Другие редакции - Отрывки
ModernLib.Net / Отечественная проза / Гоголь Николай Васильевич / Отрывки - Чтение
(стр. 3)
Способна ли она для страсти, когда может еще думать при нем об другом, об отце или матери? Нет, нет! Где любовь настоящая, такая, как следует, там нет ни брата, ни отца. — «Нет, я хочу», говорил он, разбрасывая руками: «чтоб она или меня одного, или никого не любила. Целуй, прижимай меня! Пусть жар дыханья твоего пахнёт мне на щеки! Обнимая дрожащие груди твои, прижму тебя к моим грудям… И еще при этом думать об другом!.. О, как чудно, как странно создана женщина! Как приводит она в бешенство! Весь горишь! пламень в сердце, душно, тоска, агония… а сама она, может, и не знает, что творит в нас; она себе так, как ни в чем не бывало, глядит беспечно и не знает, что за муку произвела». Но между тем луна, плывшая среди необозримого синего роскошного неба, и свежий воздух весенней ночи на время успокоили его мысли. Они излились в длинном монологе, из которого, может быть, <читатели> узнают сколько-нибудь жизнь героя. «И как же ей, в самом деле, оставить бедную мать, которая когда-то ее лелеяла и которую теперь она лелеет, для которой нет ничего и не будет уже ничего в мире, когда не будет ее дочери! Она одна для нее радость, пища, жизнь, защита от отца. Нет, права она. И странная судьба моя! Отца я не видал: его убили на войне, когда меня еще на свете не было. Матери я видел только посинелый и разрезанный труп. Она, говорят, утонула. Ее вытянули мертвую и из утробы ее вырезали меня, бесчувственного, неживого. Как мне спасли жизнь — сам не знаю. Кто спас? Зачем спас? Лучше бы пропал, не живши! Чужие призрели. Еще мал и глуп, я уже наездничал с запорожцами. Опять случай: меня полонили татары. Не годится жить меж ними христианину, пить кобылье молоко, есть конину. Однакож я был весел душой; ну, вырвусь же когда-нибудь на волю! И вот приехал я на родину, сирота-сиротою. Не встретил никого знакомого. Хотя бы собака была такая, которая знала меня в детстве. Никого, никого! Однакож, хотя грустная, а всё-таки радость была — и печально, и радостно! Больно было глядеть, как посмеивался католик православному народу, и вместе весело. Подожди, ляше, увидишь, как растопчет тебя вольный рыцарский народ! Что же? Вот тебе и похвалился! Увидел хорошую дивчину — и всё позабыл, всё к чорту. Ох, очи, черные очи! Захотел бог погубить людей за беззаконья, и послал вас. Собиралось компанейство отметить за ругательства над христовой верой и за бесчестье народу. Я ни об чем не думал, меня почти силою уже заставили схватиться за саблю. В недобрый час затеялась эта битва. Что-то делают теперь в Польше коронный гетьман, сейм и полковники? Грех лежать на печке. Еще бы можно было поправить; вражья потеря верно б была сильнее, когда бы ударил из засады я. Бежат все запорожцы, увидав, что и Галькин отец держит вражью сторону. А всё вы, черные брови, вы всему виной! И вот я снова приехал сюда с ватагою товарищей; но не правда, и месть, и жажда искупить себе славу силой и кровью завели меня, — всё вы, всё вы, черные брови! Дивно диво — любовь! Ни об чем не думаешь, ничего на свете не хочешь, только сидеть бы возле ней, уставивши на нее очи, прижавши ближе к себе, так, чтобы пылающие щеки коснулись щеки, и всё бы глядеть. Боже, как хороша она была, смеясь! Вот она глядит на меня. Серденько мое, Галя, Галюночка, Галочка, Галюня, душка моя, крошка моя! Что-то теперь делаешь ты? Верно, лежишь и думаешь обо мне! Нет, не могу, не в силах оставить тебя, не оставлю ни за что… Как же придумать?.. Голова моя горит, а не знаю, что делать! Поеду к королю, упрошу Ивана Остраницу: он добудет мне грамоту и королевское прощение, и тогда, тогда… бог знает, что тогда будет! Только всё лучше, я буду близь нее жить…» Так раздумывал и почти разговаривал сам с собою Остраница; уже он обнимал в мыслях и свою Галю; вместе уже воображал себя с нею в одной светлице; они хозяйничают в этом земном рае… Но настоящее опять вторгалось в это обворожительное будущее, и герой наш в досаде снова разбрасывал руками; кобеняк слетел с плеч его. Его терзала мысль, каким образом объявить запорожскому атаману, что теперь уже он оставляет свое предприятие и, стало быть, помощь его больше не нужна.
