Сейчас только, приехавши на одну минуту к Жуковскому во Франкфурт, нашел у него ваше письмо. Так как я уезжаю опять назад в Гомбург, где лечусь и пью воды, то и поручил ему исполнить вашу просьбу относительно письма. Вы, вероятно, получите его поздно (если только оно находится в посольстве), потому что и ваше письмо, писанное вами от 11-го мая, получено здесь только 16-го, сегодня же семнадцатое.
 
      О себе скажу, что здоровье мое плохо; в Гомбурге пробуду три недели и потом еду в Гастейн. Благодарю вас за ваше, а Анну Миха<й>ловну за ее письмо. Рад душевно, что вам в Париже весело, и что веселость, [именно веселость] а не что другое, замедляет отъезд. Спешить вам, точно, незачем, на воды вам никуда не нужно, в Петербург рано, а потому, не торопясь, вы можете всё высмотреть. Глядите, наслаждайтесь и даже восхищайтесь, но не давайте большой цены всякому дыму похвал и не считайте за слишком важное дело известность. Она худой пашпорт не только на том свете, но даже и на этом. В прошлом письме вашем послышался [был] мне вздох по этой известности: [[Пои<стине>] И самый из известнейших известностей в мире еще] храни вас бог от этого! Если бы я узнал, что вы меня полюбили несколько более ради бедной известности моей, не показался бы я вам и на глаза никогда; теперь же не без удовольствия помышляю, что покажусь вам на глаза, хотя и больной, хворый. Итак, распоряжайтесь с вашим отъездом так, чтобы хоть два дни нам с вами увидаться и провести вместе.
 
      Весь ваш Г.
 
      На обороте: Paris.
 
      Son excellence madame la c-tesse Wielhorsky.
 
      Paris. Place Vend?me, 6.

      Не постигая, что делать с присланным вами письмом, посылаю его к вам. Таковой Лазаревой я отнюдь не знаю и не могу постигнуть, зачем приписано внизу: «bei G. Gogol». Лучше бы всего узнать в полиции; может быть, точно такая Лазарева существует во Франкфурте. Если же его отдать вновь на почту, то, я думаю, вряд ли она, бедная, его получит. Знаете ли, что ваше письмо я получил только сегодня? Ибо оно успело уже вновь побывать во Франкфурте за неотысканием меня, тогда как я отправил свой адрес и в полицию, и в здешний кургаус. Но почтовый чиновник, случившийся во время приема писем, так был уверен в том, что он знает всех живущих в Гомбурге, что даже одному дни не позволил письму остаться на почте и обратил того же часу вспять. А потому вот вам мой адрес: Kissileffstrasse, maison Deiainger. В Гомбурге ни души знакомой, так что тоска разбирает. В четверг буду у вас обедать.
 
      На обороте: Son excellence monsieur de Joukowsky.
 
      Francfort s/M. Saxsenhausen. Salzwedelsgarten vor dem Schaumeinthor.

      Уведомляю тебя только о том, что я сильно болен, и только одному богу возможно излечить меня. Письмо, однако же, к Уварову я написал и отправил его Смирновой для передачи или ему, или тебе. Если можно, [Если возь<мешь>] возьми за первый год деньги и перешли на всякий случай к Жуковскому. От него я получу их в минуту надобности повсюду. Больше невмочь писать, прощай. Будь здоров, и бог да хранит тебя.
 
      Твой Гоголь.
 
      На обороте: S-t P?tersbourg. Russie.
 
      Его превосходительству г. ректору СПбургского имп. университета Петру Александровичу Плетневу.
 
      В П. Бург. В университет.

      Приезжайте ко мне причастить меня, я умираю.

