ВРЕМЯ ИДЕТ

Маленький Дангу рос и развивался необыкновенно быстро. Чрезвычайно суровая обстановка высокогорной среды, в которую он попал, молоко его приемной матери, совершенно новая пища, игры на воздухе со сверстниками, детьми кангми, оказывали на него поразительное воздействие. К восемнадцати годам он обладал стройной и одновременно мощной, пропорционально сложенной фигурой, которой позавидовал бы любой мужчина. Благородная посадка головы, говорившая о его происхождении, красивое лицо с живыми умными голубыми глазами и белые, кудрявые волосы придавали его внешности необыкновенную привлекательность. Под бронзовой от постоянного загара кожей перекатывались внушительные мускулы, вызывавшие почтение и зависть друзей. По ловкости и гибкости при лазании по деревьям и скалам он превосходил гульманов. Ступни его были твердыми как камень, и поэтому по способности выдерживать многочасовой бег по горным тропам и кручам он не уступал конгпо — диким собакам. Он научился хорошо плавать в озерах и речках во время летнего бродяжничества.

В отличие от кангми, Дангу давно уже испытывал чувство стыда и неловкости от того, что был голым. Правда, зимой он кутался в волчью шкуру. Но что делать жарким летом? Несколько лет тому назад, бродя по перелескам Сиваликских холмов близ Великих Индийских Равнин он наткнулся около какой-то деревушки на кусок красивой материи, из которой сделал себе набедренную повязку, такую, какую часто видел у ми. Дангу не снимал с шеи серебряную цепочку с нефритовым медальоном и крестиком. На правом боку на кожаном шнуре висел нефритовый нож в ножнах, на левом — колчан с дротиками.

Дело в том, что по мере возмужания Дангу все больше испытывал недостатки охотничьих приемов и оружия кангми. Палки, камни, нефритовые ножи и собирательство уже не удовлетворяли сильного и ловкого юношу. Он давно тайком присматривался к ми, наблюдая, как те споро управляются с дротиками во время охоты. Видел он у некоторых и луки со стрелами. Они не произвели на него впечатления: громоздки, неудобны! Но дротики, дротики всегда приводили его в восхищение. Они не занимали много места, были бесшумны и всегда готовы к немедленному действию. Это было прекрасное, замечательное оружие. То, что нужно для ближнего боя.

Дангу потратил немало времени и усилий, пока не научился в совершенстве владеть им. Металлические наконечники для дротиков он снимал с тех, что находил около деревень или в местах, охоты ми, или со стрел, древки делал сам, вырезая их нефритовым ножом из твердых пород дерева, приспосабливая по своей руке и прилаживая к ним перья птиц для устойчивого полета.

Все уроки познания окружающей природы, которые давал ему приемный отец Вангди, он схватывал буквально на лету. В этом, видимо, помогала ему врожденная смекалка.

Дангу относился с уважением к Вангди, в детстве очень дружил с сестрой Ямсо и братом Зуком и много с ними играл. Сейчас они стали совсем взрослыми и обзавелись каждый своей семьей. Юноша любил нежно и преданно только Лхобу.

Сколько раз она выручала его, еще маленького несмышленыша, когда он учился ходить и когда начал постигать окружающий его очень своеобразный и часто враждебный мир. Сколько раз Лхоба выхаживала его во время болезней и разных напастей, пока он не стал вот таким, сильным и красивым.

Однажды весной, когда ему было около шести лет, на него неожиданно спрыгнул с дерева тедуа, леопард, так изголодавшийся за зиму, что решился наброситься на человека. Если бы Лхоба не примчалась на помощь, бросив выкопанные корни эремуруса, то ему пришел бы конец и «Повесть о приключениях Дангу» никогда не была бы написана. Бедняга оказался жестоко искусан. Левая рука от плеча до локтя была разодрана, с головы, закрывая лицо, свисала добрая половина скальпа. Вангди быстро соорудил в укромном месте долины Чинаба гнездо из веток и листьев, куда и положили Дангу. От потери крови и нагноения ран у мальчика началась лихорадка. Целый месяц Лхоба и Вангди боролись за его жизнь. Кормили, поили, собирали в лесу лекарственные коренья. Лхоба прикладывала травяные примочки к горящим ранам страдальца. Наконец крепкий организм победил и дело пошло на поправку.

В другой раз, уже осенью, когда все они перебирались через хребет Дхаоладхар и были на подходе к своей пещере, Дангу сорвался со скалы, на которую полез за птичьими яйцами. Он жестоко разбился, сломал два ребра и правую руку и только благодаря материнской заботе Лхобы остался жив и выздоровел.

Несмотря на то что Дангу рос в жестокой, дикой среде, где царил закон сильного, он был добрым по натуре, не приносил никому зла, убивал только для еды, стараясь не мучить свою жертву.

Материнское сердце Лхобы было полно гордости за мальчика. Она смутно чувствовала, что он отличается от других детей. Но чем, объяснить не смогла бы. Бессознательно Лхоба видела в своем приемном сыне некое высшее существо, ведь недаром он был отмечен знаком нефрита.

…Стояла прекрасная осенняя пора, которая так украшает Гималаи. Голубое небо, слегка подернутое полупрозрачной пеленой высоких узорчатых облаков, тишина, ни ветерка. Сошла на нет и утомляющая жара. Несколько семейств кангми, в том числе и семья Вангди, собрались в верховьях Чинаба. Постепенно все разбрелись по огромному лугу — маргу, с разбросанными кое-где островками скал и рощицами сосен Жерара, выкапывая и поедая клубни эремуруса, собирая орехи. Лхоба незаметно наблюдала, как Дангу осторожно начал подкрадываться к стайке сирау — горных козлов. Скользя и извиваясь, как змея, он осторожно полз в высокой траве. До цели оставалось двести метров, сто пятьдесят…

Тихо, бесшумно подползал Дангу к козлам, щипавшим траву. Местами он прятался за рыжие камни, на фоне которых его бронзовое тело было совершенно незаметно.

Все ближе и ближе! Вот вожак, словно почуяв опасность, закрутил головой, внюхиваясь в порывы поднявшегося ветерка. Но все спокойно.

Осталось пять метров, три, два, один!

Загорелая рука, осторожно раздвинув траву, прикоснулась к боку вожака. Охотничьи уроки Вангди были усвоены великолепно.

Надо было видеть внезапный испуг диких животных. Они все, словно по команде, высоко подпрыгнули вверх на несколько метров и бросились врассыпную. Но Дангу не вскочил и не вонзил свой нефритовый нож в горло жертвы, и тем более не воспользовался дротиком. Он не был голоден, а убивать только ради убийства было не в его привычках. Просто Дангу любил хорошую шутку. Он стоял в траве и улыбался, наблюдая, как между скал улепетывает стая перепуганных насмерть козлов. А Лхоба сотрясалась от беззвучного смеха.

Итак, наш юный князь постепенно взрослел, развивался, находя с помощью приемных родителей тот или иной ответ на все вопросы, которые ставила перед ним природа. Однако вскоре появились другие, на которые ответа уже не было. Кто же он на самом деле? Ми или кангми? Почему он голый, а все кангми покрыты шерстью? Он все больше и больше размышлял над этим. Сомнения обуревали его. Они оставляли его во время переходов от стоянки к стоянке. Покидали во время охоты и поисков пищи, но на ночевках, когда он забирался в свое гнездо, одни и те же мысли не давали ему покоя. Почему же он так отличался от собратьев по племени? И не только от них, но и от ми, людей?

