НЕДОЛГОЕ СЧАСТЬЕ

Джон и Николас, меняя лошадей, почти до полуночи ехали по хорошо им знакомой падишахской дороге без остановки. Наконец вдали на фоне темного звездного неба показались едва заметные очертания нескольких построек. Это была небольшая горная деревушка Алиабад. Здесь, в небольшом караван-сарае, англичане намеревались немного передохнуть и переждать самое темное время ночи, чтобы рано утром, едва начнет светать, двинуться к перевалу, пройти через него и начать спуск в Равнины.

Они чувствовали себя в безопасности и заказали бирьяни, стопку хрустящих лепешек — паратха, а для питья — свежий дайс.

Уютно устроившись среди ковров и подушек в небольшой отдельной комнате и воздавая должное еде и питью, наши герои вели неторопливую беседу.

— А славно ты поколотил этого русского, — подобострастно хихикнул Джон, подливая виски разомлевшему Николасу.

— Ну да, ну да! Я и не с такими справлялся, — хвастливо ответил тот. — Московит мог нам помешать. И он действительно болван. Ничего не понимает в шафране. Ну и ты тоже молодцом. Хорошо обтяпал свое дело. Ловкач что надо. Но самое замечательное, что ты зацапал его мешок. И как сообразил? Ну-ка, хлопни по этому поводу еще виски, — и Николас в свою очередь подлил компаньону, который гордо выпятил грудь, упиваясь похвалой.

— Слушай, Джонни! Не посмотреть ли нам еще раз? — Николас подмигнул. — Ну, ты знаешь на что. — И, не дожидаясь ответа, отодвинул в сторону посуду с остатками еды, уселся поудобнее, скинул с плеча на ковер котомку Григория, с которой ни на минуту не расставался, развязал ее и вынул узелок с бриллиантами. Джон притих.

Николас бережно развернул тряпицы, и оба, затаив дыхание, впились глазами в драгоценные камни. В колеблющемся неровном огне светильников большой бриллиант переливался яркими блестками, маленькими вспышками голубоватых молний, словно огромная звезда, внезапно упавшая с неба. Камень поменьше сверкал, словно спутник-луна, вспыхивая искорками отраженного от старшего собрата сияния.

— Чистейшей воды! Чистейшей воды! — забормотал Николас, взяв пальцами большой бриллиант и пробуя его на вес. — Будет, я думаю, каратов двести пятьдесят — триста.

— Я отродясь таких не видел, — ответил Джон. — Таких, наверное, нет и в короне нашего короля Георга.

— Ты думаешь, сколько он будет стоить? — спросил Николас.

— Сто тысяч фунтов!

— Дурак! Я немного имел дело с драгоценными камнями в Сандерленде, поставлял их. Понял, как? Так вот, у моего дружка была ювелирная лавка. И такое вот чудо, — он повертел бриллиантом перед носом Джона, — стоит не меньше миллиона фунтов, понял?

— Понял! — как автомат повторил Джон.

— Мы его продадим в Лондоне. У меня есть знакомые банкиры. А денежки пополам. У тебя будет пятьсот тысяч! Пятьсот тысяч! Ты можешь себе это представить, козел шотландский, а? Ты будешь богачом! А этого, — он повертел маленький бриллиант, — этого нам хватит, чтобы добраться до Англии, да еще и останется немало. Ловко? Давай еще по паре скотчей за такие деньги! — Он выпил разом, пошарил по дастар-хану, нашел кусочек лепешки, сунул в рот и продолжал мечтательно: — Куплю корабль с командой, набью его товаром и снова сюда, в Индию. Нравится мне здесь, хоть и жарко. А ты купи у себя в Шотландии землю с домом, разводи коров да овец, женись. Будешь добропорядочным семьянином.

— Хозяин! — хриплым от волнения голосом проговорил Джон. — Я ведь первым заметил мешок и забросил его в палатку. Я бы мог этого не делать, чтоб мне сдохнуть! Давай поделим так — тебе четыреста, а мне шестьсот. Это будет справедливо.

— Чего, чего? — грозно спросил, поднимаясь с места, Николас. — Ты что это говоришь?