<ГЛАВА 5>
Как только проснулся Остраница, то увидел весь двор, наполненный народом: усы, байбараки, женские парчевые кораблики, белые намитки, синие кунтуши; одним словом, двор представлял игрушечную лавку, или блюдо винегрета, или, еще лучше, пестрый турецкий платок. Со всею этою кучею народа <он> должен был перецеловаться и принять неимоверное множество яиц, подносимых в шапках, в платках, уток, гусей и прочего — обыкновенную дань, которую подносили поселяне своему господину, который, с своей стороны, должен был отблагодарить угощением. Подносимое принято; и так как яйца, будучи сложены в кучу, казались пирамидою ядер, выставленных на крепости, <то> против этого хозяин выкатил две страшные бочки горелки для всех гостей, и хуторянцы сделали самое страшное вторжение. Поглаживая усы, толпа нетерпеливо ждала вступить в бой с этим драгоценным неприятелем. И между тем как одна толпа бросилась на столы, трещавшие под баранами, жареными поросятами с хреном, а другая к пустившему хмельный водопад, боясь ослушаться власти атамана, который наконец гостей принимал, держа в руках плеть. Он хлестал ею одного из подчиненных своих, который стоял неподвижно, но только почесываясь и стараясь удерживать свои стенания при каждом ударе. Атаман приговаривал таким дружеским образом, что если бы не было в руках плети, то можно подумать, что он ласкает родного сына. «Вот это тебе, голубчик, за то, чтоб ты знал, как почитать старших! Вот тебе, любезный, еще на придачу! А вот еще один раз! Вот тебе еще другой! Да, голубчик, не делай так! А вот это как тебе кажется? А этот вкусен? Признайся, вкусен? Когда по вкусу, так вот еще! Что за славная плеть! Чудная плеть! Что, как вот это? Нашлись же такие искусники, что так хитро сплели! Что, танцуешь? Тебе, видно, весело? То-то, я знал, что будет весело. Я затем тебя и благословляю так…» Тут атаман, наконец, увидев, что молодой преступник, несмотря на всё старание устоять на месте, готов был закричать, остановился. «Ну, теперь подойди, да поклонись же, да ниже поклонись!» Принявший удары, с опущенными глазами, из которых ручьем полились слезы, приблизился и отвесил поклон в ноги. «Говори, любезный: благодарю, атаман, за науку!» «Благодарю, атаман, за науку». «Теперь ступай! Гайда! Задай перцю баранам и сивухе!»
«Христос воскрес, атаман! Мы с тобою еще не христосовались». «Воистину воскрес!» отвечал атаман.
«Нет ли у тебя в запасе губки? Охота забирает люльку затянуть». При этом <Остраница> вложил в зубы вытянутую из кармана трубку.
«Как не быть! Это занятие, когда материя не клеится».
«Я хотел сказать тебе дело», примолвил Остраница с некоторою робостью.
«Гм!» отвечал атаман, вырубливая огонь.
«Мое дело не клеится».
«Не клеится?» промолвил <атаман>, раскуривая трубку: «погано!»
«Вряд ли нам что-нибудь достанется здесь».
«Не достанется?.. Погано!»
«Придется нам возвратиться ни с чем».
«Гм!..»
«Что ж ты скажешь?» спросил Остраница, удивленный таким неудовлетворительным ответом.
«Когда воротиться», отвечал запорожец, сплевывая: «так и воротиться».
