Стал накрапывать холодный дождь. Меня непримиримо и злобно сверлят взглядами агитаторы - стоят чуть выше, ухмыляются. Молчат солдаты. Наконец, доносится уверенный голос из строя: "Мы с Вами, Ваше благородие!" Голос мой обрел властную силу правоты. "Спасибо, братцы!" И даю команду первой шеренге взять оружие на изготовку. Затем "Огонь по врагам России!"
      Три агитатора, как мешки, сползли в хлюпкую грязь окопного бруствера. После этого мы не раз в тот день ходили в атаку".
      С фронта отец приехал больным, позднее ему выдали "белый билет". Я помню, как он ночами метался по комнате, держась за живот, и глухо стонал от боли язва.
      Среди материалов о блестящем окончании реального училища Сергеем Глазуновым я нашел несколько документов, связанных с деятельностью моего отца в 30-е годы. Один из них - заявление в квалификационную комиссию Академии наук СССР заместителя начальника НИСа Экономики и Организации труда при Ленинградском управлении Народного комиссариата пищевой промышленности С.Ф.Глазунова от 10.Х.35 г.:
      "Прилагая при сем ходатайство Управления Упол. НКПП СССР, список научных работ и последнюю работу: "Очерки экономики труда", прошу установить мне соответствующую степень без защиты диссертации.
      Сообщаю, что "Очерки" просматривались академиком С. Г. Струмилиным и часть работы (глава II) - академиком С. И. Солнцевым. Оба названных лица дали весьма положительный отзыв о работе".
      Другой документ - заявление отца начальнику НИСа от 1.ХI.35 г. о сложении с себя полномочии заместителя начальника этого учреждения. В числе мотивов, коими обосновывалось столь необычное для того времени решение, приводится следующий, думаю, заслуживающий особого внимания:
      "При последнем разговоре со мной Вы советовали "громко кричать о себе" и, указывая на модность темы, предлагали в месячный срок выпустить книгу о стахановском движении. Сомневаясь в целесообразности Вашего предложения, я остаюсь при том убеждении, которому следовал все 15 лет своей работы: "кричать" нужно делами, а не словами. На мой взгляд, очередная задача НИСа не брошюры того типа, который Вы имели в виду, а дальнейшее медленное и упорное накопление авторитета посредством:
      а) дачи промышленности серьезных разработок по частным (а не общим) темам;
      б) медленный перевод руководящего кадра работников НИСа на более углубленную научную работу и ориентация этого кадра на разработку вопросов, необходимых не только предприятиям..."
      В те годы отстаивать такую позицию было Гражданским подвигом - замахнуться на стахановское движение, призывая "кричать делами"!
      Накануне войны отец читал лекции по истории экономики России в институте имени Энгельса и был доцентом географического факультета Ленинградского университета. Придя однажды домой, помню, сказал, что его просили сделать доклад о "науке побеждать" Суворова. "Странно, - комментировал он. - Десять лет назад за такой доклад с работы бы сняли и в Соловки отправили бы. Вспомнили о Суворове, когда Гитлер пол-Европы отхватил. Удивительно, что и Эйзенштейн после лжи "Броненосца "Потемкина" получил социальный заказ на "Александра Невского". Воображаю, какую агитку состряпает! Как они боятся немцев! И при этом столь трогательная дружба антиподов. Что общего между Сталиным и Гитлером?"
      Показывая на меня глазами, мама, как всегда, сказала: "Сережа, смени, пожалуйста, тему. Она, должно быть, далека от Ильюши. Ему еще так мало лет... а их уже всех в пионеры записали и вожатых старшеклассников дали".
      Дома, сидя под репродукцией "Сикстинской мадонны" в широкой раме из карельской березы, он исписывал огромное количество конспектов. Из его материалов мне запомнился огромный атлас начала XIX века "Новгородские пятины".
