ОПЯТЬ СОБЫТИЯ НА ПЕРЕВАЛЕ

День клонился к вечеру, когда небольшой купеческий караван подходил к перевалу Зоджи-Ла. Пять торговцев-уйгуров из Яркенда под охраной восьми местных тибетских жителей племени бхотия заканчивали нелегкий и опасный путь в Индию. Они везли на продажу партию кусков нефрита и двадцать тюков тиббата — шерсти шалевых коз. Торговцы натерпелись страху еще в Яркенде: власти запрещали вывоз нефрита из Кашгарии. Пойманных на этом ждала немедленная казнь.

Вместе со всеми тяготы путешествия делил бывший хорунжий петровской армии Григорий Семенов. На вид ему было лет сорок. Невысокого роста, довольно плотной комплекции русский мужичок из новгородских поселенцев. Черная окладистая борода, умные карие глаза с хитроватым прищуром придавали ему вполне благообразный купеческий вид. Одет он был по-восточному, на уйгурский манер: бумазейная рубаха и штаны, стеганый кафтан до колен из шелка на теплой подкладке, подвязанный шелковым красным поясом, на котором болталась сабля в ножнах. На голове суконная шапка серого цвета с широкой меховой оторочкой. Ноги обуты в сапоги из лошадиной кожи.

Три года тому назад он попал в плен к узбекам на Каспийском море. После этого намыкался вдосталь, переходя от хозяина к хозяину, и натерпелся в неволе голода, побоев и унижений. Научился хорошо говорить по-уйгурски и по-татарски. В конце концов судьба забросила Семенова в Яркенд и, откупившись солидной суммой от очередного хозяина, с помощью одного дружка-уйгура, он, будучи ловким и энергичным человеком, организовал небольшое торговое дело. Вначале отправлял свой товар со знакомыми купцами в Китай, а вот теперь решил сам отвезти его в Индию, на которую давно хотел посмотреть.

Сидя в седле, он предавался приятным мечтам о будущей выгодной торговле на одном из лахор-ских базаров. В прошлом году его приятели-уйгуры Салим и Тенгиз очень хорошо продали шерсть и особенно нефрит в Сиалкоте — и теперь были в составе этого каравана.

Время от времени Григорий похлопывал лошадь по шее и резко дергал поводья, когда животное замедляло ход. Ему не терпелось поскорее попасть в страну, о диковинах и чудесах которой он слышал много рассказов от знакомых купцов. Семенов часто посещал в Яркенде небольшую индийскую колонию и там довольно быстро научился говорить на языке урду.

Погода прекрасная, сегодня вечером они будут на военном посту в Балтале. Да и судя по всему, опасности теперь позади. Лошади каравана бодро зацокали по плиткам аспидного сланца, в такт кивая головами и позванивая сбруей. Это была высшая точка перевала. Внизу, освещенные лучами вечернего солнца, показались зеленые горы благословенной Кашмирской долины.

— Вах-вах! Аллах велик! Хвала Аллаху! — нестройным хором закричали купцы, подгоняя нагайками лошадей. Теперь можно и побыстрее. Тяжелый подъем закончился. Впереди спуск и чайхана в Балтале. Все заслужили отдых. А может, удастся еще сегодня дойти до Сонамарга.

Внезапно из-за небольшой скальной башни красного гранита, метрах в двухстах левее тропы, поднялся дымок и раздался выстрел. Проводник-бхот, ехавший с ружьем наизготовку впереди каравана, начал медленно сползать на бок лошади, а потом опрокинулся головой вниз. Лошадь заржала, встала на дыбы и помчалась вперед, волоча всадника по земле.

Сзади раздался еще один выстрел, и бхот, замыкавший колонну, упал с коня на тропу, обливаясь кровью.

Караван остановился, лошади заржали, сбились в кучу, закричали люди. Купцы стали лихорадочно спешиваться, хвататься за ружья, торопливо готовя их к бою. Бхоты почти моментально взяли наизготовку луки, чтобы встретить неожиданно напавшего врага.

