Письмо к н<аследнику> напишите с надлежащими пробелами, перенесши на другую страницу. На пакете, который запечатывать не нужно, надпишите просто: его импер<аторскому> высочеству, государю наследнику всея России Александру Николаевичу. В СПб. [См. раздел «Деловые бумаги», № 1.]
 
      Напишите мне, дал ли я вам ключ от сундука с моими книгами и заперт ли он или нет. Я совершенно позабыл.

      Прежде всего посылается тебе с почтою из Дрездена куча поцелуев, а что в них, в сих поцелуях, заключено много всего — ты уже знаешь. Достигли мы Дрездена благополучно. Выехавши из Ганау, мы на второй станции подсадили к себе в коляску двух наших земляков, русских помещиков, Сопикова и Храповицкого, и провели с ними время до зари. Петр Миха<й>лович даже и по заре еще перекинулся двумя-тремя фразами [словами] с Храповицким. Вообще ехалось хорошо. Думалось много о чем, думалось о тебе, и все мысли о тебе были светлы. Несокрушимая уверенность насчет тебя засела в мою душу, и мне было слишком весело, ибо еще ни разу не обманывал меня голос, излетавший из души моей. Дорожное спокойствие было смущено [Далее было: несколько] перелазкой из коляски в паровой воз, где как сон в руку встретились Бакунин и весьма жесткие деревянные лавки. То и другое было страх неловко… но мы в Дрездене. Петр Михайлович отправился к своему семейству, а я остался один и наслаждаюсь прохладой после кофия, и много всего идет ко мне: идет то, о чем я ни с кем не говорю, идет то, о чем говорю с тобою, и наконец один раз даже мелькнул почти ненароком московский длинный дом с рядом комнат, пятнадцатиградусною ровною теплотою и двумя недоступными кабинетами. Нет, тебе не должна теперь казаться страшна Москва своим шумом и надоедливостью; ты должен теперь помнить, что там жду тебя я и что ты едешь прямо домой, а не в гости. Тверд путь твой, и залогом слов сих не даром оставлен тебе посох. О верь словам моим!.. Ничего не в силах я тебе более сказать как только: верь словам моим. Я сам не смею не верить словам моим. Есть чудное и непостижное… но рыдания и слезы глубоко взволнованной благородной души помешали бы мне вечно досказать… и онемели бы уста мои. Никакая мысль человеческая не в силах себе представить сотой доли той необъятной любви, какую содержит [питает] бог к человеку!.. Вот всё. Отныне взор твой должен быть светло и бодро вознесен гор? — для сего была наша встреча. И если при расставании нашем, при пожатии рук наших не отделилась от моей руки искра крепости душевной в душу тебе, то значит ты не любишь меня. И если когда-нибудь одолеет тебя скука и ты, вспомнивши обо мне, не в силах одолеть ее, то значит ты не любишь меня, и если мгновенный недуг отяжелит тебя и низу поклонится дух твой, то значит ты не любишь меня… Но я молюсь, молюсь сильно в глубине души моей в сию самую минуту, да не случится с тобой сего и да отлетит темное сомненье обо мне, и да будет чаще сколько можно на душе твоей такая же светлость, какою объят я весь [какая объята моя] в сию самую минуту.
 
      Прощай. Много посылаю тебе заочных поцелуев. Уведоми меня в Москву, что ты получил это письмо; мне бы не хотелось, чтобы оно пропало, ибо оно писано в душевную минуту.
 
      Твой Гог<оль>.
 
      <Адрес:> Hanau
 
      Hanau Davon Jasikof
 
      Hanau zum Riesen.

