Умер Платов в основанном им городе Новочеркасске в 1818 году.
      Здравицу за Платова Пушкин провозгласил в стихотворении «Пирующие студенты», написанном в 1814 году, отражая тем популярность «Вихря-атамана». Несомненно, его имя поэт слышал не раз в те дни, когда в походе под Арзрум бывал среди казаков, свято чтивших память Платова.
 
      Я. П. КУЛЬНЕВ. Даже в богатой одаренными людьми среде русских полководцев начала XIX века личность генерал-майора Якова Петровича Кульнева, героя войн с французами (1807) и со шведами (1808), выделялась своей оригинальностью и цельностью. Прослужив 24 года до чина полковника, Кульнев был особенно близок с солдатами и младшими офицерами, деля с ними не только опасности, но и самый простой образ жизни и на походах и на мирных стоянках. Один из наиболее пылких последователей Суворова, Кульнев в своих приказах усвоил стиль великого полководца. В них читаем: «Обучать солдата надо не более трех часов в сутки, но должно знать, чему обучаешь», «Сытость, чистота и опрятность есть источник здоровья солдата», «Для пули нужен глаз, штыку требуется сила, а желудку – каша».
      Неизменные качества Кульнева – беспощадность в бою и забота о побежденном противнике – воспел знаменитый шведский поэт Рунеберг в поэме «Рассказы прапорщика Столя». Преданность Кульнева интересам службы и делу защиты Родины проявились в его отказе от брака с любимой девушкой, потребовавшей, чтобы генерал вышел в отставку. Бескорыстный до крайности, он раздавал все, что получал, своим родным, товарищам-офицерам и солдатам.
      В начале кампании 1812 года, командуя авангардом корпуса Витгенштейна, Кульнев нанес ряд жестоких ударов войскам маршала Удино, захватив в несколько дней более тысячи пленных. Вслед за тем удачно сражался под Вилькомиром, Друей и Головщином. В последнем бою, увлекшись преследованием врага, с незначительным отрядом атаковал главные силы французов. Во время отступления своих частей, находясь в цепи стрелков, генерал был смертельно ранен – неприятельское ядро раздробило ему обе ноги. По широко распространенной версии, умирающий герой, сорвав с себя Георгиевский крест, передал его адъютанту со словами: «Возьмите! Пусть неприятель, когда найдет труп мой, примет его за труп простого солдата и не тщеславится убиением русского генерала».
      Этому герою в стихотворении «Певец во стане русских воинов» Жуковский также посвящает вдохновенные строки:
 
Где Кульнев наш, рушитель сил,
Свирепый пламень брани?
Он пал – главу на щит склонил,
И стиснул меч во длани.
Где жизнь судьба ему дала,
Там брань его сразила;
Где колыбель его была,
Там днесь его могила.
И тих его последний час:
С молитвою священной
О милой матери, угас
Герой наш незабвенной.
 
      Однако Наполеон узнал все лее о гибели генерала и писал в Париж, что «убит Кульнев, один из лучших русских кавалерийских „генералов“.
      Геройская кончина Кульнева была в числе самых излюбленных патриотических сюжетов картин и гравюр 1812–1820 годов. Служивший под начальством Кульнева Д. В. Давыдов писал о его подвигах и, несомненно, рассказывал о нем Пушкину. Своеобразная наружность храброго генерала обратила на себя внимание поэта: в повести «Дубровский» романтический герой был «смуглый, черноволосый, в усах, в бороде, – сущий портрет Кульнева».
      Мы привели лишь несколько имен из числа генералов, деятельность которых была хорошо известна Пушкину. Нам хотелось напомнить читателю, что поэт – современник Отечественной войны, бывая в Военной галерее, узнавал среди портретов мужественные лица тех, кто был ему дорог по прекрасным патриотическим воспоминаниям, тех, кто в 1812 году выказывал все величие русского духа, тех, о ком он с грустью писал во вступительной части стихотворения «Полководец»:
 
