Глава 2

УФИМСКАЯ САГА

Но мы можем сказать если не все, то почти все. Когда грянула катастрофа, Уфа была процветающим городом, где жили почти два миллиона жителей. Промышленность, наука, культура — все, что положено мегаполису. Как и везде, особый фавор имели оккультно-мистические течения. Филиал Академии наук вел сразу несколько тем в данном направлении. Газеты и рекламные щиты были все загажены объявлениями разных магов, экстрасенсов и даже деятелей какой-то «интегрально-провиденциальной экзистенции», как они сами себя позиционировали... Местный Молодежный театр поставил пьесу «По ту сторону тени» — с большим успехом, зрители валом валили.

Трудно сказать, сыграло ли это какую-то роль в том, что взрыв нечисти так здорово задел Уфу. Наверное, да. Всякий мистический поиск так или иначе входит в контакт с метафизической защитой нашего мира — может усиливать ее, а может, наоборот, дырявить. Духовные метания человечества в двадцатые годы двадцать первого века привели, увы, к самому одиозному оккультизму — ну а отсюда и такой разлом.

Да, Уфу эта напасть смела в одночасье. Стаи гоблинов огненным смерчем прошлись по городу. Что-либо сделать люди не смогли, просто не успели, хотя были и бои, и примеры отваги, даже подвиги были. Но силы были слишком неравны.

Месяц в городе полыхало, как в аду. Потом недели две гоблины бродили по улицам, дворам, домам, уничтожая тех, кто еще прятался. Все это время в разных местах догорали пожарища, смрад и горький дым стлались над городом. Монстры старались истребить всех, до последнего, понимая, что чем качественнее они это сделают сейчас, тем меньше забот у них будет потом.

Можно спорить о том, насколько одушевленные существа гоблины. Но то, что они разумны, причем их разум усилен злобой — несомненно. Злоба как бы разжигает их кровь, без этого они были бы вялыми, глупыми и унылыми.

Но они вялыми и глупыми не были. Как, впрочем, и всесильными. В свое стремление выжечь человечество они вложили максимум ненависти, мощи и свирепости, они уничтожали город зверски — но до конца уничтожить все же не смогли. Люди выживали, находили друг друга, объединялись, рожали детей. Больше того! Они делали это со страстным рвением, истово: по любви, не по любви — плевать. Женщины рвались забеременеть, а от кого, даже не думали. Все понимали, что дело проще пареной репы: быть роду человеческому или не быть.

И это дало эффект. Дети рождались. В жутких условиях. Болели. Умирали. Оставались жить. Людская жизнь теплилась в подвалах домов, подземных службах заводов, в коллекторах канализации. Ясно, гоблины не идиоты — они понимали это, вели охоту за людьми. Но и люди бились как могли. Те, кто остался, ожесточались — они твердо знали, за что дрались, что стоит на кону. Знали: отступать нельзя, даже когда как будто все потеряно — потому что все потерять может лишь трус. С солдатом всегда остается честь! Она сильнее смерти. Пока последний солдат разбитой армии, один против вражьих полчищ, не сошел с места и пал, не отступив, война не проиграна.

И значит, город не проиграл эту войну. В разных местах руин, не зная друг о друге, люди жили и сражались. Искали друг друга, находили или нет, гибли и рождались. Жизнь не прекратилась, как ни старалась уничтожить ее нежить.

Уфа сильно вытянута по меридиану, в сравнительно узком промежутке между двумя реками: на востоке с севера на юг течет Уфимка, на юге и западе — с юга на север река Белая. Возник город в шестнадцатом веке как раз на этом южном отрезке Белой, много-много лет нехотя рос, а в тридцатые-пятидесятые годы двадцатого века случился невиданный прежде в этих местах бум градостроительства.

