ЗЛОЙ ДУХ ПОБЕЖДЕН

Караван Парвеза медленно спускался с перевала Пир-Панджал на Равнины, к Бхимбару. Узкая каменистая караванная падишахская дорога никогда не испытывала прикосновения колеса. Извиваясь меж лесистых круч и скал, она тянулась вдоль бурных вод Раджаури, пересекая мелкие ручьи, спускаясь к Мунавварвали, одному из горных притоков Чинаба. Путь под непрерывным мелким дождем продолжался почти до темноты. Миновав деревушки Каллар и Дхаркот, остановились на ночевку на небольшой поляне, окруженной лесом. Дождь прекратился. Караванщики быстро поставили палатки, разожгли несколько костров, развьючили лошадей, сложили весь груз под большой навес у раскидистого баньяна на опушке. Возле навеса караван-баши поставил для охраны двух сипаев. После того как все поели, желающие послушать дальше историю о Раме и Сите собрались у большого костра, где уже сидел Парвез, время от времени делая неторопливые затяжки из хукки. Нечего и говорить, что наши русские друзья уселись ближе всех к Парвезу и слушали, затаив дыхание.

«…Сита лишилась чувств от страха. Придя в себя, она увидела, что колесница, в которой она сидит, стремительно несется по воздуху, а тот, кого она принимала за нищего, правит.

В ужасе Сита воскликнула:

— Кто ты и куда меня везешь?

Раван захохотал и ответил:

— Я — Раван, могущественный владыка острова Ланки. Увидев твое прекрасное лицо, я лишился разума. И вот, ты в моей власти. Забудь нищего Раму. Ты будешь моей супругой.

Потрясенная Сита решила выпрыгнуть из колесницы, но Раван схватил ее за руку и проговорил:

— И не думай прыгать! Скоро мы достигнем Ланки, и там ты найдешь столько счастья и богатства, что забудешь свою жизнь в лесу. Вместо жалкой хижины ты получишь царский дворец, башни которого касаются неба. В его залах полы из чистого серебра, а стены из золота. Там день и ночь струятся ароматы цветов и благовоний.

Ужаснувшись, Сита крикнула:

— О, замолчи, бесчестный демон! Как тебе не стыдно обманывать женщину! Немедленно отпусти меня, иначе Рама уничтожит тебя и весь твой род!

Но Раван не слушал ее, и колесница продолжала мчаться среди облаков, которые время от времени озаряли вспышки молний. Доносились раскаты грома, словно боги были чем-то недовольны… «

Парвез прервал рассказ и указал рукой вверх

— Вот так, наверное, было тогда. Как сейчас, во Время дождей.

Действительно, яркие зарницы, освещавшие клубящееся покрывало туч, и отдаленный грозовой гул ясно говорили о Времени дождей.

«…Когда Сита увидела, что ее угрозы не действуют на злодея и колесница продолжает лететь по небу все дальше и дальше, она начала умолять Равана:

— Ты великий раджа, почему же ты не соблюдаешь священный закон? Я слышала, что ты большой ученый и почитаешь бога Шиву. Неужели тебе меня не жалко? Я обвенчана с Рамой, и скорее солнце будет всходить на западе, скорее реки потекут вспять и горы сдвинутся с места, чем я нарушу закон. Зачем же ты хочешь совершить великий грех?

Но эти мольбы не подействовали на Равана. Да проклянет его Аллах! Тогда Сита с громким криком: «Рама! Рама! Где ты, мой любимый?» — залилась слезами. Но Раван, не обращая внимания на нее, мчался дальше.

В это время они пролетали над местом, где жил отшельник Джатаю, владевший силой волшебства. Он часто встречался с Рамой и Ситой и очень любил их. Увидев в небе колесницу и услышав, что Сита рыдает и зовет Раму, он понял, что кто-то увозит ее. Схватив дубину, Джатаю взвился в небо и, внезапно появившись перед колесницей, закричал громким голосом:

— Эй, возница, кто ты, куда везешь Ситу? Остановись и отпусти ее. Иначе тебе несдобровать!

Раван захохотал и крикнул в ответ:

— Ты разве не видишь, кто я? Я повелитель Ланки, ракшас Раван. Прочь с дороги!

Но Джатаю не испугался и не отступил, а начал сражаться с Раваном. Он был стар и рисковал в этой битве своей жизнью, но бился с могучим ракшасом храбро и стойко, пока все тело волшебника не покрылось ранами. Тогда он упал на землю без чувств, а Раван помчался дальше.

