– Прости, Дом, но дальше нам ехать не стоит, – проговорил виноватым тоном Томазо Мухобойка, припарковав автомобиль у обочины, возле ограды кладбища Монт Оливец. – Федералы вокруг так и рыщут, пасут всех, кто на могилу босса приходит. Лоренцо, пекарь, что неподалеку от меня живет, рассказывал, что даже за ним какие-то типы в костюмах целый день ходили… Да ты и отсюда можешь увидеть, где дон Дарио похоронен.
      – Там? – поинтересовался Тремито, указав на находившуюся в двухстах шагах от ограды трехметровую гранитную стелу и выложенный вокруг нее целый курган живых цветов.
      – Угу, – кивнул Мухобойка. – Я специально с этого края кладбища подъехал. Пусть отсюда и далеко до могилы, зато народ постоянно толпится, федералам обзор загораживает. Хотя не думаю, что они именно тебя здесь поджидают. Ведь ты для них поди уже два года как официальный мертвец. Шеф бюро на всю страну об этом лично раструбил, я сам в новостях видел.
      – Затем и раструбил, чтобы я расслабился и выполз из своей глубокой норы, – пояснил Аглиотти. – Не верят федералы в мою смерть, я это точно знаю. Возможно, лет пять назад и поверили бы, но не при их нынешнем шефе. Этот чертов Макмерфи родную мать похоронит, а потом откопает и перепроверит, умерла она или прикидывается. Ищут они меня, Томми. И еще лет тридцать искать будут, даже после того как я взаправду пойду червей кормить… Ладно, давай помолчим. Все-таки на могилу к другу приехали…
      Доминик Аглиотти был на семнадцать лет моложе своего бессменного, а ныне покойного покровителя Дарио Сальвини, но выглядел гораздо старше своих сорока пяти лет. Худощавый, немного неказистый Тремито обладал, однако, несопоставимой с комплекцией физической силой и не раз на своем веку разделывал под орех гораздо более крупных, чем он, противников. В основном безмозглых уличных «быков», чья тупость была прямо пропорциональна их наглости. Те же из них, кто обладал инстинктом самосохранения, предпочитали не связываться с жилистым итальянцем, поскольку уже по его взгляду могли определить – от этого макаронника легко нажить кучу неприятностей.
      Тремито и в молодости не отличался привлекательностью, а с годами растерял и те ее крохи, что имелись. Сегодня при взгляде на его изрезанное морщинами, одутловатое лицо можно было подумать, что Аглиотти злоупотребляет выпивкой, но в действительности он всю свою жизнь был сдержан в употреблении спиртного. Большие, до макушки, залысины делали и без того высокий лоб Доминика еще выше, что Тремито, впрочем, не считал недостатком. Наоборот, гладко зачесывал свои длинные черные волосы назад и бриолинил их лаком, словно нарочно привлекая внимание к своей прореженной временем шевелюре. А крючковатый, каким-то чудом не перебитый в неисчислимых драках нос, тяжелые, постоянно полуприкрытые веки и чуть выпяченная нижняя губа придавали Тремито прямо-таки аристократически надменный вид.
      Казалось, что Доминик всегда пребывает в расслабленной полудреме, но считать так было очень большим заблуждением. Апатия Аглиотти являлась лишь ширмой. За ней скрывалась крайне жестокая натура, усиленная стальным и в общем-то нехарактерным для сицилийца хладнокровием. Тремито походил на свирепого бойцового пса, что кусает молча, мгновенно пресекает любые агрессивные выпады жертвы, а расслышав жалобный скулеж, впадает в еще большую ярость, которую, однако, прекрасно контролирует. Доминик был из тех людей, кого бесило, когда им начинали плакаться на жизнь или каяться в грехах, а за панибратское с собой обращение он мог и вовсе без разговоров втоптать собеседника в землю. От этого друзей у Тремито было не так уж много, зато каждый из них считал за честь, что пользуется уважением такого человека, как Доминик Аглиотти, – бывшей правой руки дона Сальвини, а после Тотальной Мясорубки – объявленного в международный розыск опасного преступника, вынужденного залечь на дно и распускать слухи о собственной гибели, дабы не компрометировать своего босса.