Километрах в двадцати севернее, на месте железнодорожной станции Черниковка, начали грандиозную стройку: сразу несколько нефтехимических заводов и один авиационный, точнее, авиамоторный. Вместе с заводами вырос и жилой сектор, который сперва назвали город Черниковск, а потом выстроили магистраль под названием проспект Октября и формально присоединили этот город-спутник к Уфе — так что долго столица Башкирии формой напоминала гантелю: два набалдашника, соединенные перемычкой.

Но время шло, город рос. Хотя расти ему вроде бы один путь — на север, туда он как раз почти не двигался: мешали эти чертовы нефтезаводы, жить возле них было невозможно, одно время даже пришлось отселять оттуда людей, из поселка Ново-Александровка, кем-то от большого ума выстроенного между двумя предприятиями. На запад шириться тоже было почти невозможно: там обрывисто уходил вниз крутой, сплошь лесистый правый берег Белой; да и левый представлял собою лес. Потому в конце двадцатого — начале двадцать первого веков город двигался на восток, к Уфимке, и перевалил через Белую на юге — те места считались элитными, их занимали частные угодья богачей.

А лет за пятнадцать до катастрофы, в 2013 — 2016 годах, все-таки начали осваивать земли на северо-востоке, в районе поселков Тимашево и Максимовка. В эти полтора десятка лет там были построены солидные массивы не очень престижного, зато недорогого жилья, где расселилась чуть ли не треть жителей Уфы...

И вот все это пошло прахом.

Над городским безлюдьем завывали ветры, шли дожди, облака, небо хмурилось, яснело, озарялось солнцем, лето сменялось осенью, осень — зимой. Гоблины — их было немного, они в сравнении с людьми твари совсем не плодовитые (что, впрочем, компенсируется длительностью их поганого существования) — заняли исторический центр, то есть южную часть Уфы. Главной их резиденцией стал квартал бывшего Гостиного двора: сам Двор, Технологический университет и оперный театр — вот их, гоблиново, гнездо.

Хотя и нечисть, они должны были питаться, как-то перемещаться по Земле, осваивать ее. Для этого им более-менее подходили автомобили, а раз так, то нужно и топливо. В сообразительности этим демонам не откажешь: они поняли значение нефтеперерабатывающих заводов. Да что там! Добравшись до цехов, они сумели разобраться в технологии и пустить производство — в мизерных количествах: две-три установки работали. Благо, запасы нефти в резервуарах имелись, а со временем эти гады научились и саму нефти добывать... Бензин у них получался дрянной, нечто вроде давно забытого шестьдесят шестого, а вот солярка — ничего, в меру. И в основном уроды катались на грубо подогнанных под свои габариты дизельных грузовиках.

На нефтезаводах — вернее, на одном, самом дальнем и самом большом, где и работали три перегонных установки, у гоблинов постоянно находился персонал. Он менялся — одни уезжали в город, другие приезжали, и так далее. Все казалось привычным, установки гудели, гнали бензин и дизтопливо, являлись бензовозы, забирали готовую продукцию... Паскудный гоблинский быт на Земле!.. Но всему свое время — вот и этой идиллии пришел конец.

К исходу лета 2052 года, где-то в середине августа, когда стало заметно холодать к ночи, на одной из установок случилась авария. Прекратилась подача тока — сломался питающий генератор. Это была крупная неприятность: процесс останавливать нельзя; и вся орава гоблинов сбежалась исправлять. Они когда уж очень коварные, а когда бестолковые — сбежались и давай топтаться, толкаться, рычать. Двое сцепились, стали грызться, кто-то еще встрял... Рев поднялся до небес.

И в этот миг, когда безобразные гиганты сгрудились все у подножья установки, с эстакады недалекого шоссе пыхнуло пламя.

Оно было как шаровая молния — понеслось параллельно земле. Гоблины, злобясь друг на друга, сперва и не заметили летящий к ним огненный шар, а когда увидали-таки, стало поздно.

