Глава первая

Был теплый летний вечер. Лучи заходящего солнца позолотили уже горизонт, когда одинокий путник, в зеленом охотничьем платье и с ружьем за плечами, пробирался на взмыленной лошади через густой, огромный лес, простиравшийся по всей северо-западной части штата Огайо. Всадник ехал шагом, с трудом прокладывая себе дорогу между гигантами-деревьями, ветви которых переплетались наверху, образуя над его головой громадные своды зелени.

Наконец, всадник достиг реки, известной под именем Миами. Остановив измученную лошадь, он соскочил на землю и стал отыскивать брод. После долгих, но напрасных поисков он ласковыми словами заставил лошадь войти в воду и поплыл к противоположному берегу. Достигнув его и сильно пришпорив лошадь, он через несколько минут скрылся в небольшом лесу, где уже царствовали глубокая ночь и тишина, только изредка прерываемая воем голодного волка да криком совы.

После получасовой езды всадник выехал на поляну и остановил лошадь перед дверью маленькой хижины. Бросив поводья на шею лошади, он поспешно спрыгнул с седла и постучался в дверь.

— Кто там? — спросил голос из хижины, по произношению которого сейчас же можно было узнать уроженца Новой Англии.

— Эдуард Штанфорт, — отвечал приехавший.

Тотчас же дверь отворилась, и приезжий увидел несколько человек, приветливо смотревших на него. Обитателями этой, одиноко стоявшей в лесу хижины были высокий, крепкий мужчина с смуглым лицом, выражавшим твердую волю; его жена, худая, бледная женщина приблизительно лет сорока; их приемный сын, высокий юноша, возбуждавший отчасти жалость, отчасти смех своим болезненным видом, льняными волосами, бесцветными глазами и лицом, покрытым веснушками; наконец, приемная дочь, прелестная девушка, с роскошными черными волосами и темными приветливыми глазами.

— Ну, Эдуард, вот уж никак не ожидали тебя видеть, — сказала старшая женщина, подавая ему руку, — кто бы мог подумать, что ты так поздно приедешь к нам.

Тот, кого встретили такими словами, был красивый, статный, сильный и цветущий здоровьем молодой человек, с умным, открытым лицом, светлыми выразительными глазами и длинными вьющимися волосами.

— Я хотел во что бы то ни стало побывать у вас, тетя, хотя вы меня и не ожидали, — отвечал он, войдя поспешно в комнату и затворив за собой дверь. Если бы мне не удалось приехать к вам, то боюсь, что вас постигла бы другая, более страшная неожиданность.

— Силы небесные! Что случилось? — вскочила тетка в сильном испуге, между тем как остальные ожидали ответа, затаив дыхание.

— Во-первых, — начал Эдуард, — знаете ли вы, что война с Великобританией уже объявлена?

— Нет, — отвечал тут дядя, приближаясь к нему, — это тяжелое известие еще не проникло в нашу глушь. Это действительно событие, Эдуард?

— Да, — отвечал тот, — наше правительство формально объявило войну англичанам 8-го июня, хотя и говорят, что старый изменник Гулль ничего еще не знал, проезжая здесь в конце того же месяца.

— Что это значит, Эдуард, что ты так непочтительно отзываешься о старом, заслуженном генерале Гулле? — вскричал дядя.

— Накажи меня Бог, если я лгу, — ответил сердито Эдуард. — Да будет проклят тот день, когда ему поручили начальство над храбрыми солдатами, которым он так постыдно изменил.

— Что ты говоришь, молодой человек? — говори яснее, нетерпеливо спросил дядя.

— Он, — отвечал Эдуард, — отдал англичанам все наши военные запасы и несколько крепостей, не позволив нам сделать ни одного выстрела в защиту их.

— Всемогущий Боже, это непостижимо! — вскричал старый Штанфорт, бессильно опускаясь на близстоящий стул; жена же его громко вскрикнула от испуга и залилась слезами. Эдуард посадил тетку на стул, дал ей успокоиться и продолжал:

— Это несчастье заставляет нас искать спасения в бегстве. Индейцы, собравшиеся под предводительством Текумзе, разорили почти не защищавшиеся северные штаты, двинулись на юг и вскоре вторгнутся сюда, и я боюсь, что они уже близко.

— О, Эдуард, — вскричала молодая девушка, которая до сих пор молчала, но была очень внимательной слушательницей, — что же будет с нами?

— Не знаю, — отвечал Эдуард озабоченно; но, заметив страх своей кузины, он горячо пожал ей руку и, придав голосу спокойный тон, сказал: — Успокойся, Мабель! Пока мои руки в состоянии двигаться, ни одна вражья рука не коснется тебя.

— Дядя, — обратился он к названому отцу девушки, — нам нельзя терять времени, если хотим спастись; надо уезжать скорее; если возможно, сию же минуту.

— Отлично, — отвечал дядя, — но куда?

— Ты знаешь, что у нас есть шлюпка, которую оставил нам капитан Вельс. Я думаю, ее надо поскорее исправить, насколько позволит нам время, потом собрать все самое необходимое и плыть к большому озеру, а все остальное предоставить Всемогущему Провидению.

— Однако ты принес действительно тяжелые вести, — сказал старший мужчина, еще раз обдумав все услышанное им. — Гулль изменил нам; и наша храбрая армия побеждена… Да не ошибся ли ты, Эдуард?

— Нет, дядя, тут не может быть никакой ошибки, так как я сам был в войске, когда он предал нас.

— Ты, Эдуард, ты?

— Да, дядя.

— О, небо, сжалься над нами! — простонала жена Штанфорта в величайшем ужасе. — Кровожадные индейцы уже близко, и вскоре они убьют нас. Если бы мы остались в Коннектикуте, где были в совершенной безопасности, и не заехали бы в такую глушь, то не подверглись бы такой опасности. Я говорила тебе это, Амос, но ты не хотел меня слушать.

— Ну, будет, жена, довольно, — успокаивал ее муж: он знал ее трусость и боялся ее нескончаемых жалоб. — Ведь все равно не будет никакой пользы, если мы станем так много говорить и ничего не делать. Успокойся, дело еще не так дурно, как говорит Эдуард.

— Я думаю, что оно еще хуже, нежели я рассказал вам, — отвечал Эдуард серьезно.

— Ну, расскажи мне все, только покороче и поскорее, — сказал дядя.

— Да, я должен говорить как можно скорее, так как мне нужно торопиться домой: я еще не предупредил своих об угрожающей опасности… Но мне пришла в голову счастливая мысль, — вскричал он, живо оборачиваясь в ту сторону, где сидел уже упомянутый нами юноша. — Слушай, Пелег, сбегай к нам и предупреди отца, чтобы и он мог приготовиться к бегству. Скажи также, что через несколько минут я приеду сам.

— Я… я… я не хочу идти, — отвечал Пелег, забившись в угол и озираясь по сторонам.

— Неужели же ты боишься?

— Ничуть не боюсь, — отвечал Пелег задорно, — но я не понимаю, зачем мне идти, когда ты сам через несколько минут приедешь туда?

Положение было слишком серьезно, чтобы смеяться над очевидной трусостью юноши. В это время Мабель, слушавшая молча весь разговор, вызвалась сходить к родным Эдуарда и уже надевала свою соломенную шляпу, но Эдуард горячо восстал против этого, говоря, что он не допустит ее подвергаться опасности из-за него..

— Тем более, — прибавил он, — что я в коротких словах предполагаю объяснить дяде положение дел и вовремя поспеть домой.

— Я хочу рассказать тебе, дядя, про измену генерала Гулля, — начал он свой рассказ.

— Около двух недель тому назад наше войско, в котором я был добровольцем, придя в Детруа, с удивлением узнало, что уже начались враждебные действия между Соединенными Штатами и Великобританией. Прошло не более суток, как неприятель подступил со всей своей силой, пробился через окопы и потребовал сдачи форта, но ему было отказано в этом, и началась бомбардировка, продолжавшаяся всю ночь, но не причинившая большого вреда. На следующий день вследствие непростительной беззаботности и легкомыслия Гулля неприятелю удалось достигнуть наших укреплений.

Он приблизился, чтобы атаковать нас; мы же, будучи вполне уверены в славной победе, ждали только сигнала броситься на врагов, как вдруг, к невообразимому ужасу, услышали приказ сложить оружие и признать себя военнопленными.

— Как?! Не сделав ни одного выстрела? — вскрикнул удивленный Штанфорт-дядя.

— Да, дядя, мы не сделали ни одного выстрела из наших ружей. Представь себе только, что чувствовали храбрые американские воины, когда они были преданы своим собственным генералом я отданы в руки врагов, тогда как при небольшом усилии они могли бы легко победить их.

— Только сумасшедший мог совершить такое страшное дело, — проворчал дядя. — Но как же мог ты, Эдуард, при таком положении дел приехать сюда?

— Английский генерал возвратил нам свободу и позволил вернуться в отечество, но все-таки старого Гулля и регулярное войско он взял с собой в Канаду. Как только я получил позволение возвратиться, то поспешил к вам. К счастью, мне удалось выкупить своего коня и ружье и предупредить вас об угрожающей опасности.

— После таких известий нам действительно нельзя оставаться здесь, — серьезно сказал дядя.

— Но почему ты хочешь ехать по озеру и таким образом прямо идти навстречу опасности?

— Опасность есть везде, куда бы мы ни поехали, но, мне кажется, безопаснее плыть по реке и озеру в нашей лодке, нежели странствовать по лесу, где в скором времени появится множество индейцев, если их тут уже и теперь нет. Если удастся, мы можем поселиться в каком-нибудь американском владении, в худшем же случае принуждены будем прибегнуть к покровительству англичан: все же это лучше, чем попасть в руки дикарей.

— А наши лошади, коровы и овцы, — сказал озабоченно дядя. — Что станет с ними?

— Мы должны будем оставить их на произвол судьбы. Хорошо и то, что мы можем спасти свою жизнь.

— Это жестоко! — вскричал старший Штанфорт, начиная ходить по комнате с мрачным видом. — Это чрезвычайно жестоко! Все, нажитое с большим трудом и приобретенное долгой работой, должно погибнуть; но нам ничего не остается, Эдуард, как следовать твоему совету. Ступай же теперь к своим и скажи, чтобы они приготовились к бегству. Пойдем, жена, пойдемте, дети, мы сейчас же примемся за работу.

— Я скоро опять приеду, — сказал Эдуард.

Он поспешно вышел, сел на лошадь и поскакал к дому своего отца.

Около двенадцати часов ночи общество, состоявшее из восьми человек, четырех мужчин и стольких же женщин, тихо пробиралось через маленькую полянку в лес, к правому берегу реки Миами, где стояла средней величины лодка. Когда они все вошли в лодку и убедились, что пожитки их также перенесены в нее, они снялись с якоря, выплыли на середину реки и спокойно поплыли по течению.

Читатель, наверное, уже догадался, что это маленькое общество состояло из нашего друга Эдуарда Штанфорта, его отца, матери и сестры, а также его дяди, тетки, Мабели Дункан и Пелего Вайта. Мабель Дункан была племянницей Амоса Штанфорта; она еще в детстве осталась сиротой и была принята вместо дочери дядей и теткой, у которых не было детей. Пелег Вайт также был сирота и должен был оставаться у Амоса Штанфорта, своего опекуна, до совершеннолетия, привыкая к сельскому хозяйству.

Все члены этого общества были уроженцами одного маленького городка штата Коннектикут, где постоянно и жили до своего переселения на берега Миами.

Объяснив отношения между лицами нашего рассказа, мы представим читателям картину той трудной и опасной жизни, которую приходилось вести нашим бедным беглецам, прежде нежели они достигли тихого пристанища, где нашли мир и покой. Лодка, на которой плыли наши беглецы, была довольно велика, так что все члены обоих семейств свободно поместились в ней, но она была тяжела, грубой постройки и плохо слушалась руля. Она была снабжена одной только снастью, на которой было укреплено что-то вроде паруса. При попутном ветре лодка шла довольно быстро, но при противном управлять ею было трудно. На лодке кое-как приладили палатку, чтобы было где укрыться женщинам на ночь и в непогоду.

В то время как лодку тихо несло по течению, Эдуард совещался с отцом и дядей, и они порешили бросить невдалеке от берега якорь и остаться тут до рассвета. Все это, однако, было решено после долгих прений; сначала Эдуард настаивал на том, чтобы ехать сейчас же, не медля ни минуты, но родственники его на согласились на это и советовали ему отдохнуть.

Действительно, молодой человек два дня не сходил с седла и страшно утомился. Наконец только после долгих убеждений и обещания сторожить он бросился на сваленные в лодке кули и почти тотчас крепко заснул, другие же были не так сильно утомлены, как Эдуард, долго не могли заснуть под впечатлением последних происшествий и тихо разговаривали между собою о несчастии, постигшем их. Наконец, по просьбе Давида Штанфорта, отца Эдуарда, здоровье которого было так слабо и расстроено, что он не мог переносить ни малейшего напряжения, все улеглись, и вскоре на маленьком судне царил сон. Даже Пелег Вайт, самый трусливый из всего общества, и тот наконец задремал. Но вдруг он вскочил с ужасным, диким воплем, упал на колени и просил раздирающим душу голосом пощадить его жизнь. Его вопли разбудили всех и страшно перепугали женщин, вообразивших спросонья, что на них нападают индейцы. Несколько минут на лодке все были в смятении.

— О, не делайте этого, милый, добрый господин индеец! Добрый, милостивый господин дикарь! Умоляю вас, не убивайте меня, — кричал Пелег в смертельном страхе. — Я отдам вам все, что у меня есть, даже свой прекрасный перочинный ножик, который я купил в Коннектикуте за 2 шиллинга. Ах, милосердный Боже, сжалься над моей душой и направь этого старого язычника… я… я хотел сказать, доброго, милостивого господина индейца… направь… на путь истинный!

— Несносный дурак! — вскричал Амос Штанфорт, схватив его за ворот и сильно встряхнув. — Дурак! Жалкий трус! Что это значит, что ты из-за пустяков поднимаешь такой ужасный крик?

— Вы… вы, вероятно, милостивый господин индеец? — бормотал Пелег, дрожа всем телом и обливаясь холодным потом.

— Я твой опекун, глупый трусишка! — закричал ему на ухо рассерженный Штанфорт. — Я твой опекун, который советует тебе зажать рот, если ты не желаешь познакомиться с его кулаком.

Пелег, уже совершенно очнувшийся во время этого не совсем нежного увещевания, шмыгнул в сторону, не проронив ни одного слова, так как боялся рассерженного дяди почти так же, как индейцев. Теперь, естественно, не было уже и речи о сне. Женщины, за исключением разве Мабели Дункан, будучи не в силах преодолеть страха, разразились жалобами и рыданиями, и только отец Эдуарда мог несколько успокоить их.

— Если индейцы близко, то вы своим криком только откроете наше убежище. Поэтому последуйте моему совету и будьте по возможности спокойны. Эдуард, Амос и я будем настороже.

— Я не могу допустить, — сказал Эдуард шепотом отцу, — чтобы дикари проникли уже в эту местность; неужели слух о них не дошел бы до нас?

— Во всяком случае, я чувствую себя неспокойно на этой старой, неповоротливой лодке ночью, в ожидании неизвестного врага, — заметил Штанфорт-отец. — Скоро ли по крайней мере день?

— Скоро станет рассветать, — отвечал Эдуард, — посмотри там, на востоке, кажется уже занимается заря.

— Я вижу красноватое облако, но сомнительно, чтобы это была заря. Как ты полагаешь, Амос? — обратился Штанфорт к брату, который между тем старался рассмотреть что-нибудь на берегу в почти непроглядной тьме.

— Насколько я. могу судить, этот свет вовсе не заря, — тихо отвечал Амос.

— Что же это такое? — спросил Эдуард.

— Огонь! — был лаконичный ответ.

— Огонь? — повторил, видимо, испуганный, племянник.

— Это худой признак: индейцы близко. При таких обстоятельствах лучше всего поднять якорь и плыть дальше, так как все равно мы не можем помочь соседям.

— Тсс… тише! — сказал шепотом дядя. — Твои уши моложе моих, разве ты ничего не слышишь?

Все стали прислушиваться, затаив дыхание, чтобы не пропустить ни малейшего шороха.

— Я слышу только плеск воды, — сказал наконец Эдуард, понижая тон.

— Мне показалось, что хрустнули на берегу сухие ветки, но, может быть, я ошибся, — заметил Амос Штанфорт.

— А все-таки я полагаю, что было бы благоразумнее выплыть на середину реки; там безопаснее, чем здесь, под ветвями деревьев, где всякое нападение можно заметить только тогда, когда уже будет слишком поздно, — предложил Эдуард.

— Я разделяю твое мнение, — сказал дядя, — примемся-ка тотчас за дело!

Якорь, как и сама лодка, был очень незатейлив: это был тяжелый камень, навязанный на крепкую веревку; камень, падая на тинистое дно реки, удерживал лодку в любом месте.

Этот простой якорь поднимался и опускался при помощи столь же нехитрого ворота, который вертели два человека. Дядя с племянником уже принялись было за дело, как вдруг громкий крик, вырвавшийся у одной из женщин и повторенный другими, заставил их обратиться к винтовкам и затем узнать, в чем дело.

Глава вторая

Но прежде чем Эдуард и его дядя успели узнать причину новой тревоги, испуганные женщины были уже около них и цеплялись дрожащими руками за своих защитников.

— Что случилось, Эсфирь? — спросил Амос Штанфорт свою жену, обезумевшую от страха.

— Мы видели голову индейца, — отвечала за нее мать Эдуарда, — он подплыл к лодке и смотрел через край.

— Где, на какой стороне? — вскричал Эдуард, бросившись с ружьем в руках к борту лодки.

— Здесь, Эдуард, — отвечала подошедшая к нему Мабель, поспешно схватывая его за руку и подводя к указанному месту. — Здесь, — повторила она, — прямо против этого места, где ты стоишь.

— И ты, Мабель, тоже видела индейца?

— Я видела что-то…

Я видела что-то темное, осторожно поднявшееся над бортом лодки и поспешно скрывшееся при крике тетки Эсфири. Мне кажется, что мы все в одно время видели индейца и незадолго до этого слышали легкий шум, как будто кто-то осторожно поднимался из воды около лодки, когда мы, затаив дыхание, обратились в ту сторону, то увидели этот темный предмет.

— Опасность очевидна, — озабоченно прервал ее Эдуард. — Ложитесь все на дно лодки, — повелительно произнес он, обращаясь к женщинам. — Ложитесь скорее все, а то один несчастный выстрел может отнять чью-нибудь дорогую для нас жизнь.

— Тогда, Эдуард, ты должен сделать то же самое, — сказала боязливо Мабель, — твоя жизнь драгоценнее нашей. Что мы будем делать без тебя?

— Я должен прямо смотреть в лицо опасности и защищать вас, пока хватит сил, — отвечал твердо Эдуард, — я ведь не Пелег Вайт, который со страху запрятался в угол, У тебя же, Мабель, есть другие обязанности, и потому еще раз прошу тебя, ложись на дно лодки.

— Нет, Эдуард, нет, никогда! Я хочу вместе с тобой переносить Опасности!

— Но почему же ты хочешь без нужды рисковать своей жизнью?

— Тише, ради самого Бога, тише! — прошептала храбрая молодая девушка. — Я как будто слышала плеск воды. Стреляй скорее, Эдуард, в ту сторону! — вдруг вскричала она. — Может быть, мы увидим что-нибудь при свете выстрела.

Этот совет был тотчас принят. Через несколько секунд раздался выстрел, и вслед за ним послышались болезненные стоны.

Вдруг Мабель вскричала:

— О, Эдуард! Индейцы напали на наш след. Я заметила при свете выстрела на поверхности воды несколько отвратительных лиц.

— Подымайте якорь! — вскричал Давид Штанфорт.

— Сюда, Эдуард, сюда! — звал Эдуарда дядя.

— Ложитесь все, — приказал Эдуард женщинам, — спрячьтесь как можно лучше и будьте спокойнее, если вам дорога жизнь!

На этот раз его совету последовала и Мабель. Все женщины, дрожа, улеглись на дно лодки, только изредка, сдержанным шепотом, выражали свою боязнь. Между тем Эдуард и его дядя серьезно работали, зная, что дело идет об их жизни.

Мистер Штанфорт держал наготове ружье, намереваясь сделать выстрел по первому показавшемуся врагу.

Минута ожидания показалась им целою вечностью; наконец, тяжелая лодка начала медленно подвигаться. Дядя с племянником быстро закрепили ворот и, взявшись за весла, работали до тех пор, пока не вывели лодку на середину реки, где течение было самое сильное. Тогда Амос Штанфорт снова занял свое место кормчего, а Эдуард, зарядив опять ружье, стал настороже. Около получаса на лодке была мертвая тишина, и, хотя наши беглецы еще не вполне избавились от опасности, тем не менее утешали себя тем, что они более не стоят на одном месте, а свободно плывут по течению.

Но еще долго нужно было им плыть этим страшным лесом. Эдуард невольно думал об опасностях, угрожавших дорогим для него людям, и чувство безотчетного страха не давало ему покоя.

«Лодка, — рассуждал он мысленно, — должна все время плыть на ружейный выстрел от лесистых берегов, откуда даже днем единственный враг, не говоря уже о большом числе, не подвергаясь сам ни малейшей опасности, может легко перестрелять всех нас».

Но вот первые лучи света на востоке становятся все ярче и ярче, и наконец, к величайшей радости наших беглецов, стало рассветать. Сероватый свет небосклона стал принимать светло-желтый оттенок, после чего загорелась заря, золотистые лучи которой перешли наконец в огненно-пурпуровые; черные тени ночи рассеялись, тускло светившие звезды потухли, деревья на берегу начали принимать более ясные очертания, и наконец при довольно уже сильном свете путники с радостью увидели, что на поверхности реки незаметно ничего другого, кроме их лодки.

— Благодарение Богу! — вскричал радостно Эдуард, вздохнув свободнее. — Благодарение Богу, — повторил он, — за то, что свет не открыл нам ни одного врага.

И это «Благодарение Богу» прозвучало хотя и не громче, но нашло отзыв во всех сердцах.

Женщины, бледные, измученные тревогами ночи, поднялись со своих мест, и даже на лице храброй Мабели не было ничего отрадного.

— Ну, — начала маленькая тетка Эсфирь, окинув быстрым взором окрестности, — ну, теперь мы, кажется, избавились от этих страшных язычников? О, если бы нам можно было поскорее покинуть эту страну и снова очутиться в Коннектикуте!

— Я боюсь, что наши несчастья еще далеко не кончились, — сказала другая мистрис Штанфорт, бросая заботливый взгляд на своего слабого мужа, стройного сына и дочь, — но если мы уже находимся в таком печальном положении, то должны сделать все, что от нас зависнет, а в остальном положиться на Бога.

— Ну, как твое здоровье сегодня, Давид? — любовно спросила она своего мужа, который лежал утомленный непривычным трудом.

— Очень плохо, Мария, очень плохо, — отвечал тот слабым голосом. После этих слов с ним сделался сильный припадок кашля, который душил его до изнеможения. — Я боюсь, что не буду в состоянии вынести много таких ночей, как прошедшая, — продолжал он, придя в себя.

