Хлестаков и почтмейстер, входит вытянувшись, в мундире, придерживая шпагу.

       Почтмейстер. Имею честь представиться: почтмейстер, надворный советник Шпекин.
       Хлестаков. А, милости просим. Я очень люблю приятное общество. Садитесь. Ведь вы здесь всегда живете?
       Почтмейстер. Так точно-с.
       Хлестаков. А мне нравится здешний городок. Конечно, не так многолюдно – ну что ж? Ведь это не столица. Не правда ли, ведь это не столица?
       Почтмейстер. Совершенная правда.
       Хлестаков. Ведь это только в столице бонтон и нет провинциальных гусей. Как ваше мнение, не так ли?
       Почтмейстер. Так точно-с. ( В сторону.) А он, однако ж, ничуть не горд; обо всем расспрашивает.
       Хлестаков. А ведь, однако ж, признайтесь, ведь и в маленьком городке можно прожить счастливо?
       Почтмейстер. Так точно-с.
       Хлестаков. По моему мнению, что нужно? Нужно только, чтобы тебя уважали, любили искренне, – не правда ли?
       Почтмейстер. Совершенно справедливо.
       Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. ( Глядя в глаза ему, говорит про себя.) А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! ( Вслух.) Какой странный со мной случай: в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
       Почтмейстер. Почему же? почту за величайшее счастие. Вот-с, извольте. От души готов служить.
       Хлестаков. Очень благодарен. А я, признаюсь, смерть не люблю отказывать себе в дороге, да и к чему? Не так ли?
       Почтмейстер. Так точно-с. ( Встает, вытягивается и придерживает шпагу.) Не смея долее беспокоить своим присутствием… Не будет ли какого замечания по части почтового управления?
       Хлестаков. Нет, ничего.

Почтмейстер раскланивается и уходит.

      ( Раскуривая сигарку.) Почтмейстер, мне кажется, тоже очень хороший человек. По крайней мере, услужлив. Я люблю таких людей.

       Хлестаков и Лука Луки ч, который почти выталкивается из дверей. Сзади его слышен голос почти вслух: «Чего робеешь?»
       Лука Лукич( вытягиваясь не без трепета и придерживая шпагу). Имею честь представиться: смотритель училищ, титулярный советник Хлопов.
       Хлестаков. А, милости просим! Садитесь, садитесь! Не хотите ли сигарку? ( Подает ему сигару.)
       Лука Лукич( про себя, в нерешимости). Вот тебе раз! Уж этого никак не предполагал. Брать или не брать?
       Хлестаков. Возьмите, возьмите; это порядочная сигарка. Конечно, не то, что в Петербурге. Там, батюшка, я куривал сигарочки по двадцати пяти рублей сотенка, просто ручки себе потом поцелуешь, как выкуришь. Вот огонь, закурите. ( Подает ему свечу.)

Лука Лукич пробует закурить и весь дрожит.

      Да не с того конца!
       Лука Лукич( от испуга выронил сигару, плюнул и, махнув рукою, про себя). Черт побери все! сгубила проклятая робость!
       Хлестаков. Вы, как я вижу, не охотник до сигарок. А я признаюсь: это моя слабость. Вот еще насчет женского полу, никак не могу быть равнодушен. Как вы? Какие вам больше нравятся – брюнетки или блондинки?

Лука Лукич находится в совершенном недоумении, что сказать.

      Нет, скажите откровенно: брюнетки или блондинки?
       Лука Лукич. Не смею знать.
       Хлестаков. Нет, нет, не отговаривайтесь. Мне хочется узнать непременно ваш вкус.
       Лука Лукич. Осмелюсь доложить… ( В сторону.) Ну, и сам не знаю, что говорю.
       Хлестаков. А! а! не хотите сказать. Верно, уж какая-нибудь брюнетка сделала вам маленькую загвоздочку. Признайтесь, сделала?

Лука Лукич молчит.

      А! а! покраснели! Видите! видите! Отчего ж вы не говорите?
       Лука Лукич. Оробел, ваше бла… преос… сият… ( В сторону.) Продал проклятый язык, продал!
       Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
       Лука Лукич. Так точно-с.
       Хлестаков. Вот со мной престранный случай: в дороге совсем издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
       Лука Лукич( хватаясь за карманы, про себя). Вот те штука, если нет! Есть, есть! ( Вынимает и подает, дрожа, ассигнации.)
       Хлестаков. Покорнейше благодарю.
       Лука Лукич( вытягиваясь и придерживая шпагу). Не смею долее беспокоить присутствием.
       Хлестаков. Прощайте.
       Лука Лукич( летит вон почти бегом и говорит в сторону). Ну, слава Богу! авось не заглянет в классы!

