Об этом должны были знать жители фантастического города Гаммельна, но... Мы уже говорили о том, как трудно включить необъятное в маленькую фантастическую повесть. Кстати говоря, однажды был устроен конкурс на самое краткое и популярное изложение теории относительности. Победителем конкурса оказался служащий патентного бюро в Лондоне: он выразил суть теории относительности всего пятью тысячами слов, без формул. Это не удивительно - ведь и сам автор теории относительности - Эйнштейн - работал в патентном бюро.
      В заключение мне хочется рассказать об одном любопытном наблюдении относительности времени, использованном мною в повести, но не имеющем никакого отношения к эйнштейновской теории относительности. Речь пойдет о замедлении пульса героев повести Трассена и Клемперта при путешествии с замедленным временем. Описание этого ощущения возникло из любопытных рассуждений петербургского академика-физиолога Карла Эрнста фон Бэра, жившего сто лет тому назад.
      Эрнст фон Бэр произнес в 1860 году речь под названием "Какое воззрение на живую природу правильно?". Скорость ощущений, полагал Бэр, у различных животных приблизительно пропорциональна скорости их пульса. У кролика, например, пульс бьется в четыре раза быстрее, чем у быка. Значит, он в одно и то же время "испытывает в четыре раза больше ощущений, выносит в четыре раза больше волевых актов". Представим себе, говорил Бэр, что пульс человека и вместе с ним все его восприятия сильно замедлены или ускорены. Обнаружатся явления, которые при нашей физиологической структуре покажутся нам сказочными и сверхъестественными. Допустим, например, что вся жизнь человека от детства до старости сократилась до одной тысячной, что она длится всего только месяц, а пульс его бьется в тысячу раз скорее, чем в действительности. В этом случае мы могли бы следить глазами за летящей пулей с большей легкостью, чем сейчас наблюдаем полет бабочки, потому что путь, проходимый пулей в секунду, распределялся бы тогда по крайней мере между тысячью ударами пульса и, следовательно, между тысячью восприятиями. А это значит, что для нашего ощущения движение пули замедлилось бы в тысячу раз. Если б далее наша жизнь сократилась еще в тысячу раз, свелась бы примерно к сорока минутам, то цветы и травы показались бы нам такими же застывшими и неизменными, как скалы и горы, о выветривании которых мы только умозаключаем, ничего прямо не наблюдая. Расцвет и увядание цветка были бы для нас заметны не более чем геологические преобразования земной коры. Движения животных, как слишком медленные, были бы для нас невидимы. К выводу о том, что животные двигаются, мы пришли бы путем умозаключения, как путем умозаключения познали истину движения небесных светил.
      Но если направить фантазию по другому пути, если вместо того, чтобы уплотнять человеческую жизнь, наоборот, грандиозно расширить ее, и мир по-иному предстанет перед нами. Если бы, например, пульс и вместе с ним способность восприятия стали медленнее в тысячу раз при длине человеческой жизни в 80 тысяч лет, другими словами, если бы за год мы переживали столько, сколько переживаем за одну треть дня, тогда каждые четыре часа мы видели бы смену года. Каждые четыре часа зиму сменяла бы весна и т. д. А многих явлений, в виду их относительной скорости по сравнению с пульсом, мы вовсе не могли бы заметить. Гриб, например, в одно мгновение вырос бы вверх, как струя фонтана.
      Еще раз напоминаю: эти рассуждения не имеют отношения к частной теории относительности Эйнштейна, это лишь образное представление ощущения относительности времени. Может быть, нас когда-нибудь практически заинтересует этот вопрос...
      Что еще не удалось включить в книгу? Не удалось включить в повесть законы Ньютона. Да, да! Очень жаль, что в фантастической повести о теории относительности не нашла своего достаточного отражения ньютонова механика. К счастью, она подробно освещается в школьных учебниках. А знать законы Ньютона совершенно необходимо: Эйнштейн сказал, что для того, чтобы читатель понял теорию относительности, надо, чтобы он пожалел о крушении ньютоновой механики. А чтобы жалеть, надо знать.
      Не включила я в повесть и те разнообразные выпады против эйнштейновской теории, которыми были переполнены немецкие (и не только немецкие) научные журналы. Но об этом я меньше всего жалею: пусть фашистские методы в науке останутся достоянием прошлого. Пусть их изучают историки.
      Автор