Бригадир и Сын.

       Бригадир. Слушай, Иван. Я редко смолоду краснелся, однако теперь от тебя, при старости, сгорел было.
       Сын. Mon cher p?re! Или сносно мне слышать, что хотят женить меня на русской?
       Бригадир. Да ты что за француз? Мне кажется, ты на Руси родился.
       Сын. Тело мое родилося в России, это правда; однако дух мой принадлежал короне французской.
       Бригадир. Однако ты все-таки России больше обязан, нежели Франции. Вить в теле твоем гораздо больше связи, нежели в уме.
       Сын. Вот, батюшка, теперь вы уже и льстить мне начинаете, когда увидели, что строгость вам не удалася.
       Бригадир. Ну, не прямой ли ты болван? Я тебя назвал дураком, а ты думаешь, что я льщу тебе: эдакой осел!
       Сын. Эдакой осел! (В сторону.)Il ne me flatte pas… Я вам еще сказываю, батюшка, je vous le r?pet?, что мои уши к таким терминам не привыкли. Я вас прошу, je vous en prie, не обходиться со мною так, как вы с вашим ефрейтором обходились. Я такой же дворянин, как и вы, monsieur.
       Бригадир. Дурачина, дурачина! Что ты ни скажешь, так все врешь, как лошадь. Ну кстати ли отцу с сыном считаться в дворянстве? Да хотя бы ты мне и чужой был, так тебе забывать того по крайней мере не надобно, что я от армии бригадир.
       Сын. Je m’en moque.
       Бригадир. Что это за манмок?
       Сын. То, что мне до вашего бригадирства дела нет. Я его забываю; а вы забудьте то, что сын ваш знает свет, что он был в Париже.
       Бригадир. О, ежели б это забыть можно было! Да нет, друг мой! Ты сам об этом напоминаешь каждую минуту новыми дурачествами, из которых за самое малое надлежит, по нашему военному уставу, прогнать тебя спицрутеном.
       Сын. Батюшка, вам все кажется, будто вы стоите пред фруктом и командуете. К чему так шуметь?
       Бригадир. Твоя правда, не к чему; а вперед как ты что-нибудь соврешь, то влеплю тебе в спину сотни две русских палок. Понимаешь ли?
       Сын. Понимаю, а вы сами поймете ли меня? Всякий галантом, а особливо кто был во Франции, не может парировать, чтоб он в жизнь свою не имел никогда дела с таким человеком, как вы; следовательно, не может парировать и о том, чтоб он никогда бит не был. А вы, ежели вы зайдете в лес и удастся вам наскочить на медведя, то он с вами так же поступит, как вы меня трактовать хотите.
       Бригадир. Эдакий урод! Отца применил к медведю: разве я на него похож?
       Сын. Тут нет разве. Я сказал вам то, что я думаю: voil? mon caract?re. Да какое право имеете вы надо мною властвовать?
       Бригадир. Дуралей! Я твой отец.
       Сын. Скажите мне, батюшка, не все ли животные, les animaux, одинаковы?
       Бригадир. Это к чему? Конечно, все. От человека до скота. Да что за вздор ты мне молоть хочешь?
       Сын. Послушайте, ежели все животные одинаковы, то вить и я могу тут же включить себя?
       Бригадир. Для чего нет? Я сказал тебе: от человека до скота; так для чего тебе не поместить себя тут же?
       Сын. Очень хорошо; а когда щенок не обязан респектовать того пса, кто был его отец, то должен ли я вам хотя малейшим респектом?
       Бригадир. Что ты щенок, так в том никто не сомневается; однако я тебе, Иван, как присяжный человек клянусь, что ежели ты меня еще применишь к собаке, то скоро сам с рожи на человека походить не будешь. Я тебя научу, как с отцом и заслуженным человеком говорить должно. Жаль, что нет со мною палки, эдакой скосырь выехал!

Те же и Бригадирша.

