Глава шестая

Мы вошли в прохладное помещение музея. Высокий сутулый старик с седыми моржовыми усами, в очках на толстом носу поднялся со стула и прокашлялся:

– С кем имею честь говорить?

– Туристы из Золотоборского дома пионеров, – начала Магдалина Харитоновна, – тридцать человек. Прибыли в город Любец с целью ознакомления с краем, а также в поисках…

– Магдалина Харитоновна! – Люся не постеснялась и дернула за рукав разговорившуюся руководительницу.

– Гм!.. гм!.. – внушительно кашлянул старик. – Юные пионеры? – Своими колючими глазами он подозрительно оглядел меня и Магдалину Харитоновну, очевидно ища красные галстуки на наших шеях. – Гм!.. гм!.. – кашлянул он еще раз, нахмурился и начал отсчитывать билеты. – В нашем музее имеются: отдел биологии, отдел исторический, отдел современный, картинная галерея. Я – заведующий музеем и буду вести экскурсию сам. Начнем с отдела биологии.

– А имеется у вас отдел геологический? – спросил Витя Большой.

– А если начать с картинной галереи? – выскочила вперед Люся.

– Девушка и юноша, – твердо ответил заведующий, – во-первых, геология входит в состав отдела биологии, во-вторых, порядок осмотра музея установлен раз и навсегда.

Люся вспыхнула и закусила губу, Витя Большой надулся и отошел.

– Это что? Геологические молотки? Сейчас же положите их сюда, вместе с рюкзаками, – еще что-нибудь разобьете! – Заведующий сердито ткнул пальцем в угол.

Все двинулись в первый зал.

«Сколько же тут окаменелостей! И какие красивые! Как бы восхищался мой Миша!» – думал я.

– Аммониты, белемниты, брахиоподы, мшанки, фузулины, – равнодушно называл старик таинственные имена когда-то живых существ, а сейчас просто желтеньких и сереньких камешков с узорчатыми отпечатками, аккуратно разложенных по стеклянным ящикам.

– Где вы их достали? – воскликнул один из близнецов.

– Вот бы нам такие! – вторил другой.

– В древних каменоломнях, – монотонным голосом продолжал заведующий, – где добывали белый известняк строители кремлевских стен, можно разыскать подобные экземпляры.

– Где каменоломни? – спросили близнецы.

– Перейдем в следующий зал, – вместо ответа сухо бросил заведующий.

На столах были расставлены чучела птиц и животных, маленьких и больших: синички и коршуна, крота и волка и многих, многих других.

Я оглядел комнату и вздохнул – нет, здесь портрета не будет!

– Вот волк, – начал заведующий скучным голосом (видно, уж много лет он повторял заученные фразы), – в наших лесах до сих пор изредка попадаются эти хищники. Волки похищают телят и овец. Это чрезвычайно вредные животные… Товарищи, не трогайте, не трогайте экспонаты!..

Одни ребята смотрели на чучела с интересом и всё норовили их погладить, а другим не терпелось идти в следующие залы. Люся не хотела смотреть ни на животных, ни на птиц и все заглядывала в соседнюю комнату.

– Какая скучища! – повторяла она.

– Все это мне давно известно, – самоуверенно ворчал Витя Большой.

– Товарищи, без меня не ходите никуда, – строгим голосом предупреждал заведующий. – А теперь подойдите все, все. Встаньте вот тут; молодой человек, отойдите от света. Вот экспонат, которого нет даже в самых больших чучелохранилищах мира: ни в Московском зоологическом музее, ни в Британском королевском. – Голос его сделался до того торжественным, словно он говорил речь на школьном выпускном вечере; его указательный палец протянулся к стене, и мы увидели на этажерке стеклянный колпак, а под колпаком – песочно-желтое птичье крыло. – Это крыло жар-птицы, – еще более торжественно закончил он.

Мне показалось, будто из-под его очков мелькнули задорные искорки.