Он неожиданно размахнулся и ударом в лицо опрокинул Джона на ковер. Это было нетрудно сделать, так как Джон был пьян и сидел не слишком устойчиво.

— Ах ты, эдинбургский ублюдок! И ты еще смеешь говорить! Да кто тебя спас от верной смерти в Джайпуре, как не я, вытащив из рук разъяренных сипаев, когда ты оказался замешанным в том мокром деле? Забыл? Падаль ты! — гремел Николас. — А ну как я заявлю об этом властям в Дели? А кто тебя взял в компанию? Ты не заслуживаешь и своей половины!

— Нет! Нет! Хозяин! — захныкал мгновенно протрезвевший Джон, размазывая по лицу кровь из разбитой губы. — Я сказал просто так, для смеха. Я пошутил, я… я… согласен на пятьсот тысяч!

— Ну то-то! Эти денежки надо еще получить. Убьем медведя — поделим шкуру. И не перечь мне. Получишь свое.

Он начал аккуратно заворачивать камни.

— Ладно, давай собираться. Надо выезжать. Арэ! Хозяин! — громко крикнул он.

Хозяин, видимо, был недалеко. Через несколько секунд дверь открылась, и он вошел, потирая руки и кланяясь.

— Чего хотят почтенные фаренги?

— Вот это с нас за постой и еду! — Николас небрежно кинул ему золотую монету в двадцать рупий.

Тот ловко поймал ее и поклонился:

— Спасибо! Да хранит тебя Аллах!

— Достаточно?

— Джи хан! Вполне, мухтарам!

— Лошади вычищены и накормлены?

— Джи хан! У одной мы подправили подковы. Фаренги будут довольны!

— Вот еще пять рупий!

— Спасибо! Да ниспошлет тебе Аллах счастье и богатство!

— Мы сейчас двинемся на перевал. Уже рассвет. Приведи лошадей!

— Как будет угодно фаренги! — И хозяин исчез.

Спустя некоторое время Кондрелл и Гибсон покинули караван-сарай и двинулись в сторону перевала. В это раннее утреннее время, когда небо на востоке только еще начало розоветь, падишахская дорога была совершенно пустынна. Петляя по густому сосново-пихтовому лесу между островками скал и пересекая заросшие цветами и травами марги — поляны, она незаметно поднималась все выше и выше, оставляя внизу подернутую туманом широкую Кашмирскую долину. Воздух, напоенный запахом хвои, был чист и прохладен. Застывшие в немом шествии ряды вершин все яснее вырисовывались на утреннем светлеющем небе. Лошади бодро взбирались по дороге, цокая копытами о камни и позвякивая сбруей. Ехать было легко и приятно. Каждый предавался своим приятным мечтам о прекрасном будущем. В воображении Джона рисовался огромный двухэтажный дом с массой пристроек и обширным двором где-нибудь около Думбартона и хороший кусок земли под рожь. И насчет жениться надо подумать. Бродяжничать чертовски надоело. А самая большая мечта — открыть игорный дом. Теперь это можно будет сделать. У-х-х! Он даже зажмурился от удовольствия.

Николас мысленно во всех подробностях представлял корабль, который он выберет из продающихся в гавани Саутгемптона, потом наймет команду и… тут его мысли переключились на Джона: «Пожалуй, не стоит его оставлять в компаньонах, труслив, глуп… но здесь в Индии он мне пока нужен… а потом, потом… Да там видно будет…»

Он хмыкнул, натянул поводья лошади, поравнялся с шотландцем и, похлопывая его по плечу и изобразив улыбку, проговорил:

— Стой-ка, дружище! У меня в подсумке осталось еще немного виски. Давай хлебнем!

Джон, осклабясь, согласно кивнул. Они остановили лошадей под сенью огромной пихты. Николас вытащил бутылку, открыл, отпил и передал Джону:

— Вот! Твоя половина! Я ведь справедливо поступаю. — Он хихикнул и вытер рот рукавом. Его переполняли радостные чувства, и он запел хриплым голосом:

Джон выпил остаток, крякнул, размахнулся и швырнул пустую бутылку в кусты. Нагнул голову набок, слушая, как поет Николас, и потихоньку начал ему подпевать:

Громко выкрикнув последние слова, они привстали на стременах и обняли друг друга.

