И вот появляется первая кукла. Она вырастает из мглы, медленно поворачивая у публике свое улыбающееся восковое лицо. У нее льняные волосы, она одета в камзол. Несколько секунд кукла вглядывается в зал, и ее лицо как будто увеличивается, приближаясь к зрителям. Вот кукла взмахнула рукой, и началась сказка. Старая немецкая сказка.
      - Я человек. Всего лишь простой человек! - говорит кукла, вытягивая вперед руки из широких рукавов. - Моя жизнь на исходе. Сегодня ко мне придет смерть.
      Приходит Смерть - огромный подкрашенный скелет с желтыми огоньками в глазницах.
      - Ты умрешь в полночь, Ганс, - говорит она.
      - Я не хочу умирать, - отвечает человек.
      Тогда приходит Любовь. У нее сверкающие золотые волосы, белое длинное платье, а на голове веночек.
      - Пожалей Ганса, - просит она Смерть. - Ведь он еще так мало любил!
      Но Смерть застывает в страшном оскале. Она не хочет ждать. Любовь горько плачет и исчезает. Тут выскакивает Черт. Он требует у Ганса его веру, его душу, его совесть.
      - Вера тебе больше не нужна, - говорит Черт, - потому что тебя все равно не будет. А совесть? - тут Черт громко хохочет. - Совесть - лишний груз по дороге в ад.
      Трассен снова почувствовал на себе чей-то взгляд. Слева от него через три места сидит человек с бугристым лицом, покрытым синеватыми пятнами. Где он его видел?
      На сцене снова появилась Любовь с белым цветком в руке.
      - Любовь летит, как свет, - произнес голос за сценой, жди ее. Она спасет тебя. Нет ничего в мире сильнее любви.
      Длинные блики от свечей снова заметались по залу.
      - Любовь сильнее смерти, - продолжает голос. - Она унесет тебя со скоростью света, ибо нет ничего в мире быстрее любви...
      "Что за чушь? - подумал Трассен. - В природе не может быть скоростей, равных скорости света. И не может любовь иметь такую же скорость, как свет".
      Однако в сказке все происходит иначе. Из раскаленной свечами тьмы выпрыгнули часы. Одни, потом вторые. Они громко застучали маятниками в глубокой тишине зала. Их громкое тиканье было похоже на стрекотанье гигантских кузнечиков. Но вот к циферблату первых часов протянулась страшная костлявая рука. На сцене снова появился скелет. Смерть схватила часы.
      - Ровно в полночь ты умрешь, Ганс, - сказала она. - Твоя последняя минута наступит, когда мои часы пробьют двенадцать одновременно с твоими.
      Ганс схватил обеими руками "часы своей жизни" и приник к ним. Стрелка медленно ползла. Ганс притронулся к ней пальцем, пытаясь ее задержать. Смерть захохотала и исчезла. Часы продолжали отсчитывать секунды. Человек остался наедине с уходящим временем.
      Когда-то в детстве Трассен видел эту сказку, но она отличалась от сегодняшнего представления. Раньше все было просто: приходила Любовь и спасала человека от Смерти. А теперь появился этот фокус с двумя часами. Не сыграла ли и здесь свою роль запрещенная теория относительности? Интересно, чем кончится сказка?
      И тут с потолка спустилось серебряное облако. Его круглые бока сверкали, как елочные украшения. Оно выплыло на середину сцены и остановилось. На облаке сидела Любовь.
      - Иди ко мне, Ганс, - позвала она. - Мы полетим со скоростью света и уйдем от власти Смерти.
      И человек, держа в руках "часы своей жизни", взошел на опустившееся облако. Облако стало подниматься к сводчатому потолку, и все увидели, что стрелки часов на облаке замедляют свой ход! Время потекло медленнее!
      На сцене снова возникла Смерть. Она тоже держала в костлявых пальцах часы и жадно следила за ходом их стреле ч. Стрелки часов Смерти неумолимо приближались к двенадцати. И вот они начали бить. А человечек, улетающий на облаке, прижимал к своей груди другие часы, и они молчали. Их стрелка еще не достигла полуночи, потому что время часов, летящих "со скоростью любви", замедлилось...