Хлестаков и Артемий Филиппович, вытянувшись и придерживая шпагу.

       Артемий Филиппович. Имею честь представиться: попечитель богоугодных заведений, надворный советник Земляника.
       Хлестаков. Здравствуйте, прошу покорно садиться.
       Артемий Филиппович. Имел честь сопровождать вас и принимать лично во вверенных моему смотрению богоугодных заведениях.
       Хлестаков. А, да! помню. Вы очень хорошо угостили завтраком.
       Артемий Филиппович. Рад стараться на службу отечеству.
       Хлестаков. Я – признаюсь, это моя слабость, – люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы были немножко ниже ростом, не правда ли?
       Артемий Филиппович. Очень может быть. ( Помолчав.) Могу сказать, что не жалею ничего и ревностно исполняю службу. ( Придвигается ближе с своим стулом и говорит вполголоса.) Вот здешний почтмейстер совершенно ничего не делает: все дела в большом запущении, посылки задерживаются… извольте сами нарочно разыскать. Судья тоже, который только что был перед моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах держит собак и поведения, если признаться пред вами, – конечно, для пользы отечества я должен это сделать, хотя он мне родня и приятель, – поведения самого предосудительного. Здесь есть один помещик, Добчинский, которого вы изволили видеть; и как только этот Добчинский куда-нибудь выйдет из дому, то он там уж и сидит у жены его, я присягнуть готов… И нарочно посмотрите на детей: ни одно из них не похоже на Добчинского, но все, даже девочка маленькая, как вылитый судья.
       Хлестаков. Скажите пожалуйста! а я никак этого не думал.
       Артемий Филиппович. Вот и смотритель здешнего училища… Я не знаю, как могло начальство поверить ему такую должность: он хуже, чем якобинец, и такие внушает юношеству неблагонамеренные правила, что даже выразить трудно. Не прикажете ли, я все это изложу лучше на бумаге?
       Хлестаков. Хорошо, хоть на бумаге. Мне очень будет приятно. Я, знаете, этак люблю в скучное время прочесть что-нибудь забавное… Как ваша фамилия? я все позабываю.
       Артемий Филиппович. Земляника.
       Хлестаков. А, да! Земляника. И что ж, скажите, пожалуйста, есть у вас детки?
       Артемий Филиппович. Как же-с, пятеро; двое уже взрослых.
       Хлестаков. Скажите, взрослых! а как они… как они того?..
       Артемий Филиппович. То есть не изволите ли вы спрашивать, как их зовут?
       Хлестаков. Да, как их зовут?
       Артемий Филиппович. Николай, Иван, Елизавета, Марья и Перепетуя.
       Хлестаков. Это хорошо.
       Артемий Филиппович. Не смея беспокоить своим присутствием, отнимать времени, определенного на священные обязанности… ( Раскланивается с тем, чтобы уйти.)
       Хлестаков( провожая). Нет, ничего. Это все очень смешно, что вы говорили. Пожалуйста, и в другое тоже время… Я это очень люблю. ( Возвращается и, отворивши дверь, кричит вслед ему.) Эй вы! как вас? я все позабываю, как ваше имя и отчество.
       Артемий Филиппович. Артемий Филиппович.
       Хлестаков. Сделайте милость, Артемий Филиппович, со мной странный случай: в дороге совершенно издержался. Нет ли у вас денег взаймы – рублей четыреста?
       Артемий Филиппович. Есть.
       Хлестаков. Скажите, как кстати. Покорнейше вас благодарю.

Хлестаков, Бобчинский и Добчинский.