      Томазо «Мухобойка» Гольджи был давним приятелем Тремито, выросшим с ним в одном квартале и практически повторившим судьбу старшего его на пять лет Аглиотти. Разве только в настоящий момент Мухобойка не разыскивался полицией и потому продолжал находиться при доне Сальвини до самой его нелепой скоропостижной смерти. Неуклюжий туповатый громила Гольджи не являлся доверенным лицом босса, а с уходом в бега Тремито был понижен из телохранителей до обычного сборщика «контрибуций» и вот уже несколько лет собирал мзду с мелких торговцев в подконтрольных Сальвини районах Чикаго. Томазо и известил скрывающегося в пригороде Доминика о трагедии, что стряслась четыре дня назад во время переговоров верхушки картеля в Менталиберте. Разумеется, мелкую сошку Гольджи на эту встречу никто не приглашал, и он понятия не имел, что именно там произошло – подробности таких мероприятий никогда не афишировались. Но по дошедшим до Мухобойки слухам, случившийся у дона Сальвини инфаркт был отнюдь не случаен, пусть даже у Дарио давно наличествовали проблемы с сердцем.
      – Всякое болтают, – уклончиво ответил Томазо на расспросы Доминика, встретив того на взятой напрокат машине в условленном месте, куда Тремито прибыл на такси, как только смог выбраться из пригорода. – Сам понимаешь, с той поры, как ты в берлогу залег, меня больше никто в дела благодетеля не посвящает. Хочешь узнать подробности, поспрашивай Горлопана Тони или кого-нибудь из его кузенов – они тамбыли и знают, что к чему. Хотя и они вряд ли что-нибудь путное расскажут… Но грызни между «папами» не было, это точно. Если бы они поцапались, то скорее Дарио на пару с де Карнерри свели бы в могилу старого пердуна Барберино. Этот нью-йоркский пузырь давно сдулся, а в Трезубце к его мнению прислушиваются только из-за того, что он тогда всех нас примирил и объединил.
      – А что говорит Марко? – осведомился Доминик, имея в виду Марко Бискотти, ближайшего делового советника и секретаря дона Сальвини. – Он же наверняка присутствовал в Менталиберте на встрече тройки.
      – Прохвост Приторный тоже помалкивает, – пояснил Гольджи. – Сказал лишь, что Дарио отдал Богу душу из-за обширного инфаркта, да порекомендовал пока сидеть по норам и без особых причин не рыпаться. После похорон Бискотти с целой прорвой адвокатов и юристов укатил на виллу к сеньоре Сальвини, дела покойного дона в порядок приводить. Тут ведь не все так просто. Прямых наследников у благодетеля после Тотальной Мясорубки не осталось, и кто теперь семью возглавит, пока неясно. Его младший брат Руджеро – слизняк и наркоман, которому я с удовольствием пустил бы пулю в башку, дали бы только распоряжение. Кузены и племянники однозначно отпадают – куда этим засранцам до нашего Дарио. Сам Бискотти? Тоже сомнительно. Де Карнерри и Барберино Приторного на дух не переваривают и вряд ли станут считаться с его мнением. Ох, чует моя задница, грядет большой передел, на котором нам с тобой даже крошек не достанется…
 
      Почти четверть часа просидели приятели в молчании у кладбищенской ограды. За это время наметанный глаз Тремито успел дважды заметить проехавшие мимо автомобили с федеральными номерами и один подозрительно неторопливый фургон электрической компании, внутри коего тоже наверняка скрывалась группа слежения ФБР. Толчея на этом участке улицы и впрямь была сильная, поэтому федералы вряд ли с ходу высмотрели бы в припаркованной у обочины машине разыскиваемого преступника. Однако Аглиотти не намеревался искушать судьбу и долго маячить под носом у агентов. Оказав последнее почтение покровителю и другу, Доминик тронул пригорюнившегося Томазо за плечо и жестом велел ему отъезжать.
      – Надо бы выпить где-нибудь за упокой старика Дарио, – угрюмым тоном внес предложение Гольджи, оглядываясь в поисках «хвоста». – Как ты на это смотришь?
      – Да, неплохо бы, – подтвердил Аглиотти, у которого тоже вертелась в голове аналогичная мысль.
      – Отлично, – кивнул Мухобойка. – А то как-то не по-человечески получилось. Да и мы с тобой, наверное, уже полгода не виделись… Вот только где приземлимся? Моя конура со дня похорон наверняка под наблюдением… Давай поедем в бар Плешивого Луиджи. Будь уверен, для нас у этого скряги всегда отдельный кабинет найдется.
