Анжелика чуть не задохнулась от ударивших ей в нос крепких запахов.

Сидящие за столом немилосердно дымили трубками. Перед каждым стоял кубок с вином. Мелькали ножи. Энергично работали челюсти. Не отставали от них и языки. Гортанная индейская речь и громкое чавканье сливались в однообразный, монотонный гул, прерываемый время от времени, словно раскатами грома, взрывами оглушительного хохота. Затем все снова принимались за еду, и разговоры возобновлялись.

На почетном месте Анжелика увидела сагамора Мопунтука, вытиравшего руки о свои длинные, заплетенные в косы волосы, а неподалеку от него — в фетровой шляпе с золотым галуном, подаренной ему лейтенантом Фальером, — гурона Одессоника. На минуту Анжелике показалось, что она попала в индейский лагерь. Но нет, индейские вожди, как того требовал обычай, были здесь лишь почетными гостями. Хозяевами же были белые, они пировали этим осенним вечером, отмечая столь неожиданную встречу, которая волею судеб свела в этом нехоженом краю людей, пришедших с разных концов континента и в глубине души сожалевших о том, что пути их не разминулись. Несмотря на кажущуюся сердечность, они неотступно следили друг за другом, хотя внешне ничем не выдавали своей настороженности и владевших ими противоречивых чувств. Возможно, граф де Ломени-Шамбор и был искренен, говоря, что рад дружеской встрече с хозяином Катарунка, но находящегося на службе у графа де Пейрака мрачного и высокомерного испанского капитана дона Хуана Альвареса, сидевшего за столом между индейцем и французом, возмущало присутствие этих захватчиков в местах, навечно закрепленных буллой самого папы за подданными Их католических Величеств короля и королевы Испании.

Ирландца О'Коннела, с лицом, похожим на спелый помидор, тревожила мысль о том, как отнесется к вторжению канадцев его хозяин, граф де Пейрак. Трапперы-французы, пришедшие сюда с юга с караваном де Пейрака, болтая со своими старыми друзьями с берегов Святого Лаврентия, старательно избегали разговоров о том, чем они занимались прошлую зиму.

Старый охотник Элуа Маколле, который, обманув бдительность своей невестки, живущей в деревне Леви, неподалеку от Квебека, уже два месяца провел в лесу вдали от человеческого жилья, был преисполнен решимости иметь отныне дело лишь с медведями, лосями или уж в крайнем случае с бобрами, и сейчас он сетовал на то, что в Америке не осталось уединенных мест. Да, в ее лесах действительно и шагу невозможно было ступить, не встретив человека. Надвинув на лоб вязаный красный колпак, украшенный фазаньими перьями, старик мрачно курил вересковую трубку, но после третьей чарки оживился, его глубоко сидящие глаза радостно заблестели, и он подумал себе в утешение, что уж сюда-то по крайней мере за ним не явится его невестка и что вообще не так уж плохо повидать старых друзей и посидеть с ними на настоящем напеопунано — празднике Медведя, на который испокон веков собираются одни мужчины; по обычаю, медведю, перед тем как его зажарить, засовывают в ноздри щепотку табаку, а в огонь на счастье бросают немного мяса и жира. Медведя убил Пон-Бриан, ему принадлежало право, отрезав себе первый кусок, раздать самые лакомые своим друзьям. Осенью медвежье мясо особенно вкусно.

Вдруг повеселевший старик чуть не подавился костью — сплюнув, он громко выругался. Ему померещилось, что в табачном дыму перед ним выросла фигура его невестки. Нет, к счастью, это была не Сидони, но все-таки, глядя на них, на пороге стояла женщина.

Женщина на напеопунано! Какое кощунство! Откуда появилась она в этом глухом уголке Канады, куда редко спускались жители с берегов реки Святого Лаврентия и уж подавно не заглядывали те, кто обосновался на берегу океана, и, если бы время от времени не приходилось сводить счеты с кем-нибудь из еретиков Новой Англии, сюда бы, верно, так никто никогда и не забрел.

Старик забормотал что-то невнятное и отчаянно замахал руками, словно стараясь разогнать клубы дыма и густые пары маисовой похлебки. Его сосед Мопертюи остановил его: «Успокойся, старик!»

В эту минуту сагамор Мопунтук поднял руку и, указав на женщину, торжественно заговорил. Он рассказал не слишком понятную историю о черепахе и ирокезах и в заключение добавил, что эта женщина победила черепаху и заслужила право сидеть на пиру рядом с отважными воинами.