       Бобчинский. Имею честь представиться: житель здешнего города, Петр Иванов сын Бобчинский.
       Добчинский. Помещик Петр Иванов сын Добчинский.
       Хлестаков. А, да я уж вас видел. Вы, кажется, тогда упали? Что, как ваш нос?
       Бобчинский. Слава Богу! не извольте беспокоиться: присох, теперь совсем присох.
       Хлестаков. Хорошо, что присох. Я рад… ( Вдруг и отрывисто.) Денег нет у вас?
       Добчинский. Денег? как денег?
       Хлестаков( громко, скоро). Взаймы рублей тысячу.
       Бобчинский. Такой суммы, ей-богу, нет. А нет ли у вас, Петр Иванович?
       Добчинский. При мне-с не имеется, потому что деньги мои, если изволите знать, положены в приказ общественного призрения.
       Хлестаков. Да, ну если тысячи нет, так рублей сто.
       Бобчинский( шаря в карманах). У вас, Петр Иванович, нет ста рублей? У меня всего сорок ассигнациями.
       Добчинский( смотря в бумажник). Двадцать пять рублей всего.
       Бобчинский. Да вы поищите-то получше, Петр Иванович! У вас там, я знаю, в кармане-то с правой стороны прореха, так в прореху-то, верно, как-нибудь запали.
       Добчинский. Нет, право, и в прорехе нет.
       Хлестаков. Ну, все равно. Я ведь только так. Хорошо, пусть будет шестьдесят пять рублей. Это все равно. ( Принимает деньги.)
       Добчинский. Я осмеливаюсь попросить вас относительно одного очень тонкого обстоятельства.
       Хлестаков. А что это?
       Добчинский. Дело очень тонкого свойства-с: старший-то сын мой, изволите видеть, рожден мною еще до брака.
       Хлестаков. Да?
       Добчинский. То есть оно так только говорится, а он рожден мною так совершенно, как бы и в браке, и все это, как следует, я завершил потом законными-с узами супружества-с. Так я, изволите видеть, хочу, чтоб он теперь уже был совсем, то есть, законным моим сыном-с и назывался бы так, как я: Добчинский-с.
       Хлестаков. Хорошо, пусть называется! Это можно.
       Добчинский. Я бы и не беспокоил вас, да жаль насчет способностей. Мальчишка-то этакой… большие надежды подает: наизусть стихи разные расскажет и, если где попадет ножик, сейчас сделает маленькие дрожечки так искусно, как фокусник-с. Вот и Петр Иванович знает.
       Бобчинский. Да, большие способности имеет.
       Хлестаков. Хорошо, хорошо. Я об этом постараюсь, я буду говорить… я надеюсь… все это будет сделано, да, да… ( Обращаясь к Бобчинскому.) Не имеете ли и вы чего-нибудь сказать мне?
       Бобчинский. Как же, имею очень нижайшую просьбу.
       Хлестаков. А что, о чем?
       Бобчинский. Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчинский.
       Хлестаков. Очень хорошо.
       Бобчинский. Да если этак и государю придется, то скажите и государю, что вот, мол, ваше императорское величество, в таком-то городе живет Петр Иванович Бобчинский.
       Хлестаков. Очень хорошо.
       Добчинский. Извините, что так утрудили вас своим присутствием.
       Бобчинский. Извините, что так утрудили вас своим присутствием.
       Хлестаков. Ничего, ничего! Мне очень приятно. ( Выпровожает их.)

Хлестаководин.

      Здесь много чиновников. Мне кажется, однако ж, они меня принимают за государственного человека. Верно, я вчера им подпустил пыли. Экое дурачье! Напишу-ка я обо всем в Петербург к Тряпичкину: он пописывает статейки – пусть-ка он их общелкает хорошенько. Эй, Осип, подай мне бумагу и чернила!

Осипвыглянул из дверей, произнесши: «Сейчас».

      А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, – берегись, отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!

Хлестаков и Осип с чернилами и бумагою.

       Хлестаков. Ну что, видишь, дурак, как меня угощают и принимают? ( Начинает писать.)
       Осип. Да, слава Богу! Только знаете что, Иван Александрович?
       Хлестаков( пишет). А что?
       Осип. Уезжайте отсюда. Ей-богу, уже пора.
       Хлестаков( пишет). Вот вздор! Зачем?
       Осип. Да так. Бог с ними со всеми! Погуляли здесь два денька – ну и довольно. Что с ними долго связываться? Плюньте на них! не ровен час, какой-нибудь другой наедет… ей-богу, Иван Александрович! А лошади тут славные – так бы закатили!..
       Хлестаков( пишет). Нет, мне еще хочется пожить здесь. Пусть завтра.
       Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли. И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
       Хлестаков( пишет). Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. ( Продолжает писать.) Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
       Осип. Я, сударь, отправлю его с человеком здешним, а сам лучше буду укладываться, чтоб не прошло понапрасну время.
       Хлестаков( пишет). Хорошо. Принеси только свечу.
       Осип( выходит и говорит за сценой). Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
      Хлестаков ( продолжает писать). Любопытно знать, где он теперь живет – в Почтамтской или Гороховой? Он ведь тоже любит часто переезжать с квартиры и недоплачивать. Напишу наудалую в Почтамтскую. ( Свертывает и надписывает.)

