16

Было уже почти одиннадцать, когда они вошли в Риверсайд-парк и направились к лодочному пруду. Широкоплечий лысый пропустил вперед спутника в черном плаще. Тот начал было:

– Осторожно...

Широкоплечий оборвал его по-английски:

– Лучше не привлекать к себе внимания.

– Как изволите. Но смотрите под ноги. Здесь очень темно.

– Не люблю встречаться в таких местах. Даже наши газеты пишут о преступности в американских парках.

– Назначал Сцилла. И место, и пароль. Ему нравятся парки.

– Очень глупо.

– Вам страшно?

– А тебя это забавляет?

– Да.

– Мы все испытывали страх, даже когда выигрывали. Те из нас, у кого были мозги, не переставали бояться. Как только забываешь о страхе, упускаешь мелочи, и тогда до могилы – два шага.

К пруду они подошли ровно в одиннадцать и направились по аллее, отсчитывая нужное число скамеек. Наконец в половине двенадцатого они сели на пустую скамью и уставились на Гудзон. Широкоплечий время от времени поглядывал по сторонам. Привычка. Вокруг деревья, кусты, тени. Никакого движения.

– Сколько времени? – спросил широкоплечий в четверть первого.

– Пятнадцать минут, – ответил «плащ». – Вы не взяли часы?

– Взял, часы у меня при себе, решил проверить, точно идут или нет.

Дряхлая старуха проковыляла мимо возле самой воды.

– Чего это она шатается в такое время? – сказал широкоплечий.

– Не думаю, что это старуха, – ответил «плащ». – Наверное, полицейский. Сейчас у них это в моде.

– Америка, – широкоплечий покачал головой.

Они молчали до тех пор, пока старуха не скрылась из вида.

– Время? – спросил широкоплечий.

– Двадцать пять минут.

– Сцилла опаздывает. Хочет потрепать мне нервы.

– Сцилла никогда не опаздывает, – послышалось за скамейкой.

Оба так и подскочили.

Голос Сциллы доносился из глубокой тени.

– Я смотрел и слушал, как у вас бурчит в животах от страха. И, надо сказать, мне было очень приятно.

– Выходи оттуда! – приказал широкоплечий.

– Не сказав пароля? – в голосе Сциллы прозвучало удивление. – Какое нарушение этикета! Где ваше уважение к традициям?

Широкоплечий сердито буркнул:

– Когда-то здесь купались. – Он указал рукой в сторону Гудзона. – А сейчас это опасно для жизни.

– Вы не поверите, – сказал Сцилла, – совершенно забыл, что мне положено ответить.

– Умереть можно и другим путем. Говори: «Умереть можно и другим путем». Но вот и все, теперь выходи.

– Ладно, но если я не тот, кого вы ждете, сами виноваты. – Сцилла вдруг возник как будто ниоткуда.

– Твое поведение не нравится мне, я хочу, чтобы... – широкоплечий не закончил.

Сцилла перебил его:

– Не вам говорить о моем поведении после того дерьма, что вы понаделали.

– Ты прекрасно знаешь причину.

– У нас были деловые отношения и только, а то, что вы творите, не имеет к делу никакого отношения.

– Вопрос стоял о доверии. – Широкоплечий сердито уставился на Сциллу. – Могу ли я тебе доверять?

– Вы никогда не доверяли, просто делали вид, а теперь еще и боитесь меня. Это ведь вы наняли Чена. Вы уже пытались убить меня, так что не стоит утруждать себя болтовней о доверии.

Широкоплечий смягчился.

– Естественно, я не могу тягаться с тобой, если уж Чен не смог... Я староват для выхода один на один. – Он замолчал и вытащил нож: болтать дальше не было смысла.

Чтобы увернуться от профессионального удара, много не нужно. Чтобы избежать хука Абдул-Джаббара, совсем ни к чему сбивать его с ног. Не нужно даже перехватывать его руку. Всего лишь тычка в локоть достаточно. «Плащ» на мгновение вцепился Сцилле в руку, только на один миг.

Сцилла подумал, что недостаточно внимания уделил «плащу». Тот и не думал тягаться со Сциллой, он лишь задержал его руку. Но этого мига было вполне достаточно. Сцилла вырвался, и его огромные руки попытались защитить живот. Но слишком поздно. Слишком поздно. Нож уже достиг своей цели.