— Так, значит, теперь это уже не напеопунано — праздник мужчин, а мокушано, — проворчал старый Маколле. — Вот уж стоило, спасаясь от женской юбки, забираться в такую даль. Впрочем, всего можно было ждать от этих металлаков с озера Умбагог, они слыли самыми бестолковыми среди алгонкинов; конечно, спору нет, мало кто мог соперничать с ними в умении выследить зверя, но ведь и места-то здесь — настоящий рай для охотника, а уж бестолковы-то они были до того, что их даже не смогли научить осенять себя крестным знамением.

— Ты замолчишь, старик? — прикрикнул на него Франсуа Мопертюи, надвинув ему колпак на самые глаза. — И как только тебе не совестно оскорблять даму?

От негодования и волнения у Мопертюи даже дрогнул голос. В голубых клубах табачного дыма, чуть подсвеченная лучами солнца, проникавшими через полуоткрытую дверь, Анжелика казалась не правдоподобно прекрасной. В этой хрупкой и нежной женщине трудно было узнать не знавшую усталости всадницу, вместе с которой он проделал весь путь от самого Голдсборо. Она словно сошла с одной из тех картин, что висят во дворце губернатора Квебека, и стояла сейчас перед ними с золотистыми распущенными волосами, в ярко-малиновом плаще, положив тонкую белую руку в кружевном манжете на грубо обструганные перила.

Суровый траппер рванулся ей навстречу, но ноги плохо слушались его, табурет упал, и сам он со всего маху растянулся на полу. Потирая ушибленный нос, он на чем свет ругал предательскую водку О'Коннела. Проклятый ирландец, конечно, добавлял в нее какие-то травы, чтобы сделать ее покрепче.

Несмотря на испуг, Анжелика едва сдержала смех и, оглядевшись вокруг, подумала, что никогда еще за годы ее бурной жизни не приходилось ей видеть подобного сборища.

Де Пейрак еще не заметил ее появления. Он сидел на дальнем конце стола, у самого очага, и курил длинную голландскую трубку, беседуя с полковником де Ломени. Когда он смеялся, она видела, как сверкают его крепкие белые зубы, сжимающие черный мундштук. Его темный четкий профиль резко вырисовывался на фоне танцующих языков пламени.

Что-то в этой картине невольно вызывало в памяти образы далекого прошлого: могущественный граф Тулузский в своем Отеле Веселой Науки принимает гостей, и стол ломится от изысканных яств на золотых блюдах. Он так же сидел во главе стола, а за его спиной в огромном, украшенном фамильным гербом камине ярко пылал огонь, и отблески пламени весело играли на гранях хрустальных кубков и придавали таинственную прелесть бархату, парче, кружевам.

Какая злая пародия на те счастливые времена! Судьба словно хотела дать им понять, в какую пропасть они были низвергнуты. Если тогда их окружал весь цвет Тулузы, благороднейшие сеньоры и прекрасные дамы, то кого только не было теперь за их столом: трапперы, индейцы, солдаты, скромные офицеры, на которых жизнь в этой дикой стране, заполненная охотой и войной, таящая в себе столько опасностей, наложила свой отпечаток.

Даже у графа де Ломени, несмотря на всю его учтивость, было что-то общее с ними. Анжелика вдруг заметила, что у него обветренное лицо, хищные зубы и отрешенный, затуманенный взгляд курильщика табака.

И сам Жоффрей де Пейрак чувствовал себя своим среди этих людей. Морские штормы, погони, бесконечные сражения, схватки не на жизнь, а на смерть, ежедневная, ежечасная борьба с пистолетом или шпагой в руке за осуществление своих честолюбивых планов, за право повелевать людьми, за достижение поставленной цели, борьба с враждебными силами природы, пустыней, океаном, лесами развили в нем те черты, которые прежде лишь проглядывали за изысканностью манер знатного сеньора в скупыми и точными жестами ученого.

Анжелика отступила назад.

Но Пон-Бриан уже бросился к ней. Ему повезло больше, чем Мопертюи, он сумел удержаться на ногах и добраться до нее. Впрочем, он не был пьян. Он выпил совсем немного, только чтобы поднять настроение.

— Сударыня, счастлив видеть вас…

Он протянул ей руку, чтобы помочь спуститься по ступенькам, которые вели от порога, а взглядом уже отыскивал свободное место в центре стола. Анжелика не знала, как ей поступить.

