В заключение этой главы следует еще вкратце коснуться проблемы о соотношении между правом и государством (Ср. обзор теорий по данному вопросу у Шершеневича, "Общая теория права", 34.), хотя я должен признаться, что эта проблема всегда немного напоминала мне излюбленный детьми вопрос: что было раньше - курица или яйцо?
      Иеринг и так называемая позитивная школа юристов решительно подчиняют право государству. Иеринг определяет право, как "совокупность созданных государством принудительных норм" (R. v. Jhering. "Der Zweck im Recht". T. I, стр. 320 (2-е изд. 1884 г.). "Распространенное определение права гласит: право есть совокупность действующих в данном государстве принудительных норм. С моей точки зрения, определение это вполне правильно... Государство есть единственный источник права".). Это, конечно, совершенно расходится с идеями индивидуалистов о прирожденных и неотъемлемых правах человека. Но против взглядов Иеринга и его школы восстает большинство теоретиков права ХХ-го века, которые не без основания видят в них недопустимое упрощение вопроса. Недаром Иосиф Колер упрекал Иеринга в полном отсутствии {182} философского подхода к проблемам (Joseph Kohler. "Rechtsphilosophie und Universalrechtsgeschichte" B "Encyklopadie der Rechtswissenchaft", изд. 1915 г., т. 1, стр. 12-13. Еще дальше идет в упрощении этой проблемы Шершеневич. Он пытается отмахнуться от очевидного факта, что некоторые виды правовых норм, как нормы международного права, не являются созданием государственной власти, тем, что попросту отрицает за такими нормами характер правовых норм. ("Общая теория права", изд. 1924, стр. 300).). Из русских ученых, с резкими и даже пренебрежительными возражениями против позитивной школы выступил, как известно, Л. И. Петражицкий (Ср. его "Теорию права и государства", 2-е изд. СПБ., 1909-1910.).
      Леон Дюги во всех своих трудах посвящает много внимания доказательствам примата права - "la regle du droit" - над государством ("Необходимо, - говорит он, - принять постулат существования права, предшествующего государству и стоящего выше государства. Современное правосознание признает, что нормы права столь же обязательны для носителей государственной власти, как и для подчиненных им граждан. Действительно, можно до-лазать, что право имеет солидную базу помимо того, что оно создано государством; что право появилось раньше и стоит выше, чем государство, и что оно, как таковое, обязательно для государства" ("Traite du droit constitutionnel", 1911, т. i, стр. 7). "Право, - говорит Дюги в другом месте, - обязательно для монарха, для аристократической корпорации, для избранного всеобщим голосованием парламента, даже для непосредственно голосующего народа, так как, даже если решение принято народом единогласно, оно всё же остается выражением индивидуальных воль, которые подчинены праву. Но, в действительности, решение народа есть не более, чем решение большинства: поэтому невозможно достаточно настойчиво подчеркивать связанность такого решения нормой права. Это особенно важно в современных демократиях, которые склонны считать большинство всемогущим". ("L'Etat, le droit objective et la loi positive", 1901, стр. 261-262. Ср. также его "Le droit individuel, le droit social et la transformation de l'Etat", 1908, стр. 42-43).). Хотя Дюги постоянно подчеркивает строго реалистический характер своего миросозерцания и отгораживает себя от всякой метафизики, {183} это представление о всемогущей "норме права", которой государство и его органы, сами того не сознавая, подчиняются, носит какой-то мистический характер. Где формулирована эта норма, как узнать ее содержание? Можно ли требовать, чтобы правители и парламенты, имеющие неотложные практические задачи, подчинялись этому фантому?
      В демократических государствах законы должны соответствовать правосознанию народа или, по крайней мере, большинства народа. В этом можно видеть подчиненность государства праву. Но как уйти от факта, что в государствах авторитарных законы часто резко расходятся с народным правосознанием? Конечно, можно утешать себя заявлением, что такие законы "не являются правом". Но ведь они всё же применяются, иногда в течение десятилетий, как действующее право. Не следует забывать, что модное выражение "авторитарный" можно отнести ко всем абсолютным монархиям прошлых веков и даже к так-называемым демократиям древнего мира, в которых половина населения состояла из бесправных рабов. Неужели все эти исторические государства не были государствами и действующее в них право не должно считаться правом?