Наверно, если б прилетела шаровая молния, эффект был бы тот же. Но то была не молния, а выстрел ПЗРК «Наваха» — последней земной разработки портативного ракетного оружия; что-то тогдашним генералам глянулись такие вот испанообразные названия... Самонаводящийся снаряд шел на температурный максимум — понятно, что им была раскаленная, как самовар, установка.

Взрыв полыхнул такой, что содрогнулась вся земля. В лесу сорвались с мест, залетали вороны, закаркали бешено. Огневой фонтан взмыл в небо, унося с собой девять свирепых созданий, — это была первая маленькая победа над ними в городе Уфе.

Бабай почти не помнил своих родителей.

Отца-то уж и знать не знал. Можно сказать, что и мать его не знала этого человека. Случайно встретила его в подвале бывшего супермаркета. Понравился?.. Да кто ж его знает. Противным не был, и ладно. Он и еще двое его друзей пробыли в этом подвале день и ночь — до утра, а там подались куда-то и сгинули навсегда. А у женщины через девять месяцев после того к четырехлетней дочке прибавился сынишка.

Была ли счастлива молодая мать?.. Нам не понять. Счастье для людей той эпохи изменилось так, что наши оценки вряд ли уместны. Оно как-то растворилось в буднях, борьбе, в каждодневной ненависти — оно поблескивало так, как искорки во тьме. Наверное, мать улыбнулась в тот миг, когда младенец явился на свет. А в миг следующий ей уже надо было думать о том, чтоб он выжил.

Он выжил. Это было непросто, но он выжил. Видно, его мать была хорошей матерью. Она сумела сохранить ему жизнь, пока он был совсем беззащитен. Конечно, она берегла бы его и потом, но смерть унесла ее, когда мальчику было пять лет.

Гоблины каким-то путем разнюхали, что группа людей прячется там, в бывшем микрорайоне Максимовка, в подвале супермаркета, — и нагрянули туда.

Бабай смутно помнил мать и тех людей, что жили тогда с ними, — но на всю жизнь в его память врезалась страшная картина.

Взрыв! — и обвалился потолок.

— Атас! — крикнул один парень — и тут же был убит.

В пролом обрушилась нечисть.

Рев. Вопли. Стоны. Выстрелы!

Кто-то из мужчин успел схватить ружья, открыть огонь — это не спасло их, но спасло детей. К счастью, враги не знали, что в убежище есть два запасных хода: жизнь научила людей быть предусмотрительными. Когда гоблины ворвались и кинулись на людей, девятилетняя сестра Бабая (тогда еще Руслана) подхватила мальчишку и кинулась бежать. Последнее, что он успел увидеть в родном своем подвале, — то, как один из мужчин бросился навстречу чудищам со здоровенным кухонным ножом в руке. Этим кинжалом он что есть сил ударил гоблина в пах — дикий рев сотряс стены, и страшная рука с когтями снесла храбрецу полголовы. Кровь хлынула рекой.

Потом, спустя много лет, Бабай часто вспоминал того человека. Вернее, не позволял себе забыть о нем. Он, пацан, жил потому, что тот парень погиб, отдав мальчишке свою жизнь, — это было ясно, яснее некуда.

И так же он не забывал свою сестру. Сводную, получается: от кого родила ее когда-то мать — никто теперь уже не знал. Сестра не дала малышу пропасть. Когда они все: две женщины, один парень лет пятнадцати и четверо детей — спаслись бегством, именно она, сестра, подсказала взрослым, куда им идти. Она была бойкая, смелая девчонка, успела разведать все окрестности и выяснила, что есть отличный, глубокий и просторный бункер под аэродромом авиазавода — ближе к Уфимке, километрах в трех отсюда.

Удалось успешно добраться туда. Девятилетняя девочка оказалась спасительницей! Она, конечно, детским разумом своим не могла этого понять, но вышло точно так. Около аэродрома было озерцо, и за годы безлюдья рыбы расплодилось там видимо-невидимо; а еще выяснилось, что рядом — поля одичавших ржи, бобов и репы. Это и спасло маленькую группу от голодной смерти. Им удалось сделать запасы на зиму, в бункере было сравнительно тепло. Оказалось, между прочим, что бункер этот не что иное, как конечный пункт целого чуть ли не метро, соединяющего аэродром с заводом. Это сообразила одна из женщин, она же вместе с подростком отправилась туда, в глубь тоннеля. Один парень не пошел, побоялся. Он был трус.