— Боюсь, как бы индейцы не сочли мое появление здесь для себя оскорбительным. Мне говорили, что у них не принято, чтобы женщины присутствовали на праздниках…

Но сидевший неподалеку сагамор Мопунтук вновь поднял руку и произнес несколько слов. Пон-Бриан поспешил перевести их Анжелике:

— Вот видите, сударыня, сагамор повторил, что вы достойны сидеть рядом с воинами, вы победили черепаху, тотем ирокезов. И вы не должны лишать нас радости видеть вас здесь.

Он решительно освободил ей место в центре стола, бесцеремонно оттеснив капрала Дженсона, и, усадив по правую сторону от Анжелики высокого, широкоплечего красавца, сам сел слева от нее.

Действия Пон-Бриана и слова сагамора привлекли всеобщее внимание. Голоса стихли, и все взгляды обратились к Анжелике.

Она бы предпочла сразу очутиться рядом с мужем и объяснить ему причину своего прихода. Но не так-то легко было уклониться от настойчивых ухаживаний лейтенанта и его друзей. Ее сосед справа наклонился к ней, пытаясь поцеловать ей руку, но икота, которую ему с трудом удалось сдержать, помешала ему. Он виновато улыбнулся:

— Разрешите представиться: Ромен де Л'Обиньер! Впрочем, я, кажется, уже был представлен вам. Простите, но у меня путаются мысли… Если бы вы пришли чуть раньше… Но хоть я и изрядно пьян, у меня еще не двоится в глазах, и я не могу допустить столь кощунственную мысль, что на свете есть вторая такая красавица. Я уверен, вы единственная, неповторимая…

Анжелика рассмеялась, но смех ее оборвался, как только она взглянула на руки своего соседа. На левой у него не хватало большого и среднего пальцев, на правой — безымянного. Остальные были изувечены, на некоторых вместо ногтей чернела обуглившаяся кожа. Когда у переправы Саку ей представили его вместе с офицерами, она не заметила этого.

— Не обращайте внимания на мои руки, прекрасная госпожа, — перехватив ее взгляд, весело сказал Л'Обиньер. — Это память о моей дружбе с ирокезами. Я знаю, красивого мало. Но это не мешает мне нажимать на курок ружья.

— Ирокезы пытали вас?

— Мне было шестнадцать лет, когда я попал к ним в руки, отправившись как-то осенью пострелять диких уток на болота Трехречья. Вот почему меня и прозвали Трехпалым-с-Трехречья. И, видя, что она не может отвести полный жалости взгляд от его искалеченных рук, продолжал:

— Сперва они острыми краями раковин отрезали мне три пальца. Большой на левой руке подожгли. На других пальцах зубами повыдирали ногти и тоже стали их поджигать.

— И вы все это выдержали?

Это спросил Флоримон. Он перегнулся через стол. Глаза его под пышной шапкой волос возбужденно блестели.

— Я ни разу не крикнул, молодой человек! Неужели бы я доставил удовольствие этим кровожадным волкам и стал бы стонать и извиваться от боли! К тому же, крикни я хоть раз, меня бы тут же убили! А когда они увидели, что я веду себя, как подобает мужчине, они оставили мне жизнь, и я провел у них больше года.

— Вы говорите на их языке?

— Пожалуй, не хуже самого Сваниссита, великого вождя сенеков.

И он добавил, обведя взглядом всех присутствующих, словно пытаясь отыскать кого-то:

— Из-за него я и пришел в эти края.

Он был смуглолицым и черноглазым. Волнистые каштановые волосы падали на его короткий плащ из лосиной кожи, украшенный, как это было принято у индейцев, полосками цветной кожи. Расшитый мелким жемчугом индейский головной убор был сколот сзади двумя перьями. Вероятно, этот убор и делал его лицо женственным, что так не вязалось с его могучими плечами и высоким ростом.

— Вы говорите, что ищете встречи со Сванисситом, сын мой, — произнес де Ломени, — но со стороны можно подумать, что вы избегаете ее, ведь всего месяц назад он был на Севере со своими воинами. Мы узнали об этом от двух дикарей, им едва удалось спастись, когда ирокезы напали на их деревню.

— А я вам говорю, что он здесь, — возразил Л'Обиньер, стукнув кулаком по столу. — Он должен встретиться здесь с Уттаке, вождем могавков. Мы недавно схватили одного ирокеза. И заставили его заговорить. Если бы нам удалось снять скальпы с этих двух голов, от Союза пяти племен ничего бы не осталось, он бы распался.