      Сегодня мобильный видеосет Тремито звонил очень редко – не чаще двух раз в месяц, – а все разговоры по нему обычно ограничивались несколькими завуалированными фразами при полностью отключенном изображении. Время от времени дон Сальвини и немногочисленные приятели Доминика интересовались, жив ли он еще и не нуждается ли в чем-нибудь. Последним входящим звонком для него было послание Гольджи о смерти Дарио, сразу выбившее Аглиотти из неспешного жизненного ритма, к которому тот, признаться, в изгнании уже привык. И потому, когда видеосет в кармане Тремито внезапно издал сигнал вызова, Доминик удивился и сразу насторожился.
      Причина на то у него была веская. Видеосет заиграл мелодию, отведенную владельцем для звонков от одного конкретного человека. Того самого, который в данный момент покоился под гранитной плитой и курганом из цветов на кладбище Монт Оливец…
      Томазо покосился на напрягшегося товарища, но промолчал. А Доминик извлек из кармана видеосет и, протянув его водителю, продемонстрировал высветившуюся на дисплее заставку. И если пиликающая из аппарата музыка ни о чем Мухобойке не говорила, то изображенный на экране зодиакальный символ Весы оказался для Гольджи знакомым. Именно этим зашифрованным символом отображались на видеосетах каждого члена семьи Сальвини послания ее главы.
      (К слову сказать, в Южном Трезубце все поголовно общались по единой видеосвязи так, словно до сих пор жили на заре двадцать первого века и пользовались не высокотехнологичными видеосетами, а старинными мобильными телефонами. Но каким бы глупым ни выглядел этот анахронизм, он помогал картелю хранить множество своих тайн в современном «открытом» мире, где с недавних пор в целях борьбы с преступностью даже в общественных туалетах начали устанавливать видеокамеры.)
      – Синьора Сальвини? – предположил Томазо, указав на дисплей с конспиративной заставкой.
      – Маловероятно, – отверг Тремито догадку приятеля. – Кроме покойного Дарио, мой номер был известен только тебе, Чико Ностромо, Косматому Джулиано и, вполне вероятно, Марко Бискотти… Говоришь, он сейчас на вилле утрясает дела с вдовой? Значит, теоретически Приторный может связаться со мной по видеосету дона Сальвини. Только почему Марко не сделал это со своего аппарата?
      – Наверное, тебе лучше ответить, – посоветовал Гольджи замешкавшемуся товарищу.
      – А вдруг нас пытаются запеленговать федералы? Вдруг они сумели заполучить видеосет Дарио, разблокировали адресный справочник и теперь названивают по всем номерам из списка?
      – Ну… не знаю, – засомневался Мухобойка, инстинктивно обернувшись при упоминании Домиником ФБР. – Сам решай, как быть.
      – Ладно… – Аглиотти занес палец над сенсором приема вызова. – Сделаем так: как только я почую хотя бы легкий запах тухлятины, сразу выбрасываю аппарат и мы заметаем следы. Езжай-ка вон на тот мост и держись все время в крайнем ряду. Если что, швырну видеосет прямо в реку.
      Томазо послушно свернул на мост через Чикаго-ривер, сбавил скорость и повел автомобиль у самого тротуарного бордюра. Пока водитель менял курс и перестраивался, видеосет Доминика не переставал трезвонить. Кто бы ни хотел побеседовать с Аглиотти, он был крайне настырен, и это Тремито тоже не нравилось.
      Наконец он исполнился решимости и ответил на вызов. Заодно включил и громкую связь, дабы не пришлось потом пересказывать Мухобойке содержание беседы. Начинать разговор первым Доминик благоразумно не стал и, активировав сенсор приема, замер в ожидании, когда загадочный собеседник подаст голос.
      – Это диспетчер агентства по аренде рефрижераторов «Альбано»? – сразу же полюбопытствовали на том конце линии.
      – Кто говорит? – задал встречный вопрос Аглиотти. Прежде чем дойти до ушей незнакомца, его голос пропускался через ультрасовременный – на порядок дороже самого видеосета – звуковой конфузер, который радикально менял не только тембр, но также интонации и манеру речи. Сейчас опознать Доминика по голосу не сумели бы даже самые крутые эксперты-акустики в мире.