      Друг мой добрый и прекрасный, ваше письмо от 12 мною получено. Что его читали не глаза мои, а читало сердце, о том нечего и говорить; что всякое из страданий ваших почувствовано самой глубиной того же сердца, [самим сердцем души] о том также нечего говорить. Год этот всем труден, и не без особенных намерений промысла вышнего он проходит почти для всех во скорби душевной. Напрасно вы также думаете, что я выше всего того, что [выше всего, что есть] принадлежит слабейшему человеку, что нашел тайну побеждать страдания и живу в одном боге. Увы! даже и в первых я ничтожен, не говоря уже о последнем. Жить в боге значит уже жить вне самого тела, а это [этого] невозможно на земле, ибо тело с нами. Я даже не в силах выносить покорно моих болезненных страданий, вот уже скоро полгода нахожусь в беспрерывной борьбе с моими недугами и с немощью моего духа взять власть над своим болезненным телом. Не страдая теперь ни одной душевной болезнью, происходящею от моих отношений и положений к людям (впрочем, может быть, только так это мне кажется и нашептывает [говорит] так гордость моя), я страдаю весь душою от страданий моего тела, и душа изнывает вся от страшной хандры, которую приносит болезнь, бьется с ней и выбивается из сил биться. Я, верно, исхудал не меньше вашего, и вы бы ужаснулись, меня увидев. И ни души не было около меня в продолжение самых трудных минут, тогда как всякая душа человеческая была бы подарком, и всякий страждущий, вызвавши меня на помощь себе, сим самым, [В подлиннике: самим] может быть, исцелил бы хотя на время дух мой. Здоровье мое с каждым часом хуже и хуже. Воды Гомбурга действуют дурно, и этому помогает, может быть, опасное положение совершенного одиночества. Всякое занятие умственное невозможно и усиливает хандру, а всякое другое занятие — не занятие, [тоже не занятие] а потому также усиливает хандру. — Изнуренье сил совершенное. Вот вам мое состояние. Мне казалось бы, что встреча наша была бы нужна с вами, если богу угодно будет продлить до того времени мою жизнь. Мне казалось, что воды Гастейна вам помогли бы больше всего, и если бы вы решились хотя с одним Аркадием Осиповичем отправиться в Гастейн, оставивши детей с м<исс> Овербек в селе Спасском, то это было бы не дорого. Из Москвы вы отправились бы прямо в Гастейн на Вену [прямо на Вену] в легком экипаже. Вы спрашиваете, как познакомиться со стариком Аксаковым. Приехавши в Москву, пошлите прямо за ним, чтобы он приехал к вам. Скажите, что это мое желание. Отыщите также старушку Шереметьеву; скажите [скажите ей] также, что я велел вам с нею познакомиться. В минуты трудные она вам будет очень полезна. Навестите также Языкова. Он без ног, а пото<му> к вам не в состоянии приехать. Прочих всех можете увидеть у Хомякова, который даст [сделает] для вас вечер и на нем покажет вам всех. Когда вам слишком будет трудно и грусть ваша будет велика, не забудьте взять сочинения св. Димитрия Ростовского (в 5 томах) и в первом томе прочитайте (помолившись прежде крепко богу) разговор между утешающим и скорбящим и не один раз потом его перечитывайте. Вот всё, что могу вам посоветовать, изнывая и скорбя сам. Затем обнимаю вас всей мыслию души моей.
 
      Весь Ваш Г.
 
      Если будет вам не в труд, то купите для меня книги:
 
      1) «О небесной иерархии» Дионисия Ареопагита, в одном томе.
 
      2) «О церковном священноначалии», его же, Дионисия Ареопагита, также в одном томе.
 
      3) «Изъяснен<ие> литургии», недавно вышедшее, священн<ика> Нортова и
 
      4) книга совершенно мирская, на днях [ед<ва>] вышедшая, что-то вроде «Петербургских сцен», Некрасова, которую очень хвалят и которую бы мне хотелось прочесть.
 
      Письма для большей верности адресуйте по-прежнему к Жуковскому; он их мне перешлет. Книги же нужно будет [нужно будет дост<авить>] уже прямо в Гастейн. Затем прошу вас о том же, о чем вы меня просите: молитесь обо мне; здоровье мое очень плохо. Молюсь и я об вас, сколько в силах то при нынешнем бессилии моем. [то делать при моих болезненных силах]
 
      На обороте: S-t P?tersbourg. Russie.
 