– Не может быть, сказки! – запальчиво бросил Витя Большой.

– Витя, со старшими так не говорят! – сделала ему замечание Магдалина Харитоновна.

– К сожалению, может быть, – продолжал заведующий все тем же невозмутимо-размеренным голосом. – В других городах оно отсутствует, а в Любце имеется. И существуют неопровержимые доказательства, что в любецких окрестностях и раньше водились эти редчайшие существа. Да, да, в сказке о Коньке-горбунке Ивану-дураку досталось перо жар-птицы, а мы достали крыло и теперь сможем оказаться единственными на всем земном шаре обладателями самого чучела.

Соня и Галя стояли впереди обнявшись. Они протиснулись вплотную к старику и, заикаясь и смущаясь, спросили его:

– Но мы читали… А почему оно не светится?

– А это уж действительно сказки. Жар-птица вот такая желтенькая, и все.

Нет, на самом деле: в глубоко запрятанных глазах этого ворчуна играли искорки. Он даже чуть-чуть улыбался.

– Простите, – обратилась Магдалина Харитоновна к нему, – мы ведем дневник похода, и полагается все наиболее интересное – увиденное, услышанное или найденное нами – заносить в этот дневник. Так как же мы запишем?

– Долго рассказывать, – ответил тот. – Так мы никогда не закончим осмотра музея. Живет в нашем городе один высокоуважаемый, несколько чудаковатый старичок, некто Номер Первый – мой предшественник по заведыванию музеем, ныне пенсионер. Он и герой и виновник этой злосчастной эпопеи с жар-птицей. Если хотите, обратитесь к Номеру Первому.

– Простите, как вы сказали? – удивленно переспросил я: мне показалось, что я просто ослышался.

– Номер Первый, – как ни в чем не бывало повторил заведующий. – Если у вас есть время, непременно пройдите к нему.

– А какие у вас есть доказательства, что ваши жар-птицы раньше водились в Любце? – с плохо скрываемой насмешкой спросил Витя Большой.

– А вот какие: когда я вас поведу в нашу картинную галерею, я покажу вам один натюрморт. На этом натюрморте среди прочих предметов изображена убитая жар-птица. К сожалению, мы никак не можем разгадать, кто автор этой картины. Вместо подписи там странная фраза…

– Какая фраза? – спросил я и почувствовал, что у меня затряслась коленка.

– Какая фраза? – равнодушно переспросил заведующий. – «Я не могу даже подписаться».

Люся вскрикнула и схватила его за руку. Тут произошло нечто невероятное: Витя Перец засунул два пальца в рот и оглушительно свистнул. Ребята разом загалдели.

– Дайте доказательства! – кричал Витя Большой.

– Ведите нас, ведите! – Люся тащила за руку упирающегося заведующего.

– Вы с ума сошли! – отбивался тот.

– Вы понимаете, понимаете, – пытался я перекричать общий гам, – есть неизвестный портрет девушки с такой же надписью, портрет спрятан где-то в Любце!

(Натюрморт – французское слово. Точный перевод – «мертвая природа». Картина, на которой изображают овощи, фрукты, битую птицу, рыбу, посуду, цветы, оружие.)

Старик подпрыгнул и схватил меня за плечи.

Задыхаясь и заикаясь, я рассказал ему все: и про портрет в чулане, и как Роза блины пекла, и про Тычинку…

Куда девалась прежняя сухость и строгость заведующего! Слушая мой рассказ, он то приподнимал брови, то открывал рот, его очки подскакивали на носу, густые усы шевелились. Не говоря ни слова, он взмахнул руками и помчался через все залы, выбежал на улицу, понесся по липовой аллее к белому двухэтажному дому, спрятанному за кустами сирени.

Мы побежали за ним; последней семенила, теряя на ходу тапочки, Магдалина Харитоновна. Деревянная лестница затряслась от топота тридцати пар ног. Мы очутились в большом зале второго этажа. Множество картин и портретов, больших и маленьких, промелькнуло у меня перед глазами.

