И влюбленный сказал:

— Все, кроме своей бессмертной души.

На самом деле он уступил бы и свою бессмертную душу, попроси ее нечистый, но тот сказал:

— Мне не нужна твоя бессмертная душа. У тебя ее нет (а они не верят в бессмертную душу, полагая ее за выдумку человеческого рода, поскольку сами ее не имеют). Но я возьму у тебя нечто, чего ты и не почувствуешь. Ты уверен, что не пожалеешь потом?

— Мне ничего не жаль отдать за любовь своей любимой, — ответил юноша.

— Что ж, — сказал тот, кого нельзя называть, — ладно.

И он протянул свою крохотную ручку к груди юноши — а тот заставил себя оставаться на месте, и юноше показалось, что рука эта проникла в его плоть, как в масло, и вынырнула, сжатая в кулак.

— Вот, — сказал житель рощи, — я взял это нечто. «Наверное, он меня обманул, — подумал юноша, — ибо я ничего не чувствую».

А потом еще подумал:

«Может, он сам обманулся? Если ему хочется верить, что он взял у меня нечто, пусть так и полагает дальше. Мы с ним в расчете, ибо я готов был заплатить».

И тот, кого нельзя называть, сказал:

— Мы с тобой в расчете.

И исчез. И тут юноша увидел, что тучи разошлись и в небе сверкает Рассветная Диадема, ибо на востоке занимается заря. И с легким сердцем он двинулся из запретной рощи (а старуха, проводив его, сразу скрылась), и шел по пустынной равнине, и пел, ибо знал, что все, о чем он просил, исполнилось. Жители земли, ежели что обещают, всегда держат слово, хоть порою берут за это высокую цену. И пришел он к себе домой и оделся в лучшие свои одежды, а утром, чуть свет, направился к своей возлюбленной; а она сидела в большой зале, и все дамы были с ней, и служанки — одна причесывала ее светлые волосы, а другая украшала их цветами, сверкающими, как драгоценные камни, и драгоценностями, трепещущими, как цветы.

И когда увидела она вошедшего юношу, она побледнела и поднялась с кресла, и жемчуга просыпались на платье, точно капли воды, но она не замечала этого.

Она подошла к юноше, положила руки ему на плечи и сказала:

— Как долго я тебя ждала!

И все дамы и домочадцы с изумлением смотрели на эту картину, ибо знали, что не лежит у нее сердце к этому юноше, несмотря на то что он богат, красив и полон достоинства, и не раз корили ее за это.

И он повернул к ней лицо, поглядел ей в глаза и понял, что больше не любит ее. Он испытывал к ней не больше чувства, как ежели бы его обнимала мраморная статуя, и не было радости в его душе.

И он отбросил ее руки и вырвался из ее объятий, ибо она стала ему чуть ли не противна, а она заплакала и спросила:

— За что ты со мной так, любимый?

— Ты обманулась, — сказал он, — я не твой любимый, так как не люблю я тебя.

Но она упала на колени и начала умолять его, чтобы он поговорил с ней по-доброму. И дамы ее устрашились, глядя на это, и начали ее поднимать, а она рыдала и билась у них на руках, и зрелище это стало для него настолько невыносимым, что он повернулся и ушел. Он шел из залы, преследуемый ее отчаянным плачем, и думал: «Помоги мне Двое, и что я нашел в этой пустой женщине?»

И больше он ни разу не показывался у нее в доме, хоть она засыпала его письмами и подарками, и грозила отравиться, и однажды выбросилась из самого высокого окна замка, ибо и вправду полюбила его сильнее, чем он когда-то любил ее. И когда он узнал, что она выбросилась из окна, он сказал своей невесте, к которой вскорости присватал его отец:

— Пустая это была женщина, одержимая глупой любовью.

Вскоре он женился и жил счастливо, и никогда не вспоминал больше о своей даме, ибо тот, кого нельзя называть, сдержал свое слово: он и впрямь сделал так, чтобы девица полюбила его больше жизни, но заставил юношу расплатиться собственной своей любовью.

