Что до серебра, господь с ним, хотя высокие технологии требуют серебра, но нефть… Бокситы, марганцевые руды… возможно, тяжелые элементы… Конечно, земляне не раз натыкались на миры, богатые всем этим добром, но там разработки были связаны с определенными трудностями, требовалась высокая степень защиты, а тут — бери не хочу… «Совет даст лицензии на разработку — это наверняка, при нынешней численности населения планеты нечего бояться, что мы ограбим этот мир… Всем хватит. И нам хватит, и потомкам их хватит…»

— Тут можно чем-нибудь поживиться? — спросил Леон, опускаясь на лавку.

— Откуда, сударь? Кто ж съестное забудет? Я, конечно, погляжу, может, что и завалялось где… Может, в погребе…

Леон глядел, как он мастерит фитиль из какого-то обрывка веревки.

Сорейль скользнула к очагу. «Кажется, усталость не коснулась ее», — подумал Леон, наблюдая, как она подкладывает щепу на растопку, наполняет водой щербатый горшок и ставит его на огонь.

«Надо же, я устал гораздо больше, чем эти двое, — подумал он, — такой тяжелый путь, а им хоть бы что…»

— Ты бы отдохнула, — сказал он мягко.

Она удивленно воззрилась на него — в полумраке комнаты серые глаза казались темными.

— Так я и отдыхаю, сударь!

Веки у нее были точно лепестки анемонов — белые, с голубоватыми прожилками.

Айльф тем временем деловито разбирал походную сумку.

— Еды-то у нас почти и не осталось, сударь, — грустно заметил он, — пара сухарей и только…

— Позаботься о Сорейль, — сухо сказал Леон, — я не голоден.

Айльф неопределенно хмыкнул. Похоже, рыцарское отношение к даме не входило в стройную систему его взглядов.

— Пойду погляжу, — сказал он наконец, — может, что и завалялось… Хотя, если честно, надежды мало… Кто-то тут еще до нас побывал — может, люди, может, зверье лесное… Все сейчас отовсюду бегут, сударь, бегут куда глаза глядят…

— В старых сказках говорится, что, если разгневаешь духов земли, они напускают на жилища зверей, — сказала Сорейль, на миг обернувшись к ним; отблески пламени освещали ее нежную шеку с плавной линией скулы. — Те приходят из лесу, уничтожают все запасы, и жителям приходится покидать свои дома. Мы всегда оставляли пожертвования. Лепешки и цветные ленточки. Они любят цветные ленточки.

— Вот до чего они и довели, ваши цветные ленточки, — мрачно возразил Айльф. — Кому приношения несли, отступники? Нечисти! Двоих позабыли, всеблагую деву Карну позабыли. Как тут не разгневаться?

— Но…

— Бросьте, — вмешался Леон, — никто на вас не гневается… Просто конец света.

«Господи, — с ужасом одернул он себя, — что я несу!»

Айльф покосился на него.

— Странно от вас слышать этакое, сударь, — заметил он.

— Да. — Леон вздохнул. — Это я погорячился. Просто выдаются порой тяжелые времена. Нужно их пережить, вот и все. В Терре тоже такое не раз бывало.

— А теперь — нет? — напряженно спросил Айльф.

— Теперь — нет. В Терре человек может противостоять стихиям.

— А там точно люди живут? — осторожно поинтересовался юноша.

— Кто ж еще?

— Ну…

Сорейль за спиной Айльфа прижала руку к губам.

— Пошел бы лучше еду поискал, — сердито сказал Леон.

Сердился он, впрочем, больше на себя, чем на Айльфа, — ни к чему было поддерживать разговоры на эту тему, они тут и так суеверны дальше некуда.

— Я положила в кипяток душистые травы, сударь.

Леон вздрогнул и открыл глаза. Оказывается, стоило лишь ему присесть, он заснул. Айльфа не было — слышен был лишь глухой шум, доносящийся снизу, где юноша шуровал в погребе в поисках съестного. Сорейль стояла перед ним, держа в руках кружку, от которой шел пар.

— Да, — сказал он, — спасибо.

Она пододвинула к нему лежавшие на столе сухари.