— Прошу тебя, милый папа, приляг и отдохни немного, — сказала Карри, его любимая дочь; она подбежала к нему, покрыла поцелуями его щеки и горько заплакала, между тем как Эдуард успокаивал отца.

— Теперь тебе незачем будет так утомляться: мы ушли уже от наших врагов, и я не думаю, чтобы они вздумали преследовать нас.

— Страшно даже об этом и подумать, — прошептала мать, но тотчас же постаралась преодолеть тяжелое предчувствие. — Пойдем, Давид, я найду тебе под навесом спокойное местечко, там тебе можно будет отдохнуть.

— А Эдуард? — спросил мистер Штанфорт. — Бедный юноша! Он, я думаю, совершенно измучился, потому что едва он заснул, как Пелег разбудил его своим криком, который, по моему убеждению, и выдал нас индейцам.

— Но где же сам Пелег? — спросила вдруг Мабель, озираясь кругом.

— Да, в самом деле, где же Пелег? — повторил Эдуард. с удивлением взглянув на остальных. — Где же наш храбрый герой? После первой нашей опасности я нигде не видел его.

— И я тоже, и я, — раздалось почти в одно время со всех сторон.

— Может быть, бедный мальчик упал за борт и утонул, — сказала Мабель с непритворным участием.

— Или же его захватили индейцы, — добавила Карри.

— Будем надеяться, что с ним не случилось ничего дурного, — сказал Эдуард, — хотя он и был большим трусом, все-таки мне было бы жаль, если бы с ним случилось какое-нибудь несчастье.

Все начали искать Пелега, но нигде не могли найти его и порешили, что бедняга при первой тревоге от страха прыгнул в воду и утонул, как вдруг мать Эдуарда, делавшая под растянутым парусом постель для своего слабого мужа, гром. ко вскрикнула, и ее крик был повторен теткой Эсфирью и Карри. Эдуард, схватив ружье, бросился к матери со словами: «Что с тобой, матушка? Что там случилось?»

— О, Эдуард! Мне кажется, под кроватью спрятался дикарь, — отвечала испуганная женщина, дрожа всеми членами, — когда я дотронулась до кровати, то под ней что-то зашевелилось, как будто человек.

Эдуард быстро сдернул постель, и — о чудо! — вместо отвратительного дикаря он увидел заспанного и глупо озирающегося Пелега Вайта, который залез под кровать для большей безопасности и крепко спал все время, пока его искали.

— О, чтоб тебя, трус! — вскричал Эдуард и так грубо вытащил Пелега за ворот, что тот не мог удержаться от

— Стыдись, Пелег, — бранила его Мабель с сверкающими от гнева глазами. — Мы беспокоились и боялись за тебя, а ты в это время спокойно спал.

Пелег, пристыженный, не смел поднять глаз, но вскоре лицо его приняло задорное выражение.

— Вы вечно шумите из-за пустяков, — сказал он вызывающим тоном, — что такого, что я запрятался под кровать? Я видел, что вы все отлично сторожите, и порешил отдохнуть, с тем чтобы явиться на смену со свежими силами, когда придет моя очередь.

Прежде чем его спутники успели прийти в себя от негодования при виде такого нахальства, раздался с кормы строгий голос Амоса Штанфорта.

— Пелег! — вскричал он.

— Мне послышалось, — продолжал тот, — ты сказал, что лег спать лишь для того, чтобы после быть бодрее. Хорошо, сын мой! Ты поступил предусмотрительно. Займи теперь мое место и правь так, чтобы держаться середины реки, не приближаясь к берегам, потому что там находятся дикие, которым, чего доброго, может прийти в голову избрать тебя целью своих выстрелов.

— Боже мой! Сэр, неужели индейцы действительно близко? — простонал Пелег, побледнев и отступая от указанного ему места. — Я бы с удовольствием стал править лодкой, но я, право, ничего не понимаю в этом, не лучше ли взяться за это Эдуарду?

— Пелег! — возразил Амос Штанфорт строгим голосом. — Ты сейчас же возьмешься за руль и будешь править до тех пор, пока я тебя не освобожу, иначе твоей спине достанется уже не по-прежнему.

Эта угроза подействовала. Пелег опустился на скамью и стал править рулем, бросая беспокойные взгляды на страшные берега. Так как он мало смыслил в данной работе, то ему приходилось работать, напрягая все свои силы. Он обливался потом, чему, впрочем, еще способствовали усиливающаяся жара и его собственное внутреннее волнение.

Целых два часа держал Штанфорт бедного Пелега на этом опасном месте, не оказывая ему ни малейшей помощи; он желал просто наказать своего воспитанника за небрежность, но сам не думал отдыхать; он достиг своей цели вполне, что ясно доказывало багровое, вспотевшее и испуганное лицо кормчего. Затем Амос и Эдуард взялись за весла, что значительно облегчило труд Пелега и тем самым заставило лодку скользить быстрее по реке.

Целый час дядя с племянником прилежно гребли. Солнце, поднявшееся уже высоко над вершинами деревьев, сильно палило своими почти отвесными лучами; в воздухе стояла полная тишина. Лодка находилась вблизи маленького лесистого островка, и дядя Амос предложил пристать к нему и позавтракать, ибо все путники устали и проголодались. К тому же не было видно и следа индейцев, так что все без исключения приободрились.

Отыскав на острове местечко, где можно было причалить, Эдуард с помощью дяди провел лодку между двумя нависшими над водой кустами, выскочил на берег с канатом в руке, привязал лодку к дереву и, захватив с собой ружье, сказал, что отправляется осмотреть остров, прежде чем на него сойдут женщины.

— Это разумно, Эдуард, — сказала тетка Эсфирь. — Хорошо, что ты подумал об этом: остров смотрится пустынно и неприветливо; здесь, может быть, есть дикие звери или даже индейцы.

— Эдуард! — боязливо заметила ему мать. — Я не хочу, чтобы ты уходил. Место это действительно имеет предательский вид, и, по-моему, лучше еще немного подождать завтрака, пока мы не придем к другому острову, который покажется нам безопаснее.

— Эти островки все лесисты, матушка, — отвечал Эдуард, — и поэтому все покажутся тебе подозрительными. Едва ли будет опасно пристать здесь, ибо диким нет расчета засесть на таком необитаемом месте; им скорее можно было бы рассчитывать на поживу, идя по обеим сторонам реки.

— Вернись, милый брат! Не оставляй нас, — просила также и Карри.

— Опасности нет, сестра! — отвечал Эдуард, чтобы успокоить ее. — Но все-таки нельзя вполне ручаться за это, так как весьма вероятно, что мы окружены врагами, и я советовал бы вам держаться на некотором расстоянии от острова, пока я буду его осматривать.

— Но если в самом деле будет опасность, Эдуард, то ты тогда будешь совсем отрезан от нас, — возразила встревоженная Мабель.

— Да я ведь могу приплыть к вам, — отвечал Эдуард. — Какая польза была бы для меня в том случае, если бы я действительно подвергся нападению индейцев, а вы оставались бы у берега? Индейцы могут тогда достичь вас так же легко, как и я. Нет, нет! Отчаливайте на всякий случай подальше от берега. Я буду гораздо спокойнее, зная, что один только подвергаюсь опасности.

— Не лучше ли будет идти мне с тобой? — сказал Амос Штанфорт, осматривая свое ружье.

Но Эдуард только отрицательно покачал головой и бросил канат обратно в лодку.

— Течение здесь за исключением одной стороны довольно слабое, — сказал он, — и если вы изредка сделаете удар веслами, то этого будет достаточно, чтобы задержать лодку на месте. Остров мал, я в короткое время осмотрю его и скоро извещу вас.

Не успел он еще окончить, как лодка, которую уже ничто более не задерживало, увлекаемая течением, стала тихо выходить из-за кустов, а Эдуард немедленно принялся за осмотр острова. Пройдя несколько шагов, он достиг холма, вокруг которого была открытая луговина.

Рассчитывая, что с вершины холма может быть виден противоположный берег, он стал взбираться, держа ружье наготове и зорко смотря по сторонам. Шаг за шагом, осторожно поднимаясь, он в одну минуту достиг вершины и вскарабкался на большой плоский камень, который венчал холм; с этого места он мог видеть довольно далеко.

Первое, что бросилось ему в глаза, когда он огляделся, была небольшая кучка индейцев, намеревавшихся переправиться через реку на неуклюжем плоту. Индейцы устроили этот плот, связав ивовыми ветвями несколько деревьев, выкинутых на землю волнами, и в ту минуту, как Эдуард увидел их, они уже отталкивались от берега. На плоту было шесть полунагих индейцев в военном наряде; но Эдуард особенно был поражён, когда убедился, что, кроме виденных им индейцев, на берегу было еще много дикарей, из которых некоторые стояли в воде между кустами, наблюдая за отправлением товарищей.

— О, Боже мой! Это ужасно! — прошептал Эдуард и пригнулся к скале, чтобы не быть открытым зоркими индейцами. У него тотчас же мелькнула мысль о лодке: «Хорошо, если она осталась незамеченной, иначе мы погибли».

Осторожно сойдя с камня, он с быстротой оленя пустился бежать с холма и скоро достиг воды.

Раздвинув кусты, росшие на берегу, он заметил лодку, которая спокойно покачивалась на волнах футах в 15-ти от берега. Амос Штанфорт, стоявший на корме с длинным шестом в руках, один конец которого упирался в дно реки и таким образом удерживал судно на одном месте, заметил знаки Эдуарда и с помощью Пелега Вайта направил лодку к берегу. Когда лодка подошла достаточно близко, Эдуард сильным прыжком очутился в ней и тотчас же взглянул на реку. С радостью увидел он, что оконечность острова с левой стороны делала такой изгиб, за которым индейцы никак не могли видеть их судно. Он решил, что можно скрыть неповоротливую лодку между нависшими кустами так, что самый зоркий наблюдатель, находясь даже вблизи, не смог бы заметить ее.

Но теперь нужно было предупредить всех об угрожавшей опасности. Эдуард прервал горячие поздравления своих родных, радовавшихся его возвращению.

— Тише, ради Бога, тише, если вам дорога жизнь, спрячьтесь на дно лодки! На западном берегу находятся индейцы, часть которых в настоящее время переправляется через реку. Одно громкое слово или крик могут легко нас выдать.

— Поскорее, дядя, — обратился он к Амосу Штанфорту, — поставим лодку в надежное место, пока мы еще не открыты индейцами. Счастье, что мы пристали здесь, потому что если бы поехали дальше, то были бы в руках диких.

— Ну, теперь они не могут безопасно подойти к нам, — отвечал хладнокровно дядя, — но было бы лучше, если бы краснокожие нас совсем не заметили, Эдуард, — обратился он к племяннику, — я открыл ниже шагов на сто маленький залив, и если мы успеем достичь его прежде, чем какой-нибудь предательский глаз заметит нас, то, я думаю, там мы найдем надежное убежище.

— Да, да, но только поскорее, — торопливо сказал молодой человек, — куда-нибудь, только поскорее!

Дядя Амос был прав: в ста шагах от того места, где стояла лодка, находился маленький залив, который, казалось, предназначен был для того, чтобы скрыть наших путешественников.

Постоянный прибой волн к извилистому берегу острова размыл землю на расстоянии приблизительно 15 шагов; образовавшаяся таким образом бухта была вся густо окаймлена ольхами так, что даже лучи солнца едва проникали сквозь их нависшую почти над самой водой листву; царствовавший под их ветвями полумрак походил на свет потухающего дня.

Когда была снята мачта со снастями и парусом, то судно без особенного труда было введено в бухту; затем, привязав его недалеко от кустов, они так искусно скрыли его, что самый наблюдательный глаз не мог бы его заметить с другого берега.

Сделав это, путники вздохнули свободнее.

— Да, будет благословенно небо! — вскричала мать Эдуарда, прижимая к сердцу дрожавшую Карри.

— Аминь! — прошептал ее бедный слабый муж.

— Так ты думаешь, что мы действительно избежали опасности, Эдуард? — спросила Мабель, подходя к корме, где стоял ее двоюродный брат и смотрел сквозь кусты на реку.

— Я надеюсь, Мабель, я надеюсь. Дай Бог, чтобы это было так! — отвечал он тихим голосом, не отводя глаз от западного берега реки.

— Гм! — прошептала быстро Мабель, — ты, кажется, все еще беспокоишься, Эдуард. Что с тобой? Твое лицо выражает мало хорошего.

— Я не знаю наверно, Мабель, но мне кажется, что на той стороне шевелятся кусты. Может быть, я ошибаюсь, но меня пробирает дрожь при мысли, что мы поздно скрылись сюда и уже открыты врагами!

— Ты не должен смотреть на все слишком мрачно, — попробовала ободрить его храбрая Мабель, хотя у самой щеки побелели, как мрамор.

— Я не забочусь о себе и о своей безопасности, ты знаешь, Мабель, — произнес храбрый молодой человек, — но на том конце лодки лежит старый слабый отец, там находятся моя мать и сестра, а здесь стоишь ты, Мабель, и разве не на мне лежит обязанность защищать вас? Правда, я имею поддержку в дяде Амосе, но что значим мы оба, если нам придется бороться с целой толпой диких? Да, если бы мы были все сильными мужчинами, на открытой реке нечего было бы беспокоиться, потому что на восьмерых искусных стрелков навряд ли напала бы даже значительная толпа диких; но так как нас — защитников — только двое, то дело может принять другой оборот, в особенности если они заметят нашу слабость. Хотя у нас и четыре ружья, но недостает рук, чтобы действовать ими, так как на моего слабого отца надежда плоха.

— Я ведь тоже умею обращаться с ружьем, — сказала огорченная Мабель, — надеюсь, что ты не можешь на меня пожаловаться.

— Я знаю это, Мабель, — сказал Эдуард, смотря с удивлением на говорившую, — но разве не стыдно для нас, мужчин, что девушки станут сражаться, а мужчины будут вести себя трусами? Хотя этот Пелег на самом деле и хороший стрелок, но его выходящая из ряда вон трусость делает его более чем бесполезным: он нам в тягость.

— Но разве дядя Амос не может точно так же заставить его стрелять, как заставил править лодкой? — спросила Мабель.

— По-моему, ничто не в состоянии заставить его вести себя так, как подобает мужчине, — возразил Эдуард. — Мы ни в каком случае не можем рассчитывать на него.

— Да, действительно мы не в завидном положении, — произнесла со вздохом девушка.

— Ну, будем надеяться, что индейцы не откроют нас, — утешал ее двоюродный брат, — в этом наше спасение. Мы останемся тогда здесь до наступления ночи и под покровам темноты будем в состоянии без особой опасности направиться к озеру.

— А что, когда мы его достигнем, Эдуард, куда отправимся мы далее? — спросила Мабель.

— Этого я еще сам не знаю, — отвечал он задумчиво.

— Я думаю, что самое лучшее будет направиться на восток и держаться поблизости к берегу, пока не достигнем какого-нибудь форта. Чем далее мы будем подвигаться к востоку, тем незначительнее будет, по моему мнению, опасность, так как полагаю, что между Детруа и Вайне будет сражение и здесь соберется множество индейцев.

— Ах, сюда идет наш храбрый Пелег, — сказала Мабель, видя подходящего трусливого юношу.

— Слушай, Эдуард! — сказал Пелег голосом, вовсе не выказывавшим того страха, какой обнаруживал его взгляд. — Я знаю, ты считаешь себя гораздо умнее меня, и это очень может быть, но я тебе скажу кое-что, о чем ты, конечно, не думал.

— Ну, что там еще?

— Предположим, что индейцы нападут на нас, что тогда помешает им стрелять в женщин, которых мы должны оберегать прежде всего? А? И что может помешать им перестрелять точно так же и нас?

— Наши ружья, я полагаю?

— Это была бы неравная борьба: целая толпа против нескольких. И враг защищенный, а мы открытые для его выстрелов. Нет, принимайтесь-ка лучше за работу, пока еще есть время, и устройте какое-нибудь прикрытие.

— Да! — вскричал Эдуард, пораженный этой мыслью. — Это действительно не лишняя предосторожность. Нужно привести твой план в исполнение.

— Конечно, это будет недурно, — сказал Пелег торжествуя. — Ну, Эдуард, я ведь не такой дурак, каким ты считал меня до сих пор?

Эдуард почти не слыхал этого полувопроса, который был рассчитан на его чувство справедливости, он торопился посоветоваться с дядей.

— Эта мысль действительно недурна, — сказал Амос Щтанфорт подумав. — Единственное затруднение, которое предстоит нам, это то, что дикие могут услышать звук топора, когда мы будем рубить нужный для нас лес.

Наконец они порешили, что мысль Пелега будет приведена в исполнение при первом удобном случае.

Весь приведенный выше разговор происходил шепотом, причем все были настороже на случай опасности.

До этого времени не было заметно еще ничего, что бы могло возбудить беспокойство, как вдруг произошел неожиданный случай, от которого у путников не только замерли слова на языке, но даже в груди захватило дыхание.

С противоположной стороны реки раздался дикий, дьявольский крик, в котором выражалось такое адское торжество, что у слушателей застыла кровь в жилах.

Глава третья

Прошло несколько минут, прежде чем беглецы пришли в себя от ужаса. Тогда взоры всех в страшном недоумении обратились к западному берегу, откуда раздался этот дьявольский крик. В первое мгновение они ничего не могли открыть, но после непродолжительного наблюдения заметили, к своему величайшему беспокойству, что на том месте, где течением больше всего нанесло деревьев, кусты сильно зашевелились и из них мгновенно выскочило несколько человек, которые один за другим бросились в воду и поплыли к острову. В переднем из пловцов Эдуард признал белого, он напрягал все свои силы, чтобы уплыть от своих преследователей-индейцев, которые и в воде не прекращали своего отвратительного воя.

— Господи, помилуй нас, — вырвалось невольно у мистера Давида Штанфорта, совершенно забывшего о страхе женщин. — Теперь потеряна всякая надежда остаться незамеченными.

Но, увидев испуганные лица женщин, он поспешно прибавил:

— Я думаю, что самое лучшее будет тотчас же отплыть от острова и попытать счастья на открытой реке.

С этим предложением он обратился к Эдуарду и его дяде, которые вместе с дрожавшим Пелегом стояли перед женщинами, готовые к дружному залпу, когда враг будет на достаточно близком расстоянии, чтобы стрелять уже наверняка.

— Можно ли нам еще подождать здесь индейцев и дать по ним залп, прежде чем выйти из бухты? — спросил Эдуарда дядя. — Или же мы должны опасаться другой шайки индейцев, которая может напасть на нас сзади?

— Нет сомнения, что враги угрожают нам со всех сторон, — отвечал Эдуард, — но мы еще не знаем достоверно, на нас ли они намерены напасть. По моему мнению, это нападение имеет совершенно другую цель, хотя несчастный случай заставляет и нас подвергаться опасности.

— Но почему плывут все индейцы так поспешно к нам? — спросила Мабель.

— Мне кажется, передний принужден убегать от плывущих за ним, — отвечал Эдуард. — И хотя он так же, как и другие, полунагой, все-таки я считаю его белым.

Эти слова возбудили всеобщее изумление, но в то же время и слегка успокоили всех, потому что никто, кроме Эдуарда, не отгадал правды, а все думали, что индейцы открыли их убежище и хотят теперь напасть на них.

— Если тот, кого преследуют, действительно белый (мне теперь самому кажется, что индейцы преследуют переднего), тогда дело еще не так плохо, как я думал, — сказал отец Эдуарда, который, подобно другим, пристально смотрел на маленькие круглые пятна на воде, которые были не что иное, как головы плывущих.

— Наша обязанность очевидна, — произнес он после небольшого молчания. — Принимая во внимание, что опасность с других сторон невелика, мы должны спокойно оставаться здесь и попробовать спасти этого бедного человека, стреляя по его врагам.

Конечно, тогда нам не останется ничего другого, как выплыть на открытое место для предупреждения дьявольских военных хитростей индейцев, но возможно также, что они добровольно оставят преследование и возвратятся на берёг, не открыв нас.

— Это немыслимо, Давид, чтобы они прекратили преследование и возвратились назад, — возразил ему брат, — они знают, что их друзья, находящиеся на берегу, захватят белого, если он попытается выйти на землю. Они все будут приближаться к нам, пока мы не сделаем первого выстрела; а мы должны сделать его прежде, чем они сойдут на землю, иначе нам трудно будет бороться с ними.

— Конечно, мы не должны ни в каком случае допустить их выйти на берег, — прибавил Эдуард. — И как ни неприятно начинать враждебные действия, но я не вижу другого исхода, чтобы избавиться от этих краснокожих чертей!

Все притихли и, затаив дыхание, следили за движениями темных голов, приближавшихся к острову. Не подлежало никакому сомнению, что передний пловец, обогнавший остальных, был белый: теперь уже ясно можно было различить черты его лица. Он, казалось, прямо плыл к тому месту, где стояла лодка беглецов; хотя он напрягал все свои силы, но по отчаянному выражению его лица видно было, что он терял надежду спастись от своих страшных врагов, из которых ближайший был от него на расстоянии не более 40 шагов; он не предчувствовал, что живые существа одного племени с ним находились так близко.

— Он плывет прямо на нас и будет здесь прежде своих преследователей, — прошептал Эдуард, — подождем стрелять, пока не переговорим с ним, а в это время наши общие враги подплывут на такое расстояние, что можно будет стрелять, не опасаясь промаха.

Убедившись одним взглядом, что отец его, дядя и Пелег готовы стрелять по первому знаку, Эдуард обратил все свое внимание на преследуемого.

Еще одна минута томительного ожидания, и беглец был уже в кустах, которые находились у самого борта лодки. Он сначала в испуге подался назад, но луч радостного удивления мелькнул в его глазах, когда он разглядел лица беглецов.

— Не говорите громко, незнакомец, — прошептал Эдуард поспешно. — Мы следили за вашим бегством с самым живым участием, и вы найдете здесь убежище, какое мы только в состоянии дать вам. Но дайте нам поскорее совет: должны ли мы стрелять в ваших врагов?

— Да, — отвечал незнакомец, и тень ненависти пробежала по его лицу. — Если же у вас есть лишнее ружье, то я также могу помочь вам.

После этих слов, несмотря на чрезмерную усталость, человек лет сорока с помощью Эдуарда быстро влез в лодку. Он был сильного телосложения, с темными, сверкающими глазами и обыкновенными, не лишенными, впрочем, приятности чертами лица, которое от влияния непогоды из белого сделалось бронзовым. Его грудь, спина и руки были обнажены; вся одежда состояла из штанов оленьей кожи, стянутых кожаным поясом, к которому был привешен в кожаных же ножнах нож для скальпирования. Всю остальную одежду, а также и оружие он бросил, чтобы легче убежать от своих врагов, следовавших за ним по пятам более двух миль. Его окровавленное, пораненное тело показывало, что он имел дело не с одним только кустарником.

Между тем один из его преследователей подплыл уже к берегу на такое незначительное расстояние, что можно было хорошо рассмотреть его отвратительное лицо; тут он поплыл медленнее и, приподняв голову над поверхностью воды, стал смотреть по тому направлению, куда скрылась его жертва. Он, по-видимому, хотел обезопасить себя от нападения, опасаясь, что враг бросится на него прежде, чем подоспеют его товарищи.

