Глава двенадцатая

Ранним утром все мы – тридцать один изыскатель – шли по скошенному лугу к реке.

Солнце сияло на безоблачном небе, река и лесные дали были окутаны белесыми клубами тумана. Ура! Сегодня будет хорошая погода!

Маленький пароходик, беленький, словно только вымытый, под названием «Ракета», пыхтя и поднимая пенистые волны, развернулся и подошел к пристани. По дощатому трапу, толкая друг друга, мы взбежали на пароход и разместились на носу, на палубе.

Тут выяснилось нечто, по мнению Магдалины Харитоновны, неслыханно антипедагогическое: Люсе поручили покупку билетов, а она взяла только два взрослых, а всем ребятам – детские. Соне и Гале было по двенадцать лет, а остальным еще больше, а самой Люсе целых восемнадцать.

– Будет контроль – нас оштрафуют, высадят на берег! – стонала Магдалина Харитоновна.

– Ничего не случится, зато мороженого поедим всласть! – защищалась Люся.

Да разве существуют такие черствые люди, чтобы нас штрафовать, высаживать, делать нам неприятности, когда вокруг так хорошо, так интересно!

Важный капитан с черными усищами сидит в своей будочке за штурвалом. На капитане форменная, настоящая морская фуражка с золотой эмблемой. Спасательные круги, ведра, выкрашенные в белую краску, развешаны вдоль палубы. На самом носу – свернутые кольцами канаты необыкновенной толщины. Матросы в полосатых тельняшках деловито проходят по палубе.

– Как на море! – восклицает Витя Перец; он уже успел обежать весь пароход, его только что выгнали из машинного отделения.

– Подумаешь – море! Качки нет, и берег под носом, – презрительно замечает Володя.

Ветерок слегка продувает. Пароходик плывет, рассекая реку, а мы глядим и на правый берег и на левый. То кусты, то широкий песчаный пляж, то вдруг высокий желтый обрыв круто подходит к воде, за обрывом деревня – домики едва видны из-за яблоневых садов, – сосновый бор смотрится в воду, коровы дремлют на водопое…

А река? Каждую минуту она меняется: то нежно-голубая, то перламутровая, то переливается на солнце тысячами блестящих перышек, то темно-зеленая от отражений лесных берегов. Белые чайки носятся над самой водой; одинокие рыбаки недвижно сидят в челноках. Вот старательный буксир потащил сразу четыре длинные баржи…

Настроение портят удивительные пароходные порядки. И кто это придумал такие штуки? Как тридцать километров – пересадка, вон из парохода и бегом на пристань в кассу за новыми билетами. А кассир выдает не просто – стук и пожалуйста. Нет, чего-то он там пишет, чего-то ножницами вырезает и только тогда стукает. А следующий пароход через десять минут отходит, да тебе надо тридцать билетов, да сзади длинная очередь волнуется. Люся пользовалась этой суматохой и продолжала брать только два взрослых билета, а всем остальным детские. После всех переживаний, когда я и Магдалина Харитоновна усаживались где-нибудь в укромном местечке на новом пароходе, мы с нею только пот со лба платочками вытирали.

Наконец четыре пересадки позади, и к вечеру мы благополучно приехали. По перекинутому трапу выскочили на каменистый берег. Голубая стрелка на столбике показывала дорогу на гору, поросшую лесом.

За кустами сирени, весь покрытый вьющимся диким виноградом, стоял зеленый двухэтажный дом с резными наличниками вокруг окон, с резным князьком под высокой крышей. Мы обошли его кругом. На террасе увидели вывеску: «Музей имени народного художника СССР Александра Кирилловича Ситникова». Перед террасой раскинулся роскошный цветник…

Дверь террасы отворилась, вышел, грузно опираясь на палку и прихрамывая, коренастый плотный старик в белом халате, с белыми густыми и пушистыми усами, с громадной гривой седых волос над высоким лбом. Темные выразительные глаза, тонкий нос, резко очерченные губы и подбородок отличались редкой красотой.