      – С вами говорит директор юго-западного профсоюза дорожных грузоперевозчиков Смит, – ответил связавшийся с Тремито человек.
      Глаза Гольджи округлились, а сам он едва не врезался в бампер впереди идущего автомобиля – настолько ошарашило Мухобойку заявление незнакомца. Аглиотти тоже сильно удивился услышанному, но по его хладнокровной реакции это было не заметно.
      – Вы действительно представляете юго-западный профсоюз, мистер Смит? – на всякий случай переспросил Тремито.
      – Именно так, – подтвердил «профдеятель». Видеосет дона Сальвини был оборудован аналогичным конфузером, поэтому, находись у аппарата даже его хозяин, он тоже зашифровал бы свой голос до неузнаваемости. Но в данный момент приятели меньше всего надеялись услышать своего покойного покровителя.
      – Диспетчер «Альбано» вас слушает, – дал таки Аглиотти собеседнику утвердительный ответ.
      – Отлично, – резюмировал «представитель». – Послушайте, мне необходимо арендовать у вас грузовой трейлер для перевозки замороженных морепродуктов. Вы могли бы мне в этом помочь?
      – Кто порекомендовал вам наше агентство, мистер Смит?
      – Наш общий знакомый – первый заместитель директора северного профсоюза. Вы удовлетворены ответом?
      – Вполне, – ответил «диспетчер». – И да – мы можем помочь вашей проблеме. Вы знаете, по какому адресу находится наш офис?
      – Да, я в курсе.
      – Тогда встретимся там через два часа, – подытожил Тремито.
      – Давайте лучше через четыре, – попросил «Смит».
      – Через два, – отрезал «диспетчер». – Иначе подписание договора не состоится.
      – Хорошо, я буду у вас через два часа, – не стал упрямиться «представитель». – В таком случае, до скорой встречи.
      Доминик не ответил на прощание, молча нажал на сенсор и разорвал связь.
      – Ты не сказал мне, что Массимо де Карнерри до сих пор в Чикаго. – Спрятав видеосет в карман, Аглиотти пристально посмотрел на приятеля.
      – Но я сам об этом впервые слышу, Дом! – начал оправдываться Гольджи. Звучало не слишком убедительно, но, когда Мухобойка получал от Тремито упреки, он всегда волновался сильнее обычного, даже если говорил правду. – Откуда я мог знать, что Щеголь не улетит домой сразу после похорон, а задержится у нас аж на целую неделю!..
      Оба приятеля моментально смекнули, кто такой этот человек из юго-западного профсоюза. Говоривший по видеосету Сальвини тип был досконально знаком с шифром чикагской семьи и, пользуясь им, сумел представиться Доминику как положено. Раньше в подобных беседах Дарио всегда играл роль директора северного профсоюза перевозчиков. Семья де Карнерри контролировала злачные территории Калифорнии и Невады, так что, по логике, назвавшись «юго-западным», Массимо был совершенно прав. Его поручитель – замдиректора «северных» – являлся, без сомнения, Марком Бискотти. Он же поведал Массимо о месте редких в последние годы встреч Тремито и его ныне покойного покровителя. Выражение «я хочу арендовать трейлер для морепродуктов» как раз и было закодированным предложением встретиться, причем безотлагательно.
      Раньше Доминик ни под каким видом вот так спонтанно и без санкции дона не согласился бы на свидание с членами некогда враждебного клана. Ничего хорошего за такими сомнительными мероприятиями, как правило, не стояло. Но поскольку сегодня Аглиотти оказался фактически брошенным на произвол судьбы, а встречу с ним назначил сам глава клана де Карнерри, да еще при участии консиглиери чикагской семьи, игнорировать такое предложение было нельзя.
      Пойти на это свидание следовало хотя бы затем, чтобы прояснить текущую обстановку. Конечно, Тремито не исключал и то, что Щеголь и Приторный попросту прикончат его, как ненужную обузу, дабы отвлечь от картеля лишнее внимание федералов. Но Доминик давным-давно смирился с тем, что рано или поздно семья вынесет ему смертный приговор, ибо даже дон Сальвини не мог не признать прагматичность такого решения. И признал бы однажды, не прикончи его самого проклятый инфаркт. Аглиотти терпели в живых только из уважения к его прошлым заслугам. Но теперь ситуация кардинально изменилась, поэтому, направляясь в Чикаго, Тремито был почти уверен, что уже не вернется на так понравившуюся ему тихую окраину. Он чуял: его конец близок, и не собирался юлить и прятаться, отсрочивая этот момент. Более того, Доминик твердо знал, что почувствует громадное облегчение, когда это случится.