      Ее превосходительству Александре Осиповне Смирновой.
 
      В С. П. Бурге. На Мойке, неподалеку от Синего моста. В собственном доме.

      Молитесь, друг мой, обо мне. Ваши молитвы мне нужны были всегда, а теперь нужнее, чем когда-либо прежде. [Далее начато: Моли<тесь>] Здоровье мое плохо совершенно, силы мои гаснут; от врачей и от искусства я не жду уже никакой помощи, ибо это физически невозможно; но от бога всё возможно. Молитесь, да поможет он мне уметь терпеть, уметь переносить, уметь покоряться, уметь молить его и уметь благословлять его в самых [В подлиннике: самих] страданиях. Я слишком знаю, [Далее начато: Я вижу] что нельзя [нет] зажечь уже светильника, если не стало масла. Но знаю, что есть сила, которая и в мертвом воздвигнет дух жизни, если восхочет, и что молитва угодных богу душ велика перед богом. Молитесь, друг мой, да не оставляет меня в минутах невыносимой скорби и уныния, которые я уже чувствую и которых, может быть, [уже, может быть] целый ряд предстоит мне вперед, в степени сильнейшей. Молитесь, да укрепит меня и спасет меня.
 
      На обороте: Надежде Николаевне Шереметьевой.

      Твое письмо от 10 мая мною получ<ено>. Друг мой, ты всё еще принимаешь дело легко и почти в шутку, приглашая меня в Москву. Больного в таком состоянии, в каком я, не призывают, но скорее к нему едут. Бог весть, как я еще доберусь до Гастейна. Повторяю тебе еще раз, что болезнь моя сурьезна, только одно чудо божие может спасти. Силы исчерпаны. Их и без того было немного, и я дивлюсь, как, при моем сложении, я дожил и до сих еще дней. Отчасти, может быть, я обязан тому, что берег себя и не вдавался во всякие излишества; отчасти обязан тому, что бог крепил и воздвигал, несмотря на всё мое недостоинство и непотребство. Знаю, однако же, [также] и то, что повредил себе сильно в одно время тем, что хотел насильно заставить писать себя, тогда как душа моя была не готова и когда следовало бы [В подлиннике: было] покорно покориться воле божьей. Как бы то ни было, но болез<ни> моей ход естественный. Она есть истощение [В подлиннике: источение] сил. Век мой не мог ни в каком случае быть долгим. Отец мой был также сложенья слабого и умер рано, угаснувши недостатком собственных сил своих, а не нападеньем какой-нибудь болезни. Я худею теперь и истаиваю не по дням, а по часам; руки мои уже не согреваются вовсе и находятся в водянисто-опухлом состоянии. Припадки прочие всё те же, которые сопровождали бедного Елима Мещерского (умершего тоже от изнуренья сил) за неделю до его смерти. Вот тебе состояние моей болезни, которой не хочу от тебя скрывать. Ни искусство докторов, ни какая бы то ни было [какая-либо] помощь, даже со стороны климата и прочего, не могут сделать ничего, и я не жду от <н>их помощи. Но говорю твердо одно только, что велика милость божия и что, если самое дыхание станет улетать в последний раз из уст моих и будет разлагаться в тленье самое тело мое, одно его мановенье — и мертвец восстанет вдруг. Вот в чем только возможность спасенья моего. Если сыщется такой святой, чьи молитвы умолят обо мне, если [и если] жизнь моя полезней, точно, моей смерти, если достанет хотя сколько-нибудь чистоты грешной и нечистой души моей на такого рода помилование, тогда жизнь вспыхнет во мне вновь, хотя все ее источники иссохли. Знай об этом сам, объяви о том и другим, да напрасной надежде и мечтам не предаются, а пусть лучше, вместо того, молятся, благоговея пред божиим могуществом, благословляя его и не осмеливаясь произносить чего-либо похожего на свои соображения, а оттоль и на роптания, и т. п. [Далее начато: Стихи твои я читал в «Москвит<янине>». Элегию весь<ма>] С. Т. Аксакову и Шевыреву скажи, что напрасно они собираются писать в ответ на письмо, на которое просилось [требова<лось>] одного только дружеского: да. С тех пор прошло уже полгода, и молчанье принято, как следует, за совершенное согласие; напоминание же о чем-нибудь уже забытом будет [о чем-нибудь старом может] мне неприятно. Итак, да не приходит им в ум [и в ум] заикаться о делах, решенных и сложенных в архив.
 
