Глава одиннадцатая

ХУДОЖНИК И КАМНИ

В Юрьеве-Польском мы ночевали в Доме пионеров. Я встал еще задолго до подъема и отправился один осматривать город.

Это был тот тихий утренний час, когда подоенных коров уже выгнали в стадо и одни голуби деловито перепархивали по пустынной улице, а местные жители еще не собирались вставать на работу. Голубое небо обещало ясную погоду, капли ночного дождя блестели на утреннем солнышке, на травке палисадников.

Я перебрался через древний земляной вал. Где-то здесь бережется жемчужина, о которой мне рассказывал еще Тычинка. Перед нашим отъездом он собственноручно вписал в мою записную книжку следующий текст из Тверской летописи: «И съсдаю Святославъ чюдну, ръзанымъ каменемъ».

Надпись эта означала, что неведомый зодчий, а вовсе не князь Святослав – один из сыновей Всеволода Большое Гнездо – создал в Юрьеве-Польском в 1234 году церковь из резного камня – Георгиевский собор.

Не сразу позади других построек отыскал я эту белокаменную жемчужину, «церковь чюдну», или, скорее, чудную. Маленькая, головастая, приземистая, как грибок-боровичок, была она удивительно милой, забавной, уютной, совсем не похожей на другие, виденные нами гордые храмы двенадцатого столетия.

Я подошел ближе и поразился: каждый отдельный камень ее низких стен был настоящим вдохновенным творением художника. На каждом камне безвестные мастера вырезали неведомого сказочного зверя, или птицу, или святого.

Здешние каменные чудища были куда хитроумнее и вычурнее владимирских. Ни один камень не был похож на другой. Этот лев уперся в цветок всеми четырьмя лапами, другой – поднял одну лапу, а вон тот раскрыл пасть, и его язык превратился в пламя.

Камни по стенам были размещены в полном беспорядке: святой чередовался с треххвостым барсом, гирлянды стеблей вовсе обрывались.

Незадолго до нашего похода Тычинка мне рассказал историю этого беспорядка.

Двести с лишним лет простоял Георгиевский собор и неожиданно обрушился. Из Москвы был прислан мастер Ермолин с приказом восстановить храм. Мастер приехал и увидел только остовы стен и груды резных белых камней. Ермолин пытался в них разобраться, пытался подобрать узоры, переходящие с одного камня на другой. Но задача для него оказалась явно непосильной.

Он восстановил собор, не сумев разгадать гениального замысла того, первого зодчего.

И снова, как во Владимире и в Боголюбове, я думал о том, что народ, создавший эти дивные каменные книги, одновременно создал замечательные поэмы и сказания о зверях, о птицах, о людях и записал эти сказания, но не на дорогом пергаменте, а на бересте. Но злосчастна была судьба древнерусского искусства: от многих пожаров, от татарского нашествия камни уцелели, а береста, а березовые книги…

Курганов называл бересту прочнейшим материалом. Да неужели беспощадное пламя погубило все, до последней березовой страницы?..

Самым тщательным образом, ряд за рядом, я рассмотрел каменный ковер одной стены, затем другой, зашел за угол третьей и неожиданно наткнулся на молодого человека, сидевшего на травке с альбомом для рисования в руках.

«Как это он не поленился встать в такой ранний час?» – подумал я и хотел обойти стороной.

Но меня проняло невольное любопытство, и я заглянул в альбом.

Художник очень тщательно срисовывал узоры с отдельных камней – цветы, зверей, птиц.

Я остановился невдалеке от него. Он недовольно кашлянул, черная вьющаяся прядь волос упала ему на лоб, и он с раздражением откинул ее.

– Простите, не помешаю? – извинился я.

– Да нет, ничего. Мне скоро на работу пора.

Только сейчас я увидел глаза художника – круглые, черные, ну в точности, как у нашего Миши, – настоящие живчики. Художник изучающе и недоверчиво оглядел меня с головы до ног и наклонился к альбому. И тотчас же непокорная прядь вновь соскочила ему на лоб.

– Вы что же, работаете тут, в городе, а в свободное время карандашиком балуетесь? – спросил я.

– Это не баловство, а моя работа, – буркнул художник.