Остраницу ободрило такое равнодушие. — «Только я не пойду с вами; я поеду на время в Варшаву».
«Гм!» отвечал атаман.
«Ты, может быть, сердит на меня, что я так обманул и поддел вас? Божусь, что я сам обманут!» При этом слове грянула музыка, и, вместе с нею, грянуло топанье танцующих. Атаман, с трубкою в зубах, ринулся в кучу танцующей компании, очистил около себя круг и пустился выбивать ногами и навприсядку.
<ГЛАВА 6>
«Что он себе думает, этот дурень Остраница?» говорил старый Пудько. «Щенок! Еще и родниться задумал со мною! Поганый нечестивец! Поди к матери своей, чтоб доносила наперед! И достало духу у него сказать это! Дурень, дурень!» говорил он, дергая рукою, как будто драл кого-нибудь за волоса. «Молод козак, ус еще не прошибся!» Старый Кузубия не мог вынести, когда видел, что младший равняется с старшими. «Знать должен, что кто задумал мстить, тот у того не жди уже милости. Скорее солнце посинеет, вместо дождя посыплются раки с неба, чем я позабуду прошлое. Пропаду, но не забуду! Не хочу! Не хочу! Жинко! Жинко!» Этим восклицанием обыкновенно оканчивал он свою речь, когда бывал сердит и боже сохрани жинке не явиться тот же час! На эту речь, едва передвигая ноги, пришло, или, лучше сказать, приползло иссохнувшее, едва живущее существо. Вид ее не вдруг <поражал>. Нужно было вглядеться в этот несчастный остаток человека, в это олицетворенное страдание, чтобы ощутить в душе неизъяснимо тоскливое чувство. Представьте себе длинное, всё в морщинах, почти бесчувственное лицо; глаза черные, как уголь, некогда — огонь, буря, страсть, ныне неподвижные; губы какого-то мертвого цвета, но, однакож, они были когда-то свежи, как румянец на спеющем яблоке. И кто бы подумал, что эти слившиеся в сухие руины черты были когда-то чертовски очаровательны, что движение этих, некогда гордых и величественных, бровей дарило счастие, необитаемое на земле? И всё прошло, прошло незаметно; образовалось, наконец, лишь бесчувственное терпение и безграничное повиновение.
——
НОЧИ НА ВИЛЛЕ
Они были сладки и томительны, эти бессонные ночи. Он сидел больной в креслах. Я при нем. Сон не смел касаться очей моих. Он безмолвно и невольно, казалось, уважал святыню ночнаго бдения. Мне было так сладко сидеть возле него, глядеть на него. Уже две ночи как мы говорили друг другу: ты. Как ближе после этого он стал ко мне! Он сидел всё тот же кроткий, тихий, покорный. Боже, с какою радостью, с каким бы веселием я принял бы на себя его болезнь, и если бы моя смерть могла возвратить его к здоровью, с какою готовностью я бы кинулся тогда к ней.
Я не был у него эту ночь. Я решился, наконец, заснуть ее у себя. О, как пошла, как подла была эта ночь вместе с моим презренным сном! Я дурно спал ее, несмотря на то, что всю неделю проводил ночи без сна. Меня терзали мысли о нем. Мне он представлялся молящий, упрекающий. Я видел его глазами души. Я поспешил на другой день поутру и шел к нему как преступник. Он увидел меня лежащий в постеле. Он усмехнулся тем же смехом ангела, которым привык усмехаться. Он дал мне руку. Пожал ее любовно: «Изменник!» сказал он мне. «Ты изменил мне.» — «Ангел мой!» сказал я ему. «Прости меня. Я страдал сам твоим страданием, я терзался эту ночь. Не спокойствие был мой отдых, прости меня!» Кроткий! Он пожал мою руку! Как я был полно вознагражден тогда за страдания, нанесенные мне моею глупо проведенною ночью. — «Голова моя тяжела», сказал он. Я стал его обмахивать веткою лавра. — «Ах, как свежо и хорошо!» говорил он. Его слова были тогда, чт? они были! Что бы я дал тогда, каких бы благ земных, презренных этих, подлых этих, гадких благ, нет! о них не стоит говорить. Ты, кому попадутся, если только попадутся, в руки эти нестройные слабые строки, бледные выражения моих чувств, ты поймешь меня. Иначе они не попадутся тебе. Ты поймешь, как гадка вся груда сокровищей и почестей, эта звенящая приманка деревянных кукол, называемых людьми. О, как бы тогда весело, с какою бы злостью растоптал и подавил всё, что сыплется от могущего скиптра полночного царя, если б только знал, что за это куплю усмешку, знаменующую тихое облегчение на лице его.
— «Что ты приготовил для меня такой дурной май!» сказал он мне проснувшись, сидя в креслах, услышав шумевший за стеклами окон ветер, срывавший благовония с цвевших диких жасминов и белых акаций и клубивший их вместе с листками роз.
В 10 часов я сошел к нему. Я его оставил за 3 часа до этого времени, чтобы отдохнуть немного и чтобы доставить какое-нибудь разнообразие, чтобы мой приход потом был ему приятнее. Я сошел к нему в 10 часов. Он уже более часу сидел один. Гости бывшие у него давно ушли. Он сидел один, томление скуки выражалось на лице его. Он меня увидел. Слегка махнул рукой. — «Спаситель ты мой!» — сказал он мне. Они еще доныне раздаются в ушах моих, эти слова. «Ангел ты мой! ты скучал?» — «О, как скучал!» отвечал он мне. Я поцеловал его в плечо. Он мне подставил свою щеку. Мы поцеловались. Он всё еще жал мою руку.
НОЧЬ 8
Он не любил и не ложился почти вовсе в постель. Он предпочитал свои кресла и то же свое сидячее положение. В ту ночь ему доктор велел отдохнуть. Он приподнялся неохотно и, опираясь на мое плечо, шел к своей постеле. Душинька мой! Его уставший взгляд, его теплый пестрый сертук, медленное движение шагов его… Всё это я вижу, всё это передо мною. Он сказал мне на ухо прислонившись к плечу и взглянувши на постель: «Теперь я пропавший человек.» — «Мы всего только полчаса останемся в постеле», сказал я ему. «Потом перейдем вновь в твои кресла.»
Я глядел на тебя, мой милый, нежный цвет! Во всё то время, как ты спал или только дремал на постеле и в креслах, я следил твои движения и твои мгновенья, прикованный непостижимою к тебе силою.
Как странно нова была тогда моя жизнь и как вместе с тем я читал в ней повторение чего-то отдаленного, когда-то давно бывшего. Но, мне кажется, трудно дать идею о ней: ко мне возвратился летучий свежий отрывок моего юношеского времени, когда молодая душа ищет дружбы и братства между молодыми своими сверстниками и дружбы решительно юношеской, полной милых, почти младенческих мелочей и наперерыв оказываемых знаков нежной привязанности; когда сладко смотреть очами в очи и когда весь готов на пожертвования, часто даже вовсе ненужные. И все эти чувства сладкие, молодые, свежие — увы! жители невозвратимого мира — все эти чувства возвратились ко мне. Боже! Зачем? Я глядел на тебя. Милый мой молодой цвет! Затем ли пахнуло на меня вдруг это свежее дуновение молодости, чтобы потом вдруг и разом я погрузился еще в большую мертвящую остылость чувств, чтобы я вдруг стал старее целыми десятками, чтобы отчаяннее и безнадежнее я увидел исчезающую мою жизнь. Так угаснувший огонь еще посылает на воздух последнее пламя, озарившее трепетно мрачные стены, чтобы потом скрыться на веки и [Не дописано. ]
ВАРИАНТЫ
ГЕТЬМАН
<I> НЕСКОЛЬКО ГЛАВ ИЗ НЕОКОНЧЕННОЙ ПОВЕСТИ [Текст, изданный Трушковским, — Тр; текст, изданный Кулишем, — К; приписки, изданные Тихонравовым, — Т.]
Нужно было видеть, как на лице каждого выходившего дрогнули скулы. Это постановление правительства было уже давно объявлено; народ с ропотом, но покорился силе.