А Лакшман, как только ушел из хижины, стал беспокоиться о Сите, которую оставил одну без защиты. Ему стало казаться, что с ней случится какая-то беда. Вдруг он увидел бегущего к нему Раму.

— Ты звал меня? С тобой что-то случилось? — спросил Лакшман.

Но Рама не слушал.

— Почему ты оставил Ситу одну, — воскликнул он. — Случилось несчастье! Это был злой дух, принявший образ оленя. Мы попались в ловушку. А я ведь тебе приказал быть рядом с Ситой. Как ты смел ослушаться меня?!

Лакшман, опустив голову, ответил:

— Сита послала меня против моей воли. Я не хотел идти, но она стала упрекать меня.

Посмотрев с укором, Рама сказал:

— Вот видишь! С ее упреками ты посчитался, а мой наказ забыл. Ну что ж, посмотрим, что нас ждет.

Они быстро дошли до хижины. Там было пусто. Лакшман, рыдая, опустился у порога хижины, а Рама почти лишился рассудка и впал в неистовую ярость. Он хватался то за лук, то за джемдер, сжимал кулаки, его глаза метали молнии, он кричал: «Где ты, моя любимая?» Он метался, как безумный, и Лакшман испугался, что его брат от отчаяния лишит себя жизни, не пережив разлуки с Ситой… «

Дангу придвинулся ближе.

— Дальше! — почти крикнул он.

«…И вот, когда Рама совсем успокоился, — Парвез на мгновение остановился, затянулся из хукки хорошей порцией дыма, — … совсем успокоился, да благословит его Аллах! — Парвез многозначительно посмотрел на Дангу, — он отправился искать Ситу, а Лакшман помогал ему. Они все осмотрели — и поляны, где павлины устраивали свои танцы, и берег реки, где обычно резвились олени, но нигде, нигде не нашли и следа Ситы. Рама спрашивал у деревьев, не видали ли они его любимую; он спрашивал у пролетавших птиц, не знают ли они, где она. Он заглядывал во все пещеры и звал ее, он спрашивал у ветра, не может ли тот принести ему хоть какую-нибудь весточку от Ситы, он обращался к проплывавшим в небе облакам, горестно воздев к ним руки. „О, Сита, моя любимая, где ты?“ — печально взывал Рама.

Тем временем Раван, продолжая путь, пролетал над высокой горой. Сита увидела на ее вершине обезьян и подумала, что Рама, разыскивая ее, обязательно придет сюда. Поэтому она незаметно сбросила свое покрывало и несколько украшений в надежде, что эти обезьяны найдут их и расскажут Раме о своей находке.

Наконец Раван прибыл на Ланку и тотчас же начал показывать Сите свои сады, дворцы, несметные сокровища и могучие войска, надеясь всем этим соблазнить ее. Но напрасно. Сита осталась ко всему равнодушна.

— Как? — воскликнул Раван. — Ты не оценила моего могущества и богатства и думаешь, что Рама сможет вырвать тебя из моих рук? Брось даже мечтать об этом!

Сита с ненавистью взглянула на него и ответила:

— Никакие силы в мире и никакое богатство не смогут заставить меня забыть Раму. Он обязательно освободит меня и отплатит тебе за все твое зло и низость. Лучше отпусти меня, а сам пади к ногам Рамы и смиренно проси его прощения за свою дерзость.

Раван вспыхнул от гнева и велел поместить Ситу в отдельный дворец с садом, приказав нескольким прислужницам ракшаси донимать ее и угрожать ей до тех пор, пока она не признает Равана своим господином. Но ракшаси скоро полюбили Ситу за ее добродетель и преданность Раме. Они даже утешали Ситу и, только когда приходил Раван, для виду начинали ее бранить… «

Парвез остановился передохнуть и сделать несколько затяжек из хукки, а погонщики и сипаи, сидевшие у костра возле него, одобрительно загудели:

— Вах ва! Вах ва! — Хорошо рассказываешь, продолжай!