А нож ли? Сциллу уже не раз резали ножом, но еще ни разу таким лезвием, которое с ужасающей быстротой глубоко входит в тело. Он был как кукла или фигура, слепленная из топленых сливок, а нож, или скальпель, или что там еще, зашел в него ниже пупка с такой легкостью и силой, что Сцилла только охнул и опустил руки в бессильном удивлении.

Потом сталь пошла вверх.

Сцилла никогда не подумал, что широкоплечий настолько силен: каким бы острым не было оружие, резать плоть и хрящи очень нелегко.

Сцилла истекал кровью.

Широкоплечий убивал его в полной тишине.

Сцилла начал оседать.

Широкоплечий отступил назад. Он хорошо знал смерть и вытащил лезвие. Сцилла не успел рухнуть на землю, а тот уже уходил с «плащом» прочь из парка, зная, что великан или мертв или вот-вот умрет.

– Нехорошо получилось, – сказал широкоплечий.

– Другого выхода не было, – успокоил его «плащ».

– Теперь все пойдет наперекосяк.

* * *

Сцилла лежал на земле. Он был знаком с анатомией достаточно хорошо, чтобы знать – с ним покончено. Смерти не избежать, осталось лишь выбрать – умирать у Гудзона или в другом месте.

Место было премерзкое: летом тут воняло, крысам, наверное, здесь вольготно, и от мысли, что твари доберутся до него, Сциллу передернуло. Держись на злости, приказал он себе. Злись, злость поможет еще немного протянуть. Усилием воли он заставил участки мозга сосредоточиться только на собственной тупости – позволить зайти себе за спину! Вот дойдет новость до Отдела: великого Сциллу прикончили старикан и мальчишка.

– Господи! – заорал Сцилла, и, пока ярость эхом отдавалась в нем, он приподнялся, встал на ноги. Руками обхватил свой живот и начал выбираться из парка. Будет тяжело. Может, и не получится. Нет. Все у него получится.

Он был Сцилла-скала, и надо оправдывать эпитет...

17

Бэйб зашагал из угла в угол.

Комната маленькая, ноги у него длинные – не успев начать, он останавливался и поворачивал обратно. Больше всего Бэйбу сейчас хотелось пробежать до пруда в парке, рвануть и посчитать, сколько кругов он сможет сделать вокруг пруда, прежде чем свалится на холодную сентябрьскую траву.

Бэйб остановился, посмотрел на часы. До полуночи оставалось недолго. Если Эльза и придет, то сейчас: скоро кончится сеанс в кинотеатре. Из ресторана она убежала в полдевятого, заказ был на семь тридцать, а все веселье длилось не больше часа.

Бэйб вытащил сумку Дока, сложил туда все его вещи – идиотский поступок, конечно. И нога его не ступит на порог! Бэйб чувствовал себя ослом, но, когда в ванной он увидел туалетные принадлежности Дока, его передернуло, он похватал все его вещи и запихал в эту чертову сумку.

Лучше, наверное, распаковать ее, решил он чуть позже.

Все равно просто так шагает туда-сюда. Он открыл сумку, уставился в нее. Я все вытащу и положу на место, но кое-как, чтобы он понял: я не простил ему, но зла на него не держу.

Бэйб знал, как будет вести себя Док: он-де всего-навсего таким образом заботился о младшем брате. Так он будет говорить. Это правда. Док всегда о нем заботился с тех пор, как умер Г. В. Ему было десять, Доку – двадцать, и все последующие годы Доку приходилось залечивать его юношеские травмы. Бэйб вытащил рубашки Дока, запихал их обратно в шкаф, схватил бутылки с чертовым бургундским и несессер и собрался было рассовать все по местам, как вдруг зазвонил телефон.

Бэйб бросился к нему, схватил трубку.

– Эльза?

– Он не спросил меня, люблю ли я тебя. Я ждала, но он так и не спросил.

– Эльза, послушай, ничего не произошло, понятно тебе?

Ее голос прозвучал глухо:

– Что мы будем делать, Том?

– Забудь, я сказал тебе, нам не нужно все это вспоминать.

– Я ходила в кино. Два сеанса подряд сидела и думала. Мы ничего не забудем, мы слышали все это оба, и все это было правдой. Только вот он так и не спросил, как я отношусь к тебе.

– Давай я заеду к тебе? Я на такси, мигом.

