Деньги д<ражайшая маминька-- [Дефисами обозначены несохранившиеся и не поддающиеся восстановлению части письма. ] я получил> вчера. По все<й?>-- видно Полта<вская контора?> <задержала пущенное мною по> <?> Миргородской <почте письмо, в котором просил я о> <?> <при>сылке денег-- Я вам говорил-- <о моем усиле>нном занятии <языками>-- Еще с сентября мес<яца>-- мною безостановочно-- успехом сперва мне нуж<но было немного пока я> <?> занимался одним языком-- много усили<ли>сь когда в остав<шееся время?>-- сделать всё то, что мне нужно <было сделать в продолжение> всех лет моего здесь бытия. По<этому мне нужны деньги> а будут еще нужны большие. И теперь-- могли занимать меня все самомале<йшие> <получаемые?> мною деньги употреблял я для своего-- Приспели гораздо большие трудности-- [Далее начато: даром достать не] Необходимо нуж<ные пособия к> уразумению языков достать теперь-- <1 нрзб.>. Я просил-- <прислать> мне 60 рублей-- <1 нрзб.> впредь, уже-- Я умолял вас несчет<ное число раз>-- <К чему со>хранять его для меня-- <м>не такое имение-- <Я не хочу?> <оста>вить себе вещественное <имение?> —<ста>раться сбыть некоторые-- <ненужные земли и даже продать-- <с>только надежд полагали, что-- <мн>е неизбежным. Ибо: через полгода-- <де>ньги нужны, и большие, особливо на первый-- <мо>гу и своими трудами жить. Машиньке также-- только в пансионе. Ей также нужны-- нужно ей порядочно окулироваться и всегда при том же нужно ей что-нибудь положить <на приданое?> <за?> ней. — Итак вы видите, что его продажа необходима>-- что я воображал, что вы непременно вышлете-- <для мо>их занятий еще до нового года оные 60 рублей-- и расположил я, основываясь на книгах <которые> <собирался?> я купить, всё было у меня распределенно, часы назначенны, и ни один промежуток времени не долженствовал быть упущен — для этого я решился пожертвовать всеми удовольствиями. Вы помните, с каким ужасным энтузиазмом [стара<нием>] я всегда желал видеться <с> вами. — Как жарко я всегда хотел ехать на праздник, как это было предметом желаний моих. Я всем этим решился пожертвовать для однообразного, трудного занятия, вечного заточения [однообразному трудному занятию, вечному заточению]. — Видно было, что я больше предпочитал тягостное приобретение пользы упоительным радостям веселия, и притом в такое время, когда все веселились. И вообразите: теперь, когда я увидел свой план рушенным, когда, окончив одни занятия, чтобы приняться за другие, я увидел, что мне нечем заниматься, что я не только не получаю от вас желанных денег, но никакого ответа, я принужден был бросить всё. Да и мог ли я заняться чем-нибудь, видевши главное свое неисполненным? Вы не можете вообразить тогдашнего моего бешенства, я был точно сумасшедший, заперся в своей комнате, грыз от досады стол, плакал, бегал от всех; и в уединении от всех разрывался в досадах и медленно начал успокоиваться только с прошествием праздников, но воспоминание о них режет мое сердце.
 
      Я не жалею о тех почти даром ушедших 3 или шести годах, я не понимал этого. — Но в эти три недели, когда я думал столько сделать, когда я так ясно понимал всю важность моих занятий, когда я так пламенно жаждал употребить это самое лучшее время в самую великую пользу, когда нихто не мешал мне, когда эти три недели были важнее для меня четырех месяцев, и видеть все свои надежды разбитыми — о! это ужасно! Но не думайте, почтеней<шая> милая маминька, чтобы я в это время досадовал на вас или хотя малейшее на вас имел неудовольствие, нет, я собственно досадовал на себя и наказывал одного себя. Но наказание мое было ужасно.
 