Ювелир обвел глазами напряженные лица слушателей и, удовлетворенный производимым впечатлением, продолжил:

«…И вот, в поисках Ситы Рама и Лакшман шли все дальше и дальше, тщательно обыскивая горы и леса…»

Внезапно со стороны большого навеса послышался громкий, душераздирающий крик. Все вскочили. Наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием в костре горящих сучьев. Вдруг крик снова повторился, но уже на нисходящей жалобной ноте. Люди бросились к навесу, обогнули его и застыли, объятые ужасом. При свете полной луны, сверкавшей в разрывах облаков, было видно, как громадный леопард тащил по земле одного из сипаев. Но еще через мгновение в воздухе, словно тень, мелькнуло чье-то тело, и леопард, бросив жертву, издал громкий короткий рык негодования, почувствовав на своей спине незнакомую тяжесть. Это был Дангу. Одной рукой он обхватил стальной хваткой шею зверя и встал на ноги; леопард оказался в вертикальном положении и беспомощно молотил воздух передними лапами. Другой рукой Дангу с быстротой молнии вонзил кинжал несколько раз по самую рукоять в незащищенную глотку хищника. Тут равных Дангу не было. Это был его мир, в котором он вырос. Делать так, а не иначе учил его когда-то отец Вангди.

Из ран леопарда, булькая, хлынули фонтаны крови. Дангу разжал руку и мягко отпрыгнул. Зверь осел и рухнул на землю, заваливаясь на бок, царапая землю и мотая хвостом, дергаясь в предсмертной агонии. Через минуту все было кончено. И Дангу, подняв кверху окровавленную руку с джемдером и поставив ногу на бездыханное тело леопарда, лежавшее в луже крови, издал несколько раз раскатистое победное» ах-хаг!».

Этот громкий крик словно разбудил людей, изумленно взиравших на происходящее. Караван-баши, Парвез, погонщики бросились к несчастному сипаю, неподвижно лежавшему около леопарда.

Дангу еще не пришел в себя от схватки. Он часто дышал, грудь его вздымалась, лицо было искажено, глаза испускали какой-то необыкновенный свет. Наконец он опустил руку.

— Какая ж силушка в тебе, Никитка, сынок! — только и смог произнести потрясенный Григорий, подходя к нему и поглаживая его по руке. — Богатырь ты расейский, индианина спас! Такую зверюгу одолеть! Господь наш Всеспаситель! Ай-яй-яй! — Он покачал головой.

Однако радость победы над страшным зверем была омрачена. Несчастный сипай лежал на земле, истекая кровью. Его осторожно перенесли к костру. Раненый оставался в сознании, хотя состояние его было ужасным. Острые клыки леопарда разорвали бедняге горло, и он издавал при дыхании страшные свистящие звуки. На левой руке от плеча до локтя зияла глубокая кровоточащая рана, на правой стороне головы скальп был содран и свисал, закрывая половину лица. Все довольно беспомощно суетились около раненого, стараясь помочь чем можно. Григорий, используя свой богатый военный опыт, решительно взял на себя роль доктора. Раны были слишком тяжелыми, чтобы надеяться на успех. Но Григорий ничего об этом не сказал. Под его руководством остановили кровотечение, наложили повязки из листьев и укрыли сипая одеялом.

— Махарадж! — почтительно обратился караван-баши к Дангу, приложив к груди руки. — Ты избавил эту местность от злого духа бхута, который вселился в тело леопарда. Да ниспошлет тебе Аллах благополучие и счастье! Мы называли его дхаркотским леопардом, потому что его первой жертвой оказалась женщина из деревни Дхаркот. Это случилось пять лет тому назад. После этого он стал людоедом. Это он, я узнал его по черным ушам, о которых говорили местные охотники. Я давно, очень давно вожу караваны по падишахской дороге, и все это время дхаркотский людоед нападал по ночам на караваны и деревни, убивая и калеча людей. Там, — он махнул рукой на Горы, — деревни Каллар и Дхаркот, а там, — он повернулся к Равнинам, — деревни Барсото, Сиал-Суи и Пунар. Он убивал в них мужчин, женщин и детей. Много, очень много! Может быть, их было тридцать или сорок, никто не считал. Он убивал и калечил только по ночам. Днем его никто не видел. Он проникал в плохо закрытые жилища и убивал там. Страх перед этим ужасным людоедом превратил наше мужество в воду. Махарадж! Я сам из этих мест и все хорошо знаю. Охотники из разных деревень ставили на него ловушки и засады с приманкой. Все было бесполезно! Фаудждар присылал сипаев с мушкетами и фитильными ружьями. Но и это не помогло: невозможно сидеть ночами в засаде и держать все время фитили зажженными.

