Анжелика (№11) - Анжелика в Квебеке

Анн Голон, Серж Голон

Анжелика в Квебеке

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРИБЫТИЕ

Она выбрала платье цвета лазури. Это было платье из плотного атласа, почти белого цвета, но в его складках при малейшем движении играли то бледно-голубые, то нежно-розовые отблески, неуловимые, как цвет зари.

Глядя на окна замка с корабля «Голдсборо», стоявшего на якоре вблизи Квебека, Анжелика сравнивала это платье с тем холодным утром, которое ожидало их, отражаясь теми же перламутровыми оттенками в тихих водах реки Святого Лаврентия, протянувшейся подобно спокойному озеру у подножия Квебека.

Город был также розоватого цвета. Стояла полная тишина. Сонный маленький колониальный город, затерянный посреди диких просторов Канады, казалось, выжидал, затаив дыхание.

Анжелике чудилось, что город наблюдает за ней, подстерегает ее, в то время как она, Анжелика де Сансе де Монтелу, графиня де Пейрак, стояла перед зеркалом в большом салоне «Голдсборо»; она, изгнанная из Французского королевства, заканчивала свой туалет перед приемом у господина де Фронтенака, губернатора Новой Франции, представляющего на Американском континенте все того же Людовика XIV, которого она когда-то оскорбила своей непокорностью.

Вот почему легкое беспокойство сжимало ей сердце, несмотря на то, что она делала вид, что всецело поглощена своим туалетом.

Ни за что на свете молодая женщина не хотела бы обнаружить малейшую тревогу перед теми, кто ее окружал и кто помогал ей одеваться: ее горничные, портной, Куасси-Ба — великан негр, носивший ее ящик с драгоценностями.

Но по мере того, как приближался час высадки на землю, становились все более очевидными те препятствия, которые делали эту затею безумной. Король Франции когда-то изгнал их, ее и ее мужа, графа де Пейрака. Они провели долгие годы в борьбе с этим монархом, несправедливо осужденные им из-за ревности и боязни более сильного соперника.

Даже в Новом Свете многие французы из Канады считали их союзниками Новой Англии, а следовательно, своими врагами.

Итак, пренебрегая всей этой политикой, Жоффрей де Пейрак со своим флотом, состоящим из пяти кораблей, только что прибыл к берегам Квебека, чтобы встретиться там с господином де Фронтенаком и заключить с ним добрососедский дружественный союз. Это был первый шаг на пути возвращения во Францию, и, кто знает, может быть, возвращения тех имен и званий, которых он был когда-то несправедливо лишен. Ближайшие часы должны будут решить их дальнейшую судьбу.

Анжелика думала о том, насколько по-разному ощущают себя мужчина и женщина в подобной ситуации. Ей было гораздо тяжелее переносить несправедливую враждебность, чем этому человеку, который, преодолевая наихудшие испытания, находил для себя в этом — нечто вроде удовольствия.

Он появился тотчас же вслед за внесенными для Анжелики платьями и украшениями и воскликнул: «Скорей бы начался праздник!»

Он стоял позади нее в очень нарядном атласном камзоле цвета слоновой кости, с жабо, украшенным маленькими жемчужинами. Взгляд Жоффрея де Пейрака, прикованный к отражению Анжелики в зеркале, блестел от удовольствия и восхищения. Он, казалось, был полностью поглощен последними деталями приготовления его жены перед выходом в Квебек. Но она не сомневалась, что на самом деле ему не терпелось поскорее начать «праздник», и она чувствовала себя в этот момент слегка отчужденной и даже далекой ему.

Эта попытка возвращения во Францию, пусть даже с порога маленькой канадской столицы, пробудила в ней воспоминание о ее личной борьбе с королем Франции; неумолимый монарх никогда не простит ей то, что она его отвергла.

ЖЬффрей с его флотом, его богатством, с его поселениями в Мэне был в более надежном положении.

Этим летом ему удалось привлечь на свою сторону двух влиятельных союзников из Новой Франции: господина де Виль д'Аврэя, губернатора Акадии, и интенданта Карлона.

Рассчитывая на поддержку г-на де Фронтенака, губернатора, имея уверенность в том, что главнокомандующий г-н де Кастель-Моржа не будет вмешиваться, а архиепископ останется нейтральным, можно было надеяться на доброжелательный прием в Квебеке.

Тем не менее не следовало забывать об иезуите д'Оржевале, победившем их в Акадии и имевшем большое влияние на индейские племена абенаков и алгонкинов, союзников Франции, а также на многочисленных верующих, жаждущих доказать свою преданность. Этот иезуит создал организацию, враждебно настроенную к вновь прибывшему Жоффрею де Пейраку, которые беспрепятственно обосновался в окрестностях Акадии, принадлежащей к владениям французского короля, и к тому же торговал с англичанами. Положение осложнялось еще и тем, что в прошлом году одной из верующих Квебека было видение; ей явилась очень красивая женщина, которая должна была принести многочисленные несчастья для Новой Франции.

В народе был пущен слух, что необычайная красота жены графа де Пейрака дьявольского происхождения. Можно было над этим посмеяться. Но подобный фанатизм часто приводит к войнам. Необходимо было немедленно прояснить ситуацию, чтобы избежать кровопролития.

В этой неспокойной колонии было столько партий, что поддержка одних тут же вызывала неприязнь других. Так, например, среди сторонников иезуита называли Кастель-Моржа, державшего в своих руках армию, и особенно его жену, Сабину де Кастель-Моржа, властную и сварливую, и в то же время некую Жанин Гонфарель, имевшую влияние в бедных кварталах Нижнего города. Появление Анжелики в этом чудесном платье по последней парижской моде могло бы возбудить зависть и злобу этих дам.

— Не лучше ли будет, если я оденусь скромно и незаметно, как это было в Тадуссаке? — спросила она.

— Нет, — ответил Пейрак. — Вы должны их очаровать, покорить… Народ ожидает явления. Надо ему его дать. Дама Серебряного Озера… Образ из легенды…

Итак, Анжелика понимала всю важность самых первых мгновений, важность того впечатления, которое она должна произвести на противоречиво настроенную толпу, собравшуюся на нее посмотреть.

Этим вечером Жоффрей де Пейрак и его люди либо переночуют в стенах Квебека, либо будут вынуждены убраться, их флот будет разбит и к тому же попадет в ловушку реки, скованной льдами надвигающейся зимы. Жоффрей де Пейрак все это хорошо понимал. И именно Анжелике он предназначил главную роль в своей игре. Его дерзкий план, о котором она ничего не знала, был рассчитан на то чарующее впечатление, которое Анжелика производила на всех, кто ее видел.

— Вы первая сойдете на землю, одна, притягивая к себе все взгляды. Господин де Виль д'Аврэй будет вас сопровождать. Он уже предупрежден. Вас будут также, сопровождать вооруженные люди на двух лодках: ваша охрана. Таким образом, ступив на берег, вы предстанете перед народом одна, и, видя вашу сияющую красоту, они застынут от изумления. Вы воспользуетесь этим, чтобы поставить вашу очаровательную ножку на берег Квебека подобно богине, вернувшейся из Цитеры.

Г-н де Фронтенак, губернатор, этот галантный мужчина, подаст вам руку, и, таким образом, толпа поймет, что вы являетесь всего лишь одной из самых прелестных женщин, существом абсолютно безопасным, самим воплощением женственности и очарования. И они окажут прием именно вам, а не супруге Жоффрея де Пейрака, находящейся под защитой его оружия.

И он добавил:

— Вы согласны?

Но ему не надо было ждать ответа. Сверкающие глаза Анжелики говорили ему, насколько этот план казался ей удачным и прекрасно соответствовал ее пылкой и отважной натуре.

— Мы ведь знаем уроженцев Франции, не так ли? Во Франции могут держаться неприветливо, когда вам угрожают оружием. Но никогда не оттолкнут женщину, прибывшую одну.

— А вы, что в это время будете делать вы?

— Я! В это время я… я околдую город!

Платье было очень красивым. Анжелика, несмотря на все заботы, не могла налюбоваться на свое отражение в зеркале. В этом новом платье, только что прибывшем из Парижа, она заметила некоторые новые детали. Так, например, казалось, уже больше не носят или, по крайней мере, носят гораздо меньше платье, надевающееся поверх многочисленных юбок по фасону «панье»: с приподнятым вверх подолом. Новое платье свободно спадало поверх юбки того же цвета, слегка приоткрывая ее спереди. Ткань была великолепна. Самый изысканный взгляд мог бы любоваться тончайшими переливами оттенков. Корсаж, с короткими оборками по талии, был расшит розами, а пластрон был того же муарового цвета. Декольте было отделано кружевами, закрывающими шею со спины до затылка и обрамляющими ее как драгоценность.

В этом волшебном платье Анжелика казалась сказочным существом. Ее смуглая кожа как бы излучала свет. Можно было подумать, что она светится изнутри. Она особенно тщательно подкрасила глаза, четко очертила брови. Немного румян — смесь бледной охры со слегка оранжевым тоном — едва заметно подчеркивали линию щек. С самого рассвета она провела не один час за этим занятием, и, несмотря на холод в каюте, ей было тепло от усердия. С тех пор, как ей пришлось вести жизнь, полную приключений, она слегка растеряла тот опыт, который был у нее, когда ей приходилось краситься каждый день перед появлением при дворе короля…

Наконец она закончила, и, судя по тому взгляду, который устремил на нее Жоффрей де Пейрак, результат был вполне успешным. Темные глаза графа сверкали от удовольствия, а на губах его появилась нежная полуулыбка.

Это была вновь та самая Анжелика, встреченная им в Версале светская придворная дама, которую возжелал король. Но это не огорчило его. С тех пор как он вновь обрел Анжелику, он узнал и полюбил все стороны ее характера. Она часто удивляла его, иногда тревожила, но еще чаще очаровывала своей изменчивой натурой, не бывшей, однако, в противоречии с самой собой.

Он протянул руку и легонько коснулся пальцами ее обнаженной шеи.

— Это восхитительное декольте прекрасно дополнили бы бриллианты. — Но затем возразил:

— Нет! Жемчуг. Он более нежный.

Повернувшись к ларцу с драгоценностями, который держал негр Куасси-Ба, он выбрал ожерелье из трех нитей жемчуга.

Эта сцена, отраженная в большом зеркале, напомнила им подобную же сцену, которая происходила много лет тому назад во дворце в Тулузе. Они были уверены, что обоим пришло на память одно и то же: Тулуза,

— Тогда вы еще не любили меня, — сказал Пейрак. — Как это было давно. Вы заставляли меня так сильно страдать. Но, черт возьми, я все равно добился бы, в конце концов, вашей любви. И я хотел, чтобы вы полюбили меня сами, а не потому, что я был вашим мужем. Да и теперь я хочу того же.

Они смотрели на город, и у обоих было предчувствие, что эта попытка возвращения во Францию, может быть, предоставит им возможность восстановить все то, что они потеряли. Наконец-то они смогут прекратить блуждания по морям и лесам. Они вновь смогут занять свое место в обществе, среди равных себе.

Обняв ее за плечи, граф тихо спросил:

— Вы боитесь?

— Немного.

И так как она слегка вздрогнула, он добавил:

— Вы замерзли. Я прикажу подать ваш плащ.

Внести плащ было не таким простым делом. Дельфина, юная камеристка, позвала на помощь Генриетту и Иоланту, а также портного и Куасси-Ба. Плащ был сделан из белого меха на подкладке из тонкой шерсти и белого атласа с широким капюшоном, вышитым по краям золотом и серебром. Они внесли его, стараясь не касаться половиц, так как пол корабля нельзя было назвать абсолютно чистым.

Жоффрей де Пейрак разглядывал Анжелику, стоящую перед зеркалом.

— Чего вы страшитесь, любовь моя? Неудачи? Неужели вы не знаете, до какой степени вы очаровываете всех, кто с вами встречается? Неужели вы не осознаете, какими чарами вы обладаете? Поверьте мне, они сильны, как никогда. Я испытал их на себе. Пытаясь понять, в чем состоит их секрет, я пришел к выводу, что вы в самом деле владеете магическим даром овладевать сердцами. О! моя дорогая, моя прекрасная! Вы, которая сумела покорить меня, будьте же уверены в своей победе над всеми остальными…

В этой тираде, произнесенной на манер трубадуров Лангедока, чувствовалась столь сильная страсть, что Анжелика невольно улыбнулась. В самом деле, она не могла не признать, что обладает тем даром, который она столько раз испытывала на мужчинах и который она то благословляла, то проклинала.

Жоффрей был прав, что напомнил ей об этом. Пришло время опять стать той Анжеликой, которая, несмотря ни на что, всегда одерживала победу.

Она выйдет навстречу этой толпе, и она не разочарует ее. При виде ее красоты улягутся страхи и успокоится ненависть.

Она коснулась одной из сережек, чтобы увидеть, как заиграют бриллианты у ее лица. Это было очень красиво. Она поправила несколько прядей своей прически тем обычным жестом, который бывает почти у всех женщин перед тем, как они должны предстать перед взорами публики. Магический жест. Знак самосозидания, самовоплощения, уверенности в себе самой, в своей красоте.

Улыбнувшись своему отражению в зеркале, Анжелика почувствовала, что успех несомненен.

Слуги внесли ее белый плащ, держа его как знамя, за четыре конца. Граф де Пейрак сам накинул его на плечи Анжелики, расправив складки и надев капюшон на ее блестящие волосы. Можно было подумать, что он готовит ее к военным действиям, главным оружием в которых будет женское очарование. И это оружие должно будет сегодня завоевать для него Квебек.

Дельфина поднесла Анжелике гребенку и заколки.

— Мадам, должна ли я сопровождать вас? — спросила девушка. — У меня шкатулка с вашими туалетными принадлежностями.

— Нет, не нужно. Я не хочу, чтобы вы подвергались опасности.

Жоффрей вмешался в их беседу:

— Мадемуазель, ваша забота заслуживает похвалы. Но сейчас я бы не хотел, чтобы вы были на… передовых позициях. Вы отправитесь на «Рошле», где находятся также дети, с Иолантой. Там вы получите все указания и в нужный момент сможете присоединиться к нам, чтобы принять участие в празднике.

Покорившись, девушки оставили все предметы, забота о которых была им поручена, и покинули Анжелику, сопровождаемые одним из матросов с «Голдсборо», который должен был их охранять.

Анжелика услышала, как граф шепнул Куасси-Ба:

— Приведи сюда господина де Кастель-Моржа.

Она вздрогнула. Г-н де Кастель-Моржа, полковник, главнокомандующий войсками Новой Франции, который, несмотря на свое гасконское происхождение, был их заклятым врагом, находился на борту корабля? Что это означало ?

Она все поняла, увидев на пороге вместо вспыльчивого, неотесанного, с дурными манерами и дурным характером полковника-губернатора его сына, молодого Анн-Франсуа, обладающего прямо противоположными качествами. Гасконская кровь, текущая в его жилах, проявлялась лишь в живости его характера, во вкусе к любовным приключениям, к поэзии, к радостям жизни. Худощавый и высокий, с черными глазами, смуглым цветом лица и сияющей улыбкой, он был похож на Флоримона, как родной брат, и неудивительно, что они подружились, когда случай свел их на берегах Нежных Матушек, как тогда называли Большие озера.

С индейской повязкой на лбу, расшитой жемчугом, в одежде из замши, но дополненной кружевным жабо, завязанным кое-как, что было, по его мнению, достаточно, чтобы выглядеть элегантно, он являлся ярким примером той пользующейся полной свободой молодежи, которая вырастала в колониях подобно еще невиданным плодам.

Он поклонился с вежливостью молодого сеньора и склонился в еще более глубоком поклоне перед Анжеликой. Его горящие глаза не скрывали восхищения, произведенного ее видом. Он замер перед ней и, казалось, с трудом оторвал от нее взгляд, чтобы вновь повернуться к Пейраку в ожидании объяснения причины его приглашения на корабль.

Граф рассматривал его с симпатией и снисходительностью. Глядя на них, стоящих друг перед другом, юнца и авантюриста с седеющими висками, было удивительно и даже трогательно видеть, как много общего было у людей, рожденных Аквитанией.

— Милостивый государь, — сказал Пейрак, — я слышал, что вы были пажом при французском дворе в течение нескольких лет…

— Это правда. Я состоял на службе у госпожи Валансьен, подруги моей матери, я носил ее шлейф. А затем, когда мои родители уехали в Новую Францию, я поступил на службу к госпоже де Тоннэ-Шаранте. Но когда три года тому назад господин де Виль д'Аврэй, приехав в Сен-Клу, чтобы передать мне весточку от родителей, увидел, как я скучаю без моей матери, он добился того, чтобы я уехал с ним в Квебек. И я не жалею об этом! — с жаром воскликнул молодой человек. — Жизнь гораздо интереснее, когда можешь разгуливать на свободе, чем когда ты должен прислуживать знатным дамам, будь то хоть сама принцесса.

— Ах, да, все это хорошо. Но сейчас настал момент вспомнить то, чему вас обучили. Госпоже Пейрак нужен паж, чтобы сопровождать ее сегодня и оказывать многочисленные услуги во время приема, который, возможно, будет весьма утомительным. Я еще могу добавить, что выбрал вас, так как вы известны своей храбростью, ловкостью и любезным обхождением. Вы также хорошо знаете жителей Квебека. Вы сможете, если понадобится, оказать помощь той, которую сопровождаете. Чувствуете ли вы себя готовым выполнить эту миссию?

Выражение лица Анн-Франсуа показывало, сколь счастлив он был, получив столь неожиданный шанс сыграть свою роль в судьбе Анжелики, которой он восхищался все более и более с того момента, когда высадился в Тадуссаке.

Не заботясь особенно о своем костюме, подходящем более для охоты в лесу, Анн-Франсуа подробно осведомился о том, кто будет сопровождать Анжелику, тщательно изучил содержимое ящика для драгоценностей, который был сделан из черепахи и инкрустирован золотом, а в крышке было встроено зеркало. Он проверил наличие всех гребней и щеток, коробочек с румянами. Достаточно ли было булавок? Имелся ли флакон с ароматическими солями на случай обморока, кружевные надушенные платки и так далее.

По всему было видно, что он прошел хорошую школу пажа у знатных французских дам. В сочетании с его красивыми глазами, его грацией, его индейским костюмом, та серьезность, с которой он принялся за свои новые обязанности, производила очаровательное впечатление. Он сказал, что должен дать указания Нильсу и Тимоти; которые будут поддерживать края плаща Анжелики, и, что если г-н и г-жа де Пейрак больше не нуждаются в нем, он будет их ждать на мосту. И он вышел, унося с собой черепаховую шкатулку. Анжелика хотела взглянуть на ожерелье Вампума, которое весной подарил ей Уттаке, вождь племени ирокезов, в знак союза между ними. Она верила, что оно принесет ей удачу.

Чтобы открыть шкатулку, где оно лежало, пришлось потревожить кота, устроившегося на ней. Этот кот, сопровождающий ее в плавании на «Голдсборо», неодобрительно относился ко всей этой суете, нарушившей спокойное течение его дней. Он притворялся, будто крепко спит. Разбуженный, он потягивался с недовольным видом, глядя, как Анжелика вынула из шкатулки ожерелье из маленьких белых и голубых раковин, предмет, которому традиции индейцев приписывают силу талисмана.

Ожерелье Вампум считалось равноценным золоту и серебру. То, которое вождь ирокезов подарил Анжелике, было неоценимо. Оно символизировало истинный мирный договор.

Уттаке, вождь пяти ирокезских племен, считался самым свирепым врагом Новой Франции. Но его союз с Жоффреем де Пейраком и Анжеликой, которые также были французами, слегка смягчил его нетерпимость по отношению к белым людям в Канаде.

Воодушевленная новой уверенностью в победе, Анжелика положила Вампум на место. Она сказала коту:

— Радуйся, малыш, этим вечером ты будешь в Квебеке и сможешь побродить по улицам настоящего города.

Приключение начиналось.

Она еще раз взглянула на Жоффрея де Пейрака, ее любовь, ее супруга, который в очередной раз затевал немыслимое, шел на тот крайний риск, который мог привести либо к победе, либо к поражению.

— Как он велик! — сказала она себе. — И почти непонятен, так он отличается от всех других. Но он не может не победить… Всегда и во всем.

Сегодняшний день был днем возрождения. Анжелика оперлась на предложенную им руку.

— А теперь вперед, мадам, вперед! Квебек ждет нас.

Ее охватил холод, как только она вышла на палубу. Вокруг все шумело. Звуки корабля смешивались с шумом города и усиливались эхом в скалах.

Почему в салоне «Голдсборо» ей казалось, что повсюду царит тишина? Гул звонивших колоколов был подобен дыханию океана из приложенной к уху раковины.

Туман сгущался, и в нем скрывалась часть берега, но все равно было видно, что повсюду у причала стояло множество самых разнообразных судов, рыбачьих лодок, пробковых и деревянных.

Жоффрей де Пейрак сопровождал Анжелику по верхней палубе. Он вел ее под руку, и ей вдруг пришла в голову мысль, что ему пришлось выдержать жестокую борьбу с самим собой, чтобы поручить ей выполнить эту миссию, где она будет подвергаться опасности вдали от него.

Они остановились возле большого серебряного подноса, приготовленного метрдотелем и его помощниками. Он был уставлен серебряными и хрустальными кубками, в которых был либо ром, либо тот душистый и прозрачный крепкий напиток, изготовляемый голландцами из плодов можжевельника.

— Прощальный бокал! — объяснил Жоффрей де Пейрак. — Пусть выпьет каждый из моих сподвижников, начиная юнгой и кончая самой прекрасной посланницей на землях Америки.

— Я предпочла бы стакан воды, — сказала Анжелика, обнаружив, что у нее пересохло горло и что она не может произнести и двух слов.

Ей тут же принесли воды. Она жадно выпила ее и вздохнула с облегчением.

— Теперь мне лучше. Что же вы хотите, я стала похожа на индейцев. Лишь ключевая вода возвращает мне силы.

Она поняла по взгляду Жоффрея, что ему страстно хотелось заключить ее в объятия и покрыть поцелуями.

— Вы прекрасны! Это будет триумф! Они не смогут стрелять в женщину, которая выступает как королева в своих самых лучших одеяниях. В самый первый момент они будут поглощены разглядыванием вашего туалета, драгоценностей, прически, и… партия будет выиграна! Спектакль будет развиваться и продолжаться по нашему сценарию. Ничто не сможет его нарушить. В этой маленькой столице Новой Франции не такой уж большой выбор развлечений.

— Да, мне тоже радостно. Игра будет трудной, но я не чувствую больше никакого страха.

— Несомненно! Страх останется со мной, — сказал граф и одним глотком опорожнил кубок с ромом.

Она снова почувствовала, что он тревожится за нее, но тем не менее не сомневается в ее успехе.

Затем он надел на свои развевающиеся по ветру волосы черную фетровую шляпу с белым пером, прикрепленным бриллиантовой пряжкой, и старательно натянул кожаные перчатки с крагами, отделанными кружевом.

— Я сейчас покину вас, мадам, и начну те обходные маневры, о которых я вам говорил. Благодаря туману, закрывающему устье реки, я высажусь на берег и, пройдя вдоль него, достигну кварталов Нижнего города и вскоре присоединюсь к вам в порту с флейтами, барабанами и трубами. Не беспокойтесь о детях, они в безопасности на «Рошле». Он плавает вдали от берега и приблизится, как только все наши войска высадятся. Сигналом «Голдсборо» будет предупрежден о том, что опасность миновала, и в этот момент вы сядете в специальную лодку, которая доставит вас в Квебек.

В то время как они разговаривали, их глаза продолжали спрашивать и отвечать. Их сердца продолжали свой диалог:

— Я тебя люблю… ты существуешь… ты прекрасна…

— Я тебя люблю… ты существуешь, я чувствую себя более красивой, более сильной…

— А выигрыш, — прошептала она, — каков выигрыш в этой игре, смысл всего этого риска? Добиться справедливости от короля Франции? Или же взбунтовать против него преданный ему народ? Это безумие, это нереально. Мы боремся, бьемся, но скажи мне, каков смысл всего этого?

— Тот же, что и для всех, — ответил он весело, — жить, побеждать на этой проклятой земле, где существует так много чудесного. Жить как можно лучше. Бороться, чтобы жить. Беречь не силы, но оберегать людей от кровопролития и жестокости. Конечно, то, что нас примут в Новой Франции, это абсолютно незаконно. Но приближается зима. В течение долгих месяцев с Францией не будет никакой связи. Нас поддерживают миролюбивые силы. Моя переписка с Фронтенаком приносит свои плоды.

— Но у вас ведь есть еще один союзник, вы мне говорили об этом?

— Тише! — сказал Пейрак. — Мой союзник тем сильнее, чем меньше о нем знают. Но мало-помалу все раскроется. Сейчас уже достаточно того, что губернатор открыто выступает на нашей стороне. Он рискует, что король узнает об этом. А каково отношение короля к нам? Мы еще этого не знаем.

— Ну пока что, во всяком случае, наш выигрыш уже в том, что мы, изгнанники и бродяги, сможем провести зиму в Квебеке, на земле Франции, среди своих соотечественников. Что может быть чудеснее?

Поцеловав ей руку, он сказал:

— Не беспокойтесь обо мне, речь идет только о ВАС, о ВАШЕМ триумфе, Маркиза Ангелов.

Она рассмеялась, услышав вновь этот ее прежний титул — Маркиза Ангелов. Ее удивило и обрадовало то, что он назвал ее тем именем, которое ей дали в парижском преступном мире. Маркиза Ангелов!

Глядя на город, который издали походил на какой-нибудь маленький французский городок в Нормандии или Бретани, она почувствовала связь между своим прошлым и настоящим.

Игра началась. Каждому была отведена его роль. Анжелика ждала прибытия маркиза де Виль д'Аврэя.

Вблизи Квебека находился только их флот. Пять хорошо оснащенных кораблей, с бортовыми ограждениями на каждой палубе; отверстия в бортах скрывали черные глаза пушек. Город был беззащитен перед этим флотом. Наступающая зима отрезала его от окружающего мира и оставляла их вдвоем, друг против друга: французов из Квебека и французов, которыми командовал Пейрак. Квебек возвышался перед ними, весь состоящий из высоких белых домов с островерхими крышами, теснящих друг друга, карабкающихся вверх и громоздящихся до самой вершины горы Рок.

В нем было много зелени; деревьев, фруктовых садов, расположенных террасами на разной высоте, соединенных лестницами, узкими тропинками, едва заметными дорогами.

На самой вершине, возвышаясь над остальными домами и дворцами, располагались собор, семинария, иезуитский колледж, монастырь урсулинок, замок Св. Людовика. Их островерхие колокольни, шпили и кресты как бы венчали город ажурной короной.

Было нечто совершенно особенное в этом городе на краю земли.

Три или четыре маленькие ветряные мельницы, видневшиеся то здесь, то там, придавали общему ансамблю некоторую простоту и уют. Одинокий силуэт большого деревянного креста четко вырисовывался над мысом Диамант.

***

Маркиз де Виль д'Аврэй возник перед Анжеликой совершенно неожиданно.

— Не хотите ли посмотреть в мою подзорную трубу? — спросил он и добавил, поворачиваясь во все стороны:

— Как вы находите мой костюм? Он великолепен, не правда ли?

— Он превосходен. Но я также жду от вас комплиментов моему платью… Вы мне ничего не говорите.

— Что тут говорить! Вы восхитительны… нет слов. Я так взволнован, так рад, что буду сопровождать вас. Вы будете встречены овациями. Посмотрите на эту толпу. Она уже не может сдерживать свое возбуждение, ожидая вас.

Действительно, город сверху донизу был заполнен людьми и походил на гигантский муравейник.

Анжелика настроила подзорную трубу и разглядела набережную, черную от заполнявшей ее толпы, и на переднем плане силуэты офицеров в парадных мундирах, дамы в придворных туалетах с веерами в руках.

Ее ждали, несомненно, вместе со всеми почестями и торжеством, с каким ждут самых высокопоставленных гостей, а не врагов или каких-нибудь подозрительных иностранцев.

Анжелика была крайне взволнованна. Она уже давно не видела такого большого собрания людей, состоящего исключительно из французов.

— Они, кажется, довольны.

— Они счастливы. Можете мне поверить.

— А как же военный губернатор, господин де Кастель-Моржа? — осведомилась она.

— Он смирился. Губернатор взял с него обещание, что он ничего не предпримет против вас. Смотрите, я вижу его в мою подзорную трубу! Вот он, рядом с господином де Фронтенаком. Он раздражен, но не подает виду.

— А… отец д'Оржеваль? Его вы видите?

Среди толпы было множество черных сутан. Виль д'Аврэй принялся внимательно их рассматривать, затем покачал головой,

— Нет! Я не вижу его. Он, должно быть, где-то позади.

Виль д'Аврэй продолжал рассматривать толпу и, наконец, воскликнул:

— А, вот он! Вот он! Я же знал, я говорил вам! Посмотрите вон туда, справа, возле группы офицеров. Я вижу его… Этот священник в черном. Помните, я говорил вам, что он доберется раньше меня и будет ждать меня на молу.

— Кто же? Отец д'Оржеваль?

— Да нет, что вы. Мой капеллан, — торжествующе заявил маркиз. — Вы помните его. Это господин Дажене, который был со мной на «Голдсборо», но отказался следовать в глубь французской бухты, предпочтя добраться до Квебека по земле. Ах, я же говорил вам, что он способен добраться сюда раньше меня. Ха-ха! Вот что делает Акадия с сорокалетним человеком, привыкшим лишь к книгам и молитвам, лесного путешественника, с каноэ за спиной. Я же говорил вам: эта страна превращает людей в безумцев.

Анжелика рассмотрела в подзорную трубу силуэт величественно стоящего священника и вспомнила, что мельком видела его на «Голдсборо». Он дожидался своего покровителя, стоя в толпе на набережной, и трудно было представить, что этот человек прошел пешком почти триста лье сквозь труднопроходимые и опасные места.

Квебек походил теперь на дерево, увешанное плодами. Не было ни одного окна, из которого не выглядывала бы чья-нибудь голова.

На стенах крепостного вала сидело множество людей. За пределами города простиралась широкая зеленая долина, которая теперь была рыжеватого оттенка и, казалось, шевелилась. Это были племена индейцев, союзников и друзей Франции.

Виль д'Аврэй вновь обратился к Анжелике:

— Безусловно, я предоставлю в ваше распоряжение мой портшез, когда вам нужно будет подниматься в собор на торжественную мессу. Мой портшез самый комфортабельный в Квебеке.

И добавил:

— Не опасайтесь ничего, под моей защитой вы неприкосновенны. Вот увидите.

И он удалился, прокладывая себе дорогу среди снующих взад-вперед людей на палубе «Голдсборо». Матросы выглядели великолепно в своей нарядной форме из белой ткани, в голубых с золотом головных уборах.

Нильс Аббаль, светловолосый швед, и Тимоти, маленький негр, подошли к Анжелике, готовые нести шлейф ее плаща. Оба были одеты в сюртуки из красной ткани, украшенные вышивкой, белые чулки и туфли с атласными бантами и серебряными пряжками.

Виль д'Аврэй снова подошел к ним, бледный и взволнованный.

— Одна вещь разбита, это ужасно.

— О какой вещи шла речь? Может быть, о пушке?

— Моя фаянсовая походная печь!

Его досада еще усилилась, когда он увидел Тимоти в его багряной ливрее.

— Как! Вы отказались отдать мне в пажи этого негритенка, а себе вы его взяли!

Анжелика начала ему объяснять, что это лишь временно, чтобы доставить удовольствие маленькому негру, но Виль д'Аврэй уже снова был занят другим. Беседуя через борт с жителями Квебека, он узнал более приятную для него новость.

— Я только что узнал, что моя служанка вернулась из своей хижины в Сан-Жозефе. Она видела сон о моем скором возвращении в Квебек и поспешила приготовить дом к моему приезду. Держу пари, она приготовила нам жаркое из куропаток, какое вы никогда не пробовали. Ах, Анжелика! Уже этим вечером вы будете ужинать в моем доме в Верхнем городе и смотреть, как ночь спускается на Св. Лаврентия. Я надеюсь, что вы меня будете часто приглашать ко мне домой?

— Может быть, ваша служанка будет разочарована, узнав, что вы уступаете нам ваш дом, а сами отправляетесь в Нижний город?

— Она сделает все, как я прикажу. — Он вновь посмотрел в подзорную трубу.

— Я хотел бы показать вам отсюда мое жилище, но деревья соседнего сада закрывают его. Но, во всяком случае, я вижу часть крыши и трубу, из которой идет дым. Жизнь прекрасна.

Время от времени маркиз де Виль д'Аврэй и Анжелика бросали тревожные взгляды в сторону устья реки в том направлении, куда скрылись лодки графа де Пейрака. Легкий туман по-прежнему мешал видеть все, что там происходило.

— Чего мы ждем? — спросила Анжелика.

— Сигнала, который они должны нам дать. Но пока, возможно, они считают, что туман слишком плотный.

Почти в этот самый момент туман начал понемногу рассеиваться, и в устье реки стал виден затонувший корабль.

— Что это за жалкое сооружение?

— Это «Сан-Жан-Баптист», старая калоша, которую мы не раз спасали во время разлива Св. Лаврентия. Было сделано все возможное, но он в слишком плачевном состоянии, и вчера вечером почти развалился, дал течь и теперь торчит в устье. Но этот инцидент нам на руку. Наши яхты «Дезерэ» и «Рошле» помогали спасать пассажиров. Они приняли на борт тех, кто особенно промок, и среди них господина де Барданя, посланника короля, и его офицеров. Теперь все они являются нашими заложниками. Но г-н де Пейрак не воспользуется этим. Я восхищаюсь его политической мудростью. Эта история со спасением утопающих позволила ему укрепить позиции в Квебеке. И когда он прибудет и присоединится к нам, в его свите будут почетные гости, спасенные им, и среди прочих — посланник короля Франции.