И тут же сердитые огоньки в его глазах померкли. Видимо, он раздумал обижаться. Да, в это солнечное утро, лицом к лицу с каменными чудесами, уж очень не к месту было хмурить брови.

Я отошел и начал разглядывать изображение сказочной птицы с головой девы.

– А рассказать, зачем я рисую? – неожиданно спросил меня художник.

– Расскажите. Это интересно, – попросил я.

– Хотите, приходите к нам на фабрику, в нашу мастерскую.

Я узнал, что мой собеседник всего несколько месяцев назад окончил художественный вуз и получил назначение на здешнюю текстильную фабрику. Только вчера он вернулся из своей первой творческой командировки. Он налетал тысячи километров, побывал в Узбекистане и на Кавказе, в костромских деревнях и в ярославском музее…

– Что я там искал, сами увидите. Пойдемте, пойдемте! Ведь вы не здешний, приехали посмотреть наш знаменитый собор. Ваш поезд пойдет еще не скоро, и делать вам все равно нечего. Пойдемте!

Это порывистое приглашение меня озадачило. Но, видно, молодому человеку уж очень не терпелось как можно скорее показать свои произведения.

Кажется, он принимал меня за своего собрата. Придется признаться.

– Простите, я не приехал сюда, а пришел пешком и ни на какой поезд не тороплюсь, и потом я не один.

– А сколько же вас?

– Пятнадцать девочек, пятнадцать мальчиков и двое взрослых.

Художник на секунду оторопел и вдруг радостно расширил свои и без того круглые глаза.

– Значит, с вамиюные туристы! Как хорошо, что вас так много! Тогда тем более побывайте на нашей фабрике – вы увидите такие волшебные выдумки! И обязательно зайдите к нам, художникам. Мне очень хочется, чтобы как можно больше народа полюбовалось тем, что я привез из командировки. А сейчас, – он посмотрел на часы, – мне пора уходить. Бегу, бегу! Так приходите непременно.

Художник ушел. Я окончил осмотр собора и заторопился к нашим.

Конечно, текстильная фабрика не имела никакого отношения к поискам березовых книг, но ребята и там найдут много интересного.

Сперва я повел их к собору. Все долго с удивлением рассматривали каменные чудища, некоторых срисовали. Миша ухитрился в зарослях крапивы разыскать обломок белого камня с изображением цветка и запрятал находку в свой рюкзак – пригодится для школьного музея. ^

Потом мы отправились на фабрику.

Девушка из конторы взялась нам показывать. Она провела нас в огромный белый зал. Света из окон не хватало, под потолком протянулись матово-голубые люминесцентные палочки. Весь зал был заставлен ровными рядами прядильных станков. И всюду на машинах – внизу и наверху – крутились, вертелись деревянные шпули и белые початки нитей. Нити перематывались с одной громадной катушки-бобины на другую, еще большую. Крутились, вертелись палочки-веретена и металлические части этих очень умных и очень сложных машин.

Девушки в синих халатах скользили вдоль рядов станков, удивительно точными движениями пальцев связывали рвавшиеся время от времени нити.

Мы перешли в следующий, такой же белый зал. Тут крутились и вертелись уже цветные нити. Мы поднялись на третий этаж. Здесь стояли другие шумные станки – ткацкие. Невидимые челноки, щелкая, сновали справа – налево, слева – направо. Пучки цветных нитей, словно радужные струи водопадов, лились откуда-то сверху. А между станками беззвучно скользили девушки, изредка легонько перебирая движущиеся нити.

Восхищенные и зачарованные, во все глаза мы глядели, как поперек станков ползли вперед только что вытканные полотнища.

И на каждом станке рождались свой узор и своя расцветка узора.

Так создавались гобеленовые ткани, те самые яркие цветные ткани для оконных портьер, для настенных ковров, для обивки мебели, которые придают квартирам уют и украшают их.

Но я все еще не понимал, зачем понадобилась художнику резьба с соборных камней.

Девушка открыла маленькую дверку, обитую толстым войлоком, и мы попали в светлую, залитую солнечными лучами комнату.

Я с облегчением вздохнул. Стук ткацких станков тут слышался как отдаленное журчание.

