- Когда и в котором часу Тюнен ушел от вас совсем?
      - В день отъезда, семнадцатого. Мы вместе из дому вышли.
      - Вы хорошо помните число?
      - Да. В этот день я ходил в амбулаторию закрывать бюллетень.
      - Давайте вспомним этот день подробней. Итак, самолет Тюнена в девятнадцать пятьдесят. Вещей у него много было?
      - Нет, легкий чемоданишко.
      - Он поехал в центр к агентству, чтоб оттуда рейсовым отправиться в аэропорт. Так?
      - Нет. Мы вышли вместе, я поднес ему чемодан до рощи, растолковал, как идти дальше. От меня так ближе в аэропорт. За рощей шоссе, там часто ходит автобус. Дальше я его провожать не мог, у меня на пять был талон к врачу.
      - В котором часу вы вышли из дому?
      - В десять или пятнадцать минут пятого.
      - К врачу не опоздали?
      - Нет. Мне от рощи до амбулатории двадцать минут хода.
      - Тюнен был одет в плащ?
      - Натянул только шляпу. Было тепло. Плащ он нес в руке.
      - Вы не знаете, денег с собой у него много было?
      - Не спрашивал. К чему мне знать про чужие деньги.
      - А какая у вас пенсия, Антон Сергеевич?
      - Восемьдесят семь рублей.
      - Значит у входа в рощу вы попрощались и больше не виделись?
      - Больше не виделись.
      - Он не оставлял вам для передачи кому-нибудь письма, записки, просто устной просьбы. Может быть, забыл какую-нибудь вещицу у вас?
      - Ничего такого не было... Разве что бутерброд. Приготовил в дорогу, я еще покупал ему диабетический хлеб. Сказал, что всегда в кармане носит кусочек такого хлеба. В тот день завернул он его в бумажную салфетку, а взять с собой забыл. Я, когда вернулся, гляжу, лежит этот бутерброд на столе.
      - Когда "скорая" прибыла, что делал врач?
      - Два укола. Потом сидели долго ждали, пока Георг придет в себя.
      - Госпитализировать не предлагали?
      - Предлагали. Отказался Георг.
      - Антон Сергеевич, а вы бы смогли узнать плащ Тюнена?
      - Наверное.
      - Если мы найдем этот плащ, обратимся к вам. Не возражаете?
      - Лучше вы найдите Георга.
      - Этим мы и занимаемся.
      - Антон Сергеевич, а почему вы так испугались моего прихода, нашего разговора?
      - Пуганный я. Жизнь эту вдоль и поперек знаю.
      - С сыном Тюнена, Александром, вы не знакомы?
      - Нет.
      - Антон Сергеевич, а вы где работаете?
      - Садовником на конном заводе... Что у вас еще? Я спешу.
      - Пожалуй, все.
      - Куда мне зайти, чтоб узнать, как у вас дальше с Георгом пойдет, отыскали или нет? - спросил Иегупов.
      - Я вам сообщу, обещаю. К тому же письмо его к вам, которое вы не получили, у меня. Хотите прочитать?
      - Да что мне теперь? Он мне его пересказал. И поболе того.
      - Про наследство?
      - Да. Брать он его не хотел, наследство это. А зря.
      - Почему?
      - "Ни к чему оно мне, - сказал. - И дом этот, и деньги. Помирать скоро. И не хочу, чтоб Сашку сманило оно". Так и сказал, - Иегупов взял свою тяжелую палку с отполированной ручкой...
      Вышли вместе, у подъезда попрощались и разошлись в разные стороны.
      - Некогда мне, Иван, еще и в ваши дела встревать. Ты посмотри, Остапчук показал на письменный стол, заваленный бумагами. - Без продыху сижу. Возьми вон сводку за сутки, прочитай: два угона за минувшую ночь, в дискотеке подрезали какую-то девку, три квартирные кражи залепили. А ты мне еще своего немца подвешиваешь.
      - Как бы он не стал твоим, - подмигнул Михальченко.
      - Не каркай, не цыганка. Да и транспорта у меня нет сейчас, забрали, погнали куда-то склад опечатывать, там недостача миллионов на двадцать.
