Эрнст Теодор Амадей Гофман
      Принцесса Бландина
      Романтическое представление в трех действиях
      Перевод М.Л.Рудницкого
      В первый том Собрания сочинений Э.-Т.-А.Гофмана (1776-1822) входят "Фантазии в манере Калло" (1814-1819), сделавшие его знаменитым, пьеса "Принцесса Бландина" (1814) и "Необыкновенные страдания директора театра" (1818).
      {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
      Действие первое
      КАРТИНА ПЕРВАЯ
      Прихожая в покоях принцессы Бландины. Семпитернус и
      Адолар входят с разных сторон. Адолар удивляется.
      Семпитернус удивляется не меньше. Отпрянув, каждый
      уходит туда, откуда пришел. Пауза. Адолар выходит снова
      и изумляется пуще прежнего. Семпитернус, выйдя снова,
      также впадает в крайнее изумление. Выразительное
      молчание, сопутствующее взаимной оторопи.
      Адолар. Верить ли мне своим глазам? Иль то игра возбужденной фантазии? Обман зрения? Морок? О боги!
      Семпитернус. Гром и молния! Ужели я столь фантастически поглупел? Впору и впрямь поверить в черта и впасть в темные предрассудки, от которых я было совсем избавился при моем-то высокоученом образовании!
      Адолар. Нет, быть не может! Этот голос, мои чувства, которые этот голос воспринимают! Семпитернус!
      Семпитернус. Адолар!
      Адолар. Ты ли это!
      Оба (с громким криком). О, блаженный миг свиданья!
      Они бросаются друг другу в объятья, потом, наконец,
      отпускают друг друга и от умиления плачут навзрыд.
      Семпитернус (всхлипывая). Это слишком трогательно!
      Адолар (также всхлипывая что есть мочи). Меня... всего... трясет... и сердце... готово... разорваться... в груди... Уа-уа-уа!
      Семпитернус. Уа-уа-уа!
      Адолар (с внезапной деловитостью, напыщенным тоном). Впрочем, самое время вернуться к некоторому благоразумию; негоже кидаться в сантименты с головой, как в омут, начисто позабыв, к чему обязывает тебя твое положение и сословие, с которым ты, слава богу, пуд соли съел. Должен вам откровенно признаться, дражайший монсеньор, довольно-таки странно видеть, как вы здесь ломитесь в покои принцессы, в то время как все полагают, будто вы в дальних краях радеете о благе отечества. Так что лучше бы вам последовать моему совету, немедленно уйти черным ходом и больше не показываться.
      Семпитернус (тоже весьма деловито и напыщенным тоном). Почтенный господин камергер - ибо, сколько я могу судить по золотому плетенью пуговиц, коими украшена несравненная задняя часть вашего шлафрока, вы теперь произведены в камергеры, - так вот, почтенный камергер, вас-то, вас вообще давно бы уже не должно быть в живых. Еще два месяца назад не вы ли намеревались броситься в воду, не вы ли, обезумев от неистовой любви к принцессе, побежали к реке, вопя страшным голосом: "Adieu pour jamais, princesse barbare!"* - но на самом краю обрыва, узрев в воде какую-то жуть, а именно вашу собственную дражайшую особу, вдруг повернули обратно! Но человек чести держит слово. Так что вы вообще не вправе претендовать на место среди живущих; всякий встречный, завидя вас, с неудовольствием спрашивает: "Как, вы все еще живы?" А посему, милейший, вам одна дорога - с головой в омут, и чем скорей, тем лучше, - советую вам как друг и доброжелатель.
      ______________
      * Прощай навсегда, жестокосердная принцесса! (фр.)
      Адолар (доверительно, приближаясь к Семпитернусу). А не правда ли, братец, пунш вчера вечером был премерзкий?
      Семпитернус. Чудовищный!
      Адолар. Семпитернус! Боже правый! Семпитернус!
      Семпитернус. Что с тобой, братец? Что это ты так напугался, вон даже побледнел.