Всюду, на окнах и на столах, было много цветов; в углу раскинула свои перистые ветви большая пальма. За одним столом сидел маленький старичок в роговых очках, за другим – две девушки. В дальнем углу занимался мой молодой художник. Все четверо что-то старательно раскрашивали акварельными красками.

Увидев нас, молодой художник порывисто вскочил, подбежал к нам, показывая в широкой улыбке крупные белые зубы, поминутно поправляя падавшие на лоб волосы.

– Здравствуйте, дорогие юные туристы! А я боялся – не придете. Так вот вы какие!

Он нагнул голову набок и принялся самым бесцеремонным образом нас рассматривать веселыми и круглыми черными глазами.

Старичок поднял ершистые седые брови.

– Ну вот, еще целая рота ценителей явилась, – с добродушным ворчанием заметил он.

Молчаливые девушки одновременно подняли кудрявые головы, одинаково лукаво поглядели на художника и на всех нас, но ничего не сказали.

– Поверите ли… – Старичок обратился ко мне. – За вчерашний день человек сорок советчиков привел наш непоседа.

Художник вскинул на старичка неугомонные глаза-смородины, еще раз поправил волосы, но смолчал и подошел к нам.

– Идите сюда и смотрите. – Он бережно положил перед нами большую папку.

Мы окружили стол и начали медленно разглядывать. На каждом отдельном листе было что-то изображено акварельными красками. Мы увидели сурово-простые или, наоборот, вычурно-затейливые узоры самых различных сочетаний цветов.

– Старинная набойка из Ярославля… Роспись мечети в Самарканде… Чеканка на рукояти грузинской сабли… Вышивка полотенца из Костромской области… Вышивка из Ярославля, – объяснял художник, показывая рисунки.

Каждая новая картинка вызывала у нас возгласы восторга: тончайшей, в три волоска, колонковой кисточкой были тщательно нанесены на бумаге эти фантастические пестрые кружевные завитки, листья и цветы.

А сам художник, видимо очень довольный нашим вниманием и восхищением, то отбегал к шкафу за новыми раскрашенными листами, то, растолкав всех нас, пробирался вперед и горячо рассказывал нам о какой-нибудь детали узора.

– А вот виньетка[3] из рукописной церковной книги двенадцатого века. – Он положил на стол последний лист.

– А почему вы эту красивую картинку не докончили? – Галя показала пальчиком на виньетку.

И правда, яркий, красочный узор, в котором маленькие сказочные звери чередовались с пестрыми цветами, получился словно какой-то оборванный.

– Да потому, что пергамент, к сожалению, обгорел, – ответил художник.

– Посмотрите, как интересно! – Миша указал на угол страницы.

Оказывается, художник не поленился нарисовать даже черный треугольный штамп владельца той обгорелой рукописной книги.

Я был очень удивлен, когда прочитал на треугольном штампе ту же надпись, что и на обложке журнала «Современник» за 1836 год, принадлежавшего белобородому деду под Суздалем:

– Где вы отыскали эту старинную книгу? – спросил я. Художник ответил, что видел ее у одного старика под Ростовом.

«Впрочем, зачем мы будем забивать себе голову собранием Хлебникова, – подумал я. – Мы же ищем березовые книги».

Миша спросил художника:

– А скажите, во время путешествия вам не попадались книги на бересте?

– На бересте? – удивился тот. – Нет, не попадались. А это оригинально – такая виньетка и фон в виде березовой коры.

Я подумал: мы ищем березовые книги, мечтаем найти неизвестные и дивные старые поэмы, былины и сказания, процарапанные на бересте. А художник – ведь он тоже настоящий изыскатель, беззаветно влюбленный в свое дело, – он не только ищет, он находит и отбирает из этого найденного все то прекрасное, что создали в течение многих веков народные умельцы-чудодеи…

– Вот резьбу с нашего собора хочу применить для новой ткани. Не знаю, удастся ли? Больно сложен узор, к тому же камни бесцветны, – говорил художник.

– Удастся! – тихо сказала Галя.

– А то как же! – уверенно произнес Миша. Художник благодарно посмотрел на Мишу и на Галю.