      - Я на колесах, это у нас час займет, не больше, обещаю. Спортсмен уже в машине сидит.
      - Ну зачем я тебе там? - взмолился Остапчук.
      - Как-никак, это уже следственное действие. А при тебе мы вроде ничего не нарушаем, все в рамках закона, мы как бы не сами по себе, а при власти, при тебе, значит. Так Левин научил.
      - Этот еврей тебя законам обучит.
      - А ты как хотел? - засмеялся Михальченко. - Он прокурорский.
      - Смотри, какой ты законник стал, как ушел от нас, - Остапчук сгреб бумаги, запер в сейф. - Пошли, что ли? Зараза ты, Иван, липучая.
      - Отслужу, Федорович, ей-богу за мной не пропадет.
      - Отслужишь! Как бы ни так! Живым немца отыщешь - бабки огребешь, а мертвым - мне его спихнешь: заводи дело, Остапчук, труп - это по твоей части...
      Они спускались по лестнице, вышли из подъезда. У бровки тротуара стоял "уазик", за рулем сидел Стасик, а на заднем сидении спортсмен-радист, нашедший паспорт Тюнена...
      Подъехали к роще со стороны, которую указал спортсмен, пошли по просеке. Роща была старая, березы толстые, с посеревшей корой, с отслоившейся на многих стволах берестой и шелухой тонкой пленки. Спортсмен вел их уверенно, ни разу не сбился с маршрута, углубившись в березняк, то и дело подсказывал:
      - Налево, прямо, опять налево. Вон ту башню видите? Держите на нее.
      Они продирались сквозь заросли. Иногда в просветах меж деревьями проглядывали кирпичи далекого здания. Это была высокая круглая водонапорная башня, возведенная еще в конце прошлого века. Она пережила революцию и войны, отслужила свое: сложенная из крепкого красновато-сизого кирпича, заброшенная, так и осталась она торчать в роще недалеко от просеки ничейным строением, - никому не приходило в голову рушить ее, бесхозную, пустую, или выдалбливать кирпичи для какой-нибудь стройки, намертво слитые в блоки могучим цементом...
      Прошло минут двадцать, прежде чем спортсмен вывел их на едва приметную тропинку, а затем свернув с нее метров на десять в сторону, остановился и указал на куст:
      - Вот здесь. Паспорт лежал не под кустом на земле, а на нижних ветках.
      - Похоже, его не положили, а швырнули. Он за ветки и зацепился, заметил Михальченко.
      - Тот, кто это сделал, не пришел сюда специально. Паспорт можно было выбросить и в мусорную урну, и в решетку водосточного люка, и куда угодно, чтобы сразу от него избавиться, - сказал Остапчук.
      - Что ты имеешь в виду? - спросил Михальченко.
      - А то, что он попал в руки этому человеку где-то здесь, и по дороге отсюда он его и зашвырнул в кусты.
      - Куда ведет эта тропинка? - спросил Михальченко и у спортсмена.
      - Она соединяет шоссе с просекой.
      - А просека?
      - С одной стороны начинается у сквера, пересекает всю рощу и другим концом тоже выходит к шоссе.
      - Которое ведет к аэропорту? - спросил Остапчук.
      - Да.
      - Ну и что? - Остапчук посмотрел на Михальченко.
      - Покумекаем, - ответил тот. - Поехали.
      Тем же путем возвращались к машине.
      - Что у тебя с этим делом? С Басиком? - тихо спросил Михальченко Остапчука.
      - Вроде видели его в Боровичах.
      - Далеченько. Чего он туда махнул?
      - Разберемся...
      - Остапчук прав, - сказал Левин. - Если не соврал мне Иегупов, что проводил Тюнена до начала просеки, значит Тюнена кто-то настиг на ней где-то посередине, по пути к шоссе. Вряд ли этот "кто-то" пришел бы в рощу из города специально, чтоб избавиться от паспорта Тюнена. Это можно было сделать в городе в любом месте. Паспорт попал к неизвестному нам человеку в руки там, в роще. Там он его и выбросил, возможно, забрав из него авиабилет. Да, Остапчук прав. Когда ломбард откроют?