Я его сразу узнал, так он был похож на своего отца, чей автопортрет я хорошо помнил по Третьяковке. Художник там изобразил себя с черными веселыми глазами, в таком же белом халате, с кистью в руке.

Вспомнил я и небольшой портрет сына – черноглазого мальчугана в голубой вышитой рубашке, держащего удочку. А теперь, спустя шестьдесят лет, этот мальчуган превратился в седого изыскателя Номер Седьмой. Старик глядел на нас такими же черными, как у отца, но словно виноватыми глазами.

– Что же это вы, друзья хорошие! Музей закрылся полтора часа назад. К нам нужно приезжать утренним пароходом. Идите этой дорогой, – он показал рукой, – через три километра будет деревня, там в школе можете переночевать, а утром возвращайтесь сюда.

А моя Соня – удивительно несдержанная девочка:

– Совсем не ходили, только плыли на пароходе, а устали больше, чем в любецком походе. И есть так захотелось!

Живые, умные глаза старика неожиданно заблестели так весело, словно солнышко выглянуло из-за облаков. Он улыбнулся и спросил:

– Вы в Любец ходили? Откуда вы сами?

– Мы изыскатели из Золотоборского дома пионеров. – Витя Большой гордо поднял голову. – Искали в Любце один портрет.

– Изыскатели? – удивленно переспросил старик.

– Вы Номер Седьмой?

Нет, моя Соня просто невозможна со своими бесцеремонными вопросами!

– Совершенно верно, девочка. А скажи, пожалуйста, не познакомились ли вы в Любце с остальными Номерами?

– Как же – с Первым, Вторым, Третьим, – перечисляла по пальцам Соня.

– А номер Четвертый куда-то уехал, – подхватила Галя. – Он не сумел вырастить какие-то голубые георгины.

Старик задумался, поправил свои длинные седые волосы.

– Все мои старые друзья… Ревматизм не позволяет поехать навестить, – вздохнул он и тяжело повернулся ко мне: – У вас есть папиросы?

– Простите, не могу вам предложить, я некурящий.

– А были бы, я у вас их тотчас бы отобрал вместе со спичками. Вот, – указал он на сарай из толстых бревен, – наш сеновал, здесь будете ночевать. Как у вас с продуктами?

– Не беспокойтесь, мы на сухом пайке, – ответила Магдалина Харитоновна.

– Очень плохо, что на сухом. Катенька, Катюша! – позвал старик.

Из дома выкатился настоящий катышек. Такой маленькой кругленькой старушки я никогда не видывал; ну просто шарик, только что в платье и в фартуке.

И мы все догадались – это Номер Пятый, изобретательница пирогов.

– Катюша, – говорил старик, – представь себе, мальчики и девочки только что побывали в Любце, познакомились с нашими милыми Номерами.

Как же улыбалась Номер Пятый! Улыбались ее голубые лучистые глаза, улыбались и сами круглые, румяные, как яблоко, щечки и даже ямочки на щечках…

– Я им дам картошки, чугун, самовар, одеяла, подушки, наши пальто, тулуп. Устали, милые? – Старушка ласково оглядела ребят и вновь сложила свои пухлые ручки на животике.

Работа закипела вовсю. Девочки стелили в сарае на сене постели, чистили картошку. Мальчики далеко в сторонке разводили костер, таскали воду, сыпали шишки в самовар. Витя Перец просто прыгал на сене, Володя фотографировал. Скоро картошка сварилась, самовар поспел, мы сели ужинать.

После ужина снова явились почтенные супруги – Седьмой и Пятый Номера.

– Вот вам на сладкое, – сказала старушка, все так же улыбаясь, и протянула нам блюдо с темным обсахаренным печеньем. – Только, простите, маловато.

Знаменитый пирог «утопленник» был нарезан на тридцать крошечных кусочков. Кусочки были малюсенькие и таяли во рту; я едва разобрал вкус пирога.

Магдалина Харитоновна села писать под диктовку Номера Пятого рецепт «утопленника».