Эти существа были коварными врагами членов его семьи и других кланов кангми. Их надо было всячески остерегаться. Так учили его Лхоба и Вангди. Он припоминал какие-то смутные рассказы Вангди о том, как люди ловили кангми, мучили их, а потом убивали. Во время бродяжничества Дангу иногда наблюдал, хорошенько спрятавшись в укромном месте, за людьми. Это были случайные встречи либо с тибетскими пастухами, пасшими скот, либо с крестьянами, работавшими на полях, или с охотниками. Кангми называли их лхоми — ми с Гор. К редким в тех местах деревням Дангу никогда не решался близко подходить. Кангми тщательно их избегали. А тибетцы были достаточно пугливы и суеверны и боялись снежных людей не меньше, чем те их.

Однажды у перевала Зоджи-Ла Дангу тайком наблюдал за тем, как много ми в белом входили в большую пещеру. Там был какой-то непонятный свет, и оттуда раздавались громкие звуки. Потом ми выходили. Что это было?

Когда Дангу приходилось в середине лета спускаться вместе со всеми на южные склоны Сиваликских холмов совсем близко к Равнинам, чтобы полакомиться созревшими плодами манго, он видел здесь совсем других ми. Это были уже индийцы. Кангми называли их чхеми — то есть ми с Равнин. При встречах с ними Дангу, принимая, разумеется, все меры предосторожности, чтобы не выдать своего присутствия, внимательно, затаив дыхание, с учащенным биением сердца рассматривал их и испытывал при этом какое-то странное волнение. Это было необъяснимо, но его неудержимо тянуло к людям и вместе с тем было страшно. Их яркие одежды, независимый, гордый вид и открытые, доброжелательные лица очень нравились ему.

Он долго не решался спросить обо всем Лхобу, словно боясь ответа, но однажды не выдержал и в одну из безлунных ночей подошел тихо к ее гнезду, присел, разбудил и задал так мучившие его вопросы. И та все рассказала ему, ничего не утаивая.

— Кто же мои родители, ама и ата? — возбужденно воскликнул Дангу.

— Никто не знает, — тихо ответила Лхоба.

Язык ее был слишком беден, чтобы объяснить разницу и сходство между кангми, людьми и Дангу. А он все более и более склонялся к убеждению, что все они совершенно разные существа. Кангми поросли густой шерстью, ми были тоже сверху покрыты чем-то, чему Дангу не знал названия, и только он был совсем голым. И еще он понял, что ми тоже бывают разных кланов. Но от этого ему не стало легче. Все равно непонятно — кто же он?

Дангу вздрогнул, словно стряхивая с себя видения-образы.

— Данг-чи-канг! Маленький, беленький сын Лхобы! Лхоба его ама! — Она притянула его к себе. — Лхоба давала ему тша — молоко, Лхоба его защищала!

— Дангу не верит, что его ама и ата были не Лхоба и Вангди! Нет, не верит! Но почему Дангу белый и безволосый? Все кангми волосаты и красивы. Один Дангу урод!

— Пусть Дангу спросит старого Римси и мудрого Лочена, которые много видели и все знают.

Сомнения не рассеялись. Их стало еще больше. Дангу вздохнул, поднялся и медленно поплелся к своему гнезду.

Утром они должны были двинуться назад к пещере, так как в Гималаях уже вступала в свои права зима.

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ

Как хорошо были знакомы Дангу эти места! Ведь это его матсунпа — родина… Другой он не знал. Здесь он обрел любовь своей новой ама, научился откликаться на ее гортанные крики, научился ходить, играть с Ямсо и Зуком, со сверстниками кангми. Новый ата давал ему здесь первые уроки охоты, приучал к жизни первобытного человека, знакомил с ее опасностями и радостями, с врагами и друзьями, теплом огня и солнца, могуществом и животворной силой воды, холодом снега и льда, зеленью травы и деревьев, голубизной бездонного неба, порывами завывающего ветра. Он был его первым учителем, а пещера стала его родным домом.