      Я теперь умоляю вас, почтенейшая маминька, сделайте милость, не оставте меня так растерзанным, ежели то уже пропало, дайте мне силы вознаградить его, мне нужно, кроме тех 20-ти рублей, которые вы прислали и которые я тщательно берегу, еще 80 восемьдесят рублей, хотя эта сумма чуть-чуть только меня удовлетворит… — Но вообразите, что вы ее даете мне взаймы, что по прошествии 3 или 4-х лет я вам возвращу ее усотеренную. — Сделайте милость, почтенейшая маминька, не жалейте моего имения… жалейте своего здоровья, а за малые, теперь претерпеваемые нам в имении уроны, вознаградит<есь?> в последствии.
 
      Простите бедного вашего сына, ежели он потревожил вас, ежели он нанес вам тысячу новых хлопот, и не сердитесь на него, который ежели что делает, делает для вас и для счастия всего нашего семейства.
 
      Н. Гоголь.

      Я чувствовал, что принесу вам большое неудовольствие своею просьбою, зная трудность выполнения ее. Я точно во многом, очень во многом пред вами виноват, почтенейшая маминька. Недавно только понял я, что имел нужды не по своему состоянию, и что моей бедности тягостно было удовлетворять и ближайшие издержки; и узнал это тогда, когда потребовались еще нужнейшие, для моих занятий.
 
      Я не говорил никогда, что утерял целые 6 лет даром, скажу только, что нужно удивляться, что я в этом глупом заведении мог столько узнать еще. Вы изъявляли сожаление, что меня в начале не поручили кому, но знаете ли, что для этого нужны были тысячи… Да что бы из этого было? Видел я здесь и тех, которые находились под особенным покровительством: им только лучше ставили классные шары, а в прочем они были глупее прочих, потому что они совершенно ничем не занимались. Я не тревожил вас уведомлением об этом, зная [потому что знал], что лучшего воспитания вы дать мне были не в состоянии, и что не во всякое заведение можно было так счастливо на казенный счет попасть. Кроме неискусных преподавателей наук, кроме великого нерадения и пр., здесь языкам совершенно не учат, доказательством сему служат те, которые приехавши сюда с некоторыми познаниями в языках, выезжали позабывши последние. Ежели я что знаю, то этим обязан совершенно одному себе. И потому не нужно удивляться, если надобились деньги иногда на мои учебные пособия, если не совершенно достиг того, что мне нужно. У меня не было других путеводителей, кроме меня самого, а можно ли самому, без помощи других совершенствоваться. Но времени для меня впереди еще много, силы и старание имею. Мои труды, хотя я их теперь удвоил, мне не тягостны ни мало, напротив, они не другим чем мне служат как развлечением, и будут также служить им и в моей службе, в часы свободные от других занятий.
 
      Что же касается до бережливости в образе жизни, то будьте уверены, что я буду уметь пользоваться малым. Я больше поиспытал горя и нужд, нежели вы думаете. Я нарочно старался у вас всегда, когда бывал дома, показывать рассеянность, своенравие и проч. [и проч. вписано. ] чтобы вы думали что я мало обтерся, что мало был прижимаем злом. Но вряд ли кто вынес столько неблагодарностей, несправедливостей глупых, смешных притязаний, холодного презрения и проч. Всё выносил я без упреков, без роптания, никто не слыхал моих жалоб, я даже всегда хвалил виновников моего горя. Правда, я почитаюсь загадкою для всех, никто не разгадал меня совершенно. У вас почитают меня своенравным, каким-то несносным педантом, думающим, что он умнее всех, что он создан на другой лад от людей. Верите ли, что я внутренне сам смеялся над собою вместе с вами. Здесь меня называют смиренником, идеалом кроткости и терпения. В одном месте я самый тихий, скромный, учтивый, в другом угрюмый, задумчивый, неотесанный и проч., в третьем — болтлив и докучлив до чрезвычайности. У иных — умен, у других — глуп… Как угодно почитайте меня, но только с настоящего моего поприща вы узнаете настоящий мой характер, верьте только, что всегда чувства благородные наполняют меня, что никогда не унижался я в душе и что я всю жизнь свою обрек благу. Вы меня называете мечтателем, опрометчивым, как будто бы я внутри сам не смеялся над ними. Нет, я слишком много знаю людей, чтобы быть мечтателем. Уроки, которые я от них получил, останутся на-веки неизгладимыми, и они верная порука моего счастия. Вы увидите, что со временем за все их худые дела я буду в состоянии заплатить благодеяниями, потому что зло их мне обратилось в добро. Это непременная истина, что ежели кто порядочно пообтерся ежели кому всякой раз давали чувствовать крепкий гнет несчастий, тот будет счастливейший [Окончание письма, видимо, утрачено. ]