      - Глупая Смерть, - произнес голос за сценой, - она не знает, что движение изменяет время, и никогда не наступит одновременность между неподвижными часами Смерти и вечно движущимися часами Любви!
      Три голоса запели старинную кантату. Человек под звуки музыки приземлился и показал посрамленной Смерти свои часы. На них было только без пяти двенадцать. Смерти не удалось осуществить страшную одновременность, и Ганс остался жив. Любовь восторжествовала.
      Спектакль кончился.
      ОТ ТРАССЕНА ТРЕБУЮТ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ
      ТЕОРИИ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ
      Трассен медленно выходил вместе с толпой из балагана. Все так же тускло светил единственный фонарь. Его окликнули. Он снова увидел перед собой человека с бугристым лицом. Теперь Трассен его вспомнил: это был Клаус Васке. Он подавил дрожь.
      - Хайль! - негромко сказал Веске.
      - Хайль, - ответил Трассен.
      Веске усмехнулся. Испуг Трассена доставлял ему удовольствие.
      - Давно не видались,- сказал он.
      Трассен молчал.
      - А я вас искал. Звонил вашему шефу, профессору Зауэру, - сообщил Веске.
      - Ну и что?
      - Все отлично! Вам поручено важное задание. Может быть, теперь вам, наконец, повезет, Трассен? А я всегда готов помогать старым приятелям.
      - Что вам от меня нужно?
      - Поужинать у Кемпинского, - Веске оперся на трость и кивнул на балаган. - Куколки играли сегодня в последний раз. Театр закрывается.
      Тут только Трассен заметил, что у дверей балагана стоит автомобиль с открытыми дверцами и какие-то люди торопливо бросают в него свертки. Наблюдавший за погрузкой старик держал в руках погасшую трубку и что-то говорил срывающимся голосом.
      - Что случилось? - спросил Трассен.
      Веске насмешливо посмотрел на него.
      - А как вам понравилась сегодняшняя сказочка? Я сразу учуял в ней идеи запрещенной теории относительности. Ловко сработано!
      Трассен молчал.
      - Вот почему мы решили прикрыть этот театр марионеток. С завтрашнего дня в балагане будут продавать мотоциклы. По пониженным ценам. И в кредит. Я сам собираюсь приобрести здесь "вандерер".
      Трассен увидел, как старик вынес из балагана Любовь большую куклу с золотыми волосами - и сел в машину.
      - У меня к вам деловой разговор, - сказал Веске. Трассен молча пошел рядом с ним.
      У ограды стоял новенький "оппель". Забросив на заднее сиденье свою трость, Веске обернулся к Трассену и сказал коротко и грубо:
      - Плачу я! Понятно?
      Вскоре Трассен сидел в ресторане Кемпинского, а перед ним стоял бокал с вестфальским вином, которое наливал ему Веске - человек с бугристым лицом.
      Клаус Веске - недоучившийся юрист, подрабатывавший в уголовной полиции, - прилепился когда-то к университетской компании Трассена и был известен своей озлобленной обидчивостью. Превосходство приятелей не давало ему покоя, и он безуспешно пытался выдвинуться. Сначала он пробовал писать картины. Но они были бездарны. Потом связался со спортивными бизнесменами, но его жадность отталкивала от него даже самых покладистых партнеров. Тогда он стал добывать деньги другими способами. Он скупал оружие у инвалидов войны и сбывал его каким-то организациям, участвуя в темных и зловещих делах. На средства из неизвестных источников он снимал огромные виллы и жил там среди льстившей ему чужой роскоши. Однажды он пригласил к себе Трассена. Войдя в громадный холл, Трассен увидел грубо намалеванное полотно, изображавшее битву древних германцев. Подметив пренебрежение на лице гостя, Веске усмехнулся и пригласил его присесть на диван. Трассен развалился, облокотившись на подушку. Руки его коснулось что-то холодное. Из-под подушки выползла тонкая змейка. Не помня себя Трассен бросился к дверям. Веске с застывшей улыбкой спокойно смотрел на него, потом подошел к дивану и тростью приподнял змею.