       Бригадирша. Что за шум? Что ты, мой батюшка, так гневаться изволишь? Не сделал ли ты, Иванушка, какого нам убытку? Не потерял ли ты чего-нибудь?
       Бригадир. И очень много. Пропажа не мала.
       Бригадирша (запыхалася). Что за беда? Что такое?
       Бригадир. Он потерял ум, ежели он у него был.
       Бригадирша (отдыхая). Тьфу, какая пропасть! Слава Богу. Я было обмерла, испугалась: думала, что и впрямь не пропало ль что-нибудь.
       Бригадир. А разве ум-от ничто?
       Бригадирша. Как ничто! Кто тебе это сказывал, батюшка? Без ума жить худо; что ты наживешь без него?
       Бригадир. Без него! А без него нажила ты вот этого урода; не говаривал ли я тебе – жена! не балуй ребенка; запишем его в полк; пусть он, служа в полку, ума набирается, как то и я делывал; а ты всегда изволила болтать: ах, батюшка! нет, мой батюшка! что ты с младенцем делать хочешь? не умори его, свет мой! Вот, мать моя, вот он здравствует! Вот за минуту применил меня к кобелю: не изволишь ли и ты послушать?
       Сын (зевает). Quelles esp?ces!
       Бригадир. Вот, говори ты с ним, пожалуй, а он лишь только рот дерет. Иван, не беси меня. Ты знаешь, что я разом ребра два у тебя выхвачу. Ты знаешь, каков я.

Те же и Советница.

       Советница. Что ты, сударь, затеял? Возможно ль, чтоб я стерпела здесь такое barbariе?
       Бригадир. Я, матушка, хочу поучить немного своего Ивана.
       Советница. Как! Вы хотите поучить немного вашего сына, выломя у него два ребра?
       Бригадир. Да ведь, матушка, у него не только что два ребра; ежели я их и выломаю, так с него еще останется. А для меня все равно, будут ли у него те два ребра, или не будут.
       Бригадирша. Вот, матушка, как он о рождении своем говорить изволит.
       Сын (к Советнице). C’est l’homme le plus bourru, que je connais.
       Советница. Знаете ли вы, сударь, что грубость ваша к сыну вашему меня беспокоит?
       Бригадир. А я, матушка, думал, что грубость его ко мне вас беспокоит.
       Советница. Нимало. Я не могу терпеть пристрастия. Мериты должны быть всегда респектованы: конечно, вы не видите достоинств в вашем сыне.
       Бригадир. Не вижу, да скажите же вы мне, какие достоинства вы в нем видите?
       Советница. Да разве вы не знаете, что он был в Париже?
       Бригадирша. Только ль, матушка, что в Париже он был! Еще во Франции. Шутка ль это!
       Бригадир. Жена, не полно ль тебе врать?
       Бригадирша. Вот, батюшка, правды не говори тебе.
       Бригадир. Говори, да не ври.
       Советница (к Бригадиру). Вы, конечно, не слыхивали, как он был в Париже принят.
       Бригадир. Он этого сказать мне до сих пор еще не смел, матушка.
       Советница. Скажи лучше, что не хотел; а ежели я вас, monsieur, попрошу теперь, чтоб вы о своем вояже что-нибудь поговорили, согласитесь ли вы меня контактировать?
       Сын. De tout mon coeur, madame, только в присутствии батюшки мне неспособно исполнить вашу волю. Он зашумит, помешает, остановит…