Говорят, жителям земли нужны человеческие чувства, поскольку они ценят их, как мы ценим, скажем, золото или драгоценные камни, и готовы на все, чтобы заполучить их, а потому вступать с ними в сделки опасно — они никогда не остаются внакладе.

Берг уложил роскошную фибулу, сверкающую багряным синтетическим глазом, в резную шкатулку местного производства и обернулся к Леону:

— Ну вот. Теперь нам следует дождаться приглашения на обед и вручить «жучок» лорду нашему племяннику как можно с большей помпой. Преклонив колена и все такое…

Дверь распахнулась.

— Его светлость просит вас к шестой страже быть в замковой часовне, — произнес дворецкий.

— Ну, вот и не надо ждать обеда, — тихонько произнес Леон. — А… что там будет, дружок?

— Он просит вас оказать ему честь и присутствовать на церемонии, — пояснил слуга.

— Ясно… — сказал Леон, покривив душой. — Форма одежды парадная?

— Прошу прощения?

— Амбассадор Леон спрашивает, следует ли одеться подобающим образом, — пояснил Берг.

— Это торжественная церемония, — величественно сказал дворецкий. — Жертвоприношение…

— Хорошо, — Берг кивнул не менее величественно. — Ступай.

Когда створки двери сомкнулись за вестником,

Леон обернулся к Бергу:

— Интересно, кого он собирается принести в жертву. Не нас?

— Не болтай глупости, — сердито сказал Берг. — Впрочем, как знать — в сводках ничего подобного не отмечалось. Похоже, это что-то из ряда вон.

— Наверняка Айльф знает. Интересно, почему, когда он нужен, его никогда нет поблизости?

Берг усмехнулся.

— Полагаю, наш менестрель ошивается в людской. Или, еще вероятней, в кухне. Он же всеобщий любимец и беззастенчиво этим пользуется.

— Быстро же он освоился.

— Ему и не надо осваиваться. Он плоть от плоти этого мира.

Но в темной людской не было никого, кроме заспанного мальчишки-конюшего, который охотно вызвался сбегать на кухню — похоже, он был не прочь под благовидным предлогом покрутиться у стола в надежде поживиться чем-нибудь съестным, но Леон разочаровал его, сказав, что сходит сам. Мальчишка посмотрел на него искоса — господам не годится шляться по нижнему этажу, но, с другой стороны, на то они и господа, чтобы ходить где пожелают.

По сравнению с пустыми, дышащими сыростью коридорами жаркая, душная, пропитанная запахами горелого жира кухня показалась Леону райским уголком. Однако прежней суеты и горячки тут не было. Даже пар над кастрюлями, казалось, клубился как-то неохотно. Повара и рассыльные сидели на табуретках и наблюдали за Айльфом, который как раз извлекал у себя из уха яйцо.

— Выйдем, — сказал Леон.

Айльф разочарованно вздохнул, дунул на ладонь, и яйцо исчезло.

— Я бы и вам на хорошую яичницу натаскал, — с упреком сказал он.

— Воровать нехорошо, — на всякий случай заметил Леон.

— Как же! Леон вздохнул.

— На какую церемонию мы званы, не знаешь? — спросил он.

— Петухов маркграф собственноручно будет резать, — охотно объяснил Айльф, — замаливать, значит, свои грехи.

— Какие еще грехи?

— Ну, он же перед севом все сделал как положено — сам проложил первую борозду, сам зерно бросал… А вон что делается, — Айльф кивнул на узкое окно, за которым слышался немолчный шум дождя. — значит, он с нечистыми помыслами зерно бросал. Значит, ему надо принести искупительную жертву перед Двоими, может, они и сменят гнев на милость.

— Петухов резать? — Леон поморщился. — А что тут такого? Раньше, говорят, девственниц резали. А теперь — петухов. Какая разница — на алтарь или в котел? Что-то я не видел, чтобы вы за обедом от курятины отказывались.