Из них уж многих нет…
 
      А. А. АРАКЧЕЕВ. С 1815 года, с того времени, когда Александр I, став во главе «Священного союза», почти всецело занялся вопросами европейской политики, Россией управлял генерал от артиллерии граф Алексей Андреевич Аракчеев.
      Включительно до 1825 года он был постоянным докладчиком царю по всем вопросам внутренней жизни России, ему в свою очередь докладывали все министры, кроме П. М. Волконского, возглавлявшего Главный штаб, да и того, как мы знаем, Аракчеев в 1823 году убрал со своего пути. Единственный раз за всю историю существования императорской России временщику дано было право отдавать приказы, сила которых равна была царским «повелениям».
      Бедный новгородский дворянин, буквально на медные гроши учившийся у деревенского дьячка, с большим трудом зачисленный в Кадетский корпус, затем усерднейший артиллерийский офицер, на свое счастье попавший в гатчинские войска цесаревича Павла, Аракчеев сделал блестящую и быструю карьеру. За пятилетнее царствование Павла I он шагнул от безвестного армейского подполковника до любимца царя, графа, богатого помещика, кавалера высших орденов, генерал-лейтенанта. Малообразованный и лишенный широкого кругозора государственного деятеля, но исключительно работоспособный, Аракчеев под маской смирения и преданности расчетливо выставлял напоказ царю свою бедность и отсутствие связей с родовитыми придворными кругами. «У меня только бог да вы!» – воскликнул он однажды, обращаясь к Павлу. Очень характерен девиз, вписанный собственноручно царем в герб Аракчеева «Без лести предан». Таким Аракчеев казался своему господину, но современники неизменно произносили: «Бес лести предан».
      В царствование Александра I с 1803 года Аракчеев был инспектором артиллерии, а с 1808 по 1810 год военным министром. Чуждый обычным недостаткам своих предшественников – барской лени и незнанию деловой стороны службы, энергичный, упорный и требовательный к подчиненным, Аракчеев прославился другими пороками – жестокостью, мстительностью, угодничеством, мелочностью и лицемерием.
      Последние качества сказались особенно ярко, когда в 1816 году Александр I возложил на своего любимца создание военных поселений.
      На этом поприще особенно проявилось умение Аракчеева любой ценой заслужить царское «благоволение». Он не покладая рук составлял лично и редактировал сотни приказов, инструкций, правил, следил за постройками и распоряжался экзекуциями непокорных. Особенно прославился он расправой 1817 года в Чугуеве, где недавние вольные казаки упорно не желали становиться поселенными уланами. Много было здесь пролито крови, сотни людей забиты шпицрутенами на месте.
      Пройдя всю службу в эпоху непрерывных войн и достигнув чина генерала от артиллерии, Аракчеев никогда не бывал ни в одном сражении. Запах пороха он знал только по учебным стрельбам, во время которых щедро раздавал жестокие наказания солдатам, героям Бородина и Лейпцига. Невозможно представить себе более ненавистную современникам личность, чем Аракчеев. Его именем буквально пугали детей. Народные песни сохранили его мрачный образ.
      В те годы, когда Пушкин учился в старших классах Лицея, Аракчеев был в зените своего могущества. Как и П. М. Волконский, он являлся постоянным докладчиком Александра I во время его пребывания в Царском Селе и не раз сопутствовал царю в прогулках по дворцовым паркам. Чрезвычайно непривлекательную, сутулую, длиннорукую фигуру всесильного графа, по свидетельству видевших его, «похожего на обезьяну в мундире», мог встретить здесь юный лицеист.
      До нас дошли две эпиграммы, написанные поэтом в начале 1820-х годов. Первая из них некоторыми современниками относилась к другому лицу, но характерно, что в тогдашних списках чаще связывалась именно с Аракчеевым:
 
Холоп венчанного солдата,
Благодари свою судьбу:
 
      Ты стоишь лавров Герострата Иль смерти немца Коцебу.
 
Но вторая уже несомненно рисует Аракчеева:
Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он – друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести?
<-> грошевой солдат.
 
