Бритоголовые были – и еще одни, назывались РНЕ. Шут знает, что это значит, сейчас уже и не помнит никто, да и сами они, наверное, уже не помнят. Потом, вроде, исчезли. Не слышно о них ничего и не видно. И вот вдруг некоторое время назад на Пушкинской объявились. «Метро – для русских!». Слышали такое? Или вот: «Делай добро – чисти метро!». Вышвырнули всех нерусских с Пушкинской, потом и с Чеховской, и до Тверской добрались – под конец уже озверели, начались расправы. Теперь там у них Рейх. Четвертый или пятый… Что-то около того. Дальше пока, вроде, не лезут, но историю двадцатого века наше поколение еще помнит. А ведь мутанты эти с Филевской линии, между прочим, существуют на самом деле… Да что мутанты! Черные наши одни чего стоят! А есть еще разные сектанты, сатанисты, коммунисты… Кунсткамера. Просто кунсткамера.

Вдали стало заметно слабое мерцание. Они приближались к Алексеевской. Станция была малонаселена и патруль они выставляли только один, на пятидесятом метре – большего не могли себе позволить. Командир отдал приказ остановиться метрах в сорока от костра, разожженного патрулем с Алексеевской, и несколько раз включил и выключил фонарь в определенной последовательности, давая условный сигнал. На фоне костра обозначился черный силуэт – к ним шел проверяющий. Еще издалека он крикнул им: – Стойте на месте! Не приближайтесь!

Артем спросил себя, неужели действительно может так случиться, что однажды их не признают на станции, которая всегда казалась и считалась дружественной, и встретят в штыки?

Человек, не спеша, приблизился к ним. Одет он был в тертые камуфляжные штаны и ватник, на груди жирно намалевана была буква «А» – видимо, от названия станции. Впалые щеки его были небриты, глаза подозрительно поблескивали, а руки поглаживали ствол висящего на шее автомата. Он вгляделся в их лица, успокоенно улыбнулся, в знак доверия перекинул автомат на спину, и сказал: – Здорово, мужики! Как живете-можете? Это вы на Рижскую? Знаем-знаем, предупреждены. Пошли!

Командир принялся о чем-то расспрашивать его, но как-то неразборчиво, слышно толком не было, и Артем, надеясь, что и их тоже никто не расслышит, сказал Женьке тихонько: – Заморенный он какой-то. Мне кажется, не от хорошей жизни это они с нами объединяться собрались. – Ну так что с того? У нас тоже свои интересы. Если наша администрация на это идет, значит, нам это надо. Не из благотворительности же мы их кормить будем.

Миновав костер на пятидесятом метре, у которого сидел второй дозорный, одетый так же, как и встретивший их, дрезина выкатилась на станцию. Алексеевская была плохо освещена, и люди, населявшие ее, были молчаливы и унылы. На гостей с ВДНХ, впрочем, они смотрели дружелюбно. Отряд остановился посередине платформы, и командир объявил перекур. Артема с Женькой оставили на дрезине – охранять, а остальных позвали к костру.

– Про фашистов и про Рейх я еще ничего не слышал, – сказал Артем. – Мне рассказывали, что где-то в метро фашисты есть. Но вот только говорили, что они на Новокузнецкой.

– Кто рассказывал? – Леха говорил, – неохотно признался Женька.

– А он ведь тебе много еще чего интересного рассказал, – напомнил Женьке Артем. – Но фашисты ведь и вправду есть! Ну, перепутал человек место. Но не соврал ведь! – оправдывался тот.

Артем замолчал и задумался. Перекур на Алексеевской должен был продолжаться не меньше получаса – у командира был какой-то разговор к начальнику Алексеевской – переговоры об объединении продолжались. Потом они должны были двигаться дальше. До конца дня надо было дойти до Рижской, переночевать там, чтобы на следующий день, решив все вопросы и осмотрев найденный кабель, либо возвращаться назад, если кабель окажется непригодным, либо отправлять обратно гонца с запросом дальнейших указаний, если кабель можно будет приспособить для сообщения между тремя станциями. В этом случае его надо будет разматывать и подключать телефонную связь.

