Я получил письмо Ваше от 16 мая, сего июня 2-го числа. В нем я нашел приятное для меня [для меня вписано. ] поздравление с крестником и новым племянником моим.
 
      Очень благодарен сестре и Павлу Осиповичу за дружеское ко мне расположение и пожалование меня в кумовья и в крестные отцы. Может быть, бог поможет мне быть со временем им полезным. Жаль мне очень, что вы не можете похвалиться совершенным здоровьем. Я думаю, виною всему заботы, беспрестанно вас смущающие. Может быть, мне скоро удастся прожить у вас несколько времени, и тогда, может быть, соединивши силы, нам удастся лучше привести всё в порядок. Когда я начал-было писать это письмо [Когда я хотел было отослать <?> уже письмо], мне принесли ваше другое от 4-го июня. Странно, что семена получены вами так поздно. — Но однако же они всё-таки должны принять<ся>.
 
      Сестры, слава богу, здоровы; письма их прилагаю вам.
 
      Здесь теперь большой съезд: затеваются праздники и проч. по случаю приезда короля прусского, принцев голландских и прусских. Это лето я живу в городе и не переезжаю на дачу. Если буду к вам, то не раньше августа. Желаю вам совершенного здоровья и спокойствия. Остаюсь ваш Николай.
 
      Милая сестрица! Поздравляю тебя с сыном и желаю, чтобы он рос, рос и сделался великаном и богатырем и по силе, и по уму, и по душе. Это поздравление, натурально, тебе должно разделить вместе с Павлом Осиповичем, которого от души обнимаю и благодарю за избрание меня в кумовья. Будьте здоровы, веселы и вспоминайте иногда истинно любящего вас брата
 
      Ник. Гоголя.

      Письмо твое, против обыкновения, довольно обширное (вся 16-я доля листа была исписана кругом), я получил сего 20 июня и заранее догадывался, что дело должно быть важное. На предложение твое об адъюнктстве я вот что скажу тебе. Я недавно только что просился профессором в Киев, потому что здоровье мое требует этого непременно, также и труды мои. Вот чем можно извинить мне искание профессорства, которое, если бы не у нас на Руси, то было бы самое благородное звание. Прося профессорства в Киеве, я [Было начато: я бы был] обеспечиваю там себя совершенно в моих нуждах, больших и малых; но взявши московского адъюнкта, я не буду сыт, да и климат у вас в Москве ничуть не лучше нашего чухонского, петербургского. Итак ты видишь физически невозможным мое перемещение. Впрочем в июле месяце я постараюсь побывать в Москве, и мы потолкуем о том о сем.
 
      Весьма рад, что тебе понравились мои статьи, хотя, признаюсь, я в них, особливо в первой, мало нахожу [не нахожу] того, что нужно бы и что можно бы [я мог <бы>] сказать об этом предмете. Но как бы то ни было, мысли об этом можно изъявить в другом, более удобном случае и месте. Ты говоришь о Цыхе. Что это за Цых? Откуда он и как он взялся? Я имени его еще нигде не встречал в литературном мире.
 
      Скажи пожалуста: кто тебя всегда толкает род руку, когда ты пишешь? хоть бы одно слово можно было разобрать с первого разу. Я твое шестнадцатидольное письмо читал три дни и до сих пор некоторые слова остались неразгаданными. Я их так и оставил, и потому не сердись, если ответ мой неполон.
 
      Если я приеду в Москву, то или к тебе, или к кому-нибудь другому, только в деревню, потому что мне город так надоел, что не могу смотреть на него равнодушно.
 
      Прощай, целую тебя несколько раз.
 
      Кланяйся всем нашим.
 
      Твой Гоголь.

      Я получил сегодня письмо твое от 23 июня. Итак, ты в дороге. Благословляю тебя! Я уверен, что тебе будет весело, очень весело в Киеве. Не предавай<ся> заране никаким сомнениям и мнительности. Я к тебе буду, непременно буду, и мы заживем вместе, чорт возьми всё<?>. Дела свои я повел таким порядком, что непременно буду в состоянии ехать в Киев хотя нераннею осенью или зимою; но когда бы то ни было, а я всё-таки буду. Я дал себе слово, и твердое слово; стало быть, всё кончено: нет гранита, которого бы не пробили человеческая сила и желание.
 