      - Неплохой трюк? - спросил он.
      Потом Трассен долго не видел Веске. И вот однажды рядом с ним на улице затормозила блестящая черная машина. За рулем сидел эсэсовец, а рядом с ним - Веске. Тогда Трассен догадался, где Веске работает. В гестапо.
      - Прозит, - сказал Веске и поднял бокал.
      - Прозит, - ответил Трассен.
      - Так как же вам понравилась сегодняшняя сказочка? Она забавна. Человек движется со скоростью, близкой к скорости света, и его часы замедляют ход. Вы не согласны, Трассен?
      - Я не занимаюсь теорией относительности.
      - Но ведь вам, кажется, поручили написать об этой теории заключение для профессора Зауэра? - Веске выдержал эффектную паузу. - Скучный человек профессор Зауэр! - воскликнул он. Меня совершенно не интересует его точка зрения! Меня интересует только ваше мнение, господин Трассен!
      Трассен налил себе еще вина. Он чувствовал, как его загоняют в какой-то тупик, из которого он вряд ли выберется.
      - Так как же вы относитесь к эйнштейновской теории?
      - Я пишу об этой теории заключение по заданию профессора Зауэра. - Трассен резко передвинул бокал.
      На белой скатерти расплылось красное винное пятно.
      - Похоже на кровь, - сказал Трассен.
      - Отличное вестфальское вино! - сухо возразил Веске. Право, можно подумать, что вы всерьез размышляете над своим официальным заключением о теории относительности. Послушайте, хотите, я вам его продиктую? - Веске потянулся за бумажной салфеткой. - Ведь говорят, что Эйнштейн однажды уложил всю свою теорию на четвертушке бумаги!
      Трассеном овладело бешенство.
      - Что вам от меня надо? Смысл теории относительности?
      - Да, - спокойно ответил Веске. - Нам необходимо в кратчайший срок получить абсолютно проверенную и секретную информацию о реальных возможностях эйнштейновской теории. Нам надо знать: проводились ли какие-нибудь опыты, подтверждающие теорию относительности? При каких именно условиях явления, предсказанные Эйнштейном, можно было бы легко наблюдать?
      Веске выжидающе замолчал.
      - Эффекты теории относительности можно было бы легко наблюдать, - медленно сказал Трассен, - если бы... - Он расправил бумажную салфетку и начал на ней, писать.
      Веске кивнул официанту, и тот подкатил к столику тележку с винами.
      - Пожалуй, вот эту, - Веске внимательно осмотрел этикетку и поставил бутылку на стол. - Говорят, что теория относительности возникла только из-за того, что не удался опыт какого-то Майкельсона?
      - Не удался, - Трассен продолжал писать на салфетке.
      - Так. А почему он не удался?
      Трассен писал.
      - Я спрашиваю вас, Трассен, почему не удался опыт Майкельсона?
      Трассен отложил исписанную салфетку и, положив перед собой коробку сигарет, стал писать на ней какие-то формулы.
      - Он не может получиться, господин Веске. Это невозможно.
      - Невозможно? - Веске налил вино в бокалы. - А кто он по национальности, этот Майкельсон?
      - Поляк. Работал в Америке.
      - А немецкие ученые не пытались повторить этот опыт?
      - Пытались.
      - Ведь это поразительно! - снова воскликнул Веске с фальшивым пафосом. - Только от того, что провалился один-единственный опыт, рождается теория, которую никому не удается подтвердить ни одним наглядным наблюдением. Рождается теория, которая противоречит опыту здравого человеческого рассудка!
      Трассен поднял голову и посмотрел Веске в лицо.
      - Теорию относительности можно было бы проверить на опыте, - сказал он, - если бы скорость света была не так велика. Если бы она была, скажем, не триста тысяч километров в секунду, а двадцать-тридцать километров в час...