Таким образом, в его распоряжении было максимум два дня на то, чтобы придумать предлог, под которым можно было бы пройти через внешние кордоны на Рижской, которые были еще более подозрительны и придирчивы, чем внешние, северные, патрули ВДНХ, – ведь за Рижской начиналось большое метро – и южный кордон Рижской подвергался нападениям намного чаще. Пусть опасности, угрожавшие населению Рижской, были не столь таинственны и страшны, как Угроза, нависшая над ВДНХ, но зато они были намного разнообразнее, и бойцы, оборонявшие южные подходы Рижской, никогда не знали, чего именно ждать, и потому были готовы ко всему.

От Рижской к Проспекту Мира шло два туннеля, засыпать ни один из них по каким-то соображениям не представлялось возможным, и «рижанам» приходилось перекрывать оба. На это уходило слишком много сил. Поэтому для них и было жизненно важно обезопасить северное направление. Объединяясь с Алексеевской и, самое главное, с ВДНХ, они таким образом перекладывали бремя защиты северного направления на их плечи, обеспечивали спокойствие в туннелях между станциями – а значит, возможность использования их для хозяйственных целей. Для ВДНХ это была прежде всего возможность экспансии и расширения своего влияния, своей территории, а значит и своей мощи.

В связи с грядущим объединением внешние заставы «рижан» были особенно бдительны, – необходимо было доказать будущим товарищам, что в вопросе обороны южных рубежей на них можно положиться. Поэтому пробраться через кордоны как в одном, так и в другом направлении виделось очень затруднительным. В течение одного, максимум, двух дней Артему предстояло решить эту проблему.

Однако, эта задача, какой бы сложной она не была, вовсе не казалась невыполнимой. Вопрос был в том, что делать дальше. Даже если проникнуть за южные заставы удастся, надо еще было найти относительно безопасный путь к Полису. Из-за того, что решение приходилось принимать срочно, у Артема совершенно не оказалось времени обдумать свой путь к Полису на ВДНХ, где он мог бы расспросить об опасностях знакомых челноков, не вызвав ничьих подозрений. Спрашивать о дороге к Полису ни у Женьки, и тем более ни у кого другого из их отряда Артем не хотел, так как прекрасно понимал, что это неизбежно вызовет подозрения, а уж Женька точно поймет, что Артем что-то затевает. Друзей ни на Алексеевской, ни на Рижской у Артема не было и доверять в таком важном вопросе незнакомцам он не собирался.

Воспользовавшись тем, что Женька отошел поболтать с сидевшей неподалеку от них на платформе девушкой, Артем украдкой достал из рюкзака крошечную карту метро, отпечатанную на обратной стороне обуглившегося по краям рекламного листка, прославлявшего давно сгинувший вещевой рынок, и обвел Полис несколько раз огрызком простого карандаша.

Путь до него, казалось, был так прост и недолог… В те странные далекие времена, о которых рассказывал им командир, в те времена, когда людям не приходилось брать с собой оружие, пускаясь в путешествие от станции к станции, даже если им предстояло сделать пересадку и оказаться на чужой линии, когда дорога от одной конечной до другой, противоположной, не занимала и часа, в те времена, когда туннели населяли только гремящие мчащиеся поезда, расстояние, разделяющее ВДНХ и Полис можно было бы одолеть быстро и беспрепятственно. Прямо по ветке до Тургеневской, там – переход на Чистые Пруды, как они назывались на старенькой карте, которую разглядывал Артем, или на Кировскую, в которую вновь переименовали ее овладевшие ей коммунисты, и по красной, Сокольнической, линии – прямо к Полису… В эпоху поездов и ламп дневного света такой поход не занял бы и тридцати минут… Но с тех пор, как слова «красная линия» стали писаться с большой буквы, и кумачовый стяг повис над переходом на Чистые Пруды, да и собственно Чистые Пруды перестали быть таковыми, нечего уже было и думать о том, чтобы пытаться попасть в Полис наикратчайшим путем.