Леон не ответил. Малый, по большому счету, прав. Узкие витражные окна часовни были прорезаны так, чтобы солнце во время утренней и вечерней службы проникало внутрь, бросая пеструю радугу на двуцветный алтарь и мраморные плиты пола, но сейчас снаружи царил такой густой сумрак, что в часовне было совсем темно. Лишь вокруг двух толстых свечей, расположенных по бокам алтаря, дрожал и переливался ореол света, мутный, как катаракта. Послам, учитывая недавние обстоятельства, отвели левый, самый почетный угол. Берг, величественный и неподвижный, держал в руках шкатулку с фибулой, ожидая удобного момента, чтобы вручить «жучок» лорду Ансарду. Леон разглядывал пол, стараясь не смотреть на алтарь, где, связанные, лежали, свесив шеи, два петуха — черный на белой половине алтаря, белый на черной.

Маркграф, в жестком парадном одеянии, медленно приблизился к алтарю. За ним шел маленький служка, держа на подушечке жертвенный нож. Лезвие переливалось в пламени свечей всеми оттенками багрянца. Его светлость медленно опустился на одно колено и нож с подушечки. Леон перевел взгляд на собравшихся: размещая терранских амбассадоров в почетном углу, маркграф явно преследовал дипломатические цели — рядом с Бергом стоял посол Ретры, вернее, его светлости герцога Орсона. На лице явно тяготившегося тяжелыми парадными одеждами Эрмольда застыла брюзгливая мина. «Наверное, нет особой чести сидеть послом в заштатном Солере, — подумал Леон. — Впрочем, здесь его статус высок, а коли его светлость все же решится направить дипломатическую миссию в Ретру, — будет и еще выше». Ближе к алтарю расположились лорд Ансард и маркграфиня, за ней стояла Сорейль, поддерживая шлейф хозяйки, — наряд явно был предназначен исключительно для подобных церемоний: импозантен и демонстративно неудобен. Леди Герсенда при всем желании не смогла бы сесть — кипы пестрой ткани топорщились вокруг нее, точно надутый всеми ветрами парус яхты. Краем глаза Леон уловил короткий высверк ножа и, непроизвольно передернув плечами, вновь уставился в пол. Наконец шуршание одежд подсказало ему, что ключевой момент церемонии подходит к концу. Он поднял взгляд: две жалкие тушки лежали на алтаре, маркграф церемониально отирал нож полою опять же церемониального одеяния; примас, который неслышно возник из темного пространства за алтарем, бросил на пламя свечи — сначала той, что справа, потом той, что слева, — щепотку какого-то порошка, который тут же вспыхнул и выбросил облачка зеленоватого дыма, медленно поплывшего по часовне.

— Неблагоприятный признак, — услышал Леон. Он обернулся, вопросительно подняв брови. Советник Эрмольд сокрушенно покачал головой:

— Дым должен идти вверх, вертикально вверх, а он движется к двери, видите? Да еще чуть не стелется по полу. Не значит ли это, что Двое просто покинули свой алтарь?

Леон пожал плечами:

— Это просто значит, что воздух насыщен влагой — и тяжелее обычного.

— А вы, верно, из тех, что стараются подыскать всему разумное объяснение, — заметил Эрмольд, — это новомодное Гунтрово учение, уж не помню, как оно называется… в Ретре оно не прижилось. Ибо в корне ошибочно.

— В самом деле? — Леон едва сдержался, чтобы не добавить «коллега».

— Возьмите, например, то, что произошло в Солере. — продолжал посол, — вполне логично, что за непрекращающимися ливнями следуют недород, голод, а потом, увы, и мор. Но вот вы, насколько мне известно, ездили в Ворлан. Там ведь тоже были неприятности… а дождя, насколько мне известно, не было.

— Вы очень осведомлены.

— Это естественно, не правда ли? Осведомленный посол — хороший посол; я полагаю, вы со мной согласитесь. Потом, вон там, вблизи алтаря, стоит лорд Ансард. Очень энергичный человек — плохой политик, но, возможно, неплохой полководец… Жаль только, ему ни разу не пришлось испытать себя в деле. Вот и пропадал, понимаете ли, сутками на охоте, это его и спасло. Поскольку в его отсутствие… Что там с его замком случилось, вы не знаете? Молот небесный его поразил?