– Я соврала про свой возраст, потому что ты казался ребенком, моложе своих лет, и я не хотела испугать тебя. Я не сказала, что я немка, потому что Леви – еврейская фамилия, а сейчас еще многие евреи ненавидят нас. Мне было четыре года, когда Гитлер умер, но кое-кто считает, что блицкриг придумывали все немцы.

– Черт, да нет же, я не думаю так, давай подскочу к тебе.

– Подожди. Он не обо всем спросил. Я была замужем и разведена. Я чуть не выкрикнула ему это в лицо, перед тем как убежать. Его единственная ошибка была в том, что он не спросил меня, люблю я тебя или нет. Я ничего ему не говорила, когда он прикасался ко мне, и выдавливала улыбку: он ведь твой старший брат. У него такой же вид, как у всех ваших дельцов – процветающих, самоуверенных. Это – мое, весь вид его говорит, и то – мое тоже, у меня куча денег, так что все, что видят мои глаза, – мое, и ты – моя. Да и вино такое крепкое было. Я не хотела устраивать сцену, только бы понравиться ему, только бы он одобрил твой выбор, он ведь твой брат, и ты любишь его. Знаешь, я бы хотела вырвать сегодняшний день из календаря и сжечь его.

– Ничего не произошло! – прокричал Бэйб. – Я уже тысячу раз прошу тебя забыть это.

– Нет, такое не забудешь, оно всегда будет висеть над нами. Ты хочешь знать о моем муже?

– По правде говоря – нет, – солгал Бэйб. – Зачем мне знать о нем? Если бы я сказал тебе, что был женат, ты что, умерла бы от этого? Я не был женат, ничего такого, черт, но если тебе станет от этого легче, можешь рассказать, я не буду уши затыкать. Ты, наверное, была еще девчонкой, да? А он – мужлан, и ревнивый, и тупой. Ты была еще совсем ребенком и не поняла, какой он проходимец, а как только поняла, то положила всему конец, так?

Бэйб помолчал, ему становилось отчего-то смешно.

– Он, наверное, был толкателем ядра, – продолжал он. – Вы, колбасники, – великие спортсмены в легкой атлетике, и он, наверное, хрюкал от усилия. Если толкатель ядра – американец, то он говорит: «У-уф!», – бросая свою штуку, а вы, немцы, говорите: «А-ах!»

– Ты и вправду невозможный, – Эльза, не выдержав, рассмеялась.

Черт возьми, получилось!

– Бэйб...

Док стоял на пороге, обхватив себя руками.

Бэйб повесил трубку.

– Бэйб!!! – крикнув, Док протянул руки брату.

И его внутренности начали вываливаться на пол.

Док стал падать.

Бэйб подхватил его на лету, обнял обеими руками, прижал к себе изо всех сил, и скоро они оба будто плавали в крови. Док пытался шептать, Бэйб пытался услышать.

Прошло примерно пятьдесят секунд, прежде чем Док умер.

18

Легавые вели себя как-то странно. Но не сначала. И часу не прошло, как все вокруг пришло в движение.

Бэйб тихо сидел в углу. Может, они сначала вели себя странно, а он и не заметил.

Он тогда не заметил многого.

Он вызвал полицию. Пришли двое, очень быстро, а потом еще трое. Все пятеро переговорили друг с другом вполголоса. Бэйб не особо слушал тогда. Он просто тихонько сидел себе в кресле. Руки висели плетьми.

Он остался один. Последний. Когда-то их было четверо – мать, отец, Док и он. Мать погибла в автокатастрофе, когда ему было шесть лет, и Бэйб не помнил ее, видел только пару фотографий.

Но не автокатастрофа убила мать. Авария явилась воплощением людского зла – вот и врезался автомобиль, в котором она ехала. В дерево. Убило ее злословие, публичное унижение ее мужа, вот в чем было дело. Иногда Бэйб думал, что она вовсе и не погибла, а живет где-нибудь во Флориде вместе с Маккарти и Кеннеди. Если в стране случалась таинственная смерть, то всегда появлялись слухи, что человек этот вовсе не мертв, а живет во Флориде. Почему во Флориде, думал Бэйб, почему именно там? Кеннеди прозябает во Флориде, и Рузвельт, припертый к стене Сталиным и прочими красными, живет себе там спокойно, греется на солнышке. Иногда Бэйб размышлял о том, что это прекрасная тема для научной работы. Если ты немного параноик и любишь выяснять все до конца. Вот Бермудский треугольник, например. Просто здорово было бы написать об этом.