Осип приносит свечу. Хлестаков печатает. В это время слышен голос Держиморды: «Куда лезешь, борода? Говорят тебе, никого не велено пускать».

      ( Дает Осипу письмо.) На, отнеси.
       Голоса купцов. Допустите, батюшка! Вы не можете не допустить: мы за делом пришли.
       Голос Держиморды. Пошел, пошел! Не принимает, спит.

Шум увеличивается.

       Хлестаков. Что там такое, Осип? Посмотри, что за шум.
       Осип( глядя в окно). Купцы какие-то хотят войти, да не допускает квартальный. Машут бумагами: верно, вас хотят видеть.
       Хлестаков( подходя к окну). А что вы, любезные?
       Голоса купцов. К твоей милости прибегаем. Прикажите, государь, просьбу принять.
       Хлестаков. Впустите их, впустите! Пусть идут. Осип, скажи им: пусть идут.

Осип уходит.

      ( Принимает из окна просьбы, развертывает одну из них и читает.) «Его высокоблагородному светлости господину Финансову от купца Абдулина…» Черт знает что: и чина такого нет!

Хлестаков и купцы с кузовом вина и сахарными головами.

       Хлестаков. А что вы, любезные?
       Купцы. Челом бьем вашей милости!
       Хлестаков. А что вам угодно?
       Купцы. Не погуби, государь! Обижательство терпим совсем понапрасну.
       Хлестаков. От кого?
       Один из купцов. Да всё от городничего здешнего. Такого городничего никогда еще, государь, не было. Такие обиды чинит, что описать нельзя. Постоем совсем заморил, хоть в петлю полезай. Не по поступкам поступает… Схватит за бороду, говорит: «Ах ты, татарин!» Ей-богу! Если бы, то есть, чем-нибудь не уважили его, а то мы уж порядок всегда исполняем: что следует на платья супружнице его и дочке – мы против этого не стоим. Нет, вишь ты, ему всего этого мало – ей-ей! Придет в лавку и, что ни попадет, все берет. Сукна увидит штуку, говорит: «Э, милый, это хорошее суконце: снеси-ка его ко мне». Ну и несешь, а в штуке-то будет без мала аршин пятьдесят.
       Хлестаков. Неужели? Ах, какой же он мошенник!
       Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
       Хлестаков. Да это просто разбойник!
       Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, – говорит, – не буду, – говорит, – подвергать телесному наказанию или пыткой пытать – это, – говорит, – запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
       Хлестаков. Ах, какой мошенник! Да за это просто в Сибирь.
       Купцы. Да уж куда милость твоя ни запровадит его, все будет хорошо, лишь бы, то есть, от нас подальше. Не побрезгай, отец наш, хлебом и солью: кланяемся тебе сахарцом и кузовком вина.
       Хлестаков. Нет, вы этого не думайте: я не беру совсем никаких взяток. Вот если бы вы, например, предложили мне взаймы рублей триста – ну, тогда совсем дело другое: взаймы я могу взять.
       Купцы. Изволь, отец наш! ( Вынимают деньги.) Да что триста! Уж лучше пятьсот возьми, помоги только.
       Хлестаков. Извольте: взаймы – я ни слова, я возьму.
       Купцы( подносят ему на серебряном подносе деньги). Уж, пожалуйста, и подносик вместе возьмите.
       Хлестаков. Ну и подносик можно.
       Купцы( кланяясь). Так уж возьмите за одним разом и сахарцу.
       Хлестаков. О нет, я взяток никаких…
       Осип. Ваше высокоблагородие! зачем вы не берете? Возьмите! в дороге все пригодится. Давай сюда головы и кулек! Подавай все! все пойдет впрок. Что там? веревочка? Давай и веревочку, – и веревочка в дороге пригодится: тележка обломается или что другое, подвязать можно.
       Купцы. Так уж сделайте такую милость, ваше сиятельство! Если уже вы, то есть, не поможете в нашей просьбе, то уж не знаем, как и быть: просто хоть в петлю полезай.
       Хлестаков. Непременно, непременно! Я постараюсь.