Но тут произошло что-то непонятное. Дружеские объятия оказались разорваны другими, куда более жесткими. В следующий миг компаньоны почувствовали, как чьи-то железные руки потащили их с лошадей. Уже лежа на земле лицом вниз, рядом с Джоном, Николас успел заметить краем глаза, совершенно обалдев от неожиданности, что над ними возвышался голый, как ему показалось, человек гигантского роста. Великан молча наступил ногой на спину Николаса так, что у того затрещали кости и перехватило дыхание, и сорвал с его плеча заветную котомку.

Проклятье! Рушились надежды!.. Николас в бессильной ярости метался по земле. И было от чего! Кораблю мечты не суждено бороздить воды океанов. Он затонул прямо в Саутгемптонской гавани. Даже раньше. Удар был слишком жесток. Николас задергался, пытаясь вырваться, громко изрыгая чудовищные ругательства на невообразимой смеси английского и урду. Джона совсем развезло от выпивки, и он лежал неподвижно, тихо поскуливая от страха.

Сдернув с одной из лошадей моток веревки, гигант ловко связал англичан так, что они едва могли пошевелиться. Не обращая никакого внимания на вопли Николаса, он присел на корточки и, развязав котомку, начал проверять ее содержимое. Вот пистолет, вот книги, вот крест… Удовлетворенно хмыкнул, снова завязал, забросил за плечо и встал. Молча обошел связанных, внимательно осматривая их, потом одним прыжком оказался около лошадей и стал быстро снимать с них подсумки, вытряхивая их на траву. Его внимание привлек увесистый кожаный мешочек. Он наклонился, поднял его, развязал и вытащил горсть золотых монет и бриллианты, ярко заблестевших в лучах восходящего солнца. Это было то, что он искал. Победитель аккуратно завязал мешочек и засунул в котомку. Поворошив ногой вещи, рассыпанные по траве, он повернулся к англичанам.

— Проклятый ублюдок! Вонючий шакал! — выкрикивал Николас. — Караул! Грабят! — наконец истошно завопил он, мотая головой и брызгая слюной.

Незнакомец медленно приблизился к нему, холодно посмотрел и отчеканил на урду:

— Бриллианты и деньги принадлежат мне! Чужую собственность брать нельзя! Тем более обманом. Ваш Господь Христос сказал — не кради! И еще сказал — не говори ложного свидетельства на ближнего твоего! А ты скажи спасибо, что остался жив!

Пока изумленный Николас соображал, что ответить, незнакомец повернулся, двинулся вниз, в сторону Кашмирской долины и через несколько секунд исчез среди густых зарослей подлеска.

УТРАТЫ

На рассвете, в один из июньских дней, ровно через три недели после того, как Дангу догнал англичан и отобрал у них деньги, бриллианты и котомку, из Шринагара по падишахской дороге на перевал Пир-Панджал вышел большой торговый караван, возглавляемый Парвезом. Ювелир собирался продать в Дели и Джайпуре партию хороших кашмирских сапфиров, добытых в копях Сумджам в Падаре. Кроме того, он вез шахси мурасала — личное послание от субедара падишаху Фарруху Сийяру. Он часто выполнял разные деликатные поручения своего владыки, который не всегда доверял своим придворным.

Григорий ехал в середине каравана После приключений, выпавших на его долю, он получал истинное удовольствие от верховой езды, управляя хорошей, послушной лошадью. Он закупил много шалей и шафрана и надеялся выгодно их продать, полагаясь на помощь и покровительство Парвеза. Тогда можно было бы думать о возвращении в Россию Эти мысли приходили все чаще Эх, постылая чужбина! Ни хлебушка ржаного, ни в баньке попариться, чтобы дух захватило от пьянящего березового веника.. Григорий даже зажмурился на мгновение.