      Извините, почтеннейшая маминька, ежели поздравлю вас с праздником уже на исходе его. Впрочем вы, я думаю, мало нуждаетеся в письменном моем поздравлении, зная мои чувства, желания, мою благодарность, и вечную признательность за вечно [вечно вписано. ] неотблагодаримые ваши попечения. Горько мне, когда вспоминаю, что еще я вам буду стоить великих затруднений, что еще я должен буду принять тягостное для меня благодеяние ваше, потому что я знаю, с каким горьким трудом оно вам обойдется. Знаю, что вам последний раз уже сделать мне вспомоществование; но знаю и то, как трудно из нашего небогатого состояния это сделать. Одною только мыслью утешаю себя, что уже более не нанесу вам подобных затруднений и что, ежели даст бог, найду способ и силы помогать вам, то есть моим сестрам, потому что вы совершенно посвятили себя нам и ваше счастие полагаете в нашем.
 
      Я думаю, что курс Машиньки уже кончен. Не помню, когда настоящий срок, ежели же он пришел и ежели она уже дома, то известите меня.
 
      Очень меня беспокоит, что я еще принужден вас трудить касательно моей экипировки. Деньги для этого нужно заблаговременно прислать. Казенное теперь всё отберется у нас, и для того на платье потребуется более прежнего. Впрочем об этом уведомлю вас последующим письмом.
 
      С нетерпением жду видеть вас. Теперь время моего отсутствия продолжается целый год, но тем приятнее будет свидание. Прошу вас уведомить также, будут ли и теперь у нас Петр Петр. и Павел Петрович и где они теперь находятся. Я не забыл еще приятности времени, проведенного вместе.
 
      Желаю вам возможнейшего счастия, здоровья и облегчения трудов ваших.
 
      Весь ваш и весь любящий вас сын
 
      Николай Гоголь-Яновский.
 
      Поклон мой добрым соседям нашим.

      На сих днях узнал я кой-какие подробности касательно времени окончания нашего курса: в половине июня должно уже всё быть приведенну к концу; а потому я буду просить вас, почтеннейшая маминька, деньги на платье (ежели только это не причинит вам большого беспокойства) прислать сколько возможно скорее, чтобы я мог заблаговременно всё приготовить, потому что после не будет минуты свободной. Желал бы, сколько возможно, уменьшить свои нужды (я трепещу, воображая, каким трудом вами достается нам даже необходимое), но несмотря на мои великие ограничения менее 200 рублей не может обойтиться мне мое экипирование. И потому прошу вас покорнейше, ежели можно, выслать мне эту сумму по крайней мере так, чтобы я мог получить 10 мая. Чувствую, скольких стою вам затруднений, но утешаюсь, что в скорости помощь бога даст мне силы выявить вам мою [свою] благодарность сыновнюю, успокоением, удовольствованием драгоценных для нас дней ваших.
 