Вот этот рецепт: три стакана белом муки и 200 граммов сливочного масла смешиваются, затем рубятся ножом, затем кладут одно яйцо, полпалочки дрожжей и полстакана молока; снова рубят ножом. Комок теста топят в ледяной воде. Через сорок пять минут комок почему-то всплывает. Сыплют на стол 250 граммов сахарного песку и 200 граммов грецких орехов и с этой смесью раскатывают тесто. Полученный валик режут на куски и ставят на противне в духовку на 15 минут.

Я также записал рецепт в подарок своей жене. Пока мы его списывали, Люся подробно рассказывала Номеру Седьмому всю историю спрятанного портрета.

Старик слушал внимательно.

– Так, так, так! Вы, следовательно, за два дня нашли больше, чем я за два месяца! Кинжал! А, каково? – улыбался он. – Только вы с вашими поисками, мне кажется, свернули в сторону. Ведь о портрете никто никогда нигде не писал и не говорил, кроме вашего библиотекаря… Тише, тише, не перебивайте. История Ирины Загвоздецкой, полюбившей крепостного, – это, конечно, достаточно занимательная романтическая история, но она к вашим изысканиям отношения не имеет, к тому же хорошо известна. А вот кто был тот талантливый художник, написавший натюрморт, – эту загадку пока еще не разгадал никто. Ни отец мой много лет назад, ни мы все – изыскатели. Подождем, что окажется в найденном вами письме. Будете завтра осматривать музей, покажу вам другое письмо об этом натюрморте. А теперь спокойной ночи!

Спать в мягком, душистом сене было очень приятно, только все нестерпимо толкались, наезжая один на другого.

Утром Номер Седьмой повел нас в музей.

Здесь, на высоком берегу реки, художник когда-то построил этот дом, здесь он прожил всю жизнь. Он бродил по этим лесам, по полям. Здесь он создавал свои картины.

Невольно я вспомнил Третьяковку…

Я хожу туда два-три раза в год и останавливаюсь только у немногих картин.

За день ее не осмотришь – слишком много богатств хранится в шестидесяти залах галереи. Как хорошо, что совсем недавно я провел целый час в зале художника Ситникова!

Больше всего я люблю два пейзажа Ситникова: один – темный, заросший пруд, а за ним суровые ели и золотые поникшие березы, освещенные заходящим солнцем, и другой – холодная голубая река, а по высокому берегу осенний березовый лес.

Кажется, ничего особенного не изобразил художник, а всмотришься в его картины и диву даешься – как он сумел так передать красоту русской природы!..

неожиданно продекламировал звучным грудным голосом Номер Седьмой. – Ясными осенними днями мой отец любил повторять эти слова Пушкина.

Мне вспомнился тот пейзаж реки в Третьяковке. И я увидел из окна музея эту же реку. Только сегодня лес был не золотой, увядающий, как много лет назад, а зеленый, наполненный сиянием солнца.

В комнатах музея было много интересных личных вещей художника – его письменный стол, археологические коллекции, множество самой разнообразной посуды, портреты бабушек и дедушек, старинное оружие… По стенам висели его картины и пейзажи. Я рассеянно оглядывал вещи, мебель. Для меня лично пейзажи на стенах и эта прекрасная окружающая природа, которую художник запечатлел в своих пейзажах, – вот что было самое интересное и самое главное в музее и его окрестностях.

Ситников умер после революции. Целая комната в музее была посвящена его занятиям со школьниками: как он учил ребят рисовать в здешней сельской школе, поправлял их неумелые рисунки, как рисовал декорации для школьных спектаклей. Двоих мальчиков даже устроил в Москву, в Художественное училище.

– Такой знаменитый художник и с мальчишками водился, – шепнул мне Женя-близнец.

– Я смотрю, ты, кажется, сам хочешь быть художником? – спросил я его.

– Очень, – признался тот, – только молчок, никому…

Мы окончили осмотр музея, столпились в бывшем кабинете Ситникова.

– Вы нам обещали показать какое-то письмо, – не утерпела Люся.

– Сперва покажу одну книгу, – ответил Номер Седьмой. Он неторопливо подошел к огромному книжному шкафу, отпер его и достал небольшой толстый томик в синем переплете: «Указатель селений и жителей уездов Московской губернии – 1852 год».