В эту секунду из-за скал на караван с дикими криками и свистом ринулись всадники. Они размахивали саблями, подхлестывая лошадей и стремительно сближаясь с караваном. У несчастных купцов и бхотов уже не было времени, чтобы должным образом встретить нападавших на них даку — разбойников. Это была банда знаменитого в этих краях Бадмаша.

Прогремел еще один выстрел, и Григорий, возившийся с ружьем, почувствовал, как что-то обожгло ему левую ногу. «Задели, ироды», — промелькнуло в голове. Лошадь остановилась. Видимо, пуля зацепила и ее. Григорий бросил поводья, встал на правое стремя и махом попытался спрыгнуть. Коснувшись земли, он почувствовал, что левая нога его не держит. Повалился, охнув. Ногу схватило раскаленными клещами.

Именно эти три выстрела и услышал Дангу, который находился на расстоянии около километра от места происшествия.

Даку с устрашающим улюлюканьем уже врубились в то, что несколько минут тому назад было караваном и в чинном порядке шествовало по тропе. В бешено топчущейся толпе людей и животных все звуки слились в какую-то дикую какофонию: ржание лошадей, цоканье копыт о камни, хриплые выкрики всадников, удары сабель, звон металла. Однако больше не прозвучало ни единого выстрела. Бадмаш не любил слишком много шума. Нападавшим понадобилось не много времени, чтобы разделаться с людьми каравана холодным оружием: у даку было тройное превосходство в людях. Оставшиеся шесть бхотов были моментально зарублены. Их судьбу разделили трое купцов, одетых похуже. Двоих в богатых одеждах, а это были Салим и Тенгиз, по приказу Бадмаша оставили в живых, только привязали к лошадям, — пусть послужат прикрытием банды при проезде через Кашмир.

Григорий, крича от ярости и бессилия, попытался привстать на здоровую ногу и вынуть саблю из ножен, но вдруг почувствовал страшный удар сзади. В глазах потемнело, и он рухнул без сознания.

Быстрота и уверенность, с которой действовали нападавшие, говорили о большом опыте. Со всех убитых сняли одежду, вплоть до исподнего, обувь. У бхотов из ушей бандиты вырвали золотые и серебряные серьги, собрали все оружие.

Разделавшись с людьми, разбойники переключили свое внимание на лошадей. Согнав в кучу навьюченных животных, они быстро переловили разбежавшихся ездовых лошадей, привязали к ним тюки с награбленным добром и таким образом составили новый караван. Под свист нагаек и крики он двинулся вниз в Кашмир. Перевал опустел.

Вездесущие грифы — бу уже чертили свои круги в небе над перевалом, а черные вороны, хлопая крыльями, появились из-за близлежащих скал, стараясь не упустить своего куска на предстоящей трапезе.

Тот километр, что отделял Дангу от перевала, юноша преодолевал более часа; обычно на подобный путь у него уходило пять-десять минут. Хотя ему не терпелось узнать, что происходит, тем более что в небе уже кружили бу, вестники чьей-то смерти, осторожность требовала подавить любопытство. Дангу решил применить охотничью хитрость. Он не стал выходить на сам перевал, а, прячась за камнями, осторожно пробрался к скальной башне красного гранита, господствовавшей над местностью, чтобы осмотреться. Внезапно Дангу почувствовал сильный запах ми. Припав к земле, он осторожно пополз между камнями, извиваясь как змея, все время держа нос по ветру. Все было тихо и спокойно. Ни звука, ни движения. Никого! Но вскоре он наткнулся на четкие следы ми. А вот следы стха — лошади, которая здесь стояла. Этих животных он часто видел и раньше при встречах с ми. А вот тут лежал в камнях ми и что-то делал. Вот кусочек горелой кожи, вот какой-то черный порошок просыпан, вот странная палочка. Здесь к запаху ми примешивался еще какой-то, резкий и неприятный. Дангу поморщился. Все было непонятно, но, кажется, неопасно.

Откуда ему было знать, что здесь лежал в засаде один из даку, сразивший первым выстрелом проводника-бхота. От него остались шомпол, пыж и просыпанный порох. Изучив эти загадочные предметы и попробовав их на вкус и запах, Дангу подполз к проему в скальном гребне, чтобы под его защитой внимательно обследовать сам перевал.