— Понятия не имею, — сказал Леон сердито. Чего он хочет, в самом деле?

— И вот вам логичный результат этих загадочных явлений, — продолжал Эрмольд, — Солер собирается просить помощи у Ретры. Терра ведь слишком далеко, чтобы послать сюда корабли с зерном, верно? Но богатая, богатая страна…

Он сочувственно покачал головой и стал пробираться к выходу.

— Что ему нужно? — Берг озабоченно поглядел ему вслед. — Опять что-то вынюхивал?

— Понятия не имею. Но что-то наверняка нужно. Очень неплохо осведомлен, кстати. И неглуп.

— Чего же ты хочешь? Все послы — шпионы, но не все шпионы — послы.

Раздался громкий шорох; маркграфиня проплывала мимо — в движении она напоминала совсем уж причудливую джонку.

— Ах, это вы, молодой человек, — она притормозила и любезно кивнула Леону.

Он поклонился:

— Государыня…

Леди Герсенда обернулась к Сорейль.

— Ступай, милочка. Подожди меня снаружи. — И вновь обратилась к Леону: — Ваш менестрель рассказывал о ваших подвигах. Знаете, я раньше думала, что на рассказы менестрелей полагаться нельзя, но ведь все ваши приключения истинны, не так ли?

Сорейль, опустив глаза, скользнула мимо него, точно серебристая тень.

— Он мог и немного приукрасить истину, ваша светлость… Самую чуточку.

Ее светлость проводила взглядом Сорейль.

— Очень мила, не правда ли? Немножко странная, бедняжка, но очень мила. Что-то в ней есть такое… Я ведь так и не поблагодарила вас — с тех пор, как она мне прислуживает, мне как-то легче на душе. Приятно видеть новое лицо.

«А ведь она несчастлива, — вдруг понял Леон. — Себе не принадлежит… Высокие особы всегда так… Впрочем… Что-то Айльф говорил насчет нее и Ансарда…»

— Я пришлю Айльфа, чтобы он спел вам, — сказал он.

— Будет очень любезно с вашей стороны.

Она вновь милостиво кивнула и проплыла мимо. Проходя мимо Ансарда, на миг задержалась, величественно кивнула ему, он что-то сказал, слов было не слышно, лишь почтительный тон… На ее лице не было улыбки, лишь вежливое внимание.

Леон, надеясь, что не совершил никакой вопиющей грубости, торопливо направился к двери, обогнул высокородную парочку и вышел наружу. Ветер, мягко ударивший его по лицу, принес запах гнили.

Сорейль ждала у входа, прячась от дождя под узким козырьком крыши, — ему вновь показалось, что она вот-вот растворится в наступивших сумерках.

— У тебя все в порядке? — спросил он, мучимый непонятным чувством вины. — Тебя хорошо устроили?

При звуках его голоса она вздрогнула, потом опустила глаза и тихо ответила:

— Благодарю, сударь.

— Если что-нибудь нужно…

— О нет, — ответила она торопливо, — мне ничего не нужно.

И попыталась было ускользнуть назад, в часовню, но он поймал ее за рукав.

— Ты что же, избегаешь меня? Разве я тебя чем-нибудь обидел?

— О, нет…

— Тогда почему?

— Мне надо идти, сударь. Госпожа Герсенда будет недовольна.

— Разве? Мне казалось, она велела тебе подождать здесь.

Она растерянно поглядела на него — в огромных глазах стояли слезы.

— Сорейль!

— Оставьте меня!

Она вырвала руку и метнулась обратно в часовню, недоуменно поглядел ей вслед и покачал головой.

— Слушай, — недовольно спросил Берг, — чем тебе девчонка не угодила? Зачем ты ее обидел?

— Да не хотел я ее обижать, — Леон досадливо поморщился. — Я не понимаю…

— Ты сплавил ее Герсенде… Дал ясно понять, что она тебе не пара… Теперь-то зачем ее преследовать?

— Я ее не преследую.