      - Я справлялся. Сказали "на днях". Наша точность! Простой у нас получается, - огорченно сказал Михальченко.
      - Не будет простоя, Иван Иванович. Звонил отставной полковник Кукин. Откликнулся на объявление в газете. Из "Комиссионторга" его переадресовали к нам. Плащ купил он. Надо выяснить, тот ли этот плащ. Вот так.
      - Смотри-ка! А я ведь на этом поставил крест! - оживился Михальченко.
      - Ты уж забери этот крест, нам с тобой его еще нести и нести. А пока что связывайся с Кукиным. Вот координаты, - Левин протянул Михальченко листок бумаги...
      После полудня Михальченко отправился в санчасть на процедуры: массаж и озокеритные ванночки для руки. Постепенно рука оживала, контрактура все меньше и меньше сковывала пальцы. Может все шло бы быстрей, если б ходил на процедуры ежедневно, как и положено. Но случалось, из-за занятости пропускал два-три дня в неделю. Он понимал, что в итоге придется идти за третьей группой на ВТЭК...
      В коридое санчасти он увидел сидевшего на стуле Остапчука.
      - Ты чего здесь? - удивился Михальченко, опускаясь на пустой стул рядом.
      - Зуб. Всю ночь не спал, хоть на стену лезь.
      - А чего ждешь?
      - Там есть больной, - кивнул Остапчук на дверь, за которой выла бормашинка. - Мне, наверное, тоже сверлить будут? - словно ожидая утешения, спросил Остапчук. - Боюсь, зараза. Больно, говорят.
      - Ты что, первый раз к зубному?
      - Первый.
      - Слышь, Максим, ты мне сказал, что Басика засекли в Боровичах, не идет у меня одна думка из головы. Басик, как я понял, добывает оружие для этого кавказца. В Боровичах в 1941 был УР [укрепрайон]. Там шли сильные бои с немцами. По сей день пацаны находят винтовки, гранаты, немецкие автоматы. Живы еще люди, которые знают в лесах места, где этого добра погуще. За хорошие бабки, а тут Басик скупиться не станет, сводят его в лес, подскажут, где искать.
      - Кишка у него тонка, у Басика, допереть до этого. Да и не так уж мало он взял в школе ДОСААФ.
      - Не скажи. На параше посидишь - до чего хочешь додумаешься. А разве ты не читал в газете, что на Смоленщине и еще где-то, где бои с немцами большие шли, пацаны оружие и боеприпасы находили, а потом туда уголовный элемент потянулся?
      Из кабинета стоматолога вышел больной, держась за щеку.
      - Входите! - раздался голос из кабинета.
      - По мою душу, - вздохнул Остапчук, поднимаясь. - Ты про то, что говорил, пока помалкивай. Тут крепко подумать надо, а потом можно и руководству доложить...
      Михальченко пошел в конец коридора в процедурную.
      Через час Остапчук шел из санчасти домой. Хотелось скорее добраться до постели и заснуть. Болела губа, надавленная рукояткой зеркальца, ныла десна, в голове гудело от мучений минувшей бесонной ночи и от визга бормашины во рту. Но прежней - дергавшей, бившей в висок и в железу под челюстью боли уже не чувствовал. Остальное можно было терпеть, "переспать", как сказал он себе.
      Остапчук шел и думал о том, о чем говорил ему час назад Михальченко, и постепенно соглашался, что в рассуждениях приятеля имелся резон. К концу дороги он уже вовсе увлекся версией Михальченко, она заслонила все остальные возможные поводы, вдруг погнавшие Басика в Боровичи...