      – Ну так что, куда тебя везти? – в нетерпении поинтересовался Гольджи.
      – Ты уже в курсе куда. Туда, где я полгода назад в последний раз виделся с Дарио, – ответил Аглиотти и, устало откинувшись на спинку сиденья, спросил: – Какое сегодня число, Томми?
      Мухобойка ответил и в свою очередь осведомился: «А что?»
      – Обычное любопытство. Хочу знать, что напишут на моем могильном камне, – мрачно усмехнувшись, пояснил Доминик.
      – И что тебе это даст… там? – хмыкнул Мухобойка, ткнув пальцем в крышу автомобильного салона.
      – Там! – поправил его приятель, указав глазами в пол. – Просто буду всегда в этот день отмечать в Аду свой день рожденья. Других-то праздников в Преисподней наверняка нет…
 
      В нужный час у служебного входа ресторана «Равенна» уже топтались в ожидании и делали вид, что беседуют, два серьезных типа в неброской одежде и солнцезащитных очках. Вроде бы парни выглядели абсолютно спокойными, но, понаблюдав за ними некоторое время, Тремито заметил, что они нервничают. Оба поминутно озирались и провожали напряженными взглядами горожан, проходящих мимо ворот хозяйственного двора ресторана.
      Парочка была явно в курсе, кто должен сюда пожаловать. В годы Тотальной Мясорубки не было страшнее врага для клана де Карнерри, чем Доминик Аглиотти – первый головорез семьи Сальвини, специалист по dimostrativi assassini– показным убийствам, главному средству устрашения агрессивных конкурентов. Длительный межклановый конфликт серьезно потрепал все без исключения семьи, и большинство их молодых членов знали о такой легендарной личности, как Тремито, только понаслышке. Однако слава о человеке, устроившем некогда самую крупную бойню в истории американского криминального мира, все еще жила.
      Встречающие Доминика шестерки де Карнерри имели все основания опасаться поджидаемого ими гостя. Массимо сильно рисковал, идя на контакт с Аглиотти. После смерти своего покровителя Тремито мог запросто сойти с катушек и припомнить бывшим врагам (а бывшим ли на самом деле?) все застарелые неотомщенные обиды. Самое страшное для Щеголя и его людей заключалось в том, что сегодня Доминику было совершенно нечего терять и, надумай он тряхнуть стариной, уже никто на этом свете не сумел бы его образумить.
      Мухобойка высадил приятеля неподалеку от ресторана и снова задал вопрос, с которым обращался к Тремито совсем недавно:
      – Дом, ты точно уверен, что мне не надо с тобой идти?
      – Все в порядке, Томми, – ответил тот, не изменив за последние полчаса своего решения. – Даже если это ловушка, она устроена только для меня и захлопнется в любом случае или сейчас, или днем позже. Тебе нет нужды вставать между мной и Щеголем. Не забывай о Патриции и детях.
      – Черт тебя подери, Дом! – Гольджи в бессильной злобе стукнул кулаком по рулевому колесу. – Ладно, валяй, приятель. И это… я не прощаюсь! Покатаюсь пару часов по округе. Позвони, когда все закончится.
      – Не прощаемся, Томми, – согласно кивнул Тремито. – Непременно позвоню, будь уверен.
      – Дьявол! – ругнулся напоследок Мухобойка и, отъехав от тротуара, покатил по улице в сторону набережной. Доминик проводил его взглядом и не спеша побрел задворками к служебному входу в «Равенну».
      Завидев визитера, маячившая за решетчатыми воротами парочка без вопросов впустила его во двор, после чего один из головорезов указал Тремито на открытую дверь, ведущую в подсобные помещения ресторана. Аглиотти не однажды бывал здесь и отлично знал, куда идти, но теперь он фактически вступил на территорию потенциального врага, и разгуливать по ней в одиночку Доминику не дозволялось. Один громила из группы внешнего наблюдения – тот, что покрупнее, – направился следом за гостем, чуть ли не дыша ему в затылок.