— Поешьте, сударь. Вам надо подкрепиться — у вас усталый вид…

— А ты?

— Мне не хочется, сударь…

— Послушай, я же понимаю, — виновато произнес он, — после всех этих потерь… Я и сам порой удивляюсь — как ты еще…

Она удивленно поглядела на него:

— Каких потерь?

Он почувствовал себя полным идиотом. Берг твердил ему столько раз, что не нужно равнять их с собой, они все совсем по-иному воспринимают, верно, они привыкли к потерям, нужде и бесполезным страданиям, они огрубели — иначе бы не выжили, но так… Ему было неприятно, физически неприятно, точно он ненароком выпачкался в чем-то липком…

— Ты даже не скучаешь по детишкам? — брезгливо спросил он.

— Но, сударь… — Серые огромные глаза поймали его взгляд и не отпускали. — У меня никогда не было детей… Разве вы не помните? Меня похитили, разбойники похитили из родительского дома, а вы спасли меня в яростной схватке, и…

У него пересохло в горле.

— Сорейль… — хрипло сказал он.

Она подошла к нему, положила руки ему на плечи.

— Вы мой рыцарь, — пробормотала она.

«Нет, — думал он, — это, возможно, потрясение… истерическое забывание…» Она сейчас живет в каком-то выдуманном мире, где он, Леон, проявил чудеса храбрости, чтобы вызволить ее из рук страшных лесных разбойников. Вот почему она так… Со временем это пройдет. Покой и безопасность… все, что ей нужно, — это покой и безопасность. Доберутся же они до Солера в конце концов!

Но на сердце у него было тяжело. Он чувствовал себя самозванцем.

Кто-то еле слышно кашлянул. Он поднял голову. Айльф стоял на пороге.

— Все подобрали подчистую, сударь, — весело сказал он, — но кое-что я все-таки раздобыл… Гляньте-ка!

Он торжествующе поднял руку. В ней, головой вниз, трепыхалась очумелая курица.

— Не знаю, как она уцелела: может, забыли впопыхах или замучились ловить — она под стреху забилась. Порешить не поможете, а, сударь?

Леон неловко покачал головой.

— Я помогу.

Сорейль накинула плащ, сохнувший у очага, и скользнула вслед за Айльфом под дождь.

«Чего это я, — подумал Леон, пытаясь подавить вспышку раздражения, — для них же это — привычное дело. Она ее выпотрошит, разделает… боже мой, как странно они питаются. Неудивительно, что никто в грош не ставит чужую жизнь, если им постоянно требуется убивать живые существа для того, чтобы прокормиться. — Он с неприязнью к собственному организму ощутил, что при мысли о потрошеной тушке испытывает не столько отвращение, сколько голод. — Недалеко же мы от них ушли — лиши нас технологий, да биологических чанов, да тканевых культур — что от нас тогда останется… Солерцы? Или что похуже?»

Куриную похлебку, которую приготовила Сорейль, он поглощал с таким удовольствием, что ему самому было стыдно.

— Ты знаешь, куда нам идти? — спросил он Айльфа, который пристроился у очага, пальцем подчищая остатки варева в своей миске.

Тот кивнул.

— Немножко мы забрали к северу, — сказал он, — но заблудиться тут трудно. Все дороги ведут в Солер.

— Сколько это займет?

— Верхом — дня два. А так — дней за пять дойдем. Если живы будем.

— Ладно, — сказал Леон, — завтра в путь. А сейчас отдыхаем. Неизвестно еще, когда представится возможность как следует выспаться.

Он посмотрел на Сорейль, которая споро и бесшумно убрала посуду со стола и сейчас сидела, задумчиво глядя в огонь и обхватив руками колени. Пламя освещало ее — розы и снег, и туман над озером… Господи, как она хороша… Но это странное помешательство… Он же не…

— Пойду-ка я в сарай, — сонно сказал юноша.