– Вот, смотрите. – Запыхавшийся заведующий подскочил к небольшой картине в массивной золоченой раме и указал на правый нижний угол.

Тяжело дыша от быстрого бега, мы все, и взрослые и ребята, молча подходили, по очереди наклонялись, читали бисерно-мелкую, светлыми буквами на черном фоне, надпись, отступали на несколько шагов и останавливались неподвижно, задумчиво оглядывая самую картину…

На картине был изображен темный дубовый, совсем простой стол, а на столе на первом плане лежал небольшой, с тончайшей серебряной резьбой на рукоятке кинжал, возле кинжала распласталась мертвая птица величиной с голубя, песочно-желтого или, скорее, палевого цвета, с открытым клювом и тускло-свинцовым, потухшим глазом. Сзади птицы стоял хрустальный бокал с отбитым краем. Фон картины был неопределенный, синевато-серый.

Три алых пятна были самыми впечатляющими на картине. Одно пятно – это лужица крови на столе под грудкой птицы. Другое пятно – драгоценный камень, кажется рубин, на рукоятке кинжала. Величиной не больше лесного ореха, обрамленный серебром, он сверкал и искрился на солнце ярче огня. И третье пятно – это высокий хрустальный бокал, наполненный темно-красным, почти черным вином. Художник едва дотронулся до хрусталя кое-где светлыми мазками, и бокал заиграл и заискрился алым и алмазным блеском еще ярче рубина.

То ли ребята устали, то ли нас так захватила картина, но мы долго стояли перед нею молча. Я заметил слезы на Люсиных ресницах…

Вдруг кто-то прижался ко мне. Я оглянулся: ага, близнец с черным ремнем, – значит, Женя.

– Доктор, я такого никогда не видел! – сказал он.

Я чувствовал – мальчик хотел сказать что-то очень для себя важное, но, видимо устыдившись своего невольного порыва, отошел и спрятался за спины других.

– А скажите, откуда у вас этот натюрморт? – спросила Магдалина Харитоновна.

Кажется, и ее проняло, она волновалась не меньше нас.

– Откуда? Из бывшего дворца Загвоздецких, когда-то богатейших здешних помещиков. У нас имеются неопровержимые доказательства, что именно в Любце художник писал эту картину, и, следовательно, жар-птицы и раньше водились в наших местах. Видите, у бокала отбитый край. Именно этот самый бокал, также принадлежавший Загвоздецким, теперь находится у упомянутого мною Номера Первого.

– Так кто же художник и почему он не смог подписаться? – с дрожью в голосе спросила Люся.

– Мы тут с Номером Первым и Третьим, – невозмутимо начал заведующий, – совместно длительное время обсуждали этот вопрос. Поскольку в архивах нет никаких данных о пребывании здесь в первой половине XIX столетия каких бы то ни было известных художников, мы высказали такую догадку: этот натюрморт написал сам Загвоздецкий. Его поразила невиданная птица, и он решил ее запечатлеть на картине. Кстати, знатоки находят, что натюрморт принадлежит кисти несомненно талантливого человека, но не художника-профессионала: и бокал чересчур ярок, и тело убитой птицы не совсем…

– Ах, неправда! – невольно вырвалось у Люси. Заведующий сделал вид, что не расслышал этой неожиданной реплики, и спокойно продолжал:

– Загвоздецкий был полковником, а по тогдашним нравам считалось зазорным для аристократа прослыть художником, вот он и начертал: «Я даже не могу подписаться». Кстати, взгляните – портрет его самого.

Невдалеке от натюрморта висела маленькая акварель. В зеленом мундире с орденами, с золотыми эполетами был изображен по пояс очень красивый, очень статный, холеный барин. Что-то волчье было в его холодных, бесстрастных глазах, в его квадратном подбородке. Этот человек никогда не стал бы декабристом, но он мог отдавать команду стрелять в декабристов, мог допрашивать их…

– Разве это художник? Это Скалозуб! – насмешливо бросила Люся.