      Чудом сохранились несколько листков, относящихся к этому периоду, исписанных его мелким, твердым почерком с далеко отставленными друг от друга буквами. Приведу этот текст дословно как документ тех довоенных лет, написанный историком и экономистом, доцентом ЛГУ.
      "1939 г.
      1. "Будущая партия" - должна себя объявить социалистической (нац.-социалистической рабочей партиией).
      2. Советская экономика - больная экономика - в терминах экономики ее объяснить нельзя, ее развитие и движение обусловлено внеэкономическими факторами.
      3. Основное противоречие русской жизни в конце XIX и в первые десятилетия XX в. - противоречие между отсталыми формами сельского хозяйства и промышленного. Крестьянский вопрос дал 1905 год. Он же дал 1917-й. Крестьянский вопрос дает очереди в городе в 1939 г. В этом же вопросе "зарыта собака" всего дальнейшего нашего развития и наших судеб.
      Объективно - два возможных пути: один - колхозный, другой - путь капиталистической эволюции сельского хозяйства.
      Достаточно 20-минутного сообщения по радио, за которым стояла бы материальная сила, чтобы полностью устранить 1-й путь и дать победу второму.
      Эта "легкость" (радио!) органически связана с громадной - почти непреодолимой? - трудностью организации какой бы то ни было борьбы за капиталистический путь развития - теперь, в наших условиях.
      Объективно даны две возможности победы второго пути:
      а) внутреннее "перерождение" ВКП (неудача Пятакова - Бухарина - Рыкова ничего не доказывает, ибо они пришли слишком рано, а тот, кто рано приходит, всегда в истории платит своей головой);
      б) внешний толчок (поражение, которое очень возможно при всяком столкновении ввиду нашей крайней слабости).
      И в том и в другом случае капитализм "в городе" должен вводиться на тормозах, ибо среди темной рабочей массы живет ряд "социалистических предрассудков".
      1940 г.
      Основное: кризис ВКП (б) и ее политики - наши основы:
      а) демокр. диктатура,
      б) аграрный переворот,
      в) Россия и нация. Частная собственность в пропасти.
      Народ гибнет окончательно, когда начинает гибнуть семья. Современная семья - на грани гибели. Субъективно это выражается в том, что для все большего количества людей семья становится "адом". Объективно дело заключается в том, что нынешнее советское общество не может экономически содержать семью (даже при напряженной работе обоих членов семьи).
      Нищенский уровень жизни толкает всех более или менее честных людей к тому, чтобы напрягать еще больше сил для излишней работы. Поскольку и излишняя работа не спасает, все, кто может, теми или иными способами воруют.
      Вор - это самый почетный и самый обеспеченный член советского общества и, вместе с тем, - единственный обеспеченный член общества, не считая купленных властью Толстых, Дунаевских и прочих".
      * * *
      Старшие братья моего отца - Борис и Михаил Глазуновы каждый день вместе ездили на велосипедах из Царского Села в Петербургский университет. Но как впоследствии "разъехались" их судьбы! В детстве я плохо запомнил дядю Бориса. Он всегда держался замкнуто. Он был инженер-путеец и очень любил классическую музыку, сам играл на рояле. Закончив институт, Борис, как его младший брат Сергей - мой отец, ушел добровольцем в первую мировую войну на фронт воевать с немцами. После революции он жил с семьей в Царском Селе до того момента, когда оно было захвачено немецкими войсками. Захват Царского Села, переименованного к тому времени в город Пушкин, произошел стремительно. Проснулись горожане - а на улицах немецкие танки и патрули на мотоциклах, входящая колонна войск. Комендатура предложила всем явиться, встать на учет и начать работать, как раньше, по своим специальностям... В семье при мне не поднимали тему, где семья дяди Бори - его жена и две моих двоюродных сестры, Таня и Наташа, хотя я и знал, что он, как и многие тогда, отхлынул вместе с потоком отступавшей немецкой армии на запад. Гораздо позднее я узнал о трагической выдаче всех русских антикоммунистов Сталину, прочтя душераздирающее воспоминание Краснова - внука прекрасного писателя и предводителя казачества, автора глубокого романа "Ларго", повешенного после 1945 года среди прочих военных преступников в очень преклонном возрасте. Я пока не касаюсь здесь темы генерала Власова и РОА - русской освободительной армии, которая создавалась в свое время как воплощение "третьей силы" и ждет своих объективных историков: "Против Сталина и Гитлера - за Россию!"
