Комната холостяка.

Подколесин один, лежит на диване с трубкой.

      Вот как начнешь эдак один на досуге подумывать, так видишь, что наконец точно нужно жениться. Что, в самом деле? Живешь, живешь, да такая наконец скверность становится. Вот опять пропустил мясоед. А ведь, кажется, все готово, и сваха вот уж три месяца ходит. Право, самому как-то становится совестно. Эй, Степан!

Подколесин, Степан.

       Подколесин. Не приходила сваха?
       Степан. Никак нет.
       Подколесин. А у портного был?
       Степан. Был.
       Подколесин. Что ж он, шьет фрак?
       Степан. Шьет.
       Подколесин. И много уже нашил?
       Степан. Да, уж довольно. Начал уж петли метать.
       Подколесин. Что ты говоришь?
       Степан. Говорю: начал уж петли метать.
       Подколесин. А не спрашивал он, на что, мол, нужен барину фрак?
       Степан. Нет, не спрашивал.
       Подколесин. Может быть, он говорил, не хочет ли барин жениться?
       Степан. Нет, ничего не говорил.
       Подколесин. Ты видел, однако ж, у него и другие фраки? Ведь он и для других тоже шьет?
       Степан. Да, фраков у него много висит.
       Подколесин. Однако ж ведь сукно-то на них будет, чай, похуже, чем на моем?
       Степан. Да, это будет поприглядистее, что на вашем.
       Подколесин. Что ты говоришь?
       Степан. Говорю: это поприглядистее, что на вашем.
       Подколесин. Хорошо. Ну, а не спрашивал: для чего, мол, барин из такого тонкого сукна шьет себе фрак?
       Степан. Нет.
       Подколесин. Не говорил ничего о том, что не хочет ли, дескать, жениться?
       Степан. Нет, об этом не заговаривал.
       Подколесин. Ты, однако же, сказал, какой на мне чин и где служу?
       Степан. Сказывал.
       Подколесин. Что ж он на это?
       Степан. Говорит: буду стараться.
       Подколесин. Хорошо. Теперь ступай.

Степан уходит.

Подколесин один.

      Я того мнения, что черный фрак как-то солиднее. Цветные больше идут секретарям, титулярным и прочей мелюзге, молокососно что-то. Те, которые чином повыше, должны больше наблюдать, как говорится, этого… вот позабыл слово! и хорошее слово, да позабыл. Да, батюшка, уж как ты там себе ни переворачивай, а надворный советник тот же полковник, только разве что мундир без эполет. Эй, Степан!

Подколесин, Степан.

       Подколесин. А ваксу купил?
       Степан. Купил.
       Подколесин. Где купил? В той лавочке, про которую я тебе говорил, что на Вознесенском проспекте?
       Степан. Да-с, в той самой.
       Подколесин. Что ж, хороша вакса?
       Степан. Хороша.
       Подколесин. Ты пробовал чистить ею сапоги?
       Степан. Пробовал.
       Подколесин. Что ж, блестит?
       Степан. Блестеть-то она блестит хорошо.
       Подколесин. А когда он отпускал тебе ваксу, не спрашивал, для чего, мол, барину нужна такая вакса?
       Степан. Нет.
       Подколесин. Может быть, не говорил ли: не затевает ли, дескать, барин жениться?
       Степан. Нет, ничего не говорил.
       Подколесин. Ну, хорошо, ступай себе.

Подколесин один.

      Кажется, пустая вещь сапоги, а ведь, однако же, если дурно сшиты да рыжая вакса, уж в хорошем обществе и не будет такого уважения. Всё как-то не того… Вот еще гадко, если мозоли. Готов вытерпеть Бог знает что, только бы не мозоли. Эй, Степан!

Подколесин, Степан.

       Степан. Чего изволите?
       Подколесин. Ты говорил сапожнику, чтоб не было мозолей?
       Степан. Говорил.
       Подколесин. Что ж он говорит?
       Степан. Говорит, хорошо.

Степан уходит.