— Конечно, конечно! Ведь кремневое ружье надо! — вставил веско Григорий.

— Хитрый бхут, вселившийся в леопарда, смеялся над нами и продолжал убивать несчастных людей, — продолжал караван-баши. — Пока светило солнце, все занимались своими делами: мужчины без боязни шли в отдаленные деревни на базары или навестить родственников; женщины ходили срезать тростник и дерн для сушки и покрытия крыш или на корм скоту; дети отправлялись в джунгли пасти коз и собирать сухие ветки. Летом паломники большими группами, которые часто сопровождал и я, или в одиночку тянулись по дороге в святые места.

Но как только солнце приближалось на западе к горизонту и тени начинали удлиняться, все менялось. Мужчины торопились по домам; женщины, спотыкаясь, спешили спуститься с крутых горных склонов; детей, замешкавшихся по пути, созывали обеспокоенные матери.

Усталым паломникам мы часто напоминали о необходимости торопиться в убежище. Когда наступала ночь, зловещая тишина нависала по всей округе — нигде ни звука, ни шороха, ни движения, ни огонька.

Все безмолвствовали, боясь привлечь внимание ужасного людоеда. Какие уж тут мушкеты и ружья! И вот ты, махарадж, да благословит тебя Аллах, избавил нас от этого шайтана! Утром я пошлю гонцов в деревни, чтобы сообщить, что герой фаренги по имени Дангу убил одним джемдером дхаркотского людоеда. Теперь все вздохнут с облегчением. Хвала Аллаху, ему одному!

— Вах ва! Вах ва! — зашумели, улыбаясь, погонщики и сипаи.

Все окружили юношу, каждый старался прикоснуться к нему, выражая таким образом признательность и восхищение.

Как только стало светло, караван-баши действительно разослал в близлежащие деревни несколько погонщиков с радостной вестью. Вскоре к стоянке каравана потянулись горцы-пахари. Они приходили по одному, по двое, по нескольку человек сразу. И чтобы выразить свою признательность и благодарность Дангу, избавившему их от страшного чудовища, они приходили не с пустыми руками. Роза, цветок календулы или горного жасмина считались здесь достаточным и приемлемым даром; его подносили обеими руками, сложенными в форме чаши. Каждый делал особое движение, как бы выливая цветки из рук на Дангу. Скоро земля вокруг юноши была усыпана цветками и лепестками. А слова благодарности не смолкали. Юноша был смущен таким вниманием и не совсем понимал, почему ми — люди придают такое значение смерти леопарда.

Днем со стороны Великих Равнин поднялась группа паломников, направлявшихся на поклонение Шиве в древнюю святыню — пещеру Амарнатх у перевала Зоджи-Ла. Они сообщили, что переправа через реку Мунавварвали размыта дождями. Ее восстановления надо было ожидать несколько дней.

Узнав, что дхаркотский людоед убит, один из паломников подошел к Дангу и сказал:

— Фаренги! Ты пришел в нашу страну из дальних краев, чтобы освободить нас и народ этого края от бхута. Мы восхищаемся твоей силой и мужеством и будем молиться за тебя нашему богу Шиве, ибо мы поклоняемся ему. Ты же воздай хвалу за твою победу Иисусу Христу, так как мы видим, что ты христианин. Пахари, жители окрестных деревень, — мусульмане, и они помолятся за свое избавление всемогущему Аллаху. Бог един во всех воплощениях. Злой дух бхут больше никогда не поселится в этих краях.

К вечеру раненый леопардом сипай умер. Это была последняя жертва дхаркотского людоеда, злого духа бхута.

ЗАГОВОР

Здесь в рукописи помещена еще одна выдержка из» Записок» Поля Жамбрэ.

«16 июля, понедельник

Ваша светлость!

Это письмо даст вам представление о том, что со мной приключилось дальше.

Deo gratias!

Сегодня опять пасмурный, но жаркий день и кругом вода. Таков сезон дождей. Слава Богу нет грозы. Моя бедная спина заживает очень хорошо. Я перевязываю ее при помощи Надира, используя те же лекарства из своего медицинского сундучка, что и для лечения месье Бадмаша. К сожалению, второй сундучок — со съестными припасами, так любовно приготовленный капитаном Иветтом, безвозвратно пропал. Хорошее вино и кусочек сыра мне были бы сейчас весьма кстати.