      Итак, родственники скрывали от меня судьбу дяди Бори. Но я о многом догадывался, знал и другое, что его брат - дядя Миша - пострадал "из-за Бориса". Будучи выдан союзниками, дядя Боря получил срок, который отбывал в Мордовии, а потом в Сибири. Его жена и дети скрылись, чтобы через много-много лет объявиться в Америке и Канаде. Когда дядю и других русских антикоммунистов "союзники" выдали на расправу Сталину (сколько книг и мемуаров написано об этом очередном предательстве англичан!), многие из них были расстреляны или отправлены в лагеря, хотя и не являлись "военными преступниками", как и тысячи "остарбайтеров", угнанных насильно на работу в Германию. Сегодня, когда волны ни во что не верящих, изголодавшихся, обманутых бывших советских людей уезжают добровольно на Запад - хотя ничто не угрожает их пребыванию на Родине, многое должно измениться в оценках того, кто есть предатель и кто кого предает.
      Вначале на нас был надет преступный намордник "пролетарского интернационализма", и русский народ - "первый среди равных" - стал нацией-донором для "меньших" социалистических братьев, исполнителем мнимого интернационального долга. Сегодня под колониальный дурман нищеты и разгул преступности русские стали вторым сортом, русскими беженцами в своей стране.
      Если мы сегодня попустительствуем распродаже всего и вся, порой считая подлинное предательство интересов Родины доблестью; если невольничьи службы увозят за рубеж наш генофонд - красивых девушек, чтобы пополнять публичные дома Европы, Азии и Америки, - почему русская молодежь, молодые парни, у которых похищают их невест и подруг, молчат?
      Где честь и достоинство русского человека? Кто виноват, что наша страна оказалась на краю бездны? "В мире все за всех виноваты", - сказал Ф.М.Достоевский. Но осознать свою вину - это значит покаяться и начать новую жизнь. "Не хлебом единым!" Пора бы выйти из оцепенения от пережитого кровавого дурмана, отринуть щупальцы пропагандистского спрута, отрешиться от безволия. Ведь воскликнул же Суворов когда-то перед штурмом неприступного Измаила: "Мы русские, какой восторг! Ура!" И Измаил пал перед волей и доблестью наших предков, строителей великого государства Российского.
      Но, простите за отступление, возвращаюсь к судьбе братьев отца.
      Когда началось дело "врачей-убийц", дядю Мишу Глазунова вызвали в спецотдел института онкологии, где он работал с академиком А. И. Серебровым. Он отказался подтвердить, лично зная, например, одного из обвиняемых, Вовси, и других коллег, что они были агентами западных разведок и готовили ряд покушений на партийное руководство. Тогда ему и напомнили про брата, высказав категорическое предположение, что он, очевидно, разделяет точку его зрения на проблемы коммунистической пролетарской диктатуры: "Борис Глазунов - матерый враг советской власти и вы, как брат, несете ответственность за его деяния". Дядя Миша твердо ответил, что он не несет на себе бремя политических грехов родного брата и его личная биография иная. "Я с самого начала войны был на фронте, а до войны и после нее все силы отдавал русской науке. На фронте меня приняли в партию..." "Вы уже не член партии", - ответили ему в спецотделе.
      В 1955 году я приехал к бабушке Феодосии Федоровне Глазуновой и тете Тоне, жившим на Охте, напротив Александро-Невской лавры. Я увидел на крохотной кухне койку, аккуратно застеленную байковым одеялом. Из комнаты вышел седой человек со смуглым худым лицом. ("Очень похож на Рахманинова с последнего фото", мелькнуло в моей голове.) Это был вернувшийся из лагерей дядя Боря. Он крепко пожал мою руку и, обняв, произнес: "Вот ты какой большой стал, дорогой племянник. Наслышан о твоих успехах в Академии".
      После традиционного обеда дядя Боря подошел ко мне, положил руку на плечо и, став вдруг до жути по взгляду похожим на моего отца и его младшего брата Сергея, сказал тихо, чтобы никто не слышал, но строго, словно ввинчивая в меня слова: "Запомни, я никогда ни одному русскому человеку не сделал зла. Я действительно ненавижу коммунистов... Я всегда работал как инженер - строил дороги в Царском Селе и даже там, за проволокой. Я прошел ад - пойми правильно брата твоего отца!"
      А через несколько месяцев дядю Мишу вызвали в партбюро и сказали, что очень уважают его как ученого и "есть мнение" восстановить его в партии. Дядя Миша, не садясь на предложенный стул, ответил: "В партию, которая меня выгнала, я не возвращаюсь". Михаил Федорович Глазунов умер в звании академика медицины, оставив многие научные труды по патологической анатомии и проблемам рака. По его учебникам учились поколения молодых медиков. Его дивная коллекция русского искусства, куда входили работы Сомова, Кустодиева, Рериха, Головина, Бенуа, С. Колесникова и других, была завешана им Саратовскому музею на Волге.
      Брат отца - академик Михаил Федорович Глазунов
      Дядя Миша был человек глубокий, принципиальный и разносторонний. Сегодня, когда прошло столько времени, я вспоминаю, как приходил к нему раз в неделю, испытывая неизменное волнение от самой обстановки его овеянной любовью к России и русской живописи квартиры.
      Картину Николая Константиновича Рериха "Гонец", столь любимую женой художника Еленой Ивановной, мой дядя приобрел у брата Рериха.
      В библиотеке моего дяди я впервые открыл для себя творчество гениального финского художника Аксена Галлена. Сколько поэзии и чувства в этих северных сагах, как близко нам дыхание моря Варяжского. Аксен Галлен - художник, не пропагандируемый у нас, может быть оттого, что его очень любил и дружил с ним бывший флигель-адъютант Государя Николая II маршал Маннергейм. Его имя известно всем по советско-финской войне и линии Маннергейма.
      Дядя Миша очень любил "Мир искусства", "Союз русских художников" и ревниво относился к моим успехам, разжигая во мне страсть к великой духовности русских художеств начала XX века. Он не любил передвижников. А я боготворил Сурикова, Репина и Васнецова. Он не спорил со мной.
      Помню, как он напустился на меня за эскиз "Продают пирожки" (заданная в СХШ тема "по наблюдению")! Он напомнил мне о Федотове, о мелкотравчатости милых передвижников и стыдил меня, что я занимаюсь такой ничтожной темой, делаю работу, в которой нет мысли, чувства и... наблюдения.
      Доставалось мне и за пейзажи. "Ты не чувствуешь в пейзаже поэзии. Посмотри хотя бы Рылова, не говоря уже о великом Саврасове, Левитане, Колесникове и Горбатове, - донимал меня он. - Ну вот, был под Дугой, красота-то там какая просторы, дороги вьются в лесах среди озер! А ты опять сарай, лесишко сзади какой-то. Где же северная Русь. Посмотри Рериха! Работать надо! Учиться! Север - это былина, а не левитановские нюни..."
      От справедливо нанесенной обиды у меня дрожали губы. Прощаясь со мной, он обнял меня, и я, в отражении ампирного зеркала передней, увидел, как его лицо - обычно суровое и серьезное, когда он не смеялся своим милым и добрым смехом, отразило отцовскую нежность и любовь ко мне. Ему очень понравился мой этюд деда Матюшки из деревни Бетково ("Старик с топором"). Он повесил его среди работ великих и любил, как мне говорили, дразнить гостей: "А это - угадайте кто?" Гости делали разные предположения, называли разные имена. "А вот и не угадали! - победоносно провозглашал дядя Миша. - Это мой племянничек, единственный наследник рода Глазуновых! Он еще учится, а дальше-то что будет!" - загадочно улыбался он.
      Дядя Миша очень дружил с семьей Д. Кардовского, и дочь покойного художника часто бывала в доме - строгая, высокая и несколько чопорная (в моем восприятии "сехешотика" - ученика СХШ, средней художественной школы, а затем студента). Я с интересом наблюдал за ней: дочь самого Кардовского! Творчество этого художника я очень любил и люблю. Его иллюстрации к "Горю от ума" Грибоедова просто чудо - окно в мир ушедшей навеки России! Но выше него для меня Александр Бенуа с его гениальными "Медным всадником" и "Пиковой дамой". Вот где душа Петербурга! А сколько счастья, творческой радости дают журналы "Мир искусства", "Старые годы", "Золотое руно", "Аполлон", "Светильник", "Столица и усадьба"! Как страшно, что большинство современной художественной молодежи сегодня оторвано от этих корней и родников русского национального гения, его всесторонности, широты, глубины и высоких чувств!
      Как свирепо и безжалостно занесли и ухнули топором, затопив кровью и погрузив в безвременье наши национальные светочи, нашу великую духовную нить культуры России, оплодотворившую Европу и Америку, особенно после "Русских сезонов" С. Дягилева!
      Много лет прошло с тех пор, как умер мой дядя - Михаил Федорович Глазунов. Он не любил со мной говорить о медицинских проблемах: "Рисуй-ка получше, племянничек, о раке меня не спрашивай, - не твоего ума дело", - как-то, смеясь, сказал он. Потом, на минуту став серьезным, произнес: "Рак - это вирус". С особенным вниманием я прочел в "Большой медицинской энциклопедии" о значении личности дяди в медицинском мире и о его научных трудах, которые выпущены в 1971 году издательством "Медицина" под редакцией академика Н. А. Краевского. В аннотации профессора Д.Н.Головина читаю: "В книге представлены основные работы покойного академика АМН СССР М. Ф. Глазунова, посвященные общим и частным вопросам патологической анатомии опухолей человека. Эти работы имеют очень большое значение для теоретической разработки проблем клинической онкологии".
      В предисловии "Жизнь и научное творчество М. Ф. Глазунова" говорится: "Михаил Федорович Глазунов родился 12 ноября 1896 года в Петербурге. Отец его работал бухгалтером. Детей было пятеро, и все разные, внутренне и внешне. Врачом стал только Михаил Федорович. После гимназии он поступил в Военно-медицинскую академию, которую окончил в 1919 году. Началась служба в Красной Армии в качестве полкового врача. С первых шагов врачебной деятельности Михаил Федорович остро ощутил необходимость проверки своих клинических диагнозов и результатов лечения. По своей инициативе он начал производить вскрытия, причем в трудных, неблагоприятных условиях Восточной Бухары. Секционным столом служила снятая с петель дверь. Многое оказалось неожиданным, непредвиденным. Он потянулся к науке, приступил к патологоморфологическому изучению малярии. Но сказывалось отсутствие того, что он в дальнейшем приобрел и что так высоко ценил, - профессиональной подготовки. В 1923 году Михаил Федорович командировался для усовершенствования в Военно-медицинскую академию, а с 1925 года стал работать на кафедре патологической анатомии и до 1941 года прошел путь от младшего до старшего преподавателя. В 1935 году Михаил Федорович становится доктором медицинских наук...