Дарья ехала вслед за Григорием, погруженная в свои сокровенные мечты. Все складывалось необыкновенно хорошо и обещало быть еще лучше. Единственный, любимый человек находился рядом с нею. Он шагал рядом с Дарьиной лошадью, держась за луку седла. Запах еще нерастаявшего кое-где снега и настоявшийся аромат хвои возбуждали и будоражили юношу. Дангу ловил взгляд девушки, и тогда они улыбались друг другу, ни о чем не говоря. Все ведь было так прекрасно и понятно в них самих и вокруг. Эти чудесные горы, покрытые зелеными волнами леса, голубое небо, по которому плыли гряды серых облаков, предвестников Времени дождей… В юных влюбленных сердцах звучала одна песня, песня без слов. Что еще нужно было им в этом мире?

— Смотри! Бу — гриф! — говорил он с улыбкой и показывал на парящую высоко в небе птицу. Дарья, запрокинув голову, следила за ее полетом. А после очередного поворота дороги, когда открывался новый чарующий вид на долину с едва заметной деревушкой внизу, они опять переглядывались с улыбкой. Весь мир принадлежал им, и они были неразрывной его частью.

Воздух оставался еще прозрачен и не слишком разогрет пылающим солнцем. Караваи не торопясь двигался к перевалу уже несколько часов Внезапно Дангу ощутил беспокойство. Прежнее радостно-беспечное состояние исчезло, уступая место тревоге и волнению Он немного отбежал в сторону, сделав Дарье успокаивающий жест — сейчас я вернусь! Юноша обшаривал глазами скалы, напряженно всматриваясь в островки леса, обступавшие тропу. Потом помчался вперед вдоль каравана, затем метнулся в сторону, отходя все дальше и дальше, улавливая малейшие запахи и звуки В нем ожил охотник. Наконец Дангу остановился у большой осыпи из крупных камней, все явственней ощущая чей-то мысленный зов, постепенно переходящий в приказ ИДТИ. Чей приказ? Юноша внимательно осмотрелся: вот огромный камень причудливой формы, вот рощица высокого кустарника, вот две большие пихты, образовавшие нечто вроде зеленых ворот, вот… стоп! Он напрягся. Да, ошибки быть не могло. Словно разжалась долго сдерживаемая пружина — гигантскими скачками Дангу помчался к маленькому маргу — поляне, вокруг которой стеной стояли разлапистые ели. Там среди густого подлеска, искусно спрятавшись, неподвижно высилась темная фигура. Лхоба! Издав короткий радостный клич, Дангу бросился в заросли и через несколько секунд был около нее.

— Ама позвала своего Дангу. Дангу услышал и пришел, — глухим голосом произнесла Лхоба.

Юноша, улыбаясь, гладил ее руку, радостно глядя в глаза.

— Дангу больше двух лун был с ми, — начал рассказывать он. — Тот ми, его зовут Григо, которого Лхоба вылечила, стал большим другом Дангу. Дангу теперь много знает! Дангу знает, кто он такой и откуда. Дангу может говорить на двух языках разных ми, — торопливо продолжал юноша, но, видя, что Лхоба никак не реагирует на его эмоциональный рассказ и неподвижно стоит, не отрывая глаз от какой-то далекой точки, осекся, замолчал и тихо спросил: — Что-нибудь случилось?

— Да, — грустно ответила Лхоба. — Вангди, ата Дангу, умирает от раны. Лежит недалеко отсюда уже десять снов. Лхоба не может ему помочь. Вангди просил найти Дангу и привести к нему. Лхоба нашла его. Теперь надо идти.

Дангу сжал кулаки и нахмурился. Воспоминания детства чередой проносились перед его мысленным взором: жизнь в пещере, охотничьи уроки Вангди, схватка с Джигме, бродяжничество по горам и лесам. И тут же неожиданно возник образ Дарьи, ее улыбающееся лицо, в ушах зазвенели серебристые колокольчики ее смеха. Дангу мотнул головой и схватил Лхобу за руку:

— Пусть Лхоба здесь подождет! Дангу сейчас вернется! Быстро! Дангу и Лхоба пойдут к Вангди.

Лхоба согласно кивнула:

— Бод-рха! Пусть так будет.

Дангу громадными прыжками помчался наверх по склону. Через некоторое время он догнал караван, неторопливо поднимавшийся по петлявшей дороге. Подбежав к Григорию и Дарье, которые теперь ехали рядом, о чем-то оживленно беседуя, он протиснулся между их лошадей и, положив руки на луки седел, не останавливаясь проговорил:

— Друзья! Мне нужно уйти. У меня важное дело. Я догоню вас на перевале. Там все караваны останавливаются на отдых. Скажите Парвезу!