По известным обстоятельствам руководство Красной Линии оставило свои попытки насильно осчастливить население всего метро, распространив на него власть Советов, (но не в силах отказаться от этой мечты, продолжая амбициозно называть его Метрополитеном им. В. И. Ленина) и приняло новую доктрину, допускающую возможность построения коммунизма на отдельно взятой линии метрополитена. Однако, несмотря на кажущуюся миролюбивость режима, его внутренняя параноидальная сущность ничуть не изменилась. Сотни агентов службы внутренней безопасности, по старинке и даже с некоторой ностальгией именуемой КГБ, постоянно пристально следили за счастливыми обитателями Красной Линии, а уж их интерес к гостям с других линий был поистине безграничен. Вообще говоря, без специального разрешения руководства Красной Линии никто не мог проникнуть ни на одну из ее станций. А постоянные проверки паспортов, тотальная слежка и общая клиническая подозрительность немедленно выявляли как случайно заблудших странников, так и засланных шпионов. Первые приравнивались ко вторым, судьба и тех, и других была весьма печальна. Поэтому Артему нечего было и помышлять о том, чтобы добраться до Полиса через три станции и три перегона, принадлежащих Красной Линии.

И не могла, наверное, быть такой простой дорога к самому сердцу метро. В Полис… Одно это название, произнесенное кем-то в разговоре, заставляло Артема, да и не только его, умолкнуть в благоговении. Он и сейчас отчетливо помнил, как в самый первый раз услышал незнакомое слово в рассказе какого-то отчимова гостя, а потом, когда гость этот ушел, спросил у него тихонько, что же это слово значит. Сухой тогда посмотрел на него внимательно и с еле различимой тоской в голосе сказал: «Это, Артемка, последнее, наверное, место на Земле, где люди живут как люди. Где они не забыли еще, что это значит – „человек“, и как именно это слово должно звучать», отчим грустно усмехнулся и добавил: «Это – Город…»

Полис находился на площади самого большого в Московском Метрополитене перехода, на сплетении четырех разных линий, и занимал целых четыре станции метро – Александровский Сад, Арбатскую, Боровицкую и Библиотеку им. Ленина, вместе с переходами, соединяющими эти станции. На этой огромной жилой территории размещался последний подлинный очаг цивилизации, последнее место, где жило так много людей, что провинциалы, однажды побывавшие там, не называли уже это место иначе как Город. Кто-то дал Городу другое название – Полис, впрочем, означавшее то же самое, и отчего-то, может, потому, что в этом слове слышалось далекое и еле уловимое эхо могучей и прекрасной древней культуры, словно обещавшей свое покровительство поселению, чужое слово прижилось.

Полис был для метро явлением совершенно уникальным. Там, и только там можно было все еще встретить хранителей тех старых и странных знаний, применения которым в суровом новом мире с его изменившимися законами просто не было. Знания эти для обитателей почти всех остальных станций, в сущности, для всего метро, медленно погружавшегося в пучину хаоса и невежества, становились никчемными, как и носители их, и нигде они не были желанны. Гонимые отовсюду, единственное свое пристанище они находили лишь в Полисе, где их ждали всегда с распростертыми объятиями, потому что правили здесь их собратья. Потому в Полисе, и только в Полисе можно было все еще встретить дряхлых профессоров, у которых когда-то были кафедры в славных университетах, ныне полуразрушенных, опустевших и захваченных крысами и плесенью. Только там – последних художников, артистов, поэтов. Последних физиков, химиков, биологов… Тех, кто внутри своей черепной коробки хранил все то, чего человечеству удалось достичь и познать за тысячи лет непрерывного развития. Тех, с чьей смертью все это было бы утрачено навек.