      Я еще, как вы видите, до сих пор не в России и пишу к вам теперь из Берлина, пишу об Иванове — по делу, о котором мы уже с вами говорили. Я посылаю к вам письмо, которое я написал вчерне для него к велик<ому> князю. Копию с него я послал уже к нему. Недели через две или три после сего письма вы получите от него письмо. Ему нужно помочь, иначе грех будет на душе: помочь таланту значит помочь не одному ближнему, а двадцати ближним вдруг. Препровождая письмо его к наследнику, я думаю [Далее было: что] вам достаточно будет сказать [Далее было: что] только то, что Иванов, умоляя вас о ходатайстве о доставлении письма, представил много по всей справедливости убедительных причин на разрешение продолжения пансиона еще на три года и что вы с своей стороны можете засвидетельствовать: что Иванов дни и ночи сидел над картиною; что отказался от всех работ и заказов, чтобы ускорить ее окончание; что не ищет ничего, никаких других наград, кроме средств и возможности ее окончить; что со всех сторон слышны самые благоприятные отзывы о его картине; что картина Обервека, вдвое меньше по величине холста, заняла, однако же, труда на 10 лет с лишком, и что, наконец, жаркою любовью к искусству, простирающейся до самоотвержения, мудрою скромностью и смиреньем украшен художник, вполне заслуживающий всякого внимания и покровительства. Нельзя, чтобы слова сии не произвели действия, ибо они чистая правда. Прощайте, целую вас заочно. Пошли вам бог всякого добра, а с тем вместе и высшее всех благ вдохновение.
 
      Гоголь.
 
      <Адрес:> A son excellence Monsieur
 
      Monsieur de Joukovsky.
 
      A Dusseldorf.

      Только что получил ваше письмо и спешу отвечать. Меня удивляет, что вы не получили до сих пор денег. Они посланы были к Кривцову, и Кривцов еще в августе месяце уведомил Погодина, что послал в Рим распоряжение о выдаче их немедленно. Но не знаю только, кому он дал распоряжение: Валентини или кому другому. Итак, я вас прошу разыскать и принять эти деньги. Их 2000 р. 200 скуд отдайте Валентини, сто с лишком возьмите себе, [Далее было: я не помню] как придется по расчету наверно не припомню, сколько я вам должен. Если будет в остатке еще 100 скуд, то их определяю Шаповалову за копию женщин из Илиодора, о которой было говорено, мера назначена не помню вдвое или вдвое с половиною против копии Моллера. (Я думаю лучше вдвое с половиною, а впрочем полагаюсь на ваш суд). Деньги эти вы можете выдавать ему вперед, если он нуждается, помесячно, как у вас с ним важивалось доселе. Прощайте! обнимаю вас, не забывайте и пишите. Уведомляйте обо всём, что ни делается с вами, обо всех ваших нуждах, и, боже вас сохрани, когда-либо упадать духом. Нет вещи, которой бы нельзя было помочь. Верьте моему слову — слово мое не обманывает.
 
      Прощайте.
 
      P. S. Да. Если потребуется с вашей стороны какое удостоверение показать Кривцову, то на другом листе [на другой стороне] письма я на всякой случай пишу записочку, которую вы можете, отодравши, ему показать.
 
      Еще: хозяин спрашивает насчет Нибби. — Заплатите, что следует за вышедшие листочки, а пусть следующие приносит разносящий к вам. Мы потом с вами сочтемся.
 
      Поклонитесь от меня Иордану и скажите ему также, чтобы он никак не унывал духом, а работал бы бодро свое дело. Его будущее положение может быть так хорошо, как он и не воображает и не думает. Отдайте [Далее было: это письмецо] Моллеру письмецо, при сем прилагаемое.
 
      <Адрес:> Rome (en Italie).
 
      Al Signor
 
      Signor Alessandro Ivanoff (Russo)
 
      in Roma al Caf? Greco vicino alia piazza di Spania nella via Condotti.
 
      В Рим (в Италию).