— Ты хочешь рассчитаться со Сванисситом за свои пальцы? — усмехнувшись, спросил Мопертюи.

— Я хочу рассчитаться с ним за свою сестру, за зятя и за родных моего друга Модрея, сидящего вместе с нами за этим столом. Вот уже шесть лет, как мы охотимся за этой старой лисицей, но рано или поздно мы выследим ее… Наберись терпения, Элиасен, — обратился он к Модрею. — Они все равно не уйдут от нас.

— Когда я жил у ирокезов, — продолжал он, — Уттаке был мне братом. Не знаю, есть ли на свете человек более красноречивый, более хитрый и более мстительный, чем он. К тому же он кое-что смыслит в колдовстве, он связан с Духом Снов. Я люблю и ненавижу его. Вернее сказать, я уважаю его за ум и храбрость, но своими руками убил бы его, потому что это самое страшное чудовище, с которым может когда-либо повстречаться француз.

— Дадите вы наконец что-нибудь поесть своей соседке? — ворчливо прервал его Маколле.

— Сейчас, сейчас, не сердитесь, отец. Простите меня, сударыня. Пон-Бриан, не могли бы вы мне помочь?

— Я как раз пытаюсь отыскать в этом рагу кусок, который был бы достоин оказаться на тарелке прекрасной дамы, но…

— А, вот возьмите этот! Медвежья лапа! Нет на свете ничего вкусней для того, кто знает в этом толк. Эх, Пон-Бриан, друг мой милый, сразу видно, что ты недавно в этих краях.

— Я? Совсем недавно! Всего пятнадцать лет…

— Дайте же ей в конце концов поесть! — снова недовольно пробурчал старик.

Они придвинули к Анжелике огромное блюдо, где в янтарно-желтом жиру плавали темные студенистые куски мяса. Не боясь обжечься, Л'Обйньер запустил туда свои изувеченные пальцы. Он очень ловко отделил от мяса острые, напоминающие маленькие изогнутые кинжалы когти зверя, которые слегка размякли во время варки, и бросил их на стол.

— Наш друг Мопунтук сделает себе из них неплохое ожерелье или украсит ими набедренную повязку. Вот, сударыня, кусок, который вы сможете по достоинству оценить, не боясь при этом, что когти сеньора медведя поцарапают вам горло.

Анжелика с опаской поглядывала на куски медвежатины, которые ее соседи так услужливо положили ей на тарелку, обильно полив жиром. Она пришла сюда, чтобы поговорить с де Пейраком о своей лошади, и попала, словно в ловушку, на это пиршество. Она то и дело поворачивала голову в сторону мужа, но он сидел довольно далеко от нее, во главе стола, и как она ни старалась, из-за висевшего в воздухе табачного дыма никак не могла перехватить его взгляд или хотя бы рассмотреть выражение лица. Временами она чувствовала, что он как-то странно поглядывает на нее. Она решила быть любезной с французами, которые усадили ее рядом с собой, к тому же все они были навеселе, и она боялась обидеть их. Ей совсем не хотелось есть, но в жизни ей приходилось делать вещи куда более трудные, чем то, что ей предстояло сейчас, — отведать медвежатины, и она поднесла кусок ко рту.

— Запейте тут же вином, — посоветовал Пон-Бриан. — Иначе от жира останется неприятный привкус во рту.

Анжелика сделала глоток, и у нее перехватило дыхание.

Все сидящие за столом с напряженным вниманием следили за каждым ее движением, словно охотники, подстерегающие дичь.

К счастью, Анжелика научилась пить при дворе французского короля, и она достойно выдержала это испытание.

— Теперь я понимаю, почему индейцы называют водку огненной водой, — сказала она, придя в себя.

Раздался взрыв смеха, и в ее адрес посыпались комплименты. Затем все снова принялись за еду.

Анжелика увидела повара Октава Малапрада, он только что внес в комнату огромное блюдо жареной дичи. Вспомнив о своих друзьях Жонас, она привстала, намереваясь попросить его отнести им еды во флигель. Но Пон-Бриан, решив, что она собралась уходить, с такой силой схватил ее за руку, что она чуть не вскрикнула.

— Не покидайте нас, — произнес он умоляюще. — Я этого не вынесу.

Сидевший рядом с де Пейраком граф де Ломени заметил, что тот едва сдерживает гнев, и решил вмешаться.