— Что ж она убежала вся в слезах?

— Откуда я знаю! Ты пристроил «жучок»?

— Собственноручно приколол на плащ лорду нашему Ансарду. Боюсь только, от этого будет немного пользы. Ансард ничего тут не решает.

— Пока не решает…

— Думаешь, он попробует вертеть дядюшкой через Герсенду? Брось, Леон, он не тянет на интригана. Слишком прямолинеен. Да и чего, собственно, он может добиваться? У Солера никогда не было военной мощи, сейчас тем более.

— И черт нас дернул связаться с нищим Солером. Вот с Ретрой и надо было завязывать контакты… Там и сейчас все спокойно.

— Равновесие сил, милый мой… — назидательно проговорил Берг, — равновесие сил.

Может, аналитики и правы — уж слишком могла обнаглеть и без того могущественная Ретра, заполучив поддержку неведомой Терры.

— Надо полагать, если его светлость все же решит отправиться в Ретру, он и нас с собой прихватит, — заметил Берг. — Мы ведь политический фактор. Послы союзной могущественной державы, личные друзья его светлости.

— То-то он из кожи лез, чтобы меня выручить…

— Забудь. Это всего лишь политика.

Леон поежился. По замку гулял ветер, яркие всадники на гобеленах потускнели, от тканей шел тяжелый дух плесени и мокрой шерсти. И что это они окна не стеклят?

— И как ты себя чувствуешь в роли пугала?

— Нам надо дожить до прибытия Второй Комплексной. Можно и пугалом потрудиться, если надо. Чем плохо, если Орсон будет относиться к нам с должным пиететом? У него, чай, своих шпионов на побережье хватает. Ну что нам может угрожать, Леон?

Ах, как внушительно выглядел причаливший к побережью около рыбацкой деревушки легкий корабль под золотистыми парусами (сплошь маскировка, пластик и синтетика, сборная коробка, неспособная выдержать ни одного серьезного шторма), как величественно сошли по сходням послы, одетые в шелка и бархат (крашеные анилиновыми красителями), как склонилась в поклоне, выстроившись в ряд, команда корабля (отбывающая Первая Комплексная, чья база расположилась на пустынном островке в дельте реки), какие торжественные были у них лица (все исподтишка скалили зубы) и с каким восторгом смотрел на прибывших крохотный дозорный отряд (крохотный, поскольку упомянутое побережье было пусто испокон веку), и Берг, величественно поведя рукой, сказал: «Проводите нас к вашему государю».

— А то, что Ганед-Основатель начинал с горсткой сподвижников… а стал правителем целой империи.

— По-твоему, — нахмурился Берг, — нам надо держаться Ансарда?

— Он именно на это и намекает… Ансард, я имею в ииду. А Эрмольд намекает, что надо держаться Ретры. Мы поставили не на ту лошадь, Берг…

— Погоди, — поморщился Берг, — погоди, не горячись… Ты же верно сказал — мы не связаны вассальной клятвой. Мы вольны выбирать, никто нас за это не осудит. Уж не Терра, во всяком случае. Посмотрим — еще есть время.

— У меня такое чувство, — горько сказал Леон, — что времени совсем нет.

Айльф проскользнул в дверь так бесшумно, что Леон вздрогнул.

— Что тебе? — недовольно сказал он.

— Сударь, — шепотом сказал юноша, — я хотел, чтобы вы глянули кое на что… Только…

— Да?

— Издали.

— Любопытство тебя погубит, — проворчал Леон, — ну что там еще?

— Это не здесь, — все так же тихо отозвался Айльф, — это в людской…

Леон пожал плечами.

— Ладно, пошли, если хочешь.

Берг, повернувшись к Айльфу спиной, прикрыл ладонью фон.

— Идите-идите, — проворчал он. — Я найду, чем заняться.

В людской было полутемно… как и повсюду… чадил и трещал один-единственный факел, укрепленный на медном кольце. В углу на матрасе спал мальчишка-конюший.

— Ну, и что? — сердито спросил Леон. Пол был холодный — это ощущалось даже сквозь подошвы мягких кожаных сапог.