      Адолар. Тише, тише! (Шепотом Семпитернусу.) Мы с тобой болтаем о вчерашнем пунше и выдаем себя самым позорным образом! Разве не разыгрывали мы только что превосходную сцену трогательного дружеского свидания после долгой разлуки? Для чего вообще мы вышли на сцену? Не для того же, чтобы порассуждать о плохом пунше и тем самым все вконец провалить? Для чего мы сюда вышли, я спрашиваю?
      Семпитернус. Ты прав, дорогой Адолар, мы вступили на путь, чуть было не сбивший нас с пути истинного, вернее, мы уже свернули с проторенной колеи и пошли ковылять наобум по буеракам и оврагам, где любой невежда может помыкать нами как хочет и сдернуть с голов наших шляпы, выставив нас, плешивых, как пророка Илию{339}, всем на посмеяние, и никакие медведи за нас не вступятся, тем паче что и сами они, то бишь медведи, живут теперь "по природе" и расхаживают с непокрытой головой, даже не прихватив для приличия цилиндр под мышку.
      Адолар. Да, милейший Семпитернус, а посему вверим себя провидению, возносящему нас в высшие сферы, где места нет препакостному пуншу, что, крепость накопив в дрянной сивухе, дурманом отравляет плоть и дух. Я чувствую в себе дивное воодушевление, дабы продолжить свою роль. Итак! О! О! О! Семпитернус! О!
      Опять кровоточит на сердце рана,
      Что, не успев зажить, поражена
      Любимых глаз стрелою огненосной!
      И снова...
      Семпитернус. Тише, Адолар, тише. Мне тут кое-какие мысли пришли в голову, так сказать, от усердных размышлений, а ты сам знаешь, стоит только начать размышлять, мысли на ум так и лезут, этакие камни преткновения, что растут из-под земли, словно грибы после дождя. Итак, скажите-ка мне для начала, почтенный монсеньор, - для чего мы здесь?
      Адолар. Бог мой, для чего же еще, как не для того, чтобы подготовить почву для представляемой пьесы; в наши уста вложена так называемая экспозиция. С помощью хитроумных намеков нам следует сразу ввести зрителя medias in res*, растолковать ему, что мы оба - придворные принцессы Бландины, которая наряду с необычайной, умопомрачительной красотой наделена неодолимым отвращением к мужескому полу, поскольку имеет некоторую блажь полагать себя существом высшего, небесного происхождения и мнит, что сердце ее наглухо закрыто для любого жителя Земли, предаваясь вздорным мечтам о родственных узах с небожителями и ожидая - ни больше ни меньше, - что некий Ариэль{339} полюбит ее земной любовью, пожертвует ради нее своим бессмертием и, окончательно и бесповоротно приняв образ распрекрасного юноши, начнет страстно ее домогаться. Нам, затем, надлежит горько сетовать на это ее фатальное безумие, уже повергшее страну в нищету и разруху, ибо что пригожие, бледно-лилейные царевичи с пурпурно-румяными щечками, что жуткого вида мавританские короли, чистые Фьерабрасы{340}, высокомерно и с издевкой отвергнутые принцессой, теперь наслали сюда сотни тысяч своих сватов, которые, оголив сабли и зарядив пищали, разносят пламя любви незадачливых женихов по городам и весям, весьма умело слагая из скорбных воплей населения траурные кантаты, долженствующие долететь до слуха Бландины и поведать ей всю боль поруганной и оскорбленной ею любви. Я, к примеру, со своей стороны, должен рассказать тебе, любезный Семпитернус, сколь плачевно завершилась моя посольская миссия к королю мавров Килиану и подношение ему изящной шкатулки, врученной мне для этой цели принцессой, ибо его негритянское величество не побрезговало по такому случаю собственноручно меня наказать своей царственной - и весьма тяжкой - дланью, избрав для этого способ, живо, хотя и небезболезненно, напомнивший мне о золотых днях моего безмятежного детства, а затем выбросить в окно, вследствие чего я неминуемо сломал бы себе шею, если бы не проезжавшая, по счастью, внизу подвода, груженная тюками с пряжей, куда я и плюхнулся - мягко и вполне благополучно. Кроме того, впадая в ужас и отчаяние, я должен поведать, как Килиан, не помня себя от ярости, схватил охотничий нож и арапник, которым он погоняет свою стотысячную армию мавров, и уже встал лагерем под стенами нашей столицы. Все это, дорогой Семпитернус, я и должен тебе сейчас сообщить, равно как и ты, со своей стороны, имеешь что сказать о принцессе, дабы зритель сразу знал, чего от нее ждать касательно роста, осанки, цвета волос и тому подобных примет ее наружности.