В это время молодой человек с длинными волосами, перехваченными на индейский манер повязкой с жемчугом, в куртке с бахромой, стремительно приблизился к ним и встал рядом с Анжеликой. Он был выше ее на голову. В руках он держал черепаховую шкатулку, инкрустированную золотом с видом волхва, приносящего дары.

— Анн-Франсуа! — вскричал Виль д'Аврэй. — Что вы здесь делаете, друг мой?

— Господин де Пейрак поручил мне сопровождать мадам де Пейрак, — гордо произнес юноша.

— Как! Сопровождать ее! Но это мне было поручено ее сопровождать!

— Не слишком ли это много, двое защитников?

— Что за вздор! Я один способен защитить ее. Вы, несомненно, лжете. Вам ничего не поручали. И вы выглядите нелепо в ваших индейских лохмотьях.

— Мне поручено нести ларец с украшениями госпожи де Пейрак.

— В подобном одеянии! Что за маскарад! Вы не в состоянии одеться так, как подобает человеку вашего положения, и вы осмеливаетесь находиться рядом с самой прекрасной в мире женщиной… Это невозможно!

— Сигнал! — вскричала Анжелика, которая только что увидела, как в небе прочертила след ракета, подобно падающей звезде.

— Сигнал! — повторил Виль д'Аврэй. — Это знак для нас.

И тотчас же, сознавая всю важность момента, он забыл о ссоре.

— Садимся в лодки! Идемте, Анжелика. Пажи, вы готовы? Придерживайте края плаща. Вот так… Что же касается тебя, Анн-Франсуа, отодвинься на задний план и не пытайся занять мое место, иначе я сверну тебе шею.

Выпятив грудь, привстав на каблуки, маркиз де Виль д'Аврэй взял Анжелику за руку, вытянув ее вперед и так высоко, как если бы он собирался танцевать павану на балу во дворце, и так они пересекли палубу и подошли к трапу.

Внизу, ожидая их, качалась лодка. Сначала в нее переправили обоих пажей. Затем шевалье де Вовенар, извинившись за то, что он идет впереди нее, подал Анжелике руку, чтобы помочь ей спуститься в лодку. Корабль слегка качало, платье и плащ цеплялись за поручни, и Анжелика была рада, что может опереться на надежную руку акадийского сеньора. Ее ободряло и согревало то, что она окружена канадскими и акадийскими друзьями, которые не боятся на глазах у всех оказывать ей высочайшее уважение.

В лодке она предпочла стоять, так как вода была спокойная, а ее слишком пышный туалет не позволял ей устроиться поудобнее.

Она благодарила небо за то, что погода стояла благоприятная. Все было бы совсем иначе, начнись в это время дождь или снежная буря, ветер и большие волны. Под этим ясным небосводом все, казалось, способствовало ее удаче. Посмотрев на небо, она увидела стаю летящих диких гусей. Последние… Выделяясь четким кликом на фоне ясного неба, они летели, вытянув шеи и пронзительно крича, и в этих криках Анжелике почудилось приветствие. Она подумала, что это знак удачи. Но тут же у нее в памяти возник мягкий голос, который ей шептал: «Я научилась ненавидеть море, потому что вы его любите, а также полет птиц, из-за того, что вы находите его красивым…»

Эти слова, полные ненависти и безумия, произнесенные когда-то Амбруазиной-Демоном, напомнили ей, что, кроме друзей, существуют и враги, которые еще не сложили оружия.

Неужели даже мертвая, эта женщина может ее преследовать и приносить несчастье?

Г-н де Виль д'Аврэй спустился в лодку вслед за Анжеликой и занял свое место рядом с ней. Гребцы подняли свои тяжелые весла. Как и весь экипаж корабля, они были одеты в белое и голубое с золотом, с пистолетом у пояса. В соседней лодке, которая должна была следовать за ними, шесть матросов, вооруженных мушкетами, дополняли охрану.

Анжелика, стоя впереди, смотрела на Квебек. Теперь ей уже хотелось поскорей начать действовать, завоевывать новых друзей, испытывать силу своего очарования на тех, кто был настроен против нее. И именно она первая увидела, как над вершиной Рока, подобно гигантскому цветку, заклубился белый дым.

— Тревога! — вскричала она.

Затем они услышали глухой звук пушечного выстрела. И одновременно совсем рядом просвистел снаряд.

Они ощутили страшный толчок. Гигантский водяной столб возник, как по волшебству, у носа «Голдсборо», достиг своей высочайшей точки и низвергнулся с шумом водопада. Подхваченный этой страшною волной, юный Анн-Франсуа, стоявший у трапа, был сорван со своего места и, пролетев над их головами, упал невдалеке от лодки в воды Св. Лаврентия, прижимая по-прежнему к груди черепаховый ларец с драгоценностями.

Бушприт был сорван. Совсем немного не хватило снаряду, пущенному с высот Квебека, чтобы уничтожить и корабль, и лодку со всеми, кто там находился.

«Голдсборо» с необычайной скоростью уходил от линии огня.

Лодка была поднята громадной волной, и матросы отчаянно гребли, чтобы уйти подальше от корабля.

С шумом и скрежетом приоткрылись бортовые люки «Голдсборо», обнаруживая черные дула пушек.

— Ну вот и все! Это война, — подумала Анжелика, вне себя от гнева и досады. — О! Как это глупо!

Ее качнуло назад, потом вперед, и, едва не упав, она вцепилась в борта лодки. Виль д'Аврэй, напротив, выпрямившись, кричал господину д'Урвилю, командующему боевыми действиями на «Голдсборо»:

— Не стреляйте в этом направлении! Вы разрушите мой дом. Цельтесь левее, по дому Кастель-Моржа, военного губернатора, этого подлеца и предателя. Видите, вон там, там! В том углу над часовней Семинарии. Дом с шиферной крышей. Стреляйте! Разрушьте его!

Покрывая шум криков и приказов, раздался голос графа д'Урвиля:

— Огонь!

Оглушительный залп загрохотал в скалах, и воздух наполнился едким дымом. «Голдсборо» маневрировал с развернутыми парусами. Другие суда флота приблизились к нему, чтобы выстроиться рядом. Желтоватый дым, наполненный громыханием орудий и криками людей, пришел на смену прекрасному и тихому утру, и стая диких гусей повернула в испуге назад. Тревожась за юного Анн-Франсуа де Кастель-Моржа, Анжелика высматривала его на поверхности воды. Умел ли он плавать? Наконец она заметила его и крикнула, чтобы ему оказали помощь. Плавать он умел, но ему мешала тяжелая замшевая одежда. Наконец индейское каноэ подобрало его, а затем он был пересажен в рыбацкую лодку.

Ждали других выстрелов, других залпов, но эхо смолкло, и больше ничего не последовало. Все, что произошло, было подобно короткой и безумной конвульсии. Медленно рассеялся дым, вновь появилось солнце и осветило город, как никогда кипящий от возбуждения.

И тогда они заметили, что их шлюпка, сбившись с курса, отдалилась от лодки с вооруженной охраной. Подхваченные сильным течением, они неумолимо приближались к набережным Нижнего города, немного выше Королевской площади, где их ждали официальные лица.

Люди, стоявшие на набережной, глядели на них во все глаза, разинув рты от изумления. Слышались возгласы:

— Вот так да…

Гребцы тщетно пытались развернуться, сильное течение несло их вперед.

— Тем хуже, надо причаливать, — решила Анжелика.

— Но это квартал складов и сараев, — сказал Виль д'Аврэй.

— Это Квебек! И я приехала, чтобы высадиться в нем.

Она выпрямилась в своем королевском наряде. Солнце переливалось в ее драгоценностях. Шлюпка очень быстро приближалась к причалу. Анжелика уже могла различать лица. По большей части они выражали глубокое изумление. Анжелика поняла, что эти бедные люди из кварталов Нижнего города надеялись лишь мельком увидеть то зрелище, которое предназначалось для официальных лиц. Теперь же они не могли поверить, что вдруг очутились в ложах на лучших местах. Ко всему, в этом захолустном углу Нижнего города должны были находиться те, кто относился к ним враждебно, не одобряя политику губернатора, кто готов был видеть в них пособников дьявола и союзников их злейших врагов — англичан.

Вот почему Виль д'Аврэй был взбешен. Вместо того, чтобы участвовать в торжественном спектакле, где ему была отведена прекрасная роль, он вынужден высаживаться среди врагов, в жалком и опасном захолустье.

— Плебеи! Плебеи! — ворчал он. — Что за несчастье!

Но Анжелика была счастлива видеть, как быстро они приближаются к причалу Квебека, с удовольствием разглядывала плотную толпу на набережной, которая, вытаращив глаза, смотрела на подплывающую лодку. Напрасно Вовенар, стоя впереди, кричал:

— Ловите трос! Сборище идиотов! Ловите Трос!

Никто не пошевельнулся.

В конце концов кто-то подхватил пеньковый трос, брошенный с лодки, и они причалили.

Лодка слегка ударилась о сваи маленького подгнившего мола, увязнувшего в тине. Виль д'Аврэй выпрыгнул из лодки, и как только кончик его атласного башмака коснулся сырого дерева дебаркадера, к нему вернулся весь его энтузиазм.

Он протянул руку Анжелике, и с помощью пажей, придерживающих ее плащ и ее прекрасный переливающийся наряд, она, в свою очередь, ступила на берег. Чувство победы и счастья тут же овладело ею. Она достигла Квебека. Она наконец-то в нем. В Тадуссаке они вновь ступили на землю Франции.

Но в Квебеке, столице колонии Новой Франции, они вновь обретали Королевство и почти что Версаль, и за фасадами этих каменных домов, возведенных на земле Америки, был облик вездесущего короля Франции, того короля, который любил ее, которого она отвергла, который ее изгнал, Людовика XIV, Короля-Солнца, который был, несомненно, самым великим королем во всей вселенной.

Кто бы ни были эти люди: мошенники или честные, плебеи или знатные сеньоры, те, кто ждал ее здесь на набережной, были французы, как и она, той же расы, тех же корней, говорящие на том же языке, и более того, большинство из них были уроженцами западной Франции, куда входила и ее родная провинция Пуату.

Все эти чувства и мысли о том, что она в своей стране, среди своих, наполняли ее огромной радостью.

И эта радость сияла у нее на лице.

Виль д'Аврэй, входя в ситуацию, встал рядом с Анжеликой, вытащил шпагу и, взмахнув ею театральным жестом, воскликнул:

— Друзья мои, я, маркиз де Виль д'Аврэй, возвращаясь в наш славный город, приветствую вас. Я имею честь представить вам графиню де Пейрак. По воле случая она посетила вас раньше, чем губернатора. Выкажите ей вашу признательность за то, что судьба сделала вам такой подарок, и поприветствуйте ее, а затем я провожу графиню к тем неудачникам, которые ждут не дождутся ее прибытия.

Смех и приветствия раздались со всех сторон.

— Вперед и смелее! — скомандовал Виль д'Аврэй. Он опустил вниз свою шпагу, держа ее на отлете, другую руку протянул Анжелике и начал подниматься по набережной, выходящей на широкую площадь.

— Нам нужна музыка, — решил Виль д'Аврэй. Маленький паж Нильс Аббаль, услышав его, вынул свою флейту. Оставив плащ, который он поддерживал вместе с Тимоти, он вышел вперед и поднес инструмент к губам. Раздалась нежная и легкая музыка, и они продвигались вперед в такт ей.

Они старались идти медленно, чтобы их продвижение не походило на бегство. Люди аплодировали и расступались перед ними. Музыка маленькой тростниковой флейты придавала этому кортежу особое очарование.

Анжелика вспоминала города Пуату и Ванден, куда ей доводилось въезжать с триумфом. Ей навстречу, как и тогда, неслись приветствия, и ей хотелось всех обнять и расцеловать. И люди, должно быть, почувствовали это, так как мало-помалу их лица осветились улыбками. Вдруг Анжелика услышала громкий смех. Смеялись, глядя на что-то позади нее. Обернувшись, Анжелика увидела своего кота, который следовал за кортежем.

Задрав свой пушистый хвост, он выступал медленно и важно в такт звукам флейты.

Всем своим видом он как бы говорил:

— Ну что ж, я тоже, нравится вам или нет, вступаю в Квебек.

Анжелика была так удивлена, увидев своего кота, что остановилась. Как ему удалось последовать за ней? Должно быть, он пробрался в шлюпку незамеченным. Она видела в присутствии кота хорошее предзнаменование. Он всегда приносил ей удачу.

Видимо считая, что, раз он обнаружен, он может занять подобающее ему место, кот в несколько прыжков обогнал Кортеж и устроился рядом с Нильсом Аббалем, чтобы идти впереди.

Это происшествие окончательно разбило лед. Аплодисменты усилились, улыбки стали еще более теплыми.

Толпа становилась все гуще. Слух о том, что графиня де Пейрак, Дама Серебряного Озера, мифический персонаж, в который верили лишь наполовину, действительно высадилась в бухте Кюль-де-Сак и движется через квартал Сулефор, распространялся мгновенно и опустошил улочки и соседние дома.

Казалось, они выиграли: но в тот момент, когда они достигли края площади и собирались вступить на улицу, шедшую параллельно реке и выходящую на Королевскую площадь, группа людей преградила им путь с криками:

— Предатели, продались англичанам!

— Сами предатели! Дайте им пройти! Не суйтесь в наш квартал. Вы сами продались! Вам заплатили! Кто вам заплатил? Иезуит?

— Заткнись, богохульник!

В начинающейся потасовке обитатели квартала встали на сторону Анжелики. Полетели камни. Один из них угодил в кота.

Кот издал пронзительное мяуканье, подпрыгнул, упал я остался лежать неподвижно.

— Мой кот! — вскричала Анжелика и, не заботясь о своем роскошном наряде, опустилась перед ним на колени. Все пришло в беспорядок. Люди кричали. Матросы немедленно встали вокруг Анжелики. Она же, подобрав бедного кота, пыталась выяснить, ранен он или лишь оглушен. К счастью, камень отскочил рикошетом, и удар был не такой уж сильный. Виль д'Аврэй, обнажив шпагу, держал толпу на расстоянии. Он не хотел никого ранить и убеждал всех успокоиться. Но его не слушали.

Вдруг хриплый голос рыбной торговки перекрыл шум толпы.

— Остановитесь же, идиоты! Болваны! Недоумки! И вам не стыдно? Сражаться с животным! Да я вас в порошок сотру!

В несколько мгновений ситуация прояснилась. Как кегли, сбитые мячом, несколько человек, враждебно настроенных, полетели вниз на мостовую, и в расчистившемся пространстве появилась толстая женщина, очень сильная, с растрепанными волосами, которая щедро раздавала направо и налево пощечины и пинки, быстро прокладывая себе путь. Наконец она приблизилась к Анжелике.

— Не горюй о своем коте, милая, — сказала она более мягким голосом. И совсем тихо и доверительно добавила:

— С ним ничего страшного. Я видела, как в него попал камень. Гляди, видишь, он шевельнулся. Я его вылечу, отдай его мне. Сейчас тебе не до кота. Продолжай свой путь. Лучше тебе не задерживаться здесь. Я отправила своего человека предупредить этих знатных господ, и вскоре прибудет охрана, которая проводит тебя к губернатору. Ничего не бойся и доверься мне. Я вылечу твоего кота.

Осторожно принимая из рук Анжелики кота, она заговорщицки подмигнула ей и скрылась в толпе, которая охотно перед ней расступилась. Казалось, ее все здесь знали, и она пользовалась большим влиянием.

Виль д'Аврэй отряхнул свои манжеты и поправил свой парик. Тимоти протянул ему его упавшую шляпу.

— Ну что за нравы, что за обычаи, — ворчал маркиз. — Я не узнаю мой славный город. Я кое-кого узнал из этих негодяев, и наказание не заставит себя ждать. Они дорого заплатят за свою наглость. Лейтенант криминальной полиции мой лучший друг.

Анжелика огляделась. Теперь возле нее остались лишь доброжелатели. Но случай с котом ее сильно обеспокоил. Было что-то непонятное во вмешательстве этой толстой женщины. Однако, несмотря на свою фамильярность, она внушала ей доверие.

Она взглянула на Виль д'Аврэя и сказала ему:

— Нужно, чтобы мы добрались до господина Фронтенака.

В этот момент толпа расступилась и пропустила человека, приближавшегося к ней быстрыми шагами.

Он также нес свою шпагу обнаженной, как бы готовый, если нужно, пустить ее в ход. В черных сапогах и черной шляпе, он носил под камзолом короткую сутану, также черного цвета, в центре которой был вышит большой серебряный крест.

Она узнала кавалера Клода де Ломени-Шамбора, одетого в парадную форму Мальтийского ордена.

Лицо его выражало беспокойство.

— Мы были так встревожены, — воскликнул он. — Слава Богу, вы живы и здоровы. Какое невероятное приключение! Мы пытались угадать, где вы могли причалить… И вот находим вас здесь…

Он улыбнулся. Анжелика была рада снова увидеться с ним, его присутствие ее успокаивало и обнадеживало. Мальтийский рыцарь имел большое влияниечм население Квебека.

— Кто стрелял? — спросил Виль д'Аврэй.

— Мы до сих пор не знаем… К счастью, господин де Фронтенак действовал быстро и энергично. Он был вне себя от ярости, узнав, что нарушили его приказ. Он сам поднялся на самый верх, откуда стреляли, чтобы лично вмешаться, если это понадобится… Но, оказалось, все вновь шло до порядку, как будто ничего не произошло. Пойдемте, я провожу вас к Королевской площади, вас там ждут. Я беру вас под свою защиту.

Вдруг его глаза расширились от восхищения. Он только что заметил ее наряд.

— Боже! Мадам! Как вы прекрасны! — Анжелика весело рассмеялась. Ему доводилось видеть ее в форте Вапассу либо всю укутанную в меха, либо в грубой льняной одежде и в сапогах. Ей доставляло удовольствие то, что сейчас он видит ее в более выгодном свете.

— Я хотела оказать честь Квебеку, — сказала она. — Это такой счастливый день для меня.

Ей много раз говорили, что целомудренный рыцарь пылко в нее влюблен, и она не могла не позволить себе внести некоторую долю кокетства в их отношения.

Одно было несомненно, то, что он был ей предан до такой степени, что некоторые думали, что он околдован или потерял рассудок.

— А я? — вмешался Виль д'Аврэй.

Он нахмурился, услышав, как граф де Ломени объявил:

«Я вас беру под свою защиту!»

— Как! Нас обстреляли. Мы потеряли свой эскорт. Мы пристаем в тенистой бухте нижних кварталов без всякой охраны, и никто не спешит к нам на помощь. Мы сражаемся со всяким сбродом, чтобы с великим трудом пробиться к вам. Я защищаю госпожу де Пейрак, рискуя жизнью. Благодаря мне господин де Фронтенак избегает серьезного дипломатического скандала, и, кто знает, может быть, даже войны? И что же? Это не я, а вы будете иметь честь представить госпожу де Пейрак губернатору? Не думаете ли вы, господин де Ломени, что вы хотите занять то место, которое по праву принадлежит мне?

— Успокойтесь, маркиз, — сказал удивленный рыцарь. — И примите мои искренние извинения. Я не ожидал увидеть вас здесь.

— Ну, это уже слишком!

— Я вас не видел.

— Однако я сказал вам несколько слов, и вы мне ответили! Но, конечно, вы ничего не замечали вокруг, вы были ослеплены! ЕЮ, конечно. Заметьте, что я понимаю ваше состояние и даже могу вас простить, но… я не уступлю вам свое место.

— Ну что ж! Тогда я уступлю вам свое, — смеясь, согласился граф де Ломени-Шамбор. Однако он не выпустил руку Анжелики. Он лишь встал по левую сторону от нее, тогда как маркиз встал справа.

Именно так они и вошли на Королевскую площадь, которая была одновременно и рынком для Нижнего города. Площадь была полна народу. При ее появлении все стихло, затем раздались возгласы приветствия и овации. Отсутствие господина Фронтенака нарушало ход церемонии.

Знатные господа, собравшиеся в глубине площади возле возвышения, одетые в парадные туалеты, окружили Анжелику, заботливо предлагая ей присесть утолить жажду, делали ей всевозможные комплименты, выражали свое восхищение.

На возвышении стояли столы, покрытые белыми скатертями и уставленные множеством кубков и бокалов, сверкавших на зимнем солнце.

Достаточно было одной-единственной детали, чтобы напомнить Анжелике, что она находится в Новой Франции, а не в Новой Англии Королевская площадь служила одновременно и рыночной площадью для жителей Нижнего города, а возвышение в центре было не чем иным, как местом, где совершались казни и экзекуции, правда, достаточно редко. Сейчас эшафот был закрыт красивыми коврами, а цепи позорного столба и скамья подсудимых убраны.

Четыре бочонка с вином и впечатляющее количество фляжек с ромом с Антильских островов были выставлены для угощения.

— Господин де Пейрак преподнес нам в подарок это превосходное вино, — объяснила Анжелике очень любезная и оживленная дама. — Он прислал его рано утром, а также этот чудесный пламенный ром и ликеры для дам.

Вот чем объяснялось такое необычное, бьющее через край веселье, царившее на площади. Анжелика подумала, уж не намеренно ли граф де Пейрак с самого раннего утра угощал жителей Квебека.

Его щедрость способствовала хорошему настроению, вот почему, видимо, так легко отнеслись к тем нескольким пушечным выстрелам с «Голдсборо».

Долговязый верзила бегом спускался к ним по дороге из Верхнего города, задыхаясь и прихрамывая. Багровое от холода и заросшее щетиной, его лицо казалось почти черным. Он внезапно остановился перед Анжеликой, как лошадь, почуявшая препятствие.

— Вы мадам де Пейрак? — спросил он, тяжело дыша. — Вам не причинили никакого вреда? Вас не ранили?

Узнав, что все в порядке и Анжелике был оказан достойный прием, он повернулся, чтобы отдать приказание:

— Нужно предупредить дикарей. Великий Нарангасетт собирается вести их сюда через равнину Абрахама, узнав, что стреляли в его друзей. Отправляйтесь немедленно предупредить его…

Один из гонцов, в котором Анжелика узнала Ромэна де Лобиньера, бегом отправился выполнять поручение.

Офицер, заросший черной бородой, продолжал стоять перед Анжеликой в нерешительности.

Он подобрал свой плащ, пытаясь отвесить ей галантный поклон.

— Господин де Кастель-Моржа, — представил его граф де Ломени.

— Господин де Кастель-Моржа, — вскричала Анжелика, — это вы отдали приказ стрелять по нашему флоту?

— Нет, черт побери! Даю мое честное слово! А я умею его держать.

Он облокотился о помост.

— Ай! Ай! Моя нога!

— Вы ранены?

— Нет, это я заработал после зимней кампании против ирокезов.

И он также внезапно покинул ее, бросившись навстречу господину, который появился в окружении двенадцати солдат, одетых в форму пехотинцев, с мушкетами на плечах. Он принялся вполголоса давать ему какие-то объяснения Анжелика догадалась, что этот вновь прибывший и есть губернатор Фронтенак. Он сразу же ей понравился. В этом крепком пятидесятилетнем человеке было что-то простое и добродушное, что создавало ощущение, будто знаком с ним уже много лет. Когда он хмурил свои густые брови, его взгляд блестел подобно стальному клинку. Но чаще его глаза смеялись, а в складке его рта с толстыми губами было что-то доброе. Было видно, что он прежде всего военный и что весь этот элегантный костюм, надетый сегодня утром, тщательно завязанное жабо, чулки с золотыми стрелками потребовали от его слуг много ловкости и даже героизма. Его седой парик был надет слегка криво. Он слушал Кастель-Моржа внимательно, но с явным нетерпением.

— Все это по вашей вине! — бросил он военному губернатору. — Вы позволили провести себя. И из-за вашего легкомыслия я нахожусь перед лицом серьезных дипломатических осложнений. Я знаком уже очень давно с господином де Пейраком, и в течение года мы ведем переговоры, имеющие целью заключить союз между нами. И вот теперь его флот отплыл. Что он задумал? Он так просто не простит нам это оскорбление, которое едва не стоило ему его лучшего корабля. Я хочу немедленно отправить ему послание. И я поручаю это вам. Отправляйтесь немедленно, и тем хуже для вас, если они начнут стрелять.

Тем временем господину де Фронтенаку сообщили, что мадам де Пейрак находится здесь. Обернувшись и увидев ее, он вскрикнул от радости и бросился к ней с распростертыми объятиями.

— Мадам де Пейрак! Какое чудо! Жива и невредима! А где же ваш супруг? Я надеюсь, он не очень сердится на нас?

Не дожидаясь ответов на свои вопросы, он целовал ее руки и смотрел на нее так, будто не мог поверить своим глазам. Затем он вновь встревожено спросил:

— Где же ваш супруг? Что он делает?

— Я не знаю…

Она быстро рассказала ему обо всем, что с ней произошло.

— Господин де Пейрак должен с ума сходить от беспокойства за вас Необходимо срочно его успокоить.

Он продиктовал своему секретарю послание, полное извинений и объяснений, и вручил его одному из своих людей.

— Нет, только не вы! — сказал он Кастель-Моржа, — вы только все портите Офицер занял место в лодке. Потребовалось некоторое время, чтобы найти белый флаг: его соорудили из белого шарфа одного из офицеров. Гребцы налегли на весла, и лодка начала быстро удаляться туда, где, размытые легким туманом, виднелись силуэты кораблей де Пейрака. Г-н де Фронтенак следил за ней встревожено и нетерпеливо.

— Теперь нам остается только ждать…

Анжелика подумала, что ожидание обещает быть долгим. Ей было трудно предположить, что предпримет Жоффрей де Пейрак после этого обмена пушечными ядрами. Когда она сходила с корабля, он и его люди были уже на суше ниже по течению от Квебека. Вернулся ли он на корабль? Или же приближался с воинственными намерениями к городу-предателю? Знал ли он хотя бы, что с ней произошло?

Оставалось лишь ждать результата письма г-на де Фронтенака, если оно достигнет цели.

Анжелике хотелось спросить губернатора, что это за враждебная партия, которая осмелилась нарушить главные приказы губернатора. Было очевидно, что г-н де Фронтенак вне себя от гнева и с трудом сдерживает негодование, которое время от времени прорывалось наружу.

— Какая жалость! Такой прекрасный прием! Я все организовал по высочайшему этикету. Вас должны были встретить торжественно, как королеву, под звуки труб и барабанов. А теперь, взгляните, что за ярмарочный балаган! Люди пьют, и смеются, и ведут себя так развязно, как будто ничего не произошло.

— А может быть, это мое появление их успокоило? При виде меня они поняли, что переговоры не прерваны.

— А если господин де Пейрак откажется их продолжить?

— Ну что же! Разве я не являюсь вашей заложницей? Вы можете обменять меня и получить его прощение.

— А господин де Пейрак, со своей стороны, может объявить заложниками господина Карлона и господина де Барданя, которые находятся в его власти, — весело вскричал Виль д'Аврэй.

— Фу! Что за отвратительный шантаж, подлые угрозы, — удрученно произнес де Фронтенак. — Ах, я мечтал совсем о другом.

Анжелика хотела его утешить.

— Мессир, мы шутили.

— Мадам, вы смеетесь.

— Ну да! Ведь пока что ничего серьезного не произошло. Со своей стороны, я считаю, что нахожусь в прекрасной компании. А ваши вина очень бодрят.

— Ну что ж! Я последую вашему примеру, — решил Фронтенак, схватив с подноса бокал. — Мне это сейчас необходимо.

Он поднял свой бокал.

— За наш союз! — сказал Фронтенак.

Губернатор, казалось, был весьма растроган. Анжелика вспомнила, что он тоже из Аквитании, и, возможно, он знал о ней и о Жоффрее то, что не знали или забыли другие. Глядя ей в глаза, мессир де Фронтенак, казалось, вспоминал о многом.

— Прекрасная, как легенда, — прошептал он. — Мадам, все это не для официального приема, но простите мне понятное волнение после столь долгого ожидания и таких происшествий. Видя то, как дружба, соединяющая меня с вами и вашим супругом, победила непреодолимые препятствия, я был невыразимо взволнован. Казалось, еще немного, и все рухнет, что пришел час крушения всех наших надежд… А потом мне сообщили, что вы уже здесь, я слышу радостные крики и приветствия… И вот я вижу вас…

Одним глотком он осушил свой бокал, и наполнил его снова.

Время от времени Фронтенак с нетерпением всматривался в водную даль.

— Что там происходит? Что он делает?

Но Анжелика, зная, что Жоффрей уже давно высадился ниже Квебека, не ожидала увидеть его так скоро, в особенности, если его продвижение было нарушено выстрелами пушек. Он, во всяком случае, должен был получить сведения о состоянии его флота и о настроениях в городе. И только тогда он мог получить послание Фронтенака.

В толпе появились разносчики пирожных с большими коробами, доверху наполненными бриошами и булочками. Маленькие мальчики, одетые в черные костюмы с белыми воротничками, оказывали им должное внимание. Группа священников присматривала за ними. Дети, которых привели сюда рано утром, были румяными, их глаза весело блестели. Им дали выпить пива, и теперь с ними не было сладу. Это были воспитанники семинарии Квебека.

Невдалеке другая группа черных сутан привлекла внимание Анжелики, она поняла, что это иезуиты, пришедшие, мягко говоря, по просьбе, а фактически по требованию губернатора. Их участие в церемонии, должно было продемонстрировать отсутствие какой-либо враждебности. Сердце ее учащенно забилось, и она обратилась к рыцарю Мальтийского ордена Ломени-Шамбору, стоявшему несколько в стороне от нее.

— Мессир де Ломени, — сказала она ему совсем тихо, — не могли бы вы указать мне среди этих господ из компании иезуитов отца Себастьяна д'Оржеваля. Я знаю, что он ваш друг, а что вы — наш, но и не менее верно то, что он вел себя как враг по отношению к нам и что и теперь он замышляет недоброе против нас. Я крайне взволнована при мысли, что нахожусь невдалеке от него, и хотела бы подготовиться к встрече…

Граф де Ломени-Шамбор нахмурился, а затем грустно улыбнулся. Он снисходительно посмотрел на молодую женщину, обратившую к нему свое лицо. Робость придавала богине трогательный вид.

— Вы его не увидите, — сказал он. — Вот уже три дня, как он исчез

— Исчез?

Анжелика еще не могла понять, радует ее эта новость или разочаровывает. Она повторила:

— Исчез? Что вы хотите этим сказать?

— Еще три дня тому назад Себастьян д'Оржеваль был в Квебеке. Много раз при встрече с ним я пытался уговорить его подчиниться решению господина губернатора оказать вам прием в Квебеке. Однажды вечером я пришел повидать его в монастырь иезуитов, где он назначил мне свидание. Мне сказали, что он отправился к губернатору, который вызвал его к себе. Я пошел вслед за ним. Но господин де Фронтенак его не видел. Мы напрасно прождали его. С этого времени он не появлялся в Квебеке.

Анжелика слушала в замешательстве, не находя собственной оценки этой новости. После некоторых раздумий в душу ей закралось беспокойство. Что же за всем этим скрывалось? Не для того ли иезуит ушел в тень, чтобы приготовить ловушку?

— Со дня своего прибытия в Квебек он начал собирать индейцев абенаков и гуронов в долинах Абрахама и подстрекал их встретить вас с оружием в руках. Странное явление, которое называют здесь «ход охотничьих лодок», подтвердило его пророчество о страшных бедствиях, ожидающих нас. Некий ясновидящий видел, как в небе появились эти огоньки, которые иногда пересекают наши широты

— Я их тоже видела, — прошептала Анжелика, но как бы про себя.

— Слабые и робкие души видят в этих огнях пылающие лодки, на борту которых находятся миссионеры и трапперы, умершие, замученные ирокезами. Это знак несчастья, призыв к бдительности… Было очень легко использовать эту атмосферу страха. Вождь племени патсуикеттов явился в это время и стал призывать всех до единого абенаков встретить вас. Еще немного, и разгорелась бы война между сторонниками Нарангасетта и теми, кто был на стороне Себастьяна д'Оржеваля.

Отдаленный шум поднимался в верхней части города, и его эхо докатилось до них и, подобно раскату грома, прервало их разговор «Может быть, это приближаются люди Жоффрея?» — подумала встревоженная Анжелика.

Шум все нарастал, как бы перекатываясь с этажа на этаж по скалам Затем на узкой улочке появился бегущий солдат. Указывая рукой на вершину, он кричал:

— Господин губернатор, индейцы! Они подходят! Сотни индейцев, издавая временами громкие вопли, заполняли улицы, сады, перескакивали через изгороди. Звук, издаваемый их ракушечными ожерельями, встряхиваемыми на бегу, придавал общему шуму странный ритм.

Фронтенак, упершись в бока, повернулся в направлении этого шумового потока

— Что это с ними?

И повернувшись к Кастель-Моржа:

— Вы не могли оставаться наверху, черт возьми, со всеми вашими людьми?

— Но ведь это именно вы, господин губернатор, потребовали, чтобы я спустился вниз к дебаркадеру.

— Кто возглавляет индейцев?

— Пиксаретт!

— Ну, тогда можно надеяться, что они лишь хотят выразить приветствие на свой манер.

Однако его тревога не улеглась. От этих дикарей можно было всего ожидать.

— Великий сагамор Пиксаретт перешел явно на вашу сторону, — сказал он Анжелике. — Он объявил себя вашим другом, что, по меньшей мере, удивительно.

— Мы оказали друг другу военную помощь, — ответила она, — и я его глубоко уважаю.

В последний раз она встречалась с верховным вождем индейцев три месяца тому назад в заливе Лорэтник после трагических событий в Акадии. Перед тем как скрыться в лесу, унося с собой окровавленные скальпы людей Амбруазины де Модрибур, он крикнул ей:

— Иди! Я встречусь с тобой в Квебеке. Там тебе еще понадобится моя помощь Он сдержал слово.

Он появился на самом верху улицы Эспарж.

Один.

Величественным жестом он остановил поток своих воинов, остановившихся позади него в своем безумном и стремительном спуске.

Воцарилась тишина. И в то же время края крепостного вала и парапеты украсились головами в перьях.