— Ладно, сынок! — кивнул Григорий.

Дарья наклонилась к Дангу:

— Что произошло? Ты невесел и чем-то озабочен!

— Я… я… потом расскажу, — запинаясь, смущенно ответил он. — У меня сейчас нет времени, — и он прижался к ее лицу, неловко поцеловав. — Я должен идти.

— Зачем? — вскрикнула Дарья. — Я чего-то боюсь! У меня нехорошие предчувствия.

— Почему? Все идет хорошо! Завтра мы спустимся в Равнины.

— Сама не знаю, но у меня на сердце камень лег, когда ты сказал, что уходишь. Пусть даже ненадолго. И лошадь моя все спотыкается. Это плохая примета! Не хочу с тобой расставаться даже на мгновение, любимый мой Никитка, солнышко ты мое!

Она обвила его шею руками и покрыла все лицо поцелуями, горячими и влажными. Он улыбнулся, погладил ее по волосам. Потом другой рукой похлопал Григория по спине.

Обе лошади ушли вперед, а он так и остался стоять, затем шагнул в сторону, пропуская других лошадей каравана. Когда прошла последняя, он повернулся и побежал туда, где осталась Лхоба. Через несколько минут они уже мчались к Вангди. Они бежали часа два по едва заметным звериным тропам к одному из боковых северных ущелий вершины Татакути. Им приходилось то спускаться вниз, то подниматься, пересекая скалистые гребни, каменные осыпи, заросли колючих кустарников, обходя высокие скальные башни и минуя острова густого пихтового леса. Наконец Лхоба остановилась перед нагромождением больших каменных глыб.

— Вангди лежит здесь! — сказала она, присела и, навалившись на большой камень, с помощью Дангу отодвинула его в сторону. Открылся проход в небольшую пещеру из глыб, в которой было довольно светло, так как в щели между камнями проникал свет. Лхоба и Дангу пролезли внутрь. На толстой подстилке из пихтовых веток лежал умирающий Вангди. Глаза его были закрыты.

— Вангди неудачно охотился на вепря — джангли. Джангли притворился мертвым и набросился на Вангди, — тихо сказала Лхоба и сняла травяное покрывало.

Рана на животе Вангди была ужасна. Удивительно, как он еще жил. Даже Дангу, привыкший ко всякому, содрогнулся при виде ее. Он наклонился над раненым и положил руку ему на лоб, подержал и отнял. Вангди открыл глаза, встретился взглядом с Дангу и зашептал прерывающимся голосом:

— Вангди… стал… слабым и плохим… охотником. Вангди… состарился… джангли… распорол ему… жи… живот…

Он помолчал немного, собираясь с силами, и снова зашептал, часто дыша:

— Вангди уходит… навсегда… к покровителю Лха… Вангди очень хотел… еще раз посмотреть… на Данг-чи-канга… Вангди видит его… теперь можно… ухо… уходить…

Он попытался прикоснуться к Дангу, но рука его бессильно упала.

— Дангу был… хоро… хорошим сыном… — все тише и тише шептал Вангди. — Дангу и Лхоба… мо… могут… — Он закрыл глаза и неразборчиво продолжал что-то шептать, потом замолк. Губы Вангди еще беззвучно шевелились, голова завалилась набок и он окончательно затих навсегда.

— Ата Дангу и апи Лхобы ушел туда, к Лха, откуда не возвращаются, — тихо прошептала Лхоба.

Дангу кивнул. У него сжалось горло. Они посидели немного в тишине, каждый со своими мыслями, потом вылезли из пещеры и хорошенько завалили вход камнями. Постояли немного. Наконец Дангу тряхнул кудрями, словно прогоняя наваждение, и сказал:

— Теперь Дангу может немного рассказать своей ама о новой жизни среди ми.

— Прежде Лхоба хочет сказать, что у Дангу появилась подруга. Лхоба увидела это на лице своего Данг-чи-канга. Лхоба женщина. Лхоба понимает. Теперь Дангу навсегда забыл свою ама!