Да, этот юнец по кличке Поддувало был трус. Там, в подвале, он первый кинулся со всех ног, тем и спасся... Пути Господни неисповедимы: трусость — подлая вещь, но если б не она, то пресеклась бы одна, пусть тоненькая, но живая все же веточка человеческого рода.

Поддувало и другими талантами не сиял: сутулый, хилый. Малышей норовил исподтишка ударить или пнуть — ни за что ни про что, а так, от мелкой злобы, всегда в нем коптившей. И похож-то он был на выморочную бледную поганку: блеклый, с жидкими волосами, длинным прыщавым носом...

Однако не бывает так, чтобы обделено оказалось человеческое существо. Достался дар и Поддувале. Но если у большинства людей он оказывается распределен более-менее равномерно, то у плюгавого юноши все ушло в сексуальную неистовость. В этом деле он был прямо сверхчеловек!

Озабочен он был всегда. Вечно руки у него блуждали в карманах, что-то тянули, теребили там. И норовил развратничать с маленькими девочками: показывал им член, скверно кривлялся, причмокивал. А девочки-то были не лыком шиты — тут же с криком бежали к женщинам:

— Тетя Фая! Тетя Оля! Поддувало опять х... показывает! — Лексикон у них был самый натуральный.

В ответ слышался страшный мат — и Фая, и Оля в словах тоже не стеснялись. Они и в прежней-то жизни принцессами не были, а от этой огрубели и очерствели до предела. Обе жестоко били Поддувалу — тот валился на кафельный пол и вскрикивал:

— Лежачего не бьют! Лежачего не бьют!

Но бабы его все-таки били.

Ясный перец — они презирали его до глубины души. И при том — что делать! — обе жили с ним такой половой жизнью, какой не живут самые страстные влюбленные. Обе если не разумом, то какой-то глубинной женской сущностью понимали: надо, невзирая ни на что, наплодить как можно скорей как можно больше ребятни. Что они и делали.

За девять лет житья в аэродромном бункере они принесли одиннадцать детей: Ольга — четыре, а Фая — семь. Первая была холодновата, секс с Поддувалой был ей невмоготу, и занималась она этим лишь из чувства долга перед человечеством. Фая же, бывшая служащая МВД, была натура ненасытная, хоть и постарше Ольги лет на пять. Ей Поддувало, правда, тоже тошен был, и она его полноценным человеком не считала, но признавала, что никто из ее мужиков, здоровых, взрослых и красивых, не мог так достать, «до самых печенок», как этот недоделок... Он же мог совокупляться в любую секунду, неистощимо: казалось, что ни мозгов, ни мышц в его организме нет — одна сперма.

Из одиннадцати детей выжило шесть. Четверо Фаининых, два Ольгиных. Три мальчика, три девочки. Подросла и сестренка Бабая, стала девушкой. Разумеется, она понимала, что ей придется быть с Поддувалой; как это ее радовало, можно себе представить. Тот из подростка превратился в молодого человека, щуплого, плешивого и старообразного. На девушку он пялился плотоядно, гоготал, давился слюной... Фая и Ольга осаживали его, материли. Случались и потасовки.

Ребятня — Бабай и его ровесники, мальчик Костя и девочка Снежана — за эти годы сдружились, водой не разольешь. Окрестности они изучили как свои пять пальцев, пытались и по подземному пути проникнуть на завод, однако женщины им это строго-настрого запретили. Ребята помалкивали, но меж собой, понятно, уговорились когда-нибудь добраться туда...