– Спасибо вам, девочка и мальчик, – улыбнулся он, откидывая прядь со лба.

На этом мы расстались.

«Удастся!» – повторил я про себя, выходя с фабрики. И верил я: все резные камни собора пересмотрит художник, отберет пять или шесть и возьмет из тех немногих камней их неразгаданную прелесть. Сотни раз придется ему переделывать, подбирая цвета, переиначивая узоры, пока не найдет он единственно верное, ласкающее глаз сочетание красок для будущей гобеленовой ткани.

И выйдет та многоцветная нарядная ткань, лучшая из лучших. Разошлют ее по всей стране. Придут в магазины покупатели. Что ж, может, и мне она попадется на глаза. Тогда я куплю ее в подарок милейшему Николаю Викторовичу на новоселье, в память о нашем походе.

Глава двенадцатая

«БИТВЫ В ПУТИ»

В Доме пионеров мы провели и вторую ночь, а в Юрьев-Польской музей попали только на следующее утро.

На наши вопросы о березовых книгах все музейные работники, молодые и старые, не сговариваясь, делали удивленные лица и утверждали, что никогда ничего о них и не слыхивали.

Один предмет, выставленный в дальней комнате музея, привлек наше внимание. Это был наполовину кожаный, наполовину железный остроконечный шлем.

Из пояснительной надписи мы узнали, что шлем этот – точная копия другого шлема, хранящегося в Оружейной палате Московского Кремля и принадлежавшего князю Ярославу – одному из сыновей Всеволода Большое Гнездо.

Вот при каких обстоятельствах Ярослав потерял этот шлем, и вот как он был найден.

Великий князь Владимирский Всеволод Большое Гнездо перед своею смертью в 1212 году разделил принадлежавшие ему земли между своими многочисленными сыновьями. Старший сын Константин, живший в Ростове, хотел получить великое княжение, не переезжая во Владимир. Он любил Ростов, основал там первое на Руси училище; именно в его знаменитой библиотеке, по теории Тычинки, хранились березовые книги… Тогда Всеволод, не хотевший, чтобы город Ростов стал выше города Владимира, завещал великое княжение второму сыну, Юрию. Юрий после смерти отца переехал во Владимир. Константин остался в Ростове, до поры до времени затаив обиду. Прошло четыре года, и Константин вступил в союз с новгородским князем Мстиславом Удалым, Юрий – со своими младшими братьями, Ярославом и Святославом. И пошла на Руси страшная и бессмысленная смута: одни русские дружины двинулись на другие русские дружины. Войска встретились на берегу речки Липецы, недалеко от Юрьев-Польского. Кровавая Липецкая битва закончилась страшным поражением Юрия и его младших братьев. Ярослав, спасаясь от врагов, даже потерял шлем.

А сто пятьдесят лет тому назад крестьянка Ларионова, улучив свободную минуту, захватила лукошко и пошла собирать орехи. Вдруг в траве под орешиной она увидела острый конец шлема, торчавший из земли. Она подняла этот шлем, положила его вместе с орехами в лукошко и принесла домой. Потом она продала его старосте за пятнадцать копеек. Тот, в свою очередь, продал его одному чиновнику за пять рублей. А чиновник в награду «за усердную службу» получил от Ярославского губернатора сто рублей. Губернатор послал шлем в Петербург известному знатоку древностей директору Императорской публичной библиотеки Оленину; тот понял, что держит в руках редчайшую находку, показал шлем ученым и повез его самому царю Александру I. Царь повелел отослать шлем в Москву в Оружейную палату Московского Кремля, где он хранится и до нашего времени.

– Крестьянка нашла на месте Липецкой битвы шлем побежденного Ярослава, – сказала Лариса Примерная, – а мы попробуем найти там другое оружие или березовые книги.

– Может быть, орехи уже поспели, – добавила Лида.

Мы попросили девушку-экскурсовода объяснить нам, как добраться до места битвы. Девушка покраснела и призналась, что место это, к сожалению, до сих пор не найдено. Несколько раз предпринимались поиски, и все безрезультатно. Известно только, что битва происходила где-то недалеко, на севере. В летописи сказано, что звон мечей и крики раненых слышались даже в городе.