      Человек совершает роковые ошибки по многим причинам: по глупости, из-за упрямства, из-за неспособности мыслить логически, из-за неумения обуздать эмоции, из-за отсутствия профессионализма при решении какой-то задачи. Перечень можно продолжить. Капитан Максим Федорович Остапчук совершил свою роковую ошибку сейчас. Его мотивацию нельзя объяснить ничем из вышеперечисленного. Просто он очень устал вообще, издергала каждодневная работа по двенадцать-четырнадцать часов, измучил быт самой службы: постоянное отсутствие машины в самый нужный момент, незащищенность своя и подчиненных, вечная оглядка на несовершенные законы, примитивное техническое оснащение, которое надо беспрерывно чинить, низкая квалификация иных коллег. Трактор и тот от такой жизни развалится или потянет не в ту борозду. А нынче Остапчук был к тому же в разобранном состоянии из-за корчившей всю ночь зубной боли. Все вместе взятое сейчас как бы достигло критической массы и потянуло грузом на дно усталости и неосознанного безвольного желания уцепиться за что-нибудь, что казалось складным, очевидным, простым и потому может быть надежным. И таким надежным увиделась версия Михальченко, поскольку иного ясного объяснения появлению Басика в Боровичах Остапчук не имел. Так и была зачата в сознании Максима Федоровича ошибка, ставшая роковой...
      25
      - Это квартира Кукиных? - спросил Михальченко, прижав трубку к уху плечом и распрямляя запутавшийся шнур.
      - Да. Кто изволит интересоваться?
      - Мне бы Павла Никифоровича, - попросил Михальченко.
      - Я у телефона, - ответил густой шершавый баритон.
      - Павел Никифорович, вас беспокоит директор оперативно-сыскного бюро "След" Михальченко.
      - Что за бюро такое?
      - Это я вам расскажу при встрече. А повидать мне вас необходимо.
      - По поводу чего?
      - Вы откликнулись на объявление "Комиссионторга". Это связано с плащом, который вы купили.
      - Был такой эпизод. - Наступила пауза. - Хорошо, приезжайте. Улица Листопадная, шесть, квартира сто двенадцать. Это на Колпаковке.
      - Буду через полчаса...
      Кукин оказался высоким стройным человеком лет шестидесяти пяти с совершенно седой пышной шевелюрой. Идя за ним по коридору, Михальченко обратил внимание на его легкую походку и на ровную спину. Весь он был какой-то свежий, сияющий в куртке из тонкого коричневого сукна с широким шалевым воротником из серой ткани. Ступал по ковровой дорожке, обутыми не в домашние шлепанцы, а в черные, глянцево блестевшие туфли. И в комнате, куда он завел Михальченко, тоже все светилось чистотой - покрытый лаком паркет, чистые окна, ни пылинки на простой полированной мебели местного изготовления.
      - Садитесь, - Кукин указал на кресло, подождал, пока Михальченко сел, и сам опустился в такое же. - Так что же это у вас за бюро?
      Михальченко рассказал.
      - Неплохо придумано, неплохо. Милиция не справляется.
      - Что поделать, - сказал Михальченко. - Я мог бы взглянуть на плащ, Павел Никифорович?
      - Это несложно, - Кукин вышел в другую комнату и вернулся с плащом, надетым на вешалку.
      Повертев плащ, Михальченко подумал, что по описанию он совпадает с тем, которое дал сын Тюнена. Но это еще ничего не значило, таких импортных плащей могло быть тысячи.
      - А в чем, собственно, дело? - спросил Кукин, аккуратно опуская плащ на диван.
      - Мы ищем пропавшего человека. Он мог быть одет в этот или в такой же плащ. Павел Никифорович, в каком комиссионном вы купили плащ?
      - Напротив главпочтамта, через скверик, знаете?
      - Знаю. А у вас не сохранился ярлык, который комиссионщики прищивают к принятым вещам?
      - Должен быть, - он открыл бар в серванте, взял деревянную шкатулку с резной крышкой и стал рыться в бумажках.
      "Я бы этот ярлык давно выбросил, - подумал Михальченко, глядя как Кукин перебирает какие-то листки. - Господи, ну зачем он ему? Нет же, хранит! Вроде Остапчука".
      - Вот, - протянул Кукин.
      К ярлыку скрепкой была приколота какая-то белая картонка размером с два спичечных коробка, обернутая в прозрачный целлофан, на обороте он был прихвачен полосками лейкопластыря. На картонке красивым каллиграфическим почерком было выведено: "А(II) Rh + положительная. Каз.ССР, Энбекталды, ул. Жолдасбая Иманова, 26".
      "Это же адрес Тюнена! - вспомнил Михальченко. - Но что за формула?"
      - Что это? - спросил он Кукина.