      ______________
      * В суть дела (лат.).
      Семпитернус. Все так, милейший, именно для того мы тут и стоим, но склонны ли мы подчиниться тому, чего от нас требуют, - вот в чем вопрос! А посему, скажите для начала, любезный монсеньор, испытываете ли вы некоторое почтение к самому себе?
      Адолар. О господи! Да конечно же, я отношусь к себе с несказанным почтением, ибо, откровенно признаться, дражайший коллега, честь и хвала всем вашим несравненным совершенствам, обаянию ваших талантов, однако же ни один человек на свете не нравится мне столь же безоговорочно, как я сам себе нравлюсь!
      Семпитернус. Вот видите, уважаемый, каждый сам куда лучше других знает, чего он стоит. Но ближе к делу! Никто не усомнится, что мы оба весьма достойные мужи, однако нам, именно нам поручили весьма второстепенное дело, которое обыкновенно во всяком хорошем спектакле легко и просто улаживается кем? - слугами, челядью! Эти людишки со свойственным им проворством обычно одним движением пальца умеют обозначить любой характер, больше того выбалтывая нам сокровеннейшие семейные тайны господ, которым они служат, они вместе с поучительным рассказом о хитросплетениях пьесы дают нам еще одно практическое поучение - не слишком-то доверяться прислуге в жизни, соединяя тем самым приятное с полезным. Сами видите, мой верный Адолар, в подобных обстоятельствах нам с вами ничуть не поможет, что в списке действующих лиц этой комедии я значусь гофмаршалом, а вы - посланником при дворе Килиана; ибо мало того, что вам и так - в качестве избитого и плюхнувшегося в тюки с пряжей посланника - выпала не бог весть какая роль, но теперь, поручив нам заведомо низкое ремесло - развлекать зрителя экспозицией пьесы, - нас низвели до пошлых подручных драматурга. Разве есть у нас виды на хоть сколько-нибудь глубокий характер? На блистательный монолог, в конце которого ладоши зрителя принимаются хлопать сами?
      Адолар. Вы правы, дорогой Семпитернус! Впрочем, что касается моих видов на дальнейшее существование в пьесе, то вы ведь, любезнейший, не откажетесь признать, что я числюсь в ней среди несчастливых воздыхателей Бландины и уже благодаря одному этому стою много выше вас, друг мой. На мою долю, несомненно, выпадет немало пафоса, и я надеюсь в некотором смысле произвести фурор.
      Семпитернус (с улыбкой кладя Адолару руку на плечо). Мой милый, добрый, тщеславный друг! Какой пыл, какие надежды! Ужели мне нужно вам объяснять, что вся эта пьеса - донельзя жалкая поделка? Унылое подражательство - только и всего. Принцесса Бландина - чуть-чуть переделанная Турандот, король мавров Килиан - второй Фьерабрас. Короче, вовсе не обязательно быть семи пядей во лбу, много читать и вообще изрядно продвинуться в своем образовании, чтобы с первого взгляда распознать все литературные образцы, что стояли у автора перед глазами. И вообще я стал замечать, что меня, человека всесторонне образованного, уже ничто в мире не способно удивить и привлечь новизной.
      Адолар. Ну совершенно и мой случай, невзирая на то, что творение поэта, оказавшееся теперь у нас под руками, дабы как следует его размять и переработать, вызывает у меня куда больше доверия, ибо, честно говоря, я считаю, что моя роль совсем недурна, особенно если я за нее возьмусь, если сумею своим мастерством воплотить этот характер...