      Ради бога, не предавайся грустным мыслям, будь весел, как весел теперь я, решивший, что всё на свете трын-трава. Терпением и хладнокровием всё достанешь. Еще просьба: ради всего нашего, ради нашей Украйны, ради отцовских могил, не сиди над книгами. Чорт возьми, если они не служат теперь для тебя к тому только, чтобы отемнить свои мысли. Будь таков, как ты есть, говори свое, и то как можно поменьше. Студенты твои такой глупый будет народ, особливо сначала, что, право, совестно будет для них слишком много трудиться. Но, впрочем, лучше всего ты делай эстетические с ними разборы. Это для них полезнее всего, скорее разовьет их ум, и тебе будет приятно. Так делают все благоразумные люди. Таким образом поступает и Плетнев, который нашел — и весьма справедливо — что все теории — совершенный вздор и ни к чему не ведут. Он теперь бросил все прежде читанные лекции и делает с ними в классе эстетические разборы, толкует и наталкивает их морду на хорошее. Он очень удивляется тому, что ты затрудняешься, и советует, с своей стороны, тебе работать прямо с плеча, что придется. Вкус у тебя хорош. Словесность русскую ты знаешь лучше всех педагогов-толмачей; итак чего тебе больше. Послушай: ради бога, занимайся поменьше этой гилью. Лето <ты> непременно должен в Киеве полениться. Жаль, что я не с тобою теперь, я бы не дал тебе и заглянуть в печатную бумагу. Я бы тебя повез [повез бы] по Пслу, где бы мы лежали [лежали бы] в натуре, купались, а вдобавок бы еще женил тебя на одной хорошенькой, если не на распрехорошенькой. Но так и быть, пожди до лета следующего, а теперь прими совет и крепко держи его в памяти. Книг я тебе в Москву не посылаю, потому что боюсь, чтобы ты с ними не разминулся, а посылаю прямо в Киев, где они будут тебя ожидать. Как нарочно, эти книги [все эти книги] нашлись у меня, и потому денег тебе за них платить не нужно. Из всех открытий, сделанных мною и другими достоверными людьми, оказывается, что наш Б.<радке> знает славно экзекуторскую должность при университ<ете>. Высшая же оркестровка не так им сподручна, и потому ты можешь, принявши сие сведение, как следует распорядиться своими поступками: сиречь, приходить в назначенное время на лекцию, ни раньше, ни позже, и вести аккуратность и порядок, чтобы смирно сидели по местам и проч. Но во всем этом ты можешь обойтиться и без моих советов. Я же тебя умоляю еще раз беречь свое здоровье; а это сбережение здоровья состоит в следующем секрете: быть как можно более спокойным, стараться беситься и веселиться сколько можно, до упадку, хотя бывает [бывает иногда] и не всегда весело, и помнить мудрое правило, что всё на свете трын-трава и <……> <…>. В этих немногих, но значительных словах заключается вся мудрость человеческая. Чорт возьми! я как воображу, что теперь на киевском рынке целые рядна вываливают персик, абрикос, которое всё там ни по чем, что киево-печерские монахи уже облизывают уста, помышляя о делании вина из доморощенного винограду, и что тополи ушпигуют скоро весь Киев, — так, право, и разбирает ехать, бросивши всё. Но впрочем хорошо, что ты едешь вперед. Ты приготовишь там всё к моему прибытию и приищешь местечко для покупки, ибо я хочу непременно завестись домком в Киеве, что, без сомнения, и ты не замедлишь учинить с своей стороны. Да, приехавши в Киев, ты должен непременно познакомиться с экс-профессором Белоусовым. Он живет в собственном доме, на Подоле, кажется. Скажи ему, что я просил его тебя полюбить, как и меня. Он славный малый, и тебе будет приятно сойтись с ним.
 
      Да послушай: как только тебе выберется время, даже в дороге, то тотчас пиши ко мне, меня всё интересует о тебе, самая дорога и проч., и пр…
 
      Смотри, пожалуста, не забывай писать мне почаще: ты мне делаешься очень дорог и, долго не получая от тебя письма, я уже скучаю.
 
      Но да почиет над тобою благословение божие! Я твердо уверен, что ты будешь счастлив. Мне пророчит мое сердце.
 
      Твой Гоголь.

