Глава 12

Эти существа, спускаясь по холму к Майклу, казалось, кружились в танце среди деревьев. Двигаясь проворно и грациозно, сутулые фигуры в длинных пальто выглядели несколько гротескно. Ни предательски крутой склон холма, ни густота лесной чащи не сказывались на их легкой поступи. Несмотря на сумрак здешних лесов, их черные глаза необъяснимым образом мерцали, как полированное черное дерево, или, скорее, горячая смола. Майклу вдруг почудилось, что один лишь взгляд этих глаз может засосать его, как зыбучий песок.

Инстинкт подсказывал ему, что нужно бежать, но он на несколько мгновений оцепенел под взглядом этих глаз. Их лица были настолько нереальными — отвратительно искаженные маски, — что мир вдруг предстал перед ним в виде сцены из какой-то извращенной греческой трагедии.

Майкл насчитал всего девять фигур. Приближаясь к нему, они замедлили шаг и, как любопытные птицы, наклонили головы, чтобы его рассмотреть. В этих взглядах было что-то пугающее. Одно из существ привлекло его внимание чем-то вроде затейливого танца. Оно почти плыло по холму вниз, прячась за деревьями и снова появляясь, словно разыгрывало перед Майклом спектакль.

Они были футах в двадцати от него, когда он отступил назад и поскользнулся на пропитанных влагой листьях. Звук собственных шагов, звук падения тела на землю довели до его ума одно подсознательное наблюдение, которое ему никак не удавалось воспринять рассудком.

Они не производили никакого шума.

Их шаги по мокрым листьям, устилающим землю, были беззвучными. Земля не замечала их поступи. И все же Майкл не сомневался, что у них есть масса и плотность. Они не были привидениями, но не были и природными существами.

И они плыли прямо к нему.

«Убирайтесь отсюда!» — мысленно закричал он в панике, подстегнувшей его наконец к действиям. Они каким-то образом завладели его рассудком, отчего мысли у него путались. Затуманенное сознание вернуло его к той ночи, когда они ехали домой с маскарада, и он вновь вспомнил, как себя чувствовал тогда.

Теперь он понимал, что никто его на маскараде не опаивал. Он действительно ощущал сонливость и был словно под кайфом, но только после того, как подобрал Скутер. Когда он начал терять ориентацию и перестал собой владеть и позже, когда вырубился… это, так или иначе, сделали они.

Теперь, сознавая это, он стал сопротивляться. Покачав головой, он стиснул зубы и заставил себя двигаться. Сделал еще два шага назад и, пытаясь определить расстояние до дороги, поскользнулся на мокрых листьях и упал. Вытянув руку, он быстро схватился за ближайшую ветку и оглянулся назад. Уродливые женщины медлили, стоя на холме, обратив к нему вытянутые аморфные лица и смоляные глаза. Ближайшая была от него едва ли в полудюжине футов. Сердце Майкла бешено колотилось в груди, причиняя боль. Если что-то и осталось от их гипнотического воздействия, то это были лишь крохи.

— О-о… о-о, черт, — прошептал он, почти не сознавая, что губы его шевелятся.

Бесшумно, плавно двигаясь, они обступили его.

Нет. Он попытался встать, но не мог обрести точку опоры. Деревья здесь росли реже, а листья были еще мокрее. Он снова поскользнулся, ударившись коленом о камень. От пронзившей его острой боли сознание прояснилось окончательно. Теперь существа не казались ему сверхъестественными. Они были более реальными, чем что-либо, виденное им до сих пор.

А потом на его руках и плечах сомкнулись их пальцы, тонкие, как концы ветвей, и пригнули его к земле. Майкл закричал, но рот ему зажала холодная ладонь. Одна из женщин встала перед ним, а две другие держали его, не давая подняться с колен. Она, но Майклу трудно было думать об этом существе как о женщине. Нет, оно уставилось ему в глаза своими черными гляделками, в которых не выразилось ни единого чувства, ни вопроса — ничего.