      Семпитернус. Напрасный труд, тщетные усилия! Ужели вы полагаете, что это поможет? А самое скверное - автор все равно будет утверждать, что он, и только он, истинный создатель, Deus* сего творения, тогда как все посторонние усилия и вмешательства ни черта не стоят.
      ______________
      * Бог (лат.)
      Суфлер. Нет, дело совсем скверно, ни слова из того, что они там несут, нет в книге - надо бежать к директору.
      Он исчезает, и окошечко его захлопывается.
      Адолар. Так уж устроен мир - одна черная неблагодарность, авторам ведь и невдомек, что они существуют на свете только ради нас, актеров. В таком случае, дорогой коллега, не лучше ли с самого начала эту пьесу прикончить для ее же блага? Короче - долой экспозицию!
      Семпитернус.
      Дай руку мне. Рукопожатьем честным
      Немецким мы скрепим наш уговор.
      Забудем вздор безумного поэта,
      Долой зубрежку сих бездарных ямбов,
      Что рождены фантазией глупца!
      Прочь экспозицию!
      Адолар.
      Клянусь! Клянусь!
      Да будет смерть отныне всяким ритмам,
      Что путами связали наш язык!
      Семпитернус. Сдается мне, ты тоже шпаришь ямбом?
      Адолар. Не ты ли, братец, задал этот тон?
      Семпитернус. О боги, видно, демон нас попутал!
      Голос директора (из-за сцены). Черт возьми, что там происходит? Они же несут бог весть что! Где экспозиция? У нас там, по-моему, еще гром и молния должны быть? Господин режиссер, где вы? Уймите вы этих бесноватых, пусть говорят по тексту!
      Семпитернус и Адолар. Не желаем по тексту, хватит с нас текстов! Мы еще в школе, заучивая тексты Корнелия Непота и Цицерона, получили достаточно подзатыльников, теперь же, став достойными мужами, тексты видеть не можем, а раз мы не можем видеть текст экспозиции, значит, ни о какой экспозиции речи быть не может.
      Режиссер (из-за сцены). По пять талеров с каждого в штрафную кассу.
      Семпитернус.
      О, слово роковое! О, тиранство!
      Вот горькая расплата за грехи
      Служенья рабского фиглярской музе!
      Бываем ли на сцене мы собой?
      Да никогда! По прихоти поэта.
      Что у себя в каморке пишет бредни,
      Мы то князья, то нищий сброд и шваль,
      То утопаем в роскоши фальшивой,
      То кутаемся в грязные лохмотья,
      Страша людей аляповатым гримом
      И опасаясь в зеркало взглянуть,
      Где, вопреки святым законам правды,
      Отражены совсем не мы, а рожи
      Похлестче всяких святочных чертей!
      Но в миг, когда своим исконным правом
      Хотя бы раз собой побыть на сцене
      Мы вздумали воспользоваться, - грубо
      Бряцая цепью нашей несвободы,
      Одернула нас рыком преисподни
      Та сила, что директором зовется.
      Голос директора. Милейший! Вы выпадаете из роли!
      Семпитернус. О нет, тиран! Я из нее вознесся!
      Адолар.
      Идет директор! Вижу нос багровый,
      Он близится походкою медвежьей,
      Сверкают гневом стекла окуляров!
      Спасайся, брат! От этого зверюги,
      Что к нам приставил дьявол режиссер,
      Нас выручат лишь ноги да аванс,
      Отспоренный у выжиги кассира.
      Оба в панике убегают со сцены
      Режиссер (из-за сцены). Ну вот, сбежали. Экспозицию считай что загробили, теперь пьеса провалится с треском. Жаль только беднягу автора.
      Голос директора (нечеловеческим рыком). Господин машинист! Черт подери, да звоните же!