Находился Полис в том месте, где когда-то был чуть не самый центр города, по имени которого нарекли метро. Причем прямо над Полисом возвышалось здание самой библиотеки им. Ленина – самого обширного хранилища информации ушедшей эпохи. Сотни тысяч книг на десятках языков, охватывающие, вероятно, все области, в которых когда-либо работала человеческая мысль и накапливались сведения. Сотни тонн бумаги, испещренной всевозможными буквами, знаками, иероглифами, часть из которых уже некому было читать, ведь языки, на которых они были написаны, сгинули вместе с народами, которые на них говорили… Но все же огромное количество книг еще могло быть прочтено и понято, и умершие столетия назад люди, написавшие их, еще могли обо многом поведать живущим.

Изо всех тех немногих конфедераций, империй и просто могущественных станций, которые в состоянии были отправлять на поверхность экспедиции, только Полис посылал сталкеров за книгами. Только там знания имели такую ценность, что ради них были готовы рисковать жизнями своих добровольцев, выплачивать баснословные гонорары наемникам и отказывать себе в материальных благах во имя приобретений благ духовных. И несмотря на кажущуюся непрактичность и идеализм руководства Полис стоял год за годом, и беды обходили его стороной, а если что-то угрожало его безопасности, казалось, все метро готово было сплотиться для его защиты. Отголоски последних сражений, происходивших там во время памятной войны между Красной Линией и Ганзой, уже затихли, и вновь вокруг Полиса образовалась тонкая волшебная аура сказочной неуязвимости и благополучия.

И когда Артем думал об этом удивительном месте, ему совсем не казалось странным, что дорога к нему просто не может быть легкой, она обязательно должна быть трудной и полной опасностей, иначе сама цель его похода утратила бы часть своей загадочности и очарования.

Если о том, чтобы пройти через Кировскую, по Красной Линии – к Библиотеке имени Ленина представлялось совсем невозможным и слишком рискованным чтобы даже попытаться это сделать, то преодолеть патрули Ганзы и идти по Кольцу еще можно было попробовать. Артем вгляделся в обугленную карту внимательнее.

Вот если бы ему удалось проникнуть на внутренние территории Ганзы, выдумав какой-нибудь предлог, уболтав охрану кордона, прорвавшись с боем, или еще как нибудь, тогда дорога до Полиса была бы все еще довольно короткой. Артем уткнул палец в карту и повел им по линиям. Если спускаться от Проспекта Мира направо по Кольцу, всего через две станции, принадлежащие Ганзе, он вышел бы к Курской. Там можно было бы сделать пересадку на Арбатско-Покровскую линию, а оттуда уже и рукой подать до Арбатской – то есть, до самого Полиса. Правда, на пути вставала Площадь Революции, отданная после войны Красной Линии в обмен на Библиотеку имени Ленина, но ведь красные гарантировали свободный транзит всем путникам, и это было одно из основных условий мирного договора. И так как Артем вовсе не собирался выходить на саму станцию, а только хотел проследовать мимо, то его, по идее, должны были беспрепятственно пропустить. Поразмыслив, он решил, что пока что остановится на этом плане, и попытается по пути разузнать подробности о тех станциях, через которые ему предстояло пройти. Если же что-то незаладится, сказал он себе, всегда можно будет найти запасной маршрут. Всматриваясь в переплетение линий и в обилие пересадочных станций, Артем подумал, что командир, пожалуй, слегка перегибал, живописуя трудности самых даже коротких и незамысловатых походов по метро. Вот, например, можно было спуститься от Проспекта Мира не направо, а налево – Артем повел палец вниз по Кольцу – до Киевской, а там через переход либо по Филевской, либо по Арбатско-Покровской линии – два перегона до Полиса. Задача больше не казалась Артему невыполнимой. Это маленькое упражнение с картой добавило ему уверенности в себе. Теперь он знал, как действовать, и только теперь он полностью поверил в то, что когда караван дойдет до Рижской, он не вернется с отрядом обратно на ВДНХ, а продолжит свой поход к Полису. – Изучаешь? – над самым ухом спросил подошедший Женька, которого Артем просто не заметил, погрузившись в свои мысли. От неожиданности Артем прямо подскочил на месте и смущенно попытался спрятать карту.

– Да нет… Я это… Хотел найти по карте эти станции, где Рейх этот, про который нам рассказывали сейчас.