      «Сопляк! – презрительно подумал о нем Аглиотти. – Небось еще вчера у школьников мелочь отбирал. Вот обидно, если Щеголь назначил моим палачом именно тебя. Лучше бы, конечно, это сделал кто-нибудь из стариков, у которого остались со мной старые счеты. Так было бы гораздо справедливее… Хотя, кто знает, возможно, что ты, мальчик, и есть сын одного из тех, кого я когда-то…»
      – Стоять! – приказал громила. Голос его звучал бы весьма внушительно, если бы при этом не дрожал.
      Доминик повиновался, невольно отметив, что темный, идущий к мясоразделочному цеху коридор весьма удобен для казни. И кровь на полу не вызвала бы никаких подозрений. Впрочем, реши провожатый пустить Тремито пулю в затылок, он не остановил бы жертву, а разнес ей голову без предупреждения. Как сам Аглиотти поступал до этого неисчислимое количество раз.
      Громила потребовал у гостя встать лицом к стене и поднять руки. А затем дотошно, безо всяких металлоискателей, обыскал Доминика от волос до обуви, заставив снять туфли, чтобы осмотреть стельки и подошвы. После чего остался недоволен нулевыми результатами обыска и грозно поинтересовался:
      – Ты что, пришел сюда без оружия?
      – Разве мы враги? – ответил вопросом на вопрос Аглиотти, чей «походный арсенал» остался в машине у Мухобойки.
      Провожатый отказался проинформировать Тремито, в каком статусе гость будет присутствовать на встрече, отобрал у него для пущей безопасности видеосет и портмоне с фальшивыми документами и велел двигаться дальше.
      Официально ресторан «Равенна» не принадлежал никому из членов Южного Трезубца. Также они никогда не посещали его и в качестве простых посетителей. Для этого картель использовал другие, более респектабельные заведения, о которых было известно и полиции, и репортерам. Там семья Сальвини и приезжающие к ней с визитами представители других семей пышно отмечали свадьбы (после перемирия все три семьи успели не единожды между собой породниться), дни рождения и прочие праздники. В общем, нарочито старались, чтобы каждая собака в городе запомнила, где располагаются традиционные места увеселений сорящих деньгами макаронников. Демократичная по ценам и скромная по убранству «Равенна» была для этого чересчур непритязательной.
      Однако мало кто был в курсе, что, купленный картелем через подставных лиц, в действительности этот прибрежный ресторанчик принадлежал Трезубцу до последнего гвоздя. Именно здесь сицилийцы проводили все свои секретные встречи и переговоры, держа для этих целей постоянно зарезервированным один из банкетных залов – небольшой, но отличающийся изысканной отделкой. Попадая в «Равенну» либо через гараж, либо, как Аглиотти, минуя хозяйственный двор, ее подлинные хозяева не светились на публике, и даже завсегдатаи ресторана не подозревали, какие важные люди порой заседают с ними под одной крышей.
      Пройдя через мясоразделочный цех (с каждым шагом шансы Доминика получить пулю в башку становились все меньше и меньше, чему он, несмотря на непоколебимую готовность умереть, все-таки обрадовался), Тремито и его сопровождающий поднялись по служебной лестнице на второй этаж и направились по устланному дубовым паркетом коридору. «Итальянский зал» располагался в самом его конце. Возле двустворчатых, отделанных золотом дверей несли вахту еще двое охранников, в одном из которых Доминик узнал бывшего телохранителя дона Сальвини, Горлопана Тони. Аглиотти не сомневался, что Приторный тоже прибудет на встречу, но начал беспокоиться, встретив по пути сюда лишь людей де Карнерри. Теперь вроде бы все прояснилось: представители семьи хозяев были здесь, а значит, беседа пойдет по всем правилам.
      Для телохранителя Тони был даже слишком умен. В отличие от его многочисленных узколобых кузенов, занимающихся той же работой, Аглиотти относился к Горлопану более-менее уважительно. Тони платил ему той же монетой. Но сегодня Тремито не слишком надеялся на то, что в случае заварухи приятель встанет на его сторону. Доминик чуял, что смерть благодетеля поколебала прежнюю внутрисемейную атмосферу доверия, и хорошо, если со временем все вернется на свои места. Неважно, будет тогда жив Аглиотти или нет. В любом случае, он желал семье Сальвини благополучно разрешить все свалившиеся на нее неурядицы.