Я перелистал книгу. Она была разделена на главы. Сколько уездов, столько и глав. В каждой главе списки: «Особы, проживающие в городе и в уезде». По городам – список чиновников, купцов, по уездам – список селений, сколько в каждой деревне душ мужского пола (женщины, очевидно, не считались) , а также фамилия, имя, отчество и чин помещика, который владел этими мужскими душами.

– Неинтересная книга, – заметил Володя.

– Я считаю, для наших поисков она не понадобится, – самоуверенно заявил Витя Большой.

– Берите, берите – пригодится, – улыбнулся Номер Седьмой. – Вы изыскатели, почти что историки, а это справочник, тут есть Любецкий уезд. Только с условием: кончите изыскания – успешно ли, нет ли, – мне книгу обратно по почте. А теперь слушайте… – Он вынул из того же книжного шкафа папку и достал оттуда пожелтевший листок бумаги. – Письмо моего отца моей матери, посланное им из города Любца летом 1901 года.

Старичок надел очки и начал:

– «Бесценный друг мой, дорогая Настенька! Наконец попал я в славный город Любец. Город старинный, с белокаменным кремлем…»

Далее следовали подробные описания достопримечательностей кремля и города и рассказ о том, как художник остановился в гостинице.

– «…Побеседовав с полчасика с любезным хозяином гостиницы, – продолжал читать Номер Седьмой, – узнал я от него, что много любопытных старинных вещей хранится у некоей госпожи Чистозвоновой, здешней купчихи, владелицы богатейшего имения и бутылочного завода.

Я тотчас же отправился пешком. По дороге увидел кирпичные трехэтажные корпуса, называемые казармами. Оказывается, в них весьма скученно жили мастеровые бутылочного завода, по два и по три семейства в каждой комнате.

Печальное зрелище являли бесчисленные дети, роющиеся в дорожной пыли. Я не преминул отметить их весьма тощее, вроде лягушиного, телосложение и грязные лохмотья их одежды. Взрослые мастеровые – мужчины, женщины – попадались все худые, чахоточные, одежонка их была в заплатах и дырьях, видно в жару стеклянных печей прожженная.

Поднялся я по ступенькам дворца, принадлежащего госпоже Чистозвоновой. Вышел навстречу лакей в голубой с серебряными галунами ливрее, с пышными усами на надутой физиономии.

Долго я пытался втолковать ему, что мне требуется видеть госпожу Чистозвонову. Наконец он отправился и в скором времени возвратился, низко мне кланяется и говорит:

«Барыня вас очень просят».

Прошел я пять комнат, а в шестой, представь себе, дорогая Настенька, сидит в кресле не старая еще женщина, да такая пышная, розовая, рыхлая, словно твой именинный пирог. Ручку мне протянула, а на пальцах всё кольца с драгоценными каменьями сверкают. Я ручку поцеловал, ножкой шаркнул. Да вот конфуз: от сапогов моих пыль так облачком и кверху.

«Что вам угодно? – спрашивает. – Не желаете ли кофею?»

Я объяснил – дескать, стариной интересуюсь.

Она и отвечает:

«Вы сперва кофею откушайте, а потом пожалуйте, я вам все сама покажу».

Тот усатый лакей принес нам кофею в чашечках фарфоровых размером с наперсток и ей наперед чашечку поставил. Как она зашипит:

«Болван! Разве ты не знаешь? Сперва гостю подавать надо!»

Лакей только поклонился низенько да уйти заторопился.

И тут совершил я великую оплошность – полез в карман за платком да уронил его на ковер, хотел было нагнуться – поднять, а барыня меня за руку: «Подождите».

Я испугался: почему «подождите».

Взяла она со стола серебряный колокольчик и позвонила. Лакей чуть не бегом прибежал…

Барыня пальчиком ему мой платок показала и говорит:

«Подними и подай господину».