— Нет, — торопливо отозвался Леон, — нет… не надо… уж очень там сыро, знаешь ли…

Ворочаясь на жесткой постели — просто брошенная в угол, кишащая насекомыми охапка гнилого сена, — он никак не мог уснуть, и вовсе не потому, что в бок упирались ломкие ости трав. «Она безумна, — думал он, — господи боже ты мой, как я раньше этого не понял…» Она сошла с ума — там, в горе, или еще раньше, когда этот мерзавец затравил их собаками. Он поверил ей, поддался на ее уговоры потому, что безумие заразительно — если бы только человек был способен с той же степенью самоотдачи внимать доводам разума! И он, исследователь, прослушавший курс и этно-, и палео— и психопатологии, не распознал этого безумия, повел себя как… как будто она была нормальной, равной ему, свободной в выборе…

Ему было стыдно.

Вытянувшись на дощатой скамье, Сорейль спала бесшумно — в сумраке смутно белели ее аккуратно вытянутые поверх одеяла руки. Прекрасная, стойкая, доверчивая, покорная — идеал мечтателя, испорченного цивилизацией… Недостижимая, почти несуществующая.

Тихий шорох дотянулся до его сознания — он шел откуда-то сверху, с чердака.

Он приподнялся на локте, прислушался. Мышь? Слишком громко для мыши.

Что-то там, наверху, упало и покатилось по полу.

— Айльф, — тихонько сказал он.

— Слышу, сударь. — Айльф, расположившийся на ночь в сенях, уже стоял на пороге.

— Там кто-то есть.

— Лучше не соваться туда, — решительно возразил юноша. — Вообще, уходить надо. Мало ли… ноги в руки — и вперед.

За бревенчатыми стенами шум разлившейся реки перекрывал шум дождя, отяжелевшие ветви сновали по крыше, точно малярные кисти.

Снова — шорох, потом еле слышный стон.

— Ты заглядывал на чердак? — спросил он Айльфа.

— Нет, — удивился тот, — зачем?

— Засвети-ка мне плошку.

— Может, не надо, сударь…

— Сказано же… — недовольно прикрикнул Леон. — А если боишься, сиди здесь…

— Может, это воры, — шепотом продолжал пререкаться Айльф, — а может, и вовсе не люди…

Но Леон уже карабкался по лестнице, ведущей наверх из сеней, осторожно ощупывая ногой каждую ветхую ступеньку.

На чердаке — ему пришлось пригнуть голову, чтобы не удариться о притолоку, — пахло сыростью и неистребимой вонью человеческих испражнений. Тихий стон доносился из удушливой полутьмы. Он осторожно вошел внутрь.

Тусклый свет светильника выхватил из тьмы крохотное окошко под низким потолком — из него на грязный пол с провалившимися половицами натекли потоки воды, на полу валялся обычный чердачный хлам, а в углу на соломе лежало то, что он поначалу принял за груду тряпья.

Старуха, стонавшая на своем сыром ложе, уже мало походила на живого человека — скорее на мумию или огородное пугало; когда он осторожно взял ее запястье, чтобы прощупать пульс, он почти не почувствовал плоти — под дряблой кожей двигались кости, хрупкие, точно птичьи.

— Черт! — он поморщился от собственной беспомощности. — Айльф, поди разбуди Сорейль, вели ей, пусть принесет супу — если он еще остался. И горячую воду…

— Эта бабка все равно не жилец, сударь, — авторитетно заявил Айльф.

— Тебя не спрашивают. Делай, что говорят. Айльф легко сбежал по ступенькам. Леон продолжал сидеть на корточках. Словно почувствовав чужой взгляд, полупрозрачные веки вздрогнули, и из полумрака на него глянули подернутые молочной дымкой глаза.

— Все в порядке, сударыня, — сказал он, — мы о вас позаботимся.

А сам подумал: «Интересно, как? Кто бы о нас самих позаботился, черт возьми».

Слабый шорох вырвался из запавшего рта, и Леон, склонившись, услышал:

— Куда…

— Что — куда?

— Куда все ушли?

— Это я вас хотел спросить.

И с отвращением уловил в своем голосе прорвавшееся раздражение — первобытную реакцию здорового человека, столкнувшегося с досадной помехой, и уже мягче произнес:

— Я чужой здесь. Ничего не знаю.