Отца он нашел точно так, как рассказывал Бизенталю. И хотя уже прошло пятнадцать лет, все еще, когда он хотел поучить себя, он восклицал в сердцах: «Ты сам виноват, сам! Если бы ты принес ему эту дурацкую бумагу, он бы этого не сделал, ты бы успел, ты бы спас ему жизнь!»

Когда он рассказывал Бизенталю об этом, он не раскрыл правду до конца. Ему было тогда всего десять лет, и он слышал, как Г. В. ходил, спотыкаясь, по спальне, шепча проклятия и иногда падая, и он испугался, что, если зайдет, отец ударит его. Не будь он трусом, отец бы не умер.

Док был в школе, когда прозвучал выстрел. Док всегда был рядом, если только не торчал в школе, где он блистал, не считая химии, которую ненавидел. Придя из школы и обнаружив отца мертвым, а Бэйба – в истерике, Док сказал: «Химия у нас была. И хотел же свинтить с этой мерзлятины. Если бы свинтил, он был бы жив».

Док обвинил в смерти отца себя, а Бэйб в это время думал: виноват я, и чертова бумага – тому доказательство.

Ничего не доставляло большего удовольствия, чем ясный и четкий спор. И оба брата сходились лоб в лоб, разбивая доводы один другого вдребезги. Да, хорошие у них бывали времена, орали друг на друга до хрипоты в то славное времечко, когда Бэйб пытался справиться со своим переходным возрастом. Больше споров не будет.

Бэйб бросил взгляд на простыню, которой легавые укрыли его брата. Определенно, под ней кто-то был, но где гарантии, что там именно Док? Бэйб редко думал о своей собственной смерти, но обычно в таких мыслях рядом всегда был Док, он и хоронил его. Док был большой и сильный и никогда не болел. Случись на западном побережье, в Калифорнии, эпидемия гриппа, Бэйб грипповал бы в своем Нью-Йорке на востоке. Если бы Бэйб умер, Док обо всем бы позаботился, и не было бы никаких проколов, все было бы гладко, в общем, так, как надо.

Легавые опять забубнили; главный из них сказал, что непохоже это на ограбление: бумажник не тронут. Мотив... Бэйб призадумался. Вот они о чем бубнят.

Главный пошарил в бумажнике Дока и заспешил к телефону. Вот тут-то, подумал Бэйб, и начались странные дела.

Они ни о чем его не спрашивали. Так, несколько вопросов. Бэйб старался отвечать им вразумительно, хотя это и было нелегко. Он кивал или качал головой, не привередничал; хотелось сказать, что сейчас ему не до разговоров, но полицейские все понимали, вопросы сокращались до минимума, и вопросы были простенькие.

Главный легавый бормотал в телефонную трубку. Что – Бэйб не мог толком расслышать. Нет, надо постараться расслышать, убеждал он себя. О твоем брате говорят, слушай.

Он не мог сосредоточиться, пока не услышал голос Эльзы в прихожей. Один из легавых загородил ей дорогу; Бэйб встал, подошел к двери, выдавил легавому: «Позвольте», – и вышел к Эльзе.

– Ты так неожиданно повесил трубку. Я не знала, что думать. Ждала, но ты не перезвонил. Я беспокоилась, вот и пришла.

– Док мертв, – сказал Бэйб. Ну вот, после стольких лет он выдал их секрет, сказал «Док», даже не осознав этого. Но теперь-то что. Для секрета нужны двое. – Мой брат мертв, убит.

Она не поверила. Покачала головой.

– Это так. Я ужасно устал, Эльза.

– Это точно?

Бэйб даже не заметил, как перешел на крик.

– Что точно?! Точно ли то, что он мой брат, или что он мертв? Да, и еще раз да!

– Извини, – сказала она, отступая назад. – Просто я беспокоилась о тебе. Я пойду.

Бэйб кивнул.

– Как такое могло случиться? Господи, какой ужасный город! Ограбление! Или машиной сбили?

– Нет, это мою мать – машиной.