      Машинист звонит, и сцена преображается
      КАРТИНА ВТОРАЯ
      Огромный зал приемов с роскошным троном в глубине. Под
      звуки торжественного марша входят лейб-гвардейцы под
      предводительством Бригеллы, затем появляется Тарталья с
      жезлом обер-церемониймейстера, за ним следуют пажи,
      фрейлины и придворные; входит принцесса Бландина в
      сопровождении свиты министров и придворных. Второй взвод
      лейб-гвардии замыкает шествие Принцесса Бландина
      поднимается на трон.
      Бландина.
      Ну, а теперь посланника впустите,
      Что прислан мавританским королем,
      Невеждою, чьи грубость и гордыня
      Под стать его желаньям нечестивым.
      А уж потом замкнутся навсегда
      Ушей и крепостей моих врата,
      Слова и ядра от брони отскочат,
      Сразив того, кто нас унизить хочет!
      Панталоне. Ваше дражайшее высочество! Несравненная принцесса! Золотце мое! Дозвольте старику, что вас на этих вот руках носил, что каждый год вдвое больше тратился на любимые ваши конфеты и прочие лакомства, особливо же на миндальные пирожные, супротив того жалованья, которое ваш покойный батюшка, царство ему небесное, положил мне из королевской казны, - дозвольте старику слово сказать. Видите ли, золотце мое, ангел мой ненаглядный, все, что вы говорите о несокрушимой броне нашего царства, - все это верно, но только, так сказать, в фигуральном смысле, как красивое сравнение, не более, в действительности же, in natura*, хочу я сказать, нам тут кое-какой малости недостает. Вот я и спрашиваю - может, нам стоит с куда большей пользой разместить ворота не в крепостной стене, а еще где-нибудь, в чистом поле, вроде как почетные врата, и пусть себе все эти князья да царственные особы вокруг них бьются и в них протискиваются. Что же до Великой китайской стены вокруг нашего государства, то что-то ее не видно, и даже на приграничный наш форт надежда слабая, ибо негодные уличные мальчишки давно уже заплевали вишневыми косточками крепостные валы, а заодно и бойницы, из трех пушек четыре приведены в негодность, - то есть, я хотел сказать, наоборот, - а скудный запас чугунных метательных снарядов самым позорным образом растаскан жуликоватым отребьем и перепродан литейщикам, которые пустили его на утюги, так что теперь - вот оно, варварское извращение цивилизации! - самая грозная мортира вместо того, чтобы сеять вокруг себя кровь, смерть и разрушение, способна своею огневой мощью подавить не врага, а разве что свежевыстиранные передники да видавшие виды сорочки. Учитывая подобные обстоятельства, ваше светлейшее высочество, замкнуть что-либо перед супостатом Килианом никак не возможно, и ни от какой брони ничто не отскочит и никого, к сожалению, не сразит. И коли он вступит в страну, супротив его напора у нас нет запора, ибо я спрашиваю - пригодна ли для отпора пушка, из которой нельзя стрелять? Далее, из метательных орудий не представляется возможным метать, поскольку метать нечем, а как вообще обстоят дела с нашей армией со времен миролюбивого правления вашего блаженной памяти батюшки, лучше меня знает Бригелла, что возглавляет ударные части нашего - во всех смыслах изрядно отощавшего - войска. Уж не думаете ли вы, несравненная, что этот невежа, этот неотесанный варвар, этот Килиан подобно безобидным гражданам нашей славной Омбромброзии способен убояться вида гренадерских шапок, которые ваш папочка скорее в качестве красноречивых символов, в качестве partes pro toto**, распорядился приколотить под каждой вывеской и лишь изредка, да и то по особо торжественным дням, под некоторыми шапками велел ставить лейб-гвардейцев? Короче! Принцесса, ангел мой! Участь страны будет ужасной, если вы сейчас со свойственной вам гордой надменностью отошлете посланника Килиана восвояси ни с чем. Так что я советую, если возможно, продержать посланника еще несколько дней во дворце без аудиенции; со своей стороны обязуюсь во благо государства каждое утро потчевать его королевской горькой водкой и пряниками. Больше того! Во имя торжества гуманности я готов каждый день уже с утра совместно с ним напиваться - полагаю, для этой цели вызовется еще не один доброволец, жаждущий благородного самопожертвования ради отчизны и свободы! Тем временем Бригелла обязан позаботиться о поправке ударных частей нашей армии, а именно: завербовать новых рекрутов и обучить их глубочайшим стратегическим премудростям - напра-во! нале-во! ать-два, ать-два! - повороты, контрамарши, а главное - попятное отступательное маневрирование! Он может, впрочем, разрабатывать и наступательную стратегию, а именно: вымазав лицо сажей, до тех пор лупцевать наше славное воинство, покуда оно не преисполнится надлежащей ненависти к мавританскому королю и, как следует битое, с тем большим рвением пойдет бить врага. Вот тогда мы сможем гордо давать мавританскому королю капризные ответы, как делали это прежде, когда у нас еще было войско и приличных размеров страна, чтобы на ней это войско расставить, покуда проклятые женихи все по частям не разграбили, а теперь вот король Килиан намерен воздать нам по заслугам, добрав последнее. Так что, принцесса, драгоценная, дитятко мое золотое, - не принимайте сейчас посланника!