— С вашего позволения, граф, — произнес он вполголоса, — я отправлюсь на помощь к госпоже де Пейрак, ее следует усадить на почетиое место. Не беспокойтесь. Беру ее под свою защиту. Постараемся избежать инцидентов… Они же все пьяны.

Анжелика вдруг увидела церемонно склонившегося перед ней графа де Ломени.

— Сударыня, позвольте мне провести вас на место, по праву принадлежащее вам как хозяйке этого дома.

При этих словах он бросил быстрый и гневный взгляд на Пон-Бриана, и тот сразу же отпустил ее. Предложив руку Анжелике, полковник весьма галантно провел ее к свободному концу стола и сам сел справа от нее. Таким образом, Анжелика оказалась еще дальше от Жоффрея де Пейрака. Теперь он сидел напротив нее, на противоположном конце стола, совсем как бывало в Тулузе. Полковник тут же распорядился, чтобы ей подали жареную индейку и тушеные овощи.

— Это блюдо должно больше прийтись по вкусу молодой женщине, только что прибывшей из Франции.

Анжелика запротестовала. В общем, мясо бурого медведя показалось ей вполне съедобным. Она была уверена, что без труда привыкнет к нему.

— Не следует без особой на то необходимости насиловать природу, — возразил граф де Ломени. — Осенью, вы в этом убедитесь сами, в этих краях много пернатой дичи, к которой привыкли мы, европейцы. Она сама идет в руки. Сударь, — обратился он к Малапраду, — госпожа де Пейрак хотела бы отправить своим друзьям во флигель ужин. Не будете ли вы так любезны позаботиться об этом?

Он приказал повару отнести им также хорошего вина. Достаточно было вмешательства полковника, чтобы Пон-Бриан сразу же отрезвел.

— Не знаю, что это на меня нашло, — жалобно прошептал он Л'Обиньеру.

— Ты просто лишился рассудка! — ответил тот ему озабоченно. — Лишился рассудка, или тебя околдовали. Будь осторожен! Кто знает, может, разговоры о дьяволе из Акадии не досужие выдумки. Эта женщина и впрямь слишком хороша… Может быть, она и есть этот самый дьявол! Помнишь, что говорил отец д'Оржеваль?..

Теперь, оказавшись рядом с полковником де Ломени, Анжелика почувствовала, что напряжение постепенно исчезает.

Как и в те далекие годы, окутанный табачным дымом, сидел Жоффрей де Пейрак напротив нее, на противоположном конце стола. И как в те счастливые времена, когда только вспыхнула его любовь к ней, она ощущала на себе его внимательный испытующий взгляд. И это наполняло ее радостью, вызывало желание блистать, нравиться, ей хотелось участвовать в разговоре. Анжелика была счастлива. Вино слегка туманило ей голову. Она позабыла о том, что привело ее сюда. Ей были так приятны галантные манеры полковника. К симпатии, которой она прониклась к нему с первой же минуты, теперь примешалось чувство доверия.

Естественность поведения, уверенность и точность жестов сочетались в нем с мягкой обходительностью, как Анжелика сразу же отметила про себя. В нем не было желания пленять женщин, рассыпаться перед ними в любезностях, расточать им изощренные комплименты. Нет, ему были свойственны то искреннее внимание и неподдельная простота в обращении, которые сразу же располагали к нему. Он был не похож на других мужчин, и это возбуждало ее интерес.

Она слушала его рассказы о северных землях, о трех французских городах, выросших на берегу реки Святого Лаврентия, о многочисленных племенах, населяющих эти края. Она спросила его, действительно ли гуроны одно из ирокезских племен, и он ответил, что это действительно так, но с незапамятных времен, после какой-то распри, гуроны покинули Священную долину, где жили их братья, и с тех пор считаются заклятыми их врагами. От алгонкинов первый французский исследователь Америки Жак Картье услышал само слово «ирокезы», что на их языке означает «настоящие гадюки».

О чем бы ни заходила речь, она неминуемо сводилась к ирокезам. Ближайшие соседи Анжелики были рады воспользоваться случаем и вступить в беседу, тема которой была им близка и, казалось, живо интересовала госпожу де Пейрак. Ее светская непринужденность покоряла их. Все сразу же решили, что ей не раз приходилось сидеть за королевским столом. Никто не сомневался в том, что она была одной из первых дам при дворе и что мужчины искали ее благосклонности. А может быть, даже принцы дарили ее своим вниманием…

Они ловили каждое ее движение, наблюдали, как, сцепив свои тонкие пальцы и изящно опершись на них подбородком, она смело и открыто смотрит в лицо своему собеседнику и как, вдруг таинственно опустив длинные ресницы, внимательно сдувает его или как с рассеянным видом берет с тарелки кусок дичи, или вдруг без жеманства, одним глотком опустошив стоящую перед ней чарку, начинает смеяться тем удивительным смехом, от которого у них захватывало дух.