      Стихотворе<ния> я твои прочел как в «Москв<итянине>», так и в отдельн<ом издани>. Из них многие мне принесли большое удовольствие. В том <числе> самое [самое прек<расное>] посвящение Авдот<ье> Пет<ровне> Елагиной. Элегию о надоедателе весьма заметил и даже сказал о ней Коппу. В Москве будет, вероятно, на днях Смирнова. Ты должен с ней познакомиться непременно. Это же посоветуй Серг<ею> Т<имофеевичу> Аксакову и даже Н<адежде> Н<иколаевне> Шереметьевой. Это перл всех русских женщин, каких мне случалось знать, а мне многих случалось из них знать прекрасных по душе. Но вряд ли кто имеет в себе достаточные силы оценить ее. И сам я, как ни уважал ее всегда и как ни был дружен с ней, но только в одни истинно страждущие минуты, и ее и мои, узнал ее. Она являлась истинным моим утешителем, тогда как вряд ли чье-либо слово могло меня утешить. И, подобно двум близнецам-братьям, бывали сходны наши души между собою. Она также теперь больна, и дай бог ей выздоровление для счастия многих. Затем прощай, бог да благословит тебя! Адресуй еще на имя Жуковского во Франкфурт.
 
      Твой Г.

      От вас я давно не имею никаких вестей, добрейший мой Александр Андреевич. Напишите хотя два словечка. Я всё время хворал и был болен, и теперь болен, и даже очень болен. Но все-таки имею желание и намереваюсь, если бог поможет, ехать к вам на осень и зиму в Рим. А потому вы постарайтесь меня уведомить, где будете вы лето, дабы я знал, как отыскать вас, если, на случай, приеду рано. Пишите мне в Гастейн, куда я еду теперь же, и не откладыв<ая> письма вашего, дабы оно меня там застало. Гастейн вы уже знаете: он находится в Австрийском Тироле. Адресуйте в poste restante.
 
      Скажите Моллеру, чтобы он хотя что-нибудь мне написал о себе: что он делает, чем занимается и как его здоровье и силы для работ? Сам же я всё еще не в силах много писать.
 
      Прощайте! Бог вам в помощь!
 
      Весь ваш Гоголь.
 
      На обороте: ? Rome (en Italie).
 
      Al signore Alessandro Iwanoff (Russo).
 
      Roma. Via Condotti. Vicina alla piazza di Spania, nel Caffe Greco.