       Советница. Он для меня этого, конечно, не сделает.
       Бригадир. Для вас, а не для кого больше на свете, я молчать соглашаюсь, и то, пока мочь будет. Говори, Иван.
       Сын. С чего ж начать? Par ou commencer?
       Советница. Начните с того, чем вам Париж понравился и чем вы, monsieur, понравились Парижу.
       Сын. Париж понравился мне, во-первых, тем, что всякий отличается в нем своими достоинствами.
       Бригадир. Постой, постой, Иван! Ежели это правда, то как же ты понравился Парижу?
       Советница. Вы обещали, сударь, не мешать ему. По крайней мере, вы должны учтивостию дамам, которые хотят слушать его, а не вас.
       Бригадир. Я виноват, матушка, и для вас, а не для кого более, молчать буду.
       Советница (к Сыну). Продолжайте, monsieur, continuez.
       Сын. В Париже все почитали меня так, как я заслуживаю. Куда бы я ни приходил, везде или я один говорил, или все обо мне говорили. Все моим разговором восхищались. Где меня ни видали, везде у всех радость являлася на лицах, и часто, не могши ее скрыть, декларировали ее таким чрезвычайным смехом, который прямо показывал, что они обо мне думают.
       Советница (Бригадиру). Не должны ли вы прийти в восхищение? Я, ничем не будучи обязана, я от слов его в восторге.
       Бригадирша (плача). Я без ума от радости. Бог привел на старости видеть Иванушку с таким разумом.
       Советница (Бригадиру). Что ж вы ничего не говорите?
       Бригадир. Я, матушка, боюся вас прогневать, а без того бы я, конечно, или засмеялся, или заплакал.
       Советница. continuez, душа моя.
       Сын. Во Франции люди совсем не таковы, как вы, то есть не русские.
       Советница. Смотри, радость моя, я там не была, однако я о Франции получила уже от тебя изрядную идею. Не правда ли, что во Франции живут по большей части французы?
       Сын (с восторгом). Vous avez le don de deviner.
       Бригадирша. Как же, Иванушка! Неужели там люди-то не такие, как мы все русские?
       Сын. Не такие, как вы, а не как я.
       Бригадирша. Для чего же! Вить и ты мое рождение.
       Сын. N’importe! Всякий, кто был в Париже, имеет уже право, говоря про русских, не включать себя в число тех, затем что он уже стал больше француз, нежели русский.
       Советница. Скажи мне, жизнь моя: можно ль тем из наших, кто был в Париже, забыть совершенно то, что они русские?
       Сын. Totalement нельзя. Это не такое несчастье, которое бы скоро в мыслях могло быть заглажено. Однако нельзя и того сказать, чтоб оно живо было в нашей памяти. Оно представляется нам как сон, как illusion.
       Бригадир (к Советнице). Матушка, позволь мне одно словцо на все ему сказать.
       Сын (к Советнице). Cela m’exc?de, je me retire. (Выходит.)
       Бригадирша (к Советнице). Что он, матушка, это выговорил? Не занемог ли Иванушка, что он так опрометью отсюда кинулся? Пойти посмотреть было.