      Итак посылаю тебе книги прямо в Киев, где, надеюсь, они тебя уже застанут; вместе с ними и тетрадь песень, которая в разные времена списывалась. [которую в разные времена <списывал>. Слово которую осталось неисправленным. ] Она замечательна тем, что содержит в себе самые обыкновенные, общеупотребительные песни, но которых вряд ли кто может пересказать из поющих, так утратились слова их. Я думаю, ты теперь можешь много кое-чего отрыть в Киевопечерской лавре, а для чичероне возьми Белоусова, о котором я тебе писал. Ты теперь в таком спокойном, уютном и святом месте, что труд и размышления к тебе притекут сами. Умей только распределить хорошо время. Занимайся каждый день, но не более как два и много — три часа; остальное время отдавай всё прогулке. Муцион тебе необходим. Наше солнце и наш воздух укрепят тебя, только занимайся всегда поутру; ввечеру и в полдень — боже тебя сохрани. В полдень лежи на солнце, но голову <держи> в тени; ввечеру гуляй или иди к кому-нибудь на вечер. Домой приходи пораньше и ложись пораньше. Это <ты> непременно должен соблюсти; если соблюдешь, то лучше поправишься, нежели на Кавказе. Прощай, да пребывает с тобой всё хорошее.
 
      Опиши всё до иголки, как ты найдешь Киев, в каком виде представится тебе твое новое житье; всё это ты должен неукоснительно описать. Я же буду ожидать с нетерпением твоего отзыва. Да, бога ради, будь поравнодушнее ко всему кажущемуся тебе с первого взгляда неприятным; смотри на мир так, как смотрит на него поэт, у которого он под ногами и употребляется на обтирку ног его.
 
      Прощай. [Далее начато: Ну] Целую тебя на новосельи и ожидаю твоего письма.
 
      Твой Гоголь.

      Я получил письмо ваше, бесценная маминька, от 19 июня, сего месяца 3 числа. Из вашего письма я узнаю, маминька, что вы фабрику бросили совершенно. Я прошу вас в таком случае, пришлите мне подробный счет издержкам, расходам и доходам по этому делу: когда именно и что купленно, какие именно вещи и когда были сделаны, что из <них> продано, что не могли сбыть; какие распоряжения, сколько, когда было закуплено, кем и по каким ценам. Всё это нужно, чтобы было в порядке, за каждый месяц особенно, и [в порядке, по месяцам, числам и притом] при конце итог всей суммы. Мне это необходимо нужно для составления своей сметы. Вы можете это поручить Василю Ивановичу; он, я думаю, это может сделать; не то Павел Осипович может помочь ему. — Да ведете ли, то есть, ведет ли Василий Иванович, приход и расход по имению аккуратно каждый месяц? Это необходимо нужно: тогда только можно хорошо [совершенно] управлять хозяйством, когда совершенно знаешь количество прихода и расхода. Соображаясь с приходом, можно размерять и расход свой; тогда можно положить за правило издерживать никак не более той суммы, которая осталась в приходе. Если в каком месяце приход будет очень мал, нужно стараться, чтобы расход был и того меньше. Если же приход очень велик, то всё-таки нужно стараться не слишком возвышать расхода, чтобы последующее время, не слишком хорошее, можно без труда привыкнуть к небольшим расходам и чтобы оставалось, хоть что-нибудь было в остатке. Без этого, что бы вы ни заводили, всё не будет клеиться. Богу никак нельзя приписывать наших неудач. Бог милостив, и всякому, кто трудится с благоразумием и с осмотрительностью принимается за дело, он всегда оказывает всемогущую свою помощь. Береженного и бог бережет, говорит старинная пословица. Но если, вместо этого, мы предадимся бесплодным мечтаниям и будем сидеть сложа руки, надеясь во всем на милосердие божие, то мы никогда не будем иметь ничего. Я испытал многое на себе. Во всем, чем только я займусь с большою осмотрительностью, хорошенько обсужу дело, поведу с величайшею аккуратностью и порядком, не занимаясь мечтами о будущем, во всем этом я вижу ясно божию помощь. По этому-то самому я не вижу даже большой необходимости ехать в Воронеж. Я уважаю очень угодников божиих, но молиться богу всё равно, в каком бы месте вы ни молились. Он вездесущ, стало быть, он везде слышит нашу молитву, и ему столько молитва нужна, сколько нужны дела наши. Впрочем я не настою на том, чтобы вы не ехали в Воронеж, особливо если позволят вам ваши финансы. Я бы с радостью прислал вам сколько-нибудь, но этот год был и для меня несколько тяжел. Даже намерение мое ехать к вам рушилось; впрочем я этому даже рад, несмотря на желание большое вас видеть. Если бы я поехал теперь, я бы потерял по службе, между тем как, оставшись здесь еще на полгода, я много выиграю. Я знаю, что вы, бесценнейшая маминька, сами будете в этом случае согласны со мною и, верно, не будете о том печалиться, что я не буду к вам теперь. Но зато в генваре или феврале месяце уже ничто не удержит меня. Много ли вам обождать, всего шесть месяцев, не больше. Я бы вам прислал теперь Смирдина журнал, но он так толст, что за пересылку его больше нужно заплатить, нежели сколько он сам стоит; притом же он очень глуп. Все порядочные люди и великие писатели от него отказываются; в высшем кругу его никто не читает. Только в провинции находятся люди, которые его читают еще и восхищаются дрянью. Я не знаю, что за охота пришла нашим судить и рядить о литературе. Я знал много людей, которых почитали умными, хорошими хозяинами и даже сведущими во многом; но когда эти люди захотят непременно судить и сообщать другим свои суждения, то их без смеха нельзя слушать. В какие можно впадать ошибки, можно какому ни было известному [человеку] приписывать сочинение чужое, сочинение гадкое, которым оскорбляется и ум, вкус. Но довольно об этом.
 
      Сестры мои хотя не много выросли, но зато в музыке делаются доки и начинают играть довольно трудные пиесы. Я хотел прислать при сем письма их, но они еще до сих пор мне не доставили их.
 
      Ваш Николай.

      Я получил твои экземпляры песень и по принадлежности роздал, кому следовало. Препровождаю к тебе благодарность получателей. Жуковский читал некоторые: они произвели эффект. Многие понравились наследнику. Я, однако же, всё ожидал, что ты еще будешь писать ко мне из Москвы. Мне хотелось знать, как ты собирался в дорогу, сел в бричку и прочее.
 
      Что-то ты теперь поделываешь в Киеве? А кстати, чтобы не позабыть: к вам, или к нам, в Киев хочет ехать один преинтереснейший и прелюбезнейший человек, который тебе понравится до-нельзя, настоящий земляк и человек, с которым никогда не будет скучно, никогда, сохранивший всё то, что требуется для молодости, несмотря на то, что ему за сорок лет. Он хочет занять место директора гимназии, если нельзя в Киеве, то в какой-нибудь [в каком-нибудь из] другой Киевского же [вашего же] округа. Вначале он служил по ученой части, потом был за границей, потом в таможнях, изъездил всю Русь, охотник страшный до степей и Крыма и, наконец, служит здесь в почтовом департаменте. Извести только, если у вас <есть> какое-нибудь вакантное место, и в таком случае замолвь словечко от себя Брадке, не прямо, но косвенно, т. е. вот каким образом: что ты знаешь де человека, весьма годного занять место и истинно достойного, но что не знаешь де, согласится ли он на это, потому что в Петербурге имеет выгодное место, и считают его нужным человеком, [Далее было: но что знаешь] что прежде он хотел ехать в Киев; то попробовать, может быть, он согласится, тем более, что там близко его родина. А с своей стороны ты очень будешь доволен им. Познакомился ли ты с Белоусовым, как я тебе писал в прежнем письме? Он находится теперь при графе Левашеве. Да что ты не прислал мне нот малороссийских песень? Прислал один лист под названием Голоса, а самих-то голосов и нет. Я с нетерпением дожидаюсь их. Каково у вас лето? как ты проводишь его? Да пиши скорее. Что это: я уже около месяца не получаю от тебя никакой вести. Это скучно.
 
      Прощай.
 
      Твой Гоголь.

      Рекомендую тебе доброго товарища моего Редькина. Он только что возвратился из чужих краев, куда был посылай для усовершенствования своего учения, с тем, чтобы занять профессорскую кафедру. Он очень жаждет с тобою познакомиться. Он по юридической части. Впрочем, ты можешь от него узнать и о состоянии прочих наук в Германии. Я на время решился занять здесь кафедру истории, и именно средних веков. Если ты этого желаешь, то я тебе пришлю некоторые свои лекции, с тем только, чтобы ты взамен прислал мне свои. Весьма недурно, если бы ты отнял у какого-нибудь студента тетрадь записываемых им твоих лекций, особенно о средних веках, и прислал бы через Редькина мне теперь же. Над чем ты теперь сидишь в деревне? [Далее было: а?] Что у тебя готовится и работается? Извести!
 
      Твой [Весь твой] Гоголь.

      Я получил письмо ваше и был очень огорчен, даже до сих пор не могу совершенно быть спокойным, вообразив, что вам предстоит так малый срок, только до августа, к уплате пяти тысяч рублей. Где вы их возьмете? и зачем вы уверяете меня, что вы совершенно спокойны, как будто я не знаю, что вы должны находиться в величайшем беспокойстве. О, бога ради, маминька, не заводите никаких новых предприятий и фабрик. Для того, чтобы заводить их, нужно слишком быть сведущим в этом деле; нужно быть самому фабрикантом. — Фабрики и заведения новые не оттого лопают, что они глупость, но оттого, что не всякий знает, как за них взяться. — Старайтесь лучше сохранить и усовершенствовать то, что у нас есть, и берегите более всего ваше здоровье, которое для нас драгоценнее всего. Если у вас уже выучились выделывать кожи, то вы не оставляйте этого вовсе. Пусть выделывают, но только выделывают, и больше ничего, но шить и делать какие-нибудь подряды — бог с ними. И то выделывать могут тогда только, когда требует этого надобность.
 
      Вы жалуетесь, что я вам не уведомляю ничего о службе и о прочем. Что же сказать вам, ведь вы знаете сами, где я нахожусь. Впрочем я скинул с себя лишнюю обузу и отказался от других занятий [слу<жб?>]. Я теперь только профессор здешнего университета и больше никакой не имею должности, потому что [впрочем] и не имею желания занять и не имею времени.
 
      Я здоров, довольно весел; сестры также. Письмо их вам при сем посылаю.
 
      Прощайте; целую ваши руки. Обнимаю сестру Марию, Павла Осип. и Катер. Ивановну и кланяюсь дедушке и бабушкам.
 
      Ваш Николай.
 
      Поклон от меня Татиане Ивановне и Василю Ивановичу. Также поклон Ларию Ив. Трощинскому.

      Извини меня, любезный Василь (э, Василь! а що, як бы гимназия сгорила…), извини, что долго не писал к тебе. Я немного обчелся в обстоятельствах своих. Думал было на каникулах быть в Малороссии и лично видеться с тобою, откладывал нарочно для того писать к тебе, и ничего этого не случилось. Я попрежнему пребываю в Питере. Посылаю тебе Нибура столько книг, сколько до сих пор переведено на французском.
 
      Что, видел ли ты Редькина? Он поехал на месяц полобызаться с батюшкою и потом должен опять возвратиться сюда. Он говорил, что если ты будешь дома, то заедет к тебе в Антоновку; если же ты будешь в Житомире, то по краткости времени не может заглянуть к тебе туда. Ну, каково живут дела твои? Как ты проводишь дома время каникул? Что болящий? Что дядюшка Гриша Степанович? Что поп, который говорит: чого-б такы сыдитъ так? вы б такы або гралы, або танцювалы и так, и так. Бываешь ли ты часто в Киеве? Ведь тебе, кажется, через него лежит дорога домой. Я слышал, что Белоусова дела довольно поправились, я этому очень рад. Да, пожалуста, скажи, если будешь в Киеве, Максимовичу, который там профессор словесности, что я просто приеду и поколочу его на все боки. Что в самом деле за дрянь такая! Вот ровно месяц, если не больше, как я от него ни строки не получаю. По крайней мере из Киева он мне ни двух запятых [ни строчки] до сих пор не написал, и я не знаю, что с ним, мерзавцем, делается. Ты скажи ему, что я велел ему особенно полюбить тебя и стараться перевести тебя в Киев, хотя адъюнктом, потому что киснуть тебе в литовском городе не годится. Что, как твое здоровье? Как <……> ты, в круть или в смятку? и регулярно, или нерегулярно? Так же на счет поясницы и прочих почечуйностей. Каково идет ваша житомирская гимназия? Часто ли посещает вас пресловутый ваш Б.<радке>? Ну, какой сволочи набрали в ваш киевский университет! Мне даже жаль бедного Максимовича, что он попался между них. Можно ли это? Новый университет! тут бы нужно стараться, пользуясь этою выгодою, набрать новых профессоров, а вместо этого набрали старой плесени из глупого кременецкого лицея. Я сам было думал в киевский университет, да, к счастью, [да только] не сошелся с вашим Б.<радке>, остался в здешнем, и лучше, потому что через четыре месяца получаю здесь экстраординарного профессора.
 
      Не слышал ли чего-нибудь о наших, особенно о Лукашевиче старшем или о Высоцком? Видаешь ли Маркова? Кажется, мне кто-то говорил, что он намеревался сюда ехать. Имеешь ли хороший аппетит, и чем именно более всего обжираешься, арбузами или дынями, или грушами? Много ли ходишь, прогуливаешься и вообще делаешь муцион, и есть ли у вас где-нибудь такие места, где можно [Далее начато: упот<ребить?>] прогуляться? Чем изобилует в это время Житомир? И какой урыльник обыкновенно употребляешь, фаянсовый или медный?
 
      Впрочем, да хранят тебя вышние власти!
 
      Будь здоров, пиши и не забывай твоего
 
      Гоголя.

      Я получил письмо твое от 4 августа вчера (13). Во-первых, позволь тебе заметить, что ты страшный нюня! Всё идет как следует, а он еще и киснет! Когда я, который должен остаться в чухонском городе, плюю на всё и говорю, что всё на свете трын-трава. А признаюсь, грусть хотела было сильно подступить ко мне, но я дал ей, по выражению твоему, такого пидплесня, что она задрала ноги. Что мне было делать с вашим Б.<радке>? [Далее начато: Жуков<ский>] Обещать и не исполнить обещанного, разве этак можно делать. Жуковский писал к нему, что министр наконец согласен мне дать экстр.<аординарного> проф.<ессора> и что от него теперь зависит. В ответ было получено письмо, что он — Б.<радке> — согласен мне дать адъюнкта (как будто об адъюнкте его просили) и что это место для меня очень выгодное (как будто я нищий и мне оно дается из милости). Я заключил, что я не нужен, что я не имею счастия нравиться попечителю [вашему попечителю]; стало быть, с моей стороны весьма неприлично навязываться самому, а тем более действовать мимо его. Я решился ожидать благоприятнейшего и удобнейшего времени, хотел даже ехать осенью непременно в Гетьманщину, как здешний попечитель князь Корсаков предложил мне, не хочу ли я занять кафедры всеобщей истории в здешнем университете, обещая мне через три месяца экстраорд. профессора, зане не было ваканции [зане не было ваканции вписано]. Я, хорошенько разочтя, увидел, что мне выбраться в этом году нельзя никак из Питера; так я связался с ним долгами и всеми делами своими, что было единственною причиною неуступчивости моих требований в рассуждении Киева. Итак я решился принять предложение остаться на год в здешнем университете, получая тем более прав к занятию в Киеве. Притом же от меня зависит приобресть имя, которое может заставить быть поснисходительнее в отношении ко мне и не почитать меня за несчастного просителя, привыкшего чрез длинные передние и лакейские пробираться к месту. Между тем, поживя здесь, я буду иметь возможность выпутаться из своих денежных обстоятельств. На театр здешний я ставлю пиесу, которая, надеюсь, кое-что принесет мне, да еще готовлю из-под полы другую. Короче, в эту зиму я столько обделаю, если бог поможет, дел, что не буду раскаиваться в том, что остался здесь этот год. Хотя душа сильно тоскует за Украйной. Но нужно покориться, и я покорился безропотно, зная, что с своей стороны употребил все возможные силы. Я не знаю, отчего это произошло, что попечитель согласен теперь, по крайней мере по твоим словам, дать мне экстраор.<динарного>. Отчего же он прежде не хотел и отказал напрямик Жуковскому. Видно, Левашев просил его за меня, которому Дашков писал два раза. Но только всё мне непонятно. Письмо Жуковский получил довольно поздно. — Как бы то ни было, но перебираюсь на следующий год, и если вы не захотите принять к себе в Киев, то в отеческую берлогу, потому что мне доктора велят напрямик убираться, да притом и самому становится, чем дале, нестерпимее петербургский воздух. Я тебя попрошу, пожалуста, разведывай, есть ли в Киеве продающиеся места для дома, если можно, с садиком, и если можно, где-нибудь на горе, чтобы хоть кусочек Днепра был виден из него, и если найдется, то уведоми меня; я не замедлю выслать тебе деньги. Хорошо бы, если бы наши жилища были вместе. Пожалуста, напиши мне обстоятельнее о Киеве. Теперь ты, я думаю, его совершенно разнюхал, каков он, и каков имеет характер люд, обитающий в нем: офицеры, поляки, ученый дрязг наш, перекупки и монахи. Тот приятель наш, о котором я рекомендовал тебе, есть Семен Данил. Шаржинский; воспитывался в здешнем педагогическом институте, где окончив курс, был отправлен учителем в Феодосию, после в другие места, в южной России, в какие, не помню, а спросить его позабыл, потом служил в таможнях, наконец, нахо<ди>тся у Булгакова в почтовом департаменте. В Нежин не изъявляет желания, зная, что там более трудностей, потому что гимназия имеет особенные права и постановления, да притом знает, что тамошние профессора большие бестии, от которых уже товарищи его, вместе с ним воспитывавшиеся и бывшие там профессорами, пострадали.
 