– Ну и чего, нашел? Нет? Эх, ты, дай покажу, – с чувством превосходства сказал Женька. В метро он ориентировался намного лучше Артема, да и других сверстников, и это было предметом его особенной гордости. С первого раза он безошибочно ткнул в тройной переход между Чеховской, Пушкинской и Тверской. Артем вздохнул. Это был вздох облегчения, но Женька решил, что это он от зависти. – Ничего, придет время – тоже будешь разбираться в этом деле не хуже моего, – решил утешить он Артема. Артем изобразил на лице признательность и поспешил перевести разговор на другую тему.

– Сколько времени у нас здесь привал-то? – спросил он.

– Молодежь! Подъем! – раздался в ответ зычный бас командира, и Артем понял, что отдыхать больше не придется, а перекусить он так и не успел.

Снова была их с Женькой очередь вставать на дрезину. Заскрежетали рычаги, загрохотали по бетону кирзовые сапоги, и они снова ступили в туннель.

На этот раз отряд двигался вперед молча, и только командир, подозвав к себе Кирилла, шел с ним в ногу и, что-то тихонько обсуждал. Артему не было слышно ровным счетом ничего, да и вслушиваться не было ни желания, ни сил – все отнимала треклятая дрезина.

Замыкающий, оставленный в одиночестве, чувствовал себя явно не в своей тарелке и боязливо оглядывался назад. Артем стоял на дрезине лицом назад, и ему было видно, что как раз сзади-то ничего страшного и нет, но вот посмотреть через плечо вперед в туннель так и подмывало. Этот страх и неуверенность преследовали его всегда, да и не только его. Любому одинокому путнику знакомо это ощущение. Придумали даже особое название – «страх туннеля» – когда идешь по туннелю, особенно с плохим фонарем, всегда кажется, что опасность – прямо за твоей спиной, иной раз это чувство так обостряется, что спиной прямо-таки чувствуешь чей-то тяжелый взгляд, или не взгляд даже… Кто знает, кто или что там, и как оно воспринимает мир… И так, бывает, невыносимо оно гнетет, что не выдержишь, повернешься молниеносно – ткнешь лучом в черноту – а там никого… Тишина… Пустота… Все вроде спокойно… Но пока смотришь назад, до боли в глазах вглядываешься во тьму, оно уже сгущается за твоей спиной – опять за твоей спиной – и хочется снова метнуться вперед, посветить вперед в туннель – нет ли там кого, не подобрался ли кто, пока смотрел назад… И опять… Тут главное самообладание не потерять, не поддаваться этому страху, убедить себя, что бред это все, что нечего бояться, что слышно же ничего не было…

Но трудно очень с собой справиться, особенно когда в одиночку идешь. Люди так с ума сходили. Просто не могли больше успокоиться, даже когда на станцию приходили. Потом, конечно, понемногу отходили, но в туннель войти больше не могли себя заставить – их немедленно охватывало то самое давящее беспокойство, хоть немного знакомое каждому жителю метро, но для них превратившееся в губительное наваждение.

– Не бойся, я смотрю! – ободряюще крикнул Артем замыкающему. Тот кивнул, но через пару минут не выдержал и снова оглянулся. Трудно…

– У Сереги один знакомый вот именно так и съехал, – тихо сказал Женька, сообразив, что Артем имеет ввиду.

– У него, правда, причина на то более серьезная была. Он, понимаешь ли, пионер-герой такой был, решил в одиночку через тот самый туннель на Сухаревской пройти, помнишь, про который я тебе тогда рассказывал? Через который в одиночку пройти никак нельзя, а с караваном – запросто?

– Что такое пионер-герой? – не постеснялся уточнить Артем, услышав непонятное сочетание.

– Ну, это… В-общем… Пионеры это, ну ты знаешь – на Красной Линии… Почему они герои, я, честно говоря сам точно не знаю, но когда Серега рассказывал, он его именно так назвал. Не знаю, что он там имел ввиду… – замялся Женька.