      После смерти Александра I, временщик Аракчеев навсегда утратил какое-либо значение, вышел в отставку и доживал в своем богатом имении Грузино, тираня крепостных и дворовых. Только смертью он напомнил о себе.
      25 апреля 1834 года Пушкин записал в своем дневнике: «Умер Аракчеев, и смерть этого самодержца не произвела никакого впечатления».
      В другой записи дневника того же года, рассказывая об обеде у Сперанского, поэт приводит свою фразу, сказанную хозяину дома о деятельности Аракчеева при Александре I: «Вы и Аракчеев стоите в дверях противоположных этого царствования, как гении добра и зла». Отбросив долю светского преувеличения в отношении Сперанского, оставим определение Аракчеева, как «гения зла», которое, вместе с титулом «самодержца» в записи 16 апреля, рисует роль этого временщика именно такой, как воспринимали ее современники.
      Портрет, написанный Доу, дает, очевидно, смягченный, но все же непривлекательный внешний облик: низкий лоб, жесткие, коротко стриженные волосы, толстый нос, тяжелый взгляд небольших мутно-зеленых глаз. Выражение лица бывало обычно грубым, мрачным и холодным. Характерна подчеркнутая скромность общеармейского вицмундира и нарочитое отсутствие орденов, кроме высшего – звезды Андрея Первозванного – и нагрудного портрета Александра I – знака особой царской милости. Над этим портретом была видна серебряная медаль, дававшаяся за боевое участие в событиях 1812 года. Между тем по своей исключительно «мирной» деятельности – в 1812–1814 годах он только «состоял при императоре», Аракчеев, казалось бы, не имел права ни на эту медаль, ни на то, чтобы портрет его был помещен в галерее. Но и в галерею, как всюду, дорога «другу и брату» императора была широко открыта.
      Портрет Аракчеева помечен 1824 годом, именно тем временем, когда вся Россия трепетала при его имени. Есть сведения, что для исполнения его Доу ездил в Грузино, находившееся недалеко от Петербурга, в Новгородской губернии, на реке Волхов.
 