Пиксаретта можно было узнать по его высокому росту. Но если обычно его привыкли видеть либо полуголым, либо в костюме из шкуры черного медведя, в этот день его наряд был великолепен. Весь, с ног до головы, он был покрыт боевою раскраской: красными и белыми узорами, которые, следуя сложному ритуалу, подчеркивали его превосходство над остальными индейцами, вырисовывали каждый его мускул, груди и мышцы, пупок, коленные чашечки, украшенные подвязками из перьев.

Его голову венчала огромная, расшитая раковинами тиара, увенчанная великолепным убором из разноцветных перьев.

Долгое время он стоял неподвижно, как бы позволяя налюбоваться своим великолепием, а затем медленным и торжественным шагом направился к Анжелике, стоявшей в окружении французской знати. Явное удовольствие сверкало в его черных и хитрых глазах.

Он обратил к ней взгляд соучастника. Их отношения имели долгую историю: им приходилось быть и врагами, и врагами-союзниками, и соперниками, равными по силе.

Желая напомнить ей о своих правах, он положил руку ей на плечо и сказал:

— Моя пленница!

И повернувшись к Фронтенаку:

— Это так, ты должен это знать. Эта женщина моя пленница, а не твоя. Она была захвачена мной в деревне Невехеваник, но она сказала мне, что она француженка и что уже крещена. Что мне было делать? Однако, ты видишь, я привел ее к тебе в Квебек, и ее супруг скоро явится сюда, чтобы заплатить мне выкуп. Я хорошо знаком с этими чужеземцами из От-Кеннебека. И могу тебя уверить, они не замышляют ничего враждебного. И вот я прошу тебя принять моих гостей с подобающими почестями и доверием.

— Ты своими собственными глазами можешь убедиться в почестях, которые я им оказываю. Прием, который они получают в стенах моего города, должен успокоить твое сердце. Наши дружеские чувства совпадают, у нас общие союзники, и те, кого ты удостоил своей дружбы, достойны сидеть на празднике рядом со мной, под знаменами французского короля, после того, как мы раскурим трубку мира. Я разделяю твое убеждение, что сегодняшний день — это великий день перемирия между народами.

Пиксаретт, довольный, повернулся к жителям и начал торжественную речь.

Анжелика поняла, что он перечисляет все ее великие достоинства, среди которых он особенно выделял то, что казалось ему наиболее важным: умение вызывать духов и оживлять умерших прикосновением руки.

К счастью, эта речь была не столь уж длинной, и она надеялась, что ее слушали не слишком внимательно.

Царственным жестом Пиксаретт указал на свою пленницу, приглашая толпу поприветствовать ее.

Народ начал от души аплодировать, и на этот раз шум и возбуждение, в которых приняли участие и индейцы, были настолько сильными, что они заглушили звуки приближающихся со стороны реки флейт и барабанов.

Внезапно в начале площади показалась шеренга музыкантов, затем вооруженных людей, чьи кирасы и каски из черной стали сверкали на солнце.

Это был Жоффрей де Пейрак со своим войском.

***

Анжелика с бьющимся сердцем должна была признать, что двойная шеренга барабанщиков, затем флейтистов, смело идущих вперед в ослепительно белых костюмах, в поясах с золотою бахромой, в голубых с золотом шляпах, которые, не переставая играть, выстроились четкими движениями на площади, производили удивительное впечатление красоты и мощи.

Еще более впечатляющими были испанцы де Пейрака в кирасах и черных касках, с копьями в руках. Это была гвардия графа де Пейрака. Дон Алварес, их капитан, со своим строгим и высокомерным лицом выглядел как идальго, входящий во фламандский город.

Развевались на ветру знамена и орифламмы, носящие армейские гербы каждого из капитанов пяти кораблей, стоящих на рейде, и впереди всех герб де Пейрака: серебряный четырехугольный щит на лазурном фоне.

— Вот как! — воскликнул кто-то, — когда он плавал в Средиземном море, его серебряный щит был на красном фоне…

Анжелика быстро обернулась, пытаясь высмотреть в толпе того, кто произнес эти слова насмешливым и пренебрежительным тоном. Значит, был в толпе некто, кто знал, что под именем графа де Пейрака скрывается бывший Рескатор со Средиземного моря. Она не видела в толпе ни одного знакомого лица. Была ли это опасность? Что ж, надо было ожидать встречи такого рода.

Желая проникнуть в этот тесный круг людей, правящих Новой Францией, нужно быть готовым к появлению призраков из прошлого.

Боялась ли она этого?

Она еще не успела понять, не успела ощутить страх.

Испанцы также выстроились на площади в две шеренги лицом друг к другу и, вытянув свои копья, скрестили их, образуя почетный коридор. И вслед за этим появился граф Жоффрей де Пейрак де Моран д'Иристрю.

Рокот послышался в толпе. Это был глухой шум, в котором можно было различить и страх, и некоторую враждебность, но также и удивление.

Так как он шел вперед, держа за руку Онорину.

Странное очарование было в этом высоком силуэте завоевателя, с лицом, покрытым шрамами, носящим следы жестоких сражений и как бы смягченным присутствием ребенка.

Безусловно, у него были темные глаза сарацина, черные непокорные волосы, не знавшие парика. Всем своим обликом, в сапогах с высокими ботфортами, в перчатках с крагами, с двумя кожаными перевязями, на которых висели пистолеты с серебряными рукоятями, он являл собой образ пирата.

Но у него была обезоруживающая улыбка, и он спокойно и просто вел к губернатору маленькую девочку.

Казалось, именно ее он хочет представить губернатору.

Онорина, державшаяся за руку Жоффрея де Пейрака, была очаровательна. Ее голубое с зеленоватыми оттенками платье подчеркивало блеск ее прекрасных волос, отливающих медью. Она, так любившая свободные движения, безропотно терпела высокий кружевной воротник, заставляющий ее держать шею прямо. Она терпеливо сносила и корсаж из зеленой узорчатой ткани «да массе», и банты розового цвета, которыми были собраны у запястий ее широкие рукава из тончайшей ткани, выпущенные из-под более коротких рукавов казакина. В левой руке она держала свою шляпу с зелеными я розовыми перьями.

Было бы уж слишком требовать, чтобы она ее надела, но могло сойти и так; многие дамы, сооружавшие все более и более замысловатые прически, ввели постепенно моду носить шляпу в руке.

У Онорины был вид царственного ребенка. Со всей серьезностью она выступала рядом со своим отцом.

В то время, как все взгляды были обращены на нее, матросы с «Голдсборо» быстро расположились вокруг площади Этого никто не заметил. Все смотрели, как вслед за Жоффреем и Онориною выступили вперед оба сына графа, Флоримон и Кантор, красивые юноши шестнадцати и восемнадцати лет, и группа весьма важных лиц, среди которых Квебек мог узнать, по крайней мере, двоих своих почетных граждан: интенданта Новой Франции мессира де Карлона, возвращающегося из своей поездки в Акадию и мессира д'Арребуста, которого считали уехавшим в Европу. Третий человек, красивый и представительный мужчина, был им незнаком, но прошел слух, что это особый посланник короля, прибывший на корабле, потерпевшем крушение, и который был затем спасен флотом г-на де Пейрака.

Их присутствие, а также присутствие тех, кого подобрали с тонувшего «Сан-Жан-Баптиста», окончательно превратило этого сомнительного корсара в могущественного союзника, желающего установить дружественные отношения.

Выпустив руку отца, Онорина сделала глубокий реверанс мессиру де Фронтенаку, затем, подумав мгновение, сделала второй реверанс Пиксаретту, а затем, выполнив свою задачу, убежала.

Анжелика думала, что она побежит к ней, но Онорина высмотрела мессира де Ломени-Шамбора. Мальтийский рыцарь, растроганный, высоко поднял Онорину на руки и прижал к своему серебряному кресту.

— Вы приготовили мне мой нож для скальпов? — спросила у него Онорина, после того как он расцеловал ее в обе щеки. — Вы и господин д'Арребуст обещали мне его, когда приезжали в Вапассу.

Рыцарь был удивлен, так как это обещание совершенно вылетело у него из головы.

К счастью, множество знатных дам и мессиров окружили Онорину и завладели ею. Они находили ее прелестной и хотели ее поздравить и обнять В Квебеке, несмотря на усилия губернатора, официальный протокол никогда долго не соблюдался. Присутствие ребенка «разбило лед» официальной встречи, и все принялись знакомиться, узнавать друг друга, представлять своих друзей. Г-н д'Арребуст был окружен друзьями, которые были счастливы его вновь увидеть, так как многие полагали, что его отправят в Бастилию, и эта немилость всколыхнула миролюбивые силы в колонии. Тем временем Фронтенак все же пытался осуществить некоторые официальные церемонии. По крайней мере, те, что касались его гражданской и военной администрации.

После военного губернатора и его офицеров были представлены члены Высшего Совета, мессиры Гобер де ла Меллуаз, Мэгри де Сен-Шамон, Обур де Лонгшон, Базиль, Голэн, прокурор Ноэль Тардье де ла Водьер, Никола Карбонель.

Жоффрей де Пейрак приветствовал каждого из них. Анжелика старалась и в этот раз удержать в памяти хоть какие-нибудь имена.

В свою очередь, граф представил своих сыновей, лейтенантов, офицеров и особенно мессира де Барданя, посланника короля, который терпеливо ждал своей очереди.

Анжелика, стоявшая справа от губернатора, находилась совсем рядом от мессира де Барданя, когда он представлял свои звания и доверительные грамоты, в то время как граф де Пейрак в нескольких словах объяснял, при каких обстоятельствах он имел удовольствие познакомиться с представителем Его Величества.

Наконец-то Анжелике удалось приблизиться к Жоффрею. Она смотрела на него, ее глаза сияли. Он взял ее за руку и украдкой поцеловал кончики пальцев.

— Что я вам говорил! — прошептал он. — Они победили!

— Кто это?

— Ваши зеленые глаза…

— О, Жоффрей! Я думала, что все пропало. Что это был за пушечный выстрел?

— Я еще не знаю. Может быть, отчаянная атака вашего друга, отца д'Оржеваля?

— Его нет в Квебеке. Он исчез. Мессир де Ломени мне только что сообщил…

— А! В самом деле!

Он подумал и улыбнулся. Анжелика могла поклясться, что он не слишком удивлен этой новостью.

— Ну вот и прекрасно! Одним противником меньше…

Он был очень спокоен, даже весел.

«Что еще он замыслил? — спрашивала она себя. — Кто устроил это… бегство отца д'Оржеваля? Не намекал ли Жоффрей на некоего секретного шпиона, с которым он поддерживает связь в самом Квебеке?»

Она посмотрела вокруг, вглядываясь в незнакомые лица, такие разные, но все радостные и оживленные. Повсюду царило веселье.

— Я так тревожился за вас, — продолжал Пейрак. — Этот пушечный выстрел мог иметь самые ужасные последствия. К счастью, я получил послание господина де Фронтенака, в котором он меня уведомил, что произошла всего лишь печальная ошибка, что теперь все идет хорошо, несмотря на то, что ответ «Голдсборо» был суров.

— Да, да, ваш ответ был суров, — подхватил Фронтенак, услышав эти последние слова. — Слава Богу, убитых нет… разрушен один-единственный дом, это дом… А впрочем, все правильно… Я вам потом объясню.

Город был охвачен сказочным весельем. Дети бегали повсюду, пили, ели, пытались вовлечь индейцев в соревнования по бегу или в стрельбу. Люди Пейрака знакомились с жителями города, девушки угощали их кружкой пива или бокалом вина. Анжелика была удивлена, увидев, как Онорина подошла обнять маленького мальчика среди воспитанников семинарии. Они стояли, взявшись за руки, и важно смотрели друг на друга.

Анжелика подошла к ним.

— Почему ты поцеловала этого мальчика? Откуда ты его знаешь?

Онорина покачала головой.

— Ты сама хорошо помнишь, что я дала ему кусочек сахара в прошлом году, когда он приехал к нам, перед тем как все сгорело.

У Онорины была удивительная память на лица и на основные события. Анжелика не впервые в этом убеждалась.

Теперь и она узнала маленького Марселэна, племянника г-на де Лобиньера, которого ирокезы держали три года в плену, а потом отдали канадцам, разгромившим их под Кеннебеком, в обмен на свободу.

Мальчик не произносил ни слова.

— Ты сохранял шарики, которые тебе дал Томас? Отвечай мне. Ты же говоришь по-французски теперь?

Но мальчик стоял молча. Анжелика, однако, поняла, что он ее узнал, по тому мимолетному выражению хитрости и недоверия, которое промелькнуло в его голубых глазах. Видя ее на коленях перед одним из воспитанников семинарии, удивленные и растроганные тем зрелищем, которое она представляла в своем роскошном плаще из белого меха и в ореоле ее сверкающего голубого наряда, люди столпились вокруг нее.

Прибытие множества жителей Акадии, которые также были пассажирами «Голдсборо», вызвало новый обмен приветствиями.

— Несомненно, граф, вы привезли нам самых последних, запоздалых пассажиров, — сказал губернатор Пейраку. — Без вашего флота, и я начинаю теперь это понимать, многие из наших жителей столкнулись бы? с трудностями при переправке в Квебек. Англичане все меньше и меньше принимают участие в навигации во Французской бухте. С другой стороны, я также буду очень рад узнать новости о «дочерях короля», о которых меня летом извещало общество «Святого Причастия». Их покровительница, герцогиня де Модрибур, наняла на свои деньги корабль, чтобы их сопровождать.

Он прервал свою речь, с удивлением глядя на кого-то позади Анжелики и графа Пейрака.

— Почему ты крестишься, солдат?

— Это потому, что вы произнесли имя этой презренной, — пробормотал смущенный голос Адемара, который, стоя за Анжеликой, осенял себя крестом. — Де Модрибур! О, Господь, сжалься над нами! Все знают, что она была дочерью дьявола.

Жоффрей наконец решил воспользоваться ситуацией и рассказать Фронтенаку о судьбе герцогини де Модрибур.

— Действительно, мессир губернатор, ваши предчувствия оправдались. «Единорог», корабль этой дамы-благодетельницы, затонул возле берегов Акадии. Находясь поблизости, я смог помочь некоторым из этих несчастных девушек, но увы! Герцогиня погибла при кораблекрушении.

— Черт возьми! — воскликнул Фронтенак, — общество «Святого Причастия» будет меня попрекать!

— Мы привезли с собой некоторых из этих спасенных девушек…

— Что я буду теперь с ними делать, если их благодетельница уже больше не может оказывать им поддержку? Губернатор обвел глазами стоявших вокруг него.

— Я посоветуюсь с мадам де Меркувиль. Это весьма благоразумная особа и очень деятельная! Она возглавляет братство «Святого Семейства». Она обязательно что-нибудь придумает. Во всяком случае, завтра я должен созвать Большой Совет, нет, послезавтра, так как я хочу, чтобы вы отдохнули после столь длительного путешествия. У меня было предчувствие… Зная, что в этом сезоне у меня уже не будет никаких гостей, я приготовил в ваше распоряжение замок, который предназначался для герцогини де Модрибур, это одно из самых прекрасных зданий…

Всякий раз, когда Адемар слышал имя герцогини де Модрибур, он начинал неистово креститься. Старший матрос Ванно отодвинул его, в конце концов, за спины матросов «Голдсборо».

Как бы вызванный упоминанием о герцогине, наступил момент представить гостям иезуитов. Удостоверившись, что отца д'Оржеваля нет среди них, Анжелика подошла к ним без боязни. Она даже не могла скрыть некоторого разочарования. Этот иезуит, их враг, которого они никогда не видела и который исчезал всегда именно в тот момент, когда они должны были столкнуться, оставался всегда очень опасным противником. Было бы хорошо скрестить наконец с ним шпаги и встретить этот «голубой взгляд, жесткий, как сапфир», о котором говорила Амбруазина.

Лишенная его присутствия, группа иезуитов не вызывала страха.

Их было около дюжины.

Главный среди них, достопочтенный отец Мобеж, предстал перед Анжеликой как загадочный персонаж. Говорили, что он провел долгие годы в Китае, среди ученых, основавших обсерваторию в Пекине! Было ли это результатом его репутации, но в этом священнике, родом из Пикардии, находили необъяснимое сходство с азиатами, среди которых он так долго жил.

Ему было приблизительно лет шестьдесят, может быть, больше, среднего роста, почти лысый, с лицом гладким, как слоновая кость, с медленными жестами. Выражение его лица, обычно бесстрастное, освещалось временами юмором. Он носил короткую, острую бороду, уже начинавшую седеть. Отец Мобеж обменялся несколькими словами приветствия с графом де Пейраком. Его манера вежливо кивать головой во время беседы дополняла впечатление, будто вы имеете дело с китайским мандарином, с человеком совершенно иной расы , сильно отличающейся от шумливых и подвижных французов, собравшихся вокруг.

Он бросил на Анжелику быстрый косой взгляд из-под морщинистых век, и у Анжелики сложилось впечатление, что это на нее смотрел представитель иного мира, таинственного в недоступного. Но, однако, она не ощутила страха.

— Мы не забыли, что один из наших братьев обязан вам жизнью, мадам, — сказал он спокойно.

И так как она была удивлена, он повернулся к стоявшему рядом иезуиту, коренастому, с густой черной бородой, в котором Анжелика узнала отца Массера, добродушно улыбающегося ей.

— Это вы, отец мой? Как я рада вновь повстречаться с вами! Извините, что я сразу не узнала вас…

— Это я должен просить у вас прощения. Я таращил глаза и не узнавал в этой великолепной даме нашу добрую хозяйку форта Вапассу, которой я обязан тем, что не погиб, превратившись в ледяную статую. Я слишком поздно подошел приветствовать вас.

Они принялись обмениваться воспоминаниями о той ужасной зиме, когда отец Массера помогал ей ухаживать за больными.

Прибыли «дочери короля» и целая вереница пассажиров, спасенных с «Сан-Жан-Баптиста».

Анжелика видела издалека, как любезные канадцы знакомились с девушками, угощали их и старались ободрить и развеселить.

Они были в Квебеке! И теперь настал момент решать многочисленные маленькие проблемы, часто совсем непростые. Что делать, например, с этим бедным англичанином из Коннектикута, подобранным капитаном «Сан-Жан-Баптиста»? В настоящий момент его необходимо было прятать, чтобы его не посадили в тюрьму как врага Франции и не продали в рабство индейцам.

Анжелика вдруг вспомнила о своем коте.

— Ничего не бойтесь, — уверил ее Виль д'Аврэй. — Я вас уверяю, он в хороших руках. На Жанин Гонфарель можно положиться, когда она на вашей стороне.

— Жанин Гонфарель! — повторила Анжелика. — Не хотите ли вы сказать, что эта толстая женщина… но мне говорили, что она нам враг и что она очень предана иезуитам…

— Это так… Но она любит животных. Она хотела, чтобы камни летели в вас, а не в кота. Успокойтесь! Успокойтесь! — настаивал маркиз, видя, как Анжелика побледнела. — Дня не проходит, чтобы она не посещала замок Сан-Луи или интенданта, чтобы потребовать того или иного. Но будьте спокойны за вашего кота. Он выздоровеет и получит хороший уход. К тому же, знаете ли вы, что она хозяйка таверны «Корабль Франции»? А это место, где кормят божественно! Это славная женщина, и я люблю ее как сестру.

Но, несмотря на заверения маркиза, Анжелика снова почувствовала в сердце смутную тревогу. Что бы он там ни говорил, вмешательство этой мужеподобной женщины ее озадачило, а теперь, когда она узнала, Что речь идет о Жанин де Гонфарель, ее беспокойство усилилось, а не улеглось.

Вдруг с вершины раздался перезвон колоколов и, разносимый эхом скал, смешался с шумом уличной толпы.

— Торжественная месса! — воскликнул губернатор. — И господин епископ уже давно ожидает нас у паперти собора!

— Я привез подарок для монсеньера де Лаваля, который, как я надеюсь, придется ему по душе, — объявил Пейрак.

— Что же это?

— Святые мощи.

Шесть матросов с «Голдсборо» приблизились к ним, держа на своих плечах носилки, на которых была установлена небольшая серебряная рака.

— Узнав, что в базилике собора Квебекской Богоматери содержатся мощи святого Сатурнуса и святой Фелициты, я захотел добавить к этим сокровищам мощи святой Перепетуи, которая, как вы, несомненно, знаете, разделила ту же мученическую участь возле Карфагена на заре христианской эры.

Г-н де Фронтенак, может быть, и не знал этого, но он с почтением снял шляпу и перекрестился.

— Святые мощи! Епископ будет очень доволен. Он разместил более восьмидесяти рак со святыми мощами под плитами алтарей наших церквей. Наш город — это город святых.

Все выстроились в кортеж. Впереди шли Музыканты, за ними несли знамена.

Рака, окруженная иезуитами, охраняющими ее от уличной толпы, следовала за ними на плечах людей из экипажа.

Анжелика отказалась от портшеза, который ей так настойчиво предлагал Виль д'Аврэй. Куда приятнее было подниматься пешком, медленно продвигаясь к собору этим чудесным золотистым днем поздней осени. Солнце, еще высоко стоявшее в небе, дарило свое последнее тепло.

Улица, ведущая к вершине города, где располагался собор, была в начале очень узкой, и в связи с этим возникли некоторые затруднения церемониального характера: кто будет идти справа от губернатора — де Пейрак или де Бардане? Но господин де Фронтенак разрешил эту проблему на французский манер. Он принял галантное решение поставить справа от себя Анжелику, и вдвоем они возглавили процессию. Уже потом, когда улица стала несколько шире, слева от губернатора оказался господин де Бардане. Господина де Барданя приняли вначале за офицера из эскорта Жоффрея де Пейрака, ведь он не был никому известен, и никто не обращал на него внимания. Сам Жоффрей шел сразу вслед за губернатором, и его высокая фигура и величественный вид притягивали все взгляды и вызывали такой же восторг, как и красота Анжелики.

Шум оваций и приветствий сопровождали кортеж.

Вот наконец Анжелика и Жоффрей де Пейрак пересекли подъем, который вел от набережных Квебека к аристократическим кварталам города. Этот подъем был довольно крутым и каменистым, таким же, вероятно, как дорога в Рай, и подобно ей открывающим постепенно перспективы удивительной красоты.

***

Наконец они достигли самой высокой точки подъема. Анжелика, слегка запыхавшись, пыталась охватить взглядом великолепную панораму города, красота которой все возрастала по мере подъема, подобно гимну, звучащему все новыми и новыми аккордами.

С выступа скалы, на котором они находились, река казалась огромным серебристым зеркалом. Небо и вода слились в оттенках розового и голубого, и вдали можно было различить корабли маленького флота де Пейрака, выстроившихся полукругом перед городом, подобно игрушкам на зеркале.

Они возобновили свой путь, и на одном из поворотов повстречались со священником, облаченным в белый стихарь поверх черной сутаны, с лиловой епитрахилью вокруг шеи. Его сопровождали два мальчика в деревянных башмаках, но также одетые в длинные черные сюртуки и белые стихари поверх них. Один из них нес колокольчик, другой — высокий серебряный крест, который он держал двумя руками. Их сопровождал дог.

Священник взирал на процессию с видом пророка, пришедшего напомнить заблудшему человечеству, что жизнь есть страдание и что служение Богу должно быть на первом месте.

Но присутствие собаки сводило на нет всю его скорбную торжественность. Как бы строго и гневно он ни смотрел, собака, сидя на своем хвосте, свесив язык и глядя на процессию весело и дружелюбно, придавала всей этой сцене нечто ребячливое и забавное. Стараясь не замечать Анжелику, священник обратился к губернатору с надменным видом:

— Разве сейчас время для торжественной мессы? Уже скоро вечерня, и вы останетесь ни с чем. Мы ждем вас уже целую вечность, в соборе израсходовали недельный запас ладана, и Монсеньер уже собирается возвращаться домой.

— Ах, аббат, неужели вы полагаете, что дипломатические проблемы можно так быстро решить? Особенно, когда вмешивается пушка… А вы-то что здесь делаете, в то время как должны бы быть среди певчих?

— Я послан, чтобы отнести миро и елей жертвам бомбардировки.

— Как! Эта нелепая канонада принесла жертвы? Что, есть и погибшие?

— Двое. Но их успели исповедать до того, как они испустили дух.

Господин де Фронтенак был в сильном замешательстве и снял шляпу, на этот раз чтобы озабоченно потереть лоб под париком.

— Черт побери! А что говорят их родственники, соседи?

— Это были два негодяя, — сухо заявил викарий. — Никому до них нет дела. Пользуясь отсутствием владельцев, они пытались ограбить дом господина де Кастель-Моржа после того, как в него угодил снаряд.

— Браво, — раздался в толпе голос Виль д'Аврэя. И военный губернатор, рассвирепев, попытался локтями проложить дорогу к нему.

— Но я покорнейше напоминаю вам, — продолжал священник, — что все давно ждут вас на паперти собора. Я прошу вас поторопиться, ваше опоздание недопустимо.

После этого гневного напоминания он приказал своим маленьким спутникам продолжать путь, что они и сделали, громко стуча башмаками и шагая впереди него. Один нес крест, стараясь держать его как можно выше, другой звенел колокольчиком. Большой пес замыкал их шествие с глубокомысленным видом.

Подъем продолжался. Теперь река была у них за спиной.

Подъем был уже менее крут, и дорога расширялась. Дома Верхнего города были просторные, окруженные красивыми садами. Некоторые из них были похожи на маленькие деревенские замки среди лугов и фруктовых деревьев. Они миновали кладбище, расположенное террасами на спуске к реке.

Мощный запах медвежьего сала и дыма донесся до них, когда они достигли перекрестка четырех улиц. Одновременно они увидели, как все обитатели маленького лагеря гуронов, расположившегося позади собора, женщины, дети, собаки поднялись им навстречу. Индейцы выскочили с радостными воплями, танцуя и хлопая в ладоши.

Процессия приближалась к собору, стоявшему на площади, образованной пересечением четырех улиц и имевшей вид звезды.

Собор находился в глубине площади, которая была окружена домами и деревьями и имела небольшой уклон, как и все расчищенные пространства в Квебеке. На паперти собора, очень просторной и далеко выступающей вперед широкими ступенями, находилось впечатляющее собрание священников в парадных облачениях.

Цвет одежды и количество кружев варьировались в зависимости от сана. Самые маленькие дети, поющие в хоре, были одеты в красные сутаны, те, что постарше, в черные. Помахивая кадильницами с ладаном и неся большие подсвечники с зажженными свечами, они окружали епископа, стоявшего на верхней ступени перед распахнутой дверью храма.

Монсеньер де Лаваль был красивый представительный мужчина пятидесяти лет. Митра, венчавшая его голову, делала его еще выше. Он держал в руке епископский посох, отличительный знак его могущества, делающий его пастырем и наставником человеческих душ.

Когда он приблизился, драгоценные камни, украшающие завиток его жезла, вспыхнули на солнце. Его рука в лиловой перчатке, украшенная кольцами, лежала на эмалевой рукояти.

Граф де Пейрак вышел вперед, отвесил придворный поклон и, встав на одно колено, поцеловал перстень, который протянул ему Монсеньер де Монморанси-Лаваль. В тот момент, когда он отделился от кортежа, глухой ропот пробежал по толпе. Не был ли это тот самый «человек в черном», о котором говорила матушка Магдалина? Но он не был одет ни в черное, ни даже в темное, и это вызвало первое замешательство в народе.

Жоффрей де Пейрак разговаривал с епископом и, несомненно, говорил ему о мощах, привезенных в подарок, так как все увидели, как выражение лица епископа, бывшее до того нарочито бесстрастным, наподобие мрамора, вдруг как бы осветилось внезапно пробудившимся интересом.

Анжелике казалось, что слишком долго не представляют епископу Никола де Бардане. Ее несчастный друг по Ля Рошели, прибыв после столь утомительного путешествия, обремененный многочисленными документами и посланиями исключительной важности, был лишен того внимания, которое должны были бы ему уделить. Любой другой на его месте был бы вправе рассердиться.

Анжелика с облегчением увидела, что Фронтенак, возможно по подсказке одного из своих людей, казалось, вспомнил о существовании королевского посланника и объявил о нем со всей торжественностью. Мессир де Бардане, в свою очередь, преклонил колено, набожно поцеловал перстень, но когда епископ начал расспрашивать его о том, как он добрался, господин де Бардане весьма уклончиво отвечал на его вопросы, сказав, что ему, как и всем, не терпится отдать почести святым мощам.

Анжелика, слышавшая лишь обрывки их беседы, была рада, что ему с таким так-том удалось избежать разговора о той малоприятной для него истории со спасением утопающих.

Но вот мессир де Бардане повернулся к ней и сказал:

— Однако, Монсеньер, находясь все-таки на земле Франции, которая слывет самой галантной страной в мире, я хотел бы сам представить вам в первую очередь мадам де Пейрак, чья красота делает честь вашему городу и которая не может не радовать человека с утонченным вкусом, каковым, как мне известно, вы являетесь.

Теперь была очередь Анжелики преклонить колени и поцеловать перстень, который епископ протянул ей достаточно сдержанно. Она почувствовала, что он, как и встретившийся им аббат, старался не замечать ее, и вмешательство господина де Бардане было для всех достаточно неожиданным. Все решили, что посланнику короля не подобало брать на себя роль представления ее епископу и что он превысил свои полномочия, но не могли понять почему.

— Конечно же, я не забыл бы представить графиню де Пейрак, — возмущался Фронтенак, — во что вмешивается этот болван? Хорошенькое начало!

Очень быстро кумушки разнесли слух о необычайной страсти посланника короля к мадам де Пейрак. Таким образом пытались объяснить его странное поведение. Говорили, что еще в форте Тадуссак он влюбился в нее с первого взгляда и теперь не может жить без нее.

Анжелика увидела, что епископ де Лаваль слегка удивлен, и тут же поняла, чем вызвано его удивление: Мессир де Бардане собирался предложить ей руку. Но в этот момент Виль д'Аврэй в который раз «не дал обойти себя» и быстро увел ее за собой.

Матросы внесли раку с мощами святой Перепетуи. Это появление было встречено гулом восторга, любопытства и мистических чувств.

Серебряная рака была поднята высоко над толпой, чтобы все могли ее разглядеть, а затем поставлена перед епископом.

— Какая гениальная и невероятная идея! — прошептал Виль д'Аврэй Анжелике.

— Ваш супруг не мог придумать ничего лучшего, чтобы заставить епископа отнестись благожелательно к переговорам между Новой Францией и вами. Как этому поразительному человеку всегда удается меня удивить? Я ему завидую!

Анжелика была согласна с мнением маркиза, что Жоффрей не устает удивлять их.

Его действия всегда заставали ее врасплох, его идеи и проекты возникали неожиданно и постоянно. Она спрашивала себя, когда это он успел раздобыть и привезти эти подлинные реликвии, эти бесценные рукописи?

Но они в самом деле были здесь.

Они стояли на паперти.

— Становится холодно, — сказал Виль д'Аврэй. — Солнце заходят. Мы не на Востоке, накиньте капюшон!

И чтобы продемонстрировать всем, что именно ему поручено ее опекать, маркиз помог ей расправить складки ее атласного капюшона, подбитого мехом, и эта услужливость вызвала ревнивый взгляд Никола де Бардане.

— Как вы очаровательны, моя дорогая! Никто не мог устоять перед вами, вы заметили? Победа по всем направлениям.

В это время епископ в скупых, изысканных выражениях, но в его устах звучащих тепло и искренне, благодарил за принесенные в дар мощи.

Затем он пригласил всю свою дорогую паству войти в храм, чтобы отслужить торжественную мессу…

— Победа! Победа на всех фронтах, — повторял Виль д'Аврэй, ведя под руку Анжелику к широко распахнутым воротам собора, откуда неслись торжественные звуки органа.

— Кстати, — сказал он, — я знаю, кто стрелял из пушки по вашим кораблям… Да, мне только что сообщили… Это совершенно неожиданно… Вы мне не поверите… спорю на сто… сворю на тысячу.

— Но говорите же… я умираю от любопытства.

— Так вот! Это МАДАМ ДЕ КАСТЕЛЬ-МОРЖА!

***

— Мадам де Кастель-Моржа! — повторила Анжелика. — Женщина! Стреляла из пушки! Но она сумасшедшая! Она же могла убить собственного сына…

— Она не знала, что он находится на борту.

Виль д'Аврэй прыснул со смеху.

— Она была вне себя от злости, узнав, что Квебек не собираются защищать от вас и что ее муж уступил Фронтенаку. И она, решила сама пробраться на редут, и, накинувшись на солдат и офицеров, находившихся там, приказала им потопить ваш флот. Говорят, она собственноручно поместила мешок с порохом в жерло пушки и проткнула его штыком. Солдат-артиллерист выстрелил, так как испугался, что она, размахивая штыком, выколет ему глаза или подожжет порох и взорвет всех и вся… Однако, надо признать, что за неистовая женщина!

— Лучше скажите, что за сумасшедшая!

Слушая эту, по меньшей мере, удивительную новость, Анжелика пропустила тот момент, когда они миновали вход в собор.

Она внезапно очутилась в глубине храма в первом ряду перед скамейкой для молитвы, сделанной из резного дерева, с бархатной подушечкой цвета граната с золотой бахромой.

Анжелика преклонила колени. Перед ней в полутьме блестел золотом алтарь, по обе стороны от него стояли колонны из черного мрамора, а над ними деревянная скульптура голубки — символ Святого Духа.

Тем временем позади нее церковь наполнилась шумом входящих.

Одно казалось в Квебеке главным: занять место, соответствующее рангу.

Иерархия званий, служебных должностей, богатства создавала в этой маленькой столице множество споров о превосходстве одних над другими, каждый считал, что защищая собственную честь и достоинство, он защищает одновременно честь и достоинство короля, Новой Франции и даже Господа Бога.

И при любых обстоятельствах проявлялся этот дух жесткого соперничества и соблюдения табели о рангах.

В этом лихорадочном стремлении каждого занять подобающее ему место, не дать сопернику опередить себя, люди совершенно не отдавали себе отчета в том, что они находятся в храме, рядом со Святым распятием. Возникло даже что-то вроде потасовки, и еще немного, и посланник короля господин де Бардане остался бы без молитвенной скамейки или же оказался бы во втором ряду.