      С другой стороны, одно правосознание не в силах создать право. Чтобы стать действующим правом, право должно быть формулировано, объявлено ко всеобщему сведению и снабжено санкцией принуждения. Всё это немыслимо без государственного аппарата (С вопросом об отношении государства и права связан вопрос об отношении между правом и правосознанием. Иеринг крайне упрощает и эту проблему в своей формуле: "не правосознание порождает право, а право правосознание" (R. v. Jhering. "Der Zweck im Recht", Vorrede). Это очень характерное для немецкой психики заявление в переводе на язык практики означает: что начальство велит, то и входит в правосознание. Ср. специальную работу Max Rumelin. "Rechtsgefuhl und Rechtsbewusstsein", Tubingen, 1925.).
      {184} Наиболее здравый подход к проблеме соотношения государства и права, - как и к многим другим проблемам, - мы находим у Гирке. "Право и государство, - говорит он, - равноправны: право в такой же степени не является детищем государства, как государство не является его детищем" (Otto Gierke. "Grundbegriffe des Staatsrechts", Tubingen, 1874, 2-е изд. 1915 г., стр. 193.). "Государство и право восполняют друг друга. Право восполняет государство, так как только благодаря ему государственная власть становится властью правовой. Но и государство восполняет право, так как оно гарантирует его осуществление, придавая нормам права принудительную силу (Там же, стр. 176. Ср. его "Deutsches Privatrecht", T. I, стр. 118.).
      {185}
      СОЦИАЛЬНАЯ ИДЕЯ ПРАВА СОБСТВЕННОСТИ
      В индивидуалистической теории государства противостоят друг другу суверенитет личности, наделенной прирожденными и неотъемлемыми правами, и суверенитет государства. Точно так же в индивидуалистической концепции права собственности наблюдается столкновение двух исключающих друг друга суверенитетов - неограниченной власти собственника над своей вещью и абсолютной власти государства над всем, что находится в пределах его территории.
      В рамках индивидуалистической теории права трудно дать ответ на вопрос, которому из этих двух конкурирующих суверенитетов следует дать предпочтение. Характерным образчиком колебаний, на которые индивидуализм неминуемо обречен в этом вопросе, может служить 17-я статья французской Декларации прав человека и гражданина:
      "Так как собственность есть неприкосновенное и священное право, то никто не может быть лишен ее, разве бы этого явственно требовала общественная необходимость и притом лишь под условием справедливого и предварительного вознаграждения".
      В этой статье сначала провозглашается неприкосновенность собственности, т. е. суверенитет собственника; затем ее отчуждаемость, т. е. суверенитет государства; и, наконец, обязательная возмездность отчуждения, т. е. снова суверенитет собственника. Как упомянуто {186} выше, по мнению Дюги в этом столкновении суверенитетов одержал победу собственник: ведь обязательная возмездность отчуждения есть несомненное ограничение суверенитета государства. Но, с другой стороны, допустимо ли говорить о "неприкосновенности" собственности, если ее можно отнять у владельца, лишь только это найдут нужным чиновники?