Подколесин, потом Степан.

       Подколесин. А ведь хлопотливая, черт возьми, вещь женитьба! То, да се, да это. Чтобы то да это было исправно, – нет, черт побери, это не так легко, как говорят. Эй, Степан!

Степанвходит.

      Я хотел тебе еще сказать…
       Степан. Старуха пришла.
       Подколесин. А, пришла; зови ее сюда.

Степануходит.

      Да, это вещь… вещь не того… трудная вещь.

Подколесин и Фекла.

       Подколесин. А, здравствуй, здравствуй, Фекла Ивановна. Ну что? как? Возьми стул, садись, да и рассказывай. Ну, так как же, как? Как бишь ее: Меланья?..
       Фекла.Агафья Тихоновна.
       Подколесин. Да, да, Агафья Тихоновна. И верно, какая-нибудь сорокалетняя дева?
       Фекла. Уж вот нет так нет. То есть как женитесь, так каждый день станете похваливать да благодарить.
       Подколесин. Да ты врешь, Фекла Ивановна.
       Фекла.Устарела я, отец мой, чтобы врать; пес врет.
       Подколесин. А приданое-то, приданое? Расскажи-ка вновь.
       Фекла.А приданое: каменный дом в Московской части, о двух елтажах, уж такой прибыточный, что истинно удовольствие. Один лабазник платит семьсот за лавочку. Пивной погреб тоже большое общество привлекает. Два деревянных хлигеря: один хлигерь совсем деревянный, другой на каменном фундаменте; каждый рублев по четыреста приносит доходу. Огород есть еще на Выборгской стороне: третьего года купец нанимал под капусту; и такой купец трезвый, совсем не берет хмельного в рот, и трех сыновей имеет: двух уж поженил, «а третий, говорит, еще молодой, пусть посидит в лавке, чтобы торговлю было полегче отправлять. Я уж, говорит, стар, так пусть сын посидит в лавке, чтобы торговля шла полегче».
       Подколесин. Да собой-то, какова собой?
       Фекла. Как рефинат! Белая, румяная, как кровь с молоком, сладость такая, что и рассказать нельзя. Уж будете вот по этих пор довольны ( показывая на горло); то есть и приятелю и неприятелю скажете: «Ай да Фекла Ивановна, спасибо!»
       Подколесин. Да ведь она, однако ж, не штаб-офицерка?
       Фекла.Купца третьей гильдии дочь. Да уж такая, что и генералу обиды не нанесет. О купце и слышать не хочет. «Мне, – говорит, – какой бы ни был муж, хоть и собой-то невзрачен, да был бы дворянин». Да, такой великатес! А к воскресному-то как наденет шелковое платье – так вот те Христос, так и шумит. Княгиня просто!
       Подколесин. Да ведь я-то потому тебя спрашивал, что я надворный советник, так мне, понимаешь…
       Фекла.Да уж обноковенно, как не понимать. Был у нас и надворный советник, да отказали: не пондравился. Такой уж у него нрав-то странный был: что ни скажет слово, то и соврет, а такой на взгляд видный. Что ж делать, так уж ему Бог дал. Он-то и сам не рад, да уж не может, чтобы не прилгнуть. Такая уж на то воля Божия.
       Подколесин. Ну, а кроме этой, других там нет никаких?
       Фекла. Да какой же тебе еще? Уж это что ни есть лучшая.
       Подколесин. Будто уж самая лучшая?
       Фекла. Хоть по всему свету исходи, такой не найдешь.
       Подколесин. Подумаем, подумаем, матушка. Приходи-ка послезавтра. Мы с тобой, знаешь, опять вот эдак: я полежу, а ты расскажешь…
       Фекла. Да помилуй, отец! уж вот третий месяц хожу к тебе, а проку-то ни насколько. Все сидит в халате да трубку знай себе покуривает.
       Подколесин. А ты думаешь небось, что женитьба все равно что «эй, Степан, подай сапоги!». Натянул на ноги, да и пошел? Нужно порассудить, порассмотреть.
       Фекла. Ну, так что ж? Коли смотреть, так и смотри. На то товар, чтобы смотреть. Вот прикажи-тка подать кафтан да теперь же, благо утреннее время, и поезжай.
       Подколесин. Теперь? А вот видишь, как пасмурно. Выеду, а вдруг хватит дождем.
       Фекла. А тебе же худо! Ведь в голове седой волос уж глядит, скоро совсем не будешь годиться для супружеска дела. Невидаль, что он придворный советник! Да мы таких женихов приберем, что и не посмотрим на тебя.
       Подколесин. Что за чепуху несешь ты? Из чего вдруг угораздило тебя сказать, что у меня седой волос? Где ж седой волос? ( Щупает свои волосы.)
       Фекла. Как не быть седому волосу, на то живет человек. Смотри ты! Тою ему не угодишь, другой не угодишь. Да у меня есть на примете такой капитан, что ты ему и под плечо не подойдешь, а говорит-то – как труба; в алгалантьерстве служит.
       Подколесин. Да врешь, я посмотрю в зеркало; где ты выдумала седой волос? Эй, Степан, принеси зеркало! Или нет, постой, я пойду сам. Вот еще Боже сохрани. Это хуже, чем оспа. ( Уходит в другую комнату.)