– Девушка, ваша горячность мне нравится. Возможно, мы с Номером Первым ошибаемся. – Наш собеседник улыбнулся.

«Да он вовсе не такой сварливый, как мне показалось!» – подумал я.

– Считаю своим долгом заметить, – продолжал заведующий, – мнение Номера Седьмого также резко расходится с нашим.

– Папа, что это за номера, как в задачнике? – шепнула Соня.

– Я все разгадываю: что означают эти номера? – глубокомысленно произнес Витя Большой.

Меня тоже давно заинтересовали эти таинственные цифры. Почему такой несомненно почтенный старик, говоря о других, очевидно также весьма почтенных людях, попросту нумерует их? Но я как-то не решался об этом спросить.

Мы двинулись к выходу. Я рассеянно оглядывал стены, увешанные портретами чванных вельмож в напудренных завитых париках, со звездами и атласными лентами на расшитых золотом и шелком камзолах; очевидно, все эти вельможи были чьими-то знаменитыми предками… Но нам всем почему-то расхотелось продолжать осмотр музея.

Магдалина Харитоновна было всполошилась:

– Позвольте, за билеты уплачены деньги, а ребята забастовали!

Заведующий ее успокоил и обещал в следующий раз пустить всех бесплатно.

Выйдя во двор, мы остановились возле приземистой белой башни кремля. Очевидно, надо было благодарить, прощаться, договариваться о новой встрече.

– А что находится внутри башни? – спросил Витя Большой и одновременно выразительно мне подмигнул.

– В настоящее время тут хранятся ящики со старинными документами из архивов бывших помещичьих усадеб, из купеческих домов, дореволюционные архивы городских присутственных мест, – равнодушно ответил заведующий.

– Может быть, вы нам покажете? – попросил Витя Большой.

– Нет, молодой человек! Мы открываем двери только для научных исследований. А кроме того, башня настолько обветшала, что из стен могут вывалиться камни. – Он замолчал. – А знаете, чей это портрет, если он только действительно существует? – задумчиво добавил он, ни к кому не обращаясь. – Это портрет Ирины Загвоздецкой, дочери полковника.

– А что известно об этой Ирине Загвоздецкой? – спросила Люся.

– А разве в вашем Золотом Бору ничего о ней не слышали? – удивился заведующий.

Мы молча переглянулись. Нет, никто из нас никогда ни одного слова не слышал об Ирине Загвоздецкой.

– Ну как же, Номер Седьмой собирался даже написать о судьбе этой девушки специально историческое исследование, но за недостатком материалов, к сожалению, вынужден был оставить свое намерение…

– Есть охота, – уныло протянул Володя.

– Правда, кушать очень захотелось, – печально произнесла Соня и взглянула на меня.

Как же рассердились остальные двадцать шесть ребят и Люся! Кто-то хлопнул Индюшонка по спине, кто-то дернул Соню за косу… Все закричали:

– Как не стыдно! Как не стыдно!

– Соня! – Я даже покраснел за свою дочку.

– Да, правда, очень хочется. – Соня тяжело вздохнула. Заведующий рассмеялся:

– Вы сейчас действительно идите в чайную, а историю Ирины Загвоздецкой вам лучше всего расскажет Номер Третий – директор школы-десятилетки. Школа помещается в бывшем дворце Загвоздецких. Вы там будете, наверное, ночевать.

– Простите, еще один вопрос, – сказала Магдалина Харитоновна. – Вы по каким-то причинам несколько странно называете, видимо, весьма уважаемых граждан. Не находите ли вы, что это антипедагогично, особенно при детях?