— Я слышала плач, — она скорбно нахмурилась, — шум… потом все стихло. Они бросили меня…

— Это… ничего… — сказал он неловко. — Мы вас не оставим.

Получалось так, что им предстоит тащить ее до Солера. Хорошенькая перспектива.

— Ты… хороший мальчик, — шепотом сказала она. — Не тревожься. Я уже… недолго…

Он продолжал сидеть на корточках, ожидая появления Сорейль. «Женщины лучше умеют управляться с такими вещами», — подумал он.

— Тебе… — он с трудом различал ее слова за шумом дождя, — нужно поостеречься. Они ходят поблизости.

Ее рука начала вдруг мелко дрожать, вокруг глаз обозначились черные тени.

— Кто — они?

— Эти… разве ты их не видишь?

— Тебе померещилось, — сказал он.

Господи, хоть бы Айльф поскорее вернулся. В этом призрачном лепете было что-то жуткое.

— Она скоро, сударь, — раздался голос Айльфа у него за спиной. — Она греет воду. Хоть что-то толковое вам эта бабка рассказала?

Леон покачал головой.

— Она бредит, — сказал он. — Похоже, лихорадка.

— Гунтр говорил, от лихорадки хорошо помогает белый корень, — со знанием дела сказал Айльф, — да только где его возьмешь. Все затопило…

— Гунтр, — прошелестело с подстилки, — я когда-то знала Гунтра. Он был сильным и красивым.

— Должно быть, ты знала кого-то другого, бабушка, — заметил Айльф, — этот Гунтр был стариком…

— Когда-то давно…Тогда еще светило солнце… и согревало молодую кровь в моих жилах… Он тоже умел смотреть… под покров этого мира… — Воздух со свистом выходил у нее из груди, и вдруг она напряглась. — Там кто-то еще?

Сорейль стояла на пороге, держа в руках плошку с супом. Леон подвинулся, освобождая место, и молча смотрел, как она, опустившись на колени и осторожно приподняв старуху, поднесла глиняный край плошки к беззубому рту. Та попыталась отстраниться, потом, словно покорившись, сделала несколько глотков.

— Ну что? — тихонько спросил Леон.

Сорейль, встретившись с ним взглядом, молча покачала головой.

— Я принесу горячей воды, — сказала она тихонько, — оботру ее…

Леон невольно проводил взглядом ее легкую фигурку и вновь обернулся к груде костей на соломенной подстилке. Старуха хмурилась, силясь что-то сказать. Ему пришлось наклониться совсем низко, чтобы расслышать:

— Эта девушка… кто она?

— Просто… девушка. Наша спутница…

Морщинистые губы сложились в странную ухмылку

— А тебе кажется, будто ты ее любишь, да, мальчиk?

— Не твое дело, — сухо сказал Леон.

— Ты… поосторожней с ней… я знаю таких. Они Возрождаются в ночи и высасывают силу из мужчин. Они ходят среди живых и спят на ходу.

«Опять бредит», — брезгливо подумал он. В этих живых мощах было что-то жалкое и одновременно отталкивающее. Сорейль вновь бесшумно возникла у него за спиной.

— Ступайте, сударь, — сказала она негромко, — я оботру ее.

Он с облегчением поднялся на ноги и, все так же осторожно, ощупывая ногой каждую ступеньку, спустился на крыльцо — после затхлой вони чердака напитанный водой воздух показался неожиданно свежим.

— Тьма и огонь, — неожиданно отчетливо сказала у него за спиной старуха. — Изыди…

И успокаивающий шепот Сорейль.

Айльф отделился от стены — оказывается, юноша торчал на крыльце, озабоченно разглядывая начинающее светлеть небо.

— Вы вправду собираетесь тащить с собой эту бабку, сударь? — спросил он. — Мы и сами-то еле дойдем, вон чего делается…

— Не бросать же ее здесь, — вздохнул Леон, — может, положим ее на носилки…

— Какие еще носилки? Она вот-вот загнется. — Он недоумевающе поглядел на Леона. — На что нам она? Тем более бабка-то наверняка — ведьма. Потому-то ее и бросили. Побоялись с собой тащить.