— Теперь пора, — прошептал мистер Штанфорт, который принял на себя команду. — Пелег, ты бей ближайшего, я буду целить во второго, Амос в третьего и ты, Эдуард, в четвертого; но чтобы не пропала даром ни одна пуля! Готовьтесь! — вслед за сим раздалась команда: «Стреляй»!

Последовал единодушный залп; первые четверо индейцев наполовину выскочили из воды, трое из них мгновенно исчезли; передний же индеец, раненный в голову, громко стонал. Это был тот самый дикарь, в которого стрелял Пелег, юноша попал бы в него вернее, если бы индеец в ту минуту, когда раздался сигнал, не сделал бы быстрого движения назад. Индейцы, находившиеся вдали в числе 6 и 7 человек, услышав выстрелы и видя судьбу своих товарищей, испустили громкий крик изумления и боязни и поспешно поплыли назад, к западному берегу.

Когда дым от выстрелов рассеялся и можно было видеть вблизи раненого индейца, незнакомец выхватил поспешно нож, перепрыгнул, не говоря ни слова, через борт лодки, подплыл к индейцу и вонзил ему в грудь нож так, что несчастный тотчас же умер. После того он схватил индейца за его длинные, украшенные перьями волосы и, ловко обведя ножом вокруг черепа, сорвал скальп и поднял его с торжеством над своей головой. Этот отвратительный поступок, к счастью, видели только мужчины, так как женщины, как сказано было выше, при команде стрелять легли на дно лодки, закрыв лицо руками. Эдуард посоветовал им остаться там еще несколько времени, чтобы не быть свидетельницами страшного происшествия, и те очень охотно повиновались ему.

— Кажется, мы спасли такого же дикаря, как убитые нами! — сказал мистер Штанфорт, отвернувшись от страшного зрелища.

— Без сомнения, это охотник за индейцами и ненавистник их, — отвечал Эдуард. — Снимая скальп со своего врага, он действует только согласно воспитанию и обычаям своей страны!

— Тогда это весьма вредное воспитание и ужасные обычаи, сын мой! — возразил мистер Штанфорт. — И даже мысль об этом леденит кровь в моих жилах. Я могу, когда необходимость заставляет меня, в защиту своей жизни застрелить дикаря, и Господь видит, что я не желал зла ни одному из Его созданий; но убить человека лишь для того, чтобы взять его волосы, — это отвратительный поступок!

— С волками жить — по-волчьи и выть, — сказал Эдуард, который был слишком обрадован появлению нежданного товарища, чтобы строго осуждать его поступок.

Затем он зарядил снова свое ружье, и его примеру последовали все его спутники.

— Я думаю спросить незнакомца, что нам теперь предпринять, — сказал дядя Амос, — так как он привык к битвам с индейцами, то в подобном случае его мнению следует придавать больше значения, нежели нашему.

— Вот он возвращается, — прошептал Эдуард.

В это время незнакомец поднялся из воды, ухватился за борт лодки и в одно мгновение очутился в ней.

— Вот скальп одного из этих проклятых леших! — вскричал он с диким смехом.

— Друг, — начал тогда спокойно, но решительно Амос, — у вас свои обычаи, которые осуждать не наше дело, но и у нас есть также свои. Я вижу, вы имеете обыкновение скальпировать врага, мы же оставляем мертвеца в покое; так, пожалуйста, спрячьте ваши трофеи, чтобы женщины не испугались при виде их.

Незнакомец, который не был, в сущности, злым человеком, как мы это вскоре увидим, стоял с минуту неподвижно, с удивлением глядя на серьезные лица мужчин.

— Пусть будет так, друг, если вы этого хотите, — сказал он наконец, — я не желаю, чтобы вы имели обо мне дурное мнение.

И, тотчас же бросив скальп в реку, он продолжал, как бы извиняясь: — Я хотел только показать эту вещь генералу гарнизона и всем другим, когда я возвращусь; я думаю, вы поверите мне на слово, и к тому же я ни за какие деньги не согласился бы сделать неприятность людям, которые помогли мне и выручили меня из отчаянного положения.

— Вы говорите о генерале и гарнизоне, что вы под этим подразумеваете? — спросил Эдуард.

— Я говорю о генерале Винчестере, который с порядочным количеством солдат занимает теперь форт Дефианс. Я один из лазутчиков, через которых он собирает сведения о диких. На этот раз мне пришлось плохо, потому что эти лешие преследовали меня по пятам. Имя мое Питер Брасси, зовут меня обыкновенно Питером, а некоторые мои знакомые — Питером-Дьяволом, потому что я во время моих странствий при встрече с индейцами никогда не уклоняюсь с дороги, а всегда иду прямо на них.

— Ну, Питер, — сказал Амос Штанфорт, — мы в очень затруднительном положении, как вы видите, так как, помогая вам, мы выдали себя. Вы лучше нашего знакомы с хитростями индейцев, потому посоветуйте нам, как благоразумнее всего поступить теперь.

— По моему мнению, вам грозит здесь опасность со стороны краснокожих. Вы им порядочно насолили, и они, конечно, не упустят случая отплатить вам. Конечно, нам нечего спешить скрываться, так как они не сунутся зря под выстрелы; они окружат вас и будут проделывать с вами дьявольские штуки. Вот вам верное изображение индейской натуры.

— Но в настоящую минуту в безопасности ли мы? — спросил Эдуард озабоченно.

— Отчего же нет, — возразил ему лазутчик. — Вы видели ведь, что змеиное отродье дало тягу.

— Разве вы не знаете, что на другой стороне также находятся индейцы?

— Гм! — вскричал Питер, поспешно озираясь кругом. — На другой стороне острова, говорите вы? На другой стороне острова?

— Нет, на другом берегу реки, хотя, может быть, они уже сделали попытку переплыть сюда?

— Там никто не сторожит?

— Теперь нет, — отвечал Эдуард, — а недавно я был на той стороне острова, на холме; оттуда заметил я нескольких диких, которые собирались переплывать реку на небольшом плоту; они, вероятно, принадлежат к той же шайке, которая преследовала вас.

— Да, они следовали за мной по пятам, — начал рассказывать Питер, — и многих трудов стоило мне убежать от раскрашенных чертей! Как я уже вам сказал, я из форта Дефианс; мне нужно было идти в Райзин, чтобы там получить как можно больше сведений для генерала, который только что узнал о постыдной измене Гулля; в нескольких милях отсюда я открыл первые следы индейцев и пошел по ним. Прежде чем я узнал, в чем дело, позади себя я услышал пронзительный крик и, обернувшись, заметил приблизительно около двадцати индейцев, которые бежали ко мне как сумасшедшие, а из-за кустов выглядывало еще больше раскрашенных рож. Тогда я убил переднего и пустился бежать, а за мной с воем понеслась вся толпа.

— Удивительно, как они тотчас же не застрелили вас, — заметил Эдуард.

— Ах, они не хотели причинять мне вреда, потому что, полагаю, я им хорошо знаком, осторожные негодяи. Я отправил нескольких из них к праотцам, конечно, в честной битве. Мстительные дикари! Они желали поймать меня живым и, если бы я им попался, зажарили бы меня или сожгли живым. Но я пробился через них и бросился к реке, которая, как я знал, находилась только в двух милях; по дороге я бросил свое ружье и все, что мог сорвать с себя из платья; жадные дикари тотчас бросились поднимать все это и таким образом дали мне время достичь реки, и вот теперь я здесь.

— Действительно, это — чудесное спасение! — воскликнул Эдуард.

— Да, это было затруднительное положение, — отвечал лазутчик, спокойно осматривая свое исцарапанное и окровавленное тело. — Но мы, старые охотники, привыкли уже к таким случаям и, когда мы выходим невредимыми, то снова готовы затянуть ту же песенку.

— А много ли диких? — спросил Эдуард.

— Судя по тому, что я сам видел и что слышал от вас, должно быть, очень много!

— К какому племени принадлежат они?

— Разных племен, — отвечал Питер, перегибаясь через борт лодки, чтобы смыть кровь с руки. — Мне кажется, большая часть индейцев из шайки Текумзе, и я нисколько не удивился бы, узнав, что и сам он с ними.

— Но что же нам предпринять? — спросил Эдуард. — Как вы думаете, не опасно ли нам оставаться здесь?

— Долго оставаться, конечно, неблагоразумно, молодой человек; на той стороне находятся индейцы, которые, пожалуй, найдут, что наши скальпы и имущество стоят того, чтобы напасть на нас. Одолжите-ка мне ружье, я выйду на остров. Осмотрю его хорошенько и тогда уж дам вам какой-нибудь совет.

— Поскорее, — вскричал Эдуард, подавая ему ружье Пелега, — взойдите поскорее на ту возвышенность и как можно внимательнее исследуйте всю окрестность! Я боюсь, что мы слишком долго пренебрегали этой предосторожностью.

— Приготовьтесь вывести лодку из залива, — сказал Питер, — но не трогайтесь прежде, чем я принесу вам верные известия.

— Питер, — сказал Давид Штанфорт, — вы едва ли будете в состоянии идти без одежды через густой кустарник; у нас есть лишняя охотничья рубашка и мокасины; нам будет очень приятно, если вы примете их от нас.

Питер Брасси был слишком простой человек, чтобы заставлять долго просить себя; с благодарностью принял он предложенные вещи и поспешил одеться. Затем, оглядев себя с видимым удовольствием, он заметил, что теперь ему недостает только хорошего ружья, пороху да пуль, чтобы быть вполне мужчиной.

— Ну, Питер, выведите только нас поскорее из этого опасного положения, и вы не будете в убытке, — возразил ему Давид Штанфорт, в то время как Эдуард повторил Брасси обещание, что в случае спасения их он может надеяться на хорошее вознаграждение.

— И без ваших обещаний я счел бы своей обязанностью сделать все возможное, чтобы спасти вас, — серьезно отвечал лазутчик. — Питер Брасси никогда не имел неблагодарного сердца; мне было бы крайне прискорбно, если бы с вами случилось несчастье!

С этими словами он выскочил из лодки и мгновенно исчез между кустами. Взоры всех еще были устремлены на то место, где скрылась мощная фигура Питера, как Эдуард Штанфорт вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку и, обернувшись, увидел Пелега.

— Слушай, Эдуард, — сказал юноша с упреком. — Вырвав у меня ружье, ты показал, что считаешь меня совершенно бесполезным человеком. Но я хотел бы знать, кто убил того старого индейца, как не я?

— Хорошо, Пелег, хорошо, — возразил Эдуард приветливее прежнего. — Ты сделал свое дело, но, подумав немного, ты увидишь, что твое ружье теперь находится в лучших руках, и потому тебе должно безропотно примириться со всяким планом, который мы придумаем для нашей общей безопасности.

— Ну, не будем больше говорить об этом, — прервал Пелег, польщенный благоприятным отзывом, — хотя, я думаю, ты мог бы отдать Питеру свое ружье, которое было ближе к тебе. А что мешает нам теперь, до возвращения разведчика, приняться за работу и построить на лодке прикрытие, о котором я говорил?

— Да, действительно! — вскричал Эдуард. — Почему бы нам и не заняться этим. План превосходен: раз наше убежище открыто врагами, нам нечего бояться, что стук топоров наведет их на наш след. Чтобы построить для женщин надежное убежище, понадобится несколько часов работы, кроме того, в случае нападения оно будет хорошей защитой от выстрелов и для нас самих.

Так как предложение Пелега было одобрено и отцом Эдуарда, и дядей Амосом, то мужчины тотчас же приступили к работам.

Между другими полезными вещами у Штанфортов оказались топоры, пара больших плотничьих буравов и другие инструменты.

Захватив все необходимое, мужчины, исключая Давида Штанфорта, оставшегося наблюдать за западным берегом, вышли из лодки и направились через кустарник к более высокому лесу, где и принялись за рубку деревьев. Во всем остальном они полагались на бдительность разведчика, который в случае опасности успел бы вовремя предостеречь их.

Вскоре посреди лодки появилось нечто вроде каюты, вокруг которой еще оставался свободный проход. Бревна, имевшие в поперечнике от шести до восьми дюймов, плотно прилегали друг к другу, и, таким образом, были выведены четыре крепкие стены вышиной около шести футов и покрыты довольно грубой крышей. В одной из стен был сделан небольшой проход, так что нужно было низко нагибаться, чтобы проникнуть внутрь; в каюте было еще сделано несколько бойниц, и от этого она приняла вид настоящего укрепления, которое хотя и было воздвигнуто в несколько часов, но вполне удовлетворяло своему назначению.

— Эдуард, — сказала Мабель, осматривая оконченную работу вместе со своим двоюродным братом, — я начинаю думать, что Пелег все-таки годится на что-нибудь, потому что, не приди ему в голову эта мысль, пожалуй, мы не догадались бы сами. Ну, как идут наши остальные дела? — спросила она, увидев его расстроенное лицо.

— Я сам еще хорошенько не знаю, — отвечал тот, качая головой. — Если бы наши враги были другого племени, тогда я подумал бы, что они действительно ушли и оставили нас в покое, но разведчик, который сторожит на вершине холма, говорит, что это внезапное исчезновение индейцев и тишина, царствующая вокруг, не предвещают ничего хорошего, хотя он и не может еще определить, какая именно угрожает нам опасность. Он полагает, что враги нападут на нас сегодня, по крайней мере на этом месте, но все-таки он советует ночью быть готовыми на все.

— Разве ты находишь, что нам лучше остаться здесь? — спросила Мабель.

— Конечно, нет. Я сам хотел предложить разведчику этот вопрос. Теперь, когда мы выстроили это маленькое укрепление и вы, женщины, будете защищены от неприятельских пуль, мне кажется, нам нужно как можно скорее выехать из залива и направиться к озеру. Теперь еще рано, и если мы будем плыть безостановочно, то достигнем озера еще до наступления ночи.

— А как далеко оно?

— Не более как в двадцати милях.

— Ты уже переговорил об этом с дядей Амосом и со своим отцом?

— Нет еще. Я прежде хотел бы посоветоваться с разведчиком, который больше нас всех знаком с хитростями индейцев и может дать лучший совет.

— Не переговорить ли тебе тотчас же с ним, милый Эдуард?

— Конечно, и я сейчас же отправлюсь по его следам.

И молодой человек хотел было уже привести в исполнение свое намерение: он взял ружье и собирался прыгнуть на берег, — как вдруг восклицание его собеседницы заставило его остановиться.

— Вот разведчик! — вскричала девушка, показывая на Питера Брасси, который в эту минуту раздвигал кусты около лодки.

— Ну, что нового? — спросил Эдуард, лишь только разведчик влез в лодку.

— Ничего такого, о чем стоило бы говорить, молодой человек. Эти лешие сохраняют зловещее спокойствие, и как я ни старался, но не мог открыть их следов.

— А я только что намеревался идти отыскивать вас и посоветоваться, не лучше ли будет нам тотчас же отплыть к озеру, — сказал Эдуард.

— Затем-то я и поспешил к вам, — ответил Питер, — чтобы сделать то же предложение, потому что если мы останемся здесь до ночи, то вся шайка нагрянет сюда, как коршуны на добычу. Э, — прибавил он, увидев маленькое укрепление, — это мне очень нравится: отличный уголок для женщин и при случае может служить и для нашей защиты.

— Я сердечно рад, — ответил Эдуард, крепко пожимая руку Питера, — что вы намерены продлить еще свое пребывание у нас. Как долго можем мы рассчитывать на вашу помощь и совет?

— Я хочу спуститься с вами к озеру, а может быть, и дальше, если встретится что-нибудь опасное.

Затем все мужчины держали военный совет и решили, что лодка покинет свое убежище и что нужно употребить все силы, чтобы достигнуть озера до наступления ночи.

Мабель Дункан, услышав, что им не угрожает теперь большая опасность, попросила отложить на несколько минут отъезд, чтобы приготовить всему обществу горячий завтрак, а разведчик тем временем пошел еще раз осмотреть остров, дабы вполне убедиться, что им не угрожает никакое нападение.

Глава четвертая

Питер Брасси еще раз сошел с лодки и направился берегом вниз по реке. Дойдя до конца острова, он повернул назад, уже по другой стороне, внимательно осматривая все встречавшееся на пути, а также и противоположный берег реки. Он почти уже достиг противоположной оконечности маленького островка, не заметив ничего особенного, как вдруг ему бросилось в глаза старое, дуплистое дерево, плывшее по течению прямо на остров, так что в скором времени оно должно было или пристать к кустам, росшим на берегу, или же проплыть на очень небольшом от них расстоянии.

Нет сомнения, что старое, сломанное дерево, плывущее по течению само по себе, не может возбудить никакого подозрения, потому что обыкновенно в дождливое время множество таких стволов несется по реке; но разведчик был человек, уже много лет боровшийся с дикими и привыкший к их различным хитростям. У него вошло в привычку относиться недоверчиво ко всему окружающему и тем самым предотвращать опасность, а потому и плывшее мимо него дерево показалось ему подозрительно, и он не оставил его без внимания, хотя и не мог объяснить себе, какого рода опасность могла угрожать ему.

— Кто знает, — ворчал он про себя, спрятавшись за густой куст и устремив пытливый взор на дерево, — кто знает, не скрывается ли под этим старым стволом индеец, который плывет сюда с целью разведать о наших силах, чтобы донести потом обо всем подробно своим раскрашенным чертям? А может быть, вместо одного в густых ветвях дерева скрывается полдюжины их? Я слишком хорошо знаю проделки этих негодяев, и если они думают надуть старого Питера, то жестоко ошибаются. Должно быть, мне придется пустить пулю в это дерево!

Тут разведчик притаился и спокойно выжидал в продолжение нескольких минут.

Между тем дерево, подплыв, остановилось в нескольких футах от острова. Питер не заметил ничего особенного, кроме пучка сухих ветвей, которые, казалось, сами собой застряли между крепкими сучьями дерева. Он уже решил было, что потерял напрасно время, как вдруг сухие прутья зашевелились, и из них вылезла голова индейца, осторожно озиравшегося по сторонам.

«Погоди, старый приятель, я пошлю тебе кое-что на память», — подумал Питер со злой улыбкой, тщательно прицелился и выстрелил.

«Пф!..» Вспыхнул порох на полке, но выстрела не последовало, а громкий удар курка открыл индейцу близкого врага. Он мгновенно нырнул в воду, схватился за один из нижних сучьев, стараясь из всех сил придать дереву другое направление, чтобы оттолкнуть его от берега и таким образом избежать угрожавшей ему опасности. Но дерево оказалось чересчур тяжелое; силы одного человека не могли заставить его так быстро изменить направление, и потому, несмотря на все усилия индейца, один конец ствола уперся в берег, и все дерево стало поворачиваться к нему, так как и течением его сильно прибивало к берегу. Индеец, Видя, что все его старания напрасны и что опасность неизбежна, выпустил из рук сук, поплыл под водой к восточному берегу и вынырнул между нависшими густыми кустами, чтобы перевести дыхание.

Здесь он был на минуту в безопасности, не рискуя быть замеченным Питером, который в это время, подбежав к дереву, ожидал появления врага на поверхности воды.

Заняв этот пост, он насыпал свежего пороха на полку, не переставая зорко следить за деревом; но так как индеец не показывался слишком долго, то разведчик, начиная отгадывать истину и боясь, чтобы враг не ушел от него, принялся слишком неосторожно и торопливо осматривать все кусты.

Скрывшись в кустах, как было уже раньше сказано, дикарь мог видеть каждое движение Питера, который мало-помалу приближался к нему. Глаза хитрого индейца сверкнули огнем мести при виде одного бледнолицего и при мысли о возможности выскочить из своего убежища и тотчас же покончить с ним. «Ах! Если он выйдет победителем из этой битвы, если ему удастся добыть скальп белого, какую зависть возбудит он в своих товарищах!» Одну секунду он, казалось, совсем поддался этой мысли и уже готовился сделать прыжок, но успел вовремя остановиться, заметив, что ненавистный белый был вооружен винтовкой и ножом, тогда как у него был только нож и томагавк. Превосходство вооруженного врага заставило осторожного дикаря снова спрятаться и ждать более удобной минуты.

Разведчик, неутомимо отыскивая индейца, шел прямо на него. Дикарь без шума нырнул в воду и оставался там до тех пор, пока белый, осмотрев кусты, пошел дальше. Мысль, что ненавистный враг ускользнул, убежал от него, до того разозлила Брасси, что он безрассудно предался своему гневу. Он неосторожно раздвигал и осматривал все кусты на берегу и при этом бранился такими непозволительными словами, которые не были бы особенно приятны для слуха образованного человека; но брань не производила никакого впечатления на того, кому предназначалась, так как индеец ни слова не знал по-английски. По тону разведчика он тотчас смекнул, что этот последний страшно рассержен, что сильно обрадовало его и подало надежду легко справиться с противником.

— Только высунься, только покажись, красное чудовище! — вскричал Питер. — Ты и все твое отродье можете только ползать и пресмыкаться, как ехидны, при приближении человека. Но если я увижу хотя только на секунду твое размалеванное лицо и если это проклятое ружье не изменит мне, то ты будешь помнить Питера-Дьявола. Проклятое пресмыкающееся чудовище!

Дав волю своим чувствам, Питер прошел таким образом шагов тридцать по берегу, но все-таки не находил и следа своего врага. Тогда он бросился налево, в кустарник, чтобы пройти на ту сторону острова, где находились его друзья; но едва сделал он несколько шагов в этом направлении, как услышал позади себя шорох. Мигом прыгнул он в сторону и укрылся за стволом дерева, чем только и спас себе жизнь, так как в ту минуту, как он отпрыгнул, дикий, следовавший за ним, твердой рукой пустил томагавк в его голову.

Разведчик, снова увидев неожиданно своего врага, с быстротой молнии схватил ружье и, почти не целясь, выстрелил в него в то время, когда тот перепрыгивал от одного куста к другому. Снова произошла осечка… Питер с проклятьем бросил ружье на землю, схватил нож и кинулся за диким, который уже собирался соскочить в воду. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедить индейца, что теперь его противник вооружен не лучше его самого; с криком ярости он обернулся к нему, и через мгновение началась кровавая борьба. Эта непродолжительная борьба должна была кончиться смертью одного из них. Хотя белый был выше ростом и обладал большей силой, но дикарь был ловчее и увертливее. Пользуясь тем, что Питер в ярости забыл всякую осторожность, дикарь нанес ему значительную рану в грудь и тем еще более взбесил его; разведчик повел свою атаку еще неосторожнее, давая тем самым перевес индейцу, который нанес ему еще три раны — две в правую руку и одно в бедро. К счастью Питера, ни одна из этих ран не была опасна.

Разведчик спохватился и начал действовать осмотрительнее против своего врага и стал больше защищаться, чем нападать: он понял, что иначе битва будет иметь для него дурной исход.

Тихо, шаг за шагом, отступал он, чем возбудил ярость индейца, который, не подозревая в этом маневре военной хитрости бледнолицего, все смелее и смелее нападал на него; вдруг Питер совершенно— неожиданно увернулся от дикаря и так сильно ударил его в грудь, что тот, почти бездыханный, повалился на землю.

С криком торжества вонзил разведчик нож прямо в сердце своей жертвы и по привычке собирался уже скальпировать убитого, но вспомнил недавний выговор своих друзей и, ворча, оставил свое, намерение, довольствуясь лишь поясом и ножом индейца. После этого он взял себе томагавк, торчавший в дереве, поднял брошенное ружье и тогда только обратил внимание на свои раны, из которых текла кровь. Он зажал их рукой, чтобы хотя бы немного остановить кровь, потом взошел на ближайшее возвышение и начал осматривать противоположный лесистый берег. На этот раз он не заметил ничего подозрительного.