      - Скорость машины на берлинской улице в часы "пик"? Шутить изволите, господин Трассен?
      - И тогда скорости, с которыми мы встречаемся в нашей обычной жизни, оказались бы близки к скорости света, - невозмутимо закончил Трассен.
      - Но ведь это невозможно?
      - Невозможно.
      - Господин Трассен, советую оставить эти шуточки.
      - Я не шучу.
      - Тогда вы пьяны.
      - Я выйду, - сказал Трассен, вставая. - Мне надо освежиться.
      - Пожалуйста, господин Трассен, - любезно разрешил Веске. - Возвращайтесь побыстрее. Мне не терпится узнать подробнее, как это один провалившийся опыт разрушил всю нашу почтенную науку.
      Трассен вышел в холл. Вынув из кармана коробку сигарет, он сел на диван и задумался.
      Веске, конечно, вовсе не интересуют истинные причины неудачи опыта Майкельсона. Руководителей Третьего рейха интересует секретная информация о теории относительности.
      Сначала эйнштейновскую физику запретили, а потом на статьях о ней поставили штамп "Только для служебного пользования". А теперь перед нацистами возникает вопрос, как практически использовать эту самую теорию относительности? И даже тут они начинают с провокации:
      "Почему, мол, провалился опыт Майкельсона? А нет ли тут подвоха и нельзя ли этот опыт "исправить" арийскими силами?"
      Нельзя.
      Тогда что же все-таки можно из него "выжать"?
      Ничего. Потому что никакими способами нельзя изменить скорость света. Эта величина остается в природе неизменной.
      Но, оказывается, если скорость света - абсолютно постоянная величина, сразу начинаются чудеса: возрастает масса движущегося тела, сокращаются его размеры и, наконец, замедляется само время, измеряемое часами на движущемся теле.
      "Все это бредни Эйнштейна! Этого не может быть!" - кричат нацисты. И тут же требуют, чтобы им представили секретные возможности практического использования теории относительности. Практические возможности?
      Трассен усмехнулся и посмотрел на коробку сигарет. Вот вам практические возможности! Вот расчеты формул теории относительности при фантастическом предположении, что скорость света может быть равна не 300 000 километрам в секунду, а всего лишь 20 километрам в час. Однако именно в этих условиях можно было бы наблюдать поразительные следствия теории относительности - изменение массы, размеров, времени. И тут Трассен неожиданно вспомнил о странном портрете Эйнштейна, когда-то написанном его бывшим другом Раулем Клемпертом. Трассен закурил и стал припоминать картину Клемперта. Собственно говоря, это не был портрет Эйнштейна, хотя сквозь таинственные превращения миров и проступало его удивительное лицо. Главным в картине было то, что скрывалось за превращениями геометрических тел, из которых складывался кажущийся хаос картины. В нем таился нераскрытый закон превращения движущихся тел, о котором художник что-то знал. Но Рауль Клемперт отмалчивался, когда речь заходила об этом портрете. А ведь они дружили... Эти было так давно... Дружба их распалась сама собой, задолго до ареста Клемперта...
      Трассен вспомнил, что его ждет Клаус Веске. Его охватила тоска. Новым хозяевам требуются снаряды с возрастающей массой, использование взаимопревращения массы и энергии. Где эти тела, двигающиеся со скоростями, близкими к скорости света? Как приобрести патент на управление временем? Многое хотели бы знать правители Третьего рейха. Но что будет с ним, с Лео Трассеном? Может быть, его сделают секретным консультантом по теории относительности? Отец мечтает о его блестящей карьере. Вот бы сейчас и сделать эту карьеру. Самый подходящий момент.
      - Разрешите?
      К Трассену подошел эсэсовский офицер и щелкнул каблуками. Он держал в руке сигарету. Трассен зажег спичку.
      - О, формулы на коробке! Какое увлечение наукой!
      Трассен подавил дрожь в пальцах и поднес спичку, к сигарете офицера.
      - Спасибо.
      Эсэсовец еще раз щелкнул каблуками и отошел.