      - Видите прорезь в подстежке? Это карман. Видно владелец плаща сунул картонку туда, но промахнулся. А когда я отстегнул подстежку, она и выпала.
      "Отставничок ты мой дорогой! - Михальченко готов был расцеловать Кукина. - А я, сукин сын, еще посмеялся над тобой, что бумажки собираешь!"
      - Я могу взять это на некоторое время?
      - Разумеется. Видите, хорошо, что я сохранил. Штабная работа приучила к бумагам относиться уважительно.
      - Конечно!.. И еще один вопрос, Павел Никифорович: если нам понадобится, вы сможете приехать к нам с плащом? Для опознания.
      - Позвоните. Я приеду.
      - Большое вам спасибо. Извините, что побеспокоил.
      - Ничего. Дело серьезное, рад помочь. Во всем должен быть порядок.
      26
      Левин сидел в кабинете заведующей поликлиническим отделением седьмой городской больницы. Входили и выходили сотрудники, звонил телефон, пришла старшая медсестра, потом бухгалтер объединенной бухгалтерии. Никак не удавалось начать разговор. Был понедельник. Только что окончилась "пятиминутка", длившаяся около часа, а Левин по неопытности пришел к девяти и проторчав все это время в коридоре под дверью, попав, наконец, в кабинет, все еще не мог приступить к делу. Но вот заведующая заперла дверь и усаживаясь, вытянула сигарету из кармана халата, закурила и, выпустив сложенными трубочкой большими губами долгую струю дыма, произнесла:
      - Приходится запираться, иначе поговорить не дадут. Я вас слушаю... А, знаете, мне ваше лицо знакомо! Вы у Панчишиных на дне рождения не были?
      - Нет, - Левин не знал, кто такие Панчишины.
      - Но где-то мы с вами встречались! У меня на лица память хорошая.
      - Встречались. И не раз. По делу о криминальном аборте. Гинеколог Барабаш. Восемнадцатилетняя девочка умерла.
      - Совершенно верно! Неужели опять что-нибудь?!
      - Слава Богу, нет. Все проще, - и он сказал: - Семнадцатого апреля больной Иегупов Антон Сергеевич, 1918 года рождения, проходил ВКК, закрывал бюллетень. Талон у него на семнадцать часов. Хотелось бы уточнить, был ли он действительно в этот день на ВКК и, если возможно, время. У вас в отчетности это как-то может быть отражено?
      - Чего-чего, а бумаг хватает. Как вы говорите фамилия?
      - Иегупов Антон Сергеевич.
      Она записала.
      - А чем он болел? - спросила.
      - Он хромает, ходит с палкой. Полагаю, хроник и лечился у хирурга.
      - Постараюсь выяснить. Дату его посещения проверить несложно. Тяжелее уточнить время визита. Все-таки прошло столько месяцев.
      - Я понимаю.
      - Как мне с вами потом связаться?
      - По телефону, - и Левин назвал номер. - Фамилия моя Левин.
      Она прикурила погасшую сигарету, два раза сильно затянулась и вмяла красивыми пальцами окурок в пепельницу...
      В кабинете у Михальченко долго звонил телефон. Отложив газету, Левин направился туда, но пока шел по коридору, звонок умолк и теперь уже звонил его, Левина, телефон. Он вернулся, схватил трубку, однако уже раздавались короткие гудки. Выглянув в окно, Левин увидел, что их "уазика" на месте нет. Значит, Михальченко куда-то укатил...
      Он развернул следующую газету. Из нее выпал конверт.
      "Что за дурацкая манера вкладывать письма в газеты, - посетовал он мысленно. - А если я не стану читать эту газету, выброшу? И это уже не в первый раз!"
      Письмо было от секретаря Анерта.
      "Уважаемый господин Левин!
      До отъезда в Канаду господин Анерт приготовил для Вас документы. Несколько задержались с ними, поскольку переводчик был в отпуске. Посылаю Вам их ксерокопии.
      С уважением К. Больц"...
      Те же цветные красивые пластмассовые скрепки, та же прекрасная бумага и четкий шрифт компьютерного печатающего устройства...