Т — дрогнули скулы. Правительство, — или, лучше сказать, деспотические магнаты мимо правительства, — с народом, имевшим [с страною, имевшею] собственные постановления, поступало безрассудно. Но величайшая ошибка[Но величайшие заблуждения] его состояла в том, что <оно> решилось унижать веру соплеменного народа, который оказывал почти изумительную покорность при этой ширине разгульной жизни, но который, вместе с тем, будучи доведен до крайности, мог показать весь вихорь самых сильных и порывных страстей. [Далее начато: Не употребляй] Не одевая своей власти нетерпимостью, Польша в соединении этой земли воинственных козаков[Не дописано.]. Это постановление…
После того толкнул он его, и жид расстлался на земле, как лягушка. Тр;
К — разостлался
Что ты начал драку? ред.;
Тр, К — Что ты драку начал, драку?
Басе мазенята, гунство! ред.;
Тр, К — Пасе мазепято
Боже ты мой! ред.;
Тр, К — Боже-то мой!
В другом месте деревья так тесно и часто перемешивались~ рука красавицы, ствола. Т;
Тр, К — нет
Здесь было изумительное разнообразие: листья ~ более, а терновник и дикий глод, оградивши их колючею стеною, скрывал ~ красавицы, ствола.
терновник и дикий глод задвин<увши?>
Шелковая плахта и кашемировая запаска ~ молодые перси.
T — Одежда ее была так фантастически пестра, что, казалось, она принесла[она нанесла] с собою кучу самых разнообразных цветов, которые, казалось, шевелились и волновались между деревьями по мере того, как она шла. Самая яркая шелковая плахта, почти скрытая под кашемировою с турецким узором запаскою, сладострастно льнула и вызначала всю роскошную выпуклую <форму> выступавшей ноги. Только до пояса простиралась вся эта пестрота богатого убора; на груди и на руках трепетала белая, как снег, сорочка, как будто ничто, кроме тонкого чистого[ничто нейдет так, как белое] полотна, не должно прикрывать девических персей. Складки сорочки падали каскадом — молодые груди дрожали. [падали каскадом на упругодышавшие молодые груди] Нигде так не хороши девические груди[перси] как под полотном. Он видел, как молодые груди[как упругие молодые груди] подымали свои дышавшие негою куполоподобные перси[куполообразные вершины] и тотчас[и ежеминутно] опускали их, после чего они упруго дрожали под своим покровом.
«Зачем ты укоряешь меня так?» сказала она, почти упав на колени и в слезах. ред.;
Тр, К — упав на коленях
«Что делает отец твой?» ред.;
Тр, К — Что делает отец твой? Отец твой?
«Кто такой?..» Наконец ворота отворились.
Тр, К — Низенькие, решетчатые ворота отворились.
Очень замечательная достопамятность ~ общежительность. Т;
Тр, К — нет
<II> КРОВАВЫЙ БАНДУРИСТ ] По «Арабескам» (Ар) и авторской корректуре (АК). ]
К удивлению немногих жителей, успевших проснуться, отряд, которого прежде одно появление служило ~ тишиною.
АК — [Одно уже] появление
Ар — одно уже появление
К удивлению немногих жителей, успевших ~ предвестием буйства и грабительства, ехал с какою-то ужасающею тишиною.
Ар — буйства и грабительств
Новые доски, желтевшие между почерневшими старыми, придавали ~ прихожанами.
Ар — почернелыми
Бледный луч серпорогого месяца, продравшись сквозь ~ вызубренный карниз, покрытый ~ карнизе.
Ар — нет
«Изыдите, нечистые! кромешники!» произнес едва слышным дрожащим голосом настоятель: «во имя отца и сына и святого духа, изыди, диаволе!»
Ар — изыди, диавол
«Але то еще и брешет, поганый собака!»
Ар — поганый
«Зачем вы пришли смущать православную церковь?» произнес настоятель.
Ар — нет
«Дай нам ключи от монастырских погребов!»