      У нас еще начало весны, но мне кажется, я не видел лета, которое было бы так жарко. Как несносна для меня эта пора со всегдашнею своею спутницею ленью! Думаю, что в этот год должно ожидать плодородия: зима была прекрасна; дожди шли, дай бог, чтоб ожидания исполнились, и трудящиеся с [Окончание письма неизвестно. ]

      Письмо ваше получил я в конце истекшего месяца; оно было для меня прекрасным подарком и признаюсь, несмотря на мою нелюбовь к вытверженным наставлениям, ваше золотое правило, предписанное мне в конце письма вашего, глубоко врезалось в мое сердце, оно благодетельно было в тогдашнем моем состоянии, и первое мое движение была живая благодарность вашей неусыпной любви к нам.
 
      Жалею очень о болезни сестрицыной, об этакой болезни в первый раз слышу, боюсь, чтобы она не составила каких-либо неприятных следствий.
 
      Крепко досадует меня неисправность наших почтовых экспедиций, получили ли вы письмо мое пущенное в половине апреля, где я просил вас о присылке двухсот рублей денег на платье. Ежели вы еще их не выслали, то сделайте милость, высылайте как можно поскорей, чтобы мне можно было управиться. Дела теперь столько нам, что право подумать страшно. Наши премудрые наставники, дремавши целый год, вздумали приударить во всю ивановскую. Экзамен будет слишком близко и первых чисел июня должен окончиться. С некоторой стороны это хорошо, оно сблизивает свидание наше, и тем награждает достойно труды мои. Теперь, я думаю, можно уже для меня приготовить бричку попространнее, по крайней мере такую, в какой, помните, я возвращался прошлый год в Нежин, Андрей Андреевич верно не откажет в ней, а я июня 10-го совсем уже буду наготове ехать.
 
      Приятно мне очень что Анинька умеет читать, я даже удивляюсь, как она могла так скоро выучиться; впрочем чего не сделает ваша материнская любовь. И я вдвойне теперь обязан вам благодарностью, которую надеюсь почти чрез один только месяц выявить перед вами, как говорят, лично. А до того раз сто целую хотя воздушно ваши ручки и с почтением, с любовью, с благодарностью
 
      остаюсь вечно признательным сыном
 
      Н. Гоголь.
 
      Да, вот было позабыл! Сделайте милость пришлите, да только как можно поскорее маленькие чертежи и планы г-на [г-на вписано. ] Кафторова которые он чертил, будучи еще учеником в полтавской гимназии. Они должны находиться между планами и картинами в шкапу, где были книги.
 
      Деньги, находившиеся при сем последнем письме, я получил.
 
      Не забудьте чертежей. Верите ли, что этот пустяк причиняет мне много беспокойства, самому чертить никак невозможно, работа долгая, а времени нет, а между тем требуют, извините что я вас, почтеннейшая маминька, так бессовестно беспокою.

      Письмо и деньги получил все сполна 12-го дня сего месяца и в первый раз подивился исправности полтавской почты. С платьем я уже почти распорядился совсем. Благодарю вас, почтеннейшая маминька, за ваши великие заботы для меня, не стоющего их. Но впрочем опасения ваши насчет моего мнимо-ипохондрического состояния в этом месяце напрасны. Я весел и едва ли еще не веселее обыкновенного, хотя даже и отдалили от меня радостный день свидания с вами. Как на зло, на теперешний выпуск ожидают нашего графа, и через это мне нельзя раньше 25-го июня оставить Нежин. Впрочем, как мне ни тягостна долгота этого времени, но всё не более она полутора месяца. Не знаю, успею ли я уже до этого времени писать к вам, и для того насчет присылки за мною советую распорядиться, не ожидая от меня другого известия. Главное, мне нужен пространный экипаж, и лучшего не нужно, как тот, в котором я возвращался прошлый год в Нежин. Это была необъятная брыка, которою ездили кибинские камердинеры. Я думаю, ее одной будет достаточно для моего укладу. Притом она слишком легка, сплетена с прутьев, и даже не тряска на ходу. За мною присылайте так, чтобы к 24-му или к 25-му экипаж был уже здесь непременно.
 