Они испытывали невообразимое блаженство. Словно вместе с этой женщиной, неожиданно оказавшейся за их столом, само небо спустилось на землю, и в самый разгар зимы наступила весна, и сама красота коснулась их, этих не знающих жалости, пропахших потом людей; словно живительный бальзам пролился на их огрубевшие сердца. Они чувствовали себя героями, рыцарями без страха и упрека, людьми умными и находчивыми, и слова сами приходили на ум, когда они описывали эти исхоженные ими вдоль и поперек земли или рассказывали о выпавших на их долю испытаниях.

Л'Обиньер заговорил о Священной долине ирокезов, о залитых солнцем зеленых холмах с берестяными вигвамами, о запахе молодого маиса.

— Редко кому удается вырваться живым из этой долины… Редко кому удается вернуться оттуда, не оставив там своих пальцев…

— А мне вот удалось, — произнес Перро, показывая свои сильные руки.

— Ну, ты не в счет, ты слывешь у них за колдуна. Не иначе, ты продал душу дьяволу, дружище, чтобы выбраться оттуда живым…

— Почему одно упоминание о французах вызывает у ирокезов настоящие приступы бешенства? Может быть, это и доказывает, что они находятся во власти злых духов? — вступил в разговор один из трапперов, по имени Обертен.

— Их пугает истинность нашей веры. Посмотрите, как они изощренно жестоки с нашими миссионерами. В любую минуту, в самые жестокие морозы мы можем ожидать их нападения. Ведь они напали зимой на ваше поместье, — обратился он к Модрею и к Л'Обиньеру. — И какую жестокую резню они там учинили, не пощадив даже слуг.

— Да, все было так, — подтвердил Модрей. Его голубые глаза вспыхнули мрачным огнем, в глубине их расплавленным свинцом застыла давняя боль. — Это дело рук Сваниссита и его воинов, и они по-прежнему продолжают наводить на всех ужас. На этот раз я сниму с него скальп, прежде чем он доберется до своего логова.

— Ну а я заполучу скальп Уттаке, — добавил Ромен де Л'Обиньер.

Мопунтук поднял руку и встал. Все слушали его в почтительном молчании.

Живущие в этих местах белые научились у индейцев не перебивать друг друга и с уважением выслушивать собеседника. Казалось, все понимали речь вождя металлаков. Видя, что Анжелика тоже заинтересовалась, де Ломени склонился к ней и стал переводить слова сагамора.

— Ирокез здесь, совсем рядом. Он бродит, как голодный койот. Он хочет уничтожить Детей Зари. Мы видели его на границах наших земель. Он встал на Тропу Войны. Но белая женщина не испугалась ирокеза и сбросила его в пропасть. И теперь он потерял свою силу. И он это знает. Он запросит мира.

— Да сбудутся твои слова! — ответил Перро.

— Снова эта черепаха! — воскликнула, повернувшись к де Ломени, Анжелика.

— В тот момент я страшно испугалась. Но я никак не предполагала, что этому случаю придадут такое значение. Это и впрямь так важно?

Она отпила немного водки.

Ломени с улыбкой смотрел на нее.

— Мне кажется, вы уже понемногу осваиваетесь. Вы уже достигли того состояния, когда все эти полные ужасов истории производят не больше впечатления, чем пересуды соседей. Вы скоро убедитесь сами, что ко всему этому очень быстро привыкаешь.

— Не знаю, может быть, просто сказывается действие этого напитка, а может быть, и ваша доброта ко мне, проговорила она, бросив на него дружеский взгляд. — Вы удивительно располагаете к себе женщин. О, только не истолкуйте превратно мои слова. Я хочу сказать, что у вас особый дар, столь редкий у воина, внушать женщине доверие, вызывать у нее чувство успокоения, уверенности. Откуда у вас эти таланты, мессир де Ломени?

— Я полагаю, — ответил он без ложной скромности, — что приобрел их за годы своей службы под началом мессира де Мезоннева.