      ДВОРЦОВЫЕ ГРЕНАДЕРЫ. Помимо 332 изображений русских военачальников 1812 года, размещенных в галерее, современный нам посетитель может ознакомиться в ней и с написанными Доу в 1828 году четырьмя портретами чинов Роты дворцовых гренадер – особой воинской части, сформированной почти одновременно с созданием Военной галереи и тесно связанной с войной 1812 года. Портреты эти сравнительно небольшого размера, с изображениями в полный рост. Бывая в галерее, Пушкин не мог видеть этих портретов – они тогда находились в Царскосельском Екатерининском дворце. Портреты лишь в советское время внесены в Военную галерею, как дорогие нам изображения солдат, участников Отечественной войны. Дошли до нас и имена изображенных, что случается довольно редко.
      Но в Зимнем дворце великий поэт, несомненно, видел самих гренадеров, служба которых неотрывно связывалась с дворцовыми помещениями, и очень вероятно, что не раз он проходил мимо стоявших на постах тех именно людей, чьи портреты мы теперь видим.
      Рота дворцовых гренадер была сформирована, как написано в указе Николая I от 2 октября 1827 года, «из нижних чинов гвардии, которые в Отечественную войну проявили особенное мужество и во все продолжение их верной службы отличали себя усердием». К 8 ноября комплектование роты было уже закончено. Она состояла из 4 офицеров, 16 унтер-офицеров, 2 барабанщиков, 2 флейтщиков и 98 гренадеров – всего 120 человек. Из этого общего числа 69 были кавалерами знака отличия военного ордена (солдатского Георгия) и 84 – кавалерами знака отличия святой Лины, дававшегося за двадцать лет «беспорочной и ревностной службы». Следовательно, 33 человека из состава роты имели и ту и другую награды, которыми в то время исчерпывалось все, чем мог быть отмечен самый храбрый и исправный солдат. Четыре офицера роты, также в прошлом солдаты, – все были кавалерами солдатского Георгия за Бородинское сражение. Таким образом, Рота дворцовых гренадер, составленная исключительно из заслуженных ветеранов, являлась своеобразным живым памятником Отечественной войны 1812 года.
      Одним из обязательных требований для приема в роту был высокий рост, не менее 2 аршин 9 5/8 вершка (182 см). И когда через несколько лет при пополнении были приняты три особо заслуженных солдата 2 аршин 7 вершков ростом, Николай I отдал строжайший приказ более не брать в дворцовые гренадеры «недомерков», ни в коем случае «не спускать» рост ниже 2 аршин 9 вершков (181 см).
      С первого дня своего существования рота была обмундирована в созданную для нее особую, весьма нарядную форму – медвежьи шапки с золочеными налобниками и мундиры с алыми лацканами, шитые широким золотым галуном. Обмундирование можно видеть на портретах, представленных в галерее, и на картине Г. Г. Чернецова «Военная галерея Зимнего дворца», написанной в 1827 году. На этом полотне можно видеть также сюртуки, в которые были одеты гренадеры вне строя.
      Первую четверть века своего существования рота размещалась в непосредственной близости к дворцу, на территории теперешнего здания Эрмитажа, в уже упомянутом нами Шепелевском доме, выходившем на Миллионную улицу.
      На дворцовых гренадеров особым приказом – инструкцией 1827 года – возлагались обязанности по надзору «за порядком и опрятностью комнат и мебе-лей в Зимнем дворце и в зданиях к оному принадлежащих; и чтобы сверх того присматривали не только в комнатах, но и в коридорах за всеми неизвестными или подозрительными людьми, дабы не могло быть никакого воровства». Для этого ежедневно рота высылала наряд, занимавший 36 постов, на которых стояли без оружия, в сюртуках. В архиве роты сохранилось немало документов, рассказывающих о пререканиях, а порой и ссорах старых «служивых» с камер-лакеями и другой дворцовой прислугой, которой они делали замечания и наставления об уборке залов, натирке полов и т. д., согласно упомянутой выше инструкции.
      Помимо постоянных «мирных» обязанностей у гренадеров существовали и другие. Рота считалась строевой частью, и притом старшей из всех воинских частей России. Сообразно с этим, хотя все чины ее были навсегда освобождены от строевых учений, которыми так допекали их во всю предыдущую службу, они постоянно несли почетные караульные обязанности. Во время всевозможных празднеств во дворце – приемов, торжественных богослужений, балов – выставлялись два унтер-офицерских караула в Тронном и Концертном залах и три парных поста, в том числе в Военной галерее. Кроме того, два раза в год – 25 декабря, в день ежегодного празднования изгнания французов из России, и 6 декабря, в николин день, – рота в полном составе выстраивалась в Военной галерее и после парада проходила по ней строем, мимо портретов своих бывших командиров. Участвовали дворцовые гренадеры и в церемониях открытия памятников и в больших парадах войск, причем сообразно своему старшинству шли неизменно во главе частей гвардейского корпуса. Так было, например, летом 1834 года при открытии Нарвских триумфальных ворот и осенью того же года – при открытии Александровской колонны.