– Ну ладно, черт с этими героями – чего там дальше? – Выжил парень. И знаешь почему выжил? – Женька ухмыльнулся.

– Потому что дальше сотого метра зайти храбрости не хватило. Когда он туда уходил, бравый такой был, решительный. Ха… Через двадцать минут вернулся – глаза вытаращенные, волосы на голове дыбом стоят от страха, ни слова по-человечески произнести не может… Так от него и не добились больше ничего – он с тех пор говорит как-то бессвязно, все больше мычит. И в туннели больше ни ногой – так и торчит на Сухаревской, попрошайничает. Он теперь там местный юродивый. Мораль ясна?

– Да, – неуверенно сказал Артем, потому что из этой поучительной истории можно было с равным успехом извлечь несколько противоположных моралей.

Некоторое время отряд двигался в полной тишине. Артем вновь погрузился в свои планы, и шел так довольно долго, пытаясь изобрести нечто правдоподобное, что можно было сказать на заставе на выходе с Рижской, чтобы выбраться к Проспекту Мира, пока не понял, что звучание мысленных разговоров в его голове не заглушается постепенно растущим странным шумом, тянущимся из туннеля впереди. Шум этот, почти неуловимый вначале, находящийся где-то на зыбкой границе слышимого и ультразвука, медленно и совсем незаметно креп, так что невозможно было определить тот момент, когда Артем начал слышать его. К тому моменту, как он его осознал, тот звучал уже довольно сильно, будто свистящий шепот, непонятный, нечеловеческий. Артем быстро взглянул на остальных. Все двигались слаженно и молча. Командир больше ни о чем не говорил с Кириллом, Женька думал о чем-то своем, и замыкающий спокойно смотрел вперед, перестав нервно вертеться. Никто из них не проявлял ни малейшего беспокойства. Они ничего не слышали. Они ничего не слышали! Артему стало страшно. Спокойствие и молчание всего отряда, все более заметное на фоне нарастающего шипения было совершенно непостижимым и пугающим. Артем бросил рукоять и выпрямился в полный рост. Женька удивленно посмотрел на него. Глаза его были ясны и в них не было ни следа дурмана или чего-то такого, чего Артем боялся там найти.

– Ты чего? – спросил он недовольно.

– Устал, что ли? Ты сказал бы заранее, а не бросал так вот.

– Ты ничего не слышишь? – недоумевающе спросил Артем и что-то в его голосе заставило перемениться выражение Женькиного лица, и прислушаться тоже, не переставая работать руками. Дрезина, однако, пошла медленнее, потому что Артем все еще стоял с растеряным видом и ловил отзвуки загадочного шума.

Командир заметил это и обернулся: – Что там с вами? Батарейки сели?

– Вы ничего не слышите? – спросил Артем и у него.

И вместе с тем в душу к нему закралось гадкое ощущение, что на самом-то деле нет никакого шума – вот никто ничего и не слышит. Просто это у него крыша поехала, просто это от страха ему мерещится всякое. От рассказов от всяких, от неотступно, в шаге за спиной замыкающего, ползущей за ними тьмы. Командир дал знак остановиться, чтобы не мешали скрип дрезины и грохот сапог, замер, руки его поползли к рукоятке автомата, он стоял неподвижно и напряженно вслушивался, повернувшись к туннелю одним ухом. Странный звук был тут как тут, Артем теперь слышал его довольно отчетливо, и чем четче и яснее он становился, тем внимательнее Артем всматривался в выражение лица командира, пытаясь понять, слышит ли и тот все то, что наполняло сознание Артема все усиливающимся беспокойством. Но черты лица у того постепенно разглаживались, он явно успокаивался, и Артема захлестнуло жгучее чувство стыда. Еще бы – остановил отряд из-за какой-то ерунды, сдрейфил, да еще и других переполошил.

Женька, очевидно, тоже ничего не слышал, хотя и пытался. Бросив, наконец, это занятие, он с ехидной усмешкой посмотрел на Артема, и, заглядывая ему в глаза, проникновенно спросил: – Глюки? – Да пошел ты! – неожиданно раздраженно бросил Артем.