— Ты в это веришь?

— Почему нет? Они, ведьмы, такие…

— Старые и несчастные?

— Да какие угодно…

На крыльце бесшумно возникла Сорейль. Вид у нее был обеспокоенный, на гладком лбу меж бровями появилась крохотная складка.

— Сударь… — сказала она нерешительно, — вы бы поглядели… Я ее обмывала, а она вдруг так откинулась… и глаза закатились…

Он нырнул во тьму вслед за ней. Старуха лежала на своей подстилке — обмякшая, точно матерчатая кукла. Он вновь взял хрупкую лапку — пульса не было, незрячие бельма уставились во тьму.

— Похоже, все, — сказал он, вновь со стыдом ощутив отчетливое облегчение, — умерла…

— И слава Двоим, что померла, сударь, — заключил Айльф, который, казалось, обладал удобной лично для него, но весьма утомительной способностью появляться в ненужном месте в ненужное время. — Вы — человек мягкий, душевный, но как бы мы ее потащили, скажите на милость? Она бы все равно не вынесла дороги. Эй, что там такое?

Он прислушался — отдаленный, нарастающий гул, который он уловил бы и раньше, если бы подсознание услужливо не опознало в нем знакомый шум регулярного атмосферного челнока…

— Плотину где-то прорвало, — сообразил Айльф. Теперь ему приходилось повышать голос, чтобы перекричать накат. — Или горное озеро рухнуло… Да что вы стоите столбом?

Мертвой хваткой вцепившись в рукав Леона, он подтолкнул его к лестнице.

— Куда? — только и успел пробормотать Леон.

— В погреб. Куда ж еще?

Сорейль почему-то оказалась впереди — ее бурое домотканое платье все равно было светлей охватившего их мрака. Дом стонал и трясся, точно умирающий ящер.

Кольцо было прочно вделано в дощатую крышку — он потянул его на себя так, что заныли мышцы, тут только сообразил, что люк заперт на щеколду, ногой отодвинул засов, вновь потянул за кольцо… открылась Верная дыра в подпол, искать свечу или лучину уже не было времени, они скатились по лестнице. Айльф, который бежал последним, захлопнул люк, и тьма обступила их со всех сторон. Что-то над ними сотрясалось и ревело, словно чудовищный великан пытался добраться до живой плоти, спрятанной во чреве погреба, бревна ходили ходуном, точно ребра грудной клетки, он не слышал, как они обрушились, потому что вообще ничего не слышал, он оглох и потому не сразу понял, что шум прекратился.

Водяной вал, разметав наземные постройки, прокатился дальше, к бурым, сгнившим полям. На земляном полу плескалась вода, но не много — по щиколотку…

Зато дышать становилось все труднее — он с трудом набрал в легкие спертый воздух и пропыхтел:

— Живы?

— Кажется, да, — неуверенно ответил Айльф, — оно и вправду ушло?

— Да. — Леон осторожно покрутил головой. В ушах звенело — но это, должно быть, от резкого перепада давления. — Нужно выбираться отсюда, пока мы еще не задохнулись. Сорейль, ты как? — Ничего, сударь, — ее голос звучал безжизненно, — не тревожьтесь.

Он встал, зашипел от боли, ударившись головой о низкий потолок, и ощупью нашел лестницу. Люк был закрыт на совесть — он напрягся, пытаясь отодвинуть крышку, но она не поддалась.

— Айльф! — крикнул он. — Давай сюда. Нас завалило! Он не видел, как Айльф подошел и уперся в крышку рядом с ним, — лишь слышал его частое дыхание. Наконец им удалось чуть приоткрыть люк, на который явно упало что-то тяжелое, должно быть, балка… В щелку хлынул неяркий свет и Леон ощутил на щеке слабое прикосновение свежего ветра. Крышка подалась на ладонь — не больше, но дышать сразу стало легче.

— Сударь, — что-то коснулось его руки — держите.

Это был черенок лопаты, которую, стоя внизу, протягивала ему Сорейль. Он с трудом просунул круглую чурку в щель — по крайней мере, она не давала люку захлопнуться вновь — и всем весом налег на язык лопаты, щель чуть расширилась.