      Знамя, данное роте в 1830 году, с надписью: «В воспоминание подвигов российской гвардии» – стояло постоянно в Военной галерее. Почетным отличием являлось также право, данное барабанщикам только этой роты, при отдаче чести караулом бить «поход» даже в комнатах дворца.
      Все состоявшие в роте ветераны получали оклады при отставке – пенсии, которые во много раз превосходили существовавшие тогда для нижних чинов. Рядовые гренадеры приравнивались по окладам и правам к подпрапорщикам, а унтер-офицеры – к прапорщикам гвардии.
      Во время пожара Зимнего дворца 1837 года гренадеры участвовали в спасении художественных ценностей, в частности портретов Военной галереи. При этом трое из них погибли в огне, а многие получили серьезные ожоги.
      О трех изображенных Доу лицах, не имевших офицерского чина, известно немного.
      О гренадере Илье Ямнике мы знаем только, что до поступления в роту он служил в гвардейском Измайловском полку, участвовал во всех крупных сражениях войны 1812 года, за храбрость был награжден солдатским Георгием, а за беспорочную службу – знаком отличия святой Анны.
      На портрете Ямник изображен на фоне белой стены одного из дворцовых залов. Лицо худое, глаза старого солдата строго смотрят из-под огромной медвежьей шапки. Усы густо нафабрены и лихо закручены. Кисти рук крепко сжимают ружье, тяжелый приклад упирается в мраморный пол. Перед нами один из ветеранов – дворцовых гренадеров, в полной караульной форме, такими они стояли на часах во дворце.
      Об унтер-офицере Егоре Етгорде (латыше по национальности) известно, что он 22 года служил в гвардейском Семеновском полку, отличился в ряде боев Отечественной войны и имел те же награды, что Ямник; Етгорд прослужил в Роте дворцовых гренадер более 20 лет, был произведен в фельдфебели и прапорщики той же части.
      О барабанщике Василии Акентьеве знаем еще меньше; в роту он был переведен из гвардейского Финляндского полка, участвовал в войне 1812 года и имел знак отличия святой Анны.
      Зато о капитане Василии Михайловиче Лаврентьеве известно несколько больше. Он начал службу в 1805 году солдатом в Преображенском полку, в бою под Аустерлицем был тяжело ранен в грудь и поясницу картечью. Возвратился в полк через год, продолжал строевую службу. 1 января 1812 года Лаврентьев был произведен в унтер-офицеры. Он прошел невредимым кампании 1812–1814 годов, участвовал в бесчисленных боях, за Бородино награжден солдатским Георгием. 21 февраля 1819 года произведен в прапорщики, год спустя – в подпоручики, в 1825 году стал поручиком. В 1827 году Лаврентьева перевели в Роту дворцовых гренадер. В то же время он был произведен в штабс-капитаны, в 1831 году – в капитаны, через 4 года – в полковники. В. М. Лаврентьев умер в 1843 году.
      Изображен капитан Лаврентьев на фоне Военной галереи. Пропорционально сложенный, подтянутый и щеголеватый, он опирается на обнаженную саблю. Взятый по набору в Преображенский полк – первый и самый почетный в русской гвардии, В. М. Лаврентьев был, как и все солдаты этого полка, очень высок ростом. Это видно на картине Г. Г. Чернецова, изображающей Военную галерею: в левой ее части стоит Лаврентьев, разговаривающий с барабанщиком, который на целую голову ниже капитана. В. М. Лаврентьев был одним из тех рослых молодцев и красавцев, которых со всей необъятной России собирали в гвардейские части.
      На той же картине видны еще несколько гренадеров и офицеров роты, также, несомненно, написанных художником с натуры. К сожалению, имен этих героев Отечественной войны мы не знаем.
      Глядя на портреты дворцовых гренадеров, мы прежде всего должны помнить, что это – рядовые представители того доблестного русского войска, которое обороняло нашу Родину в 1812 году. Это – те самые люди, которые с полуторапудовым ранцем за плечами, с четырехфунтовым ружьем в руках, в неудобном, холодном кивере и в «подбитой ветром» шинели, часто почти босые и еще чаще голодные, непрерывно сражаясь и в жару, и в дождь, и в мороз, за два года прошли пешком много тысяч верст от Немана до Берлина, от Тарутина до Парижа. Это – как бы представители тех, чьи геройские тени незримо присутствуют в Военной галерее, выстраиваясь в тесный строй за каждым генералом, водившим их в бой. Это – те, без чьей храбрости, упорства и мужества самый талантливый полководец не одержал бы своих прославленных побед.
      Вероятно, то же думал Пушкин, глядя на замершие на постах мужественные фигуры гренадеров, на их обветренные и окуренные порохом, пересеченные морщинами лица. Поэт думал и о том, что, может статься, именно эти люди когда-то, весной 1812 года, благословляли его и других лицеистов, идя через Царское Село на запад, навстречу надвигавшимся на Россию наполеоновским полчищам.

Приложение
 
Пожар зимнего дворца 1837 года