Я рот разинул. Вот, думаю, так барыня! Поважнее царицы. А девчонкой небось у прежних господ Загвоздецких по пыли босиком бегала…

Долго меня водила барыня по залам. Прекрасных вещей у нее во дворце действительно множество. Особенно примечателен старинный хрусталь, но лучше всего одна картина – натюрморт.

И на все мои вопросы: «Что это за вещь?», «Откуда?» – барыня отвечала:

«Не знаю, после господ Загвоздецких досталось»…

С досадой спрашивал я себя мысленно: «Ну на что тебе, толстухе, вся эта драгоценная старина, этот поразительной красоты неизвестный натюрморт, когда ничегошеньки ты ни в чем не разбираешься!»

Так и ушел я от нее ни с чем»…

– Я бы этой барыне метлу в руки, да уборщицей в наш Дом пионеров! – воскликнул Витя Перец.

– Милый мальчик, революция и без тебя саму барыню метлой, – засмеялся Номер Седьмой.

– Читайте, читайте дальше! – теребила Люся.

– «Прослышал я, что господин Загвоздецкий до сих пор проживает в Любце. Я отправился к нему с целью выяснить – не известно ли ему, кто же художник, написавший столь примечательный натюрморт.

И представь себе, душа моя Настенька, едва отыскал я господина Загвоздецкого в скверной каморке под лестницей. Сидит на кровати старик, давно не чесанный, хмельной, с красными, опухшими глазами, в рваном, засаленном кафтанишке.

Я ему:

«Доброго здоровьица, ваше благородие, стариной чрезвычайно интересуюсь. Не расскажете ли что?»

Он в ответ:

«Рублик пожалуйте, – расскажу».

Как взял у меня рубль, глаза его заблестели. Кое-что любопытное о хрустальном заводе рассказал, вспомнил, какие безумные кутежи устраивал.

Задал я ему вопрос:

«А простите, ваше благородие, если не секрет, сколько вы прокутили да в карты проиграли? Миллион?»

«Да нет, побольше будет», – засмеялся он.

«Два миллиона?»

«Не скажу».

И тогда спросил я его о художнике, и сам был не рад, что спросил. Он не своим голосом закричал:

«Берите свой рубль и уходите сейчас же!»

«Да за что? Простите, почему?»

«Не спрашивайте меня! Ненавижу того человека! Злодей, погубил ту единственную, которая меня любила. Ничего не скажу, уходите!» – Он закрыл лицо руками и зарыдал.

Пришлось мне уйти ни с чем».

Вот, собственно, все письмо, – сказал Номер Седьмой, кончив чтение. – Отсюда я делаю выводы, что автор натюрморта и последний Загвоздецкий любили одну и ту же девушку. Но она, видимо, предпочла художника. Произошла какая-то тяжелая, неизвестная нам драма. Кто была та девушка, мы не знаем. Автор натюрморта, возможно, был соседний помещик или городской чиновник. Вот в этой самой синенькой книжечке, – Номер Седьмой поднял над головой «Указатель селений и жителей Московской губернии», – наверняка проставлена его фамилия… Но ведь тут десятки тысяч фамилий! Эх, кабы мне на пятнадцать лет помолодеть – с каким бы порывом и жаром мы бы с вами вместе искали! – Номер Седьмой тяжело вздохнул. – Я вам дам адрес своего сына Иллариона. Он живет в Москве, он художник. Однажды сын мне говорил, что очень жалеет, почему мы так скоро бросили поиски автора натюрморта. Пусть он заменит меня. А теперь, – Номер Седьмой посмотрел на часы, – вам пора.

Мы попрощались с обоими гостеприимными старичками и заторопились на пристань. Пора было возвращаться домой.

Снова на обратном пути с великими треволнениями четыре раза пересаживались, снова с боем брали билеты. На последний пароход Люся ухитрилась даже мне и Магдалине Харитоновне взять детские билеты, а восемь мальчишек вообще зайцами проехали.

Наше путешествие было, конечно, очень интересное, но поиски портрета не сдвинулись ни на шаг. Хуже того – клубок неизвестности запутывался все больше и больше.