Глазам изумленного юноши предстала страшная картина. Вьючная тропа, проходившая по перевалу, была усеяна лежащими ми. Они были красными от крови и совершенно голыми. Валялось также несколько стха — лошадей. И много каких-то разных непонятных вещей. Кругом царила полная тишина. Никто не шевелился. Дангу замер, наблюдая. Прошло минут десять или пятнадцать. По-прежнему ни малейшего движения. Наконец Дангу решил спуститься на тропу. Опасность пока не грозила, в этом он убедился. Любопытство все больше и больше овладевало им. Он еще раз осмотрелся, поводил носом, вдыхая порывы слабого вечернего ветерка, прислушался и стал осторожно продвигаться вниз.

Ну конечно, как он и предположил, все ми и стха были мертвы. У двух ми были отрублены головы, остальные с многочисленными ранами на теле и голове лежали в лужах крови. Одна стха с разрубленной шеей лежала уткнувшись в кучу камней.

К трупам и крови Дангу отнесся спокойно. Он, как всякое дикое существо, давно привык к подобным картинам. Его только неприятно поразила бессмысленная жестокость ми.

Опасности по-прежнему не было, и юноша переключил свое внимание на предметы, валявшиеся вокруг и вызывавшие у него жгучий интерес. Первое, на что он наткнулся, был небольшой ящичек, обтянутый кожей. Подняв, Дангу стал вертеть его в руках и пробовать на зуб. Потом бросил, так как увидел кусок ярко-желтой материи. Наклонился и ощупал. И тут наступил на джемдер — кинжал. Это был великолепный образчик китайского оружейного искусства с длинным лезвием дамасской стали и наборной ручкой из агата и халцедона, на конце которой сиял зеленоватым загадочным светом нефритовый шарик в серебряной оправе в виде листиков. Дангу присел и поднял кинжал с земли, не отрывая сияющих от восторга глаз от этого чуда. Оружие не шло ни в какое сравнение с его простым нефритовым ножом.

В это мгновение со стороны кучи камней, где лежала убитая лошадь, послышался явственный стон. Дангу вскочил, обернулся, и кинжал выпал из его рук, негромко звякнув о камни.

СООТЕЧЕСТВЕННИКИ

К Григорию вернулось сознание. Он открыл глаза и покрутил головой — цела. Только сильно болела от удара. Начал осторожно ощупывать себя — пальцы, руки двигаются, похлопал легонько по бокам, провел по животу. «Кажись, остался живой, охо-хо! Диаволы бусурманские, всю одежду посымали», — пронеслось в голове. И тут же почувствовал всем телом холод. Шевельнул ногами, пытаясь встать, и громко вскрикнул от боли. В левую словно вонзились тысячи раскаленных иголок. В ту же секунду сначала краем глаза, а потом и явственно, повернув голову направо, увидел в нескольких шагах от себя мгновенно распрямившуюся во весь рост громадную фигуру абсолютно голого, если не считать узкой набедренной повязки, человека.

Они встретились глазами и застыли друг перед другом в немой, напряженной неподвижности. Перед лежащим на земле раненым Григорием возвышался человек гигантского роста. «Более сажени будет», — подумал Григорий. Он по старой солдатской привычке всегда на глаз определял рост людей.

Заходящее вечернее солнце хорошо освещало стройное молодое тело, под загорелой кожей которого бугрились мощные мышцы. Красивое мужественное, слегка нахмуренное от настороженности лицо обрамляли белые кудрявые волосы. Это, несомненно, был очень сильный человек. Он прямо-таки излучал какое-то гордое величие, покоряющую силу. Это Григорий почувствовал сразу. Он успел заметить, что на одном боку у гиганта висел нож, на другом — колчан. Это был явно не местный житель.

«Не бусурманин, наверное, потому как белый. И кто таков, и откудова?» — завертелись в голове вопросы.

Григорий перекрестился: «Свят, свят Господь Всеспаситель!» — а юноша, заметив движение его руки, отпрянул на всякий случай на шаг назад. Может быть, за этим таится какая-то опасность? Но нет, все спокойно.