— Возьмите факел, сударь… — по лицу Айльфа бродили темные тени. — Только не подходите близко.

Почему-то прикрывая рот и нос полой куртки, он подошел к матрасу и перевернул мальчишку на спину. Тот даже не проснулся.

Леон почувствовал, как холод поднимается все выше — теперь мурашки поползли по спине.

— Что? — тоже шепотом спросил он.

— На шее, сударь, — уныло сказал Айльф, — и под мышками… Будете смотреть?

— Нет, — сказал Леон, — не буду. Послушай… Ноги в руки, беги к амбассадору Бергу, скажи ему, Леон велел обработать тебя. Скажи, был у нас такой разговор. И не уходи, пока он не сделает тебе… наговор против заразы. Вообще никуда не уходи, слышишь!

— Леди Герсенда велела прийти попеть ей вечером.

— К леди Герсенде можно. Но учти — ты тут не был. Ничего не видел, ничего не слышал. Ясно?

— Чего тут не понять, сударь.

— Вот и молодец. Ступай.

Леон проводил взглядом своего дурного вестника. «Надеюсь, Берг сообразит вкатить ему антигистаминный препарат — помимо сыворотки… Черт его знает, как они реагируют на чужеродный белок…»

Он подождал еще немного, потом двинулся в покои маркграфа — коридор, лестница, еще коридор. Гвардеец на дверях…

— Доложите его светлости, — сказал он. — Дело срочное.

— Я ожидал этого, — спокойно произнес маркграф, — но не так быстро… Что побудило вас пойти в людскую, амбассадор Леон?

— Искал своего слугу, — Леон досадливо покачал головой, — а этой твари в людской-то и не было… болтался на кухне, чтоб ему пусто было…

— Он знает? — быстро спросил маркграф.

— Нет, ваша светлость…

Леон хотел сказать, что даже амбассадор Берг не знает, потом передумал.

— Вам не о чем тревожиться — никто ничего не узнает. От нас, во всяком случае.

— Хорошо, — задумчиво проговорил маркграф. — А вы-то сами не боитесь заразиться, мессир Леон?

— Нет, — честно сказал Леон, — лекари Терры — а они великие знахари — предвидели такую возможность.

— Вы заговорены?

— Против мора — да…

— Забавно, — пробормотал маркграф, — а я-то в эти заговоры не верил. Кто стоит на наружной двери? — обратился он к гвардейцу.

— Люди лорда Ансарда, ваша светлость.

— Очень хорошо. Позовите Варрена. А вы погодите минуту, амбассадор.

— Возьмешь двоих, — велел он появившемуся в дверях Варрену, — пусть вынесут это дерьмо за ворота, обольют маслом и сожгут… Потом… сам знаешь… Так что бери кого не жалко.

Варрен молча кивнул.

— И молчи пока. Ясно?

— Ясно, ваша светлость, — коротко ответил Варрен, коротко поклонился и вышел.

— Передайте амбассадору Бергу, что вам обоим предстоит сопровождать меня в Ретру… Выезжаем в полдень. А теперь, мессир Леон, мне нужно побыть одному.

«Жучок» работал неплохо, только слушать пока было особенно и нечего — плескалась вода в тазу для умывания, Ансард мурлыкал какую-то песенку… Отпустил слугу… Тут стало совсем тихо, тогда Берг и поднял взгляд. Сорейль стояла в дверях — она казалась бы бледным призраком, случайно забредшим сюда из фамильных казематов, если бы не укрепленные по бокам двери факелы, очерчивающие ее силуэт волной жидкого пламени… Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Берг мучительно пытался придумать, что бы такое сказать, чтобы не отпугнуть ее, но не успел — она скользнула в комнату, и точно так же, бесшумно, плавно, соскользнул с ее плеч плащ…

Сейчас в окне клубилась мокрая тьма, но днем он увидел бы угловую башню, а за ней — бурую взбаламученную реку и раскисшую дорогу… а не зеленые нивы с Дальней кромкой синих гор на горизонте, как из окна своей спальни в Ворлане.