Бригадир, Советница.

       Советница. Вот что вы сделали. Вы лишили меня удовольствия слышать историю вашего сына и целого Парижа.
       Бригадир. А я бы думал, что я избавил тебя от неудовольствия слышать дурачествы. Разве, матушка, тебе угодно шутить над моим сыном?
       Советница. Разве вам, сударь, угодно шутить надо мною?
       Бригадир. Над тобою! Боже меня избави. Я хочу, чтоб меня в ту минуту аркибузировали, в которую помышлю я о тебе худо.
       Советница. Благодарствую, сударь, за вашу эстиму.
       Бригадир. Не за что, матушка.
       Советница. Ваш сын, я вижу, страждет от ваших грубостей.
       Бригадир. Теперь для вас ему спускаю; однако рано или поздно я из него французский дух вышибу; я вижу, что он и вам уже скучен.
       Советница. Вы ошиблись; перестаньте грубить вашему сыну. Ведаете ли вы, что я его словами восхищаюсь?
       Бригадир. Какими?
       Советница. Разве вы глухи? Разве вы бесчувственны были, когда он рассказывал о себе и о Париже?
       Бригадир. Я бы хотел так быть на этот раз, матушка; я вижу, что вы теперь шутить изволите; рассказы его – пустошь. Он хотя и мой сын, однако таить нечего; где он был? в каких походах? на какой акции? А ежели ты охотница слушать и впрямь что-нибудь приятное, то прикажи мне, я тебе в один миг расскажу, как мы турков наповал положили, я не жалел басурманской крови. И сколь тогда ни шумно было, однако все не так опасно, как теперь.
       Советница. Как теперь? Что это такое?
       Бригадир. Это то, о чем я, матушка, с тобой давно уже поговорить хотел, да проклятый сын мой с безделками своими мешал мне всякий раз; и ежели тебе угодно, то я его завтра же за это без живота сделаю.
       Советница. За что, сударь, хотите вы его так изувечить?
       Бригадир. За то, что, может быть, без него я давно бы тебе сказал мой секрет и взял бы от тебя ответ.
       Советница. Какой секрет? Какой ответ?
       Бригадир. Я чинов не люблю, я хочу одного из двух: да или нет.
       Советница. Да чего вы хотите? Что вы так переменились?
       Бригадир. О, ежели бы ты знала, какая теперь во мне тревога, когда смотрю я на твои бодрые очи.
       Советница. Что это за тревога?
       Бригадир. Тревога, которой я гораздо больше опасаюсь, нежели идучи против целой неприятельской армии. Глаза твои мне страшнее всех пуль, ядер и картечей. Один первый их выстрел прострелил уже навылет мое сердце, и прежде, нежели они меня ухлопают, сдаюся я твоим военнопленным.
       Советница. Я, сударь, дискуру твоего вовсе не понимаю, и для того, с позволения вашего, я вас оставляю.
       Бригадир. Постой, матушка. Я тебе вытолкую все гораздо яснее. Представь себе фортецию, которую хочет взять храбрый генерал. Что он тогда в себе чувствует? Точно то теперь и я. Я как храбрый полководец, а ты моя фортеция, которая как ни крепка, однако все брешу в нее сделать можно.

Те же, Советник, Добролюбов.

       Советник (к Добролюбову). Так дело твое уже решено?
       Добролюбов. Решено, сударь.
       Бригадир. О! Черт их побери! Который раз принимаюсь, да не дадут кончить!
       Советница. Что ж вы, сударь?
       Бригадир. Матушка! Это не такое дело, о котором бы я говорил при вашем сожителе. (Выходя.)Я с досады тресну.

Советник, Добролюбов, Советница.

       Советник. Да ты как рано о деле своем сведал?
       Добролюбов. Сейчас.
       Советница. Как? Вы ваш процесс выиграли?
       Добролюбов. Так, сударыня; состояние мое гораздо поправилось. Я имею две тысячи душ.
       Советник. Две тысячи душ! О Создатель мой, Господи! И при твоих достоинствах! Ах, как же ты теперь почтения достоин!
       Советница. Да не были ли вы притом и в Париже?
       Добролюбов. Нет, сударыня.
       Советница. Жаль: это одно все мериты помрачить может.
       Советник. Однако ежели у кого есть две тысячи душ, то, мне кажется, они все пороки наградить могут. Две тысячи душ и без помещичьих достоинств всегда две тысячи душ, а достоинствы без них – какие к черту достоинствы; однако, про нас слово, чудно мне, что ты мог так скоро выходить свое дело и, погнавшись за ним, не растерял и достальное.
       Добролюбов. Ваша правда. Корыстолюбие наших лихоимцев перешло все пределы. Кажется, что нет таких запрещений, которые их унять бы могли.
       Советник. А я так всегда говорил, что взятки и запрещать невозможно. Как решить дело даром, за одно свое жалованье? Этого мы как родились и не слыхивали! Это против натуры человеческой… Как же ты дошел до того, что наконец дело твое решено стало?
       Добролюбов. Мы счастливы тем, что всякий, кто не находит в учрежденных местах своего права, может идти наконец прямо к Вышнему правосудию; я принял смелость к оному прибегнуть, и судьи мои принуждены были строгим поведением решить мое дело.
       Советник. Хорошо, что твое дело право, так ты и мог идти далее; ну, а ежели бы оно было не таково, как бы ты далее-то с ним пошел?
       Добролюбов. Я бы не только не пошел тогда далее, да и не стал бы трудить судебное место.
       Советник. Так хорошее ли это дело? А в мое время всякий и с правым и неправым делом шел в приказ и мог, подружась с судьею, получить милостивую резолюцию. В мое время дале не совались. У нас была пословица: до Бога высоко, до царя далеко.
       Советница (к Добролюбову). Мне кажется, что вам время уже себя этаблировать, время жениться.
       Добролюбов. Я ни на ком жениться не хочу, когда вы не соглашаетесь за меня отдать дочь вашу.
       Советник. Друг мой сердечный, ты был недостаточен, да к тому же и мои обстоятельствы не таковы.
       Советница. Я с моей стороны никогда в вашем сватовстве не препятствовала.
       Добролюбов. Однако я уже льститься могу…
       Советник. Теперь мне ни того, ни другого сказать нельзя. Пойдем-ка лучше да выпьем по чашке чаю. После обеда о делах говорить неловко. Я всегда интересные дела решал по утрам.