Дорога в Ростов шла почти что на север. Отчего же нам не попытаться по пути разыскать место Липецкой битвы?

Во второй половине дня мы вышли из города. Широчайшие горизонты раскинулись перед нами; направо по долине текла речка; за речкой поднималась гряда холмов. Лесов нигде не было. Мы видели только засеянные поля. Мне хотелось думать, что именно сейчас мы проходим через поле Липецкой битвы, хотя никакого орешника нигде не было видно. А что, если горка, на которой мы стоим, и есть Юрьева гора? Именно тут семьсот с лишним лет назад раскинули свои стяги – знамена – новгородцы Мстислава Удалого. Слева стояли жители Пскова и Смоленска, справа – ростовцы во главе с Константином. Тогда, значит, та невысокая гора за широкой сырой долиной и есть гора Авдова. Там некогда развевались великокняжеский стяг Юрия и стяги его младших братьев.

Новгородцы перед наступлением разулись и налегке, пешие, с кистенями, топорами, дубинами бросились в атаку на владимирцев через эту болотистую долину.

И пролилась алая кровь ни за что ни про что в этой бессмысленной битве русских против русских…

…Вдруг мы увидели вдали, в кустах, семь зеленых, освещенных ярким солнцем палаток и дымок от костра. Кто бы это мог там раскинуть лагерь? Мы подошли ближе…

Да это тоже юные туристы! Они в таких же синих куртках и шароварах, как и мы, в таких же кедах. Иные из них лежали возле палаток, иные суетились вокруг костра. Над пылающим костром, на перекладине, надетой на две рогатульки, висела, огромная кастрюля.

Неизвестные туристы заметили нас, кое-кто из них встал. Из крайней палатки вылез пожилой плотный человек в синем комбинезоне; на его загорелом лице виднелись круглые очки с толстыми стеклами, блестевшими на солнце. Быстрым шагом незнакомец направился к нам.

– Преподаватель физкультуры из Ленинграда, – отрекомендовался он, крепко пожимая мне руку.

Николай Викторович и я назвали себя.

Ленинградец пригласил нас в гости в свой палаточный лагерь, и мы пошли тесной толпой, слушая его рассказ.

Оказывается, они тут отдыхают уже третий день и тоже заинтересовались местом Липецкой битвы. Они ходили по окрестным деревням, расспрашивали стариков, где течет речка Липеца, где возвышаются горы Авдова и Юрьева? Никто этого не знал. За семьсот лет возникло много новых деревень с поселенцами из других краев, и старые названия давно забылись. Даже место, где рос тот орешник, в котором крестьянка нашла Ярославов шлем, теперь точно неизвестно. Впрочем, Ярослав мог потерять шлем не на месте самой битвы, а во время бегства. Никаких следов битвы – могил, курганов, старых рытвин – ленинградцы не обнаружили. Всюду видели только гладкое поле, да луга, да болота.

Идут годы, и исчезают из памяти народной исторические события, имена и названия, связанные с этими событиями. Впрочем, нет, одно имя хорошо известно каждому советскому школьнику. Летописец, рассказывая о Липецкой битве, в числе участников называет славного воина Александра Поповича.

Не о князьях и боярах, а об одном только рядовом дружиннике Константина, лукавом пересмешнике, добром молодце и храбром богатыре Александре – Алеше Поповиче, – говорится в былинах и сказаниях русского народа.

Мы подошли к палаткам. Наши девочки церемонно кивнули ленинградским девочкам, наши мальчики несколько недоверчиво и также церемонно поздоровались за руки с ленинградскими.

Физкультурник нам рассказал о цели их туристского похода. К Липецкой битве она не имеет никакого отношения. Третий год подряд они путешествуют по разным областям нашей страны под девизом «Трудящиеся СССР имеют право на отдых».

Если на дороге им попадается Дом отдыха, они идут туда, находят там интересных людей и расспрашивают их. Им уже с двумя Героями Социалистического Труда удалось познакомиться.

Так в их школе постепенно составляется целая библиотека биографий обыкновенных советских людей. Каждая отдельная биография не похожа на другую и, как правило, очень интересна.