– Что вы все, оглохли что ли?

– Глюки! – удовлетворенно заключил Женька.

– Тишина. Совсем ничего. Тебе показалось, наверное. Ничего, это бывает, не напрягайся, Артем. Берись давай и поехали дальше, – мягко, чувствуя ситуацию, сказал командир, и сам пошел вперед.

Артему ничего не оставалось, как послушаться и вернуться на место. Он честно попытался убедить себя что шепот ему показался, и что это все от напряжения, и пытался расслабиться и не думать ни о чем, надеясь, что вместе с тревожно мечущимися мыслями из головы удастся выкинуть и этот чертов шум. Ему удалось некоторое время почти ни о чем не думать, но в опустевшей на мгновения голове звук словно стал гулким, более громким и ясным. Он нарастал по мере того, как они все глубже продвигались на юг, и когда вырос настолько, что, казалось, заполнил все метро, Артем вдруг заметил, что Женька работает только одной рукой, а другой как-то автоматически, видимо не обращая внимания на то, что он делает, потирает себе уши.

– Ты чего? – шепнул ему Артем тихонько.

– Не знаю… Закладывает… Свербит как-то, – неуклюже попытался тот передать ощущение.

– А ничего не слышишь? – с боязливой надеждой спросил Артем.

– Не, слышать не слышу, но как-то давит, – шепнул в ответ Женька, и прежней иронии не было в его голосе.

Звучание достигло апогея, и тут Артем понял, откуда оно шло. Одна из труб, идущих вдоль стен туннеля, так же как и всех остальных тунелей метро, заключающих в себе коммуникации и черт знает что еще, в этом месте словно лопнула, и именно ее черное жерло, окаймленное рваными и торчащими в разные стороны железными краями, и издавало этот странный шум. Он шел из ее глубин, и только Артем успел задуматься о том, почему же там внутри ни проводов никаких, ни еще чего, а сплошная пустота и чернота, как командир внезапно остановился и медленно, натужно выговорил: – Мужики, давайте здесь это… Привал сделаем, а то мне что-то нехорошо. В голове муть какая-то.

Он нетвердыми шагами приблизился к дрезине, чтобы присесть на край, но, не дойдя шага, вдруг мешком повалился на землю.. Женька растерянно глядел на него, растирая свои уши уже двумя руками, и не двигаясь с места. Кирилл почему-то продолжил идти дальше в одиночку, как будто ничего и не случилось, никак не реагируя на окрики. Замыкающий сел на рельсы и неожиданно как-то по-детски беспомощно заплакал. Луч фонарь уткнулся в низкий потолок туннеля, и, освещенная снизу, картина стала еще более зловещей. Артем запаниковал. Очевидно, из всего их отряда рассудок не помутился только у него, но звук стал совершенно нестерпимым, не давая состредоточиться на сколько-нибудь сложной мысли. Артем в отчаянии заткнул уши, и это немного помогло. Тогда он с размаху влепил пощечину Женьке, с одуревшим видом трущему свои уши и проорал ему, стараясь заглушить шум, забыв, что тот был слышен только ему: – Подними командира! Положи командира на дрезину! Нам нельзя здесь оставаться ни в коем случае! Надо убираться отсюда! – и, подобрав упавший фонарь, бросился вслед за Кириллом, сомнамбулически мерно вышагивающим все дальше, уже вслепую, потому что без фонаря темнота впереди была хоть глаз выколи.

К его счастью, тот шел довольно медленно, и в несколько длинных скачков Артем сумел нагнать его, и хлопнул по плечу, но Кирилл, не замечая его, все шел и шел вперед, и они удалялись все дальше от остальных. Артем забежал вперед и, не зная что делать, направил луч фонаря Кириллу в глаза. Они были закрыты, но Кирилл вдруг сморщился и сбился с шага. Тогда Артем, удерживая его одной рукой, другой приподнял веко и посветил прямо в зрачок. Кирилл вскрикнул и заморгал, тряся головой, и через несколько секунд словно очнулся и открыл глаза, непонимающе смотря на Артема. Ослепленный фонарем, он почти ничего не видел, и обратно к дрезине Артему пришлось тащить его за руку.