      Традиционное понятие собственности коренится в римском dominium, этом самом абсолютном из частных прав (Приведем определения права собственности, даваемые в наиболее известных курсах римского права. "Правовая принадлежность вещи лицу, - говорит Виндшейд, - означает, что воля данного лица господствует над вещью во всех отношениях. Это проявляется в двояком направлении: 1) собственник может распоряжаться вещью по своему усмотрению и 2) никто другой не может распоряжаться ею помимо его воли". (Bernhard Windscheid. "Lehrbuch des Pandektenrechts", т. I, 167). Здесь характерны и абсолютный характер права собственности, и подчеркнуто волевой характер этой власти. Определение такого же характера дается и Дернбургом, хотя он был гораздо более, чем Виндшейд, восприимчив к потребностям новейшего экономического и социального развития. "Собственность, - говорит он, - предоставляет всяческую власть над вещью, какая только возможна в природе и в праве... Она предоставляет лицу полную и исключительную власть над вещью" (Heinrich Dernburg. "Pandekten", т. I, 192). Наконец, талантливейший из учеников и последователей Савиньи, Георг Фридрих Пухта, так определяет право собственности: "собственность означает полное подчинение вещи. Она есть наиболее совершенное из прав, как по своему объекту, который всецело подчинен человеческой воле, так и по своему объему, так как оно подчиняет объект во всех предусмотренных правом отношениях" (G F. Puchta. "Cursus der Institutionen", т. II, 231). Как мы видим, корифеи науки римского права как бы старались превзойти друг друга, выдвигая и подчеркивая абсолютный характер права собственности.). Однако, за последние десятилетия и в эту твердыню индивидуализма стали просачиваться социальные принципы. Нынешняя теория права и большинство современных законодательств уже весьма далеки от {187} римского понятия права собственности, как неограниченной власти лица над вещью, - "права пользования и злоупотребления" ("jus utendi et abutendi"),
      Среди теоретиков права главная заслуга в этом сдвиге правосознания принадлежит немецким ученым XIX века, которые принадлежали к школе "германистов". Они первые услышали зов времени и попытались подвести идеологический фундамент под новое понятие права собственности. Во второй половине XIX века история науки частного права в Германии проходила под знаком борьбы двух школ - романистов и германистов. Глава романистов, Ф. К. Савиньи (Савиньи был истинным королем науки гражданского права в первой половине XIX века. По своей объективности и мастерству, он занимал в мире юриспруденции примерно такое же положение, какое занимал в изящной литературе Гёте. Но, как правильно указывает Г. Канторович, идеи Савиньи оказались в большинстве бесплодными для дальнейшего развития права (см. Hermann Kantorowicz. "Was ist uns Savigny ?", 1912). Следует отметить, что и в области политики романисты в большинстве принадлежали к консервативным или реакционным партиям. Сам Савиньи был прусским "министром законодательства" перед революцией 1848 года, но король Фридрих-Вильгельм IV был вынужден уволить его после "мартовских дней". В противоположность романистам, ученые германисты были в большинстве в либеральном лагере. Гирке отмечает, что многие из них стали членами Франкфуртского парламента 1848-1849 гг. (Gierke. "Die historische Rechtsschule und die Germanisten", Берлин 1903, стр. 25).), мог еще игнорировать германистов, и даже его преемники, как Иеринг и Виндшейд, едва удостаивали их серьезной полемики. Однако, теперь уже не подлежит сомнению, что и в теории и в законодательствах конечная победа осталась за школой германистов. Современные законодательства, регулируя право собственности, идут не по стопам Савиньи и Виндшейда, а близко следуют тем принципам, которые впервые провозгласили ученые школы германистов и, в частности, величайший представитель этой школы, Отто Гирке.
      {188} В 1889 году Гирке выступил с докладом Социальная задача частного права (Otto Gierke. "Die Soziale Aufgabe des Privatrechts", Берлин, 1889. Этот доклад Гирке был одним из многочисленных протестов против опубликованного незадолго перед тем первого проекта Германского гражданского уложения (который другой германист, Феликс Дан, иронически называет "проектом римского гражданского уложения для Германской Империи"; см. Felix Dahn. "Uber den Begriff des Rechts", Leipzig, 1895, стр. 10). Но значение работы Гирке для науки права идет гораздо дальше этой непосредственной цели. Правильную оценку значения Гирке для современной науки дает в своих, цитированных выше, статьях Г. Д. Гурвич.), который может считаться манифестом нового учения о собственности.
      "Для современного сознания, - говорит в своем докладе Гирке, - не существует власти, не связанной с обязанностями. И частное право исходит из принципа: нет права без обязанности" (Ук. соч., стр. 17 ("Kein Recht ohne Pflicht").).
      Этот руководящий принцип проник в новейшую конструкцию даже самого абсолютного из прав - права частной собственности. Связанность права с социальным долгом находит здесь свое негативное выражение в запрете злоупотребления собственностью, т. е. пользования ею во вред другим. Но эта связанность права с обязанностью все более проявляется и в положительной форме, а именно в признании собственника обязанным использовать свою вещь достаточно интенсивно в социально полезном направлении (Ук. соч., стр. 19.). По мнению Гирке, этим принципом должно быть особенно проникнуто право земельной собственности.