      1939 год оказался знаменательным - виднейший и старейший онколог страны Н. Н. Петров пригласил Михаила Федоровича заведовать патоморфологическим отделением Ленинградского онкологического института. Это вполне совпало с его стремлениями, с его внутренней потребностью. Специфика онкологического материала потребовала особенно четкой организации всего производственного процесса. И Михаил Федорович организовал работу лаборатории так, что она до сего времени служит своего рода образцом, по роду и подобию которого строит свою работу целый ряд лабораторий. Онкологический институт стал центром всей дальнейшей научной деятельности Михаила Федоровича. С июня 1941 года Михаил Федорович - в действующей армии, вначале в качестве главного патологоанатома Северо-Западного фронта, а с осени 1942 года - главного патологоанатома Советской Армии. Новая для большинства патологоанатомов область - патология боевой травмы - требовала новых основ для ее изучения... По существу, все крупные исследования военных патологоанатомов, выполненные как в годы войны, так и в послевоенный период, основывались на его положениях.
      В 1942 году Михаил Федорович был тяжело ранен, с 1945 года демобилизован по болезни. Он вернулся в Ленинградский онкологический институт и одновременно, с 1945 года до 1950 года, заведовал кафедрой патологической анатомии ГИДУВа им. С. М. Кирова. В 1946 году - Михаил Федорович избирается членом-корреспондентом АМН СССР, а с 1960 года - действительным членом.
      11 ноября 1967 года Михаила Федоровича не стало.
      ...О Михаиле Федоровиче Глазунове писать и легко, и трудно. Легко потому, что плоды его научной деятельности реальны и ощутимы, известны и признаны. Трудно - ибо как человек и как ученый он был необычайно своеобразен и ярок. Его облик не укладывается в рамки схематизированных привычных определений".
      И в заключение хотелось бы привести несколько строк из его некролога, опубликованного в журнале "Вопросы онкологии":
      "В кратком изложении невозможно перечислить все вопросы, которые были предметом исследований М. Ф. Глазунова. Им написано более 70 научных трудов, причем 25 из них опубликованы в различных иностранных медицинских журналах...
      Ценнейший многолетний труд М. Ф. Глазунова, изложенный им в единственной в своем роде монографии "Опухоли яичников", изданной дважды, является сегодня библиографической редкостью. Эта книга пользуется заслуженной популярностью не только среди специалистов-онкогинекологов, но и широкой массы научных сотрудников и врачей.
      Его авторитет в этих вопросах настолько велик, что когда во Всемирной Организации Здравоохранения назрела необходимость в организации специального Международного центра по изучению опухолей яичников, то выбор пал именно на М. Ф. Глазунова, который и возглавил этот центр, организованный на базе его лаборатории.
      ...М. Ф. Глазунов активно участвовал в подготовке кадров, под его руководством защищено около 20 кандидатских и докторских диссертаций...
      Глубина научных интересов, огромные и разносторонние знания, строгая объективность в оценке научных данных, высокая требовательность к себе и ученикам, принципиальность при решении возникающих вопросов - характерные черты М. Ф. Глазунова. Советская наука понесла тяжелую утрату, лишилась крупного ученого, а сотрудники и друзья - прекрасного товарища, благороднейшего и любимого человека, память о котором сохранится на долгие, долгие годы".
      Мир праху твоему, дорогой дядя Миша!
      * * *
      После смерти дяди Миши его жена Ксения Евгеньевна Глазунова передала мне конверт с моими письмами разных лет, сказав: "Тебя очень любил дядя Миша, очень гордился тобой и верил в тебя".
      Я с грустью смотрел на опустевшую анфиладу комнат - пустые стены, пустые шкафы. Стояли картины, упакованные для отправки, согласно воле дяди, в Саратовский музей. На душе у меня была тоска. Я ощущал всем сердцем, как переворачивается еще одна страница моей жизни, уносятся в безжалостную Лету деяния и судьбы людей. Бывая в моем родном городе и проходя мимо Летнего сада, выходя на набережную Кутузова, я дохожу до дома номер 12, где жил Михаил Федорович Глазунов. Через державную мощь Невы смотрю на здание Военно-медицинской академии, где я несколько раз бывал у дяди. В сумеречном небе с криками носятся чайки, волны бьются о гранит набережной города святого Петра, и водяная пыль разбушевавшейся Невы обдает меня, словно слезами. Когда я перечитываю мои письма к дяде, я вспоминаю давние суровые дни, согретые его теплом и заботой. Последнее письмо из тех, которые я приведу здесь, написано моей женой Ниной Виноградовой-Бенуа в 1967 году, когда мы с ней уже жили в Москве.
      "15 марта 1952 года
      Дорогой дядя Миша!
      Я очень хочу тебя поблагодарить за то, что ты даешь мне возможность учиться спокойно, не думая о халтуре, заработке и т. п. вещах, которые бы меня дергали и направляли ход мыслей и занятий по другому руслу, что, может быть, еще более раздробило меня. Пусть это будет лишним стимулом мне работать с чувством большей ответственности перед самим собою, перед совестью, перед людьми. Может быть, из моей способности и разовьется что-нибудь хорошее, нужное всем - это одно и заставляет меня думать и принимать твою помощь, хоть я и самого низкого мнения о своих возможностях и способностях к порядку и надежности, столь нужным в искусстве.
      Крепко целую тебя, твой И.
      9 сентября 1955 года
      Ты меня, очевидно, совсем забыл? А я - нет, помню... но ждал более интересных событий, о которых можно было написать тебе. Событий же не было, нет и сейчас, но Нина едет, и к этому времени, я думаю, что-нибудь произойдет.
      Я в это лето решил работать только над темой моего диплома и посторонними вещами (пейзажи, просто портреты) не заниматься.
      Рисовал солдат, старуху одну хорошую. Но главное - это то, что я видел.
      Сибирь - это сказочный край, удивительный край! Могучий, дикий и русский. Я очарован им, людьми и всем, что вижу здесь.
      Был в Хакасии - это Рерих, красота несказанная. Прямо слов нет.
      Написал эскиз "Юность Чингиза" - это сердце Золотой орды. Приеду в первых числах октября и все расскажу.
      Умирал от голода, но в 5 дней заработал 1500 рублей. Благодаря чему и живу с женой, а то приехал с двумястами рублей в незнакомые места - Красноярск.
      Сделал копию (с репродукции "Ленин с детьми" - забыл имя художника). Здесь работу достать легко в сравнении с Ленинградом, где за 250 рублей высосут всю кровь. Копия вышла намного лучше оригинала - как я это установил, спроси Нину. В общем, пока больше в голове, чем на бумаге... Извини за письмо карандашом чернил нет.
      Я тебя помню и люблю. Целую крепко. Твой Илья...
      Привет нижайший т. Ксене..."
      А вот мое письмо после первой выставки в ЦДРИ. Получив после нее тройку за диплом и назначение в г. Иванове учителем черчения, я за ненадобностью в этом городе жил в Москве, борясь за существование под обстрелом официальной критики и властей, видевших во мне заклятого врага соцреализма. Об этом я напишу в специальной главе.
      "17 февраля 1957 года
      Дорогой дядя Миша!
      Для меня твое холодное лаконичное письмо было большой радостью. Потому что я всегда тебя помню и люблю. Зная о твоей болезни, был в лице Нины у тебя и осведомлен о твоем состоянии.
      Мне писать нечего - живу почти как питекантроп - все зависит от успеха охоты. Живу в пещере 6 кв. метров. Спим на полу. Это огромное счастье, что есть пещера. Воду носим с этажа ниже нас. Комнату дал один приятель - "пока живите". "Пока" длится 3 месяца.
      Государство от меня отказалось - ни одного заказа, ни рубля. Живу охотой портретами частных лиц и долгами. Хожу в чужом пиджаке. Пишу это сейчас потому, что хочу тебе нарисовать картину моей жизни...
      На фронте я был бы генералом за выдержку и проведенные рейды в тыл врага. Но для меня важно другое, как и для каждого солдата, - хожу живой. Пока не умер.
      Художники меня люто ненавидят. Раньше лазили с Ниной через 5-метровый забор в общежитие Университета. Спали там на полу. Потом сорвался с забора было очень холодно и дул ветер - ходил 2 недели с повязкой, не мог даже рисовать. Теперь есть очень хорошая пещера. И несколько друзей...
      Все, что я делаю, рубится начальством (плакаты, книги и т. п.) потому, что я Глазунов. (Меня 10 лет не принимали в Союз художников. Травля велась умело и продуманно. "Такого художника нет и не будет!" - сказали мне в Главизо Министерства культуры СССР. - И. Г.) Но я очень счастлив, все хорошо. Должны даже прописать на один год. Прошу тебя всем говорить, что я живу хорошо. В том числе Нининым родным.
      Спасибо за воспоминание обо мне...
      Любящий тебя Илья Глазунов.
      Москва.
      23 февраля 1967 года
      Дорогой дядя Миша!
      Я пишу тебе из Владивостока - завтра уезжаю во Вьетнам спецкором "Комсомольской правды".
      Как твое здоровье, дорогой дядя Миша? Нина мне рассказала, что была у вас, что ты меня немножко помнишь. Я тебя никогда не забываю, всегда с любовью и благодарностью вспоминаю тебя. Без тебя я бы не стал художником. Ты сделал для меня очень много в жизни - и не думай, что это когда-нибудь можно забыть...
      Читал ли ты журнал "Молодая гвардия" No 10 и 12 за 1965 год и No 2 и 6 за 1966 год?
      В 10 номере есть о тебе (вернее, есть та маленькая часть, которую оставила редакция из-за сокращения) . Мне так хочется тебя видеть, и я надеюсь, если ты не против этого, навестить тебя после возвращения из Вьетнама (где, по печати, сейчас очень бомбят).
      Ехать 7 дней на судне, которое везет хлеб во Вьетнам. Плыть мимо Гонконга, может быть, пристанем туда. Верещагин - был всегда среди боя - почему бы и мне... не побывать в огне?
      Нина говорила, что ты был в Москве. Мне бы хотелось тебе, моему "основоположнику", показать свои новые работы.
      Сейчас "пробиваем" мою монографию на 100 репродукций, может быть, что и выйдет.
      Четыре недели назад я стал членом Союза художников, а то жил как собака, всеми распинаемый и оплевываемый. Желаю тебе, мой дорогой дядя Миша, всего самого хорошего, здоровья, многие лета и надеюсь скоро (через месяц) видеть тебя.
      Целую тебя и обнимаю. Твой Илюша.
      1967 год
      Дорогие тетя Ксенечка, Тонечка!
      Извините за исчезновение, хоть и невольное. Дело в том, что мы все собираемся приехать к вам и каждый день откладываем. У Ильюши после Лаоса намечалась поездка в Париж, приблизительно в январе по линии Комитета по культурным связям. В настоящее время неожиданно этот Комитет был ликвидирован, и потому приходится срочно заново готовить все бумаги уже через Союз журналистов. Все это очень хлопотно и отнимает массу времени. Ильюша оправился после своего гриппа, а у меня все еще болят ноги... но надеюсь, обойдется.
      Пишу так сумбурно, т. к. времени очень мало. У нас всегда люди и бесконечные дела. Чем Ильюша становится известнее, тем шире охват и больше дел. За портрет короля он награжден орденом Вишну. Это высший орден королевства в области культуры. Премьер министр Лаоса Сувана Фума написал письмо Косыгину с выражением благодарности и восторга перед советским художником! Это, разумеется, первый случай за годы советской власти. Я вам посылаю фотографии с портрета короля и королевы. Пишите нам, ждем вестей и очень вас любим. Жаль, что на Новый год не увидимся. Приедем, все расскажем подробно.
      Целую крепко. Ваша Нина".
      Судьба брата отца - антикоммуниста Бориса Федоровича Глазунова