Феклаи Кочкарев, вбегая.

       Кочкарев. Что Подколесин?.. ( Увидев Феклу.) Ты как здесь? Ах, ты!.. Ну послушай, на кой черт ты меня женила?
       Фекла. А что ж дурного? Закон исполнил.
       Кочкарев. Закон исполнил! Эк невидаль, жена! Без нее-то разве я не мог обойтись?
       Фекла. Да ведь ты ж сам пристал: жени, бабушка, да и полно.
       Кочкарев. Ах ты, крыса старая!.. Ну, а здесь зачем? Неужели Подколесин хочет…
       Фекла. А что ж? Бог благодать послал.
       Кочкарев. Нет! Эк мерзавец, ведь мне ничего об этом. Каков! Прошу покорно: сподтишка, а?

Те жеи Подколесинс зеркалом в руках, в которое вглядывается очень внимательно.

       Кочкарев( подкрадываясь сзади, пугает его). Пуф!
       Подколесин( вскрикнув и роняя зеркало). Сумасшедший! Ну зачем, зачем… Ну что за глупости! Перепугал, право, так, что душа не на месте.
       Кочкарев. Ну, ничего, пошутил.
       Подколесин. Что за шутки вздумал? До сих пор не могу очнуться от испуга. И зеркало вон разбил. Ведь это вещь не даровая: в английском магазине куплено.
       Кочкарев. Ну полно: я сыщу тебе другое зеркало.
       Подколесин. Да, сыщешь. Знаю я эти другие зеркала. Целым десятком кажет старее, и рожа выходит косяком.
       Кочкарев. Послушай, ведь я бы должен больше на тебя сердиться. Ты от меня, твоего друга, все скрываешь. Жениться ведь задумал?
       Подколесин. Вот вздор: совсем и не думал.
       Кочкарев. Да ведь улика налицо. ( Указывает на Феклу.) Ведь вот стоит – известно, что за птица. Ну что ж, ничего, ничего. Здесь нет ничего такого. Дело христианское, необходимое даже для отечества. Изволь, изволь: я беру на себя все дела. ( К Фекле.) Ну, говори, как, что и прочее? Дворянка, чиновница или в купечестве, что ли, и как зовут?
       Фекла. Агафья Тихоновна.
       Кочкарев. Агафья Тихоновна Брандахлыстова?
       Фекла. Ан нет – Купердягина.
       Кочкарев. В Шестилавочной, что ли, живет?
       Фекла. Уж вот нет; будет поближе к Пескам, в Мыльном переулке.
       Кочкарев. Ну да, в Мыльном переулке, тотчас за лавочкой – деревянный дом?
       Фекла. И не за лавочкой, а за пивным погребом.
       Кочкарев. Как же за пивным, – вот тут-то я не знаю.
       Фекла. А вот как поворотишь в проулок, так будет тебе прямо будка, а как будку минешь, свороти налево, и вот тебе прямо в глаза – то есть, так вот тебе прямо в глаза и будет деревянный дом, где живет швея, что жила прежде с сенатским обер-секлехтарем. Ты к швее-то не заходи, а сейчас за нею будет второй дом, каменный – вот этот дом и есть ее, в котором, то есть, она живет, Агафья Тихоновна-то, невеста.
       Кочкарев. Хорошо, хорошо. Теперь я все это обделаю; а ты ступай, – в тебе больше нет нужды.
       Фекла. Как так? Неужто ты сам свадьбу хочешь заправить?
       Кочкарев. Сам, сам; ты уж не мешайся только.
       Фекла. Ах, бесстыдник какой! Да ведь это не мужское дело. Отступись, батюшка, право!
       Кочкарев. Пойди, пойди. Не смыслишь ничего, не мешайся! Знай, сверчок, свой шесток, – убирайся!
       Фекла. У людей только чтобы хлеб отымать, безбожник такой! В такую дрянь вмешался. Кабы знала, ничего бы не сказывала. ( Уходит с досадой.)