Примас уже сидел в приемной — хрупкий, напряженный, зябко пряча руки в широкие рукава шерстяного балахона.

Слуги в комнате не было — лишь гвардеец, впустивший священника, дежурил у двери, и лорд Ансард сам плеснул себе из стоявшего на решетке жаровни сосуда в тяжелый серебряный кубок.

— Устраивайтесь поудобнее, ваше святейшество, — произнес Ансард, — вина?

Примас покачал головой.

— Я не очень хорошо понимаю, зачем вы меня пригласили.

— Я тут человек новый, — сказал Ансард, усаживаясь в кресло напротив примаса, — посторонний. А государственная политика — дело тонкое… Возможно, я чего-то не понимаю и нуждаюсь в мудрых наставлениях. Кубок в его руке вбирал красноватое пламя жаровни и оттого казался раскаленным.

— Похвальная скромность, — сухо сказал примас, — но почему бы вам не испросить совета у вашего дядюшки, его светлости?

— Ну, всегда имеет смысл знать по меньшей мере две точки зрения…

— Что ж… — неуверенно проговорил примас.

— Вот, например, герцог Орсон… по слухам, не слишком щедрый человек. И говорят, точит зубы на Солер. Пока мы были в силе…

— Может, он и не слишком щедрый, как вы говорите — возразил примас, — но, насколько я знаю, неглупый. Скупость имеет свои положительные стороны — как правило, торговать дешевле, чем воевать.

— Солер слаб. Что стоит герцогу, воспользовавшись моментом, взять его под свою руку?

— И получить голодную провинцию? Смуту и разбой — под самым боком? Тем более что Солер не так уж слаб. Во всяком случае, у него есть союзники…

— Верно, — медленно проговорил Ансард, — терранцы. Эти послы… Странные они, вам не кажется? До меня в Ворлан доходили самые разные слухи.

— Не кажется ли мне? Что именно? — удивился примас.

Ансард помедлил, вертя в руках кубок. Потом неуверенно произнес:

— Скажите… а вы не связываете нынешние… неприятности… с появлением послов? Когда они высадились на берег? В конце зимы? До тех пор Солер процветал…

— Чушь, — устало сказал примас, — кем вы их считаете? Ангелами смерти? Посланцами Темного? Мстителями?

— Это зависит, — заметил Ансард, — от того, кем они являются в действительности.

— Возможно, вам это покажется странным, сударь, — слабо усмехнулся примас, — но я не суеверен.

— Однако кое-какие печальные совпадения имеют место, вы не находите? Этот потоп… голод… Разве вас не тревожит, что люди, не выдержав всех испытаний, могут отвернуться от истинной веры?

Священник моргнул.

— Послушайте, сударь… Я тронут вашим участием, но моя паства — это еще и подданные его светлости. Он отвечает за их тела в той же мере, в коей я — за их души. Почему бы вам не поделиться своими тревогами с ним?

— На его месте я предоставил бы вам широкие полномочия.

— Но вы не на его месте, — сухо заметил примас. Какое-то время они молча смотрели друг на друга.

За окном шумел дождь — словно топот войска на марше. Пламя факела на стене трещало и чадило.

— Когда он был еще ребенком, — голос примаса смягчился, — я обучал его географии и истории. Не могу сказать, что он был блестящим учеником, но справедлив он был уже тогда и умел не поддаваться минутному порыву. Из него должен был получиться хороший правитель. И получился. Разумеется, он может ошибаться — как все мы. И мне жаль, коли он чем-то прогневал Двоих… Если это и впрямь так.

— Мне тоже, — коротко кивнул Ансард, закрывая тему, — и все же я хотел бы больше знать о терранцах. В чем мощь их государства? В оружии?

— Вообще-то они привезли с собой довольно странные вещи, — заметил примас, — частью непонятно, из чего они сделаны, а частью — для чего они нужны…

— А!

— Что поделать, человеческое любопытство — распространенный порок, — вздохнул примас, — и вполне естественный. Но, что бы это ни было, это не оружие. Они мирные люди и переговоры вели дружественные. Никаких угроз…

— Им и нет нужды. Имея за спиной сильную державу…

— Но очень далекую.