      От всей души рад, что Петр Петр. и Павел Петрович теперь у нас. Как бы мне желательно их увидеть еще у нас дома; я во многом виноват против них; только лично могу испросить у них прощения. — Поблагодарите Павла Петровича за то, что он не забывает меня. С жадностью перечитывал его записочку. Но вы меня так напугали скорым их выездом, что я не знаю, застало бы ли письмо мое их. — Ах, если бы они подождали месяца два! Зачем уезжать в такое [этакое] прекрасное время? Мне всё кажется, что мы проведем вместе это время все и многолюднее, и шумнее, и веселее, чем когда-либо. Дай бог, чтобы это сбылось! Я думаю, сестра уже до сих пор дома. Сделайте милость, приневольте ее написать ко мне. Она изволит жаловаться, что я к ней не пишу; а мне кажется, что этот грех за ней: на два письма мои она ни слова.
 
      Простите, почтеннейшая маминька, до недолгого времени.
 
      Ваш вечно признательный сын
 
      Ник. Гоголь.
 
      Чувствительнейше благодарю Варвару Петровну за незабытие меня и надеюсь принесть благодарность настоящую сам.
 
      Мое почтение бабушке, дед<ушке> Ивану Матв<еевичу>, Марье Или<ничне>, всем родным и знакомым.

      Вчера я получил ваше письмо, почтеннейшая маминька, пущенное вами 23-го мая. Удивляюсь, как вы не получили другого письма моего, отправленного немедленно вслед за тем, где я писал, что экзамен нам отсрочен и что я могу 25 только июня ехать. — Боясь в самом деле, чтобы вы не успели выслать, я предуведомляю вас, что нужно выслать к 25 июню, которого числа я уже совершенно свободен. Досадно ужасно, что меня так обманули; но впрочем и 25-е недолго, и я таки скоро буду у ваших ног. Прощайте, почтеннейшая маминька, с надеждою скорого свиданья, остаюсь вечно признательный ваш сын
 
      Николай Гоголь.
 
      Сестру благодарю и поздравляю с новосельем, родиной и курами. Только странная привычка до сих пор величать меня словом вы. Мы кажется оба одних лет. Ежели еще она не старше меня, в отношении к своему полу. Впрочем целую ее несчетно раз.
 
      До свидания.

      Извини, друг мой, что я не сей час, по приезде моем, являюсь к тебе. Лошади наши все выморенны ужасно, колесивши из Полтавы по всем окрестностям. Теперь решаюсь просить тебя — между нами нет светских обычаев, надеюсь ты не рассердишься, что я, не сделавши контрвизита, решаюсь на такую смелость. Но впрочем я имею кое-что тебе порассказать. — Приезжай, если тебе мила наша беседа, которая так радовала меня прошлый раз, если тебе мил старый друг и бутылка мадеры.
 
      Твой Н. Гоголь.

      Благодарю вас, милый Павел Петрович, благодарю вас, дядько, за письмо ваше, за вашу память обо мне. Ежели бы вы знали, как мне дуже не добре вас не видеть. Вообразите, что я один без всякого камрада скучаю в Васильевке. Я весь в каком-то бесчувствии, и только порою воспоминание о нашей благословенной веселой троице, обитавшей на верхнем жилье купно в здравии <и> благоденствии, шевелит мои думы. Но всё там угрюмо, пусто, ни стола, ни стула, и даже самый наш шаткий паркет разобран при расташовке ярмонки на ятки; один только Дорогой остался верен своему бывшему пристанищу и на зло за то, что его часто оттуда прежде гоняли, храпит там безотлучно. Я же с Сюськой перебрался в теплейшую комнату, в соседней к бабушке, отгородился от нее ширмами, потому что испарения бабы и косолапой девы, ее прислужниц, почивающих в сенях, разят убийственно в мои полуоткрытые двери. Впрочем моя квартира не совсем дурна; не знаю, какова ваша. Да что вы в самом деле не сообщили нам своих разговоров с императрицею? Здесь носятся слухи, что вы приняли ее очень милостиво и благоволите к ней. Но довольно уже. Новостей никаких не имею, чтобы рассказать вам, а разве вы не порасскажете ли чего-нибудь нам животрепящего. Когда-то вы окончите дела свои и Васильевка увидит вас на лоне своем, вдвое веселее, вчетверо беззаботнее, вшестеро счастливее и всё так же нас любящего.
 