День был жаркий, солнце стояло довольно высоко, и река, на гладкой поверхности которой не видно было ничего, спокойно извивалась серебристой лентой. Торжественная тишина царила в девственном лесу; ничто не обнаруживало, что под его зеленой листвой живут тысячи диких зверей и что там таятся человеческие существа, помышляющие лишь о разбое и кровью утоляющие свою адскую кровожадность.

— Если не ошибаюсь, красные черти выдумывают еще какую-нибудь дьявольскую проделку, — проворчал разведчик. — Я знаю эту тишину: они, очевидно, дожидаются возвращения этого молодца, чтобы прежде узнать результаты его рекогносцировки, но я выманю лисиц из норы.

С этими словами, как бы пораженный неожиданной мыслью, он поспешил назад, в кусты, и встал на стволе дерева, на котором прибыл несчастный индеец.

— Я здесь, презренная сволочь! — вскричал он и огласил лес воинственным криком на целую милю вокруг, махая над головой томагавком.

Но едва этот дикий крик замер вдали, как мимо его головы просвистела пуля и сорвала у него с левого виска прядь волос. Питер бросил быстрый взгляд на восточный берег, откуда до него донесся звук спущенного курка, и увидел небольшое облако дыма, поднявшееся над густым кустарником.

— Да, это похоже на вас! Теперь я знаю, куда вы спрятались, раскрашенные обезьяны! — прошептал хладнокровно Брасси и, испустив насмешливый крик, сошел со своего опасного места — он не хотел больше служить целью для стрелка, который промахнулся только на дюйм. Спрятавшись за кустарником, он еще раз насыпал свежего пороха на полку и выстрелил по тому направлению, откуда поднялся дым; но по-прежнему порох только вспыхнул, а выстрела не последовало. Проклиная того, кто заряжал ружье, Питер небрежно перекинул его через плечо и пошел к лодке, чтобы рассказать беглецам о случившемся и посоветовать им немедленно отправиться в путь.

Едва он сделал несколько шагов, как услышал что-то вроде ружейного залпа. Опасаясь, что его друзья подверглись нападению, он ускорил шаги и через некоторое время достиг маленькой бухты, но лодки там уже не было. Он побежал опять к нижней оконечности острова и тут заметил судно, стоявшее футах в тридцати от берега. Все находившиеся на нем были в крайне возбужденном состоянии.

Но возвратимся к нашим друзьям.

Вскоре после ухода лазутчика они решили выйти из своего убежища, что и привели в исполнение, когда Мабель принесла с берега готовую пищу и потом по просьбе Эдуарда вместе с другими женщинами разместилась в каюте.

Сначала Эдуард и его дядя имели намерение направить судно по течению, держаться у входа в маленькую бухту; но страшные крики, раздававшиеся на острове, виновниками которых, как мы знаем, были Питер и его противник, заставили их тотчас же отплыть дальше. Удалившись на такое расстояние, чтобы можно было достигнуть лодки вплавь, они бросили якорь и стали дожидаться возвращения лазутчика.

В напряженном ожидании путники не сводили глаз с острова, но вдруг воздух огласился воинственным криком, который они приняли за крик дикаря; вслед за этим раздался отдаленный выстрел, а за ним последовал новый крик. Все это привело путников к заключению, что Питер или убит, или захвачен в плен, почему решили тотчас же сняться с якоря. Но беспокойство их еще более усилилось, когда с восточного берега раздался залп, так верно направленный, что некоторые пули ударились в борт лодки, хотя, к счастью, никто не был ранен. Этот же самый залп заставил Питера поспешить с возвращением.

Теперь лазутчик, завидев друзей, известил их о своем прибытии громким одобрительным криком. Держа ружье в левой руке высоко над водой и действуя одной правой, он вплавь достиг лодки, в которую и влез с помощью Эдуарда.

— Вы, кажется, ранены, Питер? — был первый вопрос молодого человека после того, как он молча приветствовал лазутчика пожатием руки. — Ваш вид говорит, что вы выдержали жестокую схватку с врагом.

— Вы делаете из мухи слона, — с невозмутимым спокойствием отвечал раненый. — Один из индейцев приплыл сюда под стволом дерева, но я выследил шпиона, и если бы не это проклятое ружье, которое каждый раз, как я хотел употребить его в дело, давало осечку, то вся эта история окончилась бы скорее, и я возвратился бы сюда уже давно. А тут пришлось схватиться врукопашную… Кто победил, об этом говорит мое присутствие здесь…

— Только одно слово, — прервал его Эдуард, слушавший до сих пор с нетерпением. — Одно слово, Питер, но только сюда, сюда! — И с этими словами он увлек его под защиту маленького укрепления. — Скройтесь от врагов: из чащи кустов сделан был залп в нашу лодку. Но скажите поскорее, есть индейцы на острове?

— Только один мертвый, — спокойно отвечал Питер. — Несмотря на это, по моему мнению, чем скорее мы достигнем озера, тем лучше. Я думаю, что днем нам будет безопаснее плыть, потому что индейцы не смогут попасть в нас с берега, а в воду не посмеют сунуться под наши выстрелы.

— Давайте же тотчас вытаскивать якорь, так как каждая минута, которую мы потеряем здесь, уменьшает нам возможность спасения, — торопил Эдуард.

— Я тоже думаю так, — отвечал Питер, — но мне кажется, что больному старику, — прибавил он с сочувствием, указывая на отца Эдуарда, — было бы лучше, если бы он вошел в каюту и немного отдохнул. Мы справимся и без его помощи.

— Милый отец, — упрашивал с детской нежностью Эдуард, — войди, пожалуйста, в каюту и отдохни. Ты слишком слаб, чтобы оставаться здесь с нами.

— Но оставьте мне ваше ружье, — сказал Питер, — потому что мое уже несколько раз давало осечку, а в случае появления какого-нибудь красного негодяя без ружья я буду, как без рук.

— Что сделалось с вашим ружьем? — спросил Эдуард, вытаскивая шомпол из ружья. — Вы говорите, что оно отказывается служить?

— Три раза, молодой человек, я стрелял, и три раза только вспыхнул порох на полке.

— Нет ничего мудреного, — отвечал Эдуард, опуская шомпол в дуло ружья, — здесь только одна пуля без пороха. Пелег, это опять твое дело?

— Что это значит? — строго спросил дядя Амос дрожащего Пелега. — Пуля в дуле без пороха, и это в такое время?

— Я… я… думаю… я забыл положить… пороху, — запинаясь, отвечал Пелег, дрожа всем телом под мрачным взглядом своего опекуна.

— Ну, — сказал тот, взяв кусок каната, — я думаю, что лучше сделать тебе раз навсегда хорошее внушение.

«О Боже мой, Боже мой!» — прошептал Пелег, падая в смертельном страхе на колени. Он знал, что дядя беспощаден, когда рассердится.

— О! Только на этот раз не бейте меня, милый дядя, и я никогда не буду делать этого, никогда, во всю мою жизнь!

— Брат Амос, прости ради меня бедного мальчика, — просил больной Давид Штанфорт рассерженного брата.

— Давид, — твердо сказал Амос, — не вмешивайся и предоставь мне сделать свое дело. Он должен наконец понять, что по его вине наша жизнь может подвергнуться опасности.

— Но не наказывай его на этот раз, Амос! Может быть, это последняя милость, которую я прошу у тебя, потому что, не знаю почему, но чувствую, что вскоре с одним из нас случится несчастье. Подумай только, — прибавил больной с ласковым упреком, — что он еще молод, робок и не привык к борьбе с индейцами. Он впервые стрелял в человека, немудрено, если в минуту сердечной тревоги он сделал ошибку, зарядив ружье не так, как следовало.

— Ну, хорошо, — отвечал ему мягко брат, — из любви к тебе я прощу его, но он должен помнить, что в день расчета я не забуду этого.

— Ах, брат! День расчета предстоит и всем нам, — торжественно произнес больной, — и при нашем положении он может наступить очень скоро. Мы должны быть сострадательны и милостивы, чтобы иметь надежду на то же у Великого Судьи.

Его слова были слишком справедливы.

Все мужчины находились на западной стороне маленького форта и, таким образом, были защищены от тех индейцев, которые сделали первый залп с восточного берега, и в то же время совершенно открыты для выстрелов тех дикарей, которые могли засесть на западном берегу. Но до этого берега было довольно далеко, и, кроме того, им нечего было особенно опасаться, так как индейцы вообще не пользуются славой хороших стрелков. Замечательно, что это племя за немногими исключениями не может освоиться с употреблением винтовок, тогда как белые в самое непродолжительное время выучиваются стрелять из них и часто с замечательным искусством. Амос Штанфорт бросил тотчас же канат, предназначенный для наказания Пелега, и был уже около Эдуарда, чтобы помочь ему поднять якорь, как вдруг он услышал выстрел и увидел на западном берегу белое облако дыма. В то же мгновение брат его упал на руки Пелега, который испустил громкий крик ужаса.

— О мой отец! Мой бедный отец убит! — вскричал Эдуард, подбежав к Пелегу и взяв отца себе на руки. — Дядя Амос! Посмотрите сюда. Боже мой! Дорогой, милый отец! — И, заливаясь горькими слезами, он указал на маленькую круглую рану на лбу отца.

Невозможно описать сцену глубокого отчаяния, которая затем последовала. Женщины, забыв об опасности, выбежали из каюты и столпились в смертельном страхе вокруг умирающего, который хотя еще и дышал, но уже совсем потерял сознание.

Бедная вдова в немой скорби ломала руки, дочь в изнеможении опустилась на колени, а тетка Эсфирь жалобно молила о помощи. Мабель, бледная как мрамор, была живым изображением горя и сожаления, а Пелег бегал по лодке и как безумный кричал: «Убийцы, убийцы!» Брат, скрестив руки и поникнув головой, стоял, опершись на ружье, и тихие слезы текли по его щекам. Лазутчик стоял возле с серьезным лицом, бросая беспокойные взоры то на один, то на другой берег. Эдуард же припал к отцу, крепко сжимая его в своих объятиях, и просил его сказать последнее «прости» прежде, чем он переселится в вечность.

Но старик был безмолвен. Печать смерти лежала на лице этого любимого отца и мужа. Через несколько минут сердце Давида Штанфорта перестало биться, и душа его перешла ту невидимую границу, которая отделяет нас от того мира.

— О Боже мой, он умер! — простонал Эдуард, кладя бережно на дно лодки труп отца, и отвернулся, чтобы в слезах излить свое горе.

Между тем целый град пуль посыпался в лодку; с обоих берегов раздавались выстрелы, сопровождаемые громким криком диких, торжествовавших, что им удалось отомстить за смерть своего товарища. Вслед за тем на одном берегу появилось около двадцати красных воинов, а на другом человек десять.

— Скорее, если вам дорога жизнь! — закричал Питер испуганным женщинам. — Спрячьтесь в форте, а то нам придется оплакивать еще новую, большую потерю. А мы, — обратился он к мужчинам, когда женщины исполнили его приказание, — покажем красным чертям, что мы не все умерли. Нас трое с заряженными ружьями, и мы можем положить троих из них. Но поскорее, а то негодяи опять спрячутся в свое зеленое убежище, и мы упустим хороший случай.

Эдуард и его дядя, которые, подобно лазутчику и Пелегу, укрылись за бортом лодки, подняли при этом приказе головы; каждый прицелился в того или другого из толпы индейцев, давших такой гибельный залп.

— Готово! — скомандовал Питер. — Стреляй!

Раздался дружный залп, и, когда рассеялся пороховой дым, наши друзья заметили большое движение в толпе диких, и вслед затем они исчезли, как будто бы их поглотила земля.

— Дурни, могли бы догадаться об этом, — прошептал Питер, разражаясь смехом.

Но этот смех вовсе не был приятен ушам его огорченных спутников и вызвал болезненный стон в каюте.

— Простите, друг, — сказал Эдуард тоном упрека, — если я скажу вам, что ваш смех неуместен. Для нас всех этот час есть час скорби. Подумайте, что здесь рядом лежит труп моего бедного отца.

— Да, правда, — прошептал честный охотник, смущенное лицо которого тотчас же сделалось серьезным, — я не подумал об этом. Мы, суровые воины, слишком привыкли к смерти. Мне сердечно жаль, что я оскорбил ваши чувства; я сделал это без всякого намерения. Да, наверное, отец должен быть очень близок сердцу человека, я чувствую это, хотя никогда не знал отца.

— Хорошо, хорошо, — отвечал Эдуард, крепко сжав его мускулистую, сильную руку. — Нужно только посмотреть в ваши честные глаза, чтобы убедиться в искренности ваших уверений. Дело сделано. Ни слова больше об этом.

Лишь только Эдуард и его дядя вытащили якорь, и лодка, увлекаемая течением, стала тихо скользить по реке, Питер снова зарядил ружья, а дядя с племянником вернулись к своему умершему родственнику, положили его на дно лодки и прикрыли парусиной, чтобы защитить его от лучей солнца. Оба опустились на колени перед дорогими останками и молча предались отчаянному горю, от которого сердце разрывается на части.

В это время лазутчик, который стал на место рулевого, направил лодку на середину реки и таким образом достаточно обезопасил себя от неприятельских пуль. В таком положении ему удобнее было наблюдать за окрестностями. Но вдруг, когда судно через некоторое время достигло крутого изгиба реки, находившегося ниже острова, и лазутчик внимательно осмотрел правый берег, то по его серьезному лицу пробежала тень заботы; он отскочил от руля к якорю, спустил его без помощи своих спутников и вскричал:

— Товарищи, я не хотел бы пугать вас, но если это не называется опасностью, то пусть больше никогда в жизни я не возьму ружья в руки!

Глава пятая

— Нагнитесь! Нагнитесь! — вскричал Питер, увидев, что Эдуард и его дядя быстро поднялись. — Разве вам пришла охота улечься рядом с тем, который заснул уже вечным сном? Если же вы хотите осмотреться и убедиться в присутствии врага, то в таком случае не показывайте ничего, кроме голов, и не оставайтесь долго на одном месте.

— Но что же это такое? — спросил нетерпеливо Эдуард, невольно подчиняясь приказанию лазутчика и прячась вместе с дядей за борт лодки.

— Индейцы опять начали свои дьявольские хитрости — вот что! — отвечал Питер, и выражение его лица сделалось еще беспокойнее, нежели в то время, когда он спасался от своих преследователей. — Приподнимите-ка еще головы, — продолжал он, — но только осторожнее. Так, ну посмотрите теперь на правый берег и скажите мне, что вы там видите?

Дядя с племянником последовали его приказанию, и после нескольких минут внимательного наблюдения первый сказал:

— Я ничего не вижу.

— И я тоже, — прибавил Эдуард.

— Я так и думал, — проворчал лазутчик, — и красные черти думали также, что вы ничего не увидите; и если бы я не был с ними давно знаком, то легко попался бы в ловушку, как некая лисица. Ну, — прибавил он, — так я скажу вам, в чем дело. Посмотрите еще и, может быть, вы заметите массу кустов, которые немного больше других выдаются над поверхностью воды.

— Да, я вижу это, — сказал Эдуард.

— Видите ли вы что-нибудь сзади?

— Мне кажется, что там находится груда бревен, хотя кусты так закрывают ее, что я едва могу рассмотреть.

— Ну, молодой человек, а если я скажу вам, что это действительно груда бревен — что тогда?

— Да, что тогда? — повторил Эдуард вопрос.

— Я спрашиваю вас, как она туда попала?

— Гм! Вы хотите сказать, что индейцы сложили эти бревна?

— Совершенно верно, молодой человек, совершенно верно! — вскричал лазутчик.

— Ну, что же дальше? Чем же она так страшна?

— А если я вам скажу, что эти бревна образуют род бруствера, который индейцы устроили на проклятом плоту, на котором они переплыли сюда?

— Гм! — вскричал Эдуард, обнаруживая величайшее беспокойство. — Я начинаю понимать вас, Питер: вы думаете, что индейцы выстроили укрепление, чтобы иметь возможность подплыть в большом числе к нам, когда мы поплывем мимо них.

— Так, мой сын, так! Наконец-то вы напали на истину, — отвечал лазутчик. — Пока вы были в заливе и строили форт, проклятые индейцы успели тоже нечто соорудить, и так как мы должны были проплыть мимо этого места, то они поставили свой плот сюда, чтобы пересечь нам дорогу.

— Но что нам делать теперь? — спросил Эдуард озабоченно.

— Я хотел было сам предложить вам этот вопрос, — отвечал Питер, сдвигая шапку с одного уха на другое.

— Если мы пробудем здесь целый день, то ночью ведь мы не уйдем от них? — вмешался в разговор Амос Штанфорт.

— Подумайте только, если бы вы попали в их гнездо, разве вы могли бы выбраться оттуда живым, — обратился Питер к этому последнему. — Нет, нет! Если мы останемся здесь до вечера, то гадины окружат нас, как мухи падаль. Мы одни могли бы еще прорваться, но с женщинами мало надежды.

— Но что нам делать? — со вздохом произнес Эдуард.

— У нас одна только надежда, да и та весьма слабая; я не предвижу большой пользы от нее.

— Что такое? — спросил Эдуард, и на его прекрасном лице выразилось мучительное беспокойство, все более увеличивавшееся потому, что он слышал жалобы женщин, до ушей которых через тонкие стены каюты доходил весь разговор.

— Буря, — отвечал он. — Видите ту тучку на западе — это предвестник страшного урагана, от которого наша лодка так быстро понесется по реке, что сам черт не догонит нас.

— Ну, на это действительно нельзя рассчитывать, — отвечал Эдуард с отчаянием, глядя на ясное голубое небо, где у самого горизонта виднелось чуть заметное облачко.

— Ведь я говорил вам, что надежда эта очень слабая, — продолжал лазутчик, — и, к сожалению, тем более что предвестница бури еще очень далеко.

На этом разговор прервался, и несколько минут царило молчание; каждый был занят своими собственными мыслями. Лазутчик не переставал наблюдать за приближением тучки, в то же время осматривал и берег, боясь, чтобы неприятель не сделал новой попытки к неожиданному на них нападению; затем снова погружался в апатичное спокойствие.

— Эта нерешительность ужасна! — вскричал Эдуард после некоторого молчания.

Он вскочил со своего места и стал ходить взад и вперед.

— Нагнитесь, нагнитесь! — приказывал лазутчик. — А то не успеете оглянуться, как вас подстрелят.

И вслед за этим просвистело несколько пуль мимо Эдуарда; одна из них задела рукав его охотничьего платья, и затем гром дружных выстрелов показал, что бдительные враги не выпускали лодки из вида.

— Вы видите, — спокойно заметил лазутчик, когда Эдуард поспешно спрятался за борт лодки, — вы видите, негодяи не спускают с нас глаз, и мы ничего не выиграем, если безрассудно будем подставлять себя под их выстрелы.

— Если вы того мнения, что всем нам предстоит умереть, то все-таки, по-моему, мы должны испробовать все средства, чтобы спастись, — предложил Амос Штанфорт.

— Я соглашаюсь на все, что вы найдете лучшим, — отвечал Питер, — для меня невыносимо сидеть сложа руки. Куда бы вы ни направили вашу лодку и будет ли от этого лучше или хуже, мне решительно все равно.

— Нет, — возразил ему Эдуард, — незачем предпринимать этой последней отчаянной попытки. Дальнейшее пребывание здесь не может ухудшить нашего положения, а, может быть, к вечеру наступит какая-нибудь благоприятная перемена.

— Конечно, — отвечал охотник хладнокровно, — конечно, что-нибудь да будет. Я вспоминаю, что со мной некогда был такой же случай и при подобных же обстоятельствах. Я был…

— Тише! — воскликнул в это мгновение Эдуард, и луч надежды промелькнул на его бледном лице. — Что это? Выстрел или гром?

— Гром, гром! — ликовал лазутчик, причем он быстро поднялся, осмотрел своими зоркими глазами горизонт и снова исчез за бортом прежде, чем индейцы успели прицелиться в него.

— На юго-западе действительно видна туча, и если подымется порядочный ветер, то мы поставим парус и проведем лодку под самым носом красных негодяев.

— Дай Бог, чтобы это удалось нам, — прошептал Эдуард, скрещивая руки.

— Ура! — закричал Питер, услышав в отдалении раскаты грома, подобные пушечным выстрелам.

— Что такое? Что случилось, Эдуард? — спросила Мабель, все время сидевшая с Пелегом у входа в каюту.

— Буря! Буря! — вскричал радостно Эдуард в ответ девушке. — Проси Бога, чтобы была буря, Мабель, чтобы была гроза, ураган! Только тогда будет возможно наше бегство. Она приближается! — прибавил он после короткого молчания. — Черная грозовая туча несется сюда. Вот она, вот! Слышите ли вы, как гремит гром? Это голос ангела-хранителя, это голос Всемогущего, вещающего нам: надейтесь и не отчаивайтесь! О, Боже, не дай нам ужасно разочароваться в своих ожиданиях!

Язык человеческий имеет свои пределы, и невозможно выразить ощущения надежды и страха, волновавшие сердца бедных измученных беглецов при раскатах грома и при виде черной тучи, время от времени пересекаемой ослепительными молниями. Гроза быстро приближалась; уже передние тучи, гонимые сильным ветром, застилали небо тяжелыми темными массами; яркая молния все чаще и чаще прорезывала тучи, и оглушительные удары грома следовали без перерыва один за другим. Казалось, все стихии ополчились друг на друга.

— Ставьте мачту! — вскричал Амос Штанфорт, когда наступила минута, в которую беглецы должны были поставить на карту свою собственную жизнь. — Пусть двое вытащат якорь.

— Обратите внимание: буря начинается, будьте наготове! — распоряжался Эдуард, когда была окончена работа, исполнение которой, однако же, не обошлось без нескольких выстрелов со стороны неприятеля, но, к счастью, из наших друзей никто не был ранен.

Раздался ужасный удар грома, и могучий дуб на берегу с треском грохнулся на землю. Воздух становился все удушливее и темнее; несколько лесных птиц с пронзительным криком пролетели мимо; ветер срывал листья с деревьев. Вдруг сильным порывом ветра чуть не опрокинуло лодку; женщины вскрикнули. Парус мгновенно надулся и грозил разорваться; мачта гнулась и трещала; казалось, на судне стонала каждая доска.

Под давлением этого страшного напора ветра тяжелая лодка неслась по течению, словно бешеный конь, сбросивший с себя докучную узду. Дождь лил ручьями.

— Я буду править лодкой, — вскричал Питер и поспешил к рулю; он стал прямо, не заботясь о пулях, свистевших вокруг него; дикари дружно стреляли по удалявшимся беглецам и испускали крики ярости при виде ускользающей добычи.

— Приготовьте ружья! — приказал Питер, посмотрев вниз по реке и увидев, что дикари тоже вывели свой плот на середину реки, надеясь остановить лодку, гонимую бурей с быстротой молнии и рассекавшую пенистые волны.