Дангу немного смутился, не ожидая от Лхобы такой проницательности. Подавив смущение, он сказал:

— Нет! Нет! Не забыл! Но Лхоба права. У Дангу появилась женщина из племени ми, которое называется русские. Ее имя — Дарья. Хочешь увидеть ее?

Лхоба согласно кивнула. Она ведь была, как всякая женщина, любопытна.

— Я много рассказывал ей про тебя и Вангди. У меня есть еще имя — Никита, и я тоже из русского племени ми.

— Ро, ро! (Да, да!) Бежим!

Не теряя больше времени, они бросились догонять караван и через два часа быстрого бега достигли высшей точки перевала Пир-Панджал. Это была ровная площадка, окруженная камнями, заросшими кустарниками караганы и можжевельника. С севера, со стороны Кашмирской долины, падишахская дорога поднималась на перевал очень полого, круто обрываясь бесконечными петлями вниз на юг, в сторону Равнин. Караван Парвеза расположился на отдых как раз перед самым спуском. Выйдя на перевал, Дангу и Лхоба услышали ржание лошадей, крики погонщиков. Выглянув из-за камней, они увидели людей совсем рядом.

— Лхоба дальше не пойдет! Лхоба боится ми. Их много.

— Но они мои друзья!

— Нет, нет!

— Ну хорошо! — согласился Дангу. — Твой сын пойдет и приведет сюда свою уми, пусть Лхоба подождет.

Лхоба согласно кивнула:

— Бод-рха!

Дангу перемахнул через камни и направился к каравану. Однако по мере приближения его ухо начало улавливать какой-то необычный шум. Люди часто и громко повторяли имя Дарьи. Они бестолково метались среди лошадей и груза. Дарьи он нигде не заметил. Сердце тревожно забилось. Увидев подходящего юношу, Парвез и Григорий, громко крича и заламывая руки, бросились к нему.

— Хай-май! Афсос! — возбужденно вопил Парвез, хватая Дангу за руку и дергая ее. — Горе нам! Дарья исчезла! Ее украли! Вавэйла! Увы! — Слезы текли у него из глаз, он рвал на голове волосы.

— Господи, помилуй! Господи, помилуй! — громко причитал Григорий, хватая Дангу за другую руку. — Исчезло солнышко наше ясное, умыкнул Дарьюшку бусурманин проклятый!

Он, не переставая, размашисто крестился.

Со всех сторон к ним сбегались погонщики и сипаи, образовав вокруг юноши целый хор кричащих и воющих людей. Дангу словно окаменел. Одна беда тянет за собой другую. Он горестно воздел руки, зашатался, в глазах поплыли разноцветные круги, весь мир на несколько мгновений перестал для него существовать. Дангу больше ничего не видел и не слышал.

— Мы расположились лагерем, — как сквозь туман стал наконец доноситься до его слуха горестный рассказ Парвеза, — здесь на перевале, чтобы отдохнуть и подождать тебя, раджа! Каждый был занят своим делом. Кто ел или пил, кто перевьючивал лошадь. И вдруг все услышали ужасный женский крик — вон там, где те красные камни и где дорога начинает спускаться вниз в Равнины, — он указал рукой на клубящиеся под ногами облака. — Это кричала рани Дарья.

Дангу схватился за колчан с дротиками.

— Мы обыскивали все кругом в течение часа, но так и не нашли рани Дарью, — продолжал Парвез. — А потом один из сипаев нашел вот это, прикрепленное к седлу лошади рани, — и он протянул Дангу кусок пальмового листа, коряво исписанного на урду. Уловив недоумение в глазах юноши, он поспешно добавил: — Я сейчас тебе прочитаю, — и, прокашлявшись, начал:

«Ты, проклятая черная обезьяна! Я взял у тебя женщину, которая по праву принадлежит мне, тому, кто претендует на престол Кашмира. Эта женщина имела наглость сбежать из гарема, который вез караван мирзы Тургута. Я разгромил караван на перевале Зоджи-Ла и все стало моей добычей. И весь гарем, и эта женщина тоже. Не смей брать чужую собственность! Так ты сам мне говорил в Авантипуре, верно? Теперь я тебе говорю: ты, вонючий потрох шакала, не смей брать чужую собственность!