      В надежде осуществления всего этого,
 
      остаюся до свидания ваш
 
      Сахарный племянничек
 
      Н. Гоголь-Яновский.

      Извините, почтеннейший Петр Петрович, что я не писал к вам, я не знал, что и мое письмо будет служить вам не лишним, я всегда думал: не нужно там тратить слов, где нужны дела — что же, буду писать к вам. Если бы мое письмо хотя на миг заставило вас позабыть вашу скуку, тогда бы я был счастлив, я бы не потратил тогда слов даром. Теперь у нас ярмонка, и хотя его высокопревос. не благоволил приехать, но мы провели время всё-таки недурно, беспрестанно разъезжали по ярмонке и разорялися в пух… я один промотал пару целковых. Но она выгоднее всего была нашим людям, потому что все покупки шли им. В Яресках я уже не помню, когда был. Недавно только воротился из Кременчуга, где также была ярмонка и где более всего я промотался на вина и на закуски. Но как теперь яресковских гостей не было, то весь этот запас остался нам на всё годовое продовольствие. В праздник храмовой нашей церкви мы пили таки винцо доброе, вспоминали вас, сочтя неполное наше семейство. Зачем вы оторвались от нас, от тех, которые думали и привыкли с вами не расставаться? Раз застал я [Далее было: маминьку] нашу редкую маминьку в слезах над письмом вашим, в котором, по словам ее, заключался упрек на молчание, между тем как она давно уже отправила письмо к вам; целый тот вечер мы ни о чем больше не говорили, как только об вас. Воспоминания кучею теснились на ум; тогда только увидел я, сколько все наши любят вас, и мне пришла в голову счастливая мысль, но которая вскоре разрушилась, когда я услышал, что будто вы уже располагаете покинуть [покинуть уже] навсегда Малороссию. Неужели вы в состоянии оставить тех, которые так вас любят? Зачем же было нас всех так привязать к себе, чтобы удаление ваше потом навело нам горькую печаль? Я еду в Петербург непременно в начале зимы, а оттуда бог знает, куда меня занесет, весьма может быть, что попаду в чужие край, что обо мне не будет ни слуху, ни духу несколько лет, и признаюсь, меня самого не берет охота ворочаться когда-либо домой, особливо бывши несколько раз свидетель, как эта необыкновенная мать наша бьется, мучится иногда даже об какой-нибудь копейке, как эти беспокойства убийственно разрушают ее здоровье, и всё для того, чтобы доставить нужное нам и удовлетворить даже прихотям нашим. Как разрывалося у меня сердце, глядя на такие труды и вспоминая, что я сам часто употреблял во зло. — Кто же в это время моего отсутствия может заставить ее быть спокойною, когда прибавляется ей еще новая печаль, беспрестанные заботы и часто печальные мысли на счет отсутствующего? Я прошу вас, я умоляю, заклинаю и родством и приязнию и всем, что только может подвигнуть ваше