Существо вытянуло палец, прикоснулось к середине его лба, а потом протолкнуло палец через его кожу и кости, не нарушая ни того, ни другого. Плоть этого существа прошла через его плоть, словно оно — призрак, но Майкл знал, что это не так. Создавалось впечатление, будто оно заполняет пространство между атомами его тела, подобно воде, которую впитывает губка.

Майкл вздрогнул; его руки и ноги конвульсивно задергались. Он почувствовал, как другие руки тоже начали проникать в его тело — через одежду и кожу. Его захлестнул ужас; в беззвучном вопле открылся рот, в глазах закипели слезы.

И опять кто-то вложил не принадлежащие ему слова в его уста.

«Тебя предупреждали, — молвило существо его голосом. — Ты принес Джиллиан несчастье. Однажды нас могло бы привлечь к ней ее счастье, а вместо этого нас привела к ней твоя глупость. Но ты по-прежнему не желаешь остаться в стороне. Что же с тобой сделать ? Мы голодаем, назойливый человек, и не позволим тебе вмешиваться».

Майкл сопротивлялся. Его мышцы затвердели, их свело судорогой от насилия со стороны одного из этих монстров. Он попытался крепко сжать челюсти, но существо использовало его как куклу, вещая через него. Майкл презрительно скривил губы и прищурил глаза, выражая таким образом свое неповиновение. По крайней мере, существо управляло им не полностью.

В его сознании промелькнули тысячи образов Джиллиан. Жизненно важные моменты — как они занимались любовью на крыше библиотеки, как он смотрел на нее, идущую к нему навстречу по проходу в церкви, как не мог отважиться пригласить ее на обед в тот первый день — и сотни других, менее значительных эпизодов. Джилли спит в постели подле него, рыдает в полутемном театре, хохочет над какой-то его дурацкой шуткой. Вспоминались и менее приятные картины. Джиллиан вытаскивает из кармана трусики. Ругает его, плюет ему в лицо, кричит, чтобы он убирался из дома.

Майкл чувствовал, как сердце сжимается от жгучей боли. Он совершенно одинок. Хотя палец этой твари все еще был погружен в его череп, он заставил мышцы подчиниться воле и медленно покачал головой, с ухмылкой взглянув в глаза твари.

— Что вы сделали с моей женой? — прорычал он. Другие существа вздрогнули и подались назад. От ветерка над головой заколыхались ветви. Бесформенная женщина — та, что глубоко проникла пальцами в тело Майкла, — теперь застыла неподвижно, только слегка подергиваясь. Они были связаны этим прикосновением, созданной между ними цепью. Майкл задрожал, словно через него пропустили электрический ток. Он по-прежнему был не в состоянии управлять собственными мышцами, но ему удалось процедить через стиснутые зубы несколько слов.

— Джиллиан! Что вы с ней сделали? «Джиллиан», — снова произнес он, но на самом деле не сказал ни слова. Имя жены слетело с его губ, но говорил не он, а уродливое существо.

Смоляные глаза-впадины раскрылись еще шире.

Потом Майкл перестал что-либо видеть. Его рассудок — все его чувства — оказались под властью не просто образов, но воспоминаний, картин прожитой жизни. Эпизодов из детства, мгновений невинности и блаженства.

Но то не были эпизоды из его детства.

Они принадлежали Джиллиан.

Его сознание разрывалось надвое. Одна часть рассудка погрузилась в ужас того, что эти существа совершали над ним, в реальность их существования. Но эта часть разума почти полностью затемнялась другой той частью, которая стала сознанием Джиллиан. Джиллиан на первом причастии, одетая в нарядное белое платье, очень напоминающее свадебное. Отец говорит ей, что она очень красивая. Сложив ладони на груди и выпрямившись, она идет по проходу в церкви. Сколько раз она здесь бывала, но сегодня храм кажется таким огромным и величественным. Вдруг она замечает, что идет не в ногу с другими девочками. Тихонько фыркнув, она ускоряет шаг.

Она со смехом бросает снежки в Ханну. Лицо младшей сестры покраснело от холода и смеха; сестры знают, что к их приходу мама приготовит им горячее какао.

Седьмой класс; она танцует, и сердце ее трепещет. Звучит старая мелодия — из тех, что любят ее родители. Но это не имеет значения, потому что ее приглашает Билли Маркус — самый симпатичный паренек из класса, ее кумир с самого детского сада. Он немного смущен и нерешителен, и, хотя словами всего не выразить, в этом есть что-то чудесное. И она взволнована.

Они с отцом и Ханной строят песчаные замки в Огунките.

Они сидят на заднем крыльце, лакомясь домашними шоколадными пирожными с орехами, и смотрят, как огненный шар августовского солнца уходит за горизонт.

Бесконечная автобусная поездка в Чикаго в том году. Быстро сменяющие друг друга незнакомые виды новых городов. Вечереет, и автобус грохочет всю ночь; ее голова стукается в окно, пока она пытается уснуть. Люди шумливые и забавные, и непривычная ночная жизнь на автобусных вокзалах. Так далеко от дома она еще не уезжала, а ей хочется путешествовать дальше и дальше, все ехать на автобусе, пока не проедет все города на свете.

Мама готовит печенье и разрешает ей размешать тесто, а потом облизать ложку.

Папа поет ей глупые песенки, чтобы поднять утром с постели и отправить в школу.

Майкл заморгал. Его зрение на мгновение прояснилось, и он с трудом начал различать жуткое лицо женщины. Ее рука была по-прежнему поднята, пальцы засунуты ему в лоб, но с ней творилось что-то неладное. Омерзительное лицо искривилось еще больше, исказилось от боли и стало заметно усыхать, становясь почти бесплотным. Вокруг глаз появились темные впадины, а само тело словно опало, превратившись в мешок костей.

Рот существа был разинут; из него раздавалось шипение, как будто из лопнувшей шины выходил воздух. Майкл нисколько не сомневался, что эта безобразная тварь внутри пустая. Что бы она и другие ни взяли у Джиллиан, им это было нужно для заполнения собственной пустоты.

Джилли. Ее воспоминания перетекли из этого существа в Майкла, но, очевидно, это произошло помимо воли существа. Так или иначе…

Потом все повторилось. Все поплыло у него перед глазами, и стало темно. Его чувства подчинились памяти. Но теперь это были не воспоминания Джиллиан, а какие-то расплывчатые видения из древних времен. Сознание Майкла заполнял потускневший мир, возраст которого можно было ощутить; даже запах воздуха стал другим.

На голубых водах Тунисского залива играют солнечные блики. В это утро все жрецы Карт-Хадашта собираются у Бирсы. Она идет во главе процессии. Ей, этой девственнице, дан высокий титул. В этот день ей будет оказана особая честь.

Слезы обжигают ей щеки. Вся земля выиграет, от этой жертвы. Особая честь.

На ее губах замирают невысказанные слова, а сердце разрывается от нерастраченной любви.

— Тише, — грубо прикрикивает на нее один из жрецов. — Не срами себя. Ты должна войти в храм Молоха с улыбкой, чтобы он тебя принял. Если ты ему не подойдешь, пострадает весь Карт-Хадашт.

Место действия меняется. Вокруг земляной площади возвышаются каменные колонны. В воздухе разлит запах моря. Тревожными голосами перекликаются птицы и улетают прочь от этого места, инстинктивно избегая его, чуя темную силу, исходящую от камней и земли. Если бы не каменные стены и тяжелая деревянная дверь перед ней, она бы видела голубую воду. Но ей нельзя больше смотреть на море.

Она больше никогда не почувствует тепло вод залива.

Никогда не ощутит эту радость.

И никогда не засмеется. Но она знает, что есть еще время поплакать. И она плачет, не обращая внимания на слова жреца.

Вокруг слышится возбужденный шепот. Тут и жрецы, и тысячи других людей, пришедших проводить ее, почтить Молоха ее кровью и возблагодарить бога-короля за то, что она — не их сестра или дочь и не любой из них.

Распахиваются двери. Внутри зияет темнота. Каменные ступени ведут вниз, под землю, под город. Молох живет в сердце Карт-Хадашта. Бог-король — сама сущность города.

Она делает один шаг, спотыкается и падает на колени. Ее покидают последние силы, и слез уже не сдержать. Она сильно прикусила нижнюю губу. Но подбородку стекает кровь, но она чувствует лишь тепло.

«Глупая девчонка. Ты позоришь не только себя, но и свою семью. Тебе надлежит выполнить свой долг. Ведь Молох выбрал тебя».

Но эти слова ничего для нее не значат, за исключением слов о семье. Ее судьба предрешена. Она и не думает бежать. Но если жрецам придется силой втолкнуть ее в эти двери, повалить на каменные ступени, такого позора ее отец просто не переживет.

Она встает с помощью жрецов, которые ее поддерживают.

Дверь уже совсем близко. Наброшенная на девушку туника шуршит на бронзовых от загара плечах. Босые ступни шелестят по камням, которыми вымощена земля. Ощущая соль собственных слез, привкус своей крови, она переступает через порог и без колебания начинает спускаться по ступеням. Раз уж она войдет в храм Молоха, надежды не останется. Она никогда отсюда не выйдет.

Только когда за ней закрываются двери — снаружи доносятся приглушенные приветственные крики толпы, — замечает она далеко внизу мерцающий свет. Она все спускается и спускается, шаг за шагом, пока ноги совсем не ослабевают, и она опасается упасть, еле волоча ноги остаток пути.

Наконец она доходит до самого низа. Зал Молоха. На каменных стенах мерцают факелы. Этот зал, сердце города, очень просторен, и из него в темноту ведут несколько тоннелей. Она затаила дыхание, по очереди всматриваясь в каждый из них и гадая, из которого появится бог-король.

И в этот момент она слышит за собой тяжелую поступь, чувствует на шее влажный жар его дыхания.

Она оборачивается и цепенеет под взглядом Молоха, бога-короля Ваала-Мелкарта. В его сутулой фигуре ощущается громадная сила; под темной шерстью, мерцающей в свете факелов, угадываются бугры мышц. Спереди свисает внушительный фаллос. В земляной пол ударяют копыта. Голова слишком велика для туловища, слишком тяжела, и, хотя на всех изображениях бог показан в виде человека с головой быка, девушка понимает сейчас, что это идеализация. Лицо у него вытянутое и искореженное, похожее на рыло. Длинные изогнутые острые рога. Само собой напрашивается сравнение.

Но бог — не животное. Он омерзительное существо, монстр.

Он — Молох.

В его глазах — ни малейшего проблеска благожелательности, ни намека на интеллект. Только дикий голод.

Бог-король наклоняет массивную голову и стонет от предвкушения, протягивая к ней руку. От страха она не могла и пошевелиться, но сейчас наконец пытается убежать. Она даже предпочла бы мрак одного из этих тоннелей под городом его прикосновению.

Молох хватает ее и поворачивает к себе лицом. От этого объятия хрустят ее кости. Он снова наклоняет голову и с размаху протыкает ее рогом. Она не чувствует боли — только какое-то неудобство. Только ужасный холод. Она смотрит на то место под левой грудью, где в ее тело воткнулся рог, пробив ткань и плоть, и понимает, что он не причинил ей вреда. Рог внутри ее тела, но никакой раны нет, как нет и боли, только…

Девушка вздрагивает. Ее сотрясает дрожь.

Слезы вновь текут у нее из глаз.

Бог-король, не открывая рта, начинает высасывать из нее жизненную силу через то место, где в нее вошел рог. Высасывает силу и надежду, словно чудовище, пьющее кровь. Ей хочется позвать мать, хочется, чтобы эта добрая женщина снова приласкала ее, как это бывало в детстве.

Вскоре этот порыв проходит, так как девушка не может вспомнить чувство успокоения и надежности.

Теперь в душе и разуме ее осталась лишь печаль.

Молох снова стонет от удовольствия, наслаждаясь трапезой. У девушки все плывет перед глазами, она перестает сопротивляться, обмякнув в его руках и свесив голову набок.