На дрезине лежало бездыханное тело командира, рядом сидел Женька, все с таким же тупым выражением на лице. Оставив Кирилла у дрезины, Артем метнулся к замыкающему, продолжавшему плакать, усевшись на рельсах. Посмотрев ему в глаза, Артем встретил взгляд, полный боли и неведомого страдания, и таким острым было это ощущение, что Артем отшатнулся, и почувствовал, что и у него против воли выступают слезы. – Они все, все погибли… И им было так больно! – разобрал Артем сквозь рыдания. Артем попытался поднять его, но тот вырвался и неожиданно зло выкрикнул: – Свиньи! Нелюди! И никуда не пойду с вами, я хочу остаться здесь! Им так одиноко, и так больно здесь, а вы хотите забрать меня отсюда? Это вы во всем виноваты! Я никуда не пойду! Никуда! Пусти, слышишь?!

Артем хотел сначала дать ему пощечину, надеясь, что это поможет и хоть как-то приведет его в чувство, но побоялся, что тот в таком состоянии может дать ему сдачи, и вместо этого опустился перед ним на колени и, с трудом пробиваясь сквозь шум в своей голове, мягко, как ему показалось, сказал, сам не до конца понимая, о чем идет речь: – Но ведь ты хочешь им помочь, правда? Хочешь, чтобы они не страдали?

Сквозь слезы тот посмотрел на Артема и с несмелой улыбкой прошептал: – Конечно… Конечно я хочу помочь им.

– Тогда ты должен помочь мне. Они хотят, чтобы ты помог мне. Иди к дрезине и встань за рычаги. Ты должен помочь мне добраться до станции. – Они так сказали тебе? – недоверчиво поглядел на Артема замыкающий. – Да, – как можно более уверенно ответил Артем.

– А ты отпустишь меня потом обратно, к ним? – настороженно выспрашивал тот.

– Даю слово, что если ты захочешь вернуться, я отпущу тебя обратно, – заверил его Артем и пока тот еще не успел одуматься, потянул его к дрезине.

Поставив его на рычаги, и Кирилла на рычаги сзади, взгромоздив не приходящего в сознание командира посередине, и приказав механически повинующемуся Женьке занять место у рычагов спереди, и, сам себе удивляясь, встал впереди, нацелив свой автомат в черное никуда, быстрым шагом пошел вперед, слыша, как послушно покатилась всед за ним дрезина, вспоминая мельком, что он совершает недопустимое, оставив неприкрытый тыл, но понимая, что самое главное – это убраться как можно скорее, очутиться как можно дальше от этого страшного места.

На рычагах теперь было трое, и отряд двигался быстрее, чем до остановки, а Артем с облегчением чувствовал, как затихает мерзкий шум и рассасывается понемногу чувство опасности. Он все прикрикивал на остальных, требуя не замедлять темп, как вдруг услышал сзади совершенно трезвый и удивленный голос Женьки: – Ты чего это раскомандовался?

Артем дал знак остановиться, поняв, что они миновали опасную зону, вернулся к отряду и обессиленно опустился на землю, прислонившись к дрезине спиной. Все постепенно приходили в себя. Перестал всхлипывать замыкающий, и только тер себе пальцами виски, в недоумении осматриваясь вокруг. Зашевелился и с глухим стоном приподнялся командир, жалуясь, что раскалывается голова. Через полчаса можно было двигаться дальше. Кроме Артема никто ничего не помнил. – Знаешь, тяжесть такая вдруг навалилась, в голове муть какая-то пошла, и как-то так раз! – и погасло все. Было со мной такое однажды от газа в одном туннеле, далеко отсюда. Но если газ, так он должен по-другому действовать, на всех сразу, не разбираясь… А ты все этот звук свой слышал? Да, странно очень все это, чего и говорить… – размышлял командир.