доброе сердце, не оставьте нас, отмените свое грозное намерение и, совершивши свое достойное дело, приезжайте в Васильевку, будьте ангел-утешитель нашей матери. Вы всегда были помощником ей и в хозяйстве и во всем добром, вы и теперь облегчите ее заботы. Я с своей стороны почти всё сделал, денег беру с собой немного, чтобы стало на проезд и на первое обзаведение; а для обеспечения ее состояния отказываюсь от своего наследия и теперь занимаюсь составлением дарственной записи, по которой часть имения, принадлежащего по завещанию мне, с домом, садом, лесом и прудами, оставляется матери моей в вечное владение. Не по легкомыслию, не по какому-либо безрассудительному хотению это сделаю, но самое благоразумие этого требует. Нужно всё предполагать. Может быть, и весьма вероятно, что в самом деле я отлучусь и слишком далеко (это и есть мое намерение), обо мне не будет и слуху, между тем уплывет десять лет, законная давность — почему знать, каковы еще будут мои сестры, может быть, жадные наследники не дадут ей и места, где бы преклонить голову. Вы знаете этого алчного попа от. Меркурия, который с такою жадностию следит наше имение, и который, пользуясь правом родства, уже зажилил порядочный кусок, чего они не сделают с женщиною, хотя благоразумною, но всё-таки не имеющею достаточной твердости для состязания с этими закоснелыми грабителями. Что касается до меня, ежели найду свое счастие, ежели приду в состояние помочь своим родственикам и сестрам — приеду. Ежели нет — потерплю нужду, а кого нужда не совершенствует и не делает богатым? притом же до слишком большой нужды не доеду. Ежели для постоянного приобретения знаний не буду иметь всех способов, могу прибегнуть покуда к другому, вы еще не знаете всех моих достоинств. Я знаю кой-какие ремесла. Хороший портной, недурно раскрашиваю стены алфрескою живописью, работаю на кухне и много кой-чего уже разумею из поваренного искусства; вы думаете, что я шучу, спросите нарочно у маминьки, а что еще более, за что я всегда благодарю бога, это за свою настойчивость и терпение, которыми я прежде мало обладал, теперь ничего из начатого мною я не оставляю, пока совершенно не окончу. Не для того, чтобы хвалить себя, я говорю это, но чтобы обеспечить вас на счет моей будущей участи. Итак, хлеб у меня будет всегда. Дай только бог, чтобы исполнили вы нашу просьбу, меня всё уверяет, что не оставите нас, что вы будете жить вместе с нами, что вы не оставите безутешную. Вы не забудете, извините, ежели смею сказать, свой долг (хотя мы вам одолжены всем) быть с теми, которые так любят и которые рады [рады будут] бы пожертвовать всем, чтобы возвратить к себе милого родственика [возвратить вас к себе.]. Дай бог вам возможного счастия и иногда, хотя редко, легкой памяти обо мне.
 