Сталактитовая пещера Пхотанг тысячи лет служила надежным зимним убежищем многим поколениям кангми. Теперь ее занимал клан Цзун. Пещера представляла собой огромный зал, более десяти метров в высоту и диаметром около ста метров. Он соединялся длинным коридором с малым залом, примерно вдвое меньшим, из которого шел проход в еще меньший с озером. Кангми называли его Зан-те-чху — зал маленькой воды. В это пещерное озеро постоянно поступала влага из донного родника и вытекала небольшим ручьем, исчезавшим в галерее. Очевидно, пещера имела сложное строение, продолжаясь вдоль русла, но в незапамятные времена то ли от оползня, то ли от землетрясения скальная порода обрушилась, закрыв проход вдоль ручья для кангми, но оставив лазейку для воды. Пол пещеры с небольшим уклоном в сторону озера был покрыт слоем плотного песка. Вдоль стен с потолка свисали гирлянды сталактитов, а под ними высились ряды причудливых сталагмитов. В левой части центрального зала под закопченным потолком в большой естественной нише в полу, заполненной толстым слоем пепла и углей, всегда горел большой жаркий костер. В правой части этого зала хранились дрова. В малом зале кангми держали пищу и отдельно, в старых черепах толченный до состояния муки нефрит, который зимой понемногу употреблялся в пищу.

Из зала маленькой воды боковой ход вел в небольшую пещеру с каменным полом. Это было нгакханг — святилище, в котором на каменной глыбе стояло несколько тотемов владыки Нга, вырезанные из кусков нефрита. Идолам нужно было поклоняться, просить у них благорасположения в охоте, благодарить за удачу, приносить им жертвы. Перед глыбой с тотемами лежал большой плоский камень с выдолбленными канавками. Именно на нем совершались заклания, а кровь жертв стекала в ручей. Жрец Лочен почти неотлучно находился в святилище, поддерживая там ме — священный огонь.

Гнезда из травы и листьев каждый устраивал себе сам в любом месте, где хотел. Естественно, что холод заставлял всех стремиться поближе к костру, но по традиции рядом с ним располагались мужчины и матери с детьми. Дангу несколько лет провел здесь в гнезде у Лхобы, а когда подрос, то стал делать себе гнездо в малом зале, где жили подростки, поддерживавшие огонь в своем отдельном костре.

Этой осенью в пещере Пхотанг собралось особенно много семей кангми. На зимний период пещерной жизни клан избирал своего нангсо — предводителя. Он был обязан заботиться о справедливом распределении пищи, которой к весне часто не хватало, о раздаче девушек одиноким мужчинам, которые пожелали создать свои семьи, не допускать распрей среди соперников и вообще поддерживать общий порядок и спокойствие в этот трудный период жизни кангми. По законам первобытной демократии предводителем становился наиболее удачливый глава семьи, добывший на зиму максимальное количество пищи, которая становилась общим достоянием, так как в клане были такие, кто не мог обеспечить себя сам пропитанием: старики, старухи, больные и увечные.

В этот раз предводителем должен был стать Вангди. В оставшиеся до наступления зимы дни он вместе с Лхобой и Дангу неутомимо заготовлял пищу. Ямсо превратилась во взрослую девушку и ушла в семью Лекнуна, став его женой. Зук вырос и тоже обзавелся семьей. Он ушел в другой клан. В горных лесах, окружавших пещеру, охотились и занимались собирательством все кангми. Среди них были свирепый Джигме с семьей из шести человек, постоянный завистник и соперник Вангди, старый, мудрый Римси, два брата Чакпо и Дорджи, известные своей силой и ловкостью. И многие другие. Но счастье улыбнулось Вангди. Немалую помощь ему оказал Дангу, используя на охоте свое новое оружие — дротики. Семья Вангди заготовила пищи больше всех, и, стало быть, он получил право на власть.

Наступил ноябрь. Однажды утром, когда Дангу вышел из пещеры, он не узнал округи. Все было бело от снега. Он лежал толстым пушистым слоем на земле, деревьях, кустах и скалах. Пришла зима, восемнадцатая по счету в жизни Дангу.