      Спешу к тебе кончить письмо, зане страх некогда: сейчас еду в Царское, где проживу две недели, по истечении которых непременно буду писать к тебе. Прощай.
 
      Твой Гоголь.

      Приятель наш Семен Данилов. Шаржинский хочет или в Каменец-Подольскую, или в Винницкую гимназию, и потому я тебе еще раз пишу об этом. Если эти места не вакантны теперь, то может быть тебе известно, когда они будут вакантны, и в таком случае пожалуста не прозевай. Пронюхай, что есть путнего в вашей библиотеке, относящегося до нашего края; весьма было бы хорошо, если бы ты поручил кому-нибудь составить им маленькой реестрец, дабы я мог всё это принять к надлежащему сведению. Я получил много подвозу из наших краев. Между ними есть довольно замечательных вещей. История моя терпит страшную перестройку: в первой части целая половина совершенно новая.
 
      Есть ли что-нибудь на руках у Берлинского? ведь он старый корпила. А у монахов неужели ни <…>? Это жаль. Я тружусь, как лошадь, чувствуя, что это последний год, но только не над казенною работою, т. е. не над лекциями, которые у нас до сих пор еще не начинались, но над собственно своими вещами. На днях Сенков.<ский> и Греч перегрызлись, как собаки, но впрочем есть надежда, что сии достойные люди скоро помирятся.
 
      Наши все почти разъехались: Пушкин в деревне, Вяземский уехал за границу для поправления здоровья своей дочери [своего здоровья]. Город весь застроен подмостками для лучшего усмотрения Александровской колонны, имеющей открыться 30 августа. Офицерья и солдатства [и солдатства вписано. ] страшное множество и прусских, и голландских, и австрийских. Говядина и водка вздорожала страшно. Прощай. Пиши, что и как в Киеве.
 
      Твой Гоголь.

      Письмо твое получил тоже не слишком по скорой почте. Хорош, братец, ты! Пишешь с 1 сентября, а я получаю 20, между тем как письмо из Житомира идет никогда не больше 10 дней. Ты, верно, поступаешь со мною так же, как я с почтенными родителями своими, т. е. выставляешь задним числом. Что я не пишу аккуратно к тебе, это извинительно, потому что я ленив; но что ты не пишешь, то это вовсе непростительно тебе, потому что ты был всегда трудящимся человеком. Ну, как поживаешь? Да: что тебе за охота думать о перемещении в Нежин? Охота же возиться с этою дрянью, какова например Мазепич Самойленко, Лопушевский, Урсо и прочие.
 
      Мне кажется, нет лучше тебе места, как в Киеве. Если хочешь, я напишу об тебе Максимовичу; но если до того времени увидишься с ним, то скажи ему только, что ты мой товарищ. Мы с ним большие друзья и он для тебя, верно, с большою готовностью будет стараться. Имеешь ли ты нужные пособия для твоих лекций? Какими ты курсами руководствуешься? Есть ли у тебя история Мишеле новая, или средняя Демишеля, и если неполные, то, по крайней мере, Pr?