Она видит, как они появляются из мрака зияющих тоннелей. Женщины в бесформенных плащах, с жидкими клоками волос на головах, с удлиненными искаженными лицами — почти столь же омерзительные, как сам Молох.

И они алчут.

— Н-н-нет!

Майкл сначала лишь замычал сквозь зубы, но потом сорвался на крик. Его пальцы шарили по мокрым листьям, наткнувшись наконец на тот же камень, о который он ушиб колено чуть раньше.

Они по-прежнему крепко держали его, но та, что стояла перед ним, теперь почти превратилась в призрак — пустая, высохшая оболочка. Тем не менее ее пальцы оставались в его плоти. С диким воплем он поднялся, развернулся и взмахнул рукой, посылая камень в лицо уродливого существа, чьи пальцы были погружены в его левое плечо.

Камень разорвал на части лицо существа. Из зияющей раны заструился серебристый туман, наподобие завитка из ртути. Туман с шипением вытекал из раны, и его начал подхватывать ветер, гуляющий между деревьями. Потом дымка медленно закружилась в воздухе размытыми пятнами, как кровь в океане.

«Кровь, — подумал Майкл. — Они могут истекать кровью. Их можно ранить».

На это размышление ушла доля секунды, а потом он со всей силы двинул локтем в грудь другой твари, держащей его. Та, что стояла перед ним, убрала пальцы с его лба, и Майкл метнул в нее камнем. Камень раскроил существу лицо с треском, как будто лопнула скорлупа. Поднялось облачко пыли.

Существо упало.

Остальные приостановились.

Майкл повернулся и бросился вниз с холма, не обращая внимания на свисающие мокрые ветви, почти не чувствуя, как они хлещут его. Поднырнув под толстый сук, ухватился за него и качнулся вперед. Подошвы заскользили по мокрым листьям, и Майкл съехал вниз. Ему было видно, что чуть ниже деревья редеют и уклон становится меньше — туда доходил свет пасмурного дня. Сердце колотилось в безумной надежде, как никогда в жизни.

Взмахнув руками, он попытался сохранить равновесие, но не смог. Судорожно хватался за низко растущие ветви, но продолжал скользить, наталкиваясь задом на камни и корни, думая лишь о том, как бы не перекувырнуться через голову. Ему представилось, как его голова ударяется о ствол дерева и раскалывается наподобие зрелого плода. Словно что-то под черепом прогнило.

Возможно, так оно и было. Он чувствовал, что заражен этими образами, этими воспоминаниями.

У него по спине от страха забегали мурашки — а вдруг эти уродливые женщины устремились за ним в погоню, спускаясь по холму между деревьями? Но он не обернется, даже мимолетно не взглянет через плечо. Он не желает их видеть. Ветки цеплялись за него, словно тоже хотели его вернуть, но тут Майкл добрался до подножия холма. Выбравшись на ровную землю, он с трудом разогнул колени и стремглав бросился из чащи леса к машине.

«Держись от нее подальше», — услыхал он в шуме ветра слова, зазвучавшие у него в ушах. Или, возможно, они звучали у него в голове. Или в венах, зараженных прикосновением тех существ.

«Держись подальше».

Он не посмел обернуться, пока открывал дверь машины; оказавшись внутри, заперся и завел двигатель, потом включил передачу и нажал на газ. Автомобиль рванулся вперед, разбрасывая из-под колес песок, и только тогда Майкл оглянулся.

Бесформенные женщины — оставшиеся от них оболочки — исчезли.

Майкла била дрожь, так что он с трудом удерживал руль, но останавливаться не собирался. И только выехав обратно на Старую Двенадцатую дорогу и миновав торговый центр, он остановил машину, припарковался и постарался взять себя в руки, слегка покачиваясь и устремив вдаль невидящий взгляд широко открытых глаз, в попытке осмыслить невероятное.

Когда Майкл с Джиллиан объявили о своем намерении провести медовый месяц в Австрии, их здравомыслящие родственники и друзья посчитали это полнейшим безумием. Рекомендации, произнесенные не одними устами, состояли в том, чтобы молодые провели дни после свадьбы в более теплых краях. Например, в круизе по Карибскому морю. Популярными предложениями были также Мексика и Бермудские острова.