— Пить! Пить! — прохрипел Григорий, разлепляя спекшиеся от жажды губы.

Человек наклонил голову, прислушиваясь.

— Пить! Пить! Моченьки моей нету! — снова проговорил более внятно Григорий, с надеждой поглядывая на незнакомца.

Тот продолжал молча смотреть на раненого. Он явно не понимал.

— Ах ты Господи, по-расейски не разумеет, видать. Хэ, хэ на! Об! Сян шэн! Пить, пить, воды, — проговорил он по-уйгурски.

Результат был тот же. Гигант не отрываясь смотрел на Григория.

— Не ведает и по-бусурмански, — пробормотал Григорий.

Он поднес руку ко рту, сложил ладонь лодочкой и зачмокал, словно пил воду.

Человек хмыкнул, как будто понял, повернулся, быстро пошел в сторону и исчез за скалами. Прошло некоторое время. Солнце уже совсем скрылось за горную цепь, брызнув яркими разноцветными звездочками по снежным панцирям вершин. Вокруг протянулись длинные вечерние черно-синие тени. Стало темнеть.

Наконец он вернулся, подошел к Григорию и положил перед ним огромный ком талого снега. Григорий начал жадно сосать. Утолив жажду, он откинулся на камень и показал незнакомцу знаками, что хочет есть.

— Добрый человече! С утра во рту ни крошки не было. Чего-нибудь, Христа ради!

Человек постоял немного, словно размышляя, что делать, а потом пошел в сторону и быстро исчез.

Стало совсем темно. Григория колотило от холода, хотя раненая нога горела как в огне. Он завозился, пытаясь ползти, чтобы поискать тряпицу, прикрыть наготу или хоть немного согреться. «Смертушка моя, видать, пришла. Прости меня, Господи, за прегрешения!» — шептал он.

К горлу подкатился комок. В висках зазвенели колокольчики, все громче и громче. Что-то накатилось на него огромное, тяжелое, непонятное, и он снова потерял сознание.

Дангу к тому времени в полной темноте подходил к уединенной ночевке на утесе под перевалом, где впервые провел ночь со своими приемными родителями, братом и сестрой, когда был младенцем. Впоследствии он бывал на этой скале не раз и хорошо ее знал. Он принял решение. Наступившая ночь не давала возможности помочь этому ми, дать ему еды и сделать еще что-нибудь для него. А в том, что он поможет раненому, когда наступит утро, у него не было никаких сомнений. С самого начала их неожиданной встречи у него возникло и потом окрепло необъяснимое чувство доверия к этому ми. Только в самом начале Дангу раздирало противоречие между желанием убежать и жгучим любопытством. Желание убежать быстро прошло, страха не было, потому что стало ясно: ему ничто не угрожает, ми ранен и не опасен, а любопытство начало постепенно создавать основу для доверия. Его неудержимо тянуло к этому человеку.

Дангу было понятно, что здесь между ми произошло сражение и что этот ми оказался раненым, другие убитыми, а их враги куда-то исчезли. Кожа у раненого совсем белая, речь приятна и быстра, напоминает чем-то журчание горного ручейка по камням. Еще Дангу с изумлением заметил, что у ми на шее висел точно такой же гау, как и у него. Это было загадочно и таинственно.

Только сейчас юноша почувствовал голод. Надежды на хорошую охоту уже не было, и Дангу ненадолго задержался на каменистой полянке, где всегда можно было накопать съедобных кореньев. Наевшись, Дангу осторожно перебрался по перемычке на утес и быстро приготовил себе гнездо для ночлега.

Ворочаясь в нем, Дангу перебирал в памяти все удивительные события дня, обрушившиеся на него, как муссонный ливень. Он узнал так много нового и интересного, но еще больше осталось для него непонятного, хотя все больше крепло убеждение, что и он сам тоже ми…

Григорий опять очнулся. Наверное, от ночного холода. В Гималаях в апреле-мае температура ночью на больших высотах может падать до нескольких градусов тепла. Ведь высота перевала Зоджи-Ла более трех с половиной километров.