      Здравствуйте. Обнимаю вас. Я был у вас две минуты, то есть у ваших. Они мне сказали новости о вас, которые меня смутили на то время, и я уже не говорил им о том, о чем приготовлялся было говорить. Жду с нетерпением вашего уведомления. Что? как вы? и что намерены? Мне нужно знать необходимо все ваши планы, и потому, пожалуйста, напишите мне обо всем этом немедленно. Но прежде всего, ради всего святого в мире, не упадайте духом. Всякий перелом, посылаемый человеку, чудно-благодетелен. Это лучшее, что только есть в жизни. Звезда и светильник, указующий ему, [человеку] наконец, его настоящий путь. Верьте, вся жизнь потом бывает одна благодарность за сей ниспосланный перелом.
 
      Напишите скорее! Весь ваш, так же твердо жмущий вам руку и говорящий: вперед.
 
      Н. Гоголь.
 
      <Адрес:> Моллеру от Гоголя.

      Только теперь, из Москвы, пишу к тебе. До сих пор я всё был неспокоен. Меня, как ты уже я думаю знаешь, предательски завезли в Петербург; там я пять дней томился. Погода мерзейшая именно трепня. Но я теперь в Москве и вижу чудную разность в климатах. Дни все в солнце, воздух слышен свежий, осенний, передо мною открытое поле, и ни кареты, ни дрожек, [В оригинале: дружок] ни души — словом рай. Обнимаю и целую тебя несколько раз. Жизнь наша может быть здесь полно-хороша и безбурна. Кофий уже доведен мною до совершенства, никаких докучных мух и никакого беспокойства ни от кого. Я не знаю сам, как это делается, — но то справедливо, что если человек созрел для уединенной жизни, то в его лице, в речи, в поступках есть что-то такое, что отдаляет его от всего, что ежедневно, — и невольно отступаются от него люди, занятые ежедневными толками и страстями. Пиши и опиши всё. Происшествий внешних у нас обоих немного, но они так много связаны с внутренними нашими происшествиями, что всё для нас обоюдно любопытно. У меня на душе хорошо, светло. Дай бог, чтоб у тебя тоже было светло и хорошо во всё время твоего [скучного] ганавского затворничества, — я молюсь о том душевно и уверен твердо, что невидимая рука поддержит тебя здрава и здрава доставит тебя мне, и бог знает, может быть достанется нам даже достигнуть [Далее было: вожделенной старости вместе] рука об руку старости, всё может сбыться.
 
      Прощай. Целую тебя и сердцем и душою и жду письма твоего.
 
      Адрес мой ты, я думаю, уже знаешь: в Университет на имя Погодина. Письмо это не больше как передовое известие и потому такое тощее. Как обживусь, напишу подлиннее.
 
      <Адрес:> Pr. Hochwohl geburene H. Baron von Jasijkow in Hanau (bei Frankfurt am Main).

      Посылаю одну при сем тетрадь, окончание 6 и начало 7-ой главы. Здоровье мое хуже, Михала Петровича лучше. С трудом мог управиться кое-как с посылаемыми тетрадями. Обнимите Сергея Тимофеевича и будьте здоровы.

      Я к вам приходил, между прочим, с просьбою, которую совершенно позабыл. А именно, нельзя ли послать к Крузе взять у него десть или две чистой бумаги, которая ему теперь не нужна, а будет нужна моему переписчику. Из-за нее остановилось дело.
 
      Гоголь.
 
      <Адрес:> Сергею Тимофеевичу Аксакову.
 
      На Сенной, в доме Теребиновой, против весов.

      Пишу к тебе после долгой болезни, которая было меня одолела и которой начало уже получил [получил было] я в Петербурге. Теперь, слава богу, мне гораздо лучше, хотя я исхудал сильно. Здоров ли ты? [Что ты?] Напиши мне слова два о себе. Я сильно беспокоился о тебе. Тут пронесли<сь> было слухи, что в Петербурге было что-то в роде небольшого наводнения, и вода показалась на Васильевском Острове. Я боялся за твой домишко и за житье твое в нижнем этаже. Уведоми меня, пожалуйста, не повредило ли у тебя чего? Дело мое, по причине болезни, почти не начи<на>лось. Теперь только началась переписываться рукопись. Пришли, если готовы, мои манишки, да, вместе с тем, и мои резиновые калоши, которые я приказал Платоше взять [взять с собо<ю>] в дилижанс, но он и не думал туда положить их. В дилижансе всё перерыли и не нашли их. А таких галош я теперь нигде не могу достать.
 