Жизнь клана теперь проходила исключительно в пещере. Начались свирепые бураны, сопровождавшиеся снегопадами и сильными морозами. Толщина снежного покрова в некоторых местах уже превышала четыре метра, и всякое общение кангми с внешним миром прекратилось.

При взгляде с высоты птичьего полета на эту местность можно было увидеть лишь безоглядные темно-зеленые леса из деодара — гималайского кедра, взбегавшие на горные кручи и обходившие скальные гребни, да ослепительно белый снег, заваливший все и вся. Только внимательно присмотревшись к одной из скальных башен, вздымавшейся в ущелье Кулдар, можно было бы заметить у ее основания небольшую расщелину среди камней, снег вокруг которой был желтовато-серого цвета. То был вход в пещеру Пхотанг, отмеченный постоянной тягой дымного, теплого воздуха от непрерывно горевших костров.

Одной из обязанностей каждого зимнего предводителя клана было художественное отображение охотничьих успехов, дававших ему право на это место. На стенах обеих пещер и переходов уже красовались изображения животных, птиц, их схематических воплощений, различных знаков, обозначавших количество и виды запасенной пищи, выполненные предшественниками Вангди. Это были рисунки цветной глиной или красками либо наскальная гравировка. Пещера являла собой некую выставку образцов, созданных на разных уровнях мастерства в зависимости от степени одаренности исполнителя.

И вот сейчас при свете нескольких коптящих светильников в малом зале трудился Вангди. Ему помогал Дангу. Такая помощь не возбранялась законами клана.

Обмакивая палец в жидкую охру, Вангди, сосредоточенно сопя, выводил контуры козла — маркхора с длинными винтовыми рогами. Получалось у него неважно. Передние ноги выходили длиннее задних, рога торчали из спины. Дангу сидел рядом и размешивал палочками краску в обломке нефрита. Через некоторое время Дангу не выдержал и начал поправлять мазки незадачливого художника. Наконец примерно через полчаса упорного труда Вангди раздраженно буркнул:

— Дангу продолжит дальше. Дангу хорошо рисует. Вангди видел это в прошлую зиму. Вангди устал и пойдет сейчас отдыхать!

Каждую предыдущую зимовку в пещере Дангу внимательно наблюдал, как предшественники Вангди занимались художественным творчеством. Как готовили краски, инструменты — каменные долота, резцы, костяные растиралки, молотки. Он видел и фиксировал в своей памяти все приемы и способы владения инструментами, методы расположения изображений и последовательность операций, подбор красок. Потом он много раз сам пробовал в укромных уголках пещеры копировать рисунки кангми, раз от раза улучшая свою технику. Ему нравилось рисовать. А в прошлую зиму он действительно изобразил на стене центрального зала черным углем голову врика — волка. Вышло у него прекрасно.

Сын князя Боголюбова и княгини Троепольской вдохновенно принялся за работу. Прежде всего он приготовил краски. Это были охра жёлтого и коричневого оттенков, белая каолиновая краска, а также красная, приготовленная из гематита. Отдельной кучкой был положен древесный уголь. В выдолбленный кусок нефрита Дангу налил воду. Вытащил он из потайного места и собранный им на досуге набор деревянных палочек для нанесения красок. В обломок черепа налил немного растопленного жира. Потом поставил несколько больших плошек-светильников, чтобы было побольше света. Возбуждение его нарастало, ибо все, что было связано с художественным творчеством, смотрел ли он затаив дыхание на работу других или пробовал сам, всегда вызывало у него в душе какой-то необъяснимый трепет, особое состояние.

Рядом с рисунком Вангди Дангу начал уверенными движениями наносить древесным углем очертания двух джангли — вепрей. Затем зачернил туловища коричневой охрой, смешанной с золой. Подождав, пока краска высохнет, он нарисовал щетину — множество черных черточек. Красной краской вывел вепрям глаза и раны на боках с торчащими белыми дротиками. Именно так убивали животных ми на охоте. Дангу видел это много раз, наблюдая с деревьев через густую листву. Немного подумав, юноша пририсовал белой краской клыки. Получилось очень похоже. Дети, вертевшиеся около него, не скрывали своего восхищения. Они прыгали, хлопая себя руками по бедрам, и одобрительно кричали.