      Трассен посмотрел на коробку сигарет. Да, если бы скорость света была равна всего лишь двадцати километрам в час, то мир изменился бы. Но стал бы он от этого лучше?
      ПОЯВЛЯЕТСЯ РАУЛЬ КЛЕМПЕРТ
      Неподалеку от одного из берлинских вокзалов около железнодорожного моста стоит телефонная будка. Через каждые пять минут она сотрясается от проходящего поезда. Звонить из нее почти невозможно. Бог знает, кто установил ее в этом неподходящем месте.
      В будке лицом к стене стоит высокий человек. Он звонит в магазин готового платья. Из магазина отвечают, что художник-оформитель Херти Лидер у них больше не работает. Человек стоит, не оборачиваясь. Он знает: у него в кармане только тридцать пфеннигов. Это значит, что он беззащитен. Берлин для него - опасная зона. Домой возвращаться нельзя. Звонить знакомым тоже нельзя. Но Херти его не выдаст. Почему он в этом уверен? Неизвестно. И вот след Херти, маленького художника, оформляющего витрины магазинов, потерян. Надо добывать деньги и бежать. Человек перебирает в памяти знакомых. Может, позвонить теоретику Лео? Нет! Лео не смог остаться самим собой. Тем более сейчас, когда начата бешеная травля Эйнштейна. Ведь его - Клемперта Рауля - арестовали, наверно, за этот портрет. Впрочем, и за другое. В кафе "Синяя лампочка" долго висела его карикатура на Геринга. И нарисовал-то он ее по памяти, а получилось и похоже и смешно. В этом кафе подле вокзала всегда бывало много народу. Приходили рабочие из депо, "интеллектуалы" из центра города, молодые актеры. Каждый вечер начинался с того, что на сцене появлялся хозяин кафе и, умоляюще складывая своя толстые руки, обращался к посетителям с одними и теми же словами: "Прошу вас, господа, будьте сегодня осторожнее!"
      А потом из-за столика на эстраду, надвинув на глаза полицейскую каску, выходил "Неизвестный" и начинал составлять протокол. В него заносились все грехи "Синей лампочки": песенка о солдате, не желающем воевать, карикатура на господина Геринга... На сцену выплывал сам "Геринг" - парень в розовой картонной маске с надвинутой на один глаз фуражкой. Зал свистел. Ребята из джаза вытесняли "полицейского". Барабанщик вскакивал на плечи "Герингу" и, сидя верхом на фашистском бонзе, бил в барабан. Кафе отплясывало фокстрот, а мнимый полицейский пил пиво с хозяином, дядей Карлом, который продолжал жалобно повторять свои предостережения.
      Бедный дядя Карл. Он первым попал в руки гестапо. Рауль видел его потом в концлагере. Он еле ходил. Но жалоб от него теперь никто не слыхал. В лагере Раулю Клемперту казалось, что на свободе вообще никого не осталось. Но люди продолжают существовать и в коричневой трясине фашизма. Вот он теперь сам на свободе, но она смертельно опасна - эта свобода. Рауля сковывает страх. Нет. Надо идти.
      Рауль решительно отворил дверь и вышел.
      Вот трамвайная остановка. На остановке трое. Женщина с сумкой. Молодой человек с портфелем. И штурмовик. Штурмовик первым входит в трамвай. За ним - женщина. Потом молодой человек с портфелем. Трамвай уходит. Рауль решает свернуть с этой улицы.
      ...Он держит свою жизнь за ниточку. Ниточка натягивается, и каждый раз, когда он огибает препятствие, у него захватывает дыхание. Только бы не оборвать эту ниточку.
      Вот и Момзенштрассе. Та самая Момзенштрассе. Цветок в окне углового дома. Раньше там не было никакого цветка. На занавеске висит смешная детская игрушка, собака с длинной черной шерстью. Неужели кто-то спокойно живет в его комнате? Рауль снова взглянул на окно. Вот цветок подвинули. Или это ему только показалось? Останавливаться нельзя. Надо идти дальше. Вот отворилась тяжелая парадная дверь. Полный чиновник со значком национал-социалистской партии вышел на улицу, благодушно улыбаясь. Да, цветок на окне действительно отодвинули, и кто-то помахал чиновнику рукой. Что ж, так и должно быть. Жизнь продолжается.