– Нисколько не нахожу! – резко ответил старик. – Видите ли, среди людей встречаются эдакие живчики, энтузиасты своего дела, увлеченные им; даже, я бы сказал, одержимые в некотором роде. Вот, например, жил когда-то в Любце Номер Четвертый, работал бухгалтером на бутылочном заводе, каждый день костяшками своими щелкал, а в свободное время разводил георгины, и не какие-нибудь темно-пунцовые «Цыганки» или снежно-белые величиной с подсолнечник ; – «Советскую Арктику», нет, приспичило ему выводить георгины голубые, а таких ведь на свете не существует, до сих пор еще никто на своих клумбах не вырастил. Или другой пример: Номер Пятый – изобретательница пирогов. Все свободное время она тратила на опыты с пирогами, пекла их и приглашала знакомых. Изобрела она пирог, именуемый «утопленник», так теперь весь Любец на дни рождений и прочих торжеств печет исключительно «утопленники».

– Послушайте, где достать рецепт? – не утерпела Магдалина Харитоновна.

«Это и мне понадобится, – подумал я, – привезу жене вместо варений и солений хоть рецепт удивительного пирога».

– А откуда все-таки пошли эти номера? – не унималась Люся.

Заведующий оживился.

– О, это целая история! Еще до войны как-то приехал сюда… – Он спохватился и перебил самого себя: – Простите, очевидно, вы все хотите есть, а не только эта толстушка? – И он указал на оторопевшую Соню.

– Нет, нет, рассказывайте, пожалуйста, рассказывайте!

И Люся, и Магдалина Харитоновна, и дети обступили старика.

Только Володя-Индюшонок отвернулся и стал мрачно жевать рукав своей рубашки.

– Рассказывайте, я вас буду слушать, я буду терпеть, – покорно вздохнула Соня.

– Вы о художнике Ситникове, конечно, слышали? – Заведующий назвал одного из наших славных мастеров прошлого столетия. Целый зал в Третьяковке был отведен его картинам и пейзажам. – Так вот, у Ситникова есть сын, в настоящее время глубокий старик, так называемый Номер Седьмой. Незадолго до войны приехал он к нам со своей семьей, и знаете зачем? Специально, чтобы разузнать, для какой такой цели лет сорок назад его папенька посетил наш город. Он всех нас перетревожил. «Существует письмо моего отца к моей матери. Отец убежден – с вашим натюрмортом связана какая-то тайна. Такое замечательное произведение искусства, и никто не знает, кто его автор. Ищите, ищите!» – тормошил нас Номер Седьмой. И мы начали искать. Все лето шарили, все эти ящики с бумагами, что в башне сейчас хранятся, пересмотрели, всех любецких старожилов переспросили. И ничего! Вот почему меня так несказанно взволновал ваш рассказ о портрете.

– А может, вы не все ящики открывали? – спросил Витя Большой.

– Не беспокойтесь, молодой человек, когда историки ищут, они не пропускают ничего! – Заведующий повысил голос: он явно начал раздражаться.

– А может, вы хоть одного меня в башню пустите? – вкрадчиво попросил Витя Большой.

– Молодой человек, не мешайте мне рассказывать! – резко оборвал его заведующий.

Некоторые мальчики отошли и о чем-то оживленно и едва слышно заспорили…

Вдруг кто-то легонько толкнул меня в бок. Я оглянулся. Оба близнеца яростно шептали:

– В башне, в башне он прячет портрет. Он все врет, нарочно не пускает!

– Сын художника Ситникова, – продолжал свой рассказ заведующий, не обратив внимания на шепот мальчиков, – был как раз такой живчик и непоседа. И подобных непосед в нашем городе он насчитал шесть человек. Но, к сожалению, для их обозначения на русском языке существует весьма длинное, неуклюжее слово с приставкой, суффиксом и окончанием. Вот сын художника нам и предложил: давайте это неуклюжее слово долой, а чтобы вас как-то различать, дадим каждому порядковый номер.