Питер направил лодку к левому берегу с целью обмануть индейцев, которые изо всех сил стали грести по тому же направлению, надеясь отрезать путь беглецам. Брасси смеялся в душе, видя успех своей хитрости, и неуклонно держался принятого им направления до тех пор, пока лодка не очутилась футах в 15 от индейцев. Тогда он круто повернул ее в другую сторону, и, прежде чем индейцы поняли этот маневр, лодка пролетела в самом незначительном расстоянии от плота.

На этом плоту с трех сторон было нечто вроде бруствера, под защитой которого скрывалось около 12 индейцев, но благодаря маневру Питера судно прошло как раз мимо четвертой незащищенной стороны. В ту минуту, когда лодка поравнялась с плотом, охотник оставил руль, схватил заранее приготовленное ружье и выстрелил, почти не целясь. Несмотря на это, пуля попала в одного дикаря, прошла навылет и ранила другого, стоявшего за ним. С торжествующим криком Брасси исчез за бортом лодки и сделал это вовремя, потому что тотчас же над его головой просвистели пули, пущенные взбешенным неприятелем; после этого смелый лазутчик еще раз приподнялся и, злобно смеясь, замахал над головой поясом убитого на острове дикаря.

Громкий вой выразил ярость индейцев, которые, потеряв порядочное количество храбрых воинов, видели теперь, что их последняя надежда отомстить врагу, так дерзко издевающемуся над ними, рушилась и что он быстро ускользал от их выстрелов.

— Вот вам урок, чертово племя, не начинать дела с людьми, из которых один стоит двадцати ваших. Отправляйтесь назад в ад, из которого вы вышли.

Таково было последнее прощание с дикими смелого, неустрашимого лазутчика. А между тем лодка неслась все вперед, и расстояние между ней и индейцами быстро увеличивалось.

Ураган продолжал свирепствовать во всей своей силе в продолжение почти двух часов, затем буря стала мало-помалу ослабевать, темные тучи проясняться; река расширилась, а вдали, насколько можно было разглядеть сквозь проливной дождь, виднелись бурные, мутные волны бухты Мауме.

— Хвала Богу!.. — вскричал Эдуард, стоявший рядом с дядей и смотревший на реку, берега которой все более отдалялись. — Хвала Богу! — повторил он со вздохом, вырвавшимся из глубины души. — Там лежит озеро Эри, и теперь мы спасены. О, если бы бедный отец, подобно нам, счастливо отделался от опасности! — прибавил он, и глаза его наполнились слезами, которые тихо потекли по его благородному, мужественному лицу.

— Для нас очень тяжела эта потеря, но я нахожу, что ему лучше теперь, — сказал дядя Амос, утирая глаза грубой, загорелой рукою. — Подумай, милый Эдуард, сколько выстрадал твой отец за последние годы, и мы рано или поздно все равно должны были лишиться его. Тебя должно утешать то, что его смерть, хотя и внезапная, была легка и что он теперь переселился в лучший мир.

— Я говорю о своей потере, дядя, — отвечал Эдуард, — но я не желал бы возвратить отца опять к жизни, чтобы он снова страдал так, как страдал до сих пор. Я принимаю его смерть за милость Того, Который печется о судьбах этого и еще миллионов других миров; горесть моей потери не уменьшает моей благодарности за наше чудесное спасение.

— Аминь! И да ниспошлет нам Бог спасение во всех предстоящих и неведомых нам опасностях! — прибавил торжественно Амос Штанфорт.

Оба благоговейно обнажили головы и сотворили краткую, но горячую молитву Всевышнему.

После этого Эдуард задал вопрос, по-видимому очень занимавший его.

— Ну, дядя, теперь мы уже достигли озера, но где же, скажи мне, проведем мы ночь?

— Может быть, мы совсем не будем бросать якоря и всю ночь будем плыть далее, — отвечал дядя задумчиво. — Но знаешь что, Эдуард? — продолжал он поспешно, как будто неожиданная мысль осенила его. — Я хочу поговорить об этом с лазутчиком, а ты пойди к женщинам и укрой еще чем-нибудь каюту, чтобы она лучше была защищена от дождя.

После этих слов он направился к корме лодки, где Брасси продолжал занимать место рулевого, а Эдуард принялся отыскивать нужный материал для покрышки каюты.

Дядя дал ему эту работу больше для того, чтобы он не был свидетелем его разговора с лазутчиком: он боялся снова расстроить Эдуарда.

— Питер, — начал Амос Штанфорт свой разговор с мужественным, теперь совершенно беззаботным охотником. — Нужно похоронить поскорее моего брата. Мне не хотелось бы опускать его труп в воду, если вы думаете, что можно, не подвергаясь опасности, перенести его на твердую землю. Не зайти ли нам в ближайшую бухту и исполнить эту печальную церемонию, если только, повторяю я, мы не подвергнемся случайной опасности?

— Мне кажется, что мы ничем не рискуем, — сказал Питер, — хотя я, собственно, думал употребить это время на то, чтобы еще до ночи достичь одного из островов озера, где вы могли бы переночевать. Как вам это покажется?

— Отлично, — отвечал мистер Штанфорт, — я буду очень доволен, если удастся похоронить брата на твердой земле; на острове ему будет так же спокойно лежать, как и на этом берегу.

После нескольких минут разговора с лазутчиком Амос Штанфорт возвратился к своему уединенному месту.

Разговор прервался, и глубокое молчание царствовало на лодке, которая, гонимая постоянным ветром, направилась к северо-востоку и оставила далеко за собой правый лесистый берег, так что скоро он совсем почти исчез из виду вместе с своими бухтами и мысами. Только вдали на юге виднелась темная неправильная полоса.

Успокоившись немного от пережитых волнений, Мабель предложила управлявшему лодкой охотнику остатки приготовленного еще утром завтрака, которые тот съел с жадностью, поблагодарив девушку за ее заботливость, и таким образом утолил страшно мучивший его голод, который до сих пор переносил безропотно.

В остальную часть этого страшного дня не случилось больше ничего замечательного.

— Приведите все в порядок! — вскричал наконец Питер. — Видна земля.

Все вскочили и устремили свои взоры на темное пятно, находившееся еще на довольно далеком расстоянии. Тут путники вздохнули свободнее при одной мысли, что скоро они будут на маленьком острове и найдут там временное убежище от своих страшных врагов. И действительно надежда не обманула их.

Через два часа киль лодки ударился о пустынный берег острова. В одну минуту путешественники были на твердой земле, а лодка соединенными усилиями вытащена на песок, чтобы волны не унесли ее. К счастью, порох наших путешественников, находившийся в большом плотно закупоренном кувшине, который был завернут еще в покрывало и стоял в закрытом от дождя месте, не подмок; но все ружья так отсырели, что их нельзя было тотчас употребить, да, к счастью, теперь в этом и не было нужды,

— Ну, — сказал Эдуард, — как же мы расположимся здесь на ночь?

— Я сейчас осмотрю кусты и поищу место, где бы можно было разложить огонь и прилечь отдохнуть, — отвечал лазутчик, поспешно насыпал свежего пороху на полку ружья, разрядил его и затем снова зарядил.

— Вам, молодой друг, — обратился он к Эдуарду, — я советую сделать то же, чтобы все было готово на случай опасности, хотя я и не думаю, чтобы на расстоянии двадцати миль был бы хотя один дикарь.

С этими словами он перебросил ружье через плечо и при слабом свете звезд направился вдоль песчаного берега к едва заметной кучке деревьев и кустов. Эдуард последовал совету охотника и, разрядив ружья одно за другим, снова зарядил их, после чего вернулся к матери и сестре, которые очень нуждались в его утешении.

Дядя же Амос с Пелегом принялись выкачивать из лодки воду, порядком набравшуюся туда во время проливного дождя. Когда все были таким образом заняты, кто работой, кто своими мыслями, раздался довольно далеко выстрел, который произвел сильный переполох между путниками.

— О Эдуард, неужели индейцы снова напали на наш след?! — вскричала мать Эдуарда, ухватившись дрожащими руками за своего сына.

— Ах, спаси меня, спаси меня, милый брат! — умоляла еще более испуганная Карри, крепко прижимаясь к брату, единственному своему защитнику.

— Что это значит, Эдуард? — спросил с беспокойством дядя Амос, оставляя свою работу и спеша к прочим, между тем как Пелег, следовавший по пятам за ним, старался укрыться за его спиной и, наконец, спрятаться за тетку Эсфирь.

— Вероятно, выстрел, который мы слышали, сделал Питер, — сказала поспешно Мабель.

— Едва ли бы Питер стал стрелять: он прибегнул бы к этому лишь в том случае, если бы встретил врага иди же хотел предупредить нас об опасности, — заметил с беспокойством Эдуард. — Но может быть, он сделал выстрел, чтобы позвать к себе на помощь. В таком случае мне нужно. вооружиться и идти к нему.

— Нет, Эдуард, нет! — вскричали разом все женщины. — Нет, Эдуард, не ходи!

— Ну, хорошо, хорошо, я не пойду, — успокаивал Эдуард тетку Эсфирь, кричавшую больше всех. — Но все-таки мы должны ответить на выстрел, чтобы дать понять нашему другу, что мы слышали его сигнал.

— Это мы, конечно, можем сделать, — прибавил дядя Амос, — но прежде всего женщины должны войти в лодку и сидеть там как можно спокойнее. Как только ты выстрелишь; Эдуард, то тотчас же заряжай опять ружье, между тем я с Пелегом буду готов стрелять во всякого, кто приблизится, в случае если индейцы вздумают напасть на нас!

Эдуард выстрелил и, снова торопливо заряжая ружье, бросал беспокойные взгляды во все стороны. После нескольких минут ожидания, во время которых не обнаружилось ничего опасного, молодой Штанфорт услышал шорох в кустах. Он уже направил свое ружье в эту сторону, дав знак дяде и Пелегу последовать его примеру, как из кустов раздался хорошо знакомый голос лазутчика, который теперь показался нашим беглецам какой-то небесной музыкой.

— Эй! Что с вами, друзья? — вскричал он.

— Все в порядке, Питер, — отвечал ему Эдуард, — мы боялись только, не случилось ли с вами какого-нибудь несчастья.

Темная фигура охотника появилась из-за кустов, зашагала по песку, и через несколько минут он был уже подле путников.

— Я слышал ружейный выстрел гораздо позднее того, как вы разрядили свои ружья; я думал, что вам что-нибудь понадобилось, и поэтому поторопился возвратиться, — отвечал Питер.

— Наш выстрел был ответом на ваш, — возразил Эдуард.

— На мой? — спросил лазутчик с удивлением. — Но я вовсе не стрелял.

— Как?! — вскричал Эдуард, делаясь озабоченнее прежнего. — Но выстрел, который мы слышали, разве был сделан не из вашего ружья?

— Нет, молодой человек, у меня остался в ружье тот же заряд, с которым я ушел.

— Небо, защити нас! Тогда, значит, враги снова напали на наш след!

— Но в какой стороне слышали вы выстрел? — быстро спросил Питер.

— Он донесся издалека, но все-таки как будто с острова.

— Нет, нет! Не может, быть, чтобы он был сделан на острове, а то бы я его слышал, — возразил Брасси. — Да сколько раз вы стреляли?

— Четыре раза.

— Я так и слышал: три раза быстро один за другим, а последний раз вот недавно.

— Это очень странно! — заметил Эдуард. — Но что же вы советуете теперь, Питер?

— Я думаю, самое лучшее будет идти в лес, где я уже развел хороший огонь и в это время услышал ваш выстрел, — отвечал лазутчик.

— Как удалось вам развести огонь после такого дождя? — спросил Эдуард.

— Я постоянно ношу в поясе кремень, огниво и трут; несколько сухих листьев, найденных мной под камнем, сделали остальное, — был ответ старого, опытного охотника.

— А лодка, Питер? Разве мы можем ее оставить, когда, может быть, индейцы близко? — заметил задумчиво мистер Штанфорт.

— Мы должны оставить ее или остаться около нее: нельзя же ее взять с собой, — отвечал сухо лазутчик. — По моему мнению, следует оставить ее, захватив с собой все наиболее нужное.

После короткого совещания предложение лазутчика было принято. Беглецы решили прикрепить лодку длинным канатом к ближайшему дереву, чтобы ее не унесло волнами, а все оружие, инструменты, съестные припасы, кухонные принадлежности, а также и большую часть одежды перенести на место стоянки так, что если бы лодка была открыта и украдена, то по крайней мере потеря не была бы так чувствительна. Так как все вышеупомянутые предметы не были особенно тяжелы и наши путники могли за один раз захватить их, то переноска их не причинила большой задержки — понадобилось лишь несколько минут, чтобы собрать все и вытащить на берег. Путники скоро миновали узкую песчаную береговую полосу и скрылись. Питер служил проводником и вскоре привел их к небольшой ложбине, где над выступом скалы он развел большой огонь.

— Здесь, — сказал он, снимая с себя ношу. — У этого пламени вы можете обсушиться и согреться, а также и соснуть, что, по моему мнению, гораздо лучше, чем сидеть на берегу и мерзнуть.

— Спать! — повторила мать Эдуарда с глубоким печальным вздохом. — Даже если бы нам нечего было бояться индейцев, то все-таки горе не даст мне спать.

— Да-да, я забыл того, кто не может уже прийти сюда с нами, — произнес с участием Брасси, вспомнив о трупе бедного Давида Штанфорта, лежавшего еще в лодке.

— Мария! — начал мистер Штанфорт, обращаясь к своей невестке. — Я думаю, нам следует похоронить Давида, пока не предвидится никакой опасности; мы не можем возить его с собой!

Напоминание об этом горестном, хотя и необходимом деле вызвало новый порыв печали у тех, для кого дорогой мертвец был все еще добрым, снисходительным отцом и супругом, дорогим братом и другом, и несколько времени только вздохи, тяжелые стоны и рыдания прерывали мертвую тишину ночи. Даже грубый, суровый лазутчик был тронут и отвернулся, чтобы скрыть слезы, выступившие против воли на его глазах. Наконец Амос Штанфорт взял молча пару заступов, дал знак Пелегу следовать за ним и пошел на берег, где начал свою печальную работу; скоро могила, последнее убежище его брата, была готова в мягком, сыром песке.

Мы не станем описывать погребение и страшную горесть присутствовавших: каждый из наших молодых читателей может представить себе печальное, достойное сострадания положение путников. Мы прибавим только, что на могиле были принесены Создателю горячие мольбы о свидании с умершим в другом мире, после чего мужчины с нежной настойчивостью увели женщин, а услужливый лазутчик остался, по просьбе Амоса Штанфорта, насыпать холм над усопшим.

Кончив свою работу и при слабом свете звезд осмотрев еще раз окрестности, храбрый Питер поспешил без дальнейших замедлений на место стоянки. Он нашел своих спутников сидящими в горестном молчании вокруг огня.

Подойдя к ним, он набрал сучьев и сухого хвороста и бросил их в огонь, потом посоветовал беглецам как можно лучше высушить платья, постели, одеяла и лечь отдохнуть, чтобы следующее утро застало их бодрыми и свежими.

— Я убежден, — прибавил он, — что здесь, на острове, нет ни одного индейца и что выстрел, который вы слышали, если вы только в самом деле слышали его, потому что часто чудится то, чего боишься, — так если это действительно выстрел, то он был сделан или на воде, или на одном из близлежащих островов, и поэтому это нас не касается. Но если вы все еще беспокоитесь, то я сейчас обойду остров, а вы до моего возвращения держите ружья наготове.

Это предложение было принято с благодарностью. Питер ушел и был в отсутствии около часа, после чего он вернулся и принес известие, что все спокойно и обстоит в лучшем порядке. Затем из покрывал и из платков была сделана просторная палатка, и когда она была готова, то пришлось еще уговаривать женщин воспользоваться отдыхом, так как они отговаривались, что не смогут сомкнуть глаз всю ночь.

Но усталость взяла свое, и еще задолго до полуночи все Спали глубоким сном. Мужчины тоже прилегли около костра по совету лазутчика, который обещал держать самую бдительную стражу. Питер тихо и осторожно отыскал себе место, где он мог прислониться к древесному стволу; положил возле себя ружье и, сложив свои могучие руки, долго сидел, задумчиво глядя на огонь, пока, наконец, глаза его не стали невольно смыкаться. Он стал покачиваться направо и налево, и как он ни старался, но не мог переломить себя и вскоре задремал подобно своим товарищам, хотя не* так крепко, так что малейший шум мог разбудить его.

Глава шестая

Ночь прошла спокойно. Едва стало рассветать, как Питер поднялся, подкрепленный своим недолгим сном, и подбросил в огонь свежих дров, что он, впрочем, сделал больше из желания облегчить прекрасной мисс (так называл он Мабель Дункан) приготовление завтрака, чем из потребности в тепле, так как день обещал быть таким же жарким, как и накануне. Шум, произведенный им при ломке и накладывании хвороста, разбудил всех спавших.

— Уже светает, Питер? — спросил Эдуард.

— Да, молодой человек, заря начинается, между вершинами деревьев небо становится светлее!

— Слава Богу, что мы провели ночь спокойно!

— Ведь я же говорил вам, что нечего опасаться, — отвечал Питер. — Вы хорошо отдохнули?

— Я по крайней мере чувствую себя как бы переродившимся, — отвечал Эдуард, осматривая остальных. И вы все, судя по вашим свежим лицам, тоже подкрепились как следует.

Он поздоровался со всеми своими и потом снова обратился к Питеру.

— А как велик этот остров? — спросил он.

— Приблизительно такой же величины, как тот, на котором мы были вчера, — отвечал лазутчик.

— Есть ли где-нибудь на нем место, откуда можно видеть весь остров, а также и окрестности?

— Не думаю, чтобы нашлось место, с которого можно было бы видеть и то, и другое, но недалеко отсюда есть холм, с вершины которого можно отлично разглядеть озеро. Хотя я часто заезжал на этот остров для ночевки, но ни разу не потрудился осмотреть хорошенько всю местность.

— Мы воспользуемся этой возвышенностью, — сказал Эдуард. — И если хотите, то пойдем оба осмотреть окрестности, а Мабель в это время займется приготовлением завтрака, — прибавил молодой человек.

Девушка, дружески улыбаясь, кивнула головой, а дядя Амос обещал охранять лагерь. Вскоре Эдуард и Питер исчезли из глаз оставшихся.

Они сначала спустились вдоль ложбины по зеленому скату в небольшую, футов в сто, долину, откуда должны были взобраться на довольно крутой холм, вершина которого была самым высоким местом на острове. День еще не вполне настал, только на востоке загорались блестящие золотистые лучи зари и словно в зеркале отражались в озере, волны которого катились теперь совершенно спокойно, как будто бы оно и не было взволновано страшным ураганом. Только с одной стороны виднелась земля; это был маленький остров, покрытый сплошь зеленой, свежей растительностью и отстоявший около полуторы мили на северо-запад.

— Я предполагаю, — сказал лазутчик Эдуарду, после того как они оба несколько минут молча любовались прекрасной картиной, представившейся их глазам. — Я предполагаю, что слышанный вами ружейный выстрел раздался с этого островка, так как ветер был прямо с той стороны.

— Итак, вы думаете, что нам нечего бояться здесь? — спросил Эдуард.

— Покамест нечего, но все-таки нам лучше поскорее убраться отсюда, потому что никак нельзя считать себя в безопасности, если знаешь, что по пятам за тобой следуют красные черти.

— Так сходите вниз! — торопил молодой Штанфорт, — Хотя здесь и не видно ничего подозрительного, но все-таки пребывание на суше гораздо опаснее, чем на воде; если индейцы и имеют челноки, то на них они никогда не догонят парусного судна. Как вы думаете, Питер?

— Конечно, я думаю то же, мой милый, и потому поспешим к лодке.

После этого разговора наши друзья возвратились назад в лагерь и рассказали о своем решении, которое было всеми одобрено.

Затем наскоро позавтракав и забрав свои пожитки, все направились к лодке. Теперь у них было легче на душе, по крайней мере они не находились под давлением мрачных предчувствий, как в прошедшую ночь, но, к несчастью, им предстояло еще новое испытание.

Лишь только приблизились они к могиле погребенного вчера Давида Штанфорта, как Эдуард, шедший впереди, вдруг вскричал:

— Боже мой, лодка исчезла!..

Лодки действительно не было. Только сильное воображение может воспроизвести ужас, охвативший сердца наших бедных путешественников. Неужели лодку унесло течением? Но берег был совершенно сух, и к тому же лодка была привязана к дереву канатом, который не поддался бы даже и сильной буре. Не была ли она похищена людьми? Это предположение было вероятнее, и беспокойство беглецов еще больше усилилось; если индейцы действительно захватили лодку, то они, конечно, знают уже и о присутствии белых на острове, и нужно ожидать, что вернутся с большими силами, чтобы напасть на ненавистных бледнолицых.

— Ясно, что наша лодка украдена дикими, — сказал Питер, осмотрев внимательно берег от того места, где стояла лодка, и до самого дерева, к которому она была привязана.

— Почему вы так решительно утверждаете это? — с беспокойством спросил Эдуард.

— Посмотрите сюда, молодой человек, — отвечал охотник, показывая на следы, оставшиеся на мягком песке, — вот отпечаток мокасин, которые были на ногах индейца.

— Но ведь у нас также мокасины, Питер?

— Да, но вы, вероятно, читаете книги, не правда ли?

— Конечно.

— Ну, если вы смотрите в книгу, то там видите знаки, по которым вы узнаете, что в ней написано, не так ли?

— Ну, конечно.

— Вот, видите ли, молодой человек, я совершенно иначе воспитан. Я не могу различить в книге черных значков, но если я вижу в лесу такой знак, как этот, то я совершенно верно могу сказать, что он означает, а этот знак говорит: «индейцы» — так же ясно, как книга, называемая «Святым Писанием», говорит о слове Божием.

— Но почему же индейцы не напали на нас тотчас же, если они были на острове?

— Должно быть, их было слишком мало, чтобы решиться на это, но все-таки не думайте, что змеиное отродье забыло нас.

— Так вы думаете, что они возвратятся назад?

— Вероятно, как только найдут поддержку.

— Тогда помоги нам, Господи! — простонал Эдуард, в первый раз обнаруживая свое отчаяние.

— Будьте мужчиной, — сказал спокойно лазутчик, — мы не можем рассчитывать на милость или немилость краснокожих дьяволов, потому что тогда наша смерть была бы неизбежна, но мы должны постараться сделать все возможное, чтобы защититься от них.

— Что же нам делать? — спросил Эдуард как можно хладнокровнее.

— Я предлагаю прежде всего обойти весь остров и убедиться, что на нем не осталось никого из этих негодяев, -отвечал Брасси. — Затем примемся за работу и построим себе нечто вроде укрепления, а если будем в состоянии, то плот или лодку, в которой при благоприятном случае и уедем Отсюда.

— Если только дикие дадут нам на все это время, Питер!

— А если не дадут, то мы отправим их в ад столько, сколько будем в состоянии, и умрем, как следует храбрым мужчинам, — отвечал непоколебимый охотник. — Если кто может предложить что-нибудь лучшее, пусть скажет. Послушайте! — вскричал он, не дожидаясь ответа. — Мне кажется, что они нагрянут на нас еще не скоро, а так как у нас под рукой все нужные инструменты, то мы еще успеем хорошо укрепиться на случай нападения.