Конец третьего действия

Добролюбов, Софья.

       Добролюбов. Я великую надежду имею к совершению нашего желания.
       Софья. А я не смею еще ласкаться ею. С тобою я могу говорить откровенно. Если это правда, что батюшка мой изменяет моей мачехе, то и перемена состояния твоего не может переменить его намерения.
       Добролюбов. Однако я видел, с каким чувствием услышал он весть о решении дела моего в пользу мою. Я также мыслей своих от тебя скрывать не могу. Ты знаешь сама, что отец твой любит богатство; а корыстолюбие делает из человека такие же чудеса, как и любовь.
       Софья. Со всем тем корыстолюбие редко любовь побеждает. Я не знаю, буду ли я столько счастлива, чтоб судьба твоя с моей соединилась; я, однако, и тем одним уже утешаюсь, что твое состояние поправилось.
       Добролюбов. Мое состояние до тех пор несчастно будет, пока не исполнится мое главнейшее желание. Ты знаешь, в чем состоит оно. Тебе известно мое сердце…

Те же и Бригадирша.

       Добролюбов (видя, что Бригадирша слезы отирает). О чем вы плакали, сударыня?
       Бригадирша. Я, мой батюшка, не первый раз на веку плачу. Один Господь видит, каково мое житье!
       Софья. Что такое, сударыня?
       Бригадирша. Закажу и другу и ворогу идти замуж.
       Софья. Как, сударыня? Можете ли вы говорить это в самое то время, когда хотите вы того, чтоб я женою была вашего сына?
       Бригадирша. Тебе, матушка, для чего за него нейти? Я сказала так про себя.
       Добролюбов. Нет, вы про всех теперь сказать изволили.
       Бригадирша. И ведомо.
       Софья. Как же это: то про себя, то про всех? Скажите, матушка, что-нибудь одно.
       Бригадирша. Ты изволь говорить; а мне что?
       Добролюбов. Что же вам угодно?
       Бригадирша. Ничего. Я пришла сюда так, поплакать в свою волю.
       Софья. Да о чем же?
       Бригадирша (плача). О том, что мне грустно. Теперь Игнатий Андреевич напади на меня ни за что ни про что. Ругал, ругал, а Господь ведает за что. Уж я у него стала и свинья, и дура; а вы сами видите, дура ли я?
       Добролюбов. Конечно, видим, сударыня.
       Софья. Да за что он так на вас теперь напал?
       Бригадирша. Так, слово за слово. Он же такого крутого нраву, что упаси Господи; того и смотрю, что резнет меня чем ни попало; рассуди ж, моя матушка, вить долго ль до беды: раскроит череп разом. После и спохватится, да не что сделаешь.
       Добролюбов. Поэтому ваша жизнь всякую минуту в опасности?
       Бригадирша. До лихого часу долго ли?
       Софья. Неужели он с вами столько варварски поступал, что вы от него уже и терпели на это похожее?