Ребята между тем успели уже перезнакомиться.

Гриша подошел к нам:

– Николай Викторович, у них мячик есть, хотим сыграть в футбол.

Пучками конского щавеля ребята ограничили поле и ворота.

Когда-то новгородцы, прежде чем броситься в атаку на своих братьев-владимирцев, скинули сапоги. И наши современные воины также договорились между собой: будем драться босиком.

Каждая партия собралась на тайное совещание.

– Победить, победить непременно! Ленинградцы на два класса старше, но зато у нас центр нападения «могучий Илья Муромец» – Николай Викторович. У нас на четыре игрока больше.

Но никто не захотел быть защитником. Долой все правила! Никакой защиты, только нападение, только вперед, только победить!

Побледневший Ленечка, единственный обутый в кеды, дрожа и моргая, встал вратарем. Судья – ленинградский физкультурник – бросил мяч в игру. Пятнадцать наших нападающих погнали мяч вперед. Миша дал пас Грише, Гриша – Николаю Викторовичу… Вперед, вперед, мимо оторопевших противников!..

Тактика ленинградцев была иная: у них, как у современных футболистов, стерегли ворота пять защитников да вратарь. Высокий мальчик в лиловой майке отбил мяч, ленинградцы обвели Николая Викторовича и неудержимо устремились в прорыв.

Наши девочки рядком сидели возле края футбольного поля, ленинградки, также рядком, сидели на противоположном краю.

– Мальчишки, не подкачайте! – визжали наши девочки.

– Мальчишки, не подкачайте! – визжали ленинградки. Прорыв! Прорыв к нашим воротам! Правила игры были забыты. Кто-то кого-то схватил за трусы, кто-то кого-то стукнул по спине, кто-то покатился кувырком, кого-то раздавил наш Илья Муромец. Судья свистел, никто его не слушал…

Высокий, в два раза выше Ленечки, парень ударил по воротам. Ленечка бросился вперед – мяч попал ему в живот. Словно пушинку, самого вратаря вместе с мячом швырнуло в ворота.

Первый гол – 1:0 не в нашу пользу.

– Губошлеп! – крикнул Вася.

– Шляпа! – крикнул Гриша.

За первым голом последовал второй, третий. Ленечка самоотверженно прыгал; он взял два безнадежных мяча, прозевал третий. Но что мог поделать наш бедный, да еще потерявший очки вратаренок, когда его осаждали три богатыря с усами! Николай Викторович, уже не надеясь на своих, обманным пасом повел мяч один и с ходу забил гол. Снова противники перехватили и прорвались. Бегали-то они куда быстрее. Опять они ударили по воротам.

Наши девочки стонали, жмурились, с досады закрывали глаза руками.

Ленинградки ликовали, кричали «ура!», хлопали в ладоши.

Первый тайм закончился со счетом 8 : 2 в пользу противника.

Ленечку уволили в запас, вратарем назначили Вову.

Вова встал в воротах, как скала. Он решительно сдвинул свои белые брови, насупился, напружился, нагнулся, ладонями уперся в колени… И тут же прозевал мяч. Вова был, как скала, неподвижен.

Один за одним влетали вражеские мячи в наши ворота. Вова успевал только удивленно вертеть головой. Он никак не мог понять, как это мячи так быстро пролетали мимо него.

Второй тайм закончился со счетом…

Впрочем, не хочу смущать своих юных походных друзей. Пусть лучше никто не узнает о том счете.

После гонга судьи – он ударил ножом по миске – наши мальчики в полном молчании отошли в сторону. Наши такие же молчаливые девочки избегали смотреть им в глаза.

А ленинградцы хохотали, хлопали в ладоши, прыгали, подплясывали… Вдруг они разом смолкли и обернулись в нашу сторону.

К нам подошла высокая черноволосая девушка.

– Мы очень рады, что с вами познакомились, – дружески улыбнулась она. – Давайте переписываться. Мы вам будем писать, как собираем биографии советских людей. Вы нам пишите, как идут поиски березовых книг.

И тут же распри были забыты: оба туристских отряда соединились вместе, посыпались веселые перекрестные реплики:

– А вы в Ленинграде были?