      ______________
      * В естественном состоянии, как есть (лат.).
      ** Части вместо целого (лат.).
      Бландина. Сказала ведь: посланника впустите!
      Тарталья (обращаясь к Панталоне). Министр! Скажи! Что делать мне?
      Панталоне.
      Повеситься,
      Покуда черный мавр тебя не вздернул!
      Тарталья. Как? Мне - уйти из жизни? Прямо сейчас, так скоро, так бесславно? Без пышных церемоний похоронных? Нет, дудки! Лучше я исполню свой долг, как повелела мне принцесса! (Уходит.)
      Панталоне. Вот и настала тяжкая година! Но прежде, чем я узрю червонного туза моего сердца в мерзких когтях черного чудища, я, верный премьер-министр, стану премьером и в добровольной смерти и проглочу отравленную конфету, ибо смерть за отчизну должна быть сладкой. (Плачет.)
      Тарталья вводит надворного советника Балтазара.
      Балтазар. И это называется вежливость? Посланника великого Килиана столько держать под дверями среди слуг и прочих челядинцев, которые глазеют на меня разинув рты, словно в жизни не видали надворного советника? Впрочем, таких надворных советников, как я, у вас, конечно, и в помине нет. И это называется вежливость? Я чувствую, придется вас, омбромброзцев, обучать учтивым манерам. Черт возьми! А вот и принцесса! Ну, что? Я пришел снова, надеюсь, принцесса, вы тем временем поумнели маленько? Слов даром терять не будем, канитель разводить нечего. Под стенами города, у ворот, стоит его пригожее величество, великий Килиан, он просил меня узнать, решились ли вы, наконец, принцессочка, по-скорому и по-простому, не мешкая, выйти за него замуж? Скажете "да" - у меня в качестве задатка имеется для вас маленький презент, так, сущая безделица, несколько сверкающих камушков, им цена-то всего каких-то шесть миллионов, мои повелитель содрал их со своего ночного колпака, а для министров два орденских знака Золотого Индюка. Тогда мой повелитель немедленно явится, и завтра сыграем свадьбу. Скажете "нет" - он все равно явится, но уже со сверкающим мечом, весь этот ваш курятник будет разорен и предан огню, а вам, хочешь не хочешь, придется последовать за ним в его королевство и стать его игрушкой в веселые часы досуга. Ни о каком венчании, ни о каких обручальных кольцах тогда, само собой, нечего и думать. Ну, что, куколка? Как тебе камушки с ночного колпака, слепит ли их блеск твои глазки? Ну? Так позвать жениха? Просто не понимаю, как можно столько жеманиться? Повелитель мой богат, царственно хорош собой, и характер у него презанимательный. Правда, с лица малость смугловат - пожалуй, даже очень темен с лица, но тем ослепительней его белые зубы, а маленькие блестящие глазки хоть и бегают иногда, зато он истинный немец, несмотря что родился на Ниле. А сердце какое доброе, для воина, пожалуй, даже слишком мягкое, потому как ежели он ненароком, сгоряча кого-нибудь из своих приближенных наземь опрокинет, то уж так переживает, так переживает, что от раскаяния и вовсе зарубить может! Ну, так как? Ваш ответ, принцесса! Да или нет?