Помимо того, что Джиллиан и Майкл оба отвергали идею о выборе места отдыха исключительно исходя из его популярности, существовала еще одна помеха, а именно — презрительное отношение Майкла к пляжному отдыху. Его мать всегда была солнцепоклонницей, и в детстве его настолько часто таскали с собой на побережья Мэна, Кейп-Кода и Флориды, что катание на волнах, собирание морских ракушек и сооружение песчаных замков его совершенно не привлекали. Как и у любого ребенка, которого слишком часто принуждают к какой-либо деятельности, не вызывающей у него энтузиазма, у Майкла развилось отвращение к подобному времяпрепровождению. По сути дела, за все время их отношений Джиллиан удалось вытащить Майкла на пляж только однажды, и это случилось в Мэне на прошлый Новый год. Не слишком подходящий сезон для солнечных ванн и катания на волнах.

В ответ на неодобрение, с которым друзья восприняли их планы, Майкл лишь мог им сказать, что, когда настанет их черед ехать в свадебное путешествие, пусть сами выбирают то, что им больше по душе — или что будет на пике популярности. Но у них с Джиллиан другие интересы.

По правде говоря, Джиллиан с огромным удовольствием отправилась бы в круиз по Карибскому морю. По сути дела, если бы она проявила настойчивость или выказала хоть крупицу недовольства выбором Майкла, он бы подчинился без всяких споров. В конце концов, он ее любил. Им было важно провести время вместе, вдали от привычной жизни, и отдохнуть от суеты, сопровождающей каждую свадьбу.

Тем не менее ему самому хотелось большего, чем просто лежать на солнце, пить дайкири и всякие коктейли с маленькими зонтиками в бокале. Он жаждал прикоснуться к истории, испытать приключения. Жаждал открытий. Ему хотелось проводить время за обследованием выбранного им места. Многие из его друзей пришли бы в смятение, узнав об одном возможном варианте их путешествия — Аляске, фигурировавшем до тех пор, пока свадьбу не назначили на октябрь. В это время года в Австрии прохладно, но Аляска, это было чересчур даже для Майкла. Эти самые друзья удивились бы, объяви они с Джиллиан первоначально выбранное место для проведения медового месяца. Майкла всегда притягивал Египет. Настолько сильно, что, несмотря на неспокойную обстановку в этом регионе, задуманное путешествие входило в их планы до того момента, пока Майкл не узнал, что самый прохладный месяц в Египте — январь, когда в Каире бывает до 35 градусов Цельсия, а на Ниле — свыше сорока Он бы многое вытерпел, чтобы увидеть Великие пирамиды, сфинксов и проплыть по тем же водам, что несли когда-то царскую барку Клеопатры — даже игнорируя предупреждения правительства США. Но всему есть предел. Он надеялся когда-нибудь посетить Египет… но не в октябре.

Утро после свадьбы было чудесным. Несмотря на усталость, новобрачных переполняла энергия, никогда ранее ими не испытанная и которую, как казалось, им больше не доведется испытать. Ими владело невероятное возбуждение. Пока они ехали на машине в аэропорт и потом сидели в самолете, летящем в Вену, Майкл то и дело поглядывал на Джиллиан, повторяя одни и те же слова.

— Ты — моя жена.

На что Джиллиан отвечала.

— Да, я знаю.

Майкл в изумлении смотрел на нее и качал головой.

— Нет, ты не понимаешь. Ты ведь моя жена.

Потом наступило изумительное время привыкания к этому факту. Они были женаты менее суток, а он находил в ее присутствии такой покой и утешение, о каких не мог и помыслить. Джиллиан обращалась с ним немного снисходительно, как с недотепой. Хотя и милым, тем не менее глуповатым. Но он видел по ее глазам, что она все понимает и ощущает тот же покой, то же сознание правильности происходящего.