— Да. — Лорд Ансард поднялся, и потревоженное пламя метнулось вбок, заставив отпрыгнуть в сторону огромную темную тень. — Очень далекую. Благодарю вас за проявленное терпение, ваше святейшество. Прошу прощения, что отнял у вас время.

— Ничего, — устало ответил священник, — это всего лишь время.

Он тоже поднялся, но вместо того, чтобы направиться к двери, подошел к окну и выглянул наружу. Какое-то время он напряженно вглядывался во тьму, потом отпрянул и устало провел рукой по глазам, вытирая водяную пыль.

— У меня разрывается сердце, — буднично сказал он. — Ибо грядет нечто страшное. Доброй ночи, милорд.

— Да, — медленно отозвался Ансард, — доброй ночи.

Маркграфиня отложила в сторону вышивание. Слишком сумрачно для этого времени дня, в это время года…

— Мессир Леон говорил, ты умеешь развлекать людей.

— Такова моя профессия, госпожа, — ответил Айльф.

— Раньше порою бывало так весело, — вздохнула леди Герсенда, — особенно весною… В эту пору как раз отцветают деревья… лепестки кружатся на ветру… А теперь идет этот дождь, и сердце гложет тоска. Подай мне плащ, Сорейль. Тот, на меху. Мне холодно.

Девушка неслышной тенью скользнула из угла и, укутав плащом плечи своей госпожи, устроилась на крохотной скамеечке у ее ног.

— Раньше все было по-другому, — задумчиво продолжала леди Герсенда, — жизнь была полна, вечерами мы собирались в парадном зале, менестрели пели… Ты, говорят, учен музыке…

Окна были закрыты ставнями, камин протоплен древесным углем, чтобы прогнать сырость, но светильники горели скудно, и оттого казалось, что комната существует сама по себе, вне чередования дня и ночи.

Айльф вздохнул и, опустившись на одно колено, тронул струны крохотной лютни. Он ненавидел петь на пустой желудок.

— Прекрасная дама, за этот хрустальный фиал, за блеск его чудный и за благовония в нем я отдал торговцу доспехи свои и кинжал, а также в придачу наследный родительский дом; и ныне, как нищий, стою на коленях в пыли… Ах, выйди навстречу и жажду мою утоли.

— К чему благовония, если в саду у меня качаются алые розы, бутоны клоня…

К чему мне, о юноша, тот драгоценный хрусталь — светлее и ярче роса на колючих кустах.

— Прекрасная дама, вот этот парчовый наряд струится, как волны морские, и радует взгляд; я отдал торговцу борзую свою и коня — ах, выйди навстречу и только взгляни на меня!

— Ах, много прекрасней, чем этот парчовый наряд, в моем вертограде бежит со скалы водопад, и радуги в солнечном свете игра мне милей шитья золотого и всех драгоценных камней.

Вышивка упала с колен госпожи Герсенды, но она не заметила этого. «Да она, никак, плачет, — подумал Айльф, — вот уж точно, все бабы с придурью, и эта ничуть не лучше остальных. Не хочет видеть, что вокруг творится, люди вокруг мрут, точно мухи, а чуть ей споешь что-нибудь жалобное, она и пойдет рыдать».

— Прекрасная дама, я продал свой щит и копье, и ныне при мне только бедное сердце мое; никто не польстится на порченый этот товар — снедает его непрестанный и гибельный жар…

— Ах, сколько бы я ни искала в зеленом саду, дороже, чем сердце твое, ничего не найду! Войди же в калитку, где дремлет мой розовый куст и шмель золотистый горячих касается уст…

— Его светлость завтра отправляется в Ретру, — мечтательно проговорила маркграфиня. — Говорят, там красиво… И твои хозяева тоже едут?

— Полагаю, да, сударыня.

— А… лорд Ансард?

— Вам лучше знать, госпожа… Но, думаю, да… его воины теперь при маркграфе, нашем государе. А он при своих воинах.