– Какое же это слово? – спросила Магдалина Харитоновна и вытащила голубой альбомчик и авторучку.

– И-зы-ска-тель, – медленно проскандировал заведующий, – то есть человек, который что-то ищет…

– На земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе, – начала декламировать Соня. А за ней подхватили и остальные.

– Совершенно верно, – неожиданно улыбнулся старик. – И добавьте: у себя в комнате, у себя в саду, у себя на работе.

Я был буквально ошарашен удивительным совпадением с Мишиной теорией и переглянулся с Соней.

– А люди, которые ничего не ищут и не хотят искать – это тюфяки? – пропищала Соня.

– Нет, до тюфяков мы не додумались.

– Простите, ваши изыскатели – Номер Первый, Третий, Четвертый и так далее. Почему вы пропустили Номер Второй? – заинтересовалась Люся.

– Какая вы, девушка… – И заведующий недовольно кашлянул, так и не докончив Люсиной характеристики. – Видите ли, это как раз единственное, по моему мнению, не совсем удачное прозвище.

– Нам нужно познакомиться со всеми Номерами, – настаивала Люся, – они давно живут в Любце, и я уверена, они помогут нам искать портрет. Кто же Номер Второй?

– Видите ли, собственно говоря, это я. Но я давно уже перестал что-либо искать.

Ребята, заткнув ладонями рты, едва удержались от смеха. Соня прыснула на весь кремлевский двор.

– А Номер Четвертый, – старик сделал вид, что ничего не расслышал, – представьте себе, исчез, так и не вырастив голубых георгинов. Его дом снесли, когда расширяли бутылочный завод и организовали новый хрустальный цех. Этот человек так расстроился и обиделся, что уехал неизвестно куда. А Номер Пятый, как я вам говорил уже, изобретательница «утопленника», – она как раз жена этого живчика. А Номер Шестой… – продолжал свою речь заведующий, казалось, он говорил не о живых людях, а объяснял, куда какой трамвай ходит. – А Номер Шестой – это сын живчика, Ларюшка, озорник был невыносимый, но, между прочим, в двенадцать лет рисовал чуть-чуть похуже своего дедушки.

– А как он баловался? – не утерпел Витя Перец.

– А вот как. Когда человечество изобрело керосинку, оно не додумало одной детали: что делать, если фитиль провалится внутрь? Попытайтесь-ка вытащить. Так вот, упомянутый Ларюшка однажды прокрался в мою кухню и ввернул фитиль. Пробовал я на палочку накручивать, вязальным крючком зацеплял – безрезультатно. Так и прозябает с тех пор моя керосинка с фитилем внутри; пришлось электроплитку завести. – Номер Второй глубоко вздохнул, потом продолжил свой рассказ: – А Номер Седьмой – это он сам, главный непоседа. Кстати, он живет от вашего Золотого Бора не так далеко вверх по реке. Живописное место на высоком берегу реки. Он сейчас директор Ситниковского музея. Слыхали об этом музее?

– Ну конечно! – ответила Люся.

– В путеводителе о нем целый абзац, – добавила Магдалина Харитоновна.

– А Ларюшка в настоящее время превратился во взрослого Иллариона и живет в Москве. Говорят, талантливый художник. Ну, кажется, все. – И Номер Второй совсем не сердито посмотрел на своих слушателей из-под очков. – А теперь, товарищи, идите скорее в чайную.

Должен сознаться: после дороги, после осмотра музея, после всех этих рассказов о Номерах голова моя ходуном ходила, и я готов был проглотить три тарелки борща с бараниной.

Глава седьмая

За обедом договорились начать наши поиски с изыскателя Номер Первый, но, увы, забыли спросить его адрес.

– А я знаю! Я знаю! – И Витя Перец запрыгал на одной ножке. – Я в чайной одну тетеньку спросил, а она меня тоже спросила: «Какой тебе первый номер – старичок или гастроном?» А я сказал: «Старичок». Вот он где живет. – И Перец показал на зеленую крышу, едва видневшуюся меж ракит на самом дне оврага.