Чтобы выправить положение, господин де Фронтенак вынужден был уступить ему свою скамейку, находящуюся немного впереди мест, отведенных для графа и графини де Пейрак. При этом он бросил недовольный взгляд на интенданта Карлона, занявшего место справа от Виль д'Аврэя. Маркиз же в своем непреклонном стремлении находиться рядом с Анжеликой занял как раз то место, которое предназначалось де Барданю.

Губернатору удалось урегулировать эту путаницу с местами, но при этом ему пришлось поставить свою скамеечку совсем рядом с балюстрадой, ограждающей алтарь. Епископ, направляясь к ступенькам алтаря, заметил это и нахмурился. Между тем месса началась. Дети, поющие в хоре, заняла свои места.

Певчие начали гимн Богу:

Воздаем хвалу тебе, о Боже, Ты наш Всемогущий Господь Святой, святой, святой Отче!

Небеса и земля наполнены Твоей Благодатью и Славой.

Анжелика уже много лет не присутствовала на торжественной католической мессе. Она скиталась по лесам и морям, вела жизнь искательницы приключений, отвергнутая обществом, к которому принадлежала когда-то.

«Как это странно», — говорила она себе.

Приглушенные звуки органа, запах ладана, монотонные голоса певчих — все это повергло Анжелику в некоторое оцепенение. В ее памяти вдруг стали всплывать забытые лица, обрывки событий. Воспоминания наплывали, казалось, из этого теплого, душистого воздуха, дрожащего от тысячи свечей, в мерцании которых как бы двигались и шевелились деревянные резные скульптуры, щедро украшающие внутренность храма.

Вдруг ей на память пришли слова проклятий, изрыгаемые пастором Новой Англии, преподобным отцом Патриджем:

«Папская церковь проповедует религию распутников и фанатиков!» Это именно от его руки погиб отец де Вернон.

Анжелика подняла голову, чтобы разглядеть иезуитов, стоявших двумя рядами наверху возле хоров.

Как всегда в черном, но с надетыми поверх белыми стихарями по случаю торжеств. Их гладко выбритые или бородатые лица были одинаково холодны и безмятежны. Белые жесткие воротники с округлыми краями придавали им сходство с испанскими грандами, одному из которых, великому Игнатию Лойоле, они и обязаны были своим возникновением. Их собрание показалось ей похожим на Совет волчьей стаи. Осторожные и сдержанные, всегда и ко всем подозрительные и связанные каким-то общим уставом, они были не врагами, а силой. И эта сила, возможно, могла присоединиться к ним.

Она обратила внимание на руки молодого иезуита, державшего свой молитвенник. На левой руке не хватало большого пальца, и еще два других были отрезаны на уровне первой фаланги. На другой руке не хватало указательного пальца. Его остроконечная, короткая темная борода, тщательно подстриженная, окаймляла совсем еще юное лицо. Но он уже был лысым. Его природная лысина увеличивалась за счет следов от раны, покрывавшей половину черепа. Приглядевшись, можно было заметить, что у него была отрублена половина левого уха. Подвергшийся совсем недавно истязаниям, ныне он служил торжественную мессу в соборе Квебека и, казалось, не помнил о тех пытках, которые изуродовали его. У него было нежное и невинное лицо. Анжелика вспомнила его имя: отец Жоррас.

Анжелика вновь вспомнила об отце Верноне, с которым она плавала на «Белой Птице» и который погиб от руки английского пастора.

«О, мой друг! Почему вы умерли? Вы видите, я в Квебеке, как вы и просили…»

Она обхватила голову руками, стараясь восстановить в памяти уже забытые черты его лица и разгадать ту тайну, которую она читала в его глазах.

«Он любил меня!» — подумала она. — Я уверена, что он меня любил».

Анжелика была настолько поглощена этим немым диалогом с призраком, что забыла, где она находится и сколько прошло времени.

Со стороны казалось, что она полностью погружена в молитву, и та сосредоточенность, с которой она предавалась медитации, поразила всех присутствующих в храме.

Все взгляды были прикованы к белокурому затылку этой знатной дамы, которая в такой униженной позе распростерлась перед алтарем.

— Неужели она так набожна? — прошептала мадам де Меркувиль на ухо соседке, мадам Дюперэн. — Ну, это уж слишком! Уверяю вас, я уже больше ничего не понимаю… после всего, что нам рассказали об этих людях! Что они безбожники, враги Церкви… Что они даже не воздвигли у себя в колонии Крест! Ах, моя дорогая, кому же верить после этого…

Звон колоколов прервал размышления Анжелики и вернул ее к действительности. Она обернулась, чтобы еще раз посмотреть на тех, среди кого ей придется прожить некоторое время.

Возле нее, откинув голову назад и скрестив на груди руки, стоял Жоффрей. Какие мысли одолевали его? Были ли его чувства подобны тем, что испытывала она? Он казался удовлетворенным, но по тем ли причинам, что и она?

Справа от нее — Виль д'Аврэй, очень похожий на набожного петуха. Так как он в самом деле любил бывать в церкви и молиться. Позади находились Пискаретт и еще два индейских вождя: гуронов и алгонкинов. А за ними — причудливое смешение пестрой толпы. Тут было великое множество индейцев в индианок, одни — полуголые, другие — завернутые в одеяла. Бок о бок с ними стояли элегантные господа: дамы в корсетах, офицеры в парадных мундирах, трапперы, обросшие к бородатые, в одежде из замши. Многие француженки носили крестьянские головные уборы из своих родных мест, другие — белые чепцы.

Повсюду были дети, один — светловолосые и светлоглазые, другие — смуглые, с блестящими черными глазами индейцев.

Справа стояла матушка Буржуа, окруженная своими «дочерьми». Их бледные лица выражали искреннюю радость от того, что, наконец, они добрались до Квебека. В толпе легко было распознать новых иммигрантов, прибывших в этот самый день, по их худобе, бледному цвету лица, покрасневшим векам и общему жалкому и затравленному виду, привезенному из Старого Света. Все это пройдет, достаточно им будет получить несколько арпанов земли или же начать охотиться.

Для этих вновь прибывших людей сегодняшняя церемония была едновременно началом и концом.

Для них, приехавших в Канаду в поисках лучшей жизни, старое королевство отдалялось подобно тяжелогруженому кораблю, увозящему их прошлое.

Маргарита Буржуа подняла голову, встретилась взглядом с Анжеликой и заговорщицки улыбнулась ей. В последний раз они виделись в Тадуссаке. «Ну вот, видите! Все устроилось наилучшим образом», — казалось, говорила эта улыбка.

Анжелика улыбнулась ей в ответ и почувствовала общее дружелюбие и теплоту окружавших ее людей.

И лишь одна женщина свирепо взглянула в ее сторону.

Она стояла немного позади, с правой стороны, на коленях. Вся ее напряженная поза, с резко выпрямленной спиной, выражала гнев и непреклонность.

Очень высокая, одетая как бы в глубокий траур, но с пышностью, подобающей самой знатной даме. Ее взгляд, брошенный на Анжелику, был подобен острой бритве. Затем она отвернулась и подчеркнуто сосредоточенно стала созерцать витраж. Всем своим видом она хотела показать, что не замечает окружающих. Полумрак базилики освещал острые черты ее бледного, как мел, лица. «Маска смерти», — подумала Анжелика. Опущенные вниз углы ее узкого, ярко накрашенного рта, похожего на шрам, придавали выражение глубокой скорби ее мертвенно-бледному лицу. Ее руки так сильно дрожали, что казалось, объемистый молитвенник вот-вот выпадет из них.

Одного взгляда было достаточно Анжелике, чтобы понять, что перед ней воинственная Сабина де Кастель-Моржа.

***

Одну за другой Анжелика отстегивала булавки, которыми был прикреплен жемчужный пластрон к ее голубому платью, и складывала их в чашу из оникса. Зеркало в деревянной золоченой раме отражало ее лицо, подобное распускающемуся цветку утренней зари, на котором сияли зеленые глаза, блеском своим спорящие со сверканием алмазов в ее ушах. Но почему ее отражение было хотя и ослепительным, но слегка замутненным? Причиной этого, несомненно, был горячий пар, поднимающийся из приготовленной для нее ванны. Она попыталась протереть зеркало, но это ни к чему не привело.

Из этого Анжелика сделала вывод, что она немного пьяна. Но это было и неудивительно, после всех событий сегодняшнего дня и после всего выпитого.

Лишь глубоко за полночь ей удалось наконец остаться одной. И теперь она даже находила некоторое расслабляющее удовольствие в таком скучном занятии, как отстегивание булавок.

Это чудесное платье ее не предало. Они с ним оба соблюдали тот договор, который заключает Женщина и ее Наряд, тот секретный договор, который помогает им взаимодействовать в их красоте.

Теперь она была счастлива, оставшись одна. За долгие годы ее свободной жизни она отвыкла от светского этикета, и ей показалось, что она уже не сможет снова стать придворной дамой, окруженной слугами и лакеями. Во всяком случае, не так сразу… К тому же существовала проблема с цветком лилии на ее плече — этим позорным клеймом, из-за которого она могла довериться только самым преданным служанкам.

Тем хуже! Она предпочитала уколоть себе пальцы булавками, но зато наслаждаться какое-то время одиночеством.

Она наконец сняла пластрон, расстегнула корсаж и, отбросив их подальше, вздохнула с облегчением. Затем она распустила волосы. Зеркало, покрытое по-прежнему облаком пара, отражало ее, стоявшую в тончайшем прозрачном белье, сквозь которое просвечивала белизна ее кожи и двумя более темными пятнами обозначились кончики груди.

Над зеркалом висело громадное распятие из серебра и слоновой кости. В доме Виль д'Аврэя распятия были повсюду, но они были так искусно выполнены, что казались украшениями, а не предметами культа.

Сняв рубашку, Анжелика осталась обнаженной. Она подобрала волосы лентой и приблизилась к ванне. Еще раз вздохнув, она вступила в теплую воду. Дневная усталость исчезла. Ее охватило блаженство, все мысли ушли, и, опершись головой о край ванны, она погрузилась в мечтания.

Она была в Квебеке.

И для нее это звучало почти столь же торжественно, как в тогда, когда она осознала, что ОНА БЫЛА В ВЕРСАЛЕ.

Важно было оценить, какой путь ей пришлось преодолеть, чтобы сейчас праздновать эту победу.

Она была в Квебеке, и после жизни, полной блужданий, он показался ей гаванью, полной чудес.

Она была в городе. В городе французской провинции с его домами, церквами, садами, лавками.

Она была здесь, в ванне, наполненной горячей водой, а вокруг нее — молчание тихой ночи. Зеркала отражали ее лежащее тело. Висящие повсюду, они увеличивали, раздвигали пространство этой маленькой комнатушки, в которой маркиз соорудил роскошную ванную комнату.

Они смогли попасть в дом маркиза де Виль д'Аврэя еще до наступления темноты, что было почти так же трудно, как и сама высадка в Квебеке. Каким чудом им удалось в конце концов закончить всю эту церемонию приветствий и поздравлений и отправиться в дом маркиза, которым он так гордился?

— Но он совсем маленький, — вскричала Анжелика при виде дома.

— Но он очарователен, — возразил маркиз.

С этим нельзя было не согласиться. Несмотря на свои скромные размеры, дом был уютным и приветливым.

Маркиз сказал Анжелике, что она испорчена воспоминаниями о королевских замках. Для Квебека этот дом был достаточно просторным.

Он был двухэтажным, к нему примыкал широкий двор со службами, крытым гумном, дровяным сараем, пристройками, и Виль д'Аврэй заявил, что вскоре он приобретет соседнее поле, чтобы построить там конюшни, ферму, держать скот и выращивать овощи.

Войдя в дом, они очутились в большой низкой комнате, в глубине которой приветливо горел камин, а посредине стоял стол, покрытый белой дамасской скатертью и уставленный серебряной посудой; справа была видна гостиная, обставленная мебелью, покрытой коврами.

— Я привез большинство своей мебели из Франции, — заявил Виль д'Аврэй.

Как он и предупреждал, служанка ждала их, стоя возле стола, застывшая, как деревянная статуя, и сама казавшаяся частью декора.

Это была высокая полная женщина, со спокойным лицом, с робким взглядом из-под бретонского чепца. Она прижимала к груди, как ребенка, свою знаменитую фаянсовую «гусятницу», над которой возвышалась золотистая корочка паштета из дичи.

— Моя дорогая! Ты неповторима! — вскричал маркиз, целуя ее в обе щеки. — Ах, более того, ты фея! Я всегда это говорил!

Виль д'Аврэй хотел повести Анжелику на второй этаж, чтобы показать ей расположение комнат.

Но Анжелика, глядя вокруг, спрашивала себя, каким образом они смогут все здесь поместиться. Она хотела подождать прихода мужа, чтобы решить этот вопрос.

Слуги и люди, сопровождавшие их, начинали собираться у порога: конюхи, метрдотель и его помощники, несущие корзины с посудой и бельем; затем «дочери короля» и некоторые музыканты, флейтисты и барабанщики, уставшие целый день дуть в свои инструменты или стучать своими палочками. Эти люди желали выпить что-нибудь, так как весь день они провели за работой.

Тем временем произошло именно то, что Анжелика предвидела. Служанка маркиза, узнав, что ее хозяин не собирается оставаться в доме и что он не только покинет его, но и предоставит в распоряжение этой чужой женщины, к которой он, казалось, питает неумеренную страсть, собралась уходить, унося из дома свое достоинство и свою «гусятницу».

Ей было невыносимо видеть, как ее хозяин собирается оставить Анжелике этот дом, так заботливо приготовленный ею, его преданной служанкой, для него, а сам перебирается в какую-то лачугу в Нижний город, даже не предложив ей сопровождать его, после того как она так долго его верно ждала.

Виль д'Аврэй разразился негодованием:

— Ты что, принимаешь себя за королеву Франции? Посмотрите на эту нахалку! Эти слуги из колонии не имеют стыда! Ах, если бы ты была по другую сторону океана, в Старом Свете, ты бы не посмела себя так вести, негодная! Ты отведаешь палки!

Вне себя, он отвесил ей несколько чувствительных ударов тростью.

Служанка, согнувшись от ударов, тем не менее ушла, унося свою стряпню.

— Что же мы будем есть сегодня вечером? — вздыхал маркиз.

Но метрдотель с «Голдсборо» сообщил, что он готов приготовить им все, что они пожелают, и вместе с Флоримоном они отправились на кухню. Флоримон научился готовить, когда служил юнгой на корабле.

Продолжали вносить сундуки, узлы, кофры.

Толпа все росла. Люди столпились у дверей, желая скорее обрести пристанище, так как с каждым часом становилось холоднее. Большая кухонная зала уже не могла всех вместить.

В это время кто-то сообщил, что поместье, высокие трубы и часть белого фасада которого виднелись неподалеку, было тем самым жилищем, которое губернатор Фронтенак отдал в распоряжение господина де Пейрака, его семьи и всех его людей и которое, по всей видимости, было очень просторным и удобным.

Люди экипажа уже перенесли туда часть их имущества.

Был отдан приказ, и собравшиеся у дома маркиза поспешили отправиться в указанном направлении.

В это самое время прибыли две дамы из братства «Святого Семейства», готовые приютить «дочерей короля». Анжелика отправила девушек с ними.

Неожиданно появился Анн-Франсуа де Кастель-Моржа и начал в отчаянии причитать:

— Мадам! Мадам! Простите меня, то что произошло — это ужасно!

— Да, да! Я вас прощаю… я вам все прощаю, — повторяла Анжелика, чувствуя, что дневная усталость валит ее с ног.

В это время Виль д'Аврэй повел ее показать свой дом. Он демонстрировал Анжелике свое жилище так, будто собирался его ей продать.

— И еще, моя дорогая, я хочу вам сообщить то, что вы не знаете… Вы слышали о том поместье, которое Фронтенак приготовил для мадам де Модрибур… Это тот самый замок де Монтиньи, который вам сегодня предложили. Вы же не поселитесь там, где некогда обитала она?

Наконец он ее покинул, сказав, что о нем не стоит беспокоиться. Он сумеет устроиться в Нижнем городе.

Ближе к вечеру, после ухода Виль д'Аврэя, явился толстый мальчуган лет двенадцати передать им новости о коте. Он сообщил, что кот себя чувствует хорошо и, кажется, подружился с кухаркой из харчевни «Корабль Франции», где он получает все, что ему нужно. Мальчика сопровождали двое слуг, принесшие горшки и кастрюли, в которых были рагу и бланманже, овощной суп, булочки — все это в подарок от хозяйки.

Могли ли они мечтать о такой любезности? Мальчик сообщил, что он сын мадам Гонфарель, что ему девять лет. Он выглядел настоящим крепышом. Анжелика хотела сделать ему маленький подарок, но он отказался. Тогда она расцеловала его в круглые щеки и попросила передать его матушке, что она завтра придет навестить ее, как только сможет, чтобы поблагодарить и забрать кота.

И вот наконец Анжелика осталась одна с Иолантой.

Дети спали в комнате на первом этаже, позади кухни. Близость очага делала эту комнату самой теплой.

В доме стоял нежный, приятный запах, так как мебель была начищена воском, содержащим благовония, повсюду стояли и висели многочисленные изящные безделушки, блестели серебром распятия. Какое счастье было находиться в этом уютном, опрятном доме в столице Новой Франции, бывшей для них еще недавно недоступной вражеской крепостью.

Внезапно ее мысли омрачились, в памяти возникли слова, услышанные недавно. Вопросы, на которые она не могла ответить, кружились перед ней, как стая черных птиц…

Отсутствие отца д' Оржеваля! Загадочно… Безумие мадам де Кастель-Моржа… Бессмысленно… И кем мог быть спрятавшийся в толпе человек, бросивший фразу при виде Жоффрея де Пейрака со знаменем: «Послушайте! На Средиземном море его серебряный щит был на красном фоне!»

Человек, несомненно, знавший, что Жоффрей — это Рескатор.

И что он был когда-то на галерах короля.

***

Анжелика вновь открыла глаза. Какое-то предчувствие угнетало ее. Вода в ванной была все еще теплой. Она поняла, что, должно быть, уснула. Одна свеча погасла, другие догорали.

Анжелика вновь увидела в зеркале, висевшем над ней, свое отражение. Обнаженная женщина, лежащая в мерцающей воде, чьи глаза испуганно блестели в полумраке.

Почему Жоффрея до сих пор не было?

Того короткого мгновения, на который она заснула, было достаточно, чтобы изменить ее отношение к окружающей обстановке.

Тишина показалась ей полной тревоги.

Снаружи башенные часы пробили три удара. Это был голос спящего города. Города-ловушки.

Она едва дышала. Ей не хотелось, чтобы страх проникал в нее.

Где был Жоффрей? Где были его солдаты? Люди его экипажа? Его испанцы? Офицеры?

Она воображала самое худшее. Она начинала опасаться, что тот восторженный прием, который им оказали, был лишь мираж, ужасная комедия, предназначенная усыпить их бдительность.

Ей почудилось, что истина проступает на зеркале горящими буквами: «Они его арестовали…»

Живое воображение Анжелики рисовало ей этот момент, когда он входит в замок Святого Людовика, и его тут же окружают люди со шпагами в руках.

«Господин де Пейрак, у нас приказ арестовать вас. Именем короля!»

Все начинается сначала…

И когда она услышала какой-то шум внизу, в темном и уснувшем доме, она не сомневалась, что все опять будет как тогда, когда несчастный Куасси-Ба стонал и звал ее: «Мадам! Мадам!.. Они забрали мою саблю!»

Она вскочила, сопровождаемая всплеском, и, накинув простыню, кинулась из ванной комнаты к лестнице.

Крик замер у ее горла.

Внизу, у лестницы, стоял человек.

Человек, одетый в черное.

***

Это был Жоффрей де Пейрак.

Он был одет весь в черное.

Подняв голову, он смотрел на Анжелику.

Он был одет в широкий плащ с короткими рукавами, с высоко поднятым воротником из медвежьего меха.

Анжелика, опершись о перила, застыв, смотрела на него, как на привидение.

А Жоффрей, очарованный ее появлением, но удивленный трагическим выражением ее лица, с недоумением поднял брови.

Она стояла полуголая, с распущенными волосами, с нее струйками стекала вода. Она была очаровательна.

Увидев чудесную улыбку на обращенном к ней лице, Анжелика не могла в это поверить.

Вполголоса она сказала:

— Итак? Вам удалось от них ускользнуть?

— Ускользнуть?

— Что произошло? Я ждала вас так долго… Я заснула и…

— И… вы еще не пришли в себя, моя дорогая, как мне кажется… Я же предупреждал вас о Большом Совете в замке Святого Людовика… В самом деле, мне действительно, в конце концов, удалось оттуда ускользнуть. Все это тянулось так долго… Но все закончилось наилучшим образом.

Вздох облегчения вырвался у Анжелики.

Слетев со ступенек, она бросилась в его объятия, повторяя:

— О, как это глупо! Боже, как это глупо.

Она зарылась лицом в складках его одежды и потерлась о нее щекой.

— Нас опять начинают посещать злые духи? — шутливо спросил де Пейрак. — Какое событие могло превратить блестящую королеву Квебека в эту испуганную нимфу?

— Я подумала, что вас арестовали!

— Что за глупости! Неужели вы не поняли сегодня, что это не так просто? Я надежно защищен, и у меня верные союзники. К тому же ветер удачи дует в нашем направлении. Вы должны в это поверить.

— Это могла быть уловка.

— Нет! Французы из Канады слишком прямодушны для этого.

—  — Но вы меня очень напугали, — сказала она. — И особенно, когда я заметила вас, стоящего у лестницы во всем черном.

— Я хотел именно в таком виде присутствовать на этом ночном собрания.

— Почему?

— Черный человек, — сказал Жоффрей. — Вы помните черного человека, стоящего позади демонической женщины, из видения матушки Магдалины? Я знал, что меня охотно за него признавали. Разместив своих людей в поместье, я переоделся и в таком виде отправился на совет в сопровождении моих испанцев.

Анжелика была поражена.

— Жоффрей, это так неразумно, — сказала она, волнуясь. — Мы находимся в осином гнезде, любое недоразумение может обернуться против нас, а вы развлекаетесь тем, что напоминаете им о предсказании, о котором, может быть, некоторые и забыли, но другие хорошо помнят и боятся.

— Это еще один повод для того, чтобы увидеть все в истинном свете. Мне хотелось понаблюдать за их реакцией, и я ее увидел. Меня обвиняли в том, что я и есть этот человек в черном, равно как и вы — женщина-демон. Чтобы разрушить этот миф, я предстал перед ними, как реальный живой человек. Но, с другой стороны, я вижу, вы тоже не боитесь явиться как «голая женщина, выходящая из вод».

— Но я же не явилась в таком виде на Большой Совет…

— Слава Богу! Анжелика, любовь моя, вы слишком серьезно относитесь к жизни, и вы опять становитесь той очаровательной маленькой канонницей, которую я когда-то отправил к свирепым протестантам в Ля Рошель. Но поверьте, после всех талантов, которые в вас обнаружились, эта роль вам вовсе не к лицу.

Он прижал ее к груди и начал осыпать поцелуями, и именно это могло сейчас наилучшим образом развеять ее тревогу.

Она подняла голову, чтобы еще раз посмотреть на него и убедиться в его присутствии.

Из ее груди вырвался крик.

За его спиной, в глубине залы, она увидела череп с двумя маленькими блестящими глазами и растянутый в насмешливом оскале рот.

Пейрак обернулся.

— Добрый вечер, господин Маколле, извините за то, что потревожил ваш сон.

— Ничего страшного, — проскрипел голос старого траппера. — Чего же мне жаловаться на такое приятное зрелище.

Зрелище действительно было необычное.

Граф де Пейрак, в сапогах и в тяжелой меховой одежде, сжимал в своих объятиях Анжелику в костюме наяды. Старый Элуа вытащил из сумки красный колпак и напялил его на свою оскальпированную голову. Затем широко зевнул и пробормотал что-то насчет медведя, которого он убил на королевской ферме и из-за которого господин ле Башуа его преследует, и вот почему он вынужден теперь скрываться в их доме.

— Я подумал, что у вас я буду в безопасности… как в Вапассу.

— Вы правильно подумали.

— Но где же вы спали? — спросила Анжелика, кутаясь в соскальзывающую с нее простыню.

— На складной кровати, «кровати нищего», как говорят у вас. Там есть немного соломы и покрывало… Если это вам не помешает, мадам.

И он ушел устраиваться на ночлег.

Из погреба донеслось блеяние козы.

Никаких сомнений. Они были в Канаде.

Обняв Анжелику, граф де Пейрак медленно повел ее по лестнице. Поднявшись, они остановились, затаив дыхание. Справа от них открывалась комната, где находилось огромное роскошное ложе, уже упомянутое Виль д'Аврэем. Оно было поистине королевским и занимало все пространство от стены до стены.

— Наш маркиз — несравнимый хозяин, — сказала Анжелика.

Но они не сразу вошли в комнату, а остановились у высокого окна, находившегося в центре лестничкой площадки, по обе стороны которого стояли друг против друга две банкетки.

Привлеченные лунным светом, струившимся через квадратики оконного переплета, они уселись рядом, и Жоффрей, откинув полу своего плаща, накрыл им плечи Анжелики и прижал ее к себе.

— Что это за одежда? — спросила Анжелика. — Ткань плотная, но такая грубая.

— Это подарок одного купца из этого города. Он мне понадобился для сегодняшнего переодевания. Я надеюсь, он войдет в моду в здешних краях, а возможно, и в Париже.

— Это одежда крестьянина!

— Но очень удобная для свиданий с красавицами ледяной ночью.

Обнявшись, они любовались лунным пейзажем.

На другой стороне улицы можно было разглядеть деревья фруктового сада. В ночной темноте вырисовывались неясные очертания ближайших домов. Но вдали виднелся четкий силуэт колокольни собора. Луна, вышедшая из облаков, сияла позади собора, и в ее ажурном свете были видны перила и колоннада башни, и высокий крест, уносящий далеко в ночное небо маленький флюгер, прикрепленный на самом его конце. На фоне мутно-молочных облаков он казался рисунком тушью, выполненным гигантским пером. Вокруг него виднелись башни и колокольни семинарии, монастыри урсулинок, иезуитской церкви и прочих маленьких церквей.

Жоффрей говорил вполголоса.

Он вспоминал о событиях сегодняшнего дня, которые, Слава Богу, закончились для них столь удачно. Безумный поступок мадам де Кастель-Моржа, казалось, его скорее развеселил.

— Я признаю, что питаю некоторую слабость по отношению к таким неистовым и дерзким женщинам, идущим до конца в том, что они задумали. Преданная своему духовнику, отцу д'Оржевалю, она, несмотря на его бегство, продолжала осуществлять его план. Ну и, кроме того, это женщина из Аквитании. А мы, гасконцы, можем друг друга понять и простить.

— Я считаю, что вы слишком легкомысленно воспринимаете поступок, который мог повлечь гибель «Голдсборо», — возразила Анжелика. — Вообразите, что было бы, если бы снаряд попал в цель: этот великолепный, корабль потонул бы, а вместе с ним все богатства и оружие, бывшие на борту. И, возможно, были бы человеческие жертвы.

— Жизнь редко делает нам столько зла, сколько могла бы… Что касается меня, то когда опасность миновала, я не пугаюсь того, что могло бы произойти, а радуюсь, что все так хорошо закончилось…

— Мне кажется, вы сегодня выпили слишком много французского вина, — сказала Анжелика.

— Но кто же выиграл, в конце концов? «Голдсборо» по-прежнему качается на якоре у подножия скалы Рок, тогда как дом Кастель-Моржа сильно поврежден.

И он добавил, что Фронтенак был вынужден поместить семейство Кастель-Моржа в крыле замка Святого Людовика.

Все это время он держал Анжелику в своих объятиях и время от времени целовал ее в лоб или в висок так, как будто ее лицо непреодолимо его притягивало.

Она догадалась, в конце концов, что он говорил так беспечно, чтобы успокоить ее, чтобы передать ей свою уверенность, так как на самом деле, несомненно, он не был так уж радостно настроен.

— Жоффрей, — сказала она покорно, — я признаюсь, что поддалась панике. Передо мной вдруг выросли все те препятствия, которые нам могут помешать. Мне внезапно почудилось, что в этом доме есть сходство с тем самым, куда нас поместили, когда мы должны были присутствовать на свадьбе короля в Сан-Жан-де-Луце. Вы помните? Было сплошное ликование, но король воспользовался этим весельем и суматохой, чтобы арестовать вас.

— Забудьте же ваши воспоминания о прошлом, дорогая. Времена изменились. Ничто не повторяется в точности, как это было раньше, поскольку жизнь — это движение. Сейчас король уже не тот юный монарх, озабоченный прежде всего тем, чтобы уменьшить влияние принцев, которые вместе с Фрондой угрожали его трону. Теперь его могущество несомненно. Ни один сильный вассал уже не сможет стать королем в своей провинции. А именно в этом подозревал он меня в те времена. Теперь времена иные.

— Король стал другим.

— А вы, вы теперь другая женщина. И вы сегодня доказали это, и с каким блеском! Я сегодня смотрел на вас, и мне казалось, что ту, что приближается ко мне, я не совсем хорошо знаю. Как мне объяснить вам, что я ощутил, видя, что вы притягиваете все восхищенные взоры? Я видел вас во всех ваших обличиях: ослепительную в Версале, уверенную в себе и бесстрашную перед ирокезами, непоколебимую перед Амбруазиной-Демоном. Все это не сулит мне спокойной жизни… Но я люблю риск и новизну.

— Это так! Вы слишком любите риск. Я права, когда волнуюсь за вас. Помните, когда вы отправились на свидание с этим Варанжем в бухту Благодарения, поверив лишь записке, подписанной Фронтенаком. Вы отправились туда совершенно один, и он ждал вас там, чтобы убить.

— Я, должно быть, предчувствовал, что ангел-спаситель встретится мне на пути. Все, что замышляется вокруг нас, не всегда нам понятно. Без вас я был бы мертв. Но вы явились, и вы убили его.

Анжелика вздрогнула.

— Что замышлял этот человек? Он оставил у меня странное впечатление. Как некий дух он растворился в вашей жизни, злой дух из видений. Я уверена, что он был одним из сообщников Амбруазины, одним из тех, кто ожидал ее и знал, что она из себя представляет.

— Она мертва, вы победили ее. Она не сможет больше нам навредить. Ее адское воинство отступило и скрылось во тьме.

И он поднял руку к окну, как бы производя заклинание, но при этом он улыбался.

У подножия Рока Святой Лаврентий нес свои воды в море, огибая мысы, острова и бухты.

В этот час уже несколько индейских каноэ прочертили поверхность реки, подобно черным насекомым.

Ему удалось рассеять ее тревоги и сомнения и вернуть ей чувство уверенности.

— Мы ушли уже слишком далеко, чтобы «они» могли нас настигнуть, — снова сказал Пейрак. — Разве вы этого не чувствуете? Все, что может еще с нами произойти опасного или трагического, уже не будет столь серьезно.

— А злопамятство отца д'Оржеваля? Когда я увидела кого-то в черном у подножия лестницы, я решила, что это он.

Жоффрей де Пейрак разразился смехом. — Что за идея! Я плохо себе представляю иезуита, даже этого, который мог бы прийти к даме посреди ночи.

— Он мог решить изгнать из меня злых духов.

— У вас слишком богатое воображение, моя дорогая. — И, помолчав немного, добавил:

— Не бойтесь его. Он больше не придет.

— Где же он? — прошептала Анжелика.

— Он покинул город… Так говорят.

— Но он, однако, был в нем за несколько дней до нашего приезда.

— А теперь его больше нет.

Анжелика вспомнила, что Жоффрей воспринял новость об отсутствии отца д'Оржеваля с удивлением, но так, будто он это предвидел. Она спрашивала себя, что он замыслил такое, чего она не знала, во что он ее не посвящал… У него был тайный шпион в Квебеке. Он ее как-то поддразнил по этому поводу: «Я же не сказал, что это мужчина…»

— А если он вернется?

— Он не вернется.

— Может быть, он умер?

— Нет, он не умер.

Он сжал ее в своих объятиях, его рука ласкала ее плечи. Она почувствовала, как вышивка его камзола царапает ее обнаженную кожу, и это пробудило в ней тайное сладострастие.

— Почему он скрывается? Почему отказывается он встретиться с нами открыто? Я хочу знать.

Жоффрей де Пейрак сказал:

— Какое это имеет значение!

Она видела его улыбку и чувствовала его желание.

— Тем хуже, мадам! Вы не узнаете тайну зеленых свечей.

Его глаза весело блестели. И Анжелика рассердилась:

— Нет, все это не так просто. Мне было слишком страшно.

— Когда же, любовь моя?

— Только что.

— Я уже говорил: страх вам не идет.

— В прошлом году мы едва не умерли от голода… Если бы ирокезы не подоспели вовремя…

— Но они пришли… Я их позвал.

Анжелика высвободилась из его объятий.

— И вы мне об этом не сказали?

— Я не знал, смогут ли они ответить на этот зов. А иногда напрасные ожидания отнимают последние силы…

— Вы меня плохо знаете.

— Сбывается лишь то, что держится в тайне.

Сжимая друг друга в объятиях, они растягивали эту сладостную ссору, сопровождая ее ласками, долгими поцелуями, фразы начинались и обрывались на полуслове, уступая место молчанию, тогда как их губы продолжали узнавать друг друга и друг другу отвечать.

Город лежал у их ног, узкий и зажатый со всех сторон, как остров посреди океана лесов, и в этот час цвета олова, свинца, серебра, стали синеватые, едва различимые струйки дыма медленно поднимались вверх, смешиваясь с утренним туманом. Опасаясь пожара больше, чем холода, жители Квебека предпочитали гасить огонь в очагах, прежде чем ложиться спать.

Некоторые жители этого города знали их прошлое. Одни помнили о мадам дю Плесси-Бельер, другие — о Рескаторе или о знатном тулузском сеньоре.