Подколесин и Кочкарев.

       Кочкарев. Ну, брат, этого дела нельзя откладывать. Едем.
       Подколесин. Да ведь я еще ничего. Я так только подумал…
       Кочкарев. Пустяки, пустяки! Только не конфузься: я тебя женю так, что и не услышишь. Мы сей же час едем к невесте, и увидишь, как все вдруг.
       Подколесин. Вот еще! Сейчас бы и ехать!
       Кочкарев. Да за чем же, помилуй, за чем дело?.. Ну, рассмотри сам: ну что из того, что ты неженатый? Посмотри на свою комнату. Ну, что в ней? Вон невычищенный сапог стоит, вон лоханка для умывания, вон целая куча табаку на столе, и ты вот сам лежишь, как байбак, весь день на боку.
       Подколесин. Это правда. Порядка-то у меня, я знаю сам, что нет.
       Кочкарев. Ну, а как будет у тебя жена, так ты просто ни себя, ничего не узнаешь: тут у тебя будет диван, собачонка, чижик какой-нибудь в клетке, рукоделье… И вообрази, ты сидишь на диване, и вдруг к тебе подсядет бабеночка, хорошенькая эдакая, и ручкой тебя…
       Подколесин. А, черт, как подумаешь, право, какие в самом деле бывают ручки. Ведь просто, брат, как молоко.
       Кочкарев. Куды тебе! Будто у них только что ручки!.. У них, брат… Ну да что и говорить! у них, брат, просто черт знает чего нет.
       Подколесин. А ведь сказать тебе правду, я люблю, если возле меня сядет хорошенькая.
       Кочкарев. Ну видишь, сам раскусил. Теперь только нужно распорядиться. Ты уж не заботься ни о чем. Свадебный обед и прочее – это все уж я… Шампанского меньше одной дюжины никак, брат, нельзя, уж как ты себе хочешь. Мадеры тоже полдюжины бутылок непременно. У невесты, верно, есть куча тетушек и кумушек – эти шутить не любят. А рейнвейн – черт с ним, не правда ли? а? А что же касается до обеда – у меня, брат, есть на примете придворный официант: так, собака, накормит, что просто не встанешь.
       Подколесин. Помилуй, ты так горячо берешься, как будто бы в самом деле уж и свадьба.
       Кочкарев. А почему ж нет? Зачем же откладывать? Ведь ты согласен?
       Подколесин. Я? Ну нет… я еще не совсем согласен.
       Кочкарев. Вот тебе на! Да ведь ты сейчас объявил, что хочешь.
       Подколесин. Я говорил только, что не худо бы.
       Кочкарев. Как, помилуй! Да мы уж совсем было все дело… Да что? разве тебе не нравится женатая жизнь, что ли?
       Подколесин. Нет… нравится.
       Кочкарев. Ну, так что ж? За чем дело стало?
       Подколесин. Да дело ни за чем не стало, а только странно…
       Кочкарев. Что ж странно?
       Подколесин. Как же не странно: все был неженатый, а теперь вдруг – женатый.
       Кочкарев. Ну, ну… ну не стыдно ли тебе? Нет, я вижу, с тобой нужно говорить сурьезно: я буду говорить откровенно, как отец с сыном. Ну посмотри, посмотри на себя внимательно, вот, например, так, как смотришь теперь на меня. Ну что ты теперь такое? Ведь просто бревно, никакого значения не имеешь. Ну для чего ты живешь? Ну взгляни в зеркало, что ты там видишь? глупое лицо – больше ничего. А тут, вообрази, около тебя будут ребятишки, ведь не то что двое или трое, а, может быть, целых шестеро, и все на тебя как две капли воды. Ты вот теперь один, надворный советник, экспедитор или там начальник какой, Бог тебя ведает, а тогда, вообрази, около тебя экспедиторчонки, маленькие эдакие канальчонки, и какой-нибудь постреленок, протянувши ручонки, будет теребить тебя за бакенбарды, а ты только будешь ему по-собачьи: ав, ав, ав! Ну есть ли что-нибудь лучше этого, скажи сам?