Одно меня утешало: все изыскатели были так захвачены любецкими тайнами, что никто и не думал приставать ко мне с просьбами рассказать о моих путешествиях.

Глава тринадцатая

Погода совсем испортилась. Все дни сыпал мелкий, серенький и теплый дождик. Соня бегала каждый день в Дом пионеров. Вместе со всеми девочками она или вышивала, или раскрашивала картинки, или дремала под монотонное чтение Магдалины Харитоновны.

Я сам предпочитал сидеть в своей квартире, а то еще, чего доброго, опять пристанут ко мне с расспросами о путешествиях. Отправился я в Дом пионеров, только когда пришло наконец из Любца долгожданное письмо от Номера Первого. В конверт была вложена вырезка из местной газеты с заметкой под названием: «Интересные находки».

«Группа юных туристов-пионеров из Золотого Бора, недавно посетившая наш город…» – так начиналась заметка. Далее подробно рассказывалось, как нашли кинжал мы и как нашла «марсианка». Заканчивалась заметка следующими строчками:

«Редакция газеты от имени граждан города Любца выражает глубокую благодарность золотоборским пионерам и технику-топографу Екатерине Веселовской. В беседе с нашим корреспондентом заведующий Любецким краеведческим музеем сообщил, что он надеется в скором времени порадовать читателей нашей газеты новыми интересными сведениями, связанными как с расшифровкой письма, так и с найденными кинжалами».

«Здравствуйте, дорогие! – писал Номер Первый. – Посылаю вам газетную вырезку. Заведите специальный альбом и наклейте эту вырезку на первой странице. Очень хочу, чтобы с этого похода в Любец началась ваша настоящая изыскательская деятельность. Не знаете ли вы, в Золотом Бору или в Москве сейчас находится тот симпатичный доктор со своей курносой дочкой? Он меня очень любезно приглашал к себе в гости, а я как раз собираюсь ехать в Москву в командировку за расшифрованным текстом того таинственного письма. Обещаю все время держать вас в курсе событий. Пишу эти строчки, а сердце у самого так и прыгает от нетерпения. Мечтаю посетить в Москве художника Иллариона – изыскателя Номер Шестой. Майкл передает вам свой пламенный собачий привет. Желаю всего наилучшего. Ваш Номер Первый».

Когда я пришел в Дом пионеров, то застал ребят в большом возбуждении, все бегали, суетились. Я узнал, что они собираются в Москву.

Мне тоже очень хотелось отправиться на три-четыре дня. И не только из-за портрета. Надо же проведать свою жену и немного подбодрить бедного, истомленного предстоящими экзаменами Мишу.

Ответ Номеру Первому писали коллективный: дескать, очень хотим встретиться с вами в Москве.

В конце письма я приписал, что в такие-то дни буду очень рад увидеть его в своей квартире.

Адрес на конверте пришлось написать несколько необычный:

«Гор. Любец, Музей, Номеру Первому». Никто из нас не знал ни фамилии, ни даже имени-отчества непоседливого старичка.

Мы сели обсуждать подробности поездки на целых три дня в Москву. Не только поиски портрета и расшифровка письма интересовали нас. Большинство ребят никогда не бывало в столице. Я вызвался быть главным советчиком, даже будущим проводником. Метро, Кремль, Выставка достижений народного хозяйства, Зоопарк, Центральный парк культуры и отдыха, новое здание университета и просто ходьба по московским улицам… Все было так захватывающе интересно!

Наши увлекательные разговоры о Москве прервала Магдалина Харитоновна:

– Вас очень просит директор.

Елена Ивановна сидела за письменным столом, справа и слева от нее разместились Магдалина Харитоновна и Люся.

Я присел на стул напротив. Все трое изучающе-внимательно разглядывали меня. Елена Ивановна чуть улыбалась, две ее соседки смотрели чересчур серьезно. Мне что-то сделалось не по себе.

– Доктор, вы не могли бы нам помочь? Мы в большом затруднении.