      Из дневника Кизе за 24 марта 1928 г.
      "...Советник доктор Клеффер, уехавший в Вену несколько лет назад, как в воду канул. Два или три раза я заходил к нему в бюро, но там какие-то новые люди, они ничего о нем сообщить не могли. В квартире, которую он занимал, тоже живут другие, домовладелец сообщил, что контракт с господином Клеффером истек. Все эти годы у меня было много работы, новое время, новые люди, и о советнике Клеффере я постепенно забыл.
      Однако вчера он вдруг объявился. Позвонили из больницы Громберга, попросили, чтоб я приехал: меня срочно хочет видеть советник, доктор Клеффер. Я поехал. Пока я шел с лечащим врачом по длинному коридору, он сообщил, что Клеффер смертельно болен, у него рак легкого, протянет в лучшем случае месяц. Мы вошли в палату и врач оставил нас вдвоем. Палата одноместная. Клеффер лежал у окна. Он показался невероятно исхудавшим, почти древним стариком, кости лица, казалось, вот-вот прорвут истонченную серовато-восковую натянувшуюся кожу, выпирал огромный лоб костяного желтого цвета. И только живые умные глаза следили за моим лицом, как бы улавливая, какое впечатление произвел на меня его вид. Я присел на стул рядом с кроватью. Клеффер взял мою руку в сухую холодную ладонь, и я ощутил прикосновение мертвеца.
      "Ты удивлен, как я тебя разыскал? По моей просьбе позвонили старшему лейтенанту Каммериху... Ты ведь с ним когда-то дружил... У него я узнал твой телефон... Слушай, Алоиз... Жить мне осталось месяц... Я должен выполнить обещание, которое когда-то дал тебе. Тем самым очистить и свою совесть... Мне тяжело говорить, задыхаюсь... - он выпустил мою руку, прикрыл глаза и какое-то время лежал, провалившись в беспамятство или заснув. Я даже испугался, не умер ли он. Но он пришел в себя и повторил: Мне тяжело говорить... Поэтому хочу успеть сказать тебе главное: Иегупов негодяй... Обыкновенный бандит... Не имей с ним никаких дел... Берегись его... Он и меня обманывал... Всех нас... Вот здесь в тумбочке книга... Прочитай... Остальное узнаешь из моего письма. Тебе перешлют его после моей смерти... Такова моя воля... Теперь уходи..." - И он снова впал в долгое забытье...
      Я достал книгу из тумбочки. Называлась она "Расследование убийств. Методика. Рекомендации. Истории". Издана в "Рютте-Ферлаг" в 1927 году. В аннотации сказано: "Книга эта переведена с русского. Первое издание было осуществлено в Советской России издательством "Знамя труда". Затем автор, советский криминалист В. Агафонов, порвавший с ЧК, эмигрировал в Германию".
      Взяв книгу, я последний раз взглянул на советника доктора Клеффера и ушел"...
      Пожалуй, это была одна из самых полезных информаций, полученных Левиным от Анерта. В ней имелась ссылка на конкретный документ, на книгу. Фамилия автора - В. Агафонов - была Левину незнакома, хотя он знал имена и работы многих известных следователей-криминалистов двадцатых годов. Имя В. Агафонова скорее всего предали забвению однажды и навсегда по одной причине: он эмигрировал в Германию. Этого по тем временам было достаточно. Книгу, понимал Левин, искать в частных библиотеках своих коллег, пожалуй, бессмысленно. От криминалистов своего поколения, имей они ее, он хоть однажды бы да услышал фамилию автора. Скорее всего она может быть в двух библиотеках: университетской или Академии наук. Если она там есть, то, вероятней всего, в спецфондах. Сейчас попасть туда уже не проблема. А Анерта надо попросить поискать в бумагах его дяди письмо Клеффера, которое должно было быть вскрыто после его смерти, либо содержание письма в дневниковых записях за вторую половину 1928 года.
      И Левин принялся печатать письмо в Мюнхен...
      Ломбард наконец открылся. С силой толкнув тяжелые застекленные металлические двери, Михальченко вошел. В правом углу узкого темноватого помещения находилась конторка, за которой сидела пожилая худощавая женщина с хорошо уложенными и в меру подкрашенными светлыми волосами. Она подняла на него глаза.