       Подколесин. Да ведь они только шалуны большие: будут все портить, разбросают бумаги.
       Кочкарев. Пусть шалят, да ведь все на тебя похожи – вот штука.
       Подколесин. А оно, в самом деле, даже смешно, черт побери: этакой какой-нибудь пышка, щенок эдакой, и уж на тебя похож.
       Кочкарев. Как не смешно, конечно, смешно. Ну, так поедем.
       Подколесин. Пожалуй, поедем.
       Кочкарев. Эй, Степан! Давай скорее своему барину одеваться.
       Подколесин( одеваясь перед зеркалом). Я думаю, однако ж, что нужно бы в белом жилете.
       Кочкарев. Пустяки, все равно.
      Подколесин ( надевая воротнички). Проклятая прачка, так скверно накрахмалила воротнички – никак не стоят. Ты ей скажи, Степан, что если она, глупая, так будет гладить белье, то я найму другую. Она, верно, с любовниками проводит время, а не гладит.
       Кочкарев. Да ну, брат, поскорее! Как ты копаешься!
       Подколесин. Сейчас, сейчас. ( Надевает фрак и садится.) Послушай, Илья Фомич. Знаешь ли что? Поезжай-ка ты сам.
       Кочкарев. Ну вот еще; с ума сошел разве? Мне ехать! Да кто из нас женится: ты или я?
       Подколесин. Право, что-то не хочется; пусть лучше завтра.
       Кочкарев. Ну есть ли в тебе капля ума? Ну не олух ли ты? Собрался совершенно, и вдруг: не нужно! Ну скажи, пожалуйста, не свинья ли ты, не подлец ли ты после этого?
       Подколесин. Ну что ж ты бранишься? с какой стати? что я тебе сделал?
       Кочкарев. Дурак, дурак набитый, это тебе всякий скажет. Глуп, вот просто глуп, хоть и экспедитор. Ведь о чем стараюсь? О твоей пользе; ведь изо рта выманят кус. Лежит, проклятый холостяк! Ну скажи, пожалуйста, ну на что ты похож? Ну, ну, дрянь, колпак, сказал бы такое слово… да неприлично только. Баба! хуже бабы!
       Подколесин. И ты хорош в самом деле! ( Вполголоса.) В своем ли ты уме? Тут стоит крепостной человек, а он при нем бранится, да еще эдакими словами; не нашел другого места.
       Кочкарев. Да как же тебя не бранить, скажи, пожалуйста? Кто может тебя не бранить? У кого достанет духу тебя не бранить? Как порядочный человек, решился жениться, последовал благоразумию и вдруг – просто сдуру, белены объелся, деревянный чурбан…
       Подколесин. Ну, полно, я еду – чего ж ты раскричался?
       Кочкарев. Еду! Конечно, что ж другое делать, как не ехать! ( Степану.) Давай ему шляпу и шинель.
       Подколесин( в дверях). Такой, право, странный человек! С ним никак нельзя водиться: выбранит вдруг ни за что ни про что. Не понимает никакого обращения.
       Кочкарев. Да уж кончено, теперь не браню.