— Сможешь пролезть? — пропыхтел он, обращаясь к Айльфу.

— Я вам что, гад какой болотный? — возмутился Айльф, но тем не менее попытался протиснуться сквозь отверстие.

Сорейль отчаянно пыталась помочь, налегая на рычаг всем своим слабым весом, и в тот момент, когда Леон уж совсем решил, что они сейчас совместными усилиями прикончат Айльфа, размозжив ему шейные позвонки, юноша отчаянно извернулся и, точно угорь, проскользнул в щель. Раздался грохот, какая-то возня, люк захлопнулся, потом опять распахнулся, на этот раз шире, и на фоне серого неба показалась голова Айльфа.

— Порядок! — сказал он довольно. — Ничего страшного, сударь, просто присыпало маленько…

Леон выбрался наружу, оказавшись среди разметанных бревен — видно, одно из них и заперло крышку люка, помог выбраться Сорейль и оглянулся. Вокруг расстилалось пустое, залитое пространство, мельница исчезла — целый пласт земли рухнул в реку, запрудив ее, и мутная вода бурлила и пенилась, пытаясь дотянуться до края плотины.

— Странная получилась у нее могила… — задумчиво сказал Леон.

— Не хуже других, — философски заметил Айльф.

Сорейль схватила его за руку — пальцы у нее были тонкие и холодные.

— Ты что? — удивился он.

И услышал, как у него за спиной кто-то деликатно кашлянул.

Они стояли у кромки воды — серые, как тени… Должно быть, еще пару недель назад это были небогатые, но вполне довольные жизнью земледельцы, теперь же любой городской нищий по сравнению с ними выглядел богачом. Опорки, обмотки, обноски… И — ржавые, погнутые вилы, недвусмысленно наставленные в сторону Леона.

— Вот и они, — сказал один из новоприбывших. Еще двое отделились от толпы и приблизились к ним, странно приседая и кланяясь. Леон вдруг сообразил, что этим людям было страшно — до тошноты страшно, но они все равно шли. Вилы и заостренные колья тряслись в их руках, и вовсе не потому, что их владельцы вынуждены были брести по жидкой грязи, которую оставил после себя прокатившийся сель.

— Они вышли из-под земли, — человек во главе этой странной компании воздел худую руку, — как и было предсказано.

— Вы… ошибаетесь, —Леон наконец опомнился. — Мы просто случайные путники. Вы принимаете нас за кого-то другого.

— Нет, — сурово сказало огородное пугало, покачав головой.

Айльф попробовал было сделать невинный шаг в сторону, но в бок ему тут же уперлись ржавые вилы. Черт, и почему у них полным-полно этого проклятого железа…

Еще одно пугало приблизилось, неся в вытянутых руках моток пеньковой веревки — грубой, волосатой, 'но даже на взгляд прочной.

— Пожалуйста, — голос пугала звучал умоляюще, — не сердитесь на нас… Вы ведь не сделаете нам ничего плохого, верно?

— Сделаю, — Айльф повернул к говорившему страшно оскаленное лицо, тот на миг отшатнулся, но потом вновь, с отчаяньем обреченного, уставил ему вилы в бок.

— Ничего он не сделает, — попытался успокоить нападавших кто-то из-за спины Леона, — мы же обвели их нору земляным кругом… окурили святым дымом… Вяжите их. А будут сопротивляться, осиновым колом…

«Это, — подумал Леон, — уже слишком».

— Девицу пусть отдадут, — произнес еще один голос, помоложе. — Зачем им девица?

— Верно, — тут же подсказал Айльф. — Это дочка владетельного сеньора… за нее дадут богатый выкуп в Солере…

Живое кольцо расступилось, и Сорейль дали пройти. Она сделала несколько робких шагов, нерешительно оглядываясь, и стала в стороне — молчаливая, испуганная. Никто не сделал попытки даже подойти к ней. «И на том спасибо, — подумал Леон, чувствуя, как веревка врезается ему в запястья. — Опять, — подумал он с тоской. — Господи, когда же это кончится? Но ведь это же не разбойники… Я же вижу… Что на них нашло?»