      - Вы заведующая? - поздоровавшись, коротко спросил Михальченко.
      - Я. В чем дело?
      - Вам звонил Якимович из Ленинского райотдела милиции? - сблефовал Михальченко.
      - Нет.
      - Моя фамилия Михальченко, - он достал красную книжечку удостоверения, махнул ею и тут же сунул в карман. - После семнадцатого апреля вам был сдан мужской плащ, пятидесятый размер. Темно-синий, импортный, на меховой подстежке. Она крепится на "молнии". От вас он был анонимно передан в комиссионный номер двенадцать. Мне необходимо знать: кем он был сдан и какого числа точно. Когда вы сможете поднять документы? - он говорил с напором, не давая возможности перебить себя.
      - Рыться надо долго, - спокойно ответила заведующая.
      - Я зайду через час.
      - Лучше после перерыва. В перерыв я и поищу.
      - Хорошо. В три я буду, - он вышел, уверенный, что его деловитая настырность впечатлила.
      Два с половиной часа он скоротал, съездив в финотдел за какими-то бланками и выстояв очередь в сберкассе, чтоб уплатить по счетам за телефонные переговоры.
      Ровно в три Михальченко вошел в ломбард. Заведующая сидела на том же месте, словно и не поднималась с него с момента ухода Михальченко.
      - Как наши дела? - спросил он, подходя к конторке.
      - По-моему, я нашла то, что вы просили. Восемнадцатого апреля такой плащ был сдан гражданкой Лынник. Вот данные по ее паспорту, - заведующая протянула листок бумаги.
      "Лынник Ольга Викторовна, проживает по ул. Шевченко, 17, кв. 8", прочитал Михальченко.
      - Почему же она не выкупила плащ своевременно? - спросил он.
      - Вот этого я уже не знаю. Срок прошел, и мы его сдали для реализации через комиссионный.
      - Сколько же она за него у вас получила?
      - По минимуму, - и назвала цену.
      - "Странно, - подумал Михальченко. - Новый импортный плащ! По нынешним ценам на барахолке и у фарцовщиков такой втрое дороже".
      - Что еще? - спросила заведующая.
      - Все! Спасибо! - Михальченко схватил бумажку так, словно заведующая могла передумать. - Все в порядке, - повеселел он. - Задал я вам хлопот!
      Она равнодушно пожала плечами, ей было наплевать на реакцию этого здоровенного детины, внезапно перешедшего от нагловатого тона к благодарно-любезному.
      Попрощавшись, он вышел, уселся в машину:
      - Стасик, домой! Везем подарок Ефиму Захаровичу!
      Но Левина в бюро Михальченко не застал.
      "Сейчас мы установим возраст Ольги Викторовны Лынник и все остальное, - сказал он себе и взялся за телефонную трубку. - Хотя спрашивать о возрасте женщины неприлично, но в данном случае мы ведь не у нее будем спрашивать, а? Потом попросим участкового дополнить нам портрет Ольги Викторовны". - Он позвонил в справочное бюро УВД.
      Через полчаса он уже знал, что Ольга Викторовна Лынник, 1962 года рождения, замужем, работает барменшей в гриль-баре "Голубой день". Михальченко отправился туда. Он помнил этот гриль-бар в пятнадцати километрах от города, в зоне отдыха в старом сосновом бору с прудами, когда в субботу и воскресенье горожане ездили отдыхать автобусами и электричками - в эти дни въезд в зону отдыха частному автотранспорту был запрещен. В бору располагалось несколько пионерских лагерей, реабилитационное отделение для перенесших инфаркт. Заведение общепита "Голубой день", сооруженное из сборных древесно-стружечных плит, работало только летом. Сегодня, в будни, сюда можно было ехать машиной.
      - Налево, по просеке, - сказал Михальченко шоферу. - Бывал здесь?
      - Нет, - ответил Стасик.
      - Вон флигелек. Подваливай к нему.
      Народу в единственном зальчике оказалось немного. Быстро оглядевшись, Михальченко увидел за стойкой бара молодого парня в белом халате, наливавшего в мензурку из коньячной бутылки. Слева от него за стеклом вращались на трех вертелах бройлеры.