Купцы уходят. Слышен голос женщины: «Нет, ты не смеешь не допустить меня! Я на тебя нажалуюсь ему самому. Ты не толкайся так больно!»

      Кто там? ( Подходит к окну.) А, что ты, матушка?
       Голоса двух женщин. Милости твоей, отец, прошу! Повели, государь, выслушать!
       Хлестаков( в окно). Пропустить ее.

       Хлестако в , слесарша и унтер-офицерша.
       Слесарша( кланяясь в ноги). Милости прошу…
       Унтер-офицерша. Милости прошу…
       Хлестаков. Да что вы за женщины?
       Унтер-офицерша. Унтер-офицерская жена Иванова.
       Слесарша. Слесарша, здешняя мещанка, Февронья Петровна Пошлепкина, отец мой…
       Хлестаков. Стой, говори прежде одна. Что тебе нужно?
       Слесарша. Милости прошу: на городничего челом бью! Пошли ему Бог всякое зло! Чтоб ни детям его, ни ему, мошеннику, ни дядьям, ни теткам его ни в чем никакого прибытку не было!
       Хлестаков. А что?
       Слесарша. Да мужу-то моему приказал забрить лоб в солдаты, и очередь-то на нас не припадала, мошенник такой! да и по закону нельзя: он женатый.
       Хлестаков. Как же он мог это сделать?
       Слесарша. Сделал, мошенник, сделал – побей Бог его и на том, и на этом свете! Чтобы ему, если и тетка есть, то и тетке всякая пакость, и отец если жив у него, то чтоб и он, каналья, околел или поперхнулся навеки, мошенник такой! Следовало взять сына портного, он же и пьянюшка был, да родители богатый подарок дали, так он и присыкнулся к сыну купчихи Пантелеевой, а Пантелеева тоже подослала к супруге полотна три штуки; так он ко мне. «На что, – говорит, – тебе муж? он уж тебе не годится». Да я-то знаю – годится или не годится; это мое дело, мошенник такой! «Он, – говорит, – вор; хоть он теперь и не украл, да все равно, – говорит, – он украдет, его и без того на следующий год возьмут в рекруты». Да мне-то каково без мужа, мошенник такой! Я слабый человек, подлец ты такой! Чтоб всей родне твоей не довелось видеть света Божьего! А если есть теща, то чтоб и теще…
       Хлестаков. Хорошо, хорошо. Ну, а ты? ( Выпровожает старуху.)
       Слесарша( уходя). Не позабудь, отец наш! будь милостив!
       Унтер-офицерша. На городничего, батюшка, пришла…
       Хлестаков. Ну, да что, зачем? говори в коротких словах.
       Унтер-офицерша. Высек, батюшка!
       Хлестаков. Как?
       Унтер-офицерша. По ошибке, отец мой! Бабы-то наши задрались на рынке, а полиция не подоспела, да и схвати меня. Да так отрапортовали: два дни сидеть не могла.
       Хлестаков. Так что ж теперь делать?
       Унтер-офицерша. Да делать-то, конечно, нечего. А за ошибку-то повели ему заплатить штрафт. Мне от своего счастья неча отказываться, а деньги бы мне теперь очень пригодились.
       Хлестаков. Хорошо, хорошо. Ступайте, ступайте! я распоряжусь.

В окно высовываются руки с просьбами.

      Да кто там еще? ( Подходит к окну.) Не хочу, не хочу! Не нужно, не нужно! ( Отходя.) Надоели, черт возьми! Не впускай, Осип!
       Осип( кричит в окно). Пошли, пошли! Не время, завтра приходите!

Дверь отворяется, и выставляется какая-то фигура во фризовой шинели, с небритою бородою, раздутою губою и перевязанною щекою, за нею в перспективе показывается несколько других.

      Пошел, пошел! чего лезешь? ( Упирается первому руками в брюхо и выпирается вместе с ним в прихожую, захлопнув за собою дверь.)

Хлестаков и Марья Антоновна.