Жизнь казалась устоявшейся. Долго ли она могла продлиться?.. — этот вопрос не задавал никто. Либо по малолетству, либо по глупости, либо от слишком сильного понимания, что жить надо, пока живешь.

Катастрофа грянула внезапно.

Пришло лето — точнее, не совсем пришло, был конец мая, но очень тепло, все буйно зеленело, вовсю цвела сирень, ее пышные гроздья мотались на теплом ветру. День был такой ясный!.. Синее-синее небо раскинулось над миром, а солнце сияло так, словно помолодело вдруг лет эдак на миллиард.

Потом Бабай часто вспоминал, что в тот день его с самого утра давило тяжкое, мрачное предчувствие, и корил себя за то, что не прислушался к нему. На юность ссылок он не делал — юности ведь у них не было никакой. В четырнадцать лет уже они были взрослые люди.

Сестра с Ольгой пошли на озеро. Поддувало послонялся по бункеру, начал домогаться Фаины. Она сперва огрызнулась, но этот маньяк не отставал, и Фая недолго противилась — с возрастом ее ненасытность не пропала, хотя перевалило ей уже за сорок и последнему ее младенцу не было и года.

Итак, герои-любовники уединились в небольшом отсеке и скоро заохали там, застонали. Отчаянно скрипел деревянный топчан. Малышня на это никакого внимания не обращала: самые крохотные дремали, укутанные в тряпки; те, кто постарше, тихонько играли во что-то — они умели быть тихими, хотя никто их специально тому не учил. Сама жизнь научила.

А Бабая все глодало какое-то нехорошее чувство. Он беспокоился за сестру, чего раньше не было. Гнал от себя беспокойство. Ходил по бункеру, сунув руки в карманы, часто сплевывал на пол. Что-то не то, что-то не так было вокруг — а что, он не знал.

В который раз он отшагал от стены до стены, круто развернулся...

И как тогда, вновь взорвался мир.

С адским грохотом рухнул потолок подвала, и адский рев ударил в уши.

Несколько секунд напрочь вышибло из памяти. Были, не были?.. Бабай увидел себя бегущим по тоннелю. Сказать бы — со всех ног, да не скажешь: бежал и волок на руках и за руки ребятню, и бежавшие перед ним Снежана с Костей тоже тащили кого-то, а Костя еще отчаянно жужжал фонариком с ручным генератором — в тоннеле был кромешный мрак.

И сзади тоже. Бабай обернулся на бегу. Вроде должен зиять проем — ан нет, хоть глаз коли.

Костя как будто услыхал эти мысли. Он тоже оглянулся и, задыхаясь, прокричал:

— Это... завалило все! Ударило, ну и весь потолок посыпался. Дураки они! Надо не так...

— Беги! — оборвал Бабай. — Дураки не дураки, а разгребут завал — тогда держись!

Бежали сколько смогли. Но вот выбились из сил дети, захныкали, повалились на пол... Тогда сделали привал. Фонариком жужжали по очереди, пока руки не устанут.

Принялись подсчитывать потери. Ясно, что Фаю с Поддувалой накрыло на глушняк. Вместе с ними погибли и трое самых маленьких: годовалый мальчонка и две маленькие девочки. Остальные спаслись — дети своей эпохи, они были пугливые, как зверьки, и инстинкт выживания, ослабленный за века цивилизации, в них легко вернулся на подобающее ему место.

— А сестра твоя? — спросила Снежана. — И Ольга?..

Бабай хмуро пожал плечами. Что он мог ответить?

— Не знаю, — сказал он. — Ладно, нечего зевать. Пошли!

Пошли. Тоннель несколько раз поворачивал то влево, то вправо, казалось, вот-вот он кончится, но не кончался... Ребята потеряли время. Сколько они шли? Полчаса? Час? Два?.. Кто-то вновь из малявок вновь начал всхлипывать, но на него цыкнули, и он затих.

— Должны прийти, — твердил Костя. — Там завод был, туда дорога... Раньше ездили.