      - Что будете заказывать? - подошла официантка.
      - Одного красавчика, только пополам, два салатика, помидоры резать не надо, целиком. Бутылочку минеральной.
      - Водку, коньяк?
      - Кофе. Два.
      Михальченко вышел, позвал Стасика.
      - Навернем по курочке. Садись.
      - Я уже позавтракал, спасибо, Иван Иванович, - деликатно отказался шофер.
      - Я тоже завтракал. Но от такой еды в наши дни грех отказываться, втолкнем.
      Официантка принесла воду, салаты и исходившего вкусным паром цыпленка.
      - Что это Оли не видно? - спросил ее Михальченко, кивнув на стойку бара.
      - В отпуске.
      - Жаль. Я ее земляк.
      - Из Богдановки?
      - Вот ехали мимо, я в командировку, думал повидать. А когда она должна вернуться?
      - Ей выходить с понедельника.
      - Поехала позагорать? Ну, правильно. Красивой женщине да еще хороший загар... В Сочи, конечно?
      - Нет, в Коктебель.
      - Что это в такую глухомань?
      - Она уже несколько лет ездит туда с Леней Локотком. Он на сезон, она приезжает к нему на месяц.
      - Тогда другое дело. Я тебя, Стасик, обязательно с Олей познакомлю, повернулся Михальченко к шоферу. - Ты же у нас холостяк.
      - Зато Оля замужем, - засмеялась официантка.
      - Все-таки за Леню вышла, - воскликнул Михальченко.
      - Нет. Она за Володю вышла. А Леня - старая любовь. Только между нами, сболтнула я.
      - Дело житейское. Но я - молчок, - улыбаясь, Михальченко приложил палец к губам. "Вот, где ты, Локоток, выплыл!" - вспомнил он рассказ Виктора Вялова о парне, сдававшем иногда квартиру.
      - Я вас где-то видела, - не торопилась отходить официантка, пока они разрывали руками горячее куриное мясо и поливали его острой приправой, отложив совершенно тупые ножи.
      - Бывал я здесь, бывал, - мечтательно вздохнул Михальченко. Проездом.
      - Приятного аппетита, - официантка наконец отошла.
      - Рубай, - подмигнул Михальченко Стасику. - Потратились мы не зря, хоть и Олю не застали.
      - Она действительно красивая, Иван Иванович?
      - В глаза ее не видел.
      - Ну, вы даете!
      - Что поделать, Стасик. У каждой профессии есть свои издержки...
      Поев, выпив водянистый кофе, оставив щедрые чаевые разговорчивой официантке, они вышли.
      - Куда теперь? - спросил шофер.
      - В город. На сегодня хватит впечатлений, - Михальченко, вытерев бумажной салфеткой жирные пальцы и губы, швырнул ее в траву.
      Было без десяти шесть, когда в комнату к Левину вошел веселый Михальченко:
      - Воды! - закричал он, хватая сифон и наливая полный стакан.
      - Что это тебя так уморило? - спросил Левин.
      Выпив залпом, шумно выдохнув, Михальченко поставил стакан.
      - Объелся жареным бройлером, соус к нему очень острый.
      - Где это тебя угощали и за что?
      - В гриль-баре "Голубой день", где работает барменшей Оля Лынник. А угощал я сам себя. Дороговато, но вкусно, - перестав вышагивать по комнате, он уселся в кресло напротив Левина.
      - А кто такая Оля Лынник? Сомнительные знакомства заводишь, Иван.
      - Это дама, которая сдала в ломбард плащ Тюнена, но выкупать его почему-то не стала, и он был продан через комиссионный.
      - Ты виделся с нею?
      - Нет. Она в отпуске, укатила с хахалем в Коктебель. При живом-то муже! В понедельник выходит на работу. Это первое блюдо. А на второе кое-что погуще: ее хахаль - Леонид Локоток. Малый мутный. Когда-то фарцовал по-крупному. Вроде завязал. Осторожный, ведет себя тихо. Но иногда, на время отъездов, сдает квартиру. По надежным рекомендациям.