       Марья Антоновна. Ах!
       Хлестаков. Отчего вы так испугались, сударыня?
       Марья Антоновна. Нет, я не испугалась.
       Хлестаков( рисуется). Помилуйте, сударыня, мне очень приятно, что вы меня приняли за такого человека, который… Осмелюсь ли спросить вас: куда вы намерены были идти?
       Марья Антоновна. Право, я никуда не шла.
       Хлестаков. Отчего же, например, вы никуда не шли?
       Марья Антоновна. Я думала, не здесь ли маменька…
       Хлестаков. Нет, мне хотелось бы знать, отчего вы никуда не шли?
       Марья Антоновна. Я вам помешала. Вы занимались важными делами.
       Хлестаков( рисуется). А ваши глаза лучше, нежели важные дела… Вы никак не можете мне помешать, никаким образом не можете; напротив того, вы можете принесть удовольствие.
       Марья Антоновна. Вы говорите по-столичному.
       Хлестаков. Для такой прекрасной особы, как вы. Осмелюсь ли быть так счастлив, чтобы предложить вам стул? Но нет, вам должно не стул, а трон.
       Марья Антоновна. Право, я не знаю… мне так нужно было идти. ( Села.)
       Хлестаков. Какой у вас прекрасный платочек!
       Марья Антоновна. Вы насмешники, лишь бы только посмеяться над провинциальными.
       Хлестаков. Как бы я желал, сударыня, быть вашим платочком, чтобы обнимать вашу лилейную шейку.
       Марья Антоновна. Я совсем не понимаю, о чем вы говорите: какой-то платочек… Сегодня какая странная погода!
       Хлестаков. А ваши губки, сударыня, лучше, нежели всякая погода.
       Марья Антоновна. Вы всё эдакое говорите… Я бы вас попросила, чтоб вы мне написали лучше на память какие-нибудь стишки в альбом. Вы, верно, их знаете много.
       Хлестаков. Для вас, сударыня, все что хотите. Требуйте, какие стихи вам?
       Марья Антоновна. Какие-нибудь эдакие – хорошие, новые.
       Хлестаков. Да что стихи! я много их знаю.
       Марья Антоновна. Ну, скажите же, какие же вы мне напишете?
       Хлестаков. Да к чему же говорить? я и без того их знаю.
       Марья Антоновна. Я очень люблю их…
       Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на Бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… ( Придвигая стул.)
       Марья Антоновна. Любовь! Я не понимаю любовь… я никогда и не знала, что за любовь… ( Отдвигает стул.)
       Хлестаков( придвигая стул). Отчего ж вы отдвигаете свой стул? Нам лучше будет сидеть близко друг к другу.
       Марья Антоновна( отдвигаясь). Для чего ж близко? все равно и далеко.
       Хлестаков( придвигаясь). Отчего ж далеко? все равно и близко.
       Марья Антоновна( отдвигается). Да к чему ж это?
       Хлестаков( придвигаясь). Да ведь это вам кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
       Марья Антоновна( смотрит в окно). Что это там как будто бы полетело? Сорока или какая другая птица?
       Хлестаков( целует ее в плечо и смотрит в окно). Это сорока.
       Марья Антоновна( встает в негодовании). Нет, это уж слишком… Наглость такая!..
       Хлестаков( удерживая ее). Простите, сударыня: я это сделал от любви, точно от любви.
       Марья Антоновна. Вы почитаете меня за такую провинциалку… ( Силится уйти.)
       Хлестаков( продолжая удерживать ее). Из любви, право, из любви. Я так только, пошутил, Марья Антоновна, не сердитесь! Я готов на коленках у вас просить прощения. ( Падает на колени.) Простите же, простите! Вы видите, я на коленях.

Те же и Анна Андреевна.

       Анна Андреевна( увидя Хлестакова на коленях). Ах, какой пассаж!
       Хлестаков( вставая). А, черт возьми!
       Анна Андреевна( дочери). Это что значит, сударыня? Это что за поступки такие?
       Марья Антоновна. Я, маменька…
       Анна Андреевна. Поди прочь отсюда! слышишь: прочь, прочь! И не смей показываться на глаза.

Марья Антоновна уходит в слезах.

      Извините, я, признаюсь, приведена в такое изумление…
       Хлестаков( в сторону). А она тоже очень аппетитна, очень недурна. ( Бросается на колени.) Сударыня, вы видите, я сгораю от любви.
       Анна Андреевна. Как, вы на коленях? Ах, встаньте, встаньте! здесь пол совсем нечист.
       Хлестаков. Нет, на коленях, непременно на коленях! Я хочу знать, что такое мне суждено: жизнь или смерть.