Снежана поддакивала. Бабай молчал. Он считал, что языком молоть — пустая трата сил. Конечно, должны прийти! Не бесконечное же это метро. Вопрос в том, куда они придут и что их там встретит...

Костя первый вскрикнул:

— Есть!

— Тихо! — рыкнул Бабай.

Костя послушно смолк и водил лучом фонаря по сторонам. Мальцы сопели и шмыгали носами.

Тоннель кончился подземным залом — здоровым, побольше их бункера. Вдоль стен смутно угадывались контуры каких-то машин, видимо компрессоров. Здесь и пахло чем-то машинным: когда-то нагретым, а теперь давно остывшим металлом, маслом, окислами... так и не выветрилось.

— Тише, — повторил Бабай едва слышно. — Костя, ну-ка тихо.

Луч плавно погас. Тьма.

И тишина. И детвора смолкла. Как нет их!

И в этом безмолвии прозвучал голос:

— Люди.

Он был негромкий, но разнесся по всему подвалу. И вмиг в ответ взвизгнула Снежана:

— Люди!! — и разрыдалась.

Видно, так разрядился стресс. И заревели следом малыши.

Вспыхнули фонари, замелькали беспорядочно.

— Ребята! Свои! Не стреляй!.. — Хотя Бабаю с Костей стрелять было не из чего.

Плач. Мельтешение лучей. Лица, руки.

— Вы кто? Откуда? А-а... А мы тут давно. Ну, пойдем к нам, наверх. Нет, гоблинов нету. То есть бывают, но нас они хрен достанут. Правда, теперь могут по тоннелю пройти, но и так не найдут! Пошли, не бойсь... Да не реви ты! Слышь, чего она ревет?

— Отходняк, — кратко сказал Бабай.

В этом углу заводской территории, в двух цехах и вокруг них обитала группа ребят такого же примерно возраста: трое парней — Очкарик, Витек, Кишка; и две девчонки — Гулька Конопатая и Бешеная Тумбочка (прозванная так из-за маленького роста, особенностей сложения и абсолютно сумасшедшего темперамента). Как они нашли друг друга?.. Долгая история. Жили такой компанией уже больше года, довольно спокойно. Гоблины сюда почти не заглядывали. По заводу шастают, бывает, но не шибко. Он их не особо интересует.

— А-а, — Бабай махнул рукой. — Мы девять лет спокойно прожили, а на десятый...

И рассказал, что случилось. Новые друзья повздыхали, покивали. Кишка — длинный, худой парень — сказал с ненавистью:

— Сволочь эту мочить надо. Насмерть! А мы, блин, от них лишь прячемся да бегаем.

— Давай мочи, — усмехнулся Бабай. — Как? Из пальца?

— Ну, у нас-то кое-что есть... — Очкарик вздохнул. — Но это не то, конечно. А оружие должно быть!

— Где?

— Да в том и дело, что не знаем... У вас там, на аэродроме, ничего похожего не было?

— Даже не пахло.

— Вот-вот... — Очкарик вновь вздохнул, поправил очки. — Вслепую искать — не найдешь. Библиотеку бы найти!

— Чего?!

— Где книги хранятся, — пояснил интеллектуал. Грамота в этом мире вроде бы не требовалась.

Читать? — некогда. Писать?! — тем более. Правда, Фая немного научила старших ребят разбирать буквы — они не могли понять, зачем это надо, а она все талдычила, что пригодится; больше ничего втолковать не могла — педагог она была, мягко говоря, неважнецкий.

Очкарик же был интеллигентом бог весть в каком колене. Родители его и в этом хаосе сумели сохранить семью, сверх того ухитрились привить сыну любовь к чтению. Мама, учитель литературы, так заразила свое чадо этим, что он потом и остановиться не мог, читал, читал, читал... Все, что под руку подвернется! Так и испортил зрение. Благо, отец в одну из вылазок наткнулся на целый магазин оптики, там набрал очков на двадцать лет вперед.