      Ваше письмецо (от мая 23) получил, находясь [еще находясь] на выезде в Гастейн. Как ни слаб, но во имя божие пускаюсь. Все из тех, которые желали быть в Гастейне или говорили о том, изменили [говорили мне о том, кажется, изменили] слову… но да будет лучше всего так, как богу угодно. Относительно вас я рад хотя тому, что вы будете с Вьельгорскими лето. Вот вам мой совет: позабудьте о себе и думайте о них; позабудьте о своих недугах и думайте о их недугах; позабудьте о своих огорченьях и думайте о их огорчениях. Чтобы отселе в ваших глазах как бы вовсе не существовало вас самих и вы одним сим только исцелитесь от вашего недуга. Постарайтесь сойтись поболее и потеснее с Анной Миха<й>ловной. Это вам слишком будет нужно. Вы ее доселе, сколько мне кажется, не оценили и не узнали, но [но мне <кажется>] она будет вам более всех теперь нужна, и вы будете нужны ей, укрепляя, бодря, [бодря и] освежая ее и заставляя ее действовать. Слов ваших о векселе я не понял: вы пишете, что посылаете вексель за треть и что я буду получать по третям. Но в таком случае мне бы следовало получить тысячу с лишком франков, потому что, основываясь на письме Уварова, я получаю по тысяче рублей серебром в год, что составляет близ четырех тысяч франков в год. Но, вместо этого, я получил от вас вексель только в триста с лишком франков. А потому совершенно недоумеваю, что это значит, равно как и слова ваши: «Посылаю вексель за первую треть». Объясните мне это, написавши в Гастейн и давши в то же время об этом знать и Жуковскому. Если кто-нибудь едет в Гастейн, попросите его взять с собой те книги, о которых я вас в прошедшем письме просил. Прошу вас также, ради Христа, выставлять в ваших письмах, что мое письмо, писанное мною к вам от такого-то числа, было получено вами такого-то [от такого-то] месяца и дня. Этого вы никогда не делаете, а мне это слишком нужно. [иногда слишком нужно. ] Затем бог да укрепит вас, изравнявши всё в благо. Молюсь ему и в сию самую минуту, да, как освежающий дождь, пронесутся сквозь вашу душу все эти доселе вами испытанные изныванья и скорби, и, как земля, освещенная после бури [дождя] солнцем, будет отныне душа ваша. Крепко, твердо и бодро в дорогу, мой добрый друг! Во имя бога, вновь в дорогу жизни, и на всяком шагу да будет он с вами, и да будет бестрепетна ваша в него надежда! Прощайте! Адресуйте в Гастейн, в poste restante. А обо мне молитесь.
 
      Ваш Г.
 
      При сем письмо к графине Виельгорской. Уведомьте <о> их приезде и о прочем.
 
      На обороте: S-t P?tersbourg. Russie.
 
      Ее превосходительству Александре Осиповне Смирновой.
 
      В С.-Петербурге. На Мойке, близ Синего моста, в собственном доме.

      Пишу к вам, мой прекрасный друг Александра Осиповна, из Берлина, куда притащился я больной и еле движущийся для окончательного совещания с здешним доктором Шёнлейном, [В подлиннике: Шонлейном; далее не отмечается. ] ибо мнение докторов о моем лечении раздвоилось: одни советуют в Гастейн, другие решительно морское купанье как можно подольше. Приезд в Берлин вышел неудачен: Шёнлейна я не застал; он уехал за день [ровно за день] до моего приезда и возвратится нескоро. Я, признаюсь, скорее наклонен к морскому. В нем есть что-то освежающее уже с самого начала, и самому бренному телу моему как-то более желалось бы моря. Но решиться не могу. Морские купанья пока еще все пусты, а остров Эльголанд, куда предпочтительно шлют меня, особенно пустынен, и ни одна русская душа туда не заезжает, тогда как он всего в четырех, или с небольшим, часах от Гамбурга. Итак, вот какого рода мое положение: за два дни до моего отъезда я еще не знаю наверно, куда еду. Знаю одно только то, что опаснее всего для меня хандра, а она, как нарочно, предстоит мне в тех местах, куда шлют меня, и, как нарочно, никогда еще не посыла<ли> меня в такие лишенные людства места, как ныне. Не раз приходит мне на ум, какое [какое бы было] утешение было бы теперь нам встретиться именно в нынешние минуты. Но это, как видно, богу неугодно покамест. По крайней мере, во всяком случае, посоветуйтесь сурьезно с докторами насчет ваших нерв, если только вам не лучше. Я уверен, что вам присоветуют или Гастейн, или море с морским купаньем. Если море, тогда переезд не станет [это не ст<анет>] вам ничего. Ни экипажей, ни громозду не нужно; на пароход взять надобно одни только сундуки и приехать только в Гамбург, а от [из] Гамбурга в нескольких шагах все притоны морских купаний. Как бы хороши были морские купанья для Софьи Михайловны также! и как бы удобно было вам сделать это путешествие вместе! Издержек вы бы сделали менее, чем в Петербурге летом, а между тем набрались бы сколько-нибудь здоровья для зимы. Притом самое спокойное путешествие, не сопряженное ни с какими хлопотами и продолжающееся всего одну неделю, если не меньше. А для меня остров Эльголанд превратился бы тогда в рай. Я уверен, что Аркадию Осиповичу помогли бы также весьма сильно морские купанья. Ему нужны укрепляющие [укрепляющие средства] и освежающие средства. Но… буди всё по воле и милости божией! А вы все-таки дайте мне скорый ответ на это письмо, адресуйте на имя Миха<и>л<а> Миха<й>ло<ви>ча в Берлин. Он мне отправит туда, куда я потащусь. Прощайте, друг мой. Устал, не имею сил даже двигать пером, [Далее начато: придется, я дума<ю>] а между тем много и много еще предстоит дороги вперед, если придется ехать в Гастейн. Но если и в Гастейне я узнаю, что вы едете на морс<кие> купанья, то притащусь отвсюду к вам, несмотря ни на какой переезд. Прощайте же и напишите хотя несколько строчек. Душа моя обнимает вашу душу.
 