Ар — Давай нам ключи
«Але ты хочешь, басамазенята, поговори з моим конем: нех тебе отвечает из под…»
Ар — А если ты хочешь
«Але ты хочешь, басамазенята, поговори з моим конем: нех тебе отвечает из под…»
Ар — нет
Ребята хочут пить.
Ар — хотят пить
«Я тебе говорю, же ты, глупой поп, сена, стойла ~ сапогом до морды».
Ар — если ты
«Я тебе говорю, же ты, глупой поп, сена, стойла ~ лошадям, то я в костел ваш поставлю их и тебя сапогом до морды».
Ар — их в костел ваш поставлю
Отворотившись от него, он остановил их на странном пленнике с железным наличником.
Ар — Он отворотился от него и
В молчании шел начальствовавший отрядом, и ~ кружком, бросал в лицо ему какое-то ~ всех.
АК — [бросил] в лицо ему
Одни только грубо закругленные оконечности лица его ~ водка; что рай там, где всё дребезжит и валится от пьяной руки.
Ар — блаженство там, где всё дребезжит
«А ну!» сказал он, мигнувши бровью на дверь, и от брови, казалось, пахнул ветер.
Ар — от его волосистой брови
Несколько человек принялись и не без труда отвалили бревна.
Ар — не без труда отваливали
Боже! какое обиталище открылось глазам!
Ар — какое ужасное обиталище
Там царствует в оцепенелом величии смерть, распустившая свои костистые члены под всеми цветущими городами, под ~ миром.
Ар — под всеми цветущими весями и городами
Это была четырехугольная, без всякого другого выхода, пещера.
АК — это была почти четырехугольная
Целые лоскутья паутины висели толстыми клоками с земляного свода, служившего потолком.
Ар — темными клоками
Сова или летучая мышь была бы здесь красавицею.
Ар — Сова или летучая мышь были бы здесь красавицами.
«Терем-те-те! Лысый бес начхай тебе в кашу!
Ар — нет
Один из коронных вздумал было засмеяться на это, но смех его так страшно, беззвучно ~ испугался.
Ар — страшно-беззвучно
Пленник, который стоял до того неподвижно, был втолкнут на средину и ~ пещеру.
Ар — столкнут на середину
Пленник, который стоял ~ только, как заскрыпела за ним дверь и ~ пещеру.
Ар — захрипела за ним дверь
Ему казалось, что крышка гроба захлопнулась над ним, а ~ был.»
Ар — захлопнула крышка гроба
«Ему казалось, что крышка гроба захлопнулась над ним, а стук бревен, заваливших вход его, казался стуком ~ был.»
Ар — и стук показался
После первого ужаса он предался ~ о нем, и вместо того устремляет глаза на какую-нибудь безделицу и рассматривает ее.
Ар — но вместо
Он всегда, как ни зажмурь его, рисует и представляет цвета, которые видел.
Ар — рисует и представляет цветы
Эти разноцветные узоры принимали ~ необыкновенностью, когда рассматриваем в микроскоп часть крылышка или ножки насекомого.
Ар — рассматриваем в микроскопе
Между тем отряд коронных войск ~ пировал от радости, что наконец схватил того, кто им был нужен!
Ар — радуясь
«Попался, псяюха!»:
а. Попала
б. Попался АК
«Але то я знаю добре твою морду: зачем ее прячешь?»
АК — твою рожу
Жолнеры принялись, разорвали верхнюю эпанчу тонкого черного сукна, которою ~ покрова.
АК — разорвали верхний кобеняк
Але как ты смела?..
а. как ты терем-те-те баса мазенята! cмела обмануть
б. как в тексте АК
«Мне нужно знать, где он?» Губы несчастной пошевелились ~ «Не говори, Галюночка!»
АК — «Мне нужно знать, где он?» «О, не говори! Не говори!» простонал неизъяснимо ужасный голос из одного угла пещеры. Губы несчастной пошевелились…
И те снежные руки, за которые бы сотни рыцарей ~ должны были вытерпеть адские мучения!
АК — вытерпеть страшные мучения
Звук хрустевших костей был тих, но его, казалось, слышали самые стены темницы. Сердцу, с несовсем оглохлыми чувствами, не достало бы сил выслушать этот звук.