После короткого совещания беглецы решили, чтобы женщины вместе с имуществом поместились на вершине холма и остались бы там с одним из мужчин, наблюдая за озером и окрестностями, пока другие будут исследовать остров. Ружейный выстрел должен был служить сигналом к немедленному возвращению на холм.

Несмотря на самые тщательные розыски, на острове не оказалось ни самих индейцев, ни признаков их присутствия, и через час все, немного успокоившись, собрались на холме.

Мы не будем утомлять внимание читателя описанием подробностей работы и расскажем о ней лишь в общих чертах. Прежде всего в первый же день было выстроено на холме нечто вроде блокгауза; затем приступили к постройке плота с таким же укреплением, какое было на лодке. Эта работа заняла весь второй день.

На третий день нужно было построить четыре челнока, так как в случае очень возможного преследования наши путники не могли бы спастись на тяжелом плоту, который к тому же во время бури не годился для плавания по озеру, но мог быть полезен своим укреплением. Таким образом, были приняты все меры предосторожности против случайного нападения врагов.

Все эти приготовления наших друзей не были прерваны ничем со стороны индейцев; только на второй день им помешала буря с сильным дождем.

Теперь снова возвратимся к нашим друзьям и начнем рассказ с того времени второго дня, когда мужчины нашего общества вбивали последние гвозди в плот.

Женщины в это время находились все в укреплении, на вершине холма, и по очереди неустанно сторожили.

Около пяти часов мужчины окончили свою работу. Плот, совершенно уже готовый, стоял на отлогом берегу, в нескольких шагах от озера, и легко мог быть сдвинут на его поверхность.

— Да, — начал Амос Штанфорт, с удовольствием осматривая плот, — если бы у нас были готовы челноки, то мы сегодня же могли бы отправиться в путь, потому что озеро гладко, и мне кажется, что ураганный ветер, который был сегодня утром, не поднимется до завтрашнего дня. Я думаю, — прибавил он, обращаясь живо к своим товарищам, — что постройка челноков займет у нас еще целый день, поэтому не лучше ли нам ехать теперь без них?

Краткое молчание наступило за этим предложением.

— Конечно, с нашим пребыванием здесь, на острове, а также и с дальнейшим плаванием на плоту соединено много опасностей, — заметил наконец Эдуард. — Но так как, по моему мнению, второе все-таки лучше первого, то я охотно дам свое согласие на отправление, конечно, если вы, Питер, того же мнения?

— Дайте мне сказать слово, — вмешался Пелег. — Хотя вы все считаете меня за дурака, но я прощаю вам, и поэтому…

— Ну, что же, Пелег? — нетерпеливо перебил Эдуард.

— Да, умная головушка, поведайте-ка нам, что вы там выдумали, — допытывался Брасси со смехом.

— Эдуард, ты знаешь, что это я предложил построить укрепление на лодке, которая у нас пропала.

— Ну да, но что же дальше?

— И это вы также показали нам, как прятаться туда, — дразнил его лазутчик.

— Слушайте, — отвечал рассерженный Пелег, — конечно, если вы будете постоянно прерывать меня, то я не скажу ни слова.

— Подойди сюда, Пелег, — позвал его Эдуард, — подойди и сообщи, что ты выдумал.

— Тебе хотелось бы сделать челноки, выдолбленные из древесных стволов? — спросил скоро утешившийся Пелег.

— Да.

— А если мы отплывем сегодня ночью, то у нас не будет времени изготовить их?

— Нет.

— Но что же мешает вам нарубить деревьев и изготовить из них челноки на плоту во время плавания?

— Мальчик прав! — вскричал весело лазутчик, глядя с удивлением на нашего друга Вайта, который высказал свое предложение с чрезвычайно важным видом, отчего последнее, конечно, не утратило своей пользы.

Так как предложение, сделанное Пелегом, было принято всеми с удовольствием, то решили привести его тотчас в исполнение. Все снова взялись за топоры, исключая самого Пелега, который в благодарность за свой план был освобожден от новой работы и отправлен послом в блокгауз объявить дамам о предстоящем отъезде.

Оставшиеся срубили несколько больших, ровных деревьев, росших поблизости, потом приготовили из них бревна такой длины, какая была необходима для челноков. Оставалась еще самая трудная работа — перетащить тяжелые деревья на плот. Наконец после долгих стараний нашим работникам удалось достигнуть своей цели, и при закате солнца было положено последнее бревно. Сдвинув плот на волны озера, измученные работники несколько отдохнули и возвратились при наступившей уже темноте к блокгаузу, где Пелег и женщины находились в беспокойстве, ожидая минуты отъезда.

— Пойдемте, — сказал мистер Штанфорт, — возьмем все имущество, оставшееся у нас, и начнем снова наше путешествие.

Эти слова вызвали общую суматоху, а вследствие этого и замешательство, потому что в темноте один натыкался на другого, ощупью отыскивая какую-нибудь вещь.

Каждый из наших путешественников нагрузился по мере сил и возможности, и когда все были готовы, то Эдуард и дядя Амос пошли вперед, за ними следовали Пелег и женщины, а лазутчик замыкал шествие. В таком порядке путешественники спустились с холма, прошли мрачный, густой лес и достигли наконец плота. Скоро все было перенесено на него, и ничто не препятствовало их отплытию.

— Ну, отчаливайте, — прошептал Эдуард, — пошли нам, Господь, скорее избавление от всех опасностей!

— Подождите немного, — поспешно произнесла Мабель. — Я позабыла одну дорогую для меня вещь.

С этими словами она соскочила на берег.

— Нет, нет, Мабель! — вскричал Эдуард. — Не ходи! Что там еще такое? Я принесу тебе.

— О, я сейчас же возвращусь, — отвечала Мабель, — я ничего не боюсь.

— Ну так по крайней мере я пойду с тобой.

— Нет, зачем же? Я только на одну минутку и тотчас же возвращусь! — Не докончив фразы, она уже исчезла в кустах.

Прошло около пяти минут после ухода храброй девушки, обещавшей тотчас же вернуться, как бывшие на плоту, к величайшему своему ужасу, услышали голос Мабели, громко кричавшей:

— Индейцы! Индейцы! Ради Бога скорее отчаливайте от берега! Отчаливайте и спасайтесь!..

И крик замолк так же внезапно, как и раздался. Нашим путникам показалось, что он был заглушен силой.

— Великий Боже! — вскричал Эдуард, вскидывая ружье за плечи, и недолго думая выскочил на берег.

Но Брасси мощной рукой схватил его и втащил обратно на плот с такой силой, что молодой человек, не в силах удержаться на ногах, ударился о нагроможденные бревна и был почти оглушен этим ударом.

— Отчаливайте, отчаливайте! — кричал Питер, схватывая шест.

Женщины испустили громкий крик отчаяния.

— Там, там, они приближаются! — закричал снова лазутчик. — Смотрите! Первого, который сунется, я беру на себя!

Бросив шест, он схватил ружье и стал за бруствером. Плот был теперь приблизительно в восьми футах от берега, и Амос Штанфорт напрягал все свои силы, чтобы отъехать как можно дальше.

Между тем Эдуард Штанфорт вскочил с диким и раздирающим душу криком и уже хотел броситься на помощь к своей двоюродной сестре, но жалобные просьбы матери и сестры остановили его.

Почти в ту же минуту наши беглецы услышали сперва шорох в кустах и поспешные шаги на берегу, а вслед затем воздух огласился диким, воинственным криком индейцев. Эдуард Штанфорт слышал уже и прежде отвратительный крик индейцев, но никогда еще не раздавался этот дикий, ужасающий вой так близко от него. Несколько секунд он стоял в оцепенении.

— Сюда, — закричал ему Брасси. — Скройтесь, скройтесь!

Эти слова возвратили Эдуарду энергию. Едва успел он спрятаться вместе с своим дядей за каютой, куда уже прежде засели Пелег и Питер, как раздалось с берега десять или двадцать выстрелов и пули засвистели над их головами.

Несколько диких соскочили в воду и старались добраться до плота, который благодаря сильному толчку мистера Штанфорта находился на порядочном отдалении от берега.

— Теперь наша очередь, друзья! — произнес неустрашимый охотник. — Мы обязаны отправить в ад этих чертей.

Стремглав и с пронзительным криком, который немного лишь уступал вою врагов, он выскочил из-за каюты на сторону, обращенную к берегу, и, прицелясь, пустил пулю в грудь дикаря, бывшего впереди других и карабкавшегося уже на плот; сраженный насмерть, он исчез в волнах, обратив на врага взор, полный невыразимой ненависти. Между тем охотник, схватив за ствол ружье, бывшее страшным оружием в его сильных руках, так хватил прикладом по голове другого дикаря, что не только череп несчастного, но даже самый приклад раскололся от удара. Потом, действуя сломанным ружьем, как дубиной, он бегал по плоту, нанося удары по голове всякому, кто пытался взобраться на плот.

Примеру храброго лазутчика последовали оба Штанфорта и даже Пелег, сообразив, что лучше наносить удары, нежели получать их, тоже принял деятельное участие в обороне плота. Нападающие, между которыми было много раненых, должны были возвратиться на берег, унося трупы трех убитых товарищей.

Только теперь, когда пловцы достигли берега и не было опасности принять своих за врагов, индейцы открыли по беглецам убийственный огонь и в продолжение десяти минут стреляли без перерыва, но не причинили ни малейшего вреда нашим друзьям: женщины были совершенно безопасны в каюте, а мужчины за стволами деревьев, сзади которых было еще столько свободного места, что Эдуард, его дядя и Пелег могли зарядить свои ружья, чего не мог сделать безоружный охотник, проклинавший теперь крепколобого индейца.

В это же время плот преспокойно удалялся от берегов, и, когда индейцы прекратили свои выстрелы, он был уже довольно далеко. Тогда лазутчик поднялся, осмотрел все кругом, насколько позволяла темнота, и сказал, осторожно приближаясь к остальным:

— Друзья мои, это ужасный случай!

— О Боже мой! — простонал Эдуард, схватив за руку охотника и с отчаянием глядя ему в лицо. — Разве ничего нельзя сделать для Мабели Дункан?

— Да, — отвечал лазутчик серьезно, — дело скверно, иначе я, конечно, не стал бы напрасно огорчать вас.

— И вы, Питер, не дадите мне никакой надежды? — спросил Эдуард.

— Я, конечно, не буду отчаиваться, пока еще останется хотя бы слабый луч надежды, — возразил Питер, — но положение девушки плохо, если она еще жива!

— Питер! — пробормотал Эдуард. — Вы не хотите же этим сказать, что она убита?

— Не знаю, сын мой, не Знаю, красные черти иногда очень скоры в своей мести, они, может быть, польстятся на скальп, так как здесь им не удалось достать ни одного, а своих лучших воинов они потеряли порядочно. Поверьте, друг мой, мне очень жаль вас! — прибавил этот грубый человек с выражением истинного сочувствия. — Но хотя я вполне понимаю ваше горе, как мне ни тяжело, все-таки я скажу вам: нельзя заниматься судьбой пленницы, мы должны стараться уплыть как можно дальше, а то снова очутимся в подобном же положении, потому что мы еще недалеко ушли от краснокожих.

— Сжалься «ад нами, небо! — восклицала тетка Эсфирь, которая слышала из каюты весь разговор мужчин.

— Бедная Мабель, бедная Мабель! Помоги ей, Господи! — со вздохом проговорила мистрис Штанфорт, прижимая к своей груди дрожавшую дочь.

— Питер, — заговорил Амос Штанфорт, — как вы думаете, случайно ли попали сюда индейцы при переправе через озеро, или же они нарочно, ради нас прибыли сюда?

— Трудно что-нибудь утверждать, — возразил задумчиво Брасси, — но мне кажется, что они принадлежат к шайке тех отъявленных мошенников, которые утащили у нас лодку. Меня даже не удивит, если это те самые краснокожие, от которых мы едва ушли на Мауме. Времени у них было довольно, чтобы пробраться сюда. Я полагаю, что один или два лазутчика Текумзе, делая рекогносцировку островов, увидели нашу лодку, захватили ее и возвратились с добычей на Мауме, где оставались их товарищи; попросили у них помощи, чтобы напасть на нас, и, воспользовавшись вчерашней бурей и дождем, незаметно пробрались сюда. Что вы скажете на это? Основательно ли я говорю?

Слушатели удивлялись быстрому соображению охотника, который нарисовал ясную и верную картину последних событий, но молчали, видя по выражению лица Питера, что он еще не кончил говорить. Они не ошиблись; после краткой паузы лазутчик начал снова.

— Мне кажется, — сказал он, — что была бы превосходная штука, если бы нам удалось отнять снова нашу лодку у воров. У меня нет ружья, поэтому здесь, пожалуй, я совершенно бесполезен, но что скажете вы, если я поплыву к острову и посмотрю, что делают красные черти? Непременно там есть наша лодка или какая-нибудь другая, и если я в состоянии буду один увезти ее, то, конечно, и сделаю это, если же у «их есть челноки, то я, не задумываясь, воспользуюсь хотя бы одним!

— Это предприятие должен исполнить я! — вскрикнул Эдуард. — Может быть, мне удастся спасти бедную Мабель!

— Нет, нет, мой милый! — сказал лазутчик, который тотчас же начал снимать верхнее платье, а томагавк и нож заткнул за пояс, чтобы с этим оружием приступить к исполнению своего отчаянного предприятия. — Оставайтесь здесь и наблюдайте за дикими, а меня пустите, и вы увидите, я сделаю все, что в состоянии сделать человек! Я не обещаю вам непременно спасти девушку, потому что не все делается по нашему желанию, но, во всяком случае, я могу сделать больше, нежели вы: вас негодяи скорее откроют и убьют или же сожгут на костре. Еще одно слово, — прибавил он, обращаясь ко всем. — Я советую вам быть как можно осторожнее, чтобы дикари не захватили бы и вас всех. Не удаляйтесь слишком от острова, чтобы я при возвращении мог найти плот; если же вы услышите на земле крик или вой, тогда вы легко убедитесь, что меня или поймали краснокожие, или убили; тогда не старайтесь меня спасти, но заботьтесь только о сохранении своей жизни. Итак, отдадим себя на волю Божию! — заключил он свои предостережения и увещевания. — Если мы больше не увидимся и мне придется расстаться с жизнью, то скажите лазутчикам и пограничным жителям, что Питер-Дьявол умер, честно исполняя свою обязанность.

— Бог да сохранит и благословит вас! Возвращайтесь скорее и с хорошими вестями о Мабель! — вскричал Эдуард, пожимая своей дрожащей рукой железную руку охотника.

— Поручаю вас Богу, да сохранит Он вас! — прибавил скупой на слова, но добросердечный дядя Амос.

Пожав всем руки и выслушав искренние пожелания, Питер пошел спокойным и твердым шагом к тому углу плота, который обращен был к острову. Здесь он оставался несколько минут неподвижно, обратив свой взор на темную землю, видневшуюся вдали; но всюду царствовала полная тишина и незаметно было ни малейшего признака индейцев.

— Черти совещаются, как бы удобнее поймать нас, — проворчал он наконец. — Если это в самом деле так, то у старого Питера дело пойдет на лад!

С этими словами он сел на край Плота и бесшумно соскользнул в воду.

Для такого опытного пловца, как Питер, переплыть расстояние между плотом и островом было делом нескольких минут. Доплыв до густых кустов, невдалеке от места их прежней стоянки он остановился, чтобы решить, выйти ли ему сейчас на берег и пройти через остров или лучше вплавь добраться до другой стороны, где, по его мнению, должны были находиться украденная лодка или челноки индейцев.

Так как на последнее потребовалось бы гораздо больше времени, чем идти прямой дорогой вдоль острова, и к тому же тут он мог скорее открыть индейцев и выведать что-нибудь относительно их дальнейших планов, то он и решил выйти тотчас же на берег и попытать свое искусство лазутчика под зелеными сводами деревьев, где он провел большую часть своей жизни и одержал немало блистательных побед.

Глава седьмая

Решившись идти через остров, Питер без шума вскарабкался на берег, приложил ухо к земле и оставался в таком положении несколько секунд. Затем он осторожно поднялся и направился через кусты, крадучись, как кошка, неслышными шагами. Таким образом он скоро достиг вершины холма, где стоял блокгауз, не слыша ни малейшего звука и не заметив ни единого человеческого существа на острове.

— Неужели проклятые трусы успели уже отчалить и увезти девушку? — подумал Питер. — Да, мне кажется, что это так. Скверно!

Отсутствие смертельных врагов весьма беспокоило бесстрашного охотника, потому что хотя он и его друзья в этом случае и были вне всякой опасности, но зато все его планы — освободить пленницу и причинить какой-нибудь вред индейцам — рушились.

Внутренне досадуя, старый охотник выпрямился во весь рост и уже не так осторожно пошел скорым шагом по острову: но едва прошел он шагов двадцать, как ему послышался какой-то шум.

— Ага! — проговорил он про себя. — Вот они, негодяи! Что такое они делают? — прибавил он через минуту, когда повторился прежний звук. — Я должен это исследовать.

И, как змея, пополз далее по тому направлению, откуда слышался шум. Он скоро достиг прогалины, образовавшейся вследствие вырубки деревьев, употребленных на постройку блокгауза и плота, и тут разрешилась загадка. Посреди прогалины, при свете звезд, заметил он шесть или семь Темных фигур, молча стоявших перед тремя или четырьмя другими, которые своими топорами выкапывали углубление в земле.

— Они хоронят своих мертвецов, — прошептал Питер. — Вот почему я ничего так долго не знал о них. Ну что ж, с Богом, могу сказать, умершие вполне заслужили свою участь. Если бы вы только знали, — продолжал он с яростной усмешкой, — кто смотрит на вас теперь, вы бы забыли о моем скальпе; не правда ли, господа краснокожие? Но успокойтесь и радуйтесь, со мной нет шести или восьми храбрых лазутчиков, а то вы бы запели другую песню! К несчастью, Теперь мне приходится скрываться, как трусу.

После этого лазутчик оставил прогалину и спустился к западному берегу острова, которого и достиг без малейших приключений.

Так как он не открыл тут ни врага, ни лодки, то решил еще раз поискать ее, плывя вдоль берега. Он поспешно скользнул в волны и направился к северной оконечности озера. Но едва он проплыл футов пятнадцать по этому направлению, как, к величайшей своей радости, при повороте около берегового выступа увидел ту самую лодку, которую индейцы украли у него или, вернее, у его друзей.

Питер хотел было выразить свою радость обычным торжественным криком; тотчас же вспомнил, что этим может разрушить весь свой план и погубить ту, которую ему так сильно хотелось спасти, а потому он сдержал шумные изъявления своего восторга и принялся внимательно и пытливо вглядываться в лодку, на которой, как ему показалось, была темная фигура индейца; но он мог и ошибиться, принимая тень дерева за человека. Хотя старому охотнику и очень хотелось завладеть снова лодкой, но долговременный опыт в борьбе с индейцами подсказал ему, что не следует торопиться, а потому, сохраняя полнейшее спокойствие, он начал приближаться к желанной цели с медлительностью улитки, останавливаясь каждую минуту, и, наконец, достиг кормы лодки.

Тут лазутчик без малейшего шума, затаив дыхание, поднялся над водой: сначала над бортом показалась темная масса его волос, потом лоб и, наконец, глаза, так что он мог вполне разглядеть лодку.

Не оставалось никакого сомнения: лодка, которую он увидел, было то самое судно, которым он сам управлял два дня назад.

Там посредине стояло маленькое укрепление, выстроенное на Мауме. Но теперь приходилось решить вопрос: совершенно ли покинули лодку индейцы или же она охраняется ими? Хотя Питер очень внимательно рассматривал ее через борт, но все предметы представлялись в неясных очертаниях, кроме одного укрепления, которое мешало ему видеть переднюю часть судна, где, может быть, стоял или лежал один из страшных врагов.

Лазутчик осторожно взобрался на корму, перелез через борт и соскользнул вниз; все это он сделал без малейшего шума и уже намеревался ползти далее, как вдруг ясно услышал какой-то особенный, странный звук, как будто чей-то подавленный стон; вслед за этим лодка покачнулась, — казалось, кто-то прыгнул в нее, и послышались легкие, поспешные человеческие шаги.

Как мы уже знаем, Питер был не трусливого десятка, но он обладал присущим каждому человеку свойством самосохранения и потому вовсе не желал быть замеченным врагами, которые, наверное, не пощадили бы его. Мысль потерпеть неудачу теперь, когда он находился уже у самой цели, когда задуманное им предприятие, которое должно было увеличить его славу, наполовину уже исполнено, — эта мысль страшила смелого охотника более, нежели его внезапная смерть. Но, может быть, еще не все потеряно. Питер судорожно сжал нож в руке и, не двигаясь, устремил свой взор на узкие доски, положенные для порядка около укрепления.

Вдруг он увидел темную фигуру индейца, появившуюся в узком проходе, обошедшую укрепление и снова исчезнувшую в узком проходе с другой стороны. Выждав несколько минут, чтобы дать время производившему осмотр индейцу возвратиться на свой пост, Питер осторожно пополз вперед и скоро достиг левого бокового прохода, между блокгаузом и бортом лодки. Отсюда он заметил дикого, который стоял на передней части лодки, опираясь на мушкет, и был здесь единственным сторожем. Замыслив кровавое дело, лазутчик вытащил из-за пояса томагавк, взял его в одну руку, а в другую нож, затем, постепенно выпрямившись во весь рост, он неслышными шагами, которые сделали бы честь пантере, двинулся дальше, пока наконец не очутился на расстоянии фута от врага. Тут он поднял томагавк, взмахнул им высоко над головой, прицелился и изо всей силы опустил его на голову индейца. Страшное оружие с глухим звуком пробило череп дикаря и вонзилось в мозг. Несчастный повалился без крика, без вздоха.

Вторым движением белого было одним взмахом ножа перерезать канат, которым была привязана лодка, затем схватить длинное весло, и несколько мгновений спустя лодка была уже на довольно большом расстоянии от берега.

Только теперь предался лазутчик радости по случаю счастливого исхода трудного предприятия и разразился сердечным, но тихим смехом, который, впрочем, скоро прервался, и Питер стал серьезен, так как до ушей его долетел тихий, подавленный стон, который не на шутку испугал охотника.

«Что это такое? — подумал Питер, быстро оглядывая ближайшие окрестности. — Надеюсь, это не нечистая сила, впрочем, я все-таки, не задумываясь, поеду дальше».

Подобно всем людям своего сословия, Питер был очень суеверен и вследствие этого боялся невинного человеческого духа больше, нежели живого. Первой его мыслью было, что это дух убитого им индейца, но он тут же вспомнил, что слышал этот же самый звук, еще когда враг его был жив. Тогда пришло ему на ум, что на борту был убит белый и что дух умершего вследствие внезапной смерти, а также настоящего печального положения не может теперь найти себе покоя.

— Если это отец молодого человека, то есть, вернее сказать, его дух, — заключил Питер, оправившись от мимолетного страха, — то я думаю, что, чем скорее я возвращу лодку ее владельцам, тем скорее он успокоится, а я и подавно: воевать с живыми я могу, с мертвецом же нет, благодарю!

Лишь только наш суеверный друг додумался до этого в высшей степени мудрого заключения, он поспешил привести в исполнение мнимое желание духа. Первым делом он нагнулся, желая выбросить за борт лежавшего возле него мертвеца, но едва он до него дотронулся, как в третий раз послышался ему стон, на этот раз гораздо протяжнее, громче и болезненнее.

Теперь старый охотник был серьезно поражен. Он быстро отскочил от трупа убитого и с неприятным чувством вглядываясь в темноту, ожидая, что вот-вот предстанет перед ним грозное привидение.

Его загорелое лицо побелело, дрожь пробежала по всему телу, волосы на голове поднялись дыбом.

— Если ты дух умершего, — начал он, наконец, стараясь скрыть от самого себя дрожание своего голоса, — и тоскуешь по своим родственникам, то успокойся и замолчи. Я устрою все дело! — Едва промолвил он эти слова, как дух отвечал ему новыми вздохами и стонами, которые, казалось, выходили из каюты.

— Гм! — проговорил лазутчик, между тем как новая мысль мелькнула у него в голове. — Мне кажется, я разыграл настоящего дурака, приняв старого, больного индейца за дух седовласого белого. Это я уж лучше сохраню про себя, а то если в форте Дефианс узнают об этом промахе Питера-Дьявола, то я сделаюсь посмешищем на всю жизнь. Я загляну туда, и если там окажется живой человек, то мы сыграем в другую игру.

Говоря это, Питер осторожно приблизился к входу в каюту, которая была заперта широким бревном.

— Кто там? — тихо спросил он и принялся сбивать запор.

Несколько жалобных звуков и тихий шум внутри были единственным ответом. Этого было довольно, чтобы успокоить Питера; он был убежден, что дух, двигаясь, не мог производить шума.

В одно мгновение щеколда слетела с двери, одна рука лазутчика осторожно просунулась в отверстие, в другой он держал нож, приготовленный на случай внезапного нападения. Старый охотник тихо водил рукой туда и сюда, пока не дотронулся до какого-то мягкого предмета, похожего на вьющиеся волосы девушки. Питер вскочил словно пораженный молнией, выругал себя набитым дураком, затем поспешно просунул голову и плечи в узкое отверстие и вытащил оттуда не духа и не индейца, а Мабель Дункан, связанную по рукам и ногам и с заткнутым ртом.

— Нет! Представьте себе, это девушка! Да, она Мабель Дункан. Ура! И как я мог принять ваш нежный голос за голос привидения или индейца! — вскричал Питер, не помня себя от радости.

Он поспешил разрезать веревки, связывавшие Мабель, и освободить ее рот от втиснутого туда куска дерева.

— Да благословит вас Бог, Питер! Да благословит вас Бог! — были первые слова Мабели, когда она была в состоянии говорить. — Благодарение Богу за такое чудесное спасение! — прибавила она, опускаясь на колени, сложила руки и подняла к нёбу глаза, полные слез.

— Но где мои друзья, Питер? — спросила она после минутного молчания. — Скажите, что с ними? Где они? Убиты или захвачены в плен? Что-нибудь да случилось с ними, иначе вы не были бы здесь одни.

— Ничуть не бывало, — отвечал лазутчик. — Они все на плоту, спаслись от красных чертей, и ни один из них не получил ни одной царапины. Я оставил их на плоту, сам же переплыл на остров, чтобы посмотреть, нельзя ли опять возвратить лодку, на которой мы бы так спокойно переплыли, озеро.

— Но где же теперь мои друзья? — допрашивала Мабель, все еще дрожа от волнения.

— Я уже сказал вам, что они на плоту, недалеко от того места, где мы высадились на этот остров.

— Так поспешите, Питер! Ради Бога скорее поспешим к ним и спасем их, если можно! — умоляла Мабель, в отчаянии ломая руки.

— Что хотите вы этим сказать, мисс? — спросил Питер. — Лодка теперь в наших руках, и потому ваши родные в полнейшей безопасности.

— Но вы не знаете, — живо возразила Мабель, — что часть индейцев на трех или четырех челноках отправились с целью захватить наших друзей.

— Черт возьми! — вскричал с беспокойством лазутчик и поспешил к рулю.

Лодка, покачиваясь на волнах, поплыла, увлекаемая слабым течением.

— Если у негодяев более одного человека, — начал он, — то будет другая страшная битва. Во всяком случае, — прибавил он, рассуждая сам с собой, — индейцы во время бури, спасшей нас от преследования, успели выстругать несколько челноков; при их многочисленности им, конечно, было трудно переправиться через озеро, в это время подоспели индейские лазутчики с нашей украденной лодкой, и они привязали к ней челноки сзади. Дело ясно как божий день!

— Слушайте! — прошептала Мабель, внезапно прерывая его размышления.

— А! — промолвил лазутчик в ту же самую секунду. — Выстрелы! Это ружья наших.

— Слышите ли вы также дьявольский крик наших врагов, — отвечала Мабель, опускаясь на колени и закрывая лицо руками. — О Боже, защити их! — молвила она голосом, полным скорби. — Ах, я боюсь, что уже поздно. Все погибли, все, все!

Питер Брасси, привыкший ко всему в продолжение своей исполненной опасностей жизни, не мешал плакать своей спутнице и направил лодку так, чтобы она плыла вдоль песчаного берега острова. Потом он позвал Мабель, прося помочь ему.

Девушка, очнувшись от тупого отчаяния, услышав просьбу лазутчика, покорно подошла к нему.

— О небо, сжалься над нами! — вскричала она, снова услыша доносившийся по ветру, отвратительный вой дикарей вместе с громом выстрелов, которому вторил еще более ужасный крик краснокожих, оставшихся на острове.

Эти последние, услыхав голоса лазутчика и Мабели, догадались, что с воином, поставленным сторожить, что-то случилось; им показалось очень подозрительным его молчание даже и тогда, когда до них ясно доносились голоса их врагов.

— О Боже, все погибло, все погибло! Мои бедные родные убиты!

— Не унывайте, мисс, — утешал ее лазутчик. — Мы, может быть, еще справимся с краснокожими. Теперь же вы возьмитесь за руль и держите его в этом направлении, а я тем временем подниму парус и посмотрю, что можно сделать для их спасения.

Едва Мабель наложила на руль свою дрожавшую руку, как лазутчик, уже поднявший парус, разразился целым потоком ругательств, восклицаний, криков, постоянно изменяя интонацию голоса, желая этим дать знать, что к сражавшимся идет порядочное подкрепление. После этого он закричал изо всех сил, но уже своим натуральным голосом:

— Мужайтесь, товарищи, мужайтесь! Я добыл лодку и иду к вам на помощь!

В ответ ему ветер донес как бы слабый крик, который тотчас же был заглушен выстрелами мушкетов, и ружей, и воплем дикарей, так что Питер не был уверен, действительно ли это был отклик на его ободрение. Между тем дикари, бывшие на острове, достигли того места, где оставили лодку, не найдя ее, они испустили яростный крик и сделали наудачу три или четыре выстрела.

— Войте и стреляйте, сколько хотите, дьявольское отродье! — вскричал Питер. — И тратьте бесполезно порох: лодке не бывать в ваших руках.

Услышав продолжительный торжествующий крик, который донесся со стороны нападавших индейцев, Питер остановился как вкопанный. Когда же выстрелы мгновенно прекратились и затем наступила мертвая тишина, он продолжал огорченным тоном:

— Мы придем слишком поздно. Проклятые кровожадные собаки все-таки взяли верх. Ах, если бы мог я тотчас же перенестись к ним! Но это невозможно, и поэтому нечего больше и говорить. Бедные люди, если они еще не убиты и не скальпированы, то им плохо придется, но, вероятно, они уже погибли, а с ними и женщины.

— О Питер! — дрожащим голосом вскричала Мабель. — Что означает эта тишина? Кто из них победил, как вы думаете?

— Подождите минуточку, мисс, я все объясню вам, — сказал лазутчик.

С этими словами он нагнулся к убитому индейцу, сорвал с его плеча мешочек с перьями и пороховницу, а труп бросил в озеро, волны которого, разомкнувшись на мгновение, закрылись над ним.

«Ты довольно-таки помучил бедную девушку!» — проворчал охотник сквозь зубы.

Затем снова обратился к Мабели:

— Вы спрашиваете, мисс, что означает наступившая тишина; мне очень больно сказать вам, что она, по моим соображениям, не предвещает ничего хорошего.

— О милосердный Боже! — простонала Мабель, ломая руки. — Итак, вы думаете, что все мои друзья или убиты, или попали в плен?

— Я боюсь, что так, бедная девушка! — возразил Питер тоном сочувствия. — Но все-таки не следует отчаиваться, — прибавил он, заметив исказившееся от ужаса, бледное лицо Мабели. — Бывают в жизни и счастливые случаи. Иногда кажется, гибель твоя уже решена, ан, смотришь, как-нибудь вывернешься — и цел, и невредим.

Да вот вас, мисс, мы недавно считали безвозвратно погибшей, а теперь вы сидите у меня в лодке, в то время как другие находятся в безвыходном положении.

Но эти слова мало утешали Мабель.

— Боже мой! — вздохнула она. — Зачем ты пощадил из всех лишь одну меня?! Если моих друзей нет уже в живых, тогда, Небесный Отец, сжалься надо мной, возьми и меня к себе, жизнь без них принесет мне только горе и тревоги.

С этими словами она опустилась на скамью и дала полную волю своему отчаянию.

Лодка быстро подвигалась по течению и скоро проплыла мимо места прежней остановки. Питер стоял на своем посту, стараясь разглядеть, нет ли где плота, который он оставил здесь; он все-таки питал слабую надежду спасти несчастных беглецов. Вдруг услышал он странный крик.

— Что бы это такое было? — пробормотал он.

— Что это, Питер? — спросила Мабель, быстро выпрямляясь; она тоже слышала крик.

— Я не могу верно определить этот звук, мисс, — отвечал лазутчик. — Это какой-то совершенно особый звук. Что он означает, я сам не понимаю. Будем сидеть как можно тише, может быть, он еще повторится.

И действительно, когда лодка стала скользить, не производя ни малейшего шума, звук повторился; он походил на глухой крик боли и страха.

— О, милосердное небо! Может быть, кто-нибудь из наших друзей, — прошептала Мабель, схватив грубую руку своего спутника.

— Верно, — заметил встревоженный Питер. — Но только теперь спрячьтесь, а я крикну: кто знает, что там такое, ведь красные черти изобретательны на всякие хитрости и засады.

— Эй! — закричал он громовым голосом. — Кто там?

— Питер, помогите! — был слабый ответ.

Этого было довольно для смелого охотника. С быстротой молнии подобрал он парус и, не медля ни секунды, прыгнул через борт в воду.

— Подайте еще знак! — вскричал он, удаляясь от лодки.

— Здесь! — отвечал слабый голос невдалеке. — Здесь!

— Хорошо, хорошо! — возразил лазутчик. — Я вижу вашу голову: она то подымается, то опускается. Продолжайте барахтаться, через минуту я буду около вас.

В несколько сильных взмахов мускулистых рук Питер достиг выбивавшегося из сил пловца, который неминуемо пошел бы ко дну без его помощи.

Атлету-охотнику не стоило труда плыть к лодке вместе со спасенным.

— Кто это, Питер? — спросила Мабель, перевешиваясь за борт лодки.

— Великий Боже! Чей это голос? — вскричал спасенный, взбираясь на судно с помощью Питера.

— Ура, ура! — загремел радостный крик влезавшего за ним лазутчика, который только теперь узнал голос Эдуарда Штанфорта, потому что во время плавания Эдуард не произнес ни слова.

— Погодите, дайте мне хорошенько рассмотреть вас, — вскричал он, проведя грубой рукой по лицу пришельца. — Да, это он! Ура! А я счел его за старого господина. Ах я баранья шапка!

Мы не станем описывать радостной сцены свидания молодых людей, которые вследствие несчастья своих родственников были предоставлены теперь самим себе, и перейдем к Питеру, занявшему свое место у руля и оттуда с нескрываемым удовольствием смотревшего на тех, которые были обязаны ему своим спасением.

Но видя наконец, что излияниям радости между Эдуардом и Мабелью не предвидится конца, старый охотник потерял терпение.

— Я думаю, молодой человек, — начал он, — вы поделитесь с нами подробностями вашего столкновения с индейцами и вашего бегства от них. Мы слышали выстрелы и вой красных негодяев, но не могли поспеть к вам вовремя. Вы слышали, как я кричал?

— Да, — отвечал Эдуард, — я слышал, как вы кричали, что достали лодку и идете на помощь, и это заставило меня в последнюю минуту, когда уже всякая надежда была потеряна, покинуть плот и сделать попытку доплыть до вас.

— Ну, стало быть, все-таки мой крик принес какую-то пользу, — заметил сухо Брасси.

— Дело было так, — начал Эдуард свой рассказ. — После того как вы оставили нас, чтобы совершить свое отважное предприятие, мы отплыли от берега приблизительно на пятнадцать футов и остановились. Напряженно и со страхом всматривались мы в темноту, каждую секунду ожидая услышать ужасный крик врагов; но минута проходила за минутой — все было спокойно. Между тем как все мы осмотрели по направлению к острову, мне послышался легкий шум с противоположной стороны. Я поспешил туда и увидел три темных предмета, которые с величайшей быстротой подвигались к нам. Крикнув остальным, что мы должны ожидать нападения, тотчас выстрелил и получил в ответ целый град пуль, сопровождавшийся страшным воем. Остальное я едва помню. Дело, было ночью, я находился в сильном возбуждении среди наступившего дикого смятения. Спустя немного я потерял из виду Пелега и видел, как упал дядя Амос. В отчаянии с топором в руке бросился я на кучку индейцев, столпившихся на одном пункте и пытавшихся вскарабкаться к нам на плот.

В этот момент вы закричали, и я услышал радостную весть, что вы вновь завладели лодкой и спешите к нам на помощь. Ободренный вашим криком, я стал действовать энергично, стараясь отстоять плот до вашего прибытия; но когда я увидел вновь приближавшуюся толпу индейцев и сообразил, что буду либо убит, либо захвачен в плен, то мысль о возможности спасти женщин, если мне удастся доплыть до вас и сохранить свою свободу, внезапно мелькнула в моем уме. Я раньше слыхал, что дикие никогда тотчас же не убивают женщин; поэтому я поспешил на край плота, бросился в волны и плыл под водой, насколько хватило сил. Когда я опять вынырнул, то слышал, как индейцы возвестили свою победу долгим, торжественным криком. После этого на месте страшной битвы наступила мертвая тишина. Остальное недолго рассказать: я был утомлен битвой, к тому же платье мешало мне плыть, силы мои быстро истощались, и я позвал на помощь.

Увы! Я не слыхал ни одного утешительного звука; приходилось покориться своей судьбе. Но вдруг я заметил какой-то темный предмет, который счел за давно желанную лодку. Надежда на близкую помощь придала мне силы, я крикнул вторично, стараясь удержаться над водой. В то же мгновение я услышал ваш ответ и словно в тумане увидел, что вы, Питер, плывете ко мне. Я совершенно изнемогал, и не подоспей вы в это время, я не мог бы продержаться на воде еще и минуты. Друг мой, — заключил Эдуард дрожащим голосом, схватив грубую руку лазутчика. — Я не знаю, как благодарить вас за свое и ее спасение, — продолжал он, указывая на девушку. — И если я это когда-нибудь забуду, то пусть Господь накажет меня.

— Да, Питер, — сказала Мабель, взяв другую руку честного охотника. — Мы не в состоянии выразить словами нашу благодарность, но я никогда не перестану просить небо, чтобы оно наградило вас, как вы того заслуживаете.

Прошло несколько минут, прежде чем Брасси мог отвечать; сперва он выдернул у них свои руки, отвернулся в сторону как бы для того, чтобы осмотреть окрестности, а на самом деле чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы, а затем уже ответил им с принужденным смехом:

— Я знаю, мисс, вы хорошего обо мне мнения, но если вы станете просить небо о том, чтобы оно дало мне то, чего я заслуживаю, то мне не придется получить награды, потому что я, старый грешник, не заслуживаю ее. Но довольно толковать об этом, — прибавил он. — Лучше расскажите-ка нам, мисс, пока у нас еще есть время, что было с вами во время вашего кратковременного плена, после чего мы обсудим, что можно сделать для спасения наших друзей.

— Вы помните, — начала Мабель, не дожидаясь другого приглашения, — что я оставила плот и возвратилась в блокгауз, где я не думала встретить ни малейшей опасности. Я достигла вершины холма и уже пробиралась через кусты к прогалине, где вы рубили деревья, как вдруг сильная рука удержала меня, крепко схватив за волосы. В ту же минуту вокруг меня зашевелилось несколько темных фигур. Инстинктивно поняла я страшную истину: отряд индейцев пробрался на остров. Чтобы предостеречь вас, я закричала, но дикарь, схвативший меня, зажал мне рот рукой и сказал: «Молчать, не то убью тебя и скальпирую».

Вслед за этим все остальные индейцы с воинственным, отвратительным криком поспешили на берег, и вскоре я услышала звуки выстрелов и ваши крики ужаса. Дрожа от страха, я упала на землю, но мой бесчувственный сторож грубо поднял меня и приказал под страхом смерти следовать за ним. Чтобы еще больше испугать меня, он насмешливо говорил мне ломаным английским языком: «Бледнолицые будут сожжены на костре, а девушка сделается женой индейца, будет варить индейское кушанье, молоть индейскую рожь!» Что было дальше, я не знаю, потому что я почти потеряла сознание; я только чувствовала, как мой бессердечный проводник связал мне ноги, после чего потащил меня на другую сторону острова, а оттуда — к нашей лодке, которая стояла у берега. Меня втолкнули в каюту, вход в которую мой сторож запер тяжелой деревянной щеколдой. Тут я осталась одна, испытывая физические и нравственные мучения. Минуты казались мне целой вечностью; я лежала в томительном ожидании, напряженно прислушиваясь к малейшему звуку, который мог бы известить меня о бегстве или о неудаче индейцев. Вдруг… — ах, нельзя описать, что я чувствовала в ту минуту! — вдруг, поразил меня голос нашего храброго друга. Если бы было в моей власти, то я выразила бы свое счастье громким, радостным криком, но с заткнутым ртом я могла испустить только тихий, неясный звук.

— Каким счастливым, чудным образом спаслась ты, милая Мабель! — вскричал Эдуард. — И видит Бог, — прибавил он с глубоким чувством, — как я за это благодарен вам, Питер!

— Ну, опять за старое, — проворчал лазутчик. — Я, право, не сделал ничего особенного и освободил бы вас гораздо раньше из проклятой тюрьмы, если бы мне не помешала глупая боязнь к привидениям; и думаю, вы в то время сочли меня за сумасшедшего. Оставим, однако, этот разговор и подумаем лучше, что сделать нам для спасения наших пленников.

— Так вы, Питер, надеетесь, что мои родные только захвачены в плен, а не убиты? — спросил озабоченно Эдуард. — В противном случае я буду страшно упрекать себя, что не умер вместе с ними. Но я думал, что поступил лучше, сохраняя свою жизнь для матери и сестры: смерть моя, конечно, не принесла бы им никакой пользы.

— Вы поступили правильно, — заметил лазутчик, — и мы не должны отчаиваться; я уверяю вас, что женщины здоровы и невредимы. Итак, я предлагаю прежде всего разузнать хорошенько все дело, иначе мы просидим до завтра со своими предположениями и сомнениями и все-таки не придем ни к какому результату.

— Но что нужно сделать, чтобы узнать что-нибудь верное?

— Я вижу только одно средство, молодой человек. Мы должны направить лодку ближе к острову, а затем я переплыву туда, — сказал просто лазутчик.

— Нет, нет, Питер! — быстро вскричал Эдуард. — Этого мы не можем допустить; если вам посчастливилось в первом смелом предприятии, то новая попытка может стоить вам жизни.

— Ба! — засмеялся Питер. — Что касается опасности, то еще ни одного из нас, лазутчиков, никогда не смущала мысль об этом. Нет, нет, молодой человек, я не таков, чтобы поддаться этому адскому отродью. Итак, поставим парус и поплывем к острову.

Эдуард не настаивал больше: возможность спасти горячо любимых мать и сестру заставила его согласиться как можно скорее на все доводы лазутчика.

Выслушав несколько советов охотника, они повернули лодку и поплыли к острову, который скоро показался вдали, но пока в неясных очертаниях. Тогда Питер приступил к своему второму смелому предприятию.

Глава восьмая

— Берегите себя, берегите себя хорошенько, Питер, во время вашего опасного предприятия, — сказал Эдуард, с глубоким чувством пожимая руку уходившему честному лазутчику.

— Будьте уверены, что вы не погибнете неоплаканным, если я только переживу вас, — прибавила Мабель.

— Благодарю вас, мисс, ваши слова мне очень приятны, — отвечал Питер Брасси. — А вы, мой милый, берегите хорошенько девушку да и себя также; моих советов не забывайте и старайтесь не попасться в другой раз индейцам: они великие мастера на всякие ловушки, и если опять откроют вас, то вы уже не спасетесь, запомните это хорошенько!

— Я буду настороже, — уверял Эдуард, — но не оставайтесь слишком долго, мой друг, каждая минута вашего отсутствия будет для нас целой вечностью томительного ожидания.

— Я не заставлю вас долго ждать, но если я не возвращусь, тогда вы поймете, что все кончено для старого Питера Брасси, и если вы впоследствии встретитесь с каким-нибудь лазутчиком, то скажите ему, что я оставался верен своим обязанностям до последней минуты. Ну, довольно; Бог да благословит вас, молодой человек, и вас, мисс; старый Питер снова идет на рекогносцировку!

С этими словами лазутчик перепрыгнул через борт и скоро исчез, направляясь к острову. Мы последуем за храбрым охотником и оставим пока Мабель Дункан под защитой ее родственника. Молодые люди большую часть времени, до возвращения лазутчика, провели в самозабвенной молитве о спасении из рук индейцев дорогих для них существ,

Плывя тихо и спокойно, Питер Брасси достиг острова и пристал на том самом месте, где и в первый раз. Осторожно пополз он между кустами к холму, находившемуся среди острова. Время от времени до ушей его долетали крики, свидетельствовавшие ясно, что дикари еще не оставили места своей победы; но он знал также и то, что самый легкий шорох может обратить внимание сторожей и тем самым положить конец всем его надеждам, равно как и жизни. Таким образом, минут через десять он неслышно дополз до кустарника, росшего по краям уже упомянутой прогалины. Здесь он распростерся на земле и, как змея, полз медленно до тех пор, пока голова его не очутилась под кустами и он не убедился, что все его тело скрыто густой листвой, под которой он лежал.

Тогда взоры Питера остановились на костре, разложенном посреди прогалины; над ним висел большой котел, который он тотчас признал принадлежащим Штанфортам. Перед котлом стояла женщина, держа в руке палку, которой она мешала в котле, а другой рукой подкладывала туда муку из лежавшего около нее мешка. Это была, насколько мог рассмотреть лазутчик, боязливая и бледная тетка Эсфирь. Она стояла как раз напротив него, и когда отступила немного от котла так, что яркий свет костра упал ей прямо в лицо, то Питер мог заметить на нем выражение кроткого терпения. Подле нее стоял наш храбрый друг Пелег Вайт, который с тупым выражением, с наполовину высунутым языком и с глупой улыбкой на своем ничего не выражающем лице смотрел в котел и, казалось, не испытывал всей тяжести неволи. Невдалеке, налево от него, сидела мистрис Штанфорт, крепко обняв свою дочь, и обе горько плакали. Немного далее, в тени, лежал Амос Штанфорт, но Питер не мог решить, жив ли он или умер. Пленников окружала кучка полунагих индейцев человек в. пятнадцать, из которых иные сидели, иные стояли или лежали, растянувшись на земле, курили, разговаривали или были погружены в свои размышления; при неровном свете костра они походили на сборище демонов. Все это Питер охватил одним взглядом, а потом опять обратил все внимание на Пелега Вайта, поразившего его своим необычайно странным видом.