      "Признать, - восклицает он, - что человек может владеть куском нашей планеты таким же {189} порядком, как он владеет своим зонтиком или кредитным билетом, есть антикультурный абсурд" (Ук. соч., стр. 21.).
      С этой точки зрения, Гирке резко критикует первый проект Германского Гражданского уложения, который в большинстве вопросов стоял на старой романистической позиции и провозглашал абсолютный характер права собственности. Он особенно протестует против 849 проекта, провозглашавшего права земельного собственника на всё воздушное пространство над принадлежащим ему участком земли и на ее недра.
      "Что за самоуверенное, противоречащее всем потребностям жизни и всему житейскому опыту представление!-говорит по этому поводу Гирке.- Наша планета оказывается поделенной на участки вплоть до находящейся в ее центре огненной лавы и вместе с окружающей ее мировой атмосферой. Владелец участка на Альпийских горах, узнав, что вновь построенный туннель проходит под его пастбищем, может запретить движение под частью туннеля. Если телефонная проволока проходит через уголок моего участка земли, я вправе ее перерезать. Воздухоплаватель должен получить разрешение от владельца земель, через которые он пролетает. Кто не является землевладельцем, тот, в сущности, не может законно дышать воздухом без чьего-либо соизволения. Это не только несоциальное, это антисоциальное право! Именно те, кто желает блага земельным собственникам, должны решительно подчеркивать, что частная собственность на землю есть не всепоглощающая личная власть, но лишь ограниченное право пользования данной частью государственной территории" (Ук. соч., стр. 22.).
      {190} Приведенные цитаты показывают, что Гирке уже в 1889 году в значительной степени предвосхитил идеи, которые четверть века спустя с исключительным блеском развил Леон Дюги в своих публичных лекциях, затем изданных в виде книги под заглавием "Общие видоизменения частного права со времен Кодекса Наполеона" (Leon Duguit. "Les transformations generales du droit prive depuis le Code Napoleon", Paris, 1912.). В этой работе Дюги дает превосходный анализ новейшей эволюции основных понятий гражданского права автономии воли, договора, гражданской ответственности и собственности.
      Особенно интересна его конструкция права собственности, которая завоевала этой книге большую популярность во всем мире, в частности в дореволюционной России (Мне известны два перевода этой книги на русский язык, которые, однако, не могли быть напечатаны из-за условий военного времени. В русском переводе вышла также брошюра другого французского юриста, М. Ориу, посвященная полемике против Дюги. См. М. Ориу, 1. "Идеи Дюги". II. "Два реализма", перевод под редакцией С. Покровского, Ярославль, 1914. Первая часть этой брошюры посвящена критике утверждений Дюги о том, что государство не является юридическим лицом (я не касался этого вопроса в настоящем этюде), а вторая - критике книги Дюги "Общие видоизменения частного права". В этой последней части Ориу настаивает на том, что выводы, делаемые Дюги из новейшей эволюции гражданского права, "преувеличены" (стр. 35-37). Однако, эволюция права собственности и других гражданских прав за четыре десятилетия, протекшие после появления этюда Ориу, с очевидностью показывают, что Дюги вполне правильно наметил основные тенденции развития частного права.).
      "В прежние времена думали, - говорит Дюги, - что индивидуальное присвоение богатств защищается в личных интересах собственника, как одно из его прирожденных и неотъемлемых прав. Но современное правосознание решительно отошло от такого понимания собственности. В настоящее время мы отчетливо сознаем, {191} что индивидуум есть не цель, а средство, что личность - колесо в обширном механизме общества и что смысл существования каждого из нас - в исполнении уделенной ему функции в коллективной общественной работе" ("Transformations generales du droit prive", стр. 156-157. Эта фраза, вероятно, приведет в ужас многих поклонников индивидуалистической идеологии.). Так же как свобода в современном понимании есть лишь обязанность личности употреблять свои физические, моральные и умственные силы на пользу общую, так и право собственности есть ничто иное, как обязанность всемерного социально-полезного использования принадлежащей собственнику вещи.