      Прощайте, милый дядинька! Как бы мне хотелось еще раз обнять вас.
 
      Н. Гоголь-Яновский.
 
      На обороте: Его благородию Петру Петровичу Косяровскому в Одессу.

      Приехавши в мирное убежище мое, с сердечным удовольствием принимаюсь за перо, чтобы хотя мысленно беседовать с вами. Как жаль, что первое ваше письмо от 27-го октября долго залежало на почте, несмотря на то, что каждую неделю два раза посылала справляться в Полтаву, не понимаю, отчего это случилось, верно люди обманывали меня, когда забывали ходить на почту, а вы бы верно о сю пору получили мой ответ на него.
 
      Прошу вас усерднейше, добрый и милый мой братец Петр Петрович, нимало не беспокоиться на счет долгу, я уже всё сделала, что должно было, не нужно посылать процентов, вам деньги необходимы, покуда вы вступите в службу, а тогда пожалуй присылайте лишние ко мне, мне приятно будет вам быть обязанной, и, если богу угодно будет, что мы увидимся, чрез то и вам могу быть полезной в случае нужды. При чтении этих строк вы верно будете довольны, мой голубчик, что соглашаюсь принимать от вас деньги, судя по себе я так воображаю об вас. Будучи в Яресках, написала я вам записку, воображая, что то письмо прежде моего вы получите, но не удалось отправить оттуда на почту и я взяла сюда, чтобы вместе и с своим отправить. Сколько мне теперь затруднений, мой друг, выпроважая Николиньку, один бог только видит, и он один меня поддерживает. В Кибинцах мы провели время и приятно и грустно, приятно потому, что я имела комнатку, где могла свободно предаваться своим мыслям и обдумывать свои планы. Я просила, чтобы мне дали в гостином флигеле комнатку, вместе с моей Машей, для того, что с Ольгой Дмитриевной мне надобно бы помещаться и с Капнистами и другими женщинами и поздно слишком ложиться, потому что все молодые люди после ужина всегда во флигеле собираются, а для моей Машиньки не годится поздно ложиться, и мы от ужина тотчас уходили в свою квартиру, в которой чрез стену жила сама Софья Александровна; и для того я вам на такой дурной бумаге написала, что боялась задержать человека, покуда принесут мне лучшей бумаги, и Дмитрий Прокофьевич, отдав свои письма, тотчас велел отправлять на почту. Один Андрей Андреевич истинно как родной брат со мной обходился там, а более никто, мне казалось, что ужаснейшая зависть меня окружала, впрочем, может, я и ошибаюсь, бог знает, кажется, совсем нечего мне завидовать. Я ожидаю единственной и самой большой помощи от благодетеля моего Дмитрия Прокофьевича, рекомендательных писем для моего сына к тем особам, которые будут ему нужны, а более никакой помощи я не надеюсь, потому что слишком уже стараются отдалять меня от его сердца. О люди, я теперь только их узнаю, прежде мне никогда в голову не приходило, чтобы можно говорить и писать не то, что чувствовать, но оставим их в покое, бог с ними. В наших местах теперь падеж на скот, и я лишилась более сорока штук самых лучших и не знаю, останется ли что-нибудь мне на развод, но я нимало об этом не беспокоюсь, богу так угодно было, а я во всем ему повинуюсь. Никоша мой хочет непременно чрез четыре дня выехать, хотя еще не всё ему готово, но никак уж не могу его удержать более, надобно определиться ему до нового году. Пожалуста, мой милый друг, напишите мне, когда будете выезжать из Одессы, я между тем буду трепетать каждую минуту получить его, тогда настанет для меня новое беспокойство; ни в каких случаях не бываю я так малодушна, как тогда, как близкие сердцу моему находятся в опасности. Ради бога пишите мне почаще, каждую почту, из того места, где вы будете стоять на квартирах. Прощайте, надеюсь на бога, что он пошлет вам ангела-хранителя сберегать вашу жизнь и здоровье для нежно любящих вас родных. Навек преданная вам сестра и друг.
 
      Представьте себе, мой милый друг! что я, получа ваши письма, о сю пору не была еще у родителей моих, не могу никак уделить времени поехать к ним, столько имею хлопот. Маминька моя Тетьяна Семеновна вам усерднейше кланяется, дети мои малинькие цалуют вас и просят приезжать к ним скорее говорить сказки. Совет мой был брату Павлу Петровичу подан в самой крайности, когда меня потревожили неисполнением его желания вступить в военную службу, а штатской я знаю, что он не любит, что же тогда оставалось бы делать? Но слава богу, что то была ложь.
 
      Марья Гоголь-Яновская.
 
      Отъезжая уже в свою дорогу, почитаю обязанностью и долгом проститься с вами, почтеннейший Петр Петрович, благодарить вас за вашу приязнь, за ваше дружеское расположение, за вашу помощь всем нам, которую всегда готово было оказывать ваше редкое сердце, наконец пожелать вам возможного счастия, достойнейшей награды за добродетель. Неугасимо во мне пылает благодарность, и дай бог, чтобы она выразилась современем не в пустых словах, а до того будьте уверены, почтеннейший, любезнейший дядинька, что никогда не изглажу из сердца того должного почтения и преданности, с котор<ыми> имею честь быть