Ну а дальнейшая судьба паренька сложилась похоже на судьбы его ровесников. Мужчины их клана попытались организовать нападение на гоблинов. Организовать-то организовали, даже уложили двоих, а одного подбили — но и сами все полегли в том бою... Женщинам и детям пришлось бежать. Кто спасся, кто нет. Маму свою в этом бегстве Очкарик потерял навсегда.

Потом были скитания, встречи и разлуки... Он встретил Витька, за ним Кишку. Попозже к ним прибились две одичавшие девчонки. Вот так и жили доныне.

— Драться надо! — убежденно закончил он свой рассказ. — И оружие должно быть где-то здесь, на заводе. Я знаю. Они делали заказы. Мне отец еще говорил... Но где! Территория — чтоб только обойти, полгода надо... Вот зачем библиотека нужна. Там планы должны быть.

— Так это... — Костя наморщил лоб. — В этой... в конторе, или как ее?

— В заводоуправлении. — Очкарик глянул на Костю с интересом. — Мысль дельная, мы и сами так думали. Но там все разворочено. Пепелище! Ничего не осталось.

— Ну а чего тогда эти терки зря тереть? — сказал Бабай недовольно. Ох, не любил он пустой болтовни!

— Вот и я тоже... — начал было Витек, но Очкарик перебил:

— Не зря! Я вам говорю, не зря. Должна еще где-то быть документация. Где?! Вот вопрос. Может, в цехах где-то... Думать надо.

— Ну а ты не видал те цеха, да? — Витек осклабился. — Вон они, смотри!

— Я говорю — думать надо, — терпеливо повторил Очкарик. — А так сидеть сиднем лучше?

Бабай заметил, что Костя хочет что-то сказать, но не решается.

— Погодите, — остановил он спорщиков. — Ты что?

Костя страшно смутился.

— Да я это... — Он заерзал. — Я просто хотел сказать... Может, в клубе? Я слыхал, при заводах клубы какие-то были. Ну а там книги, бумажки всякие... Вот я и подумал: может, там что?

Все переглянулись. На несколько секунд наступила тишина.

— А что... — протянул Очкарик с удивлением. — Браво! Молодец, Костя.

— Он у нас мозг. — Бабай был польщен, точно его самого похвалили. — И в технике шарит!

— В технике — это хорошо. — Очкарик уже задумался. — Это хорошо... А насчет клуба есть идея. Знаете, где он скорее всего?

— Клуб?

— Ну да. Где старые дома! Тот квартал, за дорогой, знаете? Там вот площадка такая есть...

В общем, решили отправиться туда. Выработали план. Заодно Косте пришла в голову еще одна гениальная мысль: создать «детский сад» — пусть девчонки опекают малышей, пока они, мужики, занимаются серьезными делами, разведкой, добычей и войной.

— Дельно. Правда, войной еще не занимались, — поправил педантичный Очкарик.

— Все будет, — пообещал Бабай. Он вспомнил сестру, улыбнулся зловещей улыбкой. — Все будет, — повторил он.

Гоблины твари такие, им что день, ночь — все равно. Совсем ночными их не назовешь, но в это время они опаснее, чем днем. Хотя бы потому, что видят лучше, движутся ловчее в темноте: как-никак, порождение тьмы... Да и днем с ними лучше не сталкиваться, это уж как пить дать.

А вот рассвет для этих мразей самое худое время. Они делаются вялыми, сонными, — собственно, они тогда и спят. Потому ребята и решили идти на рассвете искать клуб.

— Ни минуты терять не будем! — заявил Очкарик. — Чуть только светать начнет — мы и двинем.

Едва побледнела краюшка неба на востоке, пять пацанов, поеживаясь от холода, осторожно вышли из цеха, выбрались за территорию завода, затаились в кустах.

Утренняя роса стала не самым приятным подарком.

— В-вот, б-блин... — стучал зубами Кишка. — Т-тоже мне, май месяц!..