      "Какой экономической потребности, - спрашивает Дюги, - отвечает юридический институт собственности? Эта потребность просто и ясно выявляется во всяком обществе: она состоит в приурочении определенных вещей к определенным - индивидуальным или коллективным - целям, из чего вытекает необходимость гарантировать и охранять это приурочение" (Ук. соч., стр. 150.).
      Владелец имущества имеет определенную социальную функцию, которую он один может исполнить: он обязан путем интенсивного использования своего имущества способствовать общему благосостоянию. Каждый собственник обязан, выполнить это свое социальное назначение, и его право на имущество должно защищаться лишь постольку, поскольку он его выполняет.
      Таким образом, по мнению Дюги, сущность частного права собственности - в приурочении имуществ к служению определенным хозяйственным целям, в первую очередь - в обеспечении постоянной, интенсивной и правильной эксплуатации этих имуществ. По опыту {192} тысячелетий, бесхозяйная коммуна неизбежно приводит к нерациональному и крайне не интенсивному использованию благ природы. Для обеспечения надлежащей хозяйственной эксплуатации вещей необходимо их закрепление за отдельными, лично заинтересованными в таком их использовании владельцами. Ради этой цели, и только ради нее, это индивидуальное закрепление имуществ получает твердую правовую гарантию в форме права частной собственности.
      Земельный участок закрепляется за частным владельцем для того, чтобы он занимался его возделыванием; частная собственность на строения закрепляется за их хозяевами для того, чтобы они сдавали в них помещения для жилья и других надобностей; фабрика признается частной собственностью для того, чтобы на ней велось интенсивное и рациональное производство. Использование вещи - цель; ее правовая закрепленность за личностью собственника - только средство ("Владелец имущества, - говорит Дюги, - именно потому, что он владеет этим имуществом, может выполнить определенную функцию, которую он один может исполнить. Только он может увеличить общее благосостояние, используя то имущество, которым он владеет. Поэтому он социально обязан выполнить данную миссию, и его право пользуется социальной охраной только при условии, если он ее выполняет" (ук. соч., стр. 157). Эту новейшую эволюцию понятия собственности отмечает уже Антон Менгер. Он указывает, что в настоящее время, в результате правового развития последних трех столетий, право собственности уже только весьма отдаленно напоминает свой римский прообраз. Многообразными предписаниями полевой, лесной, горной, промысловой, водной, дорожной, санитарной, строительной и пожарной полиций осуществление правомочий собственника подчинено контролю государства. С другой стороны, экономический результат права собственности для хозяина во всё возрастающей степени ограничивается налоговой политикой государства. Таким образом, в отношении важнейших видов имуществ собственник и в настоящее время занимает лишь скромное положение управителя. (A. Menger. "Neue Staatslehre", Jena, 1903, стр. 99-101).).
      {193} Обычно и индивидуальный собственник и общественный коллектив в равной мере заинтересованы в интенсивной эксплуатации имуществ. Личное обогащение, к которому так стремится большинство людей, есть существенный фактор и предпосылка подъема общего благосостояния. Этим объясняется, что в прежние времена законодатели ограничивались тем, что всеми гарантиями стремились обеспечить власть лица над вещью: они исходили из того, что при таких условиях частный собственник наилучшим образом использует вещь в своих собственных, а вместе с тем и в общих интересах. Так создалось римское dominium.
      Но при нынешней сложности общественной жизни и переплетенности хозяйственных интересов, на первый план должен выступить уже не личный интерес собственника, а момент социальной пользы. Необходимо обеспечить, чтобы при неизбежных конфликтах между частным и общим интересом уступал интерес частный. Отсюда повсеместно наблюдаемое развитие законодательства по ограничению прав частных собственников и по контролю над использованием этих прав.
      Так на наших глазах произошла метаморфоза понятия права частной собственности. Оно перестало быть абсолютной правовой властью лица над вещью, как его определяют учебники римского права, и превратилось в правовую гарантию социально-полезной эксплуатации имуществ. "Право собственности перестало быть субъективным правом собственника; оно превратилось в социальную функцию владельца имущества" (Leon Duguit, ук. соч., предисловие.).