— У нас же ничего нет, — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно мягче и убедительней, — только то, что на нас.

— Нам от вас ничего не надо, — сурово сказал тот, что по-прежнему стоял рядом, приставив вилы к его груди, — мы ничего не берем от таких, как вы.

— Тогда отпустите нас и ступайте своей дорогой, — сурово произнес Леон.

— Не раньше, чем вы сделаете свое дело, — в голосе человека звучал почти нескрываемый страх, но он старался говорить не менее твердо.

— Какое еще дело? — Леон искоса поглядел на Альфа; тот молчал, прикусив губу. — Можете грозить сколько хотите, — постепенно распалялся их новый знакомец, — хоть погибелью. Но нам уже нечего терять… Неужто вам трудно? — Да говорите же толком, что вам надо, — Леон совершенно растерялся. — Мы хотим… — говоривший явно робел от собственной наглости; не потому, что он просил невозможное, подумал Леон, а потому, что он вообще просил — Мы умоляем… нижайше, почтительнейше умоляем — остановите наводнение. Леон открыл рот, ничего не сказал и медленно закрыл его. — Он думает, что мы — те, кого нельзя называть, — вежливо пояснил Айльф. — Корры?! — Леон вытаращился на него. Должно быть, он сказал это громче, чем следовало, толпе истощенных, оборванных людей прошел тихий гул, и они стали валиться на колени, точно колосья под серпом жнеца.

— Не понимаю. — Леон повернул голову. Далось ему это с трудом, поскольку мешал шершавый и одновременно мокрый столб, к которому он был примотан, точно муха, спеленутая паучьим коконом. — Почему корры? Я же помню, они, по поверьям, совсем не похожи на людей…

— Ну, — Айльф, примотанный рядом к точно такому же столбу, почесал нос о плечо, — вообще-то, конечно, не похожи. Но вообще-то они способны принимать какой угодно облик — ежели уж им так заблагорассудится. Не потому же они носят свою личину, что не могут ее поменять на другую! Просто она им нравится, вот и все. Наверняка считают себя красавцами…

— Но мы-то тут при чем?

— Ну, мы вылезли из-под земли, после наводнения… Они всегда так… В точности как крысы, сударь. Вот нас и прибрали к рукам… раз уж, мол, добром не хотят — пускай сами хлебнут водички, которую на людей-то напустили.

Леон попытался еще сильнее вывернуть шею. Крестьяне стояли поодаль, на холме, молча, настороженно наблюдая за ними со смесью почтения, ненависти и страха.

— Но как они нас нашли? Откуда они знали, что мы окажемся здесь?

— Должно, сударь, им ведьма наболтала…

— Старуха? Но она же мертва!

— Мертва или жива, сударь, какая разница? Ведьма и есть ведьма, чтоб ей пусто было.

Вода все прибывала. Сначала она была Леону по щиколотку, теперь заливала колени. Какая-то скользкая, гладкая тварь потерлась о голень, пропала… Леон отчаянно дернулся, но веревки держали крепко. Хорошие, добротные пеньковые веревки…

— Да отпустите же нас! — крикнул он. — Мы же не корры! Мы — люди маркграфа.

— Оно и видно, — мрачно заметил кто-то из толпы.

— Зря вы их по имени называете, амбассадор мой Леон, — философски заметил Айльф, — никто их по имени не называет…

Мутная волна вновь прошла по разлившейся глади, достала до пояса и уже не отхлынула.

— Не хотели добром? — назидательно проговорил пожилой виллан. — Так в вашей же воле все это прекратить… Велите воде уйти.

И почти умоляюще:

— Ну что вам стоит? Неужто утонуть лучше?

— Они не утонут, — безнадежно сказал другой, — превратятся в рыбу угря и уплывут. Им-то что…

— А вот посмотрим…

Сорейль, которую двое нападавших держали за локти, отчаянно забилась, пытаясь вырваться.

— Эк приворожили девку! — сочувственно заметил пожилой.

— Да, это они умеют… Смотри, как к нему рвется — того и гляди из платья выпрыгнет!