Бэйб увидел смятение на ее прекрасном лице – и всего через полчаса после смерти брата рассмеялся. Совсем как женщина, о которой он слышал. У той в одночасье в двух, не связанных друг с другом, несчастных случаях в разных штатах погибли муж и сын. Муж умер первым, и она чуть не потеряла рассудок, а когда пришло известие о гибели сына, она заметила, что смеется. Нет, он не был ей безразличен. Просто иногда нужно рассмеяться, чтобы не съехала крыша.

Когда он захохотал, Эльза ужаснулась, и это его еще больше рассмешило, и он смеялся до тех пор, пока по ее лицу не стало ясно: она думает, что он свихнулся.

– Все в порядке, – сказал Бэйб.

Эльза кивнула.

– Я люблю тебя и буду любить потом, немного спустя, но не сейчас.

Эльза подошла к нему, тронула указательным пальцем сначала свои, потом его губы. Повернулась и заспешила вниз по лестнице.

Через пять минут появился первый тип в штатском.

Главный легавый подошел к нему с почтительным видом.

Бэйб смотрел на все это со своего насеста в углу.

Тип в штатском подошел к Доку, приподнял простыню, взглянул на лицо, кивнул. Подошел к телефону, набрал номер и забубнил что-то.

Будь внимателен, говорил себе Бэйб. Слушай. Он старался, но услышал от типа в штатском только «да, сэр», несколько раз «коммандер»[9]и ничего более. На том разговор и закончился. Бэйб удивился типу: лет около тридцати, в хорошей форме, но в глаза не бросается. Человек следит за собой, ничего особенного, один из многих.

Появился второй тип в штатском, этому около сорока, светлые волосы – слишком светлые для его профессии. Если не считать этой мелочи, его не отличишь от заурядного дельца.

Он встал на колени рядом с Доком и, в отличие от первого типа в штатском, который только взглянул на лицо, долго изучал его.

– Он, видимо, попал в засаду, коммандер, – сказал первый тип в штатском. Бэйб узнал его голос: тот, что говорил по телефону.

– Или он знал их, – возразил блондин. У него в голосе были неприятные властные нотки от чувства собственной правоты.

– Что делать моим парням? – спросил главный легавый.

– Можете идти, – разрешил блондин.

– Тогда мы заберем его, – сказал легавый.

Бэйб удивился, что блондин приказывает легавым.

– Врачей! – потребовал блондин.

– Я уже отдал распоряжение, – ответил другой в штатском. – Машина внизу, позвать их?

– Давайте.

Первый тип заспешил вниз по лестнице. Блондин окинул взглядом Бэйба и опять стал рассматривать Дока.

Дока понесли. Первый в штатском и двое санитаров. По их белой униформе трудно было понять, из какой они больницы.

Док покидает его.

Бэйб чувствовал, как внутри у него все обрывается.

– Мне подождать? – спросил черноволосый в штатском.

Блондин отрицательно покачал головой.

Первый тип ушел, закрыл дверь, теперь они остались вдвоем, Бэйб тупо смотрел в стену.

– Может, поговорим, не возражаешь? – сказал блондин.

Бэйб взглянул на него. Тот пододвинул к Бэйбу стул и уселся сам.

Бэйб пожал плечами. Он не захотел говорить с Эльзой, какого черта трепаться с этим наглым сукиным сыном?

– Я понимаю, насколько сейчас неподходящий момент...

– Совершенно верно, – оборвал его Бэйб.

– Я знаю, как близки вы были с братом...

– Да что вы говорите? Вы знаете? Откуда вам это знать, скажите, пожалуйста? Что вы вообще знаете?

– Нет-нет, извините. Просто я хотел понять что к чему.

– Что? Вообще какого черта? Чем вы там у себя командуете?

Блондин сразу пошел на попятную.

– Откуда вы знаете, что я командую чем-то?

– Тот тип в штатском назвал вас «коммандер», я слышал.

– О, это пустяки, флотское прошлое. Я был когда-то моряком, дослужился до коммандера, звание это вроде сенатора или вице-президента: даже в отставке их называют по-прежнему.

– Ерунда.

Повисло молчание. Потом этот тип сказал:

– О'кей, ты прав, не будем говорить ерунду. Слушай, у нас что-то не получается, а очень надо, чтобы получилось. Забудь про коммандера. Я объясню попозже. Меня зовут Питер Джанеуэй. – Он протянул руку и сверкнул улыбкой. – Но вообще-то друзья зовут меня Джейни.

Часть 3

Зуб