АК — самые стены темницы. Для сердца, в котором бы даже закалились чувства
Страшно внимать хрипению убиваемого человека; но если в нем повержена сила, оно может вынести и не тронуться его страданиями.
АК — Страшно видеть хрипение
Страшно внимать хрипению убиваемого человека; но если в нем повержена сила, оно может вынести и не тронуться его страданиями.
АК — повержена сила, сердце
Страшно внимать хрипению убиваемого человека; но если в нем повержена сила, оно может вынести и не тронуться его страданиями.
АК — может перенесть
Когда же врывается в слух стон существа слабого, которое ~ жалости.
АК — Когда слышится стон
Когда же врывается в слух ~ силою, тогда нет сердца, которого бы даже сквозь самую ярость мести не ужалила ядовитая змея жалости.
АК — нет сердца, которого бы не уязвила хотя несколько
«Говори, я тебя!.. поганая лайдачка!..» произнес воевода, которому ~ рюмкою водки.
АК — Говори терем-те-те
Но только что он произнес эти слова, как снова тот же нестерпимый голос так же явственно раздался ~ произнес: «Не говори, Ганулечка!»
АК — голос довольно явственно
Но только что он произнес эти слова, как ~ явственно раздался и так же невыносимо жалобно произнес: «Не говори, Ганулечка!»
АК — раздался и произнес снова медленно: «Не говори!»
<III> ГЛАВА ИЗ ИСТОРИЧЕСКОГО РОМАНА. ] Варианты из «Сев. Цветов» за 1831 г. ]
Между тем посланник наш переехал границу, отделяющую ныне пирятинский повет от лубенского.
границу разграничивающую
Общих езжалых дорог тогда не было в Малороссии, но почти каждому известна была какая-нибудь проселочная, по мнению его, самая ближайшая.
какая-нибудь особенная
Достаточно было только выехать в дорогу, чтобы выучиться не разбирать ночлегов.
ввалиться в лес или на безлюдное поле, чтобы заставить странствующего рыцаря не разбирать
Главное же неудобство ~ должен был, на расстоянии 25 или 50 ружейных выстрелов, выведывать ~ разногласили.
на расстоянии 50 или 100
Пустив повода и наклонив голову, всадник ~ его думы, которые снова обычным ожерельем низались в голове его.
думы разноцветным ожерельем
Мысленно досадовал он на себя, что не выведал ~ посольства.
досадовал путешественник
Живописные облака, обхваченные ~ разрываясь, летели по воздуху.
облака, разрываясь, будто, чудные тени волшебного фонаря летели
По черным бровям серебрилась седина; огонь вылетал из небольших карих глаз, и ~ простодушие.
из больших карих глаз
«Помогай, боже!»
Помогай боже, земляк
Надобно знать, что козаки наши ~ в гости.
Знаете, козаки
Спохватились сдуру и разломали мосты; так вам, добродию, чтоб не пришлось давать больших объездов.
Ну, спохватились
Вот другое дело, если б были поставлены столбы по дороге, какие, без сомнения, сами, добродию, если бывали в Польше, встречали по тамошним дорогам.
сами, добродию, бывали
«Как не знать этой старой собаки!»
Как не знать этой старой собаки, которая ни себе, ни другим добра на полшеляга не сделает.
«Что вы говорите, добродию! Разве ~ осторожнее в словах.»
Понимаю! где уже нам, темным людям, разжевать как следует!
Он во всё это время ехал шагом, уравнивая легкую поступь ~ батогом и потягивая коротенькую люльку.
Гость ~ ехал
«Слыхали ль вы, добродию, про таковое диво?»
про такое диво
Неотразимое, непонятное чувство тоски и ужаса ~ удержать что-то похожее на жизнь.
тень, одну только тень жизни из челюстей разрушения
Это еще не большое диво, что сосна, а вот что диво.
То еще не диво
Воевода ли он был, сотник ли какой, или просто пан, этого я не умею сказать; знаю ~ веры.