      Одним из главных стимулов в этой эволюции было распространение идей социализма. "Подобно тому, - говорит Густав Радбрух, - как ересь всегда вызывает апологетику и тем самым содействует прогрессу догматики, лишь социализм побудил науку гражданского {194} права к размышлениям над своими основными принципами, - побудил, главным образом, тем, что стал оспаривать право собственности и гражданское право вообще" (Gustav Radbruch. "Einfuhrung in die Rechtswissenschaft", Лейпциг, 1910, стр. 35.).
      Эволюция права происходит не только в форме замены одних законов другими, но также в виде неудержимого процесса внутреннего преобразования правовых институтов под влиянием новых условий и новых идей. Если применить к этому явлению модный термин, взятый из другой области, то можно говорить об "юридической семантике".
      "Положительные законы и кодексы, - говорит Дюги, - могут оставаться в силе в своих окостенелых текстах. Но они теряют прежнее значение, когда силою вещей, под давлением фактов и практических потребностей, непрерывно возникают новые юридические институты. Текст закона неизменен, но он потерял всякую силу и всякое значение; или же путем тонких и искусных толкований ему дают смысл и возможности применения, о которых и не подозревал законодатель, когда он формулировал закон" (Ук. соч., стр. 3-4.).
      Такому внутреннему преобразованию подверглось гражданское право Франции, несмотря на то, что до сих пор остается в силе Кодекс Наполеона, изданный еще в 1804 году (Ук. соч., стр. 5-6.). Индивидуалистическая система права, которая воодушевляла авторов этого кодекса в такой же мере, как авторов Декларации прав человека и гражданина, неудержимо уступает свое место социальной концепции гражданских, также как и публичных прав (Ук. соч., стр. 8-9.).
      {195} За сорок лет, прошедших со времени издания книги Дюги, указанная им эволюция частного права всё отчетливее проявляется уже и в законодательных актах. Так, например, в Веймарской конституции 1919 года мы находим декларативные заявления, которые мы напрасно стали бы искать в декларациях прав XVIII и XIX веков:
      Ст. 153. Собственность обязывает. Пользование ею должно в то же время быть служением общему благу.
      Ст. 155. Возделывание и использование земли есть обязанность землевладельца перед обществом (Текст этой статьи буквально повторен в новейшей Западно-германской конституции от 23 мая 1949 г. (ст. 14 п. 2 Основного закона Германской Союзной Республики).).
      Интересный комментарий к приведенной статье 153 дал самый выдающийся германский цивилист эпохи 1914-1933 годов, бывший профессор Берлинского университета Мартин Вольф. Приветствуя эту статью конституции, он отмечает, что она является прямым отзвуком учений Гирке и других германистов (См. его статью "Reichsverfassung und Eigentum" в Festgabe fur Kahl, 1923. Вольф пишет, что отрадно "увидеть краткую чеканную фразу "Собственность обязывает" среди конституционных основных прав". Он отмечает, что эта декларативная статья дает судьям возможность не допускать ссылок на неприкосновенность права собственности в оправдание злоупотребления ею. Так же как самый глубокий германский государствовед, Еллинек, Мартин Вольф - еврей. После прихода к власти Гитлера, он лишился кафедры в Берлинском университете и в настоящее время состоит профессором частного международного права в Оксфорде.).
      В наше время законодатель лишь изредка считает нужным прямо понуждать собственника к эксплуатации своего имущества. Но в таких законах обычно нет особой надобности, так как собственный интерес владельцев является достаточной гарантией того, что принадлежащие {196} им имущества не останутся без употребления. Однако, все новейшие законодательства уже содержат различные предписания, которые являются своего рода косвенными понуждениями, направленными к той же цели. Так, например, налоговые законы обычно оказывают преимущество собственнику, активно эксплуатирующему свое имущество, пред владельцем, который из спекулятивных или иных целей держит имущество без употребления и лишь препятствует его переходу в руки другого собственника, могущего использовать его более интенсивно. Такую цель преследует, например, усиленное налоговое обложение "незаработанного прироста ценности имуществ" (налог на unearned incriment в Англии, Wertzuwachssteuer в Германии). Самым действительным способом ограничения незаработанного обогащения является существующий теперь почти во всех странах прогрессивный налог на наследства. В Америке в некоторых штатах наследникам миллионеров приходится отдавать казне до 80 % суммы наследства. Высокие наследственные пошлины способствуют раздроблению крупных состояний, и в то же время высокий подоходный налог затрудняет их накопление. В Америке больше нет "миллиардеров". Есть несколько акционерных предприятий, активы которых достигают миллиардов долларов, но главная масса акций этих предприятий принадлежит мелким и средним акционерам. По последним данным, опубликованным вашингтонским Институтом имени Брукингса, число индивидуальных владельцев акций существующих в Соединенных Штатах акционерных компаний достигает громадной цифры 6.500.000.