      Будь здоров! Мужайся духом, будущность твоя будет хороша, и напиши мне поскорее два слова.
 
      Прощай.
 
      Твой Гоголь.
 
      Адресуй попрежнему в Москву, на имя Погодина, в Университет.

      Пожалуйста, не позабудь дать знать писцу, чтобы пришел. Я с другим уже условился на половину рукописи. Теперь дело остается за ним.

      Я получил вчера ваше письмо и горевал, что наделал вам столько хлопот касательно денег. Дело спуталось чорт знает как. Я позабыл расспросить обстоятельно Погодина, как он распорядился, и полагал, что деньги давно уже в ваших руках. Мне больно, как воображу, что заставил вас нуждаться и бедного Шаповалова. Но теперь дело будет распоряжено как следует! Через неделю после сего письма вы отправляйтесь к Валентини, он получит вексель на 2000 рублей. Распорядитесь, как я вам писал, то есть 200 скуд Валентини, 100 вам, а 500 рублей Шаповалову за копию женщин из Илиодора, которые вы можете ему выдавать вперед. Еще вот ему работа для меня: сделать копии головок Спасителя с Рафаэлева Преображения и с Рафаэлева Положения во гроб. Размер головок пусть будет немного больше головы на моем портрете, сделанном вами, так чтоб холстик был длиною не больше шести вершков, или разве мало более. [или пол-аршина] Можно очертить вокруг овал, а впрочем, как заблагорассудите и найдете лучше и сообразнее вы сами. Еще я бы хотел третью головку Спасителя, молящегося или просто беседующего, или, еще лучше, в совершенно покойном положении. Пожалуйста, побегайте в свободный час по церквям и галлереям, не заметите ли где во фреске, или в картине, у кого-нибудь из старинных мастеров может быть, даже у Перуджина, одним словом, хоть не совершенно выполнит ваше требование, но по крайней мере, чтобы был сноснее других. Это будет третья головка. Я полагал, что две в месяц сделать можно легко. Я ему даю по 100 рублей за каждую. Он даже может заняться ими прежде, если еще не начинал женщин, потому что они мне теперь нужнее. Теперь еще слово насчет его копии с Перуджина. Я полагаю, что с ней будет долгая возня, толков <…> [Вырвано. ] и прочее и прочее. Живописи тонкой и высокой у нас не понимают как следует, ее не оценят. Не хочет ли он, я ему дам за нее 2000 рублей и вышлю их будущим летом. А впрочем, пусть он распоряжается, как лучше ему и выгоднее. А Спасителями пусть займется, мне они очень нужны. Деньги за них пришлю немедленно. Если на случай найдется четвертая головка, сколько-нибудь достойная внимания, то пусть сделает и четвертую. А вас прошу прислать мне головку вашего Спасителя, если только [Далее было: вам когда-нибудь] вы до него доберетесь и если только вам будет время снять с него хоть весьма эскизный этюд, а еще лучше во весь рост, как есть идущий по земле, хоть в каком ни есть малом размере.
 
      Теперь самое главное: крепитесь! идите бодро и ни в каком случае не упадайте духом, иначе будет значить, что вы не помните меня и не любите меня, помнящий меня несет силу и крепость в душе. Не смущайтесь будущностью, всё будет хорошо. Средства у вас будут. Вы спрашиваете меня, когда мы увидимся. Мы увидимся и увидимся непременно и верно в обоюдную радость обратится наше свидание. Прощайте. Чрез 8 дней поел получения сего письма напишите ответ.
 
      <Адрес:> В Рим (в Италию).
 