Мы расположились в крепости местного управителя Омихунды, в плену у которого я пробыл так долго. Бадмаш со своими молодцами занял ее после короткого и решительного штурма. У месье Бадмаша большой отряд — несколько сот человек. Его помощника зовут Али. Весьма расторопный человек. Обо всем этом мне рассказал в подробностях Надир.

После хорошего завтрака нас вызвал к себе месье Бадмаш. У него был очень озабоченный вид. Он непрерывно жевал, и у него опять был красный рот. Я уже знал, что это означает.

— Месье, вам плохо? Позвольте осмотреть вашу рану, — обратился я к нему. — Надир! Переводи!

Он что-то буркнул и кивнул. Я снял повязку. Рана очистилась, тяжелый запах уже не ощущался. Я обработал рану, потом поставил два новых плюмассо, и, когда мы с Надиром туго закрепляли повязку, Бадмаш, морщась, сказал:

— Фаренги! Отныне мы будем звать тебя Жамбрэ-хан. Нам так привычней. Да будет на то воля Аллаха! Если у тебя нет никаких пожеланий, сделай одно дело.

— Я готов, месье, — ответил я.

— Здесь, в крепости, в зенане есть одна женщина. Вернее, девушка, — поправился он. — Фаренги! Она больна, ее надо быстро вылечить. Ты хороший доктор. Валла-билла! Ей прислуживает старуха Айша. Она сделает все, что скажешь.

— Кто эта девушка? — спросил я.

— Невольница, — ухмыльнулся он. — Сделаешь дело и получишь вот это! — Он поднес здоровую руку к моему лицу. На среднем пальце я увидел золотой перстень с изумрудом. Грани камня искрились зелеными искорками. — Али проводит тебя. Все!

Я поклонился, Надир взял мой сундучок, и мы вышли. Прошли по первому этажу несколько коридоров и больших помещений, где в разбросанных на полу вещах рылись люди. Вот, подумалось мне, ехал к падишаху, а попал к разбойникам. Наконец мы подошли к двери, около которой стоял вооруженный сипай. Это была зенана. Надир что-то сказал сипаю и исчез за дверью, потом через минуту вышел:

— Месье! Проходить!

Я вошел и увидел девушку, лежавшую на чарпаи. Около нее на ковре сидела старуха.» Салам алейкум «, — поздоровался я и подошел к ним.» Салам «, — кратко ответили обе. Девушка была красива, чертовски красива! Она подозрительно посмотрела на меня.

— Мадемуазель! Я — французский врач, мое имя Поль Жамбрэ. Господин Бадмаш сказал, что вы больны. Не могу ли я чем-нибудь вам помочь? — сказал я и учтиво поклонился.

Она молчала, глядя на меня недоуменно, и я понял, что она не понимает по-французски.

— Надир! Переведи, пожалуйста, — попросил я.

Выслушав его, девушка оживилась и что-то ответила Надиру. Потом заговорила старуха. Они оживленно беседовали несколько минут, а потом Надир объяснил:

— Месье! Эта девушка звать Дарья. Она русская. Два недель назад месье Бадмаш хватал Дарья на перевал Пир-Панджал. В Кашмир. Привез сюда. Она был в торговый караван, и там был ее друг. Его звать Дангу. Он иметь другой имя — Никита. Она его очень любить. Очень, очень! И он любить Дарья. И в тот караван есть два купца — русский Григорий и индиец Парвез. Они большой друг Дарья и Дангу.

Тут Надир остановился, что-то спросил девушку и продолжал:

— Месье Бадмаш хотел продать Дарья в Дели. Белый красивый женщина можно получить очень большой деньги. Теперь в Дели падишах нет, большой война. Хай май! Плохо! Месье Бадмаш хотеть делать эта девушка свой наложница. Как гарем. Так! Потом она говорить, это большой печаль, большой горе. И болезнь. Она сегодня-завтра умирать. Так она говорить.

Я кивнул головой в знак того, что все понял.

— Мадемуазель! Такая красивая девушка должна жить, — сказал я. — Если позволите, я осмотрю вас. Я вижу, вам очень плохо, и надеюсь, что смогу помочь.