Бедному россиянину стало немного полегче, и раненая нога его уже не донимала. Стуча зубами и проклиная разбойников на чем свет стоит, Григорий пополз к трупу лошади, смутно видневшемуся в ночной темноте. Он надеялся найти хоть что-нибудь из одежды. Сейчас главное было согреться. Увы, его руки нащупывали одни лишь острые камни. Привалиться к лошади и провести ночь — мелькнула мысль. Но, прикоснувшись трясущейся от холода рукой к трупу, он отдернул ее. Труп был не теплее окружающих камней.

— Куда исчез тот добрый человече, который принес мне снега? И кто он? За что прогневил тебя, Пресвятая Богородица, защитница ты наша? Прости меня, грешного, не дай пропасть в земле индианской рабу твоему! — бормотал купец застывшими губами.

В темноте безлунной звездной ночи он едва заметил в некотором отдалении какой-то бугор.

— Чай еще одна лошадь? Аль что-то иное? Надобно проверить.

И он медленно пополз, подтягивая рукой раненую ногу. Это действительно оказалась лошадь. И, о счастье! Около нее Григорий наткнулся на окровавленный стеганый халат. То ли разбойники забыли его в спешке, то ли побрезговали.

— Благо тебе, Господи наш! — шептал Григорий, весь дрожа, привстав, насколько позволяла нога, и натягивая одежду. Внезапно рука наткнулась под халатом на что-то твердое, и Семенов с радостью понял: пистолет. Пошарив еще, он обнаружил пояс с мешочками, где наверняка были пули и заряды. Это была невероятная удача. Теперь можно было дотерпеть до утра. А там, при свете солнышка, получше схорониться в камнях или кустах и дождаться какой-нибудь помощи. Скрипя зубами от боли, Григорий перепоясался и заткнул за пояс пистолет.

— Эх-ма, вот горе-беда, сколь товару хорошего пропало, — бормотал он, — и прибытку уж не будет! Да, ладно, живой хоть…

Голова еще немного гудела, ногу дергало, но он постепенно начал согреваться, и его стало клонить в сон.

Видения и образы чередой возникали перед Семеновым, унося его в далекую родную Россию, любимую Новгородчину. Вот ему вроде почудилось, что его окликнула ласковым тихим голосом жена Авдотья. Будто бы она подает ему горячий, только что испеченный душистый каравай ржаного хлеба, и он впивается зубами в поджаристую корочку.

Видение исчезло, Григорий очнулся от забытья, застонал, ногу снова нестерпимо заломило. Страшно хотелось есть.

А вот чудится ему, что стоит он по грудь в хлебном поле, и хорошо-то как! Теплый летний день, голубое небо с облаками-барашками, яркое солнце, и тут вдруг, откуда ни возьмись, бегут со всех сторон дети его, целуют да обнимают. Ванятка, Петр да Аннушка с Дарьей, все ладные такие, красивые, мальчики в рубашечках-косоворотках, подпоясанных малиновыми кушаками, в сапожках мягких, а девочки в сарафанах пестрых. Хохоту, шуток полно, и валятся все вместе на теплую землю, а над ними только золотистые колосья ржи шуршат на ветерке да кланяются васильки синими головками.

Тут и другая картина встает перед ним, сменяя прежнюю. Зима. Вроде он на розвальнях дрова вывозит из лесу. Кругом снега искрятся под медно-красным февральским солнцем, белыми шапками прикрыты деревья и кусты, мороз щиплет за нос и щеки. «Но-о-о, милая!» — подстегивает вожжами Григорий. Лохматая лошаденка Ганька резво тянет сани. Пар от дыхания садится белесым инеем на ее морду. Полозья скрипят по снегу, дорога, извиваясь меж холмов, спускается к речной долине и взбегает на обрыв, где видны уже избы родного села Пеньково.

Снова появляется из тумана Авдотья, и вроде бы опять лето. Она кланяется ему низко и показывает что-то на земле. И уже это не Авдотья, а друзья-приятели Салим и Тенгиз машут руками и куда-то зовут с улыбками. Все окончательно мешается в уставшем мозгу Григория, и он постепенно погружается в тяжелый, тревожный сон.