      Ваш Г.
 
      Само собой разумеется, что вы должны крепко и сильно обнять за меня всех Вьельгорских.
 
      На обороте: S-t P?tersbourg. Russie.
 
      Ее превосходительству Александре Осиповне Смирновой.
 
      В Петербурге. На Мойке, близ Синего моста, в собст<венном> доме.

      Я медлил описаньем вам моих плачевных похождений, желая написать вам что-нибудь о себе утешительное. Из Франкфурта я выехал в состоянии совершенно нерешительном насчет моей болезни. Меня смущала не самая болезнь моя, но то, что я не мог добиться от докторов, в чем именно состоит болезнь моя. Что есть во мне нервическое расстройство, это я слышал, но отчего оно произошло, это осталось для меня задачей, а беспрерывное возраст<ан>ье недугов не нервических вместе с нервическими, иссушение всего тела и цвет мертвечины, который оно принимало, чем дальше, больше, — всё это запутывало еще больше задачу и не давало мне надлежащего духа отважиться на одинокое и пустынное лечение, опасное при хандрическом расположении духа, постоянно преследовавшем меня. А потому я не был спокоен во всё время путешествия, хотя и старался взять всю власть над собою. Для душевного моего спокойствия оказалось мне нужным отговеть в Веймаре. Гр<аф> Толстой также говел вместе со мною. Добрый веймарский священник советовал мне убедительно посоветоваться еще на дороге с знаменитым доктором в Галле, Крукенбергом. К сему склонял меня и граф Толстой, видевший усиливавши<еся> мои припадки, исхуданье и странный, болезнен<ный> цвет кожи. Крукенберг обратил особенное внимание на мою спину, пытаясь отыскать в ней причину этой болезни моей, исхуданья и расслабленья и прочего. Он меня раздел и щупа<л> всего, перебрал и перещупал всякий позвонок в спине, испробовал грудь, стуча по всякой кости, [Далее начато: ощупал все ме<лкие>] и, нашед то и другое в добром здоровьи, вывел [ре<шил>] заключение, подобно Коппу, что всё дело в нервах и что мне необходимо прожить три месяца, по крайней мере, на открытом море, купаясь ежедневно, и что для этого всего удобнее мне остров Helgoland, недалеко от Гамбурга, что Гастейн меня может разгорячить. Это заключение меня не совсем утешило и не могло прогнать сомнений: во-первых, потому, что я чувствовал [видел слишком] ясно в себе кое-что сверх нерв, а во-вторых, потому, что я не в силах был пренебречь таким сильным авторитетом, каков Коппа, присоветовавшего Гастейн. Я решился ехать до Берлина и предоставить то и другое на суд Шёнлейна, рассказавши всё мое критическое положение, и с чьим мнением он будет согласней, на то решитель<но> и отважиться, основываясь единственно на большинстве голосов. Но, на мою беду, Шёнлейна в Берлине не застал; он уехал в Гомбург, и я остался, весь преданный нерешительности. А каково мое положенье, это предоставляю судить всякому, кто знает, что такое нерешительность в важную минуту. Уходящее между тем время еще более увеличивало тягость моего положения. В Берлине посоветовали мне съездить, по крайней мере, в Дрезден к доктору Карусу. Я поехал в Дрезден. Карус, когда я рассказал ему всё дело, расспросил меня обо всем образе моей жизни и обо всех излишествах, каким я предавался в жизни и которые могли бы произвести во мне в такой силе нервическое расстройство. Не найдя их достаточными для произведения совершенного расстройства нерв и найдя жизнь мою довольно для того умеренною, он сказал, что причины должны быть иные и что он приедет ко мне на дом рассмотреть и ощупать меня всего. Раздевши меня всего, он перещупал меня также. Стучал по всем местам и костям в груди, нашел грудь здоровою, щупал живот и потом начал вновь стучать по ребрам в правом боку. Здесь он остановился и нашел, что звук гораздо повыше места печени уже становится глухим, что, по его мненью, есть ясный признак, что печень выросла, оставляя менее и менее места для легких, что дело всё в печени, что отсюда исхудание, зеленый цвет кожи, беспорядок желудочных отправлений, нервическое расстройство и дурное кровообращение крови, что лечить нужно прежде всего печень и что, не теряя времени, следует мне прежде всего ехать в Карлсбад. Итак, вот вам мое положение. Еду в Карлсбад, потому что на что-нибудь должно реши<ться>, потому что мнение это последнее, уже произнесенное по соображении всех мнений прочих докторов, потому что Карлсбад менее других пустынен и, может быть, не так опасен в рассуждении [относительно] хандры. А благоразумно ли я это делаю, право, не знаю. Один бог знает, что для меня истинно полезно и какой из врачей менее всех других ошибся. Объявите и расскажите об этом обстоятельно Коппу. Какого он будет об этом мнения? Мне жаль только, что ни мне, ни ему не пришло в ум меня, раздевши, ощупать хорошенько всего, что было бы весьма удобно, потому что по моему телу можно теперь проходить полный курс анатомии, до такой степени оно высохло и сделалось кожа да кости. Пожмите ему крепко руку и поблагодарите в то же время за всё, и особенно за то, что он не сердился на мою нерешительность, слабодушие и сомнение. Вы сами видите мое положение: все эти слабости уже кроме того, что происходят от критического моего положения, суть в то же время неминуемые следствия самой болезни моей и, может быть, с ней вместе составляют нераздельное и единое.
 