      AI Signor
 
      Signor Alessandro Ivanov (Russo).
 
      Roma, Caf? Greco nella via Condotti vicino alla piazza di Spania.
 
      Rome (en Italie).

      Благодарю вас за ваше письмо, еще более благодарю бога за ваше выздоровленье. Я еще не совсем оправился, устаю и не могу заняться моими делами, как бы хотел, а что самое главное, встретил множество неожиданных и непредвиденных препятствий. Но бог милостив, [Далее было: авось-либо] и мне верно удастся преодолеть всё. Об этом молитесь теперь богу. Жаль только, что дела мои затянутся на долгое время и не скоро придется вам что-нибудь получить от меня. Скажите старшей сестре Марии, что напрасно она так испугалась моего письма. Кого любят, от того с радостью принимают даже упреки. Письмо мое много бы заключило для нее приятного. Но она захотела лучше не получать от меня письма, чем встретить в нем какой-нибудь себе упрек. Ей никогда и век не понять, [не понимать] что одна любовь только и любовь [Далее было: высшая наполняет] сильная дает такие упреки, какие когда-либо давал ей я. Если бы она думала обо мне и разбирала бы почаще мои строки, она бы увидела это ясно. И прежде в приписке к ней и в письме к меньшей сестре я сказал ясно, что письмо будет насчет ее дела, насчет ее счастья, насчет счастья ее сына, она должна бы иметь [имея] сколько-нибудь ума в голове, чтобы почувствовать, что письмо для нее заключит много приятного. Но она захотела лучше не получать от меня писем, — желанье ее будет исполнено: она их не получит.
 
      Скажите сестре Анне, что прежде всего она должна благодарить за многие напоминанья, которые я сделал. Что же касается до обвинений, которые я на нее взвел, то они были сделаны с тем, чтобы рассердить ее хорошенько. Я знал, что ничем другим нельзя было рассердить ее, как этим, а рассердить ее чем-нибудь нужно, чтобы разбудить ее сонный, готовый всегда залениться и засидеться характер.
 
      Прощайте, поцелуйте от меня Колю. Надейтесь во всем на бога и молитесь. Придет время, когда бог чудно вознаградит вас за вашу теплую веру и будет счастье ваше выше, выше чем счастье всякого другого.
 
      Ваш признательный сын Николай.
 
      Поздравляю вас всех с наступающим новым годом.
 
      <Адрес:> Маминьке.

      Ничего.

      Вот вам деньги для расплаты моих долгов. Не пеняйте за мою неисправность: тут моей вины почти не было. Хочу вам сказать одно слово насчет головок Спасителей. Я назначил очень малый размер и позабыл, что на том же шестивершковом холстике можно сделать головок гораздо больше. Итак, пусть он сделает их сколько можно больше. Это будет лучше и для меня и для него, то есть я разумею для него полезнее. Прощайте! Поскорее ответ!
 
      Не хорошо ли будет которую-нибудь из головок на кипарисной доске. Как вы думаете? Коли хуже, так не нужно.
 
      <Адрес:> Al Signor
 
      Signor Alessandro Ivanoff.
 
      Roma.

      Передаю вам в ваши руки Языкова. Отыщите для него квартиру сами, не менее пяти или, по крайней мере, четырех комнат. Две из них чтобы были большие. Сделайте так, чтобы токарный станок был тотчас же в них поставлен, если можно, то и бильярд. Всё утро должно принадлежать Языкову. Всякого гостя пусть просит человек пожаловать ввечеру, от 4 до 10 час<ов>. В это время все близкие Языкову должны навещать его — это их обязанность. За час или за два перед обедом он должен ехать кататься и гулять, особенно зимою, в санках. Соблюдение всех этих правил очень нужно, и вы можете более всех способствовать к тому. Прощайте, душевно обнимаю вас и посылаю мой душевный поклон всем вашим.
 
      Весь ваш Гоголь.
 
      <Адрес:> Авдотье Петровне Елагиной.