      – Тони! – кивком поприветствовал Тремито старого знакомого.
      – Проходи, Дом. – Горлопан кивнул изгнаннику в ответ и распахнул перед ним дверь. Провожатый отстал от Доминика еще на середине коридора, и в зал для встреч гость вошел один. То есть как равноправный участник переговоров, а не доставленный на взбучку к боссу провинившийся член семьи. Именно так выглядел Тремито с идущим у него за спиной громилой.
      В Тотальной Мясорубке лишь семью де Карнерри угораздило потерять своего capo– дона Джузеппе, отца нынешнего главы клана Массимо (Тремито был непричастен к тому громкому убийству, а иначе Щеголь уже давно свел бы с ним счеты, невзирая ни на какое перемирие). Этим и объяснялось то, что Щеголь являлся самым молодым из трех боссов Южного Трезубца. Как всегда одетый в немыслимо дорогой костюм, надушенный одеколоном и красующийся идеальной укладкой волос, Массимо не счел зазорным выйти навстречу Аглиотти, чтобы пожать ему руку. И хоть сделано это было без особого дружелюбия, Доминик воспринял рукопожатие Щеголя за очередной добрый знак. Кажется, Мухобойка все-таки дождется сегодня звонка от своего приятеля Тремито…
      Вслед за де Карнерри гостя поприветствовал находившийся тут же Марко Бискотти. В присутствии главы дружественного клана Приторный вел себя скованно, пусть и представлял на переговорах сторону хозяев. Но в этом не было ничего необычного. Даже старик Барберино и Дарио Сальвини тушевались в обществе бесцеремонного говорливого Щеголя, чего уж говорить о скромном консиглиери Бискотти, чей удел – заниматься разрешением скучных экономических и юридических вопросов. Да, в настоящий момент он держал в руках бразды правления покойного босса, но для Массимо слово Марко весило не больше, чем мыльный пузырь. Поэтому Аглиотти и не полагался на Приторного как на своего заступника, разве только мог, если что, обратиться к нему за консультацией.
      – Присаживайся, Доминик, – пригласил Марко гостя с оглядкой на де Карнерри, который чувствовал себя в «Равенне» куда увереннее хозяев. – Скоро принесут обед. Налей пока себе чего-нибудь выпить.
      «Действительно, почему бы не выпить?» – подумал Тремито и не стал отказываться от приглашения. Усевшись за находившийся в центре зала круглый стол, Доминик взял один из стоявших на нем бокалов и наполнил его розовым мускатом – таким же, каким они с доном Дарио угощались за этим столом полгода назад. Щеголь и Приторный, судя по початой бутылке употребляемого ими аперитива, пили уже по второй порции. Поздоровавшись с Аглиотти, они вернулись за стол, к своим недопитым бокалам, и, прежде чем завести разговор, пригубили еще немного вина.
      – Я слышал, Тремито, что теперь ты – законопослушный богобоязненный гражданин, – начал Щеголь, промокнув салфеткой губы и тонкие усики, больше похожие на выщипанные брови красотки. – Живешь в милом пасторальном домике, стрижешь газон, выращиваешь кактусы, а по воскресеньям посещаешь церковную службу. Честно сказать, я долго смеялся, когда мне рассказали эту занятную историю.
      – Это правда, – подтвердил Аглиотти, потягивая мускат. – Кроме того, что Тремито стал богобоязненным и ходит в церковь. Бога я не боюсь – ему уже нечем меня напугать. А мессы я и раньше не посещал, так что сегодня подавно не вижу смысла осквернять своим присутствием святую обитель.
      – Действительно, не всякий патер сумеет выслушать твою исповедь и при этом не повредиться рассудком, – усмехнулся Массимо. – Извини за нескромный вопрос: как вообще тебе спится в последние годы? Кошмары не мучают?
      – Я – заочный мертвец, поэтому и сплю, как покойник, – ответил Доминик, на лице которого не дрогнул ни единый мускул. – А покойники не видят снов, можете мне поверить. При всем уважении, сеньор де Карнерри, не лучше ли нам перейти непосредственно к делу? Ведь вы пришли сюда не для того, чтобы на моем примере попробовать себя в роли психоаналитика, верно?