      Бландина (отвернув лицо).
      О, как снести позор! Как смею слушать
      Из пошлых уст столь низменные речи!
      Шипами ядовитыми пронзают
      Они мне грудь, и стынет в жилах кровь.
      Где слово мне найти, такое слово,
      Чтоб молнией сразило наглеца?
      Но слово - слишком хрупкое оружье,
      Иного ж мне судьбою не дано.
      Балтазар. Ну, в чем дело? Что за невнятное бормотанье? Мне ответ нужен: да или нет?
      Амандус (выходя и хватая Балтазара за шкирку).
      Сейчас получишь! Подлая скотина,
      Ничтожный хам, невежда - вон отсюда!
      Еще ты смеешь рот здесь раскрывать
      Ты лик принцессы видеть недостоин!
      Вон, я сказал!
      Вышвыривает Балтазара за дверь.
      Большинство придворных (наперебой). Как? - Вышвыривать за дверь посланника? - А дипломатическая неприкосновенность? - Надворного советника пинками? - Это совершенно против естественного права! - Естественное право! - Права народов! - Военное право! - Гуго Гроциус{348}! - Пандекты! Стремленье к Вечному миру{348}! - Теперь мы пропали! - Уж не грянул ли первый выстрел? - Соседушка, по-моему, у вас в доме надежный подвал? - Этого Амандуса надо немедленно арестовать! - Выдать его мавританскому королю! - Да он государственный преступник! - Хватайте его! - Избивает надворных советников! - Опасный тип! - Niger est!* - Хватайте Амандуса! - Хватайте Амандуса!
      ______________
      * Да он злодей! (лат.)
      Все бросаются на Амандуса.
      Бландина (спешно спускаясь с трона и выходя на авансцену).
      Стойте !
      Никто не смеет тронуть смельчака!
      Единственный из всех, кто спас меня
      От наглости, бесчестья, поруганья!
      Послушалась советчиков трусливых
      Посланец наглый черного злодея
      Не должен был принцессу лицезреть.
      Ошиблась я. Но уж когда он начал
      Тут речи беспардонные вести,
      Принцессу вашу тяжко оскорбляя,
      Что, вкруг меня стояли не мужчины?
      Иль голуби, что в кротости бездумной
      Речей тех гнусных смысл не разумели?
      Иль старцы дряхлые, параличом разбиты,
      Рукой-ногой не в силах шевельнуть?
      Ведь ни один из вас не заступился,
      Не сделал то, что верность, честь, любовь
      Повелевали сделать, - только он,
      Герой сей юный, даму защитил,
      Глумлением ответив на глумленье!
      Тарталья. Принцесса, несравненная! Все, что вы тут изволили сказать, и вправду свидетельствует о небывалом героическом энтузиазме, и, право, ужасно досадно, что ваше высочество, наподобие второй Жанны д'Арк{348}, не может встать во главе могущественной армии, дабы наголову разбить короля мавров и как можно скорее! В этом случае - ваше высочество соизволяет понимать латынь - девизом вашего высочества вполне могло быть изречение: "Aut Caesar, aut nihil!"*{348} - но, бог ты мой! - где у нас Цезарь? где у нас хоть какое-нибудь "aut"? только проклятого "nihil" y нас сколько угодно, причем, всепокорнейше прошу не понять меня превратно, исключительно по вине вашего высокочтимого высочества! Стране нужен правитель, если угодно - отец, но ваше величество в своем отвращении к самой этой мысли зашли столь далеко, что даже студентам запретили распевать их старинный гимн "Отец отчизны", отчего весьма чувствительно страдает все наше гуманитарное образование. Всепокорнейше прошу не понять меня превратно, но молчать я не могу! Уж какие распрекрасные принцы - кровь с молоком! - искали руки вашего высочества, так только ради того, чтобы им отказывать, пришлось содержать огромную армию, которая, к несчастью, нынче сошла на нет. И вот приходит король мавров, он, конечно, очень даже смугл с лица, чтобы не сказать - черен, но при этом, как весьма проницательно заметил господин надворный советник Балтазар, характер у него презанимательный, ибо всю страну он считай что уже занял. Страна же истосковалась по отцу и жаждет понянчить царственное потомство; при одной мысли об очаровательных смугленьких отпрысках-принцах, которыми небо могло бы благословить наше государство, сердце мое просто содрогается от счастья. Всепокорнейше прошу не понять меня превратно, но нам ничего другого не остается, как осчастливить короля Килиана лилейными ручками вашего высочества, дабы спасти страну и ваших бедных подданных! Сами подумайте, сиятельнейшая, одно лишь словечко "да", слетев с ваших коралловых уст, способно положить конец всем бедствиям и распрямить понурые согбенные спины ваших подданных в порыве страстного ликования! Если же вы не согласны всепокорнейше прошу не понять меня превратно, - то мне придется, хоть и скрепя сердце, с глубокой болью, исключительно во благо отчизны, прибегнуть к принуждению и без лишних слов выдать ваше прелестное высочество его благородному килианскому величеству. Всепокорнейше прошу не понять меня превратно! И немедленно сыграем свадьбу: девушки в белоснежных одеяниях преподнесут на атласной подушечке торжественную оду, а школьная детвора споет по такому случаю "Позабыты все невзгоды". Смею полагать, дражайшая принцесса, лучше бы вам согласиться добром, не дожидаясь, пока суровая длань революции схватит вас за рукав и выведет за ворота прямо в объятия мавританскому королю. Всепокорнейше прошу не понять меня превратно! Скажите "да", принцесса, обожаемая, умоляю вас!
      ______________
      * Или Цезарь, или ничто! (лат.)
      Амандус.
      Что ты сказал, коварный нечестивец?
      Как ты посмел провозгласить прилюдно
      Свой замысел предательский и подлый?
      Так знай же, мелкий трус, слабак несчастный,
      Ты просчитался! Для нее одной
      Горят сердца огнем благоговейным,
      Желая смерть геройскую принять!
      Позволь, принцесса, в твои очи глянуть,
      Чей взор небесный воспаляет мысли
      О подвиге, что тлел в груди давно,
      Теперь же ярким пламенем взъярится
      И налетит на полчища врагов,
      Несметную их рать испепеляя!
      Зари небесной пурпур златотканый
      Да не узрит отныне сына тьмы,
      Исчадье ночи. Даже если он
      Обратно в чрево матери забрался,
      Укрыт ее вороньими крылами,
      Огонь отмщенья молнией победной
      Его сразит и ночь повергнет в бегство,
      Чтоб тем скорее Феба колесница
      Из волн морских Аврору возносила,
      Леса и долы светом золотя!
      Жестокий бой меня торопит в путь,
      Предчувствие победы полнит грудь,
      Пусть подлый мавр в смятении дрожит
      Он будет смят, повергнут - и бежит!
      (Низко кланяется Бландине и спешно уходит.)
      Бландина. Панталоне! Немедленно следуйте за прекрасным юношей, я заранее одобряю все, что он намерен предпринять против ненавистного мавра. И позаботься, чтобы каждый, кого он призовет для исполнения своего замысла, с готовностью подчинялся его приказам.
      Панталоне (в сторону). Бог ты мой! Вот уж не хотелось бы: такой милый молодой человек - и ни с того ни с сего сам подает себя Килиану на завтрак. Ибо на завтрак Килиан схарчит его, а уж из нас, несчастных, приготовит себе обед. (Уходит.)
      Бландина. А ты, злокозненный Тарталья, осмелившийся угрожать даже мне, поплатишься за свое предательство заточением в самом глубоком подземелье. Бригелла, исполняй мой приказ и учти: если изменник сбежит, ты ответишь головой. (В сторону.)
      Какая верность, мужество какое
      Души моей коснулись. Этот мальчик,
      Что отродясь оружья не держал