– А вы в Москве были?

– А какой у нас поход!

– А наш еще лучше!

– А какой у нас начальник похода!

– А наш еще лучше!

Миша перещеголял всех своей похвальбой:

– А у нас есть научный консультант, а у вас нет! Оба отряда выстроились друг против друга.

Протрубил в горн мальчик-ленинградец; протрубил в кулак Миша.

Ленинградцы нам пожелали счастливого пути. Мы стали подниматься на Юрьеву гору, а наши новые друзья долго еще стояли шеренгой вдоль палаток и махали нам вслед руками и платочками.

Глава тринадцатая

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!»

Путь наш теперь лежал на Ростов – тот древний город, где некогда была библиотека князя Константина, где сгорело собрание старинных книг купца Хлебникова, где в музее хранятся рукописи крестьянина Артынова.

От Юрьева-Польского мы уже прошли километров двенадцать. Кончилось наконец Ополье, и мы вступили в долгожданное царство лесов.

Мы брели по проселочной дороге, поднимались на очередной пригорок, и тогда леса, освещенные солнцем, словно зеленое море, расстилались вокруг. Спускались мы в лощину, и сразу словно темнело, елки обступали дорогу, пышная моховая перина легко поддавалась под ногою.

Иногда наша дорога выходила на солнечную поляну. И на каждой такой поляне стога стояли, как шлемы великанов-богатырей.

Впрочем, по этой старой дороге, протянутой от одного старого города к другому, пролегли самые современные глубокие колеи с узорами следов от покрышек автомашин…

По карте не всегда было ясно, куда мы идем, но Лариса Примерная, шедшая впереди, проверяла направление по компасу. И вдруг дорога раздвоилась. Лариса посмотрела на компас, сверилась по карте – развилок нанесен не был. Направление азимута показывало куда-то между дорогами; правая выглядела более наезженной.

– Сюда! – скомандовал Гриша.

Мы повернули направо, прошли не больше трехсот шагов и неожиданно очутились перед высокой, красной, перевитой засохшими березками аркой. На арке было написано крупными белыми буквами: «Добро пожаловать!»

Уж очень не к месту поставили это странное сооружение среди елового леса.

– Посмотрите! – крикнула Лариса Примерная.

Налево к елке была прибита маленькая дощечка с надписью: «Вход посторонним строго воспрещается».

– Там пионерлагерь! – Миша тряс бараний рог, размахивал клеткой с грачатами; разбуженные грачата запищали. – Всегда у входа в пионерлагерь две такие надписи.

– Рюкзаки на землю! – скомандовал Гриша.

Неумело пришитая заплата на штанине Николая Викторовича была слишком заметна, а многие наши туристы за время похода сильно пооборвались. И потому штаб решил отправить вперед в качестве послов самых якобы нарядных – Ларису Примерную, Галю и меня.

Мы смело прошли под аркой, не обращая внимания на грозную надпись сбоку. Елки поредели, за стволами деревьев показались посыпанные песком дорожки, а еще дальше – несколько ярко-голубых зданий с широкими окнами. И везде, куда ни глянь, – на желтых дорожках, под голубыми навесами, под голубыми грибками – бегали, стояли, прыгали, кружились дети поменьше наших.

Всюду возле дорожек виднелись на столбиках голубые дощечки с надписями: «Цветы не рвать», «По траве не ходить», «На траве не лежать», «Громко не разговаривать», «Вне дорожек не ходить».

Пионерлагерь был построен в еловом лесу, на чудесном высоком берегу речки. Кудрявые зеленые березки сбегали по склону горы. Речка пряталась в ольховых зарослях, кое-где поблескивая голубыми зеркальцами.

Одна из девушек, облепленная ребятишками, заметила нас, вскочила и загородила дорогу:

– Нельзя, нельзя посторонним!

Отовсюду к нам бежали мальчики и девочки в шароварах и тапочках. Они обступили нас со всех сторон, разинули рты, заглядывая нам в глаза. Показались взрослые – мужчины и женщины в белых халатах; круглощекий, красноносый повар в колпаке вышел из двери столовой; из медпункта выглянула врач в очках.