Прибыв в Вену, они возблагодарили Бога за то, что надоумил их взять такси. Подобно многим другим старым европейским столицам, Вену можно было сравнить с необработанным алмазом, красота которого скрыта под шероховатой поверхностью. В течение двадцатого столетия разросшаяся промышленность подступила к сердцу города. Здания учреждений, фабрик и безликие многоквартирные дома могли быть частью любого города на свете. Но едва они переехали через Дунайский канал, вокруг них поднялся старый город. Романтика ощущалась буквально в каждом камне архитектурных сооружений. В Майкле возликовал художник.

Когда такси остановилось на красный свет недалеко от башни с самым замысловатым шпилем, который только можно себе вообразить, Джиллиан полезла за камерой. Но Майклу фотография была не нужна. Вынув блокнот, он стал лихорадочно рисовать, благодарный красному сигналу за короткую остановку. Две минуты спустя, когда они поехали, он повернулся, чтобы взглянуть на башню в последний раз, а потом, закрыв глаза, попытался ее запомнить. Всю оставшуюся часть пути он лихорадочно рисовал. Джиллиан ничего не говорила, лишь заглядывала ему через плечо, гладя его по затылку и перебирая пальцами волосы. Она все понимала, и это стало одной из причин, почему он на ней женился.

Он станет носить с собой этот блокнот в Вене повсюду, но потом, в спешке, боясь пропустить остановку в Зальцбурге, оставит его в поезде. Позже он поклянется себе, что еще вернется в Вену, просто чтобы порисовать. Но до сих пор ему так и не посчастливилось осуществить это.

Однако потеря блокнота с эскизами была еще впереди, как и многие другие потери и победы — маленькие и большие. В тот день они петляли по узким, удаленным от центра улочкам. Без помощи таксиста им бы ни за что не найти гостиницу «Кэртнергоф». Она стояла не на одной из центральных улиц или хотя бы поблизости от нее, а в маленьком переулке под названием Грасгофгассе, прятавшемся в ответвлении какой-то боковой улицы. Даже отыскав гостиницу, они подумали, что она прячется от города.

Выгрузив сумки из машины, они зарегистрировались и, пробыв в номере всего несколько минут, нашли карту и тотчас же отправились на улицы Вены. Гостиница, старомодная и милая, казалась невероятно удаленной от всего остального мира и все же совсем скоро они ощутили магию города, которую рассчитывали найти. В крошечном ресторанчике, где никто не знал по-английски ни слова, за исключением «привет», Майкл съел блюдо с непроизносимым названием — нечто вроде картофельных клецек. Джиллиан заказала венский шницель, потому что это был, в конце концов, их первый вечер в Вене.

Пройдя совсем немного по узкой аркаде, начинавшейся сразу за гостиницей, они оказались посреди Ротентюрмштрассе, а через несколько минут, стоя на широкой открытой площади, рассматривали необыкновенный фасад собора Святого Штефана Он поразил Майкла необычным сочетанием архитектурных стилей — романского в конструкции основного объема и готического в архитектуре башен. Майкл непременно хотел зарисовать собор, но пришлось отложить до следующего дня. В тот час окна и башни собора были подсвечены, что подчеркивало таинственность сооружения.

От площади они отправились по Кэртнерштрассе, пешеходной улице с рядами элегантных магазинов, кондитерских, кафе, гостиниц с круглыми фонарями у входа и множеством примечательных зданий. В Вене был вечер, а это место казалось живым сердцем города. В разговорах прохожих Майкл услышал с полдюжины самых разных языков. Они с Джиллиан шли, взявшись за руки, глазея на витрины магазинов, впитывая в себя удивительный дух города, это смешение архитектурных стилей, придающее ему неповторимое своеобразие. Этот город всегда был жемчужиной Европы, за которую сражались на протяжении столетий, и на нем сказались влияния различных правителей.

Замерзнув во время прогулки, они купили за двойную цену шарфы. Джиллиан затащила Майкла в кондитерскую под названием «У Линцнера». Глядя на Майкла, уплетающего кусок торта и слизывающего взбитые сливки с края кружки с какао, она рассмеялась.

— Ну что ж, теперь я замужем. Думаю, можно позволить себе три десерта в день — пусть я и поправлюсь за неделю на сорок фунтов.