— Леон!!!

«Ничего, — вдруг цинично подумал Леон, — переживет… Это у нее здорово получается — и семью свою позабыла, и меня забудет…»

— Пиявки тут знаете какие водятся, — печально проговорил Айльф, — к закату всю кровушку нашу выпьют.

— Не волнуйся, — успокоил его Леон, — мы успеем захлебнуться еще до заката…

— Так присосалась же, тварь. Грех сказать, куда.

Леон попробовал подступиться по-другому. Особого выбора, впрочем, не было — теперь ему приходилось задирать голову, чтобы перемешанная с донной мутью и пеной вода не заливалась в рот.

— Безбожники! — заорал он что есть силы. — Отступники! С кем связались, уроды? Кары небесной захотели?

— Ишь, как вопит, — почти восхищенно заметил тот, что помоложе.

— Ничего у вас не выйдет, сударь, — печально заметил Айльф.

Если бы Леон мог, он пожал бы плечами. «Что-то надо ему сказать, Айльфу, — подумал он… — рассказать про Терру… Как оно все на самом деле». Хотя какая разница? Они умрут одновременно…

Он отчаянно жмурился, пытаясь уберечь глаза, и потому не заметил, что на холме что-то изменилось. Заляпанные грязью кони топтали бурое тряпье, а уцелевшие крестьяне рассыпались в стороны под ударами плетки, точно вспугнутая коршуном стая воробьев. Сорейль, вырвавшись из рук своих конвоиров, метнулась к какому-то всаднику, повисла на поводьях…

Кто-то направил коня в воду — темная громада выросла перед Леоном, который, сжав губы, отчаянно пытался запрокинуть лицо, чтобы в ноздри не заливалась поднятая могучей грудью лошади волна.

Веревки неожиданно распались и уплыли вниз по течению, извиваясь, как водяные змеи. Леон пробкой выскочил на поверхность.

— Хватайся за стремя, — сказал кто-то сверху.

Он уцепился за холодный металл, оглянулся — рядом легко, точно рыба, плыл Айльф.

— Вот повезло! — бормотал он, выплевывая воду.

— Повезло тебе, сукину сыну, — сказал сверху насмешливый голос, — как же! И скажи спасибо Двоим, что амбассадор Леон жив — иначе я бы с тебя лично шкуру спустил! Я вас вторые сутки разыскиваю, амбассадор Леон…

Лошадь выбралась на твердую почву и, оскальзываясь, начала подниматься по склону холма. Леон выпустил стремя и шлепнулся плашмя в грязь. Лежать было очень приятно.

— Поднимите его, — распорядился Варрен, — разведите костер, согрейте и накормите. И выбросьте в воду эту шваль — рыбам тоже надо что-то жрать.

— Ничего? — безнадежно спросил Берг.

— Ничего… — Маркграф покачал головой. — Мне очень жаль, амбассадор Берг…

— Быть может, если разослать несколько отрядов…

— Солер не так уж велик. Если вашего человека не нашли, значит, его и не найдут… И потом, амбассадор Берг, мои люди нужны мне здесь.

— Терра… — Берг постарался притушить раздражение и горечь, проступающие в голосе, — Терра отблагодарит вас.

— И в чем же будет заключаться эта благодарность? — вежливо спросил маркграф.

Берг промолчал.

— Терра, судя по всему, слишком далеко, сударь мой Берг. Иначе вы бы уже послали туда за помощью. Или они бы прислали вам другого помощника — что я бы сделал на их месте. Прошу прощения…

В дверях графских покоев раздался какой-то шум. Озабоченный гвардеец встал навытяжку, молчаливый, нo готовый говорить по первому слову господина.

— Что там еще? — раздраженно обернулся маркграф.

— Ваша светлость! Там прибыл отряд мессира Варрена — они нашли амбассадора Леона.

— Жив? — быстро спросил маркграф.

— Живехонек. Потрепали только…

— Государь… прошу простить… — Берг коротко поклонился маркграфу, развернулся и, не дожидаясь, пока его светлость подаст знак к окончанию аудиенции, выбежал из зала.