      Наряду с этим, действующие законодательства издавна содержат нормы, обязывающие собственников допускать использование своего имущества другими лицами, если такое использование в интересах общества. Примерами таких норм являются правила о принудительном отчуждении земель для надобностей железных {197} дорог, шоссейных путей и т. д. и различные постановления горного, автомобильного и авиационного права. Наконец, разного рода воспрещения, с которыми законодатель обращается к собственнику, например, различные предписания соседского права и т. п., исходят из того же принципа. Либералы-манчестерцы бессильны бороться с этой законодательной тенденцией нашего времени, а идеологи индивидуалистической системы права бессильны ее объяснить.
      Эти законодательные нормы, число которых повсеместно возрастает, исходят из молчаливого признания принципа, что собственник обязан давать своей вещи социально-полезное употребление, и что правовая защита предоставляется ему лишь под условием, что эта обязанность будет им осуществлена. Конкретные применения этого принципа то усиливаются, то ослабляются под влиянием условий места и времени (Было бы нетрудно привести этому много примеров из законодательств разных стран, но я не хочу загромождать эту статью матерьялом, имеющим интерес только для специалистов.). Но задача теории права (или, как некоторые предпочитают говорить, "политики права") - в том, чтобы формулировать этот принцип в общей форме.
      Подтверждение данной теории можно найти и в другом факте новейшей эволюции права. Если центром тяжести в институте частной собственности является уже не субъект и его власть над вещью, а ее полезное употребление, то личность собственника перестает быть необходимым элементом этого института. Действительно, наше время знает "бессубъектную собственность". Таковы капиталы, не имеющие собственника, но приуроченные к определенным целям, как, например, столь распространенные в Соединенных Штатах "фонды" для выдачи различных наград и субсидий. Такие имущества не имеют собственников. Говорить о том, что собственником {198} их является фонд, учрежденный для заведования ими, значит допускать фикцию: фонд есть лишь техническая организация для распределения данных капиталов и доходов. Индивидуалистическая теория права бессильна дать юридическую конструкцию "бессубъектной собственности", но социальная теория без всякой натяжки выводит ее из того, что исполнение требуемой от данного имущества социальной функции может быть обеспечено и без приурочения его к определенному лицу. В этих случаях мы имеем дело с безличной собственностью, прямо приуроченной к служению определенной цели (Ук. соч., стр. 171. В этом пункте учение Дюги сходится с теорией оригинального немецкого ученого, о котором он не упоминает, - романиста середины XIX века Алоиза Бринца. В своем курсе пандектного права Бринц конструирует понятие юридических лиц, как "целевых имуществ" (Zweckvermogen), т. е. "имуществ, которые принадлежат не кому-то, а чему-то", - pertinent non ad aliquem, sed ad aliquid, - и всецело приурочены к определенному назначению (см. Alois Brinz. "Pandekten", т. l).).
      Полуодобрительные ссылки на учение Дюги о праве собственности, как социальной функции, можно встретить в мотивах к первой редакции проекта Гражданского Кодекса РСФСР. Эта необычная любезность в отношении к представителю буржуазной науки объясняется тем, что в начальную эпоху советского режима в Народном Комиссариате Юстиции работали люди, получившие образование в русских университетах накануне революции. В этой среде, как уже упомянуто, работы Дюги пользовались большим успехом. В дальнейших изданиях Гражданского кодекса РСФСР все ссылки на Дюги тщательно вычищены.