      Момзенштрассе - короткая улица, и на ней лучше не останавливаться. Надо выбирать улицы длинные и многолюдные.
      Рауль снова потянул за ниточку и пошел дальше. Неизвестность и полная изоляция. А вокруг шумит город.
      Кто я такой в сегодняшнем Берлине? Приговоренный к расстрелу? Или просто согрешивший "левый" художник Рауль Клемперт? Запугивали его расстрелом или отложили исполнение приговора? Неизвестно! А что объявили отцу?
      - Однажды Эйнштейн сказал: "Если бы все на свете исчезло, кроме одного-единственного человека, он ничего не смог бы узнать о себе: движется ли он или остается в состоянии покоя. Для того чтобы узнать что-либо, надо иметь возможность сравнить! Сравнить с чем-нибудь свою собственную систему отсчета...
      Эта мысль поразила тогда Рауля своей удивительной бесспорностью. А сейчас вот он сам ничего не знает ни о себе, ни об окружающих его людях. Ему трудно представить, что кто-либо продолжает жить своей прежней размеренной жизнью, обедает в кафе от двух до трех, ходит к знакомым. Ведь всего в трехстах километрах существует концентрационный лагерь. Два часа в берлинском городском парке и два часа в подвале кирпичного дома гестапо... Нет, единое время должно разорваться! Его не существует. Люди живут в разных временах.
      Вот и Люстгартен. Клемперт остановился. Ему пришла в голову спасительная мысль. Он вспомнил свою работу в театре марионеток. Там, в Люстгартене, в старом балатаде, есть еще один верный человек. Молчаливый старик с трубкой. Дядя Эрнст - хозяин театра.
      Рауль торопится. Выход найден. Деньги даст из кассовой выручки, дядя Эрнст. И этой же ночью надо добраться до чехословацкой границы. В Праге есть надежный адрес? "Дом-Минута. Квартира доктора Влачека".
      Рауль заставляет себя идти неторопливо. Совсем неторопливо, рассеянно посматривая по сторонам. Тонкая ниточка снова натянулась. Лицо встречного штурмовика кажется знакомым. Шаг. Еще два. Три. Поравнялись. Штурмовик прошел мимо. Рауль не оглядывается. Вперед! В Люстгартен!
      ...В концентрационном лагере после исчезновения ааключенного номер триста два был введен особый режим. Водителя автобуса дважды вызывали в комендатуру лагеря для допроса, и он дважды показал следующее.
      "Я работаю шофером горного автобуса в Баварии и обслуживаю фирму "Заксенгаузен". Мою машину передали на две недели в аренду для обслуживания лагеря. Неделю назад я перевозил группу заключенных, работающих в верхних ущельях. При повороте мне не удалось выровнять автобус, и машина нависла над обрывом высотой двенадцать метров. Несколько секунд мы висели над пропастью. Вдруг сидевший на заднем сиденье заключенный выбил стекло и выпрыгнул из автобуса через заднее окно. Вслед за заключенным выскочил конвойный и выстрелил ему вслед. Я продолжал изо всех сил нажимать на тормоза и увидел в зеркале на ветровом стекле, как заключенный скрылся за выступом скалы".
      Комендатура лагеря продолжала разыскивать бежавшего заключенного.
      ХЕРТИ ВСТРЕЧАЕТСЯ
      С РАУЛЕМ КЛЕМПЕРТОМ
      Херти очень дорожил своей профессией. Искусно оформить витрину - это значит придумать такую загадку, решение которой знает только один художник.
      "В каждой витрине, - говорили ему в училище, - обязательно должна быть ловушка для покупателя. Сначала надо притянуть взгляд покупателя каким-нибудь неожиданным предметом и лишь потом привлечь его внимание к главному - к рекламируемому товару.