не могу
Воевода ли он был, сотник ли какой, или ~ и не нашей веры.
не нашей православной веры
Жил он, как все нечистые польские паны ~ дрожь крещеного человека, когда он слышал раздававшиеся из лесу крики.
христианина
Хлопцы из дворни его то и дело что наездничали по хуторам да обирали бедных жителей.
по окрестностям
Стали обворовывать да обдирать божьи церкви, и такое ~ сотни, да и на каждого бердыши, самопалы и вся сбруя ратная.
так что христианам приходилось жутко. Что станешь делать! их горсть, а дворни-то, может быть, с полторы сотни
Если бы теперь не ночь и не засыпало листьем, то я, может статься, показал бы вам останки этого дьявольского гнезда.
да не засыпано
Если бы теперь не ночь и не засыпало листьем, то я, может статься, показал бы вам останки этого дьявольского гнезда.
остатки
Дьякон шел уже ~ толкнулся в ворота, запертые толпившимся народом.
У дьякона вещее застучало, как на заре дятел. Скрепившись, сколько доставало духу, толкнулся он
Как только завидели дьякона, так, добродию, и закричали: «Зачем сюда принесло попа?»
Едва только увидели дьякона, так и закаркали
Дьякон, исполнившись, видно, святого духа, начал ~ воле, а подгоняемые горячими вилами чертей.
понуждаемые
«А, так ты еще и проповедь читаешь!»
ты еще и проповедь читать
Гей, хлопцы! поднимите попа на крылос, а чтоб не застудил горла, накиньте ему галстук на шею!
чтоб не простудил
«Что за нечистый!» подумал пан: «отчего это каплет?» Встал с постели, глядит: колючие ветви ~ до него.
Дрожь проняла его, метнулся как полоумный с постели, смотрит
«Что же далее случилось?» спросил он умолкшего рассказчика, стараясь подавить невольную робость.
умолкнувшего
Круто пришлось пану: распустил ~ чудо.
Жизнь не в жизнь стала пану
Лапчинский увидел, действительно, перед собою ~ отворить ворота.
Тут принялся он стучать в низенькие ворота.
Каждый из сих бессловесных жильцов суетился по-своему: пищал, кудахтал, гоготал и давал знать, что он нимало не последнее из творений.
и, казалось, давал знать, что и его голос участвует в общей разноголосице
На стене висели: серп, сабля, ружье, которого замок был развинчен и лежал близ него на ~ свойства.
близ ружья
На стене висели: серп, сабля, ружье, которого ~ отложенный для подчинки, секира, турецкий ~ свойства.
для починки
А ты, плакса, долго будешь реветь?
Э — э! да ты долго у меня будешь реветь, негодный плакса?
«Тебя-таки, земляк, бог наделил детьми?» сказал гость наш своему хозяину.
обратился гость наш с вопросом к своему хлопотливому хозяину
Два уже поженились на ~ не родится, кроме полыни и бурьяну.
кроме волчца и бурьяну
Услышал, что еду на ярмарку. «Возьми и меня, тату!»
еду на ярмарку так возьми
<IV> <МНЕ НУЖНО ВИДЕТЬ ПОЛКОВНИКА> Трубка давно у него была в зубах. «На чт? тебе полковник?»
Трубка ~ в зубах, но он еще не набивал ее, рассматривая ее с чувством человека, в первый раз увидевшего эту диковину. «На чт? тебе полковник?»
«На чт? тебе полковник?» При этом <он> взглянул на просителя.
«На чт? тебе полковник?» поглядел
Это был почти отрок, готовящийся быть юношею, лет 16, уже с мужественными чертами лица, воспитанного ~ шароварах.
с довольно мужественными чертами
Молодой человек ударил поклон в самую землю ~ козацкие войска.
Молодой человек повалился
Молодой человек ударил поклон ~ в землю с тем безграничным повиновением, которое ~ козацкие войска.
а. с тем деспотизмом
б. с тем безграничным повиновением, [Далее начато: представлялись совершенно] которым так отличались козацкие войска
Страницы:
1, 2, 3, 4
|
|