Но у всех этих спящих людей были и собственные секреты, собственные страхи и воспоминания. И, находясь среди них, Жоффрей де Пейрак и Анжелика могли, наконец, отдохнуть и под покровом ночи вернуться к другому предназначению судьбы: быть мужчиной и женщиной, которые любят друг друга.

Все было забыто. Они перестали быть изгнанниками, чтобы стать избранными того королевства без имени, завоевание которого зависело только от их влюбленных сердец и от дрожи их переплетенных тел.

Пальцы Жоффрея погрузились в волосы Анжелики, скользили по ее гладкой коже, ласкали ее нежные формы.

— Вы совсем другая женщина в своей красоте, в своей силе, — говорил он ей совсем тихо. — И та же самая… так как мы всегда остаемся тем, что мы есть. Но ваша душа блуждала, подобно звездам, по опасным и темным местам и, подобно звездам, приобрела еще более ослепительное сияние, лучи которого уходят за пределы видимых границ. Та же самая… но вышедшая из очистительных вод, обновленная, подобно Афродите, рожденной из перламутра раковины и дыхания весны.

— Вы навсегда останетесь поэтом из Лангедока.

— И я всегда буду воспевать Даму моих грез. А вы слушаете меня, глядя так, что будите во мне нетерпеливое и страстное желание сражаться с драконом.

— Это от того, что ваши слова приводят меня в состояние блаженства. С тех пор, как я вас узнала, мне кажется, что всякое слово из ваших уст вдыхает жизнь в мою душу.

— О! Но и у вас вполне достаточно поэтического вдохновения, мадам! Какой прекрасный образ! А ваше божественное тело?

Анжелика смеялась под его поцелуями.

— ВЫ неисправимый распутник! Вы хорошо знаете, что вы с ним сделали.

Жоффрей де Пейрак взял в руки это прекрасное, чистое лицо, которое как бы светилось от счастья, нежности и любви к нему.

Он прошептал:

— Демоны скрылись в складках ночи.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. НОЧЬ В КВЕБЕКЕ

Глубокой ночью мадемуазель Клео д'Уредан пишет письмо своей далекой подруге, Мари-Габриель, вдове польского короля Казимира V, прозванной Прекрасной Садовницей.

Время навигации прошло.

Послание не уйдет раньше, чем кончится зима и весна освободит реку ото льда. Но м-ль д'Уредан обманет долгое ожидание, сочиняя послания, которые станут для нее беседами через океан.

Одно за другим, она будет их складывать в шкатулку, предназначенную специально для их хранения.

«Моя дорогая, Я поставила свою кровать в другое место.

Теперь из моего угла я очень хорошо вижу новый дом, который Виль д'Аврэй построил на границе с владениями Куна-Банистеров; так как начиная с сегодняшнего дня у меня появился более интересный объект для наблюдений, чем мой сад и река, которые я уже знаю наизусть.

Роскошный пират причалил у наших стен, и так как он заранее позаботился о том, чтобы взять в плен господина д'Аребуста и господина интенданта, не оставалось ничего другого, как устроить ему такой же роскошный прием.

Вот счастливая развязка того дела, о котором я уже вам рассказывала.

Речь идет о том французском дворянине, союзнике Новой Англии, чьи поселения находятся на юге наших владений, на границе между Акадией и Канадой, и который доставил нам столько хлопот. Его считали врагом, и против него проводилось несколько кампаний.

Стало известно, что его жена — женщина необычайной красоты. И эмоции достигли предела, когда одна из наших урсулинок, матушка Магдалина (а она ясновидящая) сделала по этому поводу предсказание, где прямо связывала их появление с вмешательством дьявола. Были посланы люди для проведения расследования, и они привезли вполне утешительные сведения. Страсти улеглись.

Но вот было объявлено об их прибытии в Квебек для заключения мирного договора, и споры вспыхнули вновь.

Отец д'Оржеваль, вершащий все религиозные дела в Акадии, обвинил их в том, что они мешали ему бороться с еретиками Новой Англии.

Это произвело большой шум, и мнения разделились. Приближение их флота было расценено как катастрофа, и речь шла уже о том, чтобы водружать знамя на Нотр-Дам и спасать город.

Колдун из Нижнего города рассказал, что он видел, как в небе проходила вереница горящих лодок. Это легенда, в которую охотно верят все, кто приезжает из западных провинций Франции; Такое знамение предвещает близкое несчастье.

Затем, по непонятным причинам, этот злобный иезуит исчез, что привело в совершенную растерянность его сторонников.

Что касается Фронтенака, то он вел себя правильно. Он всегда был на их стороне. Он принимал настолько активное участие в этом деле, что даже отправил этим летом множество посланий королю, в которых старался ему доказать, что для Франции очень выгодно установление добрососедских отношений с таким сильным соседом, который к тому же, говорят, сказочно богат.

В ожидании ответа, который, как надеялся губернатор, будет одобрительным и благожелательным, губернатор разыгрывал карту дружелюбия и гостеприимства. К тому же, господин де Пейрак и он — земляки. Они из провинции Лангедок, а все знают, как гасконцы поддерживают своих.

Вот так все происходит на свете!.. У нас в Канаде народ очень падок до новых событий и развлечений.

Тех, кто был недоволен, отодвинули в сторону, и народ начал готовиться к встрече господина де Пейрака и его жены.

Дорогая моя, мне трудно описать, какую радость испытал народ от их прибытия, которого так боялись.

Я ничего не преувеличиваю. Мадам де Пейрак обладает способностью завораживать толпу.

С раннего утра весь город ожидал ее прибытия, и они готовы были бы прождать ее всю жизнь, если бы она не приехала.

Если верить господину де Мэгри, это женщина ослепительной красоты. Несомненно, она — колдунья. Она не переступит порога моего дома».

М-ль д'Уредан подчеркнула эту фразу.

Она поудобнее устроилась на своих кружевных подушках. Перед тем как установить у себя на коленях письменный прибор, она слегка надушила мочки ушей своими любимыми духами. Она проверила, взглянув в зеркало, как на ней сидит наколка из малинских кружев, покрывающая ее седые волосы. Велела принести новые свечи. Решила не сердиться на свою английскую служанку, глупую, скучную и вдобавок ко всему еретичку, и попросила ее всего лишь убрать с постели шкатулку и пачки писем, перевязанные лентами, которые она еще не успела разобрать.

Их принес ей маркиз де Виль д'Аврэй, но он так спешил, занятый лишь тем, что произошло сегодня и что должно будет произойти завтра, и убежал, неизвестно куда. Она поняла причину его спешки, когда увидела, как их тихая улица заполнилась толпой иностранцев, которых Виль д'Аврэй, вел к своему дому.

Именно в этом, и она не скрывала это от себя, крылась причина ее неприязни к той, которую она про себя называла не «Демоном», но «Соблазнительницей».

«Карлон также не пришел меня навестить, а ведь он уже вернулся в наш город. Но я ему прощаю, так как, вы же знаете, я питаю к нему слабость.

Весь город был на улице.

Джесси, моя англичанка, бежала до самого луга, чтобы посмотреть на корабли, которые, как решила эта дурочка, приехали, чтобы ее освободить. В результате она упустила собаку, и стоило громадных усилий поймать ее и вернуть в дом, тем более, что нам никто не помогал. Я могла бы умереть у себя в постели, никто бы этого не заметил. К счастью, я пью сейчас отвар из кореньев, который очень подкрепляет мои силы.

Господин советник Мэгри де Сен-Шамон сжалился над моим одиночеством и нанес мне визит.

Во всяком случае, вы же меня знаете. Я ничего не видела, но я все знала.

Я слышала всего лишь один пушечный выстрел. Казалось, это ни о чем не говорит.

Этот выстрел сделала Сабина де Кастель-Моржа, обезумев, видя, как в Квебеке принимают тех, кого она считала врагами Новой Франции и особенно ее дорогого духовника, отца д'Оржеваля. Этот иезуит, которому она полностью подчиняется, заставляет ее причащаться каждый день. Бог мой! Какая нелепость! Но я умолкаю, так как говорят, что король все еще не примирился с Пор-Руаялем и янсенистами…»

Клео д'Уредан прервала свой рассказ, и перо замерло в ее руке. Она не будет продолжать рассуждения о Пор-Руаяле. Иначе она никогда не закончит.

«Господин де Пейрак привез в подарок епископу мощи святой Перепетуи. И тому ничего не оставалось делать, как принять де Пейрака со всей торжественностью.

Еще я должна вам рассказать о том стыде, который испытали наши дамы из-за Сабины де Кастель-Моржа. Не столько из-за пушечного выстрела, что было явным фанфаронством, но затем, принуждаемая своим мужем присутствовать на торжественной мессе, она оделась в черное, дабы подчеркнуть траур этого дня, покрыла лицо свинцовыми белилами и выкрасила губы в кроваво-красный цвет. Лицо ее стало отвратительным, как ярмарочная маска. Настоящий скандал! Мадам Добрэн, такая добрая и ласковая, даже плакала из-за этого. Сабина считает, что ей все позволено. Своим нелепым поведением она, наоборот, только усилила симпатии всех к той, которую хотела унизить, к прекрасной Мадам де Пейрак, которая не обращала на нее внимание и вела себя очень любезно». М-ль д'Уредан остановилась. Стояла глубокая ночь. Все было спокойно. Черно-белая собачка лежала у подножия ее кровати на ступеньках алькова.

Дама раздвинула занавески, так как она хотела видеть в окно дом маркиза де Виль д'Аврэя.

Там, на другой стороне улицы, также все улеглось. Полная темнота. Можно различить приглушенный свет, но это либо ночники, либо догорающие угли в очаге кухни. Однако Клео д'Уредан показалось, что она различает два силуэта на фоне высокого окна. Мужчину и женщину, глядящих в ночь. Это видение оставило у нее странное ощущение тревоги, смешанное с интересом, причину которого она не могла объяснить. Одно было несомненно — ночь стояла необычно теплая, такая же теплая, как и ее маленький дом, в котором отчетливо было слышно тиканье часов.

«Я слышала, что им предоставили дом у подножия холма, предназначавшийся когда-то для герцогини де Модрибур. Герцогиню ждали летом… Но она так и не приехала. Ходят слухи, что она утонула…

Но пока что «они» остановились у Виль д'Аврзя. Ну его-то вы знаете. Он всегда старается захватить то, что всех интересует, будь то вещь или человек.

Он умер бы от зависти, если бы ему кого-нибудь предпочли!

Останутся ли они в доме маркиза? Я бы этого хотела, так как из моего окна видно все, что там происходит.

Но смогут ли они жить в соседстве с Юсташем Банистером, это другой вопрос. С тех пор, как он вышел в отставку и начал спекулировать пушниной, и после того как епископ отлучил его от церкви за то, что он носил водку индейцам, он зол на весь белый свет. Дети его сорванцы, которые без конца шалят и мучают свою собаку. Вы знаете, как я люблю животных, как мне это неприятно.

Простите мне, моя дорогая, что я никак не могу взяться за чтение ваших писем, один вид которых переполняет меня радостью.

Между нами говоря, я очень довольна, что эти гости с юга принесли в нашу жизнь столько оживления. Мне будет о чем вам писать. В этот раз я вам все описала в общих чертах. Но есть еще множество мелких подробностей, о которых я сообщу вам позже.

Сделаем заключение: «Соблазнительница» в нашем городе. Она покинет нас не скоро.

Красноватые оттенки в небе навели меня на мысль, что зима уже не за горами, несмотря на то, что стая диких гусей не решается пока лететь на юг.

Отныне ни один корабль не покинет порт. Наши гости проведут с нами всю нашу канадскую зиму. А за это время все выяснится. У нас все вопросы решаются весной, когда река становится судоходной и первые корабли приносят нам первые новости, и тогда мы будем знать, какой выбор сделал король…»

Если покинуть скромное жилище м-ль д'Уредан и, подобно ночной птице, совершить полет над колокольнями и крышами Верхнего города, мы попадем в замок Святого Людовика. резиденцию губернатора, крепость на самом конце мыса.

В правом крыле замка светится одно окно.

Господин де Кастель-Моржа бьет свою жену. Он вне себя от гнева.

Вполголоса, чтобы не поднимать шума в замке, где его приютил господин губернатор, он изливает свою злобу и негодование.

— Неужели недостаточно, мадам, того, что вы презираете меня в моем собственном доме, что в течение тех долгих лет, что я на вас женат, вы даете все время мне почувствовать, насколько вам тяжко мое присутствие; вы демонстративно отвергаете все мои ухаживания, делая меня посмешищем в глазах идиотов. И вам еще надо было заставить меня нарушить слово, поставить меня в дурацкое положение перед моими солдатами и перед индейцами, меня, королевского наместника в Америке…

Спина Сабины де Кастель-Моржа согнулась. Удары застали ее врасплох.

Уже давно ее муж не давал волю своему гневу.

Она не отрицала его права быть в ярости, но она не могла ему простить то, что он так легко изменил своим убеждениям.

На протяжении всего времени он был на стороне отца д'Оржеваля, поддерживая его намерение убрать с земель Акадии этого опасного захватчика, бывшего к тому же приспешником дьявола. Это было одним из тех редких исключений, когда их взгляды и женой совпадали.

И оказалось достаточно… чего же? Чтобы Фронтенак убедил его поддержать союз между гасконцами? Чтобы отец д'Оржеваль так внезапно исчез, как бы признавая свое поражение? ….

Оказалось достаточно объявить о приближении к Квебеку кораблей этого человека, у которого слава колдуна, человека, уверенного в победе своего дерзкого флота, нагруженного деньгами и подарками, уверенного, что он победит без единого пушечного выстрела.

Ну что ж! Один выстрел был. Тот, который произвела она сама, как когда-то м-ль де Монпансье, стрелявшая в своего кузена короля. Какое опьяняющее блаженство для женщины почувствовать, что пушка в твоих руках и в твоей власти заставить ее зазвучать! Могла ли она знать, что ее сын, Анн-Франсуа, был на борту этого корабля? Все, что она предпринимает, оборачивается против нее!

Но раз Анн-Франсуа жив и здоров, она нисколько не сожалеет о своем поступке.

Этот жест открытой вражды уравновесил общее малодушие.

Мадам де Кастель-Моржа показала таким образом свою приверженность тому, кого все поддерживали вчера, но отвернулись сегодня. К тому же она смогла излить всю свою ненависть, всю ту горечь, которые накопились в ее душе за долгие годы, и причиной которых являлась эта, ожидаемая всеми, супружеская пара. Пара, олицетворяющая саму любовь и удачу. А ей ненавистно все, что напоминает о том, что она, Сабина де Кастель-Моржа, никогда не знала в жизни ни счастья, ни радости любви.

О! Какая боль, какая невыразимая боль видеть эту пару, прекрасную и счастливую, входящую в собор под приветствия толпы. Вся ее собственная жизнь, полная горечи и разочарований, показалась еще более невыносимой. Никогда еще ее брак с этим Кастель-Моржа, которого она никогда не любила, не казался ей таким тяжким. Перед ней встала вся ее загубленная жизнь. А эта женщина торжествовала, весь город подобострастно приветствовал ее, даже не зная ничего о ней, просто потому что она явилась, потому что достаточно было лишь ее увидеть, потому что в ней было очарование, тогда как у нее, Сабины, его не было, ее не любили, она не нравилась.

Ее заставили присутствовать на торжественной мессе. Она предпочла бы утопиться в сточной канаве.

Никому не было дела до ее унижения, никто не сказал ей ни слова сочувствия.

Единственный, кто был к ней добр и снисходителен, кто ее уважал — ее духовник, исчез.

Ее горе усиливалось еще и тревогой.

Он, Себастьян д'Оржеваль, такой сильный, неужели он мог поддаться страху? Нет, это невозможно. Может быть, он попал в ловушку? Но его необычайная интуиция предостерегла бы его. Тогда что же предполагать? Что он скрывается в каком-то убежище, чтобы потом нанести неожиданный удар? Но какая необходимость заставила его так действовать? Ситуация была в их руках.

Он покинул ее. Теперь она осталась одна, без помощи, окруженная осуждением и ненавистью.

Слезы текли по ее оплывшему лицу, ставшему еще уродливее из-за белил.

Граф де Кастель-Моржа почувствовал еще больший гнев. Эта проклятая бабенка вечно делает так, что он во всем виноват… Он метался, как тигр в клетке, по единственной комнате, которую им предоставили. Он бросил свирепый взгляд на кровать, достаточно широкую и удобную, с белоснежным бельем.

— Никогда я не лягу с вами в эту постель, — вскричал он.

— А я тем более. Идите спать к Жанин Гонфарель, к потаскухе! Вы ведь уже привыкли находить там нежный прием.

Кастель-Моржа грубо выругался, бросился на кровать и зарылся в простыни прямо в сапогах и плаще.

Сабина выскочила из комнаты.

Слуга мессира де Фронтенака, спавший возле двери своего господина, услышал шум разбитой посуды. Этот шум его заинтересовал.

Замок мал, и в этот час все должны бы спать. Часовые стоят на карауле снаружи, и этого достаточно. Двигаясь в направлении шума, он пришел на кухню.

Господин де Кастель-Моржа тоже слышал шум. Он всего лишь дремал. «Она опять что-то разбила», — подумал он. Хромая, так как к утру его нога всегда начинала ныть, он спустился по лестнице.

Он увидел фигуру в черном, пересекающую прихожую с корзинкой в руках, под изумленными взглядами лакея и поваренка.

Это была мадам де Кастель-Моржа, в плаще с капюшоном. Она направлялась к выходу.

Он настиг ее в тот момент, когда она собиралась открыть дверь, и схватил ее за руку

— Куда это вы еще собрались, сумасшедшая? Куда вас несет в такое время?

Она ответила с видом мученицы.

— Я собираюсь отнести кое-какую еду папаше Лубетту. Никто сегодня не вспомнил о нем.

Глаза ее внезапно сверкнули.

— Да, весь город потерял голову! До такой степени, что забыли о немощных, забыли о первейших долгах милосердия. И все это из-за женщины, чья опасная красота служит лишь для того, чтобы уничтожить всех ее соперниц, привлечь к ее ногам всех мужчин, чтобы сеять зло и уничтожать добро…

Она говорила с такой яростью, ее губы так кривились от ненависти, что Кастель-Моржа, привыкший к ее припадкам злобы, был поражен. Такого он еще не видел! Выло нечто в ее безумном гневе такое, чего он не понимал.

Изумленный, он смотрел, как она переступает порог с видом оскорбленной королевы.

Он сказал:

— Почему же вы ее так сильно ненавидите?

Костлявой и дрожащей рукой старому Пьеру-Мари Лубетту с трудом удалось дотянуться до табакерки из белой жести, стоявшей на табуретке у его изголовья.

Проклятье! Табакерка была пуста.

Он откинулся на подушки и зябко натянул одеяло до самого подбородка. Одеяло скользило, и ему не удавалось поправить его как следует. Его так трясло от лихорадки, что он не накрывался, а раскрывался.

Проклятая жизнь! Что бы он сделал с табаком, если его было бы хоть самую малость? Он бы его немного пожевал. Курить? Это исключено.

Как только он начинал курить свою старую трубку, почти такую же старую, как и он, с первой же затяжкой он заходился таким кашлем, что начинал задыхаться и плевать кровью.

Жевать? Это он еще мог. Он сохранил все свои зубы, почти такие же хорошие, как у индейцев, здоровые, прочные. Это приблизительно все, что у него осталось. Все остальное утекло: силы, деньги, друзья. Так случается. Особенно со старыми жителями этой проклятой колонии. Старики здесь больше не нужны. Их слишком долго видели. Им слишком много должны. Их предпочитают забыть. Целый день трезвонили сегодня эти проклятые колокола. Бам! Бум! И снова! А после: динь-дон, динь-дон! И вы думаете, нашлась хоть одна милосердная душа, чтобы прийти к нему и рассказать о том, что происходит и что означал этот пушечный выстрел? Потому что… ему это не померещилось! Стреляли из пушки.

Но его любопытство так с ним и осталось. Все разбежались, как стая куропаток.

Все кинулись на набережную, встречать чужеземцев. Он остался один на этой проклятой скале, как в те времена, когда он был ребенком и взбирался на нее по козьей тропе. Кто бы поверил, что эта широкая мощеная площадь Верхнего города, по которой теперь разъезжают дамы в каретах, была когда-то поляной, окаймленной высокими деревьями, где он, шестилетний мальчуган, бродил с маленьким складным ножом в поисках дикой спаржи или папоротника, растущих на влажной земле, чтобы принести их матери для семейного супа.

Этот ручей, пересекающий площадь, прятался среди высоких трав. Он окунал в него свои ноги маленького нормандца, глядя в кроны высоких деревьев американской земли.

Он вырезал себе дудочку, сидя меж корней старого дуба, на том месте, где теперь возвышается собор. От этого девственного леса остались лишь изгороди и парки, окружающие владения: монастырь урсулинок, колледж иезуитов, семинарию и кафедральный собор. Повсюду большие дома, окруженные островками зелени, повсюду улицы с каретами и повозками, трясущимися по мостовой, цокот подков.

В те времена (времена его детства), пятьдесят лет тому назад, у подножия скалы Рок обосновались всего две-три семьи колонистов. Их дети росли подобно диким травам на берегу затерянной реки.

Было всего лишь шесть или семь женщин, и среди них Элен Булле, двадцати лет, супруга господина де Шамплэна, и трое их детей.

Все колонисты жили в доме, который господин де Шамплэн построил на берегу.

Это был настоящий маленький замок из прочного дерева, с тремя корпусами, просторным амбаром, маленькой голубятней и со смотровой площадкой на втором этаже, позволяющей часовым наблюдать за огромным пространством вокруг. Дом был опоясан широким рвом с подъемным мостом, а в стратегически важных точках стояли пушки. В самом начале в этом доме ютились все, когда наступала зима или угрожали ирокезы. Колонисты, врачи, переводчики, солдаты. В доме было тепло. Скала, у подножия которой он стоял, нависала над ним гигантской ледяной бахромой.

Осенние дожди подтачивали сваи.

Зимой питались лишь хлебом и сельдью, сидром и какой-нибудь дичью, которую приносили индейцы.

В доме стоял тяжелый запах меховых шкур. Цинга делала тело дряблым, кожу бледной, десна кровоточащими.

Луи Эбер, аптекарь, лечил ее отварами из сушеной черники. Алгонкины приносили свои таинственные снадобья.

Каждый вечер все вместе читали молитвы, а по воскресеньям Житие Святых.

В тот год, когда корабль с провизией, идущий из Франции, был захвачен англичанами, наступил голод. Урожай колонистов, едва умеющих держать в руках мотыгу, был ничтожным. На зиму не было никаких запасов. Их ждала неминуемая смерть.

Тогда господин де Шамплэн разместил своих колонистов на трех лодках, и они отправились по великой реке Святого Лаврентия искать милости у дикарей.

Именно так была спасена маленькая колония. Милосердием дикарей. Алгонкины, горные индейцы, племена-кочевники или оседлые гуроны — все они соглашались принять либо мужчину, либо ребенка, или же семью с младенцем, чтобы разделить с этим лишним ртом свою чашку риса, маисовую кашу или запасы сушеной рыбы и вяленого мяса.

Это было беспримерное милосердие, так как суровой зимой лишний рот становился бременем, особенно — если весна запаздывала.

Мало-помалу все поселенцы были размещены вдоль реки.

Оставалась лишь одна лодка, та, в которой находился он сам, одиннадцатилетний мальчик, его друг Танкред Божар, тринадцати лет, и его десятилетняя сестра Элизабет. Все трое, сжавшись под одеялом, сидели, не смея даже пошевелиться от голода и холода.

Правивший лодкой Юсташ Булле, двоюродный брат господина де Шамплэна, был настолько слаб, что едва держал руль, и у него уже не было сил поставить парус.

Подобно призраку, лодка двигалась вниз по реке по направлению к полюсу, между берегами Лабрадора и Гаспе.

Уже появились первые льды. В тумане они мерцали зеленовато-голубыми отсветами. Высокие скалы из льда, казалось, были населены демонами. День ото дня дети становились все более печальными. Они уже думали, что навсегда обречены блуждать по изгибам реки. Когда они временами приставали к берегу, все было пустынно вокруг, и у них не было сил отправиться на поиски деревни. Они сосали корки и делились последним сухарем.

На берегу Гаспе вождь алгонкинов согласился принять троих детей. Юсташ Булле уехал один.

Детей привели в хижины, полные дыма и насекомых, но теплые. Жизнь индейской деревни, погребенной под снегом всю долгую зиму, была не чем иным, как жизнью животных, забившихся в нору, чтобы пережить время ненастий. Нору, в которой спят, едят, занимаются множеством приятных вещей, позволяющих забыть непогоду снаружи. Вспоминая об этом периоде своей жизни, Пьер Лубетт улыбался.

Не слишком стыдливые от природы, эти дикарки, подростки и даже молодые женщины, сразу же заинтересовались двумя красивыми молодыми чужестранцами.

При этом воспоминании он смеется, и хохот его переходит в кашель. Он кашляет долго, и на платке, поднесенном к губам, появляется пятно крови.

Проклятая жизнь! Этот дым, которым он дышал в хижине всю зиму, и этот нечеловеческий холод сожгли его легкие. Но он не жалеет.

На какой-то момент он вновь увидел себя молодым крепким парнем, удивленным от неожиданного удовольствия, барахтающимся под меховыми одеялами с красивой индианкой. У нее гладкая кожа, она смеется, щиплет его, ласкает, щекочет, дразнит, облизывает, тормошит его, как щенка, и он тоже смеется от удовольствия.

Счастливые времена!

И после такого детства что же ему делать в этом городе, полном домами, лавчонками, складами, церквами и борделями, что ему делать со всякими приезжими из Старого Света, проходимцами, которые вас обманывают; или священниками, которые ни за что отлучают вас от церкви, знатными сеньорами, приехавшими со всем своим барахлом, коврами, картинами и статуями святых, изнеженными эмигрантами, олухами солдатами, офицерами, ходившими по военным тропам будто медведи, со всеми этими людьми, которых объединяло одно жадное стремление: урвать свой кусок в торговле пушниной.

В те далекие времена дубы в американских лесах еще не принадлежали королю Франции, как это было объявлено позже, и славные канадские колонисты могли сделать себе из них красивую мебель, как его буфет для посуды, украшенный тончайшей резьбой. Это все, что у него осталось, но маркиз де Виль д'Аврэй, который так и вьется вокруг, его не получит.

Кажется, те чужеземцы, что прибыли сегодня, остановились в доме маркиза, в верхней части той же улицы, где живет он, Пьер Лубетт. Он слышал, как они проходили мимо. Шум! Крики! Целая толпа.

В те далекие времена, когда он был ребенком, можно ли было представить, чтобы среди ночи раздавались голоса и по улице бродили пьяные недалеко от его дома; луч света только что скользнул по переплету его окна.

Это открылась дверь в трактире «Восходящее солнце», чтобы впустить спотыкающегося пьянчугу, а затем снова закрылась.

В самом начале улицы Клозери, как раз напротив того дома, где старый Лубетт, забытый всеми с его дубовым буфетом и трубкой из красного камня, лежал, вспоминая времена мессира де Шамплэна, находится трактир «Восходящее солнце». К его двери ведут три ступеньки, такие предательские для пьяниц во время гололедицы, а над входом — красивая вывеска, с которой сияет золотыми лучами улыбающееся солнце.

Герцог де ла Ферте, встревоженный и огорченный, нашел здесь ночное пристанище. Как тяжко скрываться под чужим именем в то время, когда прошлое вновь возникает перед вами в образе чарующей женщины и ваше инкогнито не мешает ей вас узнать.

Он отодвинул свой оловянный кубок, заскользивший по поверхности стола, отполированной несколькими поколениями посетителей. В отчаянии он сидел, положив на стол руки. Кружева его манжет были измяты, его пальцы дрожали.

Он пробормотал:

— Тот, кто не обладал ею… не знает, что это за женщина…

Трое его собутыльников разразились громким смехом.

— Смейтесь сколько угодно, — сказал он, — тот, кто не держал ее в объятиях, кто не ласкал ее божественное тело, не проникал во все его сладострастные капканы, тот не знает, что такое любовь.

И внезапно он вскричал:

— Налей, кабатчик! Ты что ждешь, пока я засохну на корню?

Антонэн Буавит бросил презрительный взгляд на этого грубияна. Вот уже тридцать лет, как он установил вывеску над своим трактиром «Восходящее солнце» и получил разрешение королевского судьи содержать питейное заведение и иметь лицензию на изготовление и продажу пива, всяких крепких ликеров, вин и сиропов, и он не забыл, что он был первым трактирщиком в Новой Франции. Находясь на равном расстоянии от собора, семинарии, от иезуитов и урсулинок, он закрывает свои двери во время службы и воскресной мессы, и в его заведении дамы всегда могут посидеть днем, чтобы выпить капельку малаги, или сидра, или воды с апельсиновым сиропом.

Все это говорит о том, что его заведение не заслуживает названия «кабак». И ему вовсе не нравится, когда знатные сеньоры, чужие в этих краях, забывают, что находятся не на какой-нибудь парижской улочке, где могут выражать свое презрение беззащитному хозяину. Этим летом корабль привез много неприятных людей, С каждым годом их приезжает все больше и больше. Неужели Новая Франция становится чем-то вроде свалки?

— Засохнуть на корню? Как бы не так! Он слишком часто смачивал свою глотку, чтобы такое могло случиться.

Вокруг него послышался смех, и, довольный тем, что отомстил, Антонэн подошел к столу этих господ со своим глиняным кувшином.

Он им сейчас нальет чего-нибудь покрепче. Тогда они быстрее опьянеют, и он сможет позвать их слуг, чтобы те их подобрали и отвели домой.

С тех пор, как они приехали в августе, эти четверо проводят все свое время за выпивкой и игрой в компании распутных женщин. У него с ними полно хлопот, да к тому же он сомневается в их платежеспособности. По правилам ему запрещается открывать кредит отпрыскам знатных семейств, солдатам и слугам.

Должен ли он считать их «отпрысками семейств», несмотря на то, что им лет сорок-пятьдесят? Они иногда бывают щедрыми, бросая на стол экю. Тот, кто выглядит самым знатным из них, похож на военного, но, когда он сидит целыми днями, лениво развалясь на деревянной скамье, Антонэну кажется, что он похож на придворного, на «куртизана».

Он никогда не видел вблизи этих вельмож, которыми, говорят, наполнен Версаль, и мысль о том, что он принимает в своем заведении таких редких пока в Канаде гостей, немного компенсирует ему то высокомерное и бесцеремонное обращение, от которого он уже успел отвыкнуть с тех пор, как высадился на этих берегах, будучи подмастерьем кузнеца, без единого су в кармане, имея вместо багажа лишь клещи да молоток.

Наливая им вина, Антонэн исподтишка рассматривает их краем глаза.

Самый старший из них накрашен, как женщина, даже хуже — как старая потаскуха. Кокетство, предназначенное для того, чтобы скрыть признаки старости, слишком бледный цвет лица, придать блеск глазам, выпуклость слишком узким губам. Но остается только удивляться, как монсеньер епископ терпит это в своем городе.

У самого молодого красивые руки, затянутые в узкие красные перчатки, которые он то и дело снимает и вновь надевает, будто для того, чтобы размять пальцы.

Четвертый, самого плотного сложения, кажется, единственный из них, кто ни при каких обстоятельствах не теряет голову. Взгляд его тверд и непреклонен. Обращаясь к. нему, они называют его «барон», и Антонэн Буавит подозревает, что именно он распоряжается деньгами господина де ла Ферте и именно к нему нужно будет обращаться, если кредит окажется непомерно большим.

Все они носят шпаги, и у них вид дуэлянтов.

Антонэн Буанит отходит от них и спешит на зов другого достойного клиента, который почтил его своим присутствием сегодня вечером. Это посланник короля, и он кажется человеком любезным и благопристойным.

Сняв шляпу, трактирщик кланяется ему очень низко.

— Скажи мне, кто эти господа? — спрашивает Николя де Бардане.

Антонэн Буавит называет: господин де ла Ферте и его друзья: граф де Сент-Эдм, господин де Бессар и Мартен д'Аржантейль. И он добавляет уверенно:

— Эти господа придворные из окружения короля.

Несмотря, на это заявление, насторожившее бы его в другом месте и в другое время, Николя де Бардане продолжает испытывать к этим господам острую неприязнь. Вне всякого сомнения, этот фат с красивыми голубыми глазами, чье лицо благородно и привлекательно, несмотря на то, что отмечено уже пьянством и развратом, имеет в виду Анжелику, когда намекает на какую-то женщину, которую любил. И это приводит де Барданя в негодование, окончательно испортив и без того нелегкий для него сегодняшний день.

Его поселили черт знает как далеко, правда, в красивом доме, но затерянном среди деревьев на самом краю плато, заросшего травой, которое здесь зовут «Равнины Абрахама». Предоставив своим слугам размещать кофры и сундуки, он вернулся в город, желая узнать, где остановились господин и госпожа де Пейрак.

Если он оказался в «Восходящем солнце», то только потому, что это заведение находится в конце улицы, где находится тот дом, в котором они поселились. И вновь этот Виль д'Аврэй сумел устроить так, что они достались ему.

И в довершение всего теперь ему приходится выслушивать, по меньшей мере, наглые излияния этого де ла Ферте.

Вот он снова поднялся и воскликнул, поднимая стакан:

— Я пью за богиню всех морей и океанов, ту, что посетила нас сегодня и которая принадлежала мне когда-то.

На этот раз де Бардане не смог сдержаться.

Он решил встать и прекратить эти недопустимые измышления.

Де Бардане подошел к четверым гостям.

— Господин, — сказал он вполголоса, — извольте заметить, что ваши слова могут оскорбить достоинство весьма уважаемой дамы. Будьте столь любезны прекратить говорить о ней во всеуслышание.

Господин де ла Ферте был высок и хорошо сложен. Затуманенным взглядом он изучал того, кто его прерывал.

— …Кто вы такой? — спросил он, сдерживая икоту.

— Я посланник короля, — ответил де Бардане оскорбление. — Вы что, меня не узнаете?