      А вы, мой бесценный друг и душа, много мною любимая, не гневайтесь на меня ни за то, что я доселе не давал вести о себе, ни за то, что я не в силах был действовать, как твердый муж, и не колебаться во время колебанья, ни за то, что и теперь я, может быть, пишу бессвязно и уж, верно, неразборчиво и нечетко. Всё простите мне и помолитесь обо мне крепко богу, да укрепит меня и воздвигнет и обратит мне в целение и пользу предстоящее лечение. Посылаю мой душевный поклон вашей добрейшей супруге, обнимаю мысленно ваших малюток. Обнимаю также доброго бар<она> Рейтерна и посылаю искрен<ний> поклон всей милой семье его. Напишите в ответ только две строчки, чтобы я знал, что письмо мое получено. Адресуйте в Карлсбад, poste restante. Приехавши в Карлсбад, я вам пришлю тот же час свой полный адрес. Выезжаю я отсюда завтра, а послезавтра надеюсь быть в Карлсбаде.
 
      Весь ваш Гоголь.
 
      На обороте: Son excellence monsieur m-r de Joukowsky.
 
      Francfort s/M. Saxsenhausen. Salzwedelsgarten vor dem Schaumeinthor.

      Пишу к вам еще раз из Берлина, где должен был я прожить полторы недели в ожидании Шёнлейна, которого, однако ж, не дождался. Вместо того пришел ответ, что Шёнлейн будет не раньше, как чрез три недели. Чтобы чем-нибудь решить дело, я съездил в Дрезден к Карусу.