Она кивнула, но при этом растерянно посмотрела на Надира. Он, конечно, был здесь лишним, но как нам общаться без переводчика? И тут меня осенило. Я попросил его и старуху натянуть нечто вроде большой занавески. По одну сторону был Надир, а по другую мы. Все уладилось.

Я внимательно обследовал Дарью и обнаружил сильное рожистое воспаление с нарывом на левой ноге, имевшее причиной, по-видимому, необычайное душевное потрясение. Жаркая влажная погода способствовала появлению нарыва. Лимфатические железы распухли. У нее была сильная лихорадка, жар, она непрерывно дрожала, потом заплакала горько. Было ясно, что душевные страдания причиняют ей больше тягот, чем физические. Я наложил повязку с ртутной мазью и попытался успокоить больную как мог. Несчастная судьба наложницы восточного деспота, ожидавшая ее, глубоко меня трогала.

Она села, схватила меня за руку и, всхлипывая, сбивчиво заговорила на плохом урду. А Надир переводил старательно. Я сам знал слишком мало, чтобы полностью понять ее, и улавливал только отдельные слова. Особенно часто повторялось слово» бежать «. Бедняжка прилагала все усилия, чтобы говорить спокойно, но силы изменяли ей, она начинала плакать, креститься и быстро говорить что-то — видимо, по-русски. Я мог только сочувственно пожимать ей руку.» Никита! Никита!» — твердила она. Я уже знал, что так звали ее друга.

Старуха обняла ее за плечи, поглаживая по волосам, что-то приговаривая. Девушка спрятала лицо в складках ее халата, но подрагивающие плечи говорили о том, что она продолжала рыдать. Наступила тягостная тишина.

Я был в сильном смущении и некотором замешательстве. Случай произошел необычный, находящийся за пределами моего врачебного долга. История мадемуазель, к которой я испытывал необъяснимую симпатию, очень взволновала меня. Но чем я мог ей помочь, сам находясь в положении зависимом и отчасти даже полурабском?

— Сахиб! — прервала молчание старуха, обращаясь ко мне. — Переводи, Надир, — она дернула его за руку. — Я давно прислуживаю рани Дарье и люблю ее. Она из Северной державы, с реки Итиль. Она хорошая и добрая. Ее жених могучий раджа, очень богат и справедлив. Они любят друг друга. Бадмаш злой, плохой человек. Он хочет взять рани в свой гарем. Ты большой и очень мудрый табиб. Ты все знаешь. Помоги Дарье бежать отсюда.

— Но как это сделать? — воскликнул я.

— Подумай и сделай. Фаренги все могут.

Девушка перестала плакать и, умоляюще сложив руки, соскользнула на ковер и рухнула передо мной на колени.

Никогда не забуду ее заплаканные, опухшие и все же прекрасные глаза, устремленные на меня с выражением бесконечной мольбы и надежды. Губы ее дрожали.

Я был в полном смятении от такого оборота дел. Я поднял Дарью, постарался успокоить, оставил мазь, рассказав, как ей пользоваться, и вместе с Надиром пошел к выходу.

— Я подумаю, я подумаю, — бормотал я, уходя, стараясь не встречаться с умоляющим взглядом девушки.

— Аллах велик, Аллах велик! — запричитала старуха, провожая нас и низко кланяясь. — Мир тебе, табиб!

Потом мы прошли к месье Бадмашу, и я сказал ему, что девушка действительно больна, но что я постараюсь ее вылечить. Он остался доволен и разрешил нам идти отдыхать.

А у меня все не выходили из головы мольбы девушки о помощи и то, что рассказали старуха и Надир. Я думал и думал, как ей помочь, но мне ничего не приходило на ум.

18 июля, среда

Deo gratias!

Моя бедная спина хорошо заживает. Я с содроганием и ужасом вспоминаю дни, проведенные в тюрьме вместе с проклятой обезьяной. Не приведи Господь!

С утра моими пациентами снова были месье Бадмаш и мадемуазель Дарья. Их физическое выздоровление у меня теперь не вызывает сомнений, лекарства сделали свое дело. Слава Богу, все хорошо! Однако психическое состояние пациентов было совершенно разным. Если месье Бадмаш излучал радость, смеялся, непрерывно жевал свой бетель и говорил мне комплименты, то мадемуазель Дарья находилась в подавленном, угнетенном настроении. Она много плакала, хватала меня за руки и снова умоляла как-нибудь освободить ее от тирана. Имя возлюбленного не сходило с ее уст.