— Конечно, конечно… ну что ж, а я… я брат короля! Что вы об этом скажете? Одно другого стоит!

Де Бардане отодвинулся подальше от перегара, которым дышал ему в лицо его собеседник.

— Что за чушь! У короля есть только один брат, и слава Богу, это не вы.

— Ну ладно! Так и быть, — продолжал насмехаться де ла Ферте. — Я ему не брат… но, можно сказать… родственник… побочный родственник… Поэтому берегитесь, мессир королевский посланник… существуют семейные дела, в которые лучше чужим не соваться.

Господин де Бардане едва сдерживался, чтобы не швырнуть ему в лицо свою перчатку. Но он не мог именно таким образом начинать свою деятельность в столице Новой Франции. Он внезапно пожалел о той ответственности, которая не позволяла ему чувствовать себя совершенно свободным и подобающим образом проучить этого наглеца, ведущего себя так презрительно и дерзко.

— Да, — продолжал пьяный заплетающимся языком, — она прекрасна, не правда ли, эта новая королева Квебека, графиня де Пейрак.

— Прекратите, мессир, трепать имя мадам де Пейрак в ваших разглагольствованиях.

— Она мне принадлежала, — повторил де ла Ферте с вызовом. — И ее глаза подобны затуманенному кристаллу.

Оскорбленный Николя де Бардане вернулся к своему столу, где стояла кружка пива, которую он едва пригубил. Слова этого господина «побочный родственник» не выходили у него; из головы. Он вдруг вспомнил, что брат одной из фавориток короля Луизы де ла Вальер был отправлен в Америку и получал в Канаде большие доходы.

Может быть, это был он? Но что означали его слова в адрес Анжелики? Что еще ему придется узнать о той, которую он любит так страстно и безрассудно?

Николя де Бардане вздохнул.

После циничных признаний полицейского теперь признания этого подвыпившего господина. Где бы он ни был, ему, видно, всегда придется страдать.

Однако его вмешательство слегка отрезвило господина де ла Ферте. Ему вновь стало невыносимо горько. Он — герцог. А эти ничтожества позволяют себе обращаться с ним свысока… Черт побери! Как низко он пал!

Он почувствовал себя плохо.

— Эй, кабатчик! У тебя не найдется немного турецкого кофе?

Человек с армейской выправкой, пьющий и курящий неподалеку, предложил:

— Если вы хотите турецкого кофе, я могу пригласить вас к себе. Я к нему пристрастился в Будапеште, сражаясь с турками на стороне германского императора.

Он назвался Мельхиором Сабанаком, бывшим лейтенантом, прибывшим в Канаду с полком Кариньян-Сальера и осевшим в Канаде после зимней кампании против ирокезов и пяти племен.

— Конечно, жизнь в Квебеке не такая роскошная, как в Версале, — сказал он, разглядывая богатую одежду этих четверых.

Тот, с которым он разговаривал, усмехнулся:

— Да, вы так считаете? После такого дня, как сегодняшний, вы считаете, что Квебек не может сравниться с Версалем? Вы принимали сегодня одну из его королев, господа, одну из королев Версаля, знаете ли вы об этом? Королеву всех сердец!

И он вновь забормотал.

— Стоит только подумать! Королю наставил рога этот пират и мне самому…

Тот, кого называли «барон», прервал его:

— Мессир, говорите тише… Ваши заявления могут доставить нам неприятности. Тут все друг друга знают, и молва распространяется весьма быстро…

— Еще бы! Как же может быть иначе? Ведь мы тут в ловушке!

И с досадой он вновь начал повторять то, что его друзья слышали каждый день с тех пор, как высадились в Квебеке. Зачем он приехал сюда, в этот маленький, скучный, глупый провинциальный городишко, населенный неотесанными мужланами, принимающими себя за сеньоров только потому, что получили права на охоту и ловлю рыбы.

— Мессир, на что вы жалуетесь? — настаивал тот, чье имя было Бессар и который был как бы наставником в этой группе. — Вы только что сами сказали, что сегодня этот город предложил нам такие развлечения, которых мы не могли желать даже в самых своих дерзких мечтах.

Граф де Сент-Эдм, старик с накрашенным лицом, наклонился вперед:

— Мессир, я вижу, вы огорчены, но я согласен с бароном де Бессаром. Зима обещает быть интересной. Когда мы отплывали из Гавра, то готовы были пережить тысячи невзгод, лишь бы запутать наши следы. Полиция шла за нами по пятам, пришлось даже оставить эти несколько флаконов с ядом матушки Монвуазен…

— Не произносите имен… — прервал его де Бессар.

— Ба! Мы ведь далеко… Возблагодарим ад за то, что мы попали в эти края, где никто не будет искать нас долгое время. И кому придет в голову, что мы в Канаде? Вдобавок ко всему я предчувствую, что мы узнаем здесь много изысканных удовольствий.

И, нагнувшись еще ниже, он продолжал шепотом:

— Я уже говорил вам это, братья мои! Надо было уезжать не только, чтобы ускользнуть от врагов, но и чтобы собраться с силами, чтобы обрести новые знания и избавиться от ошибок, совершаемых непосвященными. Ныне в Париже все хвастаются тем, что умеют вызывать Дьявола. Однако все это детские забавы. Мы найдем здесь, в Канаде, новое поле для нашей деятельности, мы сможем углубиться в нашу тайную науку, и наши действия обретут новую силу. Поверьте мне…

Он говорил шепотом, с горящими глазами, с безумной улыбкой.

Герцог де ла Ферте смотрел на него со скептическим выражением лица, В его взгляде можно было прочесть сомнение, смешанное с отвращением.

— Я очень рад приезду этих иностранцев, которые, кажется, вам знакомы, — продолжал старик, облизнувшись с видом гурмана. — Красота этой женщины и личность этого мужчины отмечены Знаком. И не случайно они прибыли в те края, где мы находимся. Это веление звезд. Внешне эти люди кажутся блестящими авантюристами, которых так много на берегах Америки. Но за этим скрывается значительно больше, значительно больше.

— Да, конечно! Я это знаю, — воскликнул герцог де ла Ферте, разразившись смехом, горечь которого была понятна только ему.

— Если они вас узнают, может ли это нам повредить, господин герцог? — спросил юноша в красных перчатках.

— Нам ничто не может навредить, — заверил старик, опережая ответ герцога,

— я повторяю вам, мы сильнее всех, так как имеем связь с владыкой земли: Сатаной. Меня беспокоит только одно: граф де Варанж, приютивший нас в этом городе, вот уже месяц как исчез. К счастью, у меня есть способ узнать, что с ним произошло.

Но молодой человек в красных перчатках продолжал смотреть в сторону господина де ла Ферте, ожидая его ответа.

Тот медленно покачал головой.

— Нет… Я не знаю… Может быть, даже встреча с ней поможет мне уладить дела, по меньшей мере… Да, вы правы, Сент-Эдм, у нас не будет неприятностей.

И он глухо добавил:

— Там, где появляется она, жизнь принимает другой вкус… Король кое-что об этом знает… Куда вы идете, Сент-Эдм? — спросил он, видя, что старик поднялся.

Обернув вокруг себя плащ, тот ответил:

— Некто должен вернуть мне талисман, благодаря которому мы сможем яснее увидеть то, что нас ждет и что произошло с Варанжем. Тот, которого я сегодня вызову, сможет нам все разъяснить.

Герцог де ла Ферте насмешливо посмотрел на него. По правде говоря, этот Сент-Эдм с его пристрастием к оккультизму его немного пугал. Но это был человек ловкий и деятельный. Лучше было его оставить при себе.

— Кого же вы будете вызывать? — спросил он. Холодная улыбка вновь тронула накрашенный рот.

— Я уже вам это сказал… Сатану!

Граф де Сент-Эдм покинул трактир «Восходящее солнце», закутанный в плащ по самые глаза. Предосторожность эта была совершенно излишня, так как в этом городе лунной ночью всякого можно было узнать лишь по одной походке.

Улицы были пустынны. Лунная ночь дышала ледяным холодом. Здесь не то, что в Париже, город был беззащитен перед окружающей его со всех сторон девственной природой. Это нравилось графу де Сент-Эдму. Он не зря только что говорил о необходимости удалиться от суетного двора. Только здесь, где еще царили теллургические силы и свободно струился эфир, великие духи инкубы и суккубы могли свободно перемещаться. В этой стране частыми бывали всякие видения, небесные знамения и чудеса. Все это как нельзя лучше подходило для занятий науками.

Город был окутан пепельно-серым сиянием луны. Крыши высоких каменных домов, кресты на узорчатых колокольнях отливали жемчужным блеском. Сент-Эдму этот город казался воплощением его мечты о столице Империи Мрака, где он, как некое божество, как властелин, проходит, облаченный могуществом своих потусторонних знаний.

Он вышел на площадь собора, и из-за угла дома навстречу ему выступила какая-то фигура.

Тот, кто приближался к нему, безошибочно напомнил графу, что он находится в Канаде, так как силуэт этого человека походил скорее на очертания серого медведя, которые когда-то забредали в город. Сейчас это бывало крайне редко.

Высокого роста, мощный, широкоплечий, он подходил к нему тяжелым, но быстрым шагом. Одетый, подобно трапперу, в одежду из замши, в шляпе, надвинутой на самые глаза так, что из-под нее видна была лишь черная щетина восьмидневной давности, он производил скорее отпугивающее впечатление.

— Принесли ли вы мне то, что я у вас просил, Юсташ Банистер? — осведомился граф де Сент-Эдм.

Тот утвердительно кивнул и протянул маленькую жестяную коробочку прямоугольной формы.

— Где вы это достали?

— В монастыре урсулинок. Через мой подвал я могу проникнуть в их подвалы.

Граф удовлетворенно закивал.

— Урсулинки… Это прекрасно! Святые девы… Девственницы… Руки праведниц… Дайте-ка сюда!

Но великан отдернул руку, держащую коробку, и протянул другую, раскрыв свою громадную ладонь.

Граф извлек из своего плаща объемистый кошелек и положил его в протянутую руку.

Маленькая коробочка перешла к нему.

Пробормотав что-то на прощание, великан удалился.

Граф де Сент-Эдм пересек соборную площадь и начал спускаться вниз.

Он приподнял крышку коробочки, и беглая улыбка скользнула по его тонким накрашенным губам: облатки!

Это обязательно поможет ему «увидеть», что случилось с его другом графом де Варанжем, который так таинственно исчез уже в течение нескольких недель, когда он направился навстречу флоту этого неукротимого графа и его слишком красивой жены.

В то время как граф де Сент-Эдм спускался в Нижний город, Юсташ Банистер стучал в дверь низенького домика, притаившегося между высокими стенами сада монастыря урсулинок и домом семейства де Меркувиль.

Это была мастерская Франсуа ле Бассера, мастера-краснодеревщика, бывшего судебного исполнителя Большого Совета. Несмотря на то, что он столяр и занимается, резьбой по дереву, выполняя заказы для церкви, к нему все еще обращаются с просьбой помочь составить официальные бумаги в этом городе, где нотариусы запрещены, с целью излечить французов от их любви к тяжбам.

Но это не помогло! Жители города довольствовались услугами столяра-краснодеревщика, умеющего составлять жалобы.

Франсуа ле Бассер не спал еще в тот поздний час, когда кулак Юсташа Банистера колотил в его дверь, так как он работал над эскизом ковчега, который заказал ему епископ Канады мессир де Лаваль, для обретения мощей святой Перепетуи-мученицу, прибывших сегодня в Квебек.

Этот ковчег должен находиться над алтарем в центральной нише.

Ле Бассер задумал сделать его из красивого орехового дерева, в форме восточной курительницы для благовоний, с коленопреклоненными ангелами по обе стороны, держащими над ней мученический венец.

Стекло овальной формы закроет отверстие, позволяющее видеть алое сердце, содержащее мощи. Цоколь будет в форме раковины или короны, инкрустированной драгоценными камнями. Но что касается этой последней детали, о ней еще надо будет поговорить с епископом.

Сильный стук в дверь заставил мастера вздрогнуть. С масляной лампой в руках он пошел к выходу, осторожно пробираясь между чертежами, кусками дерева, которые только что начали обрабатывать его подмастерья и сыновья — различными деталями большой дарохранительницы для нового храма Святой Анны на берегу Бопре.

Пробираясь по целому морю стружки, Франсуа внимательно следил за тем, чтобы ни одной капли не упало на пол. Какой беспорядок! Вся работа остановилась из-за приезда этих иностранцев, перевернувших весь город вверх дном. Приоткрыв дверь, он увидел громадного Банистера, протягивающего ему тяжелый кошелек.

— Юсташ Банистер, почему ты бродишь по улицам в столь поздний час?

— Вот деньги, ты поможешь написать мне бумаги по моим судебным делам. Я подаю в суд на прокурора Совета, потому что он не занимался моими документами, подтверждающими право на дворянство. Я подаю в суд на урсулинок, потому что они ведут строительство на моих землях. Я подаю в суд на маркиза де Виль д'Аврэя, потому что он копал под моей землей и потому что он хочет присоединить к своим владениям ту мою землю, которая с ними соседствует.

— Банистер, твоя мстительность тебя погубит. Ты живешь только для того, чтобы сутяжничать.

— Это не я начал. Епископ отлучил меня от церкви, так как я носил спиртное индейцам. Как будто только я один! У меня отняли мое разрешение на добычу пушнины! Я не имею права покинуть город… Ну что ж! Раз так, я остаюсь в нем, и я буду отстаивать свои права. Денег-то на тяжбу я найду… Ты судебный исполнитель или нет? Я плачу тебе или нет?

Его маленькие злобные глаза оглядели мастерскую.

— Давай-ка, бумагомаратель, царапай то, что я тебе сказал, или же я подожгу твою лачугу, и эти украшения для алтаря Святой Анны сгорят еще до того, как ты отнесешь их урсулинкам для золочения…

***

Мать Магдалина, молодая урсулинка, ясновидящая, не может уснуть.

Напрасно покинула она свое неудобное ложе.

Напрасно она преклонила в молитве колени на холодном каменном полу своей кельи.

Тогда, взяв свечу, она направилась в золотильную мастерскую.

Где-то вдалеке, в дальнем крыле монастыря, слышался плач ребенка — одной из воспитанниц-урсулинок. Ночь действует так угнетающе, даже дети это чувствуют.

Теперь, стоя посреди мастерской, она немного успокоилась, глядя на ту привычную обстановку, среди которой сестры проводят целые дни.

В конце коридора показался свет лампы. Пожилая монахиня появилась на пороге мастерской.

— Сестра Магдалина, что вы здесь делаете? Вы нарушаете режим монастыря, которой предписывает отдыхать в ночные часы, дабы восполнить наши столь слабые силы, необходимые для исполнения тяжкого долга, возложенного на нас.

— Матушка, простите меня! Этот день был тяжелым испытанием для нас. Несмотря на то, что мы провели его в стенах монастыря, его отзвук проник и сюда. Что принесет нам приезд этих людей? Тревогу или покой? Ведь я должна буду встретиться с этой женщиной, столь прекрасной, в которой, кажется, никто не узнал черты той, что явилась мне в облике демона-суккуба. Я холодею лишь при воспоминании об этом. Узнаю ли я ее? Какая тяжкая ответственность ложится на меня! И отца д'Оржеваля нет здесь, чтобы поддержать меня и защитить.

И еще одно меня тревожит. Этой ночью мне явился во сне отец Бребеф, замученный ирокезами. Он умолял меня встать и начать молиться об обращении в истинную веру одного колдуна, который действует в нашем городе.

— Он назвал вам его имя?

Мать Магдалина отрицательно покачала головой.

— Нет! Он лишь просил меня неустанно молиться и обещал мне, что все это время демоны не посмеют меня тревожить.

— Да благословит вас Господь, дитя мое! А теперь идемте, сестра. Наденьте ваше певческое облачение. Уже пора отправляться в капеллу на заутреню. Я так люблю эту службу, когда наши молитвы, звучащие в ночи, помогают бороться с силами таящегося в ней зла. Этой ночью наши молитвы особенно нужны Квебеку.

Освещая себе путь высоко поднятыми светильниками, обе монахини вышли из мастерской и по холодному коридору отправились в церковь.

В ночи раздалось молитвенное песнопение, поднимающееся из капеллы монастыря урсулинок. Оно было слышно в стенах большего и красивого дома Меркувилей, находящегося по соседству.

Маленький ребенок-сладкоежка внезапно проснулся в своей колыбели.

Луна заглядывала в окно. Ребенку казалось, что это конфета. Блестящий кусочек сахара. Эрмелина де Меркувиль, двух с половиной лет, маленькое дитя колонии семнадцатого века, рожденная в Квебеке, громко засмеялась.

Она смеется! Смеется!

Ее смех, как маленький колокольчик, звенит и будит домашних.

Ее братья и сестры, спящие по трое и по четверо в громадных просторных кроватях, недовольно заворочались. Смех Эрмелины проникает сквозь самые толстые стены.

Она никогда не была так счастлива.

Завтра снова появится солнце. Она это знает. Оно ждет ее там, снаружи, и в его руках полно лакомств. От такого радостного видения она вздрагивает веем телом. Ее маленькие ножки бегут навстречу утру. Ее смех становится все звонче.

Господин судья, ее отец, надвигает плотнее на уши свой ночной колпак и вздыхает.

— У ребенка опять приступ веселья! Не понимаю, право, почему врачи считают ее ослабленной.

— Но ведь ей уже почти три года, а она еще не ходит! — горестно вздыхает госпожа де Меркувиль, — и она даже не пытается стоять на ногах! В отчаянии я уже поставила свечку в храме Святой Анны и дала девятидневный молитвенный обет, который кончается завтра.

— Но малышка такая радостная.

— Это правда. Она всегда весела.

Черная кормилица Перрина подходит к колыбели Эрмелины. Мадам де Меркувиль, воспитавшая ее еще на Мартинике, взяла ее с собой в Канаду, когда вышла замуж. Перрина напевает и укачивает ребенка. Смех постепенно умолкает, и слышно только пение негритянки. В соседних комнатах дети ворочаются во сне. Громкий храп судьи заглушает колыбельную.

И лишь госпожа де Меркувиль, возглавляющая братство «Святое Семейство», не может уснуть. Она вспоминает все события сегодняшнего дня. Все было прекрасно, несмотря на глупые выходки Сабины де Кастель-Моржа… Может быть, следует исключить ее из братства?

Но она уже не думает об этом. Мадам де Меркувиль вспоминает о том, как она сегодня прекрасно выглядела в своем туалете, ее платье было ей очень к лицу. А мадам де Пейрак так любезна, активна, деятельна. Они сразу же поняли друг друга. Может быть, стоит принять ее в братство?

Госпожа де Меркувиль счастлива. Ей так же весело, как и Эрмелине, она перебирает в уме все те занятия, которые ее ожидают. Теперь, когда господин де Карлон вернулся, она сможет реализовать многие свои планы. Она покажет ему ткацкий станок, модель которого ей привезли этим летом из Франции. По заказу Карлона плотники сделают еще несколько таких же, их раздадут по домам, и женщины смогут приняться за работу. Таким образом, все зимние месяцы они будут заняты полезным делом, вместо того чтобы сплетничать, играть в кости, а порой и пить.

Госпоже де Меркувиль уже слышится веселое жужжание ткацких станков.

Под этот звук она засыпает с радостной улыбкой на губах.

***

Если мы спустимся вслед за графом де Сент-Эдмом по узкой извилистой улочке, называемой Склоном Горы, мы попадем в Нижний город с его домами под высокими островерхими крышами с тесными рядами каминных труб.

Три длинные улицы, идущие вдоль реки, отделяют кварталы, ютящиеся прямо на самой скале, от красивых отелей, расположенных на побережье и принадлежащих сеньорам и богатым коммерсантам, таким, как господин ле Башуа, господин Базиль, господин Гобер де ла Меллуаз. Во времена разлива реки вода плещется прямо о ступени их домов.

Сейчас здесь почти совсем темно. С приходом ночи деятельные обитатели Нижнего города сидят по домам. Кто спит, кто играет в карты, кто пьет.

Спустившись по белой дороге, которая вела его с продуваемых высот Верхнего города к этому темному и зловонному лабиринту, граф де Сент-Эдм как бы пересек границу света и очутился во тьме улицы Су-ле-Фор.

В темноте он увидел, как рука в красной перчатке легла ему на плечо.

— Я пойду вместе с вами, — послышался голос Мартена д'Аржантейля. — Я хотел бы присутствовать на черной мессе в Канаде.

В доме господина ле Башуа собрались гости на маленький домашний концерт. У мсье ле Башуа было четыре дочери, три сына и толстая, краснолицая жена с невероятно голубыми глазами, которая нравилась всем мужчинам и которая наставляла ему рога чаще, чем он ей.

По правде говоря, представлять ситуацию подобным образом не означало давать ей правильную оценку. Так как в данном случае обманутый муж считал себя в выигрыше. Ведь именно ему принадлежало право обладать этой женщиной, бывшей столь желанной для множества мужчин, право, которым он пользовался тогда, когда ему этого хотелось, а значит, гораздо чаще, чем большинство его соперников. Отсюда и ревность, которую они к нему испытывали, и та безмятежность, с которой он носил свои рога. И так как он считал себя в выигрыше в этом деле, у всех уже давно пропала охота над ним насмехаться, а его престиж и влияние только от этого возросли.

В данный момент он играл в бильярд с господином Мэгри де Сен-Шамоном. В те времена игра в бильярд была еще очень похожа на обыкновенную игру в шары, перенесенную в гостиную.

Ле Башуа бросил задумчивый взгляд на своих гостей. Среди них были господин Гобер де ла Меллуаз, седой и элегантный, Ромэн де Лобиньер, ухаживающий за его младшей дочерью, Мари-Адель. Это она сидела перед вирджиналом, музыкальным инструментом, похожим на клавесин, но с более нежным звучанием. В оркестре были также две скрипки и флейта.

Его старшей дочери нет в гостиной. Весь день она не выходила из своей комнаты. Долгое время она считалась невестой лейтенанта де Пон-Бриана, который был, как говорят, убит на дуэли этим прибывшим с юга господином де Пейраком. С тех пор она решила не выходить замуж.

Будем надеяться, что младшей больше повезет.

Время от времени Мари-Адель поворачивалась к Ромэну де Лобиньеру и пыталась привлечь его внимание.

Но юноша был рассеян. Сегодня произошло так много событий. Ромэн, опытный траппер, воинственный фанатик. всегда готовый следовать за отцом д'Оржевалем в его карательных экспедициях, испытывал беспокойство при мысли о встрече с мсье и мадам де Пейрак. Он был рад, что все закончилось так удачно и для него, и для всех остальных.

Когда в городе распространился слух о «веренице лодок», виденных над Квебеком, дело приезжих из Мэна казалось проигранным. Население было объято страхом Паника быстро распространялась по городу. Женщины впали в неистовство. Они превратились в покорные орудия в руках священников, и отец д'Оржеваль, казалось, победил. И вдруг он исчез.

И тут же злая лихорадка утихла как по волшебству.

И вот теперь Три-Пальца с Трех-Рек — таково было прозвище Ромэна де Лобиньера из-за его увечья и оттого, что его поместье находилось недалеко от города Трех Рек — мучился от бесконечных вопросов.

«Где он? Что с ним стало? Какая сила могла заставить иезуита покинуть город в самый ответственный момент, в тот самый момент, когда город был готов следовать за ним и оказать „захватчикам“ ожесточенное сопротивление? Господни Кастель-Моржа повторял, что его пороховые склады полны и орудия готовы. Уже начали рыть траншеи и строить оградительные бастионы.

«Он исчез… Может быть, его похитили? Убили? Куда он ушел? В каком направлении? Скрыться перед боем — это так не похоже на него!.. Или, может быть, он готовит месть?»

Однако среди трапперов прошел слух, что иезуит вернулся в миссии ирокезов.

Если это так, тогда это настоящее безумие!

Господин де Лобиньер смотрит на свои руки с отрубленными и сожженными пальцами. Большой палец превратился в пепел в индейской трубке. Указательный был медленно перепилен зазубренным осколком ракушки. При этом дикари еще не считали его своим худшим врагом.

Если отец д'Оржеваль вернулся к ирокезам, он погиб. Они замучают его самыми страшными пытками.

Удобно устроившись в глубоком кресле, соединив кончики пальцев в перчатках, господин Гобер де ла Меллуаз спрашивал себя под убаюкивающие звуки приятной музыки, что он должен думать о событиях сегодняшнего дня.

Не будучи беззаветно преданным иезуитам, он тем не менее не мог не сожалеть об их поражении. Вторжение в город этих дерзких французов не пошатнет ли моральное и экономическое равновесие, и без того уже непрочное в этом городе? Об этих авантюристах, находящихся, без сомнения, вне закона, ходят разные слухи, и надо бы эти слухи проверить.

Господин де ла Меллуаз набожен. Он принадлежит к братству «Святой Девы» и к братству «Святого Семейства», и на него сильно повлияло то, что раньше он был членом общества «Святого Причастия».

Итак, он считает, что господин де Фронтенак в данном случае превысил свои политические полномочия и что он слишком легко переложил тяжкий груз ответственности на плечи своей администрации.

Господин де ла Меллуаз дает себе обещание выяснить многое. Так, например, что делать с этими «дочерями короля», чья благодетельница исчезла, как говорят, утонула. Но чутье, выработанное у него за долгие годы шпионской деятельности во славу добродетели, практикуемой среди членов общества «Святого Причастия», подсказывает ему, что за всем этим скрывается какая-то тайна. Он горько сожалеет о том, что госпожа де Модрибур не прибыла в Квебек, так как ему очень рекомендовали ее в посланиях из Парижа, о ней говорили, что она очень богата, и он принял участие в подготовке к ее приему в Квебеке.

Эта дама должна была стать весьма ценным членом общества. В замке Монтиньи, расположенном на северном склоне холма Святой Женевьевы, все лето работали плотники и кровельщики, обойщики мебели.

И вот богатая благодетельница не приезжает, и, будто по иронии, туда помещают господина де Пейрака.

Такой оборот событий не нравится господину Гоберу, и он принимает решение быть очень бдительным, так как добро должно восторжествовать.

Привычным жестом он разглаживает перчатки на своих холеных руках. Это перчатки сиреневого цвета, пахнущие фиалками. Они плотно обтягивают пальцы и ладонь.

Перчатки — это особое пристрастие господина Гобера. У него их множество, и все разного оттенка и с различным ароматом. Индеец-эскимос из «Красного плута» выделывает для него птичью кожу, галантерейщик с улицы Святой Анны шьет из нее перчатки, а двое его пленных англичан, похищенных у гуронов и знающих секреты красильного мастерства, окрашивают. Одну такую пару, самого красивого красного цвета, он подарил господину Мартену д'Аржантейлю после того, как узнал, что этот блестящий дворянин играл в лапту с самим королем. По своему качеству его перчатки могут сравниться с шелковыми, но они лучше защищают.

…Ощипав птицу, осторожно сняв кожу, эскимос хватает то, что от нее осталось, и жует клюв, кости и лапки своими острыми зубами. Ведь, кажется, «эскимос» — означает «питающийся сырым мясом»?..

Несмотря на то, что уже поздняя ночь, в гостиной продолжают играть в карты и кости, толкать бильярдные шары. Благодаря музыкантам и их ритурнелям можно не разговаривать. Курят свернутые листья табака, щедро розданные господином де Пейраком. Эти «сигары», как их называют, имеют вкус табака из Новой Англии — то есть вкус запретного плода.

Пользуясь тем, что скрипачи настраивают свои инструменты, господин де Мэгри говорит, качая головой:

— Все же их табак лучше нашего…

— Не должны ли мы считать его товаром, импортируемым из-за границы? — осведомляется прокурор Ноэль Тардье де ла Водьер.

Бросают украдкой взгляд на господина ле Башуа, но так как тот занят лишь своей партией и курит с явным наслаждением инкриминируемый табак, успокаиваются.

Несколько позже господин Гобер де ла Меллуаз говорит:

— Присутствие этих авантюристов, многие из которых без совести и чести, вызовет волнение среди наших жителей, которые и так достаточно беспокойные по своей природе. Достаточно лишь финансовой проблемы. Как мы будем оплачивать их расходы? Наш и без того непрочный бюджет окончательно пошатнется…

Ле Башуа отвечает, не отрываясь от своего шара:

— Не волнуйтесь… Базиль все устроит.

***

В доме господина Базиля граф д'Урвиль сидит напротив самого хозяина — одного из самых богатых коммерсантов Квебека. Здесь тоже курят «сигары» из Вирджинии, что не мешает господину Базилю активно работать. Он заканчивает взвешивать на маленьких весах жетоны из чистого серебра, которые его приказчик складывает затем в кожаный кошелек.

— Вы можете заверить господина де Пейрака, что с хождением этих монет не возникнет никаких затруднений. Я служу вам гарантом. Кроме того, с завтрашнего утра я вручу вам определенное количество билетов с моей подписью, которыми вы сможете расплачиваться с различными лицами или предприятиями города. Как только они будут парафированы, мой приказчик вам их передаст.

Господин д'Урвиль встает и благодарит от имени господина де Пейрака.

Из вежливости он не показывает своего удивления. Но никогда еще ему не приходилось видеть столь непохожих хозяина и приказчика. Насколько у хозяина внешность респектабельного буржуа, настолько его приказчик — худой, бледный, с быстрым, настороженным взглядом, производит впечатление человека с постоянно пустым желудком, существующего лишь воровством. Конечно же, это не так. У него вполне прочное положение в доме влиятельного господина Базиля, который, представляя своего приказчика, сказал:

— Поль-ле-Фоль или Поль-ле-Фолле… Как вам будет угодно.

В самом деле, в его внешности есть что-то, что напоминает Пьерро из итальянских комедий. Он может казаться то забавным, то мрачным, зловещим. А впрочем, он быстр, понятлив, с умом столь же гибким, как и тело. Он ведет себя настолько свободно, что не удивляет то, что он иногда обращается на «ты» к своему хозяину.

Положив руку на эфес шпаги, граф д'Урвиль раскланивается и уходит.

Как только он выходит, приказчик открывает окно, и холодный воздух тотчас же наполняет комнату, прогоняя табачный дым.

Поль-ле-Фоль выглядывает из окна. К шуму реки, плещущей о скалы и сваи причала, примешивались приглушенные звуки музыки из дома господина ле Башуа. Аккорды скрипок и вирджинала, растворяясь в воздухе, казалось, убаюкивал индейца, сидящего на пороге дома, который, несомненно, обменял недавно шкуру выдры на полбутылки алкоголя.

Он сидел неподвижно, не чувствуя холода. А тем не менее мороз усилился этой лунной ночью.

Приказчик слушал шум бегущей реки, которая уже вскоре должна будет умолкнуть.

— Когда же мы вернемся на берега Сены? — спросил он. — Всякий раз, когда я слышу эту песню воды, меня охватывает тоска…

Господин Базиль покачал головой, раскладывая по местам гири, пинцеты и весы.

— Что касается меня, я никогда не вернусь туда. Меня там ничто не привлекает. Я погибну с тоски или взбунтуюсь.

Приказчик закрыл окно и уселся рядом с купцом. Привычным жестом он обхватил его за плечи, в то время как на лице его появилось выражение грусти и одновременно насмешки.

— Ну что ж, значит, я умру, не повидав Парижа… Так как ничто ведь не сможет нас разлучить, не так ли, брат?

***

— Отправляйся и принеси мне поросячьи ножки, — сказала Жанин де Гонфарель, хозяйка харчевни «Корабль Франции» своему слуге. — Я хочу сделать из них рагу.

— Поросячьи ножки? В такой час? Где же их искать?! Рождество еще не скоро. А потом… вы же знаете, хозяйка, мелкие торговцы и трактирщики не имеют права покупать товар до девяти часов утра.

— До восьми часов! Зима еще не наступила…

— …И не раньше того, как товар будет выставлен на продажу в течение часа на рынках Верхнего или Нижнего города.

— Заткнись! Оставь меня в покое с этими указами олуха Тардье. Не для этого я добиралась так далеко в Канаду, чтобы снова подчиняться этим полицейским. Принеси мне поросячьи ножки, говорю я тебе! Это вопрос жизни и смерти! Попроси приказчика господина Базиля, Поля-ле-Фолле. Для меня он готов будет даже разбудить мясника. Чтоб к утру ты был здесь с тем, что я тебе приказала.

Подчинившись, парень уходит в темноту.

Удовлетворенная, Жанин Гонфарель поворачивается к коту, удобно устроившемуся на мягкой подушке. Кончиками пальцев она почесывает его под подбородком. Кот лениво принимает ласку, щуря глаза.

— Ты мне нравишься, — говорит Жанин. — Послушай, разве у матушки Гонфарель тебе хуже, чем у этой шлюхи, увешанной роскошными побрякушками?.. Знатные дамы, должна я тебе сказать, вовсе не подходящая компания для кота… Ты же видел, чем это для тебя обернулось. Поверь мне, малыш, оставайся лучше у матушки Жанин.

Кот мурлычет Она смотрит на него, и на ее круглом лице появляется огорченная гримаса:

— Да, конечно, я все понимаю, ты такой же, как все мужчины, котяра… Если надо выбирать между доброй женщиной и шлюхой, ты выберешь последнюю. Что ж! Я не строю иллюзий, иди к ней! Ты снова предпочтешь ее. Как всегда!

Со вздохом смирения она смотрит в окно на площадь, по которой сегодня проходила та женщина, одетая в голубое, с бриллиантами в ушах… Та женщина… Настоящее чудо.

В этот час площадь пустынна. В темноте Жанин различает два силуэта, которые переходят площадь и скрываются за углом. Это граф де Сент-Эдм и Мартен д'Аржантейль.

— Интересно! Что делают эти благородные господа в нашем захолустье? Держу пари, они направляются к Красному Плуту, колдуну из Нижнего города.

***

Притон Красного Плута находится в том жалком квартале, который образовался на месте бывшего деревянного форта, построенного господином Шамплэном у подножия скалы; теперь от него остались лишь следы защитного рва, превратившегося в канаву, в которой запоздалые пьяницы принимают иногда ледяную ванну.