— Бу-уу, бу-уу! Ах-хаг, ах-хаг! — эхом раскатилось по залу.

На следующий день он нарисовал четырех гульманов — обезьян, а в последующие три дня с помощью каменных долот и молотка высек в стене под своими рисунками множество косых канавок и круглых углублений, расположенных длинными рядами. Затем он соединил их желтыми и красными линиями из охры: это означало, сколько клубней эремуруса, корней щитовника и горстей орехов семья Вангди собрала на зиму. Дангу умел, как и кангми, считать только до десяти. Дальше числа кончались и начиналось «очень много», что он и подтвердил рисунком. И наконец Дангу изобразил красной охрой уверенными движениями хирана — большого оленя, которого две недели назад прикончил ударом дротика в шею.

Многие кангми приходили посмотреть на творчество Дангу и оценивали изображения одобрительным ворчанием, отдавая дань как охотничьим успехам, так и рисункам. Не пришли лишь Джигме и его семья.

Похвалы соплеменников окончательно укрепили в Дангу желание выполнить еще одно важное дело. Как-то вечером, когда дети и подростки укладывались спать у костра, потихоньку переговариваясь, он незаметно собрал художественные принадлежности, взял две плошки-светильника и удалился в зал маленькой воды. Он вдохновенно работал всю ночь на заранее облюбованном месте. К утру дело было сделано.

Стену украшал портрет Лхобы размером около метра. В колеблющемся свете коптящих светильников он казался совсем живым. Поразительная реалистичность темно-коричневого лица подчеркивалась белым цветом коалинового фона. Заполнившие постепенно весь зал кангми в немом молчании смотрели на это чудо. Такой степени сходства, да и вообще возможности воспроизвести чье-либо лицо никто из кангми не мог себе даже представить. Уважение к Дангу, теперь уже граничащее с неким поклонением, еще больше укрепилось среди них.

Как когда-то в далекой туманной Англии Василий Боголюбов написал портрет горячо любимой жены, так сейчас его сын Никита изобразил в знак благодарности за ласку, любовь и защиту свою приемную мать.

Такой порыв никак не мог бы возникнуть у первобытного человека, подобного кангми, с его темным сознанием и примитивными представлениями о добре и зле.

СНОВА ВОПРОСЫ

Потянулись долгие зимние дни и ночи в пещере. Дымные костры, холод, борьба с соперниками за ночлег в самом теплом месте, раздача еды. Вангди железной рукой наводил порядок и спокойствие, улаживал вспыхивавшие ссоры, творил суд и расправу. То братья Чакпо и Дорджи никак не могли поделить между собой юную Гаммо — каждый из них хотел, чтобы она стала именно его женой. То приходилось наказывать подростков, потихоньку таскавших еду из запасов клана. А как-то возник скандал из-за того, что Грумцо утаивал долю, полагавшуюся его престарелому, немощному отцу, и съедал ее в укромном уголке пещеры. Здесь Вангди без лишних слов применил кулаки, но не потому, что пожалел старика: Грумцо был лентяем и бездельником, не желал заводить свою семью и вообще вел себя непочтительно по отношению к нему, Вангди.

Время от времени Вангди посылал нескольких мужчин за дровами. Заодно они протаптывали в снегу траншею — пещера всегда должна быть обеспечена свежим воздухом.

Но больше всего беспокойств у Вангди вызывало плохо прикрытое враждебное отношение Джигме. То был гигант могучего телосложения, ростом два с половиной метра, на целых тридцать сантиметров выше Вангди. В отличие от других кангми он был покрыт густой шерстью черного цвета, поэтому и носил имя Джигме — Черная гора.