Елена Ивановна пояснила, что золотоборские пионеры – все дети текстильщиков, рабочих и служащих местной фабрики. В Москве имеется такая же фабрика. Раньше каждый год здешние юные туристы летом ездили в Москву и останавливались в фабричном клубе. По плану летних экскурсий, еще весной составленному Еленой Ивановной и Магдалиной Харитоновной, как раз наступило время отправляться ребятам в Москву. И Елена Ивановна написала письмо заведующему клубом той московской фабрики с просьбой разрешить приехать.

Сегодня наконец пришел ответ. Елена Ивановна протянула мне бумажку на фирменном бланке.

– Как будут огорчены бедные «таковые»! – посочувствовал я, отдавая эту скверную бумажку. – Значит, из-за этого ремонта лопается вся поездка? – спросил я.

– Самое ужасное, что не будет выполнен наш летний план! – вздохнула Магдалина Харитоновна.

– Просто ребят жалко до невозможности, и, я чувствую, портрет найдут без нас! – горячилась Люся. – Какие же мы тогда изыскатели?

Все три руководительницы продолжали глядеть на меня. Почему они так на меня смотрят? Черные глаза Елены Ивановны буквально меня гипнотизировали.

– Скажите, доктор, а у вас нет какого-нибудь знакомого завклубом, или директора школы, или управдома? Или, возможно, при вашей поликлинике… Или еще где-нибудь?.. – Елена Ивановна смолкла.

– А если… – начал я и запнулся.

– Что «если»? – переспросила Люся.

– Да просто у меня на квартире, у нас две комнаты… – сказал я и тут же испугался своих слов.

Елена Ивановна вопросительно подняла тонкие брови.

– Нет, нет! – замахала руками Магдалина Харитоновна. – Это невозможно, мы вас так стесним!

– Ваша жена вряд ли на это согласится, – задумчиво сказала Елена Ивановна, – но, может быть, она даст нам дельный совет.

– Давайте вызовем Москву, и я позвоню к себе на квартиру, – предложил я.

Елена Ивановна сняла телефонную трубку.

Пока дожидались междугородного разговора, я похвалился своей прекрасной московской квартирой и милейшими соседями – Тычинкой и Газелью.

И вдруг Елена Ивановна испытующе посмотрела на меня и спросила:

– А если действительно, в самом-самом… крайнем случае, хоть на одну ночь, ну просто на полу… Ребята весь день будут ходить по Москве и, право, вас не так уж стеснят. Словом, скажите откровенно, что привезти вашей жене особенно приятное?

И тут меня осенила мысль о третьем изыскательском поручении, которое я еще и не начинал выполнять; грибы, их сушка, маринование, ягоды, фрукты, варка варенья.

И я рассказал, чем наверняка можно усластить мою хозяйственную супругу.

– Только-то! – Люся подпрыгнула на стуле.

– Это же мой конек! – воскликнула Магдалина Харитоновна.

Оказывается, Магдалина Харитоновна была самая большая специалистка в Золотом Бору по варке варенья, а Люся была такая же специалистка по сбору грибов и знала самые заповедные грибные места.

– Смотрите! – Люся подбежала к окну. – Небо на западе совсем очистилось. После этих дождей белые так и полезут. Завтра же всем отрядом – за грибами!

– У каждого золотоборского гражданина имеется великолепный фруктовый сад. Хотите центнер? – спросила меня Магдалина Харитоновна, сняла очки и попыталась очаровательно улыбнуться.

– Какой центнер? – не понял я.

– То есть сто килограммов любых фруктов, от вот такой дыни до малюсенькой смородины. – Магдалина Харитоновна красноречиво показала на пальцах. – Ребята завтра же нанесут. Вы давайте сахар, а варить буду я сама и никого не подпущу, а то еще пенки слижут.

– Что вы, что вы! Хватит килограмма три разных сортов варенья. – Я даже испугался, поняв, что переборщил с этим центнером.

– Ну, там видно будет, – загадочно ответила Магдалина Харитоновна и подмигнула Люсе.

Резкий телефонный звонок прервал нашу беседу. Я взял трубку и издалека, будто со дна глубочайшего колодца, услышал голос своей жены.