      Херти подмел пол в бывшем кукольном театре, выкатил на сцену два белых мотоцикла и поставил их друг против друга. За ними он повесил зеркала. Мотоциклы отразились в зеркалах и в свете яркого прожектора заиграли белой эмалью и никелированными частями. Херти снял пиджак и взвалил на плечо рулон с декоративной тканью. Ярко-красная, блестящая, как атлас, материя должна была оттенить белизну новеньких машин. Херти долго возился со складками, закалывая их булавками, потом включил прожектор. Он не замечал, как бежит время, выставку приказали закончить к утру, придется работать всю ночь. Но несколько минут можно и передохнуть. Херти сел у двери на стул билетера.
      По другую сторону площади вращалось "колесо смеха". Шел последний сеанс. В центре цветного диска сидела девица в очках, напряженно упираясь пальцами в скользящую поверхность около "полюса". Ее подруга, веселая хорошенькая блондинка, с хохотом съезжала к резиновой обочине. Пожилые супруги по другую сторону с серьезными лицами, вцепившись друг в друга, тщетно пытались сохранить устойчивое положение и тоже сползали. Механик, управлявший колесом из будки, поощрял катающихся одобрительными возгласами. Вот он рывком увеличил скорость вращения, и супругов стремительно отнесло к обочине. Блондинка опять громко захохотала, а ее очкастая подруга отчаянно уперлась длинными пальцами в "северный полюс". Диск вертелся с такой скоростью, что, казалось, расплывался. Так же вращается диск и на картине Рауля Клемперта. И раскрашен диск на этом странном портрете Эйнштейна точь-в-точь, как это колесо. Синие, красные полосы... Да, портрет, спрятанный Херти на чердаке, таит какую-то загадку. Зачем понадобилось Раулю, например, рисовать Эйнштейна смотрящим сквозь "колесо смеха"? И почему на картине Клемперта с вращающимся телом происходят какие-то удивительные превращения: оно как будто порождает какие-то другие фигуры, уплывающие вдаль, как круги на воде? Можно подумать, что диск сначала превращается в чуть вытянутый эллипс, потом сужается и, наконец, переходит в какую-то совсем странную, замысловатую фигуру. А Эйнштейн смотрит, улыбаясь, сквозь все эти формы, словно добрый волшебник, которому забавны вызванные им чудеса. Кажется, даже от его длинных, пушистых волос отрываются маленькие крутящиеся колечки. И хотя смысл картины загадочен, Херти знает, что писал ее большой мастер. В этом-то он разбирается! Как прекрасно лицо ученого! Влажный блеск живого взгляда. Грустная полуулыбка. А не попробовать ли самому Херти написать портрет? Однажды он вырезал из черной бумаги силуэт Рауля, и получилось похоже... Похоже? Херти вздрогнул. Ему показалось, что к нему приближается Рауль Клемперт.
      "Нет, этого не может быть! - Херти замер. - Да, это Рауль! Но как он попал сюда? А если он... если..." - Херти встал и, медленно подойдя к фонарю, остановился. Человек, похожий на Рауля Клемперта, тоже остановился, но в тени.
      - Херти, - вдруг тихо позвал он. - Подойди сюда.
      Херти вошел в тень. Перед ним стоял Рауль Клемперт.
      - Что в театре? - спросил Клемперт. - Где его хозяин?
      - Театр закрыли.
      Херти оглядел забрызганный глиной плащ Клемперта.
      - Закрыли? - Рауль отступил еще глубже в тень к стене балагана.
      - Господин Рауль, вы читали сегодняшние газеты?
      Клемперт вздрогнул.
      - Нет!
      - Эйнштейн заочно приговорен к смертной казни. Я был у вашего отца. Портрет у меня.
      Глаза Рауля блеснули в темноте.
      - Мальчик... ты...
      - Вам надо уходить из Берлина.
      Клемперт кивнул головой.
      - У тебя есть деньги, Херти?
      Херти покраснел.
      - Я купил себе костюм в эту получку, осталось только пять марок.