В этом квартале изобретательные иммигранты, стремящиеся использовать каждый кусок свободного пространства, соорудили великое множество домов, хижин, лачуг, теснящихся буквально друг на друге.

Этот квартал, с его примитивными жилищами, с крышами из соломы или дранки, взбирающимися по склону скалы Рок, подобно плющу, часто посещает прокурора Тардье в его кошмарных снах, так как он отвечает за чистоту и противопожарную защиту города.

Пробираясь между убогими строениями к вертепу Николя Мариэля, прознанного Красным Плутом, а также Колдуном, они добрались к самому верхнему участку квартала, где, подобно сорочьему гнезду, примостился дом Красного Плута. За ним уже начиналась голая каменная стена скалы Рок.

— Кто здесь? — окликнул их голос старухи из-за двери.

Они вошли в комнату, наполненную самыми противоречивыми запахами: запахом рыбы, различных растений — корней и листьев, развешанных под балками потолка для просушки, и неожиданным запахом книг в кожаных переплетах, больших и маленьких, тонких и объемистых, в огромном количестве лежащих в углу.

В другом углу можно было различить странную фигуру, сидящую на корточках и ловко плетущую сеть. Круглая голова цвета полированного красного дерева, с узкими глазами, казалась слишком большой для его маленького коренастого тела. Это был индеец-эскимос.

Под лампой из клюва ворона, на меховых шкурах, брошенных на пол, в позе индейца сидел человек, писавший что-то на портативном письменном приборе.

Мартен д'Аржантейль с удивлением разглядывал его одежду из замши с бахромой, меховой колпак, надвинутый на глаза. Трудно было определить его возраст.

— Кто вы? — спросил он, неприветливо глядя на них из-под меховой шапки — Я вас не знаю.

— Знаете, — возразил ему Сент-Эдм, — я уже приходил к вам с графом де Варанжем.

— Где он?

— Это именно то, что я хотел бы узнать, и вы один можете мне в этом помочь.

— Я не прорицатель.

— Нет, вы именно он. Я видел ваши действия, Николя Мариэль.

— Ничего вы не видели. Я занимаюсь толкованием Большого и Малого Альбера, изготовлением снадобий и талисманов против несчастий.

— Вы умеете гораздо больше. Среди ваших книг не только Большой и Малый Альбер. Из ваших книг вы узнали то, что Джон Ди увидел в черном зеркале. И я знаю, что вы умеете общаться с духами и вызывать их. Повторяю, не так давно я видел ваши действия.

— Времена изменились.

— И что же нового?

— Плохие предсказания.

— Какие же?

— Я видел, как в ночном небе над лесом прошла вереница лодок…

— Об этом всем известно… вы об этом уже давно рассказали.

— Но то, о чем я не рассказал, это то, что в вашем спутнике я узнаю одного из сидящих в горящей лодке. Я его видел.

— Меня! — в ужасе вскричал Мартен д'Аржантейль.

Это откровение ему вовсе не понравилось. Означает ли это, что он скоро умрет? Он пожалел о том, что последовал за графом Сент-Эдмом. Мартен д'Аржантейль и сам интересовался магией, но ему вовсе не нравится слушать разглагольствования этого низкопробного колдуна.

Чего еще мог он ожидать в темной и невежественной Канаде? В Париже он был на сеансах магии Лезажа и аббата Гибура, в их салонах, пропитанных запахом ладана и дурманящих трав. У него сохранились об этом неописуемые воспоминания. Как в тумане перед ним возникало нежное лицо странной и воздушной Мари-Магдалины д'Обрей, маркизы де Бринвильер, которая, должно быть, его околдовала. Но она его не замечала. Она жила, полностью подчиняясь воле своего любовника, шевалье де Сент-Круа. Вспоминая об этом, Мартен д'Аржантейль горько сожалел о своей теперешней участи.

Граф де Сент-Эдм попытался задобрить колдуна.

— Вы должны нам помочь. Я принес вам то, что вам нужно.

— Что же?

— Прежде всего вот это, — сказал граф, показывая кошелек, набитый экю, — а затем — это.

И он достал маленькую жестяную коробочку, которую ему недавно передал Юсташ Банистер. Откинув крышку, он показал хранящиеся там белые пастилки пресного хлеба.

— Облатки!

Но колдун не шевельнулся. Уставившись невидящим взором на то, что принес ему граф, ой медленно встал и покачал головой.

— Берегитесь, господа, — пробормотал он наконец. — Оставьте в покое эту женщину, прибывшую сегодня в Квебек.

— Мадам де Пейрак?

— Не произносите ее имени, — вскричал колдун гневно. — Тише! — произнес он затем таинственным шепотом. — Вы погубите себя. Она сильнее вас и ваших колдовских штучек. Сила ее такова, что она избежит все ловушки, пройдет сквозь огонь, который ее не коснется, отведет занесенный над нею меч, заставит дрогнуть руку с поднятым на нее камнем, я знаю это, я видел ее сегодня, выходящую из воды. Это она убрала ту женщину, которую вы ждали.

— Мадам де Модрибур?

— Я повторяю, не произносите имен.

— Значит, видение монахини-урсулинки было правильным?

— Меня не касаются видения монахинь. Каждому свое. То, что видела мать Магдалина, знает она одна. Что же до меня, то больше я вам ничего не скажу, и я повторяю вам: забирайте ваши облатки. Я не желаю участвовать в ваших святотатственных ухищрениях. У меня есть мои книги, мои формулы и провидческий дар, полученный от рождения и усиленный наукой. Вот почему я говорю вам: я не хочу ничего предпринимать против этой женщины, так как мое предчувствие говорит мне, что это бесполезно. Ее чары делают ее неуязвимой.

— Но, по крайней мере, вы поможете нам отыскать мессира де Варанжа. Вы сами признали его умение в области магии. А уж он-то будет против нее, за это я вам ручаюсь.

Едва он успел закончить фразу, как вскочил, оглядываясь вокруг и пытаясь понять, откуда исходит этот звук трещотки, так внезапно возникший.

Ему понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что это смеется их хозяин. Красный Плут раскачивался, сотрясаемый смехом, растянув рот в глумливом оскале и хлопая себя по ляжкам, настолько смешным ему показалось то, что он только что услышал.

— Надо уходить, — прошептал Мартен д'Аржантейль. — Он пьян.

— Почему вы смеетесь? — спросил граф. Красный Плут с видимым трудом перестал смеяться и внезапно протянул свою костлявую ладонь.

— Дайте мне ваши экю, добрые господа, и я вам скажу почему…

Его пальцы сомкнулись на кошельке, который тут же исчез в складках одежды. Затем он вытер со своих губ слюну, коричневую от табака.

— Я смеюсь над тем, что вы только что сказали, добрые господа… Какой вздор! Мессир де Варанж никогда не победит эту женщину…

Глаза его лихорадочно блестели. Он вполголоса добавил:

— Потому что именно она его убила, своей собственной рукой.

***

Юсташ Банистер вернулся в свой дом в Верхнем городе.

Это была старая лачуга, построенная еще его отцом во времена первых колонистов.

Тощий пес, привязанный к большому дереву во дворе, поднялся, звеня цепью, ему навстречу. Юсташ сильно пнул его ногой и направился в другой конец двора.

С этой стороны его участок примыкал к дому ближайшего соседа, маркиза Виль д'Аврэя. Фасад этого дома выходит на улицу де ла Клозери, а большой двор позади дома простирается до границы с участком Банистера. Банистер прекрасно знает, что маркиз, как крот, роет землю под его участком, чтобы устроить там погреба для своих вин, провизии, чтобы хранить летом лед.

Вокруг полным-полно естественных погребов. Нет никакой надобности залезать со своей лопатой на участок соседа.

А теперь еще маркиз пригласил в свой дом такое множество гостей. Такая куча народу! Наверняка они доставят ему неприятности.

С этого места далеко виден речной простор, острова, мысы, заливы. Белые облака застилают небо, а там вдали — в серо-голубой дымке — линии гор, уходящие в бесконечность.

В городе человек, как в тюрьме. Он не может больше ходить в лес. Если он уходит, у него забирают его имущество.

Самые страшные ругательства, самые ужасные богохульства прозвучали в голове Банистера. Но вслух он остерегается их произносить. Не хватало еще, чтобы вдобавок ко всему ему отрезали язык…

То, что из-за боязни он не может выругаться вслух, еще больше озлобляет его сердце. Человек, доведенный до предела, и если при этом он не может выругаться вслух, подобен надутому пузырю, который вот-вот лопнет.

Когда-нибудь у него будет золото, много золота, и он отомстит всем, даже епископу.

Своей медвежьей походкой Юсташ Банистер возвращается в свою лачугу.

Тощий пес, лежащий у подножия красного бука, остается один в ночи.

***

Тощий пес Юсташа Банистера лежит у подножия красного бука, его мучает голод. Ночь сменила день. И за все это время он получил лишь удар ногой. Каждый момент его ожидания наполнен тяжестью разочарования.

Бедный пес, побитый, голодный, посаженный на цепь, не отрываясь смотрит в одну сторону — туда, где стоит жалкий домишко.

Оттуда придут четверо детей, его хозяева. Он увидит, как они идут к нему, одетые в коричневое, серое, черное, ковыляя и спотыкаясь. Их лица похожи на толстые розовые луны. Когда они наклоняются к нему, он видит, как горят их глаза и смеются их белые зубы.

Тогда взгляд собаки взывает к их безграничному могуществу.

Чувство, охватившее его и влекущее его к ним, так велико, так полно, что он чувствует, как его хвост начинает шевелиться сам собой.

Из их рук приходит жизнь. Кость, кусочек свиной кожи. Он на лету хватает все, что они ему бросают, грызет, глотает и млеет от счастья. Иногда, правда, неприятный сюрприз: гвоздь или камень…

Однажды они бросили ему горящий уголь. У него до сих пор обожжена морда.

Сегодня они не принесли ничего. Он их не видел. Луна выходит из-за облаков и освещает крышу хижины, в которой спят люди. На темной стене выделяется прямоугольник двери.

Дверь откроется… дети выйдут.

Дети, которых он любит!

***

У подножия Квебека река Сен-Шарль несет серебристые воды среди прекрасных лугов прихода церкви Нотр-Дам-Дезанж. В устье реки вода плещется о борта корабля, потонувшего здесь. В прогнившем трюме заброшенного «Сан-Жан-Баптиста» медведь Виллагби устроил себе зимнюю берлогу.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДОМ МАРКИЗА ДЕ ВИЛЬ Д'АВРЭЯ

В самую первую ночь, проведенную в доме маркиза де Виль д'Аврэя, Анжелике снился Пуату, прелестный французский город, где она провела свои отроческие годы, воспитываясь в монастыре урсулинок. Она видела себя идущей по узким улочкам, поднимающимся по склонам холма над тихой речкой Клэн.

Ей было пятнадцать или шестнадцать лет, и душа ее была полна грусти и тревоги.

Она шла к церкви Нотр-Дам-ла-Гранд. Войдя в нее, она удивилась тишине и полумраку, в то время как она ожидала услышать звучание органа и увидеть сияние свечей. В замешательстве она хотела выйти, но вдруг очутилась в объятиях смеющегося молодого пажа, жадно и неловко целующего и обнимающего ее. Внезапно она проснулась.

Анжелика приподнялась, опершись на локоть. Нежность простыней, мягкость подушек, запах лимона и лаванды, которым были пропитаны ткани, напомнили ей, что она находится в роскошной кровати с балдахином, возвышающейся на трех ступеньках, и что сама эта кровать находится в солидном каменном доме, стоящем среди других, подобных ему, домов, и постепенно все эти детали восстановили реальность: она была в Квебеке, в Новой Франции.

Рядом с ней спал Жоффрей. Она пошевелилась, чтобы быть поближе к нему и ощутить тепло его тела.

Сон, от которого она только что пробудилась, придавал необъяснимую глубину тем чудесным моментам, которые она переживала.

Когда она проснулась уже окончательно, колокола всех церквей, ближних и дальних, звонили вовсю.

Жоффрей стоял у окна. Он был уже наполовину одет. Белизна его рубашки со множеством складок, отделанная кружевами, резко контрастировала со смуглой кожей.

В утреннем свете был виден его резко очерченный профиль, нос с горбинкой, выпуклый рот, в складке которого таились нежность и насмешка, даже когда он был спокоен.

Граф де Пейрак приоткрыл створки окна. Холодный воздух проник в комнату, и свет стал ярче. Комната была так мала, что, не вставая с кровати, можно было увидеть то, что происходило на улице. Напротив окна, за фруктовым садом, виднелась в отдалении река.

Солнце медленно поднималось из-за красноватых, с багровыми оттенками облаков, застилающих горизонт, и его розовое сияние то меркло, то вновь загоралось по мере того, как оно становилось все выше.

Святой Лаврентий был зеленоватого цвета. Контуры большого острова Орлеан были едва различимы. На севере виднелась красиво изогнутая линия побережья Бопре, с отдельно стоящими большими домами и несколькими хижинами вокруг колокольни.

Анжелика мечтала о том, чтобы много раз наблюдать из этого окна восход солнца. Она откинула одеяла и, надев домашнее платье, нечто вроде «душегрейки» из плотного шелка, отделанное мехом по воротнику и рукавам, присела на край кровати, разглядывая мебель, собранную на этом маленьком пространстве. Флорентийское зеркало висело над туалетным столиком из орехового дерева, на котором лежали восхитительные предметы дамского туалета: расчески, щетки, гребня, так удачно заменившие ей ее личные вещи, потерянные накануне.

В углу монументальная молитвенная скамья из эбенового дерева, инкрустированная драгоценными камнями и миниатюрами на эмали, также во флорентийском стиле, служила одновременно книжным шкафом. Кровать с четырьмя колоннами, с балдахином, с сундуком для вещей у изголовья и с переносными консолями, являлась как бы сама по себе комнатой.

Анжелика подошла к графу де Пейраку, стоявшему у окна. Он обернулся и улыбнулся ей. Она подумала, что впервые после долгих лет они находятся вдвоем в городском доме, имеющем все удобства и несомненную элегантность.

После скольких лет? О! Бог мой, со времен Тулузы! Пятнадцать лет? Двадцать?

Она не могла поверить, что наконец это произошло.

Итак, конец блужданиям? Конец ненадежным пристанищам, скрипящим кораблям, пропитанным соленым воздухом, деревянным фортам в лесной глуши или на пустынном берегу, где вас подстерегают голод, цинга, насильственная смерть.

— Я хотела бы жить в этом маленьком доме, — сказала она себе, — и встречать каждый день восход солнца…

Как бы угадав ее мысли, Жоффрей заговорил о замке Монтиньи, отданном в их распоряжение.

— Это красивый дом, крепкий, прекрасно обставленный, но я понимаю, что вам не хочется жить в нем, так как вы будете постоянно вспоминать о том, что он предназначался для герцогини де Модрибур…

Украдкой он насмешливо взглянул на нее.

— В самом деле, вы угадали… Я знаю, что вы, Жоффрей, значительно менее чувствительны к такого рода вещам.

— Разумеется!

— Я слишком боюсь повстречаться там с ее злосчастной тенью… Я не перестаю думать о том, что Амбруазина готовилась к своему приезду в Квебек, а это, вне всякого сомнения, означает, что у нее здесь есть друзья, соучастники… Хотя самый опасный, самый влиятельный из них — ее друг детства, отец д'Оржеваль, исчез, остается еще много других… Кто они? Мало-помалу, они обнаружатся и…

— И… вы будете лучше себя чувствовать, живя в этом доме, — заключил Пейрак, обнимая ее, — я понимаю… Этот дом сделан как будто специально для вас… Я полагаю, что это именно то, о чем вы мечтали той долгой и суровой зимой, с которой мы боролись в прошлом году в Вапассу.

И вы заслужили спокойной и счастливой жизни, такой, какая вам по душе. Вы пережили столько невзгод и волнений. Ну что ж, тогда часть наших людей мы разместим в замке де Монтиньи. Правда, в результате он станет похож на военную казарму. Там будут жить наши офицеры, и в нем мы поместим больных и раненых из нашего экипажа, а также небольшой оборонительный гарнизон. Однако в этом замке есть большие гостиные, которые мы сможем использовать для официальных приемов. А в одном из помещений я устрою свой командный пост.

А этот маленький дом, возвышающийся над веем городом, будет ваш. Отсюда город будет под наблюдением ваших зеленых глаз. Отсюда вы раскинете ваши сети, и город, опутанный ими, покорится вашей мудрой стратегии. Ведь таковы ваши планы, мой прекрасный военачальник?

Он поцеловал Анжелику.

— …Но никакой войны не будет, — продолжал он. — Мы победили свою злую судьбу. Наша стратегия отныне будет заключаться в том, чтобы организовать развлечения по своему вкусу, устраивать наше будущее, заводить себе друзей в Новой Франции.

Слушая его, Анжелика чувствовала, как в ней просыпаются внутренние силы и вкус к счастливой и безмятежной жизни В их вкусах было так много общего: они любили жизнь, приключения, успех, борьбу за гармонию и красоту существования.

Скрытность Анжелики, ее стремление утаить некоторые эпизоды из прошлой жизни иногда раздражали слишком свободолюбивую и независимую натуру аквитанского дворянина, привыкшего к доверчивости женских сердец. Но затем он понял, что и у мужчины, и у женщины должны быть свои тайны, секретные глубины, недоступные никому. Богатство внутренней жизни сближало их сильнее и делало их чувство более изысканным.

Все это выразилось в том поцелуе, который стал для них самым блаженным моментом сегодняшнего утра.

Как бы хорошо им ни было вместе, приходилось думать о том, как организовать встречи и приемы, с кем необходимо было встретиться в первую очередь.

— Я собираюсь попросить губернатора Фронтенака созвать как можно раньше экстренный Большой Совет, чтобы обсудить на нем наше положение и утвердить статус нашего присутствия в городе.

Анжелика помнила о тех нескольких «особых» случаях: что делать с Аристидом, с Жюльеной, с англичанином из Коннектикута — Элией Кемптоном, которые незамедлительно будут сочтены «нежелательными лицами», несмотря на то, что они находятся в Квебеке не по своей воле. И что делать с Адемаром, дезертиром, который рисковал быть выставленным к позорному столбу или даже вздернутым на дыбу или повешенным.

Однако первое, что она собиралась сделать, это добиться аудиенции у епископа. С его помощью она хотела встретиться с матерью Магдалиной, ясновидящей монахиней-урсулинкой, чье видение легло на нее тяжким обвинением в том, что она демон.

Урсулинка должна как можно скорее засвидетельствовать, что Анжелика совершенно не похожа на ту женщину, которую она видела во сне.

Да, теперь она отчетливо понимала, какие неожиданности могут подстерегать их в Квебеке.

Вначале она воспринимала эту экспедицию в Новую Францию как чисто дипломатическую, касающуюся только лишь их положения в Америке. Но Квебек — это было королевство в миниатюре, квинтэссенция Дворца и королевской администрации. Прошлое! Им мог оказаться этот господин из толпы, крикнувший при виде де Пейрака, входящего со знаменами на площадь: «Слушайте, на Средиземном море его серебряный щит был на красном фоне…»

Она встала и позвала Иоланту:

— Прежде всего надо встретиться с епископом. А затем я должна пойти поблагодарить эту милую женщину, вставшую на мою защиту вчера в Нижнем городе и взявшую на себя заботу о моем коте, эту даму Жанин Гонфарель. Наши религиозные пристрастия различны, но она сама мне очень нравится, и я охотно с нею познакомлюсь. Виль д'Аврэй относится к ней с большим уважением. И напомните мне, пожалуйста, что сегодня же я должна раздать подарки самым влиятельным дамам этого города.

***

Итак, это было их первое утро в Квебеке.

Прежде всего они вместе отправились в поместье Монтиньи, чью крышу и трубы можно было различить из-за холма.

Их сопровождали испанские солдаты де Пейрака и Жан ле Куеннак.

Именно так, как и предполагал Жоффрей де Пейрак, замок превратился в некий бивуак, в котором царило оживление и беспорядок.

Де Пейрак отдал приказы и распоряжения своим офицерам, и они покинули Монтиньи, сопровождаемые своей гвардией, но на этот раз менее многочисленною.

Все улицы Квебека вели в собор.

Направляясь из замка Монтиньи по дороге Сент-Фуа, Анжелика с мужем и их эскорт вышли на соборную площадь в тот момент, когда там заканчивалась служба.

Их прибытие, хоть и несравненно менее пышное, чем накануне, произвело тем не менее сенсацию.

С ними любезно раскланивались, и многие дамы обступили их со всех сторон. Впереди всех была мадам де Меркувиль. Еще вчера Анжелика обратила внимание на эту красивую, энергичную даму. Высокая, элегантно одетая, со свежим цветом лица, она пришла слушать мессу в сопровождении двух старших дочерей, четырнадцати и пятнадцати лет.

Поздоровавшись и произнеся любезности в адрес каждой из присутствующих дам, де Пейрак ушел. Его ожидал губернатор в замке Св. Людовика. Он удалился, уводя с собой своих испанцев, и тут же все обступили Анжелику.

Из всех любопытствующих мадам де Меркувиль была самая любезная и приветливая. Она осведомилась о здоровье Анжелики, о том, как она отдохнула, нравится ли ей дом, и заверила, что она находится в ее полном распоряжении и готова помочь ей во всем, что может сделать ее жизнь в Квебеке наиболее приятной.

Она предложила Анжелике найти служанку для грязной работы, а пока она пришлет ей своего раба-индейца, купленного за 15 ливров. Она не гарантировала безупречность его работы, так как он был ленивым и мечтательным.

Если же мадам де Пейрак захочет осмотреть город, мадам де Меркувиль пришлет ей свой портшез и своих лакеев. И она готова дать ей советы по заготовке продуктов на зиму. Вскоре начнутся холода, и уже поздно будет закладывать на хранение коренья, морковь, репу и т. д. Ведь зима в Канаде длится долго. Даже в Квебеке им приходилось голодать, если весна задерживалась.

Дамы, стоящие вокруг, начали вспоминать те годы, когда им приходилось варить кусочки кожи, чтобы придать крепость супу и примешивать к муке опилки.

Анжелика попыталась объяснить, что ей пришлось уже пережить зиму на американской земле и что она знакома с некоторыми ее неудобствами, но напрасно. Жительницы колонии, гордящиеся своим опытом, очень любили наставлять вновь прибывших. Анжелике стоило больших усилий прекратить их рассказы о голоде и о многочисленных рецептах по заготовке на зиму продовольственных запасов.

Обратясь к мадам де Меркувиль, Анжелика сказала, что была бы ей очень признательна, если та поможет ей как можно скорее встретиться с епископом. Не знает ли она, к кому ей нужно обратиться?

Мадам де Меркувиль посоветовала поговорить с господином де Верньером, директором семинарии.

И дамы принялись высказывать свое мнение относительно всемогущего прелата, мессира Франсуа де Монморанси-Лаваля, епископа апостольской церкви Новой Франции. Мнения эти были весьма различны: одни обожали епископа, другие, казалось, откровенно его ненавидели.

Анжелика внимательно прислушивалась ко всем этим противоречивым суждениям, но вдруг неожиданно раздался пронзительный радостный крик, похожий на птичий, и крохотное дитя, одетое в белое, буквально полетело к Анжелике.

Дитя было такое легкое и маленькое, что его ножки едва касались круглых камней, которыми была вымощена площадь.

Его чепчик и кружевной фартук, развевающийся на ветру, усиливали сходство с маленькой летящей птичкой.

Девочка бежала прямо к Анжелике, заливисто смеясь от всей души, протянув вперед руки, и Анжелике оставалось лишь наклониться и подхватить ее.

— Эрмелина! — вскричала мадам де Меркувиль, узнав свою младшую дочь.

Присутствующие застыли в изумлении. Затем послышались восклицания:

— Она ходит! Она ходит!

— Она убежала от Перрины!

— Но еще вчера она не ходила!

— Она не просто ходит, — сказал господин де Лонгшон торжественно, — она бегает!

Держа ребенка на руках, Анжелика искала в своей сумочке конфету или какое-нибудь другое лакомство, которые были у нее всегда припасены для Онорины или Керубина.

— Не давайте ей ничего! — воскликнула мадам де Меркувиль. — Она такая сладкоежка!

— Но она прелестна!

Анжелика не понимала, почему приход этой девочки вызвал столько эмоций. Вслед за ней прибежала кормилица-негритянка, плача и всплескивая руками:

— Чудо! Произошло Чудо!

Она бросилась на колени перед Анжеликой и принялась целовать подол ее платья.

— Я сейчас объясню вам, что произошло, дорогая мадам де Пейрак, — сказала мадам Гобер де ла Меллуаз, утирая платком залитое слезами лицо, — этот трехлетний ребенок не ходил, девочка даже сидела с трудом в своей кроватке, и вдруг сегодня так сразу…

Маленькое создание, такое легкое и веселое, устроившись у нее на руках, грызло конфеты с торжествующим видом, будто радуясь тому, как здорово ей удалось провести своих родителей. Анжелика передала девочку одной из ее старших сестер, а та — кормилице. Вокруг них люди смеялись и плакали. Послышались слова:

— Маленькая Эрмелина чудодейственно исцелилась!

Несмотря на то, что событие касалось ее в первую очередь, мадам де Меркувиль не теряла времени. Эта здравомыслящая женщина, креолка по происхождению, привыкла ко всяким неожиданностям жизни в колонии, так же как и к разрушительным тайфунам на островах, где она провела детство, и к голоду и ирокезам в Канаде. Она решила позже поблагодарить небеса за чудесное излечение ее дочери и представила госпоже де Пейрак директора семинарии господина де Верньера, которому она передала просьбу Анжелики. Монсеньер де Лаваль предполагал встретиться с ней либо сегодня же во второй половине дня, либо завтра утром.

Анжелика, восхищенная тем, как быстро дела подобного рода решаются в этой стране, подумав, решила назначить встречу на завтра.

Сегодня же она сможет воспользоваться предложенным ей портшезом мадам де Меркувиль и спуститься в Нижний город, чтобы забрать своего кота и поблагодарить мадам Гонфарель.

***

Двое лакеев мадам де Меркувиль осторожно несли портшез, куда уселась Анжелика, по обрывистой тропе, ведущей в порт.

По мере того, как они спускались, их окружала все более плотная толпа.

Анжелика с любопытством смотрела из-за занавесок.

В Нижнем городе царило оживление. Тут можно было увидеть трапперов, сколотивших себе состояние. В одежде из замши с бахромой, с ружьем через плечо и со скучающим видом, они входили в лавки портных, чтобы заказать себе приличную одежду. Индейцы, еще не выпившие всю полученную в обмен водку, бродили по городу, расставившему им соблазнительные ловушки. Их неторопливость и мечтательность контрастировали с деловитостью, царившей в порту и в прилегающих к нему улицах.

Готовились к приближению зимы. Привозили дрова, разгружали их во дворах, и повсюду слышен был звук кидаемых поленьев, и видны дети, укладывающие их в аккуратные поленницы.

Лошади, запряженные в повозки, терпеливо ждали перед воротами. Это были тихие, покорные лошади, привыкшие тянуть тяжести. Весной их запрягут в плуг вместо быков. То, что этих лошадей развели в большом количестве, было одним из достижений Канады, так как все они произошли от тех двенадцати лошадей, присланных когда-то французским королем.

В Квебеке дети в деревянных башмаках бегали совершенно свободно по городу, играя, устраивая драки. Анжелика заметила нескольких мальчиков десяти-двенадцати лет, курящих трубку с видом заправских трапперов. В этой стране курили все, дворяне и крестьяне, торговцы н искатели приключений, и даже некоторые женщины, сидя на пороге своих домов. Это была привычка и удовольствие, глубоко укоренившиеся в здешних местах, помогающие летом бороться с комарами, зимой коротать долгие скучные вечера. Привычка, заимствованная, безусловно, у индейцев, которые не начинали ни малейшего дела, не раскурив трубки.

Табак выращивали на каждой улице, у порога каждого дома, и его запахом были пропитаны все углы и закоулки.

С запахом табака смешивался запах навоза, горячей смолы, жареной дичи, пушнины и тина.

Повсюду бродили свиньи, семеня на своих коротеньких ножках и с любопытством глядя на проезжающие экипажи. Их совершенно не волновали лай собак и многочисленные запреты полиции.

Анжелика медленно продвигалась среди многоликой толпы, в которой мелькали белые чепцы разных фасонов: из Нормандии, Бретани, Шампани, Ониса, Сентонжа…

Мужчины носили широкополые деревенские шляпы или цветные колпаки.

Наконец-то она видела этих самых канадцев в стенах их родного города, тех, с которыми ей приходилось встречаться в прошлом году во время жестокой войны в Катарунке и Новой Англии.

Теперь она видела их в окружении их жен и детей. Но они казались ей такими же: смеющиеся, с резкими движениями, с особенным блеском в глазах. Она узнала в них французов, но французов иных, похожих на них самих — Пейрака, Анжелику, и их людей, познавших опасность, борьбу с ирокезами, зимовку, угрозу голода и цинги, и это делало их ближе и понятнее.

В центре площади, по которой они проезжали, она увидела бронзовый бюст Его Величества короля Франции Людовика XIV.

Жанин Гонфарель жила в конце улицы Су-ле-Фор. Ее приветливая харчевня, где кормили вкусно и недорого, располагалась в весьма удобном месте, недалеко от причала лодок и кораблей.

Над входом висела «пробка» из ели, знак, необходимый для подобных заведений, и великолепная вывеска, полностью позолоченная, на которой сияли буквы «Король Франции».

Внутри было уютно и спокойно.

Во время вчерашней потасовки Анжелика не обращала внимания на те красивые постройки, мимо которых проходил их кортеж.

Выйдя из портшеза, она некоторое время колебалась. В самом ли деле здесь жила Жанин Гонфарель? Правильно ли ей сказали, что это хозяйка «Корабля Франции» приютила ее кота? Но тут она заметила толстощекого мальчика, приходившего к ней вчера с новостями о коте.

Как только она вошла в залу, полную табачного дыма, всякий шум прекратился: замерли кости игроков в шашки и в трик-трак, застыли в воздухе кружки. Тишина была настолько полная, что слышно было, как трещат дрова в камине.

Анжелика поискала глазами хозяйку, но не различила ее в той полутьме, которая характерна для подобных мест даже днем. Она ожидала, что кот выскочит ей навстречу. Но ничто не шевельнулось. Она пожалела, что ее никто не сопровождал. Носильщики портшеза мадам де Меркувиль остались на улице. Они не имели права входить в кабаки без специального разрешения с подписью их хозяев.

Вдруг, как бы возникнув из облака табачного дыма, рядом с Анжеликой очутился сагамор Пиксаретт, в своем наряде из перьев, со всеми своими знаками отличия и в одеяле, накинутом поверх великолепного костюма из красного драпа с золотом, который он надевал, когда отправлялся в Квебек, и который был не чем иным, как плащом взятого в плен английского офицера.

Он торжественно произнес:

— Не бойся ничего и смело иди вперед, моя пленница. Здесь ты среди друзей. Я знаю их и отвечаю за них всех, за исключением нескольких плохих христиан. Но мой топор и мой томагавк достигнут их еще до того, как какая-нибудь дурная мысль появится в их головах. Иди! Я охраняю тебя.

В глубине приоткрылась дверь, и Анжелика увидела хозяйку, входящую с приветливой улыбкой. Она, должно быть, очень спешила, прихорашиваясь, так как ее высокий кружевной чепец несколько криво сидел на пышно завитых волосах. Тяжелые коралловые серьги обрамляли ее круглое лицо.

Кружевной воротничок был ей немного узок, а три юбки, надетые в соответствии с модой одна на другую, еще более увеличивали ее объем.

На пышной груди хозяйки сверкали драгоценности, которые казались выставленными напоказ для любителей украшений, а не служащими для большей элегантности их обладательницы. В одной руке она держала кружевной платок, а в другой — испанский веер, раскрытый с такой неловкостью, что непонятно было, что она собирается с ним делать. Но Анжелика, которой она нравилась, подумала, что она стоит всех испанских инфант и даже королевы Франции, которые держались всегда так чопорно, нелюбезно.

— Мадам, я пришла поблагодарить вас.

— Какая честь для меня, маркиза! — вскричала мадам Гонфарель, изобразив при этом нечто вроде реверанса, что едва не стоило ей падения. — Не хотите ли последовать за мной, маркиза…

Она указала на дверь, из-за которой появилась. По мере того как они проходили в глубь дома, дразнящий аромат из кухни усиливался.

— Ваше жаркое пахнет так вкусно, мадам, — не удержалась Анжелика.

— Еще бы! Я и не сомневаюсь! — радостно ответила хозяйка.

С заговорщицким видом она плотно закрыла за ними дверь.

Они оказались в просторной, хорошо обставленной комнате. Слева был виден очаг, на котором стоял огромный котел. С таинственным видом Жанин Гонфарель приподняла крышку.

— Гляди! Я приготовила для тебя поросячьи ножки! Это ведь твое любимое блюдо?

Она вновь обращалась к ней на «ты», как накануне. Было видно, что ее непосредственная и пылкая натура не позволяет ей слишком долго церемониться.

Анжелика не могла объяснить почему, но ей было очень хорошо в этой комнате в компании этой женщины. Со времени ее прибытия и даже раньше… вот уже несколько лет, может быть, она не испытывала такого блаженного ощущения полного покоя, полной безопасности. Единственное, что ее немного тревожило, это отсутствие ее кота.

— Это ведь твое любимое блюдо? — повторила трактирщица.

Анжелика склонилась над котлом, стоящим на медленном огне, из которого доносился вкуснейший запах.

— Конечно! Я всегда обожала поросячьи ножки!

— О! Я это знаю!

Удивленная, Анжелика подняла голову. Выражение лица ее хозяйки изменилось. В тоне ее голоса были одновременно торжество и горечь, и лицо ее вдруг показалось враждебным.

Встревоженная, Анжелика почувствовала, что ее доверие поколебалось, и, как вчера в ванной, ее вдруг охватила паника.