«Малый-то, кажется, свихнулся от страха, — подумал наконец Брасси, — и потому пользуется такою свободой. Надо отдать справедливость: единственная хорошая черта у раскрашенных чудовищ, что они никогда не делают вреда ни краснокожему, ни белому, который сам не понимает и не знает, что творит. Да-да, страх сделал его совершенно дураком, и поэтому-то краснокожие дают ему такую свободу. Ну, для бедного мальчика это еще, пожалуй, лучше, — думал он с состраданием, — потому что теперь его не сожгут и не убьют, и если он действительно не в своем уме, то ему нечего бояться».

В это время один из индейцев подошел к огню, заглянул в котел и выразил свое удовольствие глухим ворчаньем; после того, показав на себя и на своих товарищей, он сказал:

— Гм! Хорошо! Женщина варит, женщина же и подаст индейцам!

Дрожащая тетка Эсфирь мгновенно поняла желание своего мучителя, подобрала несколько больших, широких щепок, брошенных ей индейцами, затем вынула пудинг из котла и подала его проголодавшимся индейцам.

Они поспешно выхватили его из ее рук и с жадностью принялись за еду. При той поспешности, с какой была поглощаема приготовленная пища, понятно, что котел был скоро опорожнен. Тогда поднялся с земли высокий, страшный на вид индеец, лицо которого, само по себе отвратительное, было еще испещрено белыми, красными и черными полосами; он схватил за руку тетку Эсфирь и, указывая на котел, проговорил горловым голосом:

— Еще, женщина, еще!

— Боже мой, — вскричала бедная тетка Эсфирь, едва держась на ногах и всплеснув руками. — Никогда, во всю жизнь, я не видела такого страшного аппетита, какой имеют эти чудовища. Если бы кто принес мне воды, — прибавила она, вздыхая. — Я так устала!

— Еще! — повторил дикарь с угрожающим движением. — Женщина, еще! — И он сделал очень понятный знак, схватившись за томагавк, торчавший у него за поясом.

— Сейчас, в одну минуту! — вскричала тетка Эсфирь, дрожа всем телом, и поспешно схватила тяжелый железный котел, чтобы идти за водой к озеру, как вдруг Пелег, стоявший около нее, быстро бросился к ней и с диким, глупым смехом показал знаками, что он хочет идти и наполнить котел водой.

— Бедный юноша! — со вздохом сказала тетка Эсфирь, в своем сострадании забывая все остальное. — Ты ничего не знаешь и не понимаешь, не правда ли? Ты потерял и ту каплю ума, которая была у тебя. Да, — прибавила она, когда Пелег снова указал на котелок, — я желала бы, чтобы ты принес мне котел с водой, потому что для меня он очень тяжел, но я думаю, что этот страшный человек, схватившийся за томагавк, не позволит этого.

Тут Пелег внезапно подпрыгнул и запел по-петушиному; затем вдруг бросился к котлу, выхватил его из рук своей госпожи и прыгнул с ним в кусты, где был Питер; но в мгновение ока он был настигнут несколькими дикарями, которые больше опасались потери котла, нежели побега сумасшедшего Пелега; они привели его назад и вырвали котел из его рук.

Индейцы возвратились опять к огню; Пелег, ворча, постоял несколько секунд, словно недоумевая, в чем дело; затем спокойно опустился на землю, прокатился несколько раз взад и вперед, наконец лег на спину и начал играть пальцами. Теперь он лежал в незначительном расстоянии от Питера, что внушило старому охотнику мысль заговорить с сумасшедшим, хотя эта попытка и была бесполезна при бессознательном состоянии Пелега и могла кончиться очень дурно для нашего лазутчика, но губы его как бы невольно раскрылись и произнесли шепотом: «Белоголовый!»

Слово это, должно быть, долетело до Пелега, потому что он тотчас же перестал играть пальцами, и, казалось, прислушивался.

— Белоголовый, — повторил Брдсси, — знаете ли вы старого Питера?

— Кукареку! Кукареку! — закричал Пелег и начал бить ногами и кататься по земле; потом он несколько раз перекувырнулся и подкатился наконец к кусту, в котором скрывался Питер.

— Питер, это вы? — прошептал Пелег.

— Черт возьми! — выразил лазутчик тихо свое удивление. — Никогда я не видывал, кто бы так хорошо притворялся!

— Я это хорошо знаю и сам, — отвечал Пелег, снова оглашая воздух звонким, безумным смехом, и продолжал шепотом: — Скажите мне, однако, Питер, откуда это вы свалились сюда? Вы уже давно здесь? У вас ли лодка? И не знаете ли вы, что сталось с бедной девушкой — Мабель Дункан?

— Ну, вы молодец! — заметил лазутчик, едва придя в себя от изумления. — И если я скажу что-нибудь дурное про вас, то пусть индейцы снимут с меня скальп! Да, я украл лодку и увел ее: девушка и молодой человек на ней.

— Эдуард Штанфорт убит? — поспешно спросил Пелег.

— Нет, нет, я вытащил его живого из воды, — возразил лазутчик. — Но негодяи все ли здесь налицо? — прибавил он.

— Нет, почти вся шайка рассеялась и охраняет остров со всех сторон. Поэтому для меня загадка, как вы могли проникнуть сюда незамеченным.

— Без труда. Несмотря на их многочисленность, я уверен, мы посмеемся над ними, — утешал лазутчик своего собеседника. — Еще я хотел бы знать одно, — прибавил он. — Тяжело ли ранен старый господин?

— Дядя Амос, хотите сказать?

— Да.

— Я боюсь, что ему очень плохо; я заметил, что лицо его и голова покрыты кровью, а рука висит без движения, и, по словам тетки Эсфирь, она пробита пулей.

— Так, стало быть, он не в состоянии помочь нам?

— Нет, — отвечал Пелег, начав снова Играть своими пальцами.

Через несколько минут он прибавил:

— Послушайте, не говорите больше, многие из индейцев посматривают сюда; им кажется подозрительным, что я так долго лежу здесь.

Пелег снова принялся за свои дурацкие выходки; потом встал и подошел к огню, желая помочь повесить котел над огнем тетке Эсфири; которая в это время возвращалась назад.

В эту минуту на краю прогалины, прямо против лазутчика, зашевелились кусты, и оттуда вышел воин, который остановился посреди поляны. Едва индейцы заметили пришедшего, как все вскочили на ноги и окружили его.

Один из них, по-видимому предводитель шайки, начал говорить с новоприбывшим.

Воин поспешно сообщил ему что-то, несколько раз указывая рукой по направлению к северо-востоку.

Очевидно, известия были очень важны, потому что после коротких переговоров четыре индейца быстро вышли из круга и стали на страже около женщин, в то время как другие схватили оружие и в ту же минуту исчезли в лесу.

Прошло четверть часа. Между тем на берегу готовились важные предприятия, и наши друзья сидели в томительном ожидании чего-то; даже Питер — мы не можем скрыть это — чувствовал себя не совсем-то ловко в своем опасном положении, становившемся все хуже; но все-таки он твердо решился оставаться до последней крайности на своем посту лазутчика.

Вдруг он услышал крик на воде, ответом на который был другой, раздавшийся «а берегу, и затем последовал ряд криков и восклицаний, которые слышались то ближе, то дальше. Потом мгновенно наступила тишина, продолжавшаяся минут с десять. По прошествии этого времени послышались громкие голоса, и говорившие приближались все ближе и ближе. Минуты две спустя возвратились индейцы, исчезнувшие так поспешно. Когда они стали в круг, то Питер заметил между ними несколько новых лиц. Их было трое: двое из них носили форму английских офицеров; а третий был важный индейский вождь.

Мы сообщим нашему читателю имена этих трех лиц, а также и причину их прибытия. Каждый из них занимает место в истории того времени. На двоих из них лежит постыдное клеймо, третий же, храбрейший воин из всего племени Дикарей, заслужил себе бессмертную славу.

Старший мужчина, с белыми волосами, мрачным видом и неопрятно одетый, был хладнокровный англо-индейский агент, полковник Эллиот, оставивший по себе дурную память; его молодой спутник и начальник, как можно было видеть по золотым нашивкам на мундире, был столь же достойный презрения генерал Проктер, про которого ходила молва, что он назначал своим краснокожим союзникам определенную сумму на каждый скальп американца, и, наконец, третий, который в противоположность обоим белым, отличался благородными чувствами, был не кто иной, как знаменитый индейский предводитель Текумзе — верховный вождь союзных индейских племен, числившийся бригадным генералом на британской службе. Причина их прибытия была следующая: индейский лазутчик заметил британскую яхту, плывшую от форта Детруа к американскому берегу; людям, находившимся на яхте, были нужны некоторые сведения, необходимые для выполнения плана кампании; на ней же находились и названные офицеры со свитой, а также небольшое число индейцев; лазутчик тотчас сообщил о своем открытии находившимся на холме индейцам, которые отрядили челнок, чтобы узнать, кто были новоприбывшие. Когда стало известно, что приближаются союзники, то оставшиеся на берегу были извещены об этом громкими криками. После этого прибывшие обменялись известиями; они подъехали к берегу в лодке, которая теперь дожидалась, чтобы отвезти их обратно.

Индейцы, оказав своим высоким гостям всевозможные почести, возвратились на свои места, где они стояли полукругом в глубоком молчании, в то время как Проктер и Эллиот подошли к пленным и начали их расспрашивать: кто они, откуда они пришли и т. п. На все эти вопросы тетка Эсфирь отвечала со смешанным чувством страха и радости; она просила у них, как у белых, имеющих притом звание и влияние, освободить ее и ее друзей из рук кровожадных дикарей или задержать их как военнопленных.

— Хорошо, моя милая, хорошо! — отвечал полковник Эллиот с двусмысленным смехом. — Господин генерал посмотрит, что можно сделать для вас.

Оба офицера по знаку генерала отошли в сторону и совещались в продолжении нескольких минут недалеко от убежища Питера, так что тот мог все слышать; Текумзе стоял один, скрестив руки, серьезно и с достоинством озираясь кругом.

— Итак, вы говорите, — сказал Проктер в ответ на некоторые замечания Эллиота, — что эти индейцы были выше Мауме и что они сообщают, что дорога к форту Дефианс свободна?

— Это донесение предводителя этой шайки, генерал.

— Ну, так возьмем с собой весь отряд, за исключением нескольких человек, которые останутся при пленных, и отправимся к устью Мауме, где вы и Текумзе примете командование над войсками, и оттуда мы можем пройти вдоль по реке. Если вы нападете на этого столь же храброго, как и хитрого, генерала Вингестера прежде, чем он получит подкрепление, то вы будете в состоянии легко победить его, и так как форт Дефианс будет в наших руках, то нам останется только захватить Детроуат и Вайне, чтобы завладеть всем северо-востоком. Пойдемте и отплывем тотчас же, потому что здесь мы только теряем время. Еще одно слово! — прибавил Проктер, когда Эллиот хотел уже удалиться. — Не лучше ли нам освободить этих пленных и захватить с собой всех индейцев?

— Ни в коем случае, — отвечал жестокий Эллиот. — И не думайте о чем-либо подобном. Вы можете только одним способом возвратить им свободу, не обидев индейцев, а именно — выкупить их. Но так как многие из дикарей убиты этими белыми, то индейцы только для того и щадили так долго своих пленников, чтобы впоследствии выместить на них свою потерю; судите сами, что требования наших господ союзников будут очень велики и дело это может стоить для вас порядочной суммы.

— Которой, конечно, у меня нет, — отвечал, холодно смеясь, Проктер. — Лучше оставим все это и поспешим в путь, — прибавил он. — Сколько индейцев, думаете вы, оставить при пленных?

— Трех будет достаточно, так сказал мне вождь отряда, — отвечал полковник, переговорив предварительно с предводителем шайки.

— Очень хорошо! — отвечал Проктер. — Итак, скажите ему, чтобы он отдал необходимые приказания и поспешил бы с своим отрядом на мой корабль, потому что мы не можем терять времени, в особенности получив такие важные известия!

Можно себе представить радость слушавшего лазутчика, когда он узнал, что только трое из его врагов остаются при пленных; он мысленно видел их уже свободными и спасенными.

«Только три дьявольских отродья останутся здесь», — подумал он с злой радостью. — Если они не будут побеждены до солнечного восхода, то я поклянусь, что в моих жилах не течет ни капли кентуккийской крови!»

Текумзе подошел к индейцам и сказал им несколько слов на своем родном языке, после чего он удалился вместе с Проктером и Эллиотом. Тетка Эсфирь провожала их жалобными просьбами, но не добилась никакого ответа, кроме разве того, что один индеец зажал ей рот.

Вскоре после ухода знатных гостей индейцы забегали взад и вперед и, казалось, делали приготовления к скорому отъезду; потом все исчезли, и только трое из них остались около пленных. Прежде всего они связали ремнями руки женщинам; затем принудили Амоса Штанфорта встать и привязали его тоже к женщинам, дабы никто из них не мог убежать. От последней предосторожности не был избавлен и Пелег. Боясь, чтобы он, по своей глупости, не вздумал кричать, индейцы заткнули ему рот, несмотря на его сопротивление. Так как сторожа не связали ноги пленников, то это убедило лазутчика, что они со своей живой добычей намеревались тоже покинуть остров. Это было решено на последнем совещании диких с товарищами, которые оставили им два челнока, чтобы достичь канадского берега.

Последнее было сделано со стороны диких, потому что они боялись знаменитого лазутчика, Питера-Дьявола, которого не поймали, и, предполагая, что он находится еще невдалеке от острова, считали его способным помериться силами с тремя из них оставшимися на берегу.

— Идите, — сказал один из дикарей пленникам, которые из боязни сурового обращения молча последовали за ним.

Тот индеец, который говорил, пошел вперед, направляясь к северу от холма; пленники следовали за ним, один за другим, а двое остальных индейцев с оружием в руках составляли арьергард.

— Ну, теперь дело идет о жизни и смерти, — проворчал лазутчик, оставляя поспешно, но осторожно свое убежище и спускаясь к востоку с холма в надежде, что ему удастся прежде индейцев достичь челноков, оставленных для их отплытия.

«Если бы пресмыкающиеся трусы заснули только на острове, как я этого ожидал… — думал он и, зная, что за ним никто не наблюдает, с быстротой оленя сбежал с холма и затем поспешил по тому же направлению, по которому шли его враги. — Да, если бы они заснули, то мне предстояла бы очень легкая работа, или же если бы они по крайней мере остались на острове лишь до утра, чтобы у меня было время позвать на помощь молодого человека, то все было бы хорошо, но дело теперь идет так, что я принужден действовать один. Биться теперь будет моим лозунгом, и если им удастся уйти живыми с пленными, то они унесут с собой и скальп Питера, это верно!»

Несмотря на обход, сделанный старым лазутчиком, чтобы избежать своих врагов, он все-таки раньше их достиг северной оконечности острова и тотчас же заметил два челнока, которые лежали высоко на берегу, дабы волны не унесли их. Но едва сделал он это открытие, как услышал шум шагов его противников и шедших с ними пленников. Быстро отскочил он в сторону, в густой кустарник, приготовил нож и томагавк и в ту же минуту увидел индейцев, остановившихся на песчаной береговой полосе. Индейцы шли очень скоро, потому что в душе они ощущали сильный страх. Как только все остановились, один из дикарей разрезал веревку, связывавшую мистера Штанфорта с другими пленниками. Двое других дикарей бросились на него и повалили на землю. Несчастный упал на свою раненую руку, испустив страшный крик и от боли потеряв сознание; женщины же вскрикнули от ужаса, сочувствия и негодования.

Тогда с демонской жестокостью дикари ударили женщин, чтобы научить их владеть своими чувствами; двое индейцев без малейшего сострадания принялись связывать ноги и без того бесчувственного Штанфорта, в то время как третий напрягал все силы, чтобы столкнуть в воду челноки Индейцы связали ноги мистеру Штанфорту, нагнулись и положили около себя свои мушкеты.

Питер, кровь которого кипела от гнева и желания мести за только что совершенный поступок, не мог улучить более благоприятной минуты для нападения; с диким криком выскочил он и, прежде чем пораженные дикари успели подняться, одного ударил по голове томагавком, а другому всадил нож в спину.

Затем схватил один из мушкетов, лежавших на земле, прицелился в третьего, и не успел тот опомниться, как он всадил ему весь заряд в грудь. Все это было делом одной минуты.

— Ура! Красные черти! — кричал лазутчик. — Подождите, вы еще узнаете Питера-Дьявола!

Но теперь ему некогда было изливать свой гнев; хотя индеец, в которого он выстрелил и упал на землю мертвым, но с другим дело обошлось не так легко.

Получивший удар по голове хотя и был ранен, но не потерял сознания, а другой также был еще в состоянии держать оружие. Между тем как первый бросился на лазутчика и ударил его так, что тот пошатнулся, другой схватил мушкет и выстрелил прямо в грудь Питера. Но, к счастью, ружье дало осечку; прежде чем он успел снова взвести курок, Питер и первый индеец катались по земле в смертельной борьбе; тогда он приготовился нанести удар охотнику, как только это будет возможно сделать, не поранив товарища.

В то время как женщины громко кричали от страха и ужаса, Пелегу, которого индейцы, принимая за безумного, связали не слишком крепко, удалось освободиться от своих уз. Когда он заметил, что раненный Питером индеец обернулся к нему спиной, он быстро прыгнул ему под ноги и ударил по ним так сильно, что тот потерял равновесие и покатился по земле. Пока индеец, ослабленный сильным кровотечением из своей раны, силился приподняться, Пелег поспешно схватил мушкет убитого индейца, приставил его к голове лежавшего, и вслед за выстрелом индеец покатился мертвым.

Это был решительный момент битвы, даровавший нашим друзьям полную победу; вслед за тем Питер приподнялся, весь окровавленный, но живой, а индеец, с которым он дрался, лежал мертвый.

— Ура! — прогремел лазутчик. — Белоголовый, это вы сделали, не правда ли? Ах, да, — прибавил он, когда Пелег указал на свой заткнутый рот, и поспешил вытащить затычку изо рта юноши.

— Ну, теперь, кажется, все обстоит благополучно, Питер? — спросил Пелег, получив возможность говорить. Благоразумная речь юноши удивила женщин едва ли не более самого их спасения и полнейшего освобождения от дикарей.

Охотник крепко пожал руку юноше, который после этого дела с дикими и в наших глазах сделался героем, и сказал ему:

— Да вы в самом деле молодец, Белоголовый, я говорил это раньше и всегда буду говорить то же; если я когда-нибудь услышу, что о вас отзовутся иначе, то я заставлю переменить о вас мнение. Это я вам обещаю.

Когда утихла первая радость от неожиданного освобождения, наши друзья обратили все свое внимание на бедного Амоса Штанфорта, который теперь пришел в себя и только что узнал о своем чудесном спасении. Так как он был еще очень слаб, то они заботливо положили его на дно челнока; вслед за тем и другие немедленно разместились в обеих лодках и отчалили от берега, где каждая лишняя минута могла подвергнуть их новой опасности.

Мать и сестра Эдуарда едва верили, что они вновь свободны и что опять увидят уже оплаканного брата и сына, а также и дорогую Мабель.

Четверть часа спустя с невыразимой радостью заметили наши беглецы лодку, которая стояла почти на том же самом месте, где оставил ее Питер, который возвестил о счастливом возвращении громким «Ура!».

— Это вы, Питер? — спросил Эдуард дрожащим голосом.

— Да, да, мой милый, это я и со мной два челнока. — Потом он обратился к своим спутникам и сказал им шепотом: — Сидите тише, спрячьтесь, не говорите ничего, мы подшутим над ними.

Через несколько минут оба челнока встали около лодки. Эдуард и Мабель смотрели, перевесившись через борт, и вдруг вскричали в один голос:

— Великий Боже! Кто это с вами?

— Мой дорогой сын, — прозвучал голос матери, которая не могла более сдерживаться.

— Дорогой брат! — вскричала Карри.

— Боже мой! — вторил Эдуард вне себя от радости. — Возможно ли это! Могу ли я верить своим глазам! Мои дорогие мать и сестра, тетя, дядя, Пелег. Все, все, все! О, какое чудесное спасение!

Действительно, казалось чудом, что все спаслись. Никакое перо, никакой язык не в состоянии был бы описать всеобщую радость, которая последовала за встречей. Поэтому мы предоставим фантазии читателя верно изобразить себе все счастье свидевшихся родственников.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Наш рассказ кончен, и нам остается добавить лишь несколько слов.

Через час, прошедший у наших путешественников в рассказах о своих приключениях, был поставлен парус, и лодка снова приблизилась к острову. Питер отправился туда в одном из челноков, чтобы захватить остатки провизии и некоторые оставленные вещи.

— Ну, — начал он, возвратившись и говоря со свойственным ему особым складом речи. — Всех вас я провел благополучно, исключая убитого и старого господина, который тяжело ранен, и если вы высадите меня на американский берег, то я поспешу в форт Дефиан, чтобы уведомить генерала Винчестера о том, что задумали британцы вместе со своими краснокожими союзниками. Вы должны знать, что я слышал разговор обоих офицеров и желал бы сообщить то, что слышал, генералу.

Дело, которое нужно было исполнить Питеру, было слишком важно: оно касалось отечества, и было более чем странно задерживать лазутчика дальше. Вследствие этого лодка пристала к американскому берегу через три часа после восхода солнца; так Питер простился со своими друзьями, которые со слезами на глазах расстались с ним, тысячу раз повторяя ему свою беспредельную благодарность.

Эдуард направил лодку в Кисвеланду, и так как ветер был попутный, то они достигли его на следующий день. Мистер Штанфорт, сломанная рука которого нестерпимо болела, был предоставлен попечениям опытного хирурга, вылечившего вскоре его раны. После своего выздоровления, на которое потребовалось несколько недель, он возвратился на родину, так как война уже кончилась, к себе на берег Мауме вместе с женщинами, не покидавшими его во время болезни. До возвращения Эдуарда Амос Штанфорт стал заниматься хозяйством своего умершего брата, между тем Эдуард вернулся победителем с войны, в которой он принимал участие в качестве добровольца. Вскоре после того он женился на Мабели Дункан и прожил с ней счастливо много лет, а сестра его Карри вышла замуж за одного храброго кентуккийца, за которым и последовала на родину. Пелег Вайт не предложил своих услуг отечеству после своей победы на острове, где он выказал себя таким героем. Впоследствии он уехал далее на запад, и с этих пор его судьба малоизвестна. Питер Б расой достиг форта Дефианс и успел вовремя предупредить генерала о приближении врагов, вследствие чего были приняты нужные предосторожности. Враг действительно вскоре нагрянул, но не знаю, по какой причине снова возвратился в Канаду, не сделав нападения. Питер во время войны отличался отважными подвигами. Его позднейшая история малоизвестна.