      - Мало. Значит, надежда только на Трассена. Он достанет деньги. Херти, ты можешь пойти в университет и связаться с Лео?
      - С Трассеном? - Херти тревожно посмотрел на Клемперта. Но Лео Трассен...
      - Для меня он сделает все! Ведь когда-то я спас ему жизнь.
      - Трассен не бывает больше у вашего отца.
      - У меня нет другого выхода, - возразил Клемперт. - Поэтому тебе придется немедленно связаться с Лео Трассеном. Пусть передаст через тебя деньги. Я буду пробираться в Чехословакию.
      Херти не отвечал. Он смотрел на багровеющее небо.
      - Господин Клемперт, над университетом пламя! - прошептал, наконец, Херти.
      У Рауля окаменело лицо.
      - Я сейчас все узнаю, - сказал Херти. - Не уходите. Я вернусь.
      Рауль медленно вошел в темный балаган. Херти прикрыл за ним дверь и заколотил ее доской.
      - Гвоздь забит слабо, - шепнул он в щель и побежал на зарево.
      ГОСПОДИН ТРАССЕН
      СЖИГАЕТ КНИГИ ЭЙНШТЕЙНА
      У Херти никогда не было тайн. Жизнь его была проста. Он радовался каждому дню, начинающемуся с торопливого рабочего утра. Берег каждый пфенниг, заработанный им "для дома", и старался урвать время, чтобы научиться рисовать. Писал акварелью легкие, мягкие пейзажи. Рисовал пастелью уютные старинные уголки тихой части города, потемневшие от времени памятники. Вот и все.
      Было еще, правда, кое-что в его жизни, но это должно было "навсегда остаться в его душе" с того самого дня, как он купил для своей собственной библиотечки книгу стихов Гейне с розочками на обложке. На закате, гуляя вдоль городской реки, он любил читать стихи...
      Навстречу Херти плывет удушливый дым. Слышится отдаленный шум толпы. Время от времени гул смолкает, и раздаются голоса, выкрикивающие отрывистую команду. Потом тишину снова прерывает невнятный рев. К самому входу в Люстгартен примыкала цепь штурмовиков. Вдоль цепочки двигалась толпа, а дальше стлался черный дым от коптящих факелов, от их огней, колеблющихся над университетской площадью. Херти вышел в Музейный переулок. Он был пуст. Гулко ступая по широким каменным плитам между высокими потемневшими стенами музея, Херти дошел до угла и задохнулся от потока раскаленного воздуха. На университетской площади горели костры. Их окружала молчаливая толпа.
      - Что здесь происходит? - спросил Херти.
      - Жгут вредные книги, - четко ответил чей-то голос.
      - Кто жжет?
      Девушка в спортивных ботияках повернулась к Херти.
      - Жгут те, что на площади...
      Внезапно раздался голос диктора:
      - Немцы, все на борьбу с вредными книгами! Каждый честный немец должен сжечь одну антинемецкую книгу!
      Тишина. А потом рев штурмовиков.
      - Вперед! Вперед! Вперед!
      Снова зловещая тишина ожидания. И вот на площадь въезжает закрытый фургон. Диктор возвещает:
      - Прибыла новая партия антигерманских материалов!
      Люди, стоявшие за штурмовиками, выстроились в цепочку. Из фургона вытащили пачку книг, развязали.
      - Против материализма, за немецкий идеализм! Я предаю огню произведения Карла Маркса!
      Человек отделился от цепочки и, подняв киигу обеими руками над головой, бросил ее в огонь. К костру подошел следующий.
      - Против еврейской дерзости в искусстве, во имя высшей расы я предаю огню стихи Гейне!
      Херти вздрогнул. Маленький томик стихов с веточкой розы на переплете медленно умирал, шелестя обугленными страницами. Это была "Книга песен" Гейне, книга, которую он знал наизусть...
      Печаль, печаль в моем сердце, А май расцветает кругом. Стою под липой зеленой На старом валу крепостном, - прошептал Херти.
      "Каждый честный немец должен сжечь одну вредную книгу"...
      И снова раздался голос над площадью: