- Против искажения природы и ее неприкосновенных форм: пространства и времени! Против теории относительности, разлагающей честную немецкую науку, я предаю огню книги Альберта Эйнштейна!
      Херти увидел, как из толпы вышел полный господин и деловитой походкой пошел к костру, держа книги под мышкой. Это был господин Трассен, отец физика Лео. Херти с ужасом следил за ним. Трассен подошел к костру, встряхнул книги за обложки так, что они повисли, как мертвые птицы, и швырнул их в костер с хорошо разыгранной брезгливостью.
      Да, это был господин Трассен. "Честный немец"...
      Херти, опустив голову, побрел к Люстгартену, где его ждал Клемперт, для которого больше не было выхода. Дверь по-прежнему была забита доской. Он вытащил гвоздь и вошел. Рауль молча ждал, что ему скажет Херти. У него дрожали губы.
      - Там жгут книги, - наконец сказал он.
      - Жгут книги?
      - Да. - Херти всхлипнул. - Я сам видел, как их жгли. Там был отец Лео Трассена. Он бросил в огонь книги Эйнштейна.
      Рауль пошел к двери.
      - Господин Клемперт, куда вы? Вам надо переночевать здесь. А завтра я достану деньги...
      Тишину парка Люстгартена нарушило щелканье включенных громкоговорителей.
      - Внимание, внимание! - заговорил озабоченный мужской голос.- Слушайте чрезвычайное сообщение берлинской полиции! В пределах городской черты находится политический преступник, бежавший из заключения. Бежал художник Рауль Клемперт... Возраст двадцать семь лет. Рост метр восемьдесят пять, стрижка короткая, глаза серые... Особые приметы... За его поимку назначено следующее вознаграждение...
      - Я сейчас уйду, - устало сказал Рауль Клемперт.
      - Погодите!
      Херти бросился к одному из стоявших на сцене выставочных мотоциклов и что-то проверил.
      - Есть бензин! Полный запас! - Херти сорвал с мотоцикла номер и сунул его под сиденье. - Выкатывайте! - Он подвел машину к Клемперту.
      - Херти... друг... - Рауль положил руку на плечо Херти. Прага... Дом-Минута... Квартира доктора Влачека... Запомни, - голос Рауля прервался.
      - Скорее! - шепнул Херти. - Никого нет.
      Пригнувшись, Рауль довел машину до бокового выхода на шоссе. Темные деревья стояли неподвижно в безветренном воздухе. Рауль нажал на стартер, и мотоцикл рванулся вперед. Призрачная лента шоссе была пустынна. Сразу пройдя барьер привычных скоростей, Рауль заставил машину отдать последнее. От скорости зависела его жизнь. Скорость становилась смертельной. Он перестал различать проносящиеся предметы. Пространство слилось в бешено проносящуюся материю. Прошлое исчезло. Время остановилось...
      ЛЕО ТРАССЕН УСКОЛЬЗАЕТ ОТ ВЕСКЕ
      Сидя в холле ресторана, Лео Трассен продолжал размышлять об исследовании эффектов теории относительности в условиях световой скорости, равной двадцати километрам в час. Что бы тогда происходило? Масса бегуна возрастала бы, его размеры сокращались, а автомобилист должен был бы регулировать свои часы, потому что его "собственное" время текло бы медленнее. А как выглядел бы в таких условиях провалившийся опыт Майкельсона? Если бы не провал этого опыта, не было бы и теории относительности. А при малой скорости света... не изменился бы и этот опыт?
      "Выйти, что ли, освежиться перед разговором с Веске?" подумал Трассен и пошел к двери. И кто знает, как сложилась бы судьба Лео Трассена, если бы у двери в ресторан не оказался новый швейцар.
      - Не велено выпускать, - сказал швейцар и слегка толкнул Трассена в грудь.
      - Что?
      Через свои огромные очки Трассен увидел наглое бритое лицо.
      - Ты что, напился, болван?
      - Не велено выпускать! - повторил швейцар. - Ты теперь на службе у господина Веске.
      Трассен сшиб швейцара ударом кулака и, проскочив стеклянную вертушку, выбежал на улицу. Перед подъездом стояла машина Веске. Трассен сел в "оппель", и автомобиль, правысив ту воображаемую скорость, с которой по идее Трассена мог бы распространяться свет, пересек перекресток и помчался через город.
      ...Профессор Зауэр снял телефонную трубку.
      - Алло! - Правой рукой он продолжал перемещать движок логарифмической линейки. - Трассена в университете нет. Он получил от меня задание. Что? Я должен его найти? Да кто вы такой? Ах, так! - Рука Зауэра застыла на движке линейки, на ней вздулись вены. - Не знаю, господин... господин Веске... Да, да... Постараюсь найти. Но, право, вряд ли...
      В трубке послышались короткие гудки. Зауэр положил трубку на рычаг, но снова раздался звонок.
      - Это вы, Трассен? - Зауэр брезгливо поморщился. - Вас ищут, Трассен. Да, да! Этот господин... Веске. И, пожалуйста, Трассен, считайте себя свободным от моего поручения. Я решил взять нового ассистента. Что? Где увидимся? Световая скорость равна двадцати километрам в час? Да вы с ума спятили! Вы пьяны, Трассен! Ступайте и приведите себя в порядок. Скорость света - величина постоянная. Ее изменить нельзя. Ее численное значение в вакууме равно тремстам тысячам километров в секунду. Все! Продолжайте свои дела с господином Веске. И никогда больше не ссылайтесь на сотрудничество со мной. Хайль!
      Зауэр бросил трубку и рассеянно записал в углу листа бумаги какую-то цифру. Потом пристально на нее посмотрел и задумался. Телефон позвонил дважды, прежде чем он снова снял трубку.
      - Зауэр, ваш ассистент Трассен скрылся на моей машине. Запишите номер. Я выезжаю следом на гоночном "мерседесе". Трассен должен быть возвращен! Он нам нужен! Официальная немецкая скорость света равна по-прежнему тремстам тысячам километров в секунду. С вами говорил Веске из отдела номер...
      Зауэр вывел на бумаге номер машины и продолжал сидеть за столом, держа трубку, хотя зловещий голос Веске умолк. Зауэр холодел. Ему казалось, что охлаждается даже стул, на котором он сидит. Наконец его взгляд упал на часы. Они стояли...
      ВЕСКЕ ПОПАДАЕТ
      В ЗАГАДОЧНУЮ КАТАСТРОФУ
      Потеря "оппеля", угнанного Трассеном, которого он, казалось, держал мертвой хваткой, привела Веске в бешенство.
      Прежде всего Веско доложил своему шефу, что сбежавший физик увез секретные данные, хотя никаких секретных сведений у Трассена не было. Поэтому Веске получил для погони лучшую гоночную машину - красотку "мерседес". Она выжимала сто пятьдесят километров, и Веске был уверен, что его "оппель", на котором уходит Трассен, быстро вернется к своему хозяину. Все полицейские посты, оповещенные гестапо, указывали Веске нужное направление. Он вырвался за пределы города и помчался по шоссе. Через сорок минут бешеной езды он получил указание от последнего полицейского поста свернуть на проселочную дорогу. Слегка покачиваясь, машина поползла вдоль перелесков. Темнота и безлюдье. В небе где-то совсем недалеко вспыхнули яркие зарницы. И Веске увидел впереди, всего лишь в ста пятидесяти метрах свой "оппель". Он нажал на педаль, "мерседес" рванулся, по тут же резко остановился. Веске расширенными глазами смотрел туда, где ему только что померещился "оппель". Внезапно Веске ослепил режущий свет, в ветровое стекло ударил шквал горячего воздуха, раздался взрыв, и красотки "мерседес" не стало.
      Чудом обретя вновь свое грязное сознание, Веске выбрался на дорогу из глубокой канавы, поросшей мелкими ромашками, и принялся за поиски своего багажа: ампул с ядом, кляпа, автоматических наручников, маски с хлороформом. Нашел он только шестизарядный револьвер. Веске решил выйти из леса и немедленно связаться с шефом. Он дойдет до населенного пункта и доложит о зверской диверсии коммунистов, взорвавших "мерседес".
      Прошло два с половиной часа, но Веске не встретил на своем пути ни одного населенного пункта. К тому же по каким-то загадочным причинам идти было так тяжело, что он еле плелся. Чем быстрее он старался идти, тем грузнее казалось ему его тело, которое как будто постепенно наливалось свинцом. Местность вокруг была незнакомая. Никаких полицейских постов. Ни одного мотоцикла с дежурным штурмовиком, ни одной машины, мчащейся с вооруженными асэсовцами. Казалось, он находился не в Германии, где царил введенный фюрером железный режим Третьего рейха, а где-то совсем в другой стране...
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ГАММЕЛЬН
      НА ТРАССЕНА СВАЛИВАЕТСЯ
      СЛИШКОМ МНОГО ЧУДЕС
      "Оппель", который увидел Веске за несколько секунд до взрыва красотки "мерседес", был пуст. Трассена в нем не было. Он покинул его по очень простой причине: кончился бензин. Лео долго брел через лес, испытывая непривычную тяжесть передвижения, но размышляя о том, почему новенький "оппель" вдруг начал двигаться с черепашьей скоростью, бешено пожирая при этом бензин? К счастью для Трассена, он не видел гнавшуюся за ним красотку "мерседес" и брел но лесу в счастливом заблуждении, что ему удалось ускользнуть от черных щупалец нацистов. Хмель еще не выветрился, и он шел, слегка покачиваясь, обнимая на ходу светлеющие стволы деревьев.
      Наступало утро. Миновав поляну, густо поросшую розовым клевером, Трассен подошел к домику, очевидно лесничего. Домик бы пуст. Тишину нарушали только часы-ходики, висевшие над свежеобструганным столом. В глубине стояла резная деревяяная кровать с настоящей немецкой пуховой периной, над ней висела полочка с фарфоровыми яичками и цыплятами и ковер, на котором были изображены подвиги Нибелунгов - героев германской саги.
      Трассен хотел было уже уйти, но тут заметил странную надпись на циферблате ходиков с кукушкой: "Доброе немецкое время только для тех, кто любит покой". Изречение довольно странное. Лео решил, что это одно из тех нравоучений, которыми так щедро украшены немецкие кухни: "Мир и покой - основа вкусного обеда", "Экономия тебя бережет", - и другие, подобные этим.
      Трассен вышел из домика. Реденький лесок с пролысинами-полянами и разбегающимися тропинками привел его к дороге под гору, вдоль обрыва. Потом дорога круто свернула на узенькое шоссе, вдоль которого разбежались домики, и, наконец, как это обычно бывает на подходе к маленьким немецким городкам, шоссе слилось с чинной улицей, где дома стояли вплотную друг к другу на ухоженных клочках земли. Ровные, одноэтажные домики с закрытыми ставнями, магазинчики с колокольчиком над дверью, гномы и стеклянные посеребренные шары в палисадниках. Часовая мастерская. Еще одна часовая мастерская.
      Трассен шел все медленнее. Казалось, все его тело налилось свинцом и сопротивляется малейшему изменению скорости. Посидев немного на уличной каменной тумбе, он пошел в сторону видневшейся на площади ратуши. Пробило семь. По дороге к площади Трассен насчитал еще пять часовых мастерских. Как много часовых мастерских! Похоже, что весь город населен часовщиками. На площади, в маленьком пыльном сквере, Трассен сел на скамью напротив увитой хмелем чопорной ратуши с двумя небольшими башенками. Мимо него медленно прошла маленькая старушка. Рядом с нею, позевывая, переступал лапами большой черный пудель. Старушка держала в руках старомодный ридикюль, из которого выглядывал огромный будильник. Появился толстый полицейский и стал прохаживаться подле бензоколонки, подозрительно поглядывая на Трассена. У Лео Трассена был далеко не респектабельный вид: брюки обтрепались, на обшлагах висела бахрома, плащ был забрызган, а лицо давно не брито. На полицейском была голубая форма. Такую форму Трассен видел на старинных фотографиях.
      "Как называется этот городок? - подумал Трассен. - Хотя не все ли равно? Жизнь запуталась. Пусть теперь работают случайности". Трассен повернул голову и... замер.
      Перед ним двигалась необыкновенная колымага! Нет, не колымага, а какой-то удивительный автомобиль! Но может ли это быть? Что с автомобилем происходит? Окна его сузились, а кузов вдруг стал выше. Да нет! Вовсе не стал выше! Он тоже сплющился! Фантастический экипаж, издевательски копирующий машину, повернул к бензоколонке. Между тем окна автомобиля все сужались и сужались! А колеса превратились в эллипсы! Полицейский, не обращая никакого внимания на все эти чудеса, неодобрительно посматривал на ошалелого Трассена. Но тут Лео увидел такое, что его совсем доконало. Из сузившегося автомобильного окна высунулась голова водителя. Трассен готов был поклясться, что это голова женщины. Но какая! Лошадиный профиль. Отвратительная длинная шея и удивительная переменчивость цвета волос. По мере того как автомобиль приближался и замедлял ход, волосы из ярко-желтых превратились в ядовито-зеленые, а затем посинели, как будто на них вылили чернила. А окна автомобиля по мере замедления хода становились все шире и шире! Тут Трассен не выдержал.
      - Цирк! - заорал он.
      В тот же момент раздался свисток. Блюститель порядка решительно направился к Траосену.
      - Бог мой! - простонал Трассен, не сводя глаз с машины, которая, продолжая расширяться, медленно подъезжала к колонке.
      Ассистент кафедры теоретической физики, стоя посреди обыкновенного городского скверика, преследуемый нормальным немецким полицейским, не верил своим глазам, глазам честного немецкого естествоиспытателя. Машина, наконец, остановилась у бензоколонки, и приняла свои обычные размеры. На глазах Трассена разрушилась вся классическая физика с ее неизменностью размеров и форм. Из бензоколонки вышел толстый парень и, лениво зевая, подтащил к автомобилю шланг. Казалось, все шло обычным порядком.
      Полицейский стоял около Трассена и внимательно за ним наблюдал. Но теперь Лео потрясло новое обстоятельство. Он увидел в рамке нормального окна остановившегося автомобиля прелестное женское лицо и понял, что перед ним - "девушка его мечты". Голубоглазая девушка его мечты, с разлетающимися светлыми волосами и открытой мальчишеской улыбкой. Девушка помахала из окна тоненькой рукой, парень в комбинедоне свернул шланг, и машина отъехала от бензоколонки. Трассен смотрел ей вслед. Машина снова сократилась. В этом не могло быть никакого сомнения. Но самое ужасное, что красотка исчезла! В машине снова появилась уродина с длинной шеей и переливчатым цветом волос. Сменив всевозможные оттенки волос от синего до дрко-оранжевого, она уехала.
      - Кто это? - вымолвил Трассен и только тут заметил, что рядом стоит полицейский и держит его за рукав.
      - Кто это? - настойчиво повторил Трассен.
      - Это фрейлейн Айкельсон, - ответил полицейский. - А вам-то знать зачем?
      - А почему она то сокращается, то расширяется?
      - Ладно, ладно! Грамотные небось. Еще в школе учили: то, что движется, сокращается, то, что останавливается, расширяется. А напиваться - не надо...
      Трассен вырвал руку и с изумлением посмотрел на полицейского.
      - Это в какой же школе так учат? - спросил он.
      Но тут полицейский увидел на противоположной стороне сквера пуделя, резвившегося на клумбе.
      - Пошел! - крикнул он. Это относилось и к Трассену тоже.
      Ошеломленный ассистент Берлинского университета быстро зашагал прочь и свернул в первую попавшуюся улицу. Здесь стояли странные, ультрасовременные дома. Фасады их были облицованы листовым металлом, блестевшим на солнце до рези в глазах. На крышах высились очень длинные трубы, а в палисадниках лежали огромные колеса, заросшие маргаритками и анютиными глазками. У подъездов этих домов висели какието расчетные таблицы, а вместо входных калиток были подвешены скользящие двери от железнодорожных вагонов. Все стремилось почему-то к железнодорожному модерну, приноравливаясь к странному машиностроительному стилю. По-видимому, это был богатый центр города, потому что, как только улица кончилась и Трассен свернул в переулок, снова начались обыкновенные дома с черепичными крышами. Металлическую облицовку Лео Трассен увидел еще на здании большого универмага. "Десять лет в вагоне" - назывался этот магазин. Жалюзи на витринах были опущены, магазин закрыт.
      Трассен взглянул на свои часы. Ему показалось, что они стоят. Они ушли вперед лишь на две минуты, с тех пор как он отошел от бензоколонки, хотя прошел он большое расстояние. Трассен стал следить за стрелкой. Резво перескочив через мииуту" она как ни в чем не бывало полезла дальше. Что же это значит? Время изменяет свой ход? Трассен стоял и не отрывал глаз от циферблата. Минута... Две... Три... Время снова потекло "нормально". Итак... Трассен нацарапал на земле спичкой формулу для "уменьшившегося" времени:
      t'= t
      V3
      C2'
      "Уменьшившееся" время он обозначил буквой V. "Если мои часы показали всего лишь две минуты вместо тех десяти, пока я шел мимо никелированных домов, значит ход моих часов зависит от скорости моего движения v, и вместо десяти минут, которые показали бы часы, если бы я не двигался (время t), часы показали меньшее время t'. А это может произойти или в том случае, если я двигаюсь с огромной скоростью v, близкой к скорости света (например, двести тысяч километров в секунду!) или... или... если сама скорость света С здесь очень мала. Мала сама скорссть света? Та самая постоянная величина, которую в любой формуле обозначают всегда одной и той же буквой "С"?
      - Эй ты, иногородний! Убирайся, пока не позвали полицейского!
      Кричали сверху. Трассен поднял голову и увидел в окне второго этажа почтового служащего с форменными петлицами и блестящими пуговицами.
      - Пошел! - крикнул он опять Трассену.
      Этого Лео не мог стерпеть. С бешенством стиснув кулаки, он уставился на чиновника. Почтовый служащий увидел давно не бритое лицо в больших очках.
      - Видно по тебе, откуда ты пришел, бродяга пригородный! сказал он.
      Трассен бросился в подъезд почты. Своего врага он застал уже сидящим за полукруглым окошком с надписью: "Продажа конвертов и марок".
      - Два конверта! - отрывисто сказал Трассен.
      - Деньги!
      Трассен порылся в карманах и выложил на окошко пять пфеннигов.
      - Это не наши деньги, - медленно сказал чиновник, пристально глядя на Трассена.
      - Как так не наши деньги?
      Но тут чиновник, высунувшись из окошка, неожиданно вцепился в монету.
      - Фальшивая! - заорал он.
      - Отдай, скотина! - Трассен схватил руку чиновника.
      Пальцы разжались, и на окошке осталась лежать алюминиевая монета Третьего рейха с вытисненной свастикой.
      - Какие тебе еще нужны деньги, почтовая крыса?
      - Вот сейчас позову начальника! - чиновник вскочил.
      Но Трассен уже быстро спускался по лестнице. По дороге он успел все же прочесть табличку: "Наш почтовый адрес - город Гаммельн".
      Так вот как назывался город, в котором происходят такие странные физические явления! Город со старинным немецким названием, по улицам которого носятся искаженные автомобили, девушки, двигаясь, изменяют внешность, а часы замедляют свой ход в зависимости от скорости движения. Можно ли поверить родившемуся предположению, будто в этом загадочном мирке скорость света так мала, что все обычные передвижения происходят с околосветовыми скоростями, обнаруживая при этом эффекты; предсказанные теорией относительности? А если это так, что же происходят в этом замедленном мире, где ни одна скорость не может быть больше скорости света, равной, наверно, пятнадцати-двадцати километрам в час?
      ДОЧЬ ГАММЕЛЬНСКОГО ФИЗИКА
      Девушка, с которой происходили удивительные превращения на глазах у Трассена, была бывшей студенткой Гаммельнского физического училища, где преподавал ее отец, профессор Айкельсон. Собственно говоря, она бросила науку только вчера. А сегодня утром состоялся ее разговор с отцом, которому она высказала все, что думала о бесполезности физики. С сегодняшнего дня она свободный человек. Правда, если говорить честно, не надо было бы просить у отца машину. Он пользуется машиной Железнодорожного управления именно за то, что работает там физиком-консультантом. Впрочем, машину эту скоро у них отберут. Профессору уже не раз намекали, что железной дороге физики больше не нужны. Расчет расписания давно проверен и действует безотказно. Скорости поездов установлены раз и навсегда, и возрастание их массы при ускорении точно подсчитано и известно всем машинистам. Остается только расчет топлива, пожираемого экспрессами. Но ради решения этой задачи нет смысла держать физика-консультанта. Железнодорожные экспрессы больше не выходят из Гаммельна, потому что наступил тяжелый топливный кризис. За бензин Анна-Мари заплатила только что такую неслыханную цену, что теперь ей придется отказаться от туфель, которые она присмотрела в универмаге "Десять лет в вагоне". Туфли бронзового цвета, на каблуке, загнутом вперед крючком. Ходить в них неудобно, зато последний крик моды. У Анны-Мари еще никогда не было модных туфель. Она сама не знает, имеет ли она право одеваться, как взрослая девица, потому что, если считать ее возраст по отсчету поездов, в которых она часто ездила с отцом, когда он работал при Железной дороге, то ей еще нет шестнадцати, а если полагаться на календари ее тетушек, живших безвыездно в Гаммельне, то Анне-Мари все двадцать, и она может позволить себе не только туфли с загнутым каблуком, но и модное платье, которое висит в витрине того же универмага.
      Анна-Мари выехала на главную улицу и постаралась выжать из старой машины все, что возможно. Но вскоре она увидела, что бензин катастрофически тает: значит, не удастся даже выехать за город. Пешеходы на тротуарах, плоские, как бумажные силуэты, двигались мимо нее, на ходу меняя окраску волос и платьев. То же самое, конечно, могли видеть и они, если обращали внимание на девушку, катающуюся по городу в стареньком автомобиле. В их глазах она тоже должна была сужаться и изменять свою внешность в зависимости от изменения скорости машины. Анна-Мари поехала медленнее, чтобы растянуть удовольствие. Она подсчитала в уме возрастание массы своей машины даже при небольшом ускорении. Но если ехать на постоянной скорости, то можно, пожалуй, добраться даже до пригорода, бензина хватит. С физикой покончено, и теперь она сможет целыми днями рисовать.
      Отец Анны-Мари был потомственным профессором города Гаммельна. Еще дед его читал когда-то блистательные лекции по физике - с ним советовались самые уважаемые люди в городе. Это было еще в те времена, когда в Гаммельне физика считалась полезной наукой. В самом деле, как обойтись без физики, если, например, масса поезда возрастает с увеличением скорости? Подсчитать запас топлива, оказывается, не так-то просто. К тому же само время в вагоне зависит от скорости. У пассажиров свое время, а на вокзале свое. Одновременности в Гаммельне не существует. Как поступить, например, вызванному в суд свидетелю, который узнал о поджоге по вспышке пламени, а свет распространялся так медленно, что он заметил вспышку только тогда, когда здание сгорело?.. В этом случае на суде непременно присутствовал физик. Он тут же делал подсчет времени распространения света от пожарища до свидетеля, и судьи это учитывали при рассмотрении дела. Время в Гаммельне ценилось дороже золота. Его продавали и покупали. Время можно было сэкономить, путешествуя в поездах с замедленным временем: поездка в экспрессе со скоростью, близкой к гаммельнской скорости света, давала пассажиру выигрыш во времени по сравнению с жителями, оставшимися в Гаммельне. И тут был необходим точнейший подсчет. Пассажир желал ежечасно знать разницу между его "собственным" временем в поездке и постоянным временем города. Железнодорожное управление нуждалось в опытных физиках. Династию профессоров Айкельсонов высоко ценили, а деду Анны-Мари даже предлагали стать бургомистром.
      Однако с тех давних пор жизнь гаммельнского общества значительно изменилась. Таблицы пересчета времени были напечатаны, расписание поездов проверено и утверждено, а топливо таяло с такой неимоверной быстротой, что подсчитывать его запасы было практически невозможно. Нынешний профессор Айкельсон только из уважения к его прежним заслугам числился служащим в Железнодорожном управлении.
      Между тем жажда продления жизни с помощью путешествий на скоростях, близких к скорости света, порой сотрясала город, как страшная лихорадка. Стоимость железнодорожного билета стала такой высокой, что человеку, одержимому манией "продления жизни", часто приходилось выбирать между путешествием в поезде с замедленным временем и полуголодным существованием в течение остатка своей продленной жизни в городе Гаммельне.
      Сам город Гаммельн с окружающими его пригородами был изолирован от остальных миров непреодолимым барьером, о котором никто ничего не знал по той простой причине, что масса движущихся тел так сильно возрастала от скорости, что никаких запасов топлива не хватило бы на то, чтобы уехать на сколько-нибудь далекое расстояние. "Околосветовые экспрессы" кружились по железной дороге, не отъезжая от гаммельнских пригородов, и люди путешествовали фактически не в пространстве, а во времени. Мир Гаммельна был очень мал. Но над этим никто особенно не задумывался. Слишком много было других забот у деловитых гаммельнцев. Жажда практической деятельности была их отличительной чертой. Самую тяжелую работу приходилось выполнять так называемым пригородным жителям, которые неустанно трудятся, чтобы добывать топливо, потребляемое железнодорожными экспрессами. Так или иначе гаммельнцы потеряли интерес к науке. Ученые стали нежелательными умниками, и в обществе отлично обходились без них.
      Сам Айкельсон беззаботно относился к превратностям своей судьбы. Он уже давно отдавал все свое свободное время археологии и постоянно рылся в каких-то загадочных черепках и пожелтевших рукописях. Никто не знал, где Айкельсон производит свои раскопки. Он часто исчезал на несколько недель, забирая при этом с собой и физические приборы. Но это никого не интересовало.
      РАУЛЬ КЛЕМПЕРТ ЗНАКОМИТСЯ
      С ПРОФЕССОРОМ АЙКЕЛЬСОНОМ
      В ту ночь, когда Трассен исчез из Берлина, Клемперт, мчавшийся по шоссе к чехословацкой границе, попал в сплошной ливень. Мотоцикл то и дело заносило на мокром асфальте. Потом дождь стал затихать, а Рауль подивился тому, как грузно падают тяжелые дождевые капли. А затем кончился бенвин. Клемперт, посмотрев на часы, решил идти пешком. По его расчетам, граница была недалеко. Слева тянулся лес. Начинало светать. Оглянувшись, Клемперт увидел, что шоссе отливает зеленым светом. Шоссе светилось! Рауль удивился, но ему нельзя было терять ни минуты, и он быстро вошел в лес. Навстречу ему медленно вставало солнечное утро. Розовели сосны. Удивительное чувство покоя охватило Рауля в кротком утреннем лесу, заглушая настороженность, заставляя забывать про опасность. А между тем где-то по проводам идут сообщения о его побеге, где-то отвязаны овчарки, мчатся по шоссе мотоциклы. Кто-то записывает короткие телефонограммы. Дежурные полицейские проверяют на дорогах номера автомашин. Напечатаны уличные объявления с его приметами. "Рост метр восемьдесят пять... Глаза серые. Ноги длиннее нормы. Слегка сутулится. Стрижка - короткая, "под бобрик"..."
      - ...Ауль! Pay! - послышался тихий окрик.
      Рауль окаменел, прислонился к дереву. Легкий, напевный зов повторился:
      - Ауль! Pay!
      В этом зове Раулю почудилась какая-то забытая и необычайно знакомая интонация. А девически ломкий голос, робко затихая перед каждой паузой, снова и снова доверчиво повторял откуда-то сверху свой тихий и нежный призыв.
      Рауль задрал голову. В углублении низкого раздвоенного сука старого дерева пряталась маленькая птичка с сине-черным оперением. "Не может быть! Неужели это девятисловная синица?.." Рауль пристально вгляделся в тонкие переходы неяркой окраски. Темя голубое, в пере много черни; крылья отливают рыжеватым отливом, какой бывает у ремеза, гаечки, самой крохотной из всех видов синиц.
      И снова знакомый зов. Рауль подошел к дереву.
      - Pay! - жалобно вскрикнула птица и перелетела на другой сук.
      Рауль тихо засвистел, пытаясь повторить странное птичье пение.
      - Випрачитти! - произнес чей-то голос.
      Рауль заставил себя медленно и лениво оглянуться. Перед ним стоял невысокий худощавый человек в серой рубашке с открытым воротом.
      - Випрачитти, - произнес он опять, уже шепотом. - Ее надо непременно зарисовать. Может быть, она никогда уже здесь не появится.
      Старик лихорадочно рылся в карманах. Птица смотрела на него маленькими бисеринами-глазами и молчала. Вынув, наконец, книжку в кожаном коричневом переплете, старик похлопал себя по карманам, нащупывая карандаш.
      - Дайте же, наконец, карандаш! Что вы стоите? - прошипел он. - Перед вами древнейшая порода птиц!
      Рауль вынул огрызок угольного карандаша из нагрудного кармана. Тот самый огрызок, который он спасал при каждом обыске в бараке, запрятывая его то в кусок хлеба, то в щель, то под обмотку. Потерять возможность рисовать казалось Раулю самым страшным.
      Старик выхватил из его пальцев угольный карандаш и начал резко и неумело набрасывать контуры птички.
      - Позвольте.
      Взяв записную книжку у старика, Рауль мягко провел углем первые линии. Випрачитти возникала легко и просто, как детский рисунок.
      - Прелесть! - сказал старик.
      - Pay! - крикнула випрачитти и взлетела.
      - Ну, что ж! Портрет ее в наших руках, - сказал старик, принимая свой блокнот. - Остается записать имя свидетеля. Это важно.
      - Зачем?
      - Как доказательство, что випрачитти действительно побывала в наших краях. Итак, ваше имя?
      Рауль молчал.
      - Моя фамилия Айкельсон, - чопорно представился старик. Вы, наверное, догадались, что я занимаюсь здесь раскопками.
      - Нет.
      - Ах, вы из пригорода?
      Рауль молчал.
      - Вы, наверное, вернулись из долгого отсутствия?..
      Рауль молчал.
      - Сколько же вам удалось сэкономить времени? - продолжал старик с неожиданным недоброжелательством.
      На Рауля смотрели ясные серые глаза.
      Нет! Старик не сумасшедший.
      - Я вас... не понимаю.
      - Зато я вас отлично понимаю, молодой человек! Отлично рисуете, сын состоятельных родителей. Отчего бы не сбежать в иное время, пока сверстники живут трудовой жизнью?
      Рауль ничего не понимал. Старик сунул записную книжку в карман и вернул Раулю карандаш.
      - Если не найдете в городе работы - так бывает с беглецами от собственного времени, - приходите ко мне. Вы отлично рисуете, а мне нужен копировщик старинных рукописей. Мой адрес: "Гаммельн, Кирхенштрассе, 8". - Старик повернул налево, туда, где редели сосны и в широком просвете виднелись небо и море...
      "Не может быть! Может быть! Все может быть!"
      Рауль долго бродил вдоль прибрежного леска, то выходя к дюнам, то возвращаясь обратно, не решаясь идти дальше. Но ничто не нарушало покоя утра. Он остановился у поворота тропинки, ведущей к морю. Рыбак нес полное ведро рыбы. Пахло водорослями.