Ох, не люблю я такие картинки, какая как раз висела на воротах этого дома! Страшенная собачья морда с разинутой красной зубастой пастью, а под мордой – аккуратненькие буковки: «Осторожно, во дворе злая собака!»

Мы остановились в нерешительности. А забор был высокий и глухой, и дом спрятался в самой глубине сада.

Вдруг отворилась калитка, и оттуда с ужасающим лаем выскочило серое чудовище – овчарка величиной с тигра. Чудовище с лаем принялось носиться и прыгать по улице. Девочки завизжали, мальчики вскрикнули, все бросились в разные стороны, иные полезли на деревья, на забор, а зверюга подбегала к одному, к другому, обнюхивала нас, махала хвостом, вновь убегала.

– Не бойтесь, не бойтесь, он же совсем щененочек!

У калитки стоял маленький кругленький старичок, одетый в синюю длиннополую спецовку. Лицо его напоминало детский воздушный шар. Я не заметил на этом шаре никакой растительности – ни усов, ни бороды, а брови и ресницы будто кто-то выщипал или опалил. На его голой, блестящей голове не было ни одного волоса.

– Майкл! Майкл! Сюда, сюда! – позвал он.

Пес громадными прыжками подскочил к старичку и облизал его пухлые румяные щечки и кругленький носик.

– Здравствуйте, ребятишки! Как хорошо, что вы пришли! – улыбнулся старичок и показал рукой: – Глядите, у ворот, на земле – железный лист. Это сигнал. Вы на лист наступили, а у меня в доме звонок – дррын!.. Видите, на воротах зеркальце, а там, на дереве – другое, а на форточке – третье. Я к окошку подошел и вон откуда вас углядел.

Все смотрели и на лист и на зеркала и удивлялись.

– Вы от Номера Второго? Он вас направил?

– Да.

– Очень хорошо! Он всегда ко мне посылает занятных экскурсантов. – Старичок наклонил свою лысую голову набок, внимательно и весело осмотрел всех нас.

Ребята не очень-то его слушали. Они окружили Майкла.

Пес фыркал и улыбался так радостно и беззаботно, как улыбаются только очень молодые породистые овчарки, высовывая при этом длиннющий красный язык. Он был, как сказал поэт, «по-собачьи дьявольски красив» – поджарый, стройный, на высоких, изящных лапах. На его острой морде с темными кольцами вокруг глаз, с черными бровями стояли прямые треугольники ушей.

Девочки уже называли его: «Майклушка-душка», мальчики пробовали садиться на него верхом.

– Послушайте, послушайте, вы его замучаете! Старичок растолкал всех, надел на Майкла ошейник и потащил его, к великому огорчению ребят, в дом.

– Итак, о чем же вам рассказать? – спросил он, возвратившись, и посмотрел на нас чуточку посерьезнее.

– Видите ли, – сказал я, – у нас есть несколько совершенно животрепещущих вопросов.

– Ах, если животрепещущие, пожалуйте сюда. – Старичок уже совсем серьезно сморщил лоб и указал на стол и на лавочки, вкопанные под большим развесистым вязом.

Все расселись вокруг стола, кто на лавочках, кто на траве.

– Так с чего прикажете начать? – спросил он.

– Жар-птица, – подсказала Соня.

– О какой жар-птице? А-а-а, верно, о желтой галке. Этот Номер Второй! Вот уже сколько лет он меня за нее корит. Как ему только не надоест! – Старичок кротко улыбнулся. – Расскажу, расскажу. А еще что?

– У вас как будто хранится один бокал? – спросил Витя Большой.

– Это с отбитым краем, что ли? – Старичок усмехнулся. – Какой Номер Второй быстрый – все вам успел пересказать. Потом поведу вас к себе домой – не только бокал покажу. Еще какие вопросы?