Оба уходят.

Комната в доме Агафьи Тихоновны.

Агафья Тихоновна раскладывает на картах, из-за руки глядит тетка Арина Пантелеймоновна.

       Агафья Тихоновна. Опять, тетушка, дорога! Интересуется какой-то бубновый король, слезы, любовное письмо; с левой стороны трефовый изъявляет большое участье, но какая-то злодейка мешает.
       Арина Пантелеймоновна. А кто бы, ты думала, был трефовый король?
       Агафья Тихоновна. Не знаю.
       Арина Пантелеймоновна. А я знаю кто.
       Агафья Тихоновна. А кто?
       Арина Пантелеймоновна. А хороший торговец, что по суконной линии, Алексей Дмитриевич Стариков.
       Агафья Тихоновна. Вот уж верно не он! я хоть что ставлю, не он.
       Арина Пантелеймоновна. Не спорь, Агафья Тихоновна, волос уж такой русый. Нет другого трефового короля.
       Агафья Тихоновна. А вот же нет: трефовый король значит здесь дворянин. Купцу далеко до трефового короля.
       Арина Пантелеймоновна. Ах, Агафья Тихоновна, а ведь не то бы ты сказала, как бы покойник-то Тихон, твой батюшка, Пантелеймонович был жив. Бывало, как ударит всей пятерней по столу да вскрикнет: «Плевать я, – говорит, – на того, который стыдится быть купцом; да не выдам же, – говорит, – дочь за полковника. Пусть их делают другие! А и сына, – говорит, – не отдам на службу. Что, – говорит, – разве купец не служит государю так же, как и всякий другой?» Да всей пятерней-то так по столу и хватит. А рука-то в ведро величиною – такие страсти! Ведь если сказать правду, он и усахарил твою матушку, а покойница прожила бы подолее.
       Агафья Тихоновна. Ну вот, чтобы и у меня еще был такой злой муж! Да ни за что не выйду за купца!
       Арина Пантелеймоновна. Да ведь Алексей-то Дмитриевич не такой.
       Агафья Тихоновна. Не хочу, не хочу! У него борода: станет есть, все потечет по бороде. Нет, нет, не хочу!
       Арина Пантелеймоновна. Да ведь где же достать хорошего дворянина? Ведь его на улице не сыщешь.
       Агафья Тихоновна. Фекла Ивановна сыщет. Она обещалась сыскать самого лучшего.
       Арина Пантелеймоновна. Да ведь она лгунья, мой свет.

Те же и Фекла.

       Фекла. Ан нет, Арина Пантелеймоновна, грех вам понапрасну поклеп взводить.
       Агафья Тихоновна. Ах, это Фекла Ивановна! Ну что, говори, рассказывай! Есть?
       Фекла. Есть, есть, дай только прежде с духом собраться – так ухлопоталась! По твоей комиссии все дома исходила, по канцеляриям, по министериям истаскалась, в караульни наслонялась… Знаешь ли ты, мать моя, ведь меня чуть было не прибили, ей-богу! Старуха-то, что женила Аферовых, так было приступила ко мне: «Ты такая и этакая, только хлеб перебиваешь, знай свой квартал», – говорит. «Да что ж, – сказала я напрямик, – я для своей барышни, не прогневайся, все готова удовлетворить». Зато уж каких женихов тебе припасла! То есть и стоял свет и будет стоять, а таких еще не было! Сегодня же иные и прибудут. Я забежала нарочно тебя предварить.