Вслушивались. Всматривались. Вроде бы тихо. С каждой минутой становилось светлей.

— Пойдем, — шепнул наконец Очкарик. — Я первый!

Аккуратно, по одному они перебежали через широкую дорогу к пустующим двух-, трехэтажным домам — жилому комплексу, построенному когда-то вместе с первыми цехами завода, перед Великой Отечественной.

Перебежав, сосредоточились в ближайшей двухэтажке, в одной из квартир первого этажа.

— Осторожней! — прошипел Витек. — Полы гнилые. Я, б... ь, чуть не провалился!

Доски и в самом деле прогибались угрожающе. Все сгнило здесь за столько лет. Лохмотьями свисали со стен отсыревшие обои. Воняло тухлятиной.

Очкарик внимательно рассмотрел из окна окрестности.

— Ну, парни... Туда идем. Там короче.

Не ошибся. Задворками, по заросшим дворам, сквозь дыры в заборах они достигли того, что было названо «площадкой». Это был, видимо, некогда скверик перед клубом — трехэтажным зданием, построенным в стиле конструктивизма.

Забрались в клуб. Долго блуждали по темным коридорам, с силой отдирали перекошенные двери. Трещал, отскакивал от пола рассохшийся паркет...

Библиотеки не было.

— Должна быть, — твердил Очкарик. — Если не она, то хотя бы техническая документация какая-то...

Витек с Кишкой переглядывались, ухмылялись. Они не очень верили в эту затею. А мудреные слова Очкарика звучали для них китайской грамотой.

Бабаю же, наоборот, казалось, что они на верном пути. Правда, откуда такое предчувствие — ей-богу, не скажешь.

Но оно не обмануло! На втором этаже, после методичного осмотра всех комнат и кабинетов, ребя-та наткнулись на какое-то хранилище бумаг в толстых папках.

— Вот!.. — возликовал Очкарик. — Вы читать умеете?

— Со словарем, — грустно сострил Костя.

Тем не менее, стали смотреть желтые, ломкие страницы. Ничего интересного. Какие-то «акты», «договора», «протоколы»... названия, в которых парни ни черта не смыслили — кроме Очкарика разве что. Бабай больше озирался по сторонам: похоже, гоблины сюда не добрались, даже стекла были целы. В углу стоял навеки потухший компьютер под толстым слоем пыли — Костя к нему так и прилип, щупал его и так и сяк, весь перепачкался.

— Не работает, — сказал он с сожалением.

— А ты что думал, — Бабай усмехнулся, — он тебе песню споет? ...

Они стояли рядом. Бабай потыкал пальцем в клавиатуру — интересно, кнопочки.

От этих нажимов рассохшаяся дверца тумбочки со скрипом отворилась, и ребята увидели толстый железный ящик.

Слова «сейф» они не знали.

— Э-э, — удивился Костя. — Смотрите, тут какая штука!

Подошли. Вылупились недоуменно. Один Очкарик, разумеется, смекнул, что к чему.

— Ага, — победно заявил он, — еще теплее. Это такой шкаф специальный, для особо ценных вещей. Только вот как открыть его...

Подергали ручку. Шиш, конечно. Но фортуна, как и беда, одна не ходит — если уж повезет, так от души. А им сегодня определенно везло.

После недолгих поисков Кишка нашел в столе связку ключей. Видимо, так буро все было здесь когда-то, что хозяину кабинета вмиг стало не до ключей, не до сейфа; да и спасся ли он вообще тогда...

Впрочем, сейчас это уже ровным счетом ничего не значило.

— Вот этот вроде бы должен подойти, — решил Очкарик, рассмотрев ключи. — Сейчас попробуем.

И опять оказался прав. Со скрежетом, но провернулся ключ в замке, массивная дверца медленно открылась... Костя зажужжал своим фонариком, с которым не расставался.

Очкарик полез в сейф.

— Та-ак, — приговаривал он, — так-так... сейчас посмотрим.