Она бросила испуганный взгляд на котелок. Ею овладел страх. Эти лукавые улыбки, это радушие, что за ними таилось? Какая участь постигла ее кота? Ей почудилось, что толстый мальчишка вбежит, гримасничая и напевая:

Матушка Мишель Потеряла своего кота…

Между тем на лице мадам Гонфарель можно было прочесть самое жестокое разочарование.

Уголки ее рта горестно опустились вниз, а нижняя губа задрожала так, как будто она собиралась заплакать.

— Так это правда? Ты меня не узнаешь? — вскричала она вдруг.

И так как Анжелика замерла в изумлении, эта поза, казалось, была последней каплей переполнявшей ее горечи.

— Неужели мне нужно было ехать на край света, — жаловалась она, — наживать морщины, отвисший подбородок, стареть год за годом, чтобы в конце концов она меня не узнала, меня, Польку, ее сестренку по Двору Чудес! А! Ты всегда останешься такой… Разбивательница сердец, вот кем ты всегда будешь, Маркиза Ангелов!

***

— О, моя Полька! — воскликнула Анжелика, обнимая пухлые плечи мадам Гонфарель. — Никогда не думала, что когда-нибудь снова увижусь с тобой.

— А я? Неужели ты думаешь, что я считала тебя живой? После того, что произошло на ярмарке в Сен-Жермен… Всякий раз, когда я произносила имя «Маркиза Ангелов», я проливала слезы. Такая красивая девушка, и полицейским ищейкам удалось ее схватить.

— И я встречаюсь с тобой в Квебеке! И ты — хозяйка самой лучшей харчевни в городе. Знаменитая, уважаемая.

— А ты? Ты, бывшая, грубо говоря, оборванкой, приведенной стражниками в тюрьму… И вот ты — почти королева Франции.

— В Квебеке! Кто бы мог подумать! Это немыслимо!

— Нет, все как раз разумно! Если уж им не удалось нас убить, где же нам и встретиться, как не на краю света. В этом городе есть все… Все, поверь мне. Ну, идем же, я приготовила тебе свиные ножки. Ты ведь любила их в те далекие времена на Нельской Башне, когда мы с тобой оспаривали благосклонность этого проходимца Никола Каламбредена.

Они уселись друг против друга возле камина, и, воздав должное кулинарному таланту мадам Гонфарель, Анжелика услышала рассказ о тех приключениях, которые пришлось пережить бывшей нищенке, прежде чем она попала в Новую Францию.

Жанин Гонфарель подмигнула.

— Меня отправили как «женщину для колонистов» на острова. Но по пути мой маршрут изменился. Все-таки Канада — это более достойно.

И, понизив голос, она продолжала:

— Мое везение заключалось в том, что я встретила Гонфареля в порту, где нас должны были отправлять. Он влюбился в меня, а так как он плыл в Канаду, то он устроил так, что я оказалась вместе с ним. Послушай, милая! Мы можем столько друг другу рассказать! Мы не успеем даже к утру закончить. Главное — то, что теперь я богата и держу в руках город, а также и Гонфареля. С каждым годом мое богатство растет, мои владения увеличиваются. Там магазин, там склад, надстраиваем этаж. И ты знаешь, я решила построить часовню, молельню, как здесь говорят. Почему бы и нет? Ведь я такое же божье создание, как и другие. Я имею право славить моего Господа на мои деньги, если мне так хочется. Пойдем, я покажу тебе. Это будет красиво.

Она встала, но вернулась с полдороги, захватив с собой кувшин с превосходной водкой.

Усевшись рядом с Анжеликой перед камином, она до краев наполнила оловянные кубки.

— Представь себе, тут есть такие, кто поднимет целый скандал из-за моей молельни. Я ведь не такая уж добродетельная, и они это знают. Но покажи мне истинную добродетель. Разве в любом городе церковь не соседствует с борделем? Поверь мне, так было задумано, и в этом есть своя правда… Помнишь, я начинала свои первые шаги позади собора Парижской Богоматери. Если бы не это дело на ярмарке Сен-Жермен, уничтожившее всю нашу работенку… Что ж, прошлое не зачеркнешь, и я хотя бы могу сказать про себя, что хорошо пожила. Я не теряла времени зря. Сейчас уже не так весело, но во всем есть свой вкус. И потом, я люблю холода, это напоминает мне мое детство в Оверни.

Она задумчиво вспоминала прошлое.

— Нет, я ошиблась. Последний раз я видела тебя не на ярмарке Сен-Жермен, а тогда, когда мы отправились искать твоего малыша. Ты помнишь, совсем маленького, его похитили цыгане. Да, именно тогда я видела тебя стриженую note 1. Значит, это было после потасовки на ярмарке Сен-Жермен после того, как по твоей голове прошлись ножницы полицейских. Ты помнишь?

— Я помню.

— Вчера я его видела, твоего Кантора. Как он красив, как греческий бог… Нам повезло, что этих цыган, укравших твоего ребенка, нашли возле Шарантона. Этот бег под дождем! Ты помнишь? Ах! Что нам стоило скакать галопом в те времена… Сейчас я бы так не смогла… Выпьем! Он здесь, твой Кантор, спасенный от всех этих прислужников дьявола, желавших нашей смерти. Да благословит Бог Канаду! А у меня тоже есть сын. Не такой красивый, как твой, но…

— Он великолепен, я его видела. Ему можно дать лет двенадцать.

— Ему только девять! Черт возьми, его отец крепкий малый. Гонфареля нынче нет дома, он отправился за сыром на Орлеанский остров. Но ты его увидишь, моего мужа. Именно ширина плеч его и спасла и позволила приехать в Канаду. Его выбрали палачом…

Жанин Гонфарель вновь понизила голос:

— Теперь это уже в прошлом. Но ты знаешь, я не отказываюсь от удачи, откуда бы она ни приходила. Удаче нельзя лгать. Эти господа не могли найти палача для колонии. Все отказывались. Быть палачом в Канаде никого не устраивало. Поэтому, когда им надо было привести приговор в исполнение, приходилось пользоваться услугами тщедушных, не имеющих достаточно сил, чтобы поднять топор или натянуть веревку виселицы. Чего тебе нужно, болван?!

— вскричала она, заметив, что в комнату вошел слуга из трактира. — Ты что, не видишь, что я беседую с дамой из Верхнего города?

— Хозяйка, там их двое на улице, и они говорят, что замерзли.

— Он говорит о слугах мадам де Меркувиль, носильщиках моего портшеза, — вспомнила Анжелика,

— Но мы не имеем права впустить их без разрешения с подписью хозяина.

— Я плачу и распоряжаюсь, — решила Анжелика.

Но затем она все же решила отпустить слуг, так как неизвестно было, когда они закончат предаваться воспоминаниям.

Между тем мадам Гонфарель забыла о своих обязанностях трактирщицы и, когда ее помощник вышел, предложила Анжелике перебраться вместе с ней на ее «наблюдательный пост», где они могли продолжать болтать, есть и пить.

Они уселись на небольшом возвышении за перегородкой, в которой были два потайных окошка, через них можно было наблюдать за тем, что происходит в зале, оставаясь невидимыми.

Полька знала всех своих посетителей. Тех же, кого она видела впервые, ей удавалось очень быстро раскусить и определить, к какому сорту людей они относятся.

— Могу поспорить, что те люди, вон там в углу, приехали из Акадии. Почему я так решила? Они не похожи на наших, но они также и не из Европы.

Следя за ее взглядом, Анжелика в самом деле обнаружила в глубине зала сидящих отдельно ото всех и играющих в шашки барона де Вовенара, Гран-Буа и одного из братьев Иоланты, сына Марселины, Телефора, прибывшего вместе с ними.

— Они все немного пираты, эти ребята из Акадии, — заключила хозяйка «Корабля Франции». — А вон те, в голубых колпаках, — это люди из Виль-Мари, из Монреаля, как его называют теперь. Большие плуты, они ведут споры о том, что следует поклоняться лишь Богу и Деве Марии. Они прибыли в Квебек с последними кораблями.

— А вон тот, в том углу? — спросила Анжелика, указывая на человека, пьющего в одиночестве возле камина.

— О, этот! Это Красный Плут.

— Какое отвратительное имя, — вздрогнув, сказала Анжелика. [Красный Плут

— в просторечии означает дьявола.] Полька понизила голос:

— Это он видел в небе процессию горящих охотничьих лодок. Незадолго до приезда ваших кораблей.

— Не он ли бросил камень в моего кота?

— Возможно. У нас тут полно колдунов и заклинателей. Он живет на скале в верхней части улицы Су-ле-Фор. Но самые лучшие колдуны на острове Орлеан. У меня есть подруга-колдунья, она научила меня всяким вещам. Поэтому я очень рада, что ты приехала в пятницу, в день Венеры, это хорошо для дружбы.

— Какая ты ученая, моя Полька!

— Да, я посвященная, — сказала важно Жанин Гонфарель.

Она взяла одну из книг, стоявших на полке.

— Слушай, посмотри-ка… это ученая книга.

— У тебя есть книги?

— Ну, конечно! Здесь у всех есть книги.

— Ты научилась читать?

— Да, меня выучил Иезуит. Ты понимаешь теперь, почему я ему так предана. Но больше всего книг и всяких колдовских рукописей у Красного Плута. Он знает магию, этот колдун, он дал мне зубы волка и кости совы, чтобы защититься от несчастий. В Канаде человек нуждается в защите. Здесь у каждого есть талисман против дьявола… или против полиции.

— А какова здесь полиция?

— Надоедливая, придирчивая. Впрочем, как и везде.

Начальника полиции звали Гарро д'Антремон. Полька называла его Ворчун. У него был нелегкий нрав, но он был незлой человек.

— Он честный полицейский. Ты же знаешь таких. На него невозможно повлиять ни улыбкой, ни подарком. Если ты ни в чем не виновен, все будет в порядке. Если же нет, то он тебя не выпустит. Но самый опасный здесь — это Ноэль Тардье де ла Водьер, королевский прокурор. Вчера ты его, должно быть, видела среди знатных господ. Высокий, с завитыми волосами, красивый парень с манерами фанфарона.

— Этот молодой человек? Но он очарователен!

— Остерегайся его очарования! Ты скоро узнаешь этого паразита, я тебя уверяю.

Она вновь посмотрела в потайное окошко и жестом поманила Анжелику.

— О! Посмотри, кто к нам пожаловал. Высший свет!

В дверь входили несколько превосходно одетых мужчин с видом гордым и пренебрежительным.

Но весь этот великолепный эффект потонул в табачном дыму уже на пороге харчевни.

Впереди них был господин де Бардане.

— Ведь это посланник короля, приехавший вчера с вами, — прошептала Полька. — Говорят, он приехал с очень важным известием, не то речь идет об объявлении войны Англии, не то об уничтожении фортов на Больших Озерах или запрещении продажи бобровых шкур, и даже о том, что всем придется отсюда уезжать, потому что будет война с Испанией и Голландией.

— Господин де Бардане действительно получил от короля большие полномочия, но не стоит впадать в панику. Это человек разумный и осторожный. Я его хорошо знаю.

— Меня удивило бы, если бы ты его не знала, — усмехнулась Полька. — Как ты думаешь, что привело такого знатного сеньора в таверну в Нижнем городе? Кажется, он кого-то ищет?

Анжелика вздохнула.

Она видела, что Никола де Бардане остался стоять, несмотря на то, что его спутники уселись за стол, и внимательно оглядывал все помещение. В выражении его лица было что-то драматическое, как бывало всегда, когда он думал об Анжелике. Видно, кто-то сказал ему, что Анжелика направилась в харчевню «Корабль Франции».

Полька все поняла.

— Эй! Уж не тебя ли он ищет?

— Боюсь, что так.

— А что я тебе говорила! Ты нисколько не изменилась, Маркиза Ангелов!

Когда речь заходила о власти Анжелики над мужскими сердцами, у Польки всегда портилось настроение.

Трактирщица резко захлопнула окошечко и уселась в свое кресло.

— Где же все-таки мой кот? — спросила Анжелика, вспомнив, зачем она сюда пришла.

— Ха! Откуда мне знать, — раздраженно ответила Полька. — Он там, где ему нравится. Он похож на тебя, этот маленький бродяга. Единственное, что могу тебе сказать, это то, что он не в моем котле, как ты только что заподозрила… Я тогда сразу поняла, о чем ты думаешь. За кого ты меня принимаешь? Ты вся в этом! Ты всегда была такая подозрительная, недоверчивая, да!

— Прости меня, Полька! — пыталась помириться Анжелика. — Эта наша суровая жизнь делает нас такими.

— Почему бы тебе не оставить твоего кота у меня? Он мне нравится. Что ему делать в Верхнем городе? Здесь, в порту, полно крыс и мышей.

— Нет, мы слишком с ним привязаны друг к другу.

— Везет же мне! Всегда мне нравится то же, что и тебе. И выигрываешь всегда ты, выбирают тебя. Еще в Нельской Башне ты украла у меня Николя. До твоего появления он был моим любовником, и я его крепко держала. Но, как только он привел тебя, я все сразу поняла. И так всегда.

В гневе она швырнула свой веер прямо в огонь. Это, кажется, ее слегка успокоило. С довольным видом она смотрела, как он горит. Анжелика с улыбкой узнавала в ней ту прежнюю Польку, вспыльчивую и неистовую, несмотря на ее внешность и одежду респектабельной хозяйки трактира, собирающейся строить молельню.

От сильных ударов в дверь мадам Гонфарель вскочила со своего места.

— Кто идет?

— Конная стража!

Что бы Полька ни говорила, не так уж она была теперь смела и независима. Как бы ни окружала она себя красивой мебелью, ценными вещами, тугими кошельками, есть вещи, от которых невозможно избавиться, если они прошли через всю твою жизнь. Среди них был и страх перед полицией, перед конной стражей.

Она подбежала к окну и выглянула наружу.

— Стражники! Я тебе говорила!

Но Анжелика узнала в людях, стоящих у входа в трактир, лейтенанта де Барсемпью, сопровождаемого тремя людьми с «Голдсборо». Они в самом деле были вооружены, но без каких-либо дурных намерений. Напротив, Барсемпью приветливо улыбался. Это была официальная делегация, и Анжелика не сомневалась, кто ее послал.

— Впусти их и ничего не бойся. Это посланники моего мужа. Должно быть, они принесли тебе подарок от него…

— Мне? — опросила Полька почти испуганно.

— Каждая влиятельная дама города получит подарок.

— Входи, — крикнула Полька мальчику, начавшему вновь стучать в дверь.

— Хозяйка, там господин спрашивает вас лично от имени мессира графа де Пейрака.

— Сколько раз я говорила тебе, олух ты эдакий! Когда ты стучишься в приличный дом, надо не барабанить, а легонько поскрестись, ты понял: поскрестись!

Анжелика, не желая встретиться с Николя де Барданем, осталась ее ждать. Вскоре Полька вернулась, растерянная, неся в вытянутых руках маленький ларчик красного бархата, с золотой монограммой Аньо Паскаля. Крышка ларчика была откинута, и можно было видеть золотой ковчег, в центре которого в шкатулке из стекла лежала восковая пластинка. Эти пластинки имели величайшую ценность. Они защищали от злых сил, так как были сделаны и освящены руками самого Папы римского на ежегодной пасхальной мессе.

— Агнус Деи, — изумленно шептала Полька, — но как он догадался, что я мечтала об этом?

— Он всегда угадывает.

— Этот Меченый, что за мужчина! — вздохнула она. Она упала на колени, как бы сраженная восторгом и почтением перед папским амулетом.

— Нет, это необыкновенный человек! Послушай меня, Маркиза Ангелов, ты достойна такого мужчины? Ты, такая дерзкая и безумная! Он знает, какой опасности подвергается, женившись на тебе?

— Не бойся! Мне с ним тоже не так уж легко. Становилось уже темно.

— Тебе нужно возвращаться в Верхний город, — сказала Полька. — Теперь твое место там, среди таких же знатных дам.

Позади харчевни находился широкий двор с многочисленными постройками из камня и дерева, в которых хранились запасы продовольствия и напитков. С наступлением вечера от земли поднимался легкий туман.

Анжелика, не желавшая встречаться с Николя де Барданем, который, несомненно, начал бы ее расспрашивать о причинах посещения таверны «Корабль Франции», решила пройти через задний двор.

— Послушай, Маркиза Ангелов, — сказала мадам Гонфарель, — сохраним нашу тайну. Мужчину не интересует прошлое женщины, которую он любит. Они всегда хотят думать, что они были первыми и другие не в счет. Поверь мне, то, что мы пережили в те времена, принадлежит только нам. Священный союз женщин остается в силе.

Она скрестила два пальца и плюнула в очаг.

— А мой кот? — напомнила Анжелика.

— Выбор остается за ним, — важно произнесла Полька Анжелика вышла за ворота и очутилась в темноте. Она поплотнее закуталась в свой плащ и надвинула на лицо капюшон. Радостное чувство не покидало ее. Она сожалела, что не сможет рассказать Жоффрею о встрече с той, кто скрывался под именем мадам Гонфарель. Но Полька была права: рассказывать нужно было либо все, либо ничего.

Итак, она поднималась по склону де ла Монтань. Навстречу ей попадались редкие прохожие, не узнававшие ее. Она шла одна, и ее переполняло чувство новой, полной свободы.

Обернувшись, чтобы полюбоваться чудесным видом реки, она заметила своего кота, следовавшего за ней.

***

Вечером, во время ужина, кот прыгнул на стол и осторожно прошелся, между приборами.

— Господин Кот, как вас теперь зовут? — осведомился Жоффрей де Пейрак.

— Отец, ты уже дал ему имя, — вскричала Онорина. — Господин Кот! Какое красивое имя! Мы приветствуем вас, Господин Кот!

Серебряная посуда мерцала в блеске множества свечей. Как и вчера, стол был накрыт посреди большой залы.

Сидя за столом, Анжелика с удовольствием смотрела на своих сыновей Флоримона и Кантора.

Флоримон помогал метрдотелю, господину Тиссо, накрывать на стол. Он всегда был очень деятельный и серьезно относился к своим обязанностям, а его служба пажом при дворе развила его природные способности. Он любил самые различные занятия и всегда в них преуспевал. То, что он провел многие месяцы на Севере, научившись убивать медведя ударом ножа и бегать наравне с индейцами, не помешало ему с ловкостью выполнять все то, что требовал этикет. Он быстро поменял свою одежду траппера на костюм знатного сеньора.

Кантор был совсем другой.

«Неужели я никогда не рассказывала тебе, — говорила себе Анжелика, — как я бежала, босоногая, по дороге Шарантона, чтобы спасти тебя от цыган».

Пришел маркиз, сообщив, что он нашел себе пристанище в Нижнем городе и ходит обедать в «Корабль Франции», хозяйка которого прекрасно готовит. Он надеялся, что его служанка вернется и тогда он воспользуется ее услугами, но он рассчитывал также и на приглашения своих дорогих друзей, графа и графини де Пейрак.

— Когда я закончу некоторые дела, я помогу вам устроиться. Я покажу вам дом и все его удобства.

— Он по-прежнему носит свою маленькую серебряную шпагу? — спросил Флоримон.

Эта таинственная фраза заинтересовала Анжелику, и она потребовала у сына объяснений.

— Как, матушка, разве вы не знаете, что господин Тиссо был офицером Королевского Рта в Версале? Третий подавальщик жаркого, мне часто приходилось присутствовать, когда он подавал соус. В Тадуссаке я его сразу же узнал. И иногда он сообщал мне новости из Версаля, откуда он так недавно прибыл. И среди прочего, я поинтересовался, носит ли Монсеньер Дофин слою маленькую серебряную шпагу, которую господин Кольбер при посредничестве своего брата интенданта Альзаса заказал у мастеров Огсбурга и Нюрнберга.

До сих пор господин Тиссо ничего не рассказывал о своем прошлом.

Анжелика жестом подозвала его к себе.

— Мессир, я уверена, что лишь большие неприятности заставили вас покинуть столь блестящий и завидный пост возле Его Величества.

— Вы правы, мадам.

— Что же это за неприятности?

— Те самые, мадам, которые и вас когда-то вынудили покинуть Версаль в то время, как ваша звезда была в зените…

— Яд? — наклонилась она к Тиссо.

— При дворе все пользуются ядом. С его помощью легко устраиваются многие дела, и это одна из дорог, среди прочих, к славе и успеху.

— Но вы не хотели следовать по этой дороге?

— Жизнь — драгоценный дар, — ответил он, — и я был слишком предан королю.

— Мадам де Монтеспан по-прежнему пользуется благосклонностью короля?

— Его благосклонность больше, чем когда-либо.

— А праздники?.. Скажите, господин Тиссо, праздники такие же красивые и пышные?

— Ни один двор Европы не знает равных. Его Величество со всей страстью посвящает себя устройству великолепных дворцов и парков, и это делает их самыми прекрасными и изысканными в мире. Празднества не уступают декору: великолепные и изящные.

«Итак, — думала Анжелика, машинально вертя в руках стакан малаги и наблюдая за нежными переливами то золотого, то пурпурного вина, — итак, ничего не изменилось при дворе. Там продолжали убивать и отравлять среди веселого шума очаровательных праздников».

***

Корабль под зимним небом на волнах океана. Одна за другой они несли его к берегам Европы Письмо, написанное Анжеликой в Тадуссаке полицейскому Дегре, которое слуга господина д'Арребуста увозил с собой на «Мирабеле», скоро прибудет в порт. Слуга постучится в дверь дома Дегре… Он передаст ему послание, прибывшее из такой далекой страны, и Дегре, взглянув на него, узнает почерк Маркизы Ангелов. Насмешливая улыбка появится на его губах… В который раз она снова с ним…

Анжелика посмотрела на свою руку, державшую предательское перо.

Языки пламени, весело пляшущие в большом камине, бросали отблески на оживленные лица ее родных, она слышала смех Онорины, шутки Флоримона, тихую музыку, звучащую под пальцами Кантора…

Она знала в этот момент, что написала это письмо, чтобы добраться до короля и чтобы добиться справедливости.

***

Сон вновь стер все воспоминания, и звон колоколов прервал ночной покой. Шесть часов утра… начался их второй день в Квебеке.

Жоффрсй уже встал. Анжелика не слышала, как он ушел, таким глубоким и спокойным сном она спала. Пробудившись, она ощутила легкость тела и ясность мыслей. Она вспомнила о вчерашнем сюрпризе: Полька была в этом городе.

Она встала, преисполненная желания действовать. Сегодня она должна встретиться с епископом.

Анжелика слышала, как внизу в большой зале кто-то ходит. Слышен был треск сухих поленьев и запах дыма.

Одевшись, Анжелика спустилась вниз и увидела старого Маколле, который подвешивал на крюк котел с водой. Он был не один. Два малыша, босые, в ночных рубашках, растрепанные, с еще сонными глазами, с интересом наблюдали за ним. Он обещал им дать попробовать сушеного мяса, которое он достал у индейцев. Иоланта поднималась из погреба, неся ведро с молоком козы, которую она только что подоила.

Оказалось, что в этом маленьком домике гораздо больше народу, чем можно было предположить, судя по утренней тишине. Кантор, например, выскочивший неизвестно откуда своим неслышным шагом индейца, Адемар, производивший, правда, больше шума, так как он нес дрова. Нилъс Аббаль и негритенок Тимоти, с утра одетые в костюмы пажа, еще не совсем проснувшиеся, сидели на скамейке возле камина и болтали ногами, обутыми в башмаки с пряжками. Они еще не пришли в себя от усталости.

Жизнь начиналась так, как она когда-то мечтала.

Со двора постучали. Это был лейтенант Барсемпью с двумя помощниками, принесшие горячий паштет и бланманже, бисквиты и серебряный кувшин с кофе, восточным напитком, который Анжелика обожала. Онорина и Керубин не обращали никакого внимания на эти вкусные вещи. Они были заняты тем, что наблюдали, как Элуа Маколле растирает пальцем в ладони, наподобие индейцев, какой-то коричневый порошок, сильно пахнущий копченым мясом, и небольшое количество воды. Иоланта сказала, что не будет завтракать, так как, если мадам де Пейрак ей позволит, она хотела бы пойти к причастию.

Господин де Барсемпью спросил Анжелику, знает ли она о серебряных жетонах.

Анжелика удивленно вскинула ресницы.

— Серебряные жетоны? Нет… Объясните мне.

Ее непонимающий вид тронул молодого человека. «Она так еще красивее, — подумал он. — Казалось, ее все здесь радует». Он грустно и снисходительно улыбнулся, так как вновь вспомнил о Мари-ла-Дус, его недавно умершей невесте. Вздохнув, он вернулся к тому поручению, ради которого прибыл.

Он передал Анжелике от графа кошелек с серебряными жетонами, отчеканенными в Вапассу и поэтому не имевшими никакого клейма. Такими деньгами она не смогла бы расплачиваться в Квебеке. Верховный Совет города должен будет принять специальный указ, делающий хождение этих монет легальным на территории Новой Франции. А пока будет произведена оценка их достоинства.

У всех коммерсантов города были специальные весы, определяющие ценность монет, и Большой Совет торжественно уведомил их об одобрении принятия решения по выпуску новых монет из благородного металла, не имевших до сего времени хождения на рынках Квебека. Об этом решении будет специально объявлено на всех перекрестках и площадях города. Кроме того, Барсемпью передал ей кредитный билет с подписью некоего Базиля, который предоставлял ей возможность тратить деньги в пределах пятисот ливров, что значительно превышало ту сумму расходов, которую она наметила на ближайшее время. Анжелика поблагодарила посланника.

С улицы постучали. Анжелика пошла открывать и обнаружила бородатого мужчину в меховой шапке, с топором на плече.

— Не нужно ли вам наколоть дров?

— Да это Никола Эртебиз, — воскликнул Элуа Маколле, появляясь на пороге,

— ты что, уже начал свою торговлю водкой?

— Нет, я займусь этим не раньше, чем выпадет снег и замерзнет Святой Лаврентий.

Он занимался всем понемножку, и среди прочего — торговал водкой, ходя от двери к двери холодными зимними утрами и предлагая «бодрящий глоток» тем, кто собирался на тяжелую работу.

Этой ночью выпал снег, но это был тот ранний, легкий снег, который тает при первых лучах солнца. Белые крыши выделялись на фоне темной реки, которая все еще не замерзла и по-прежнему катила свои бурные воды.

Рассеянно слушая разговор обоих приятелей о достоинствах зимы и водки, Анжелика разглядывала окрестности того квартала, в котором ей предстояло жить. Их дом был последним на улице, ведущей к собору. За ним мощеная улица кончалась, и начиналась дорога, ведущая к поляне, на которой рос огромный вяз. У подножия этого вяза был разбит небольшой лагерь индейцев: два-три вигвама вокруг дерева, желтые собаки, полуголые малыши, возившиеся на сырой земле. Женщина, завернутая в одеяло, вышла из хижины, чтобы помешать угли почти погаснувшего костра.

Чуть подальше в том же направлении протянулась рощица, служившая изгородью довольно красивому дому, крыша которого, крытая шифером, с высокими основательными трубами, виднелась из-за верхушек деревьев.

Напротив дома маркиза де Виль д'Аврэя находился забор, отделяющий фруктовый сад мадемуазель д'Уредан и ее небольшой одноэтажный дом. В одном из чердачных окошек виден был свет. Кто-то ходил взад-вперед с подсвечником в руках. Анжелика видела чье-то лицо, приникшее к стеклу. Должно быть, это английская служанка наблюдала за ними. В другом окошке была видна собачка, которая также с любопытством смотрела в их сторону.

За домом м-ль д'Уредан улица, ведущая к собору, становилась настоящей, хорошо мощенной улицей, по обе стороны которой возвышались более или менее богатые дома и лавки.

Никола Эртебиз и Маколле продолжали беседовать об алкоголе.

— Самые лучшие дрожжи у Эфрозины Дельпеш, — говорил Эртебиз. — Сама-то она хуже отравы, согласен. Но она вам приготовит лучшую выпивку, и неважно из чего: из бузины, ячменя, выжимки из корней…

В то время как они разглагольствовали об изготовлении спиртного, появилась дрожащая фигура, укутанная с ног до головы так, что виден был лишь бледный нос. Для карибского пирата Аристида Бомаршана канадский климат был слишком суров. Но этот флибустьер быстро нашел общий язык с крестьянами и трапперами, жившими по колено в снегу на просторах от Сен-Мартина до Сен-Антуана. Их объединяла любовь к крепким напиткам.

— Не вздумай обменивать твой ром, — говорил ему Маколле, — для индейцев он слишком слаб, им подавай что-нибудь покрепче.

— Есть хороший способ придать крепость твоему рому, — уверял Эртебиз, — это древесная щелочь. Такой напиток даже индейца поднимет с земли. Но надо быть осторожным, две капли, не более. Третья — уже смертельна.

Он начал перечислять ингредиенты:

— Солома… древесный уголь или сожженная кожа… чистая вода.

Анжелика рассеянно смотрела на улицу. Человек, поднимавшийся по ней, казался ей знакомым.

— …самое главное — это древесный уголь, лучше всего сосна или кедр.

Действительно, к дому подходил господин де Бардане.

Поздоровавшись с Анжеликой, он сообщил ей, что его, как нарочно, поселили на другом конце города.

Вчера ему не удалось ее увидеть, хотя он повсюду ее искал. И он сказал Анжелике, что его тревожило.

— В городе есть человек, который на Библии клянется, что он вас знает.

Анжелика рассмеялась.

— Кто бы он ни был, он хвастается.

— А в прошлом?

— В прошлом… все возможно… и тем не менее я не представляю, кто бы это мог быть…

В то время как де Бардане страдающими глазами смотрел на Анжелику, перед ее мысленным взором промелькнули лица любивших ее, и она решила, что они не настолько многочисленны, чтобы быть повсюду.

— Что он из себя представляет?

— Знатный сеньор.

Анжелика была искренне удивлена.

— Он, должно быть, был сильно пьян?

— Несомненно.

— И вы приняли его слова всерьез? Мой бедный друг, вы все время ищете повод разжечь вашу ревность.

— Мое страдание, вы хотите сказать.

— Пусть так. Но куда это вас приведет?

— Город очарован вами, — мрачно сказал де Бардане. — Только и слышно, что о вас и вашем супруге. Все, что вы сказали в тот памятный день прибытия, расположило к вам самых предубежденные и околдовало народ.

— А вы бы хотели, чтобы мы проиграли? Лицо королевского посланника приняло разочарованное выражение.

— Нет… Но я хотел бы вас защищать, вас охранять.

— Вы можете это и теперь. Ваше влияние, как королевского посланника, огромно. Вы можете добиться того, чтобы наши пэры нас признали, а позже повлиять на защиту нашего дела в Версале. Разве это не чудо, что именно вас назначили для выяснения обстоятельств, связанных с положением моего мужа?

Николя де Бардане не ответил. Все, что касалось де Пейрака, было для него крайне тяжко. В нем боролись неприязнь по отношению к мужу Анжелики и чувство справедливости.

— Я должен вам кое в чем признаться, — сказал он, — я воспользовался тем, что «Мирабель» проплывала через Тадуссак, чтобы направить экстренный рапорт Его Величеству.

Его слова были прерваны лаем собаки. Из небольшого парка, окружавшего дом их хозяина, появился человек, сопровождаемый огромным красавцем догом. Когда они проходили мимо вигвамов гуронов, мощное животное одним прыжком кинулось на одну из индейских собак, ударом челюстей перегрызло ей глотку, отбросило в кусты и, победоносно глядя на ее разбежавшихся желтых собратьев, неторопливо вернулось к своему хозяину.

Господин де Шамбли-Монтобан представился как главный дорожный смотритель Канады и их сосед. Приветствуя компанию, он снял свою шапку из меха норки. Это был очень красивый мужчина, такой же красивый, как и его собака, во всяком случае, не уступающий ей в чувстве собственного достоинства и независимости. Его титул Главного дорожного смотрителя Канады был одним из самых почетных в этом краю.

Он обратился со множеством почтительных приветствий к господину де Барданю, но при этом он не отрываясь глядел на Анжелику.

Он был одет весьма элегантно, носил шпагу, и на ногах у него были кавалерийские сапоги из тонкой кожи. Ему было приблизительно сорок лет, его взгляд светился умом, чувственный рот в улыбке обнажал белые зубы.

— Хорошо ли вы устроились? — небрежно спросил он у де Барданя.

— Гораздо хуже, чем вы, — ответил тот, указывая на маленький замок, чьи каменные трубы виднелись из-за верхушек деревьев.

Этот дом представлял в его глазах неоспоримое преимущество, так как находился вблизи от дома маркиза де Видь д'Аврэя, а следовательно, от мадам де Пейрак. Господин де Шамбли бросил на него взгляд и подумал о той очевидной выгоде, которую он сможет извлечь из знакомства с посланником короля.

— В этом году король крайне несправедливо обошелся со мной, — пожаловался он. — Он заставил меня продать часть моих земель за ничтожную сумму. Я хотел бы сохранить хотя бы то, что у меня осталось. Не могли ли вы сделать что-нибудь для меня?

— Вы, несомненно, плохо обрабатывали принадлежащие вам владения. Но… согласен, я поговорю об этом с королем.

Вслед за господином де Шамбли явились две индианки, требовавшие водки за убитую собаку. Не расставаясь со своей сияющей улыбкой, Главный дорожный смотритель ответил им на языке дикарей. Анжелика поняла, что он ругал их за пьянство, напомнил им о законах, запрещающих продавать спиртное индейцам, и посоветовал им вместо этого пойти на мессу. Что же касается собаки, им не остается ничего другого, как сварить из нее суп.

— Но ваш дог и в самом деле настоящий хищник, господин де Шамбли, — вмешался Элуа Маколле. — Не то что дог аббата Морийо, тот такой смирный и добродушный.

— Доги часто спасали наблюдательные посты, вынюхивая ирокезов, — заметил де Шамбли.

— А вот и индеец собственной персоной, — роковым тоном произнес де Бардане.

Величественный силуэт Пиксаретта появился на вершине холма. Он спускался к ним с гордым видом, с копьем в руках и одетый в зимнюю медвежью шкуру.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.