- Похороны, как похороны, - сказал и пошел к двери...
      Войдя к себе, Зуйков открыл сейф, извлек оттуда лежавший в целлофановом кулечке небольшого размера пистолет темно-коричневого цвета "Марс", калибр 6,35. Подержал его на ладони, словно взвешивал, извлек обойму, пересчитал патроны. Не хватало одного - оборвавшего жизнь Фиты. Как проверили криминалисты, отпечатки пальцев только покойного, больше ничьих. Поза, в которой нашли труп, место, где валялся пистолет, ожог у виска у входного отверстия, там следы пороха, парафиновый слепок участка кожи между большим и указательным пальцами тоже со следом порохового выхлопа, наконец, повторная, более скрупулезная судмедэкспертиза, отсутствие следов борьбы, - все говорило, что тут - самоубийство. "Лучше, пожалуй, ежели б убийство, было б что искать, - подумал Зуйков. - А так кроссворд с опечатками в словах, не сходится..."
      К концу дня не без труда, обзвонив шесть номеров в Останкино, и каждый раз вынужденно представляясь, Зуйков добыл телефон Желтовского. Позвонил.
      - Слушаю, - снял трубку Желтовский.
      - Мне бы Дмитрия Юрьевича Желтовского, пожалуйста, - попросил Зуйков.
      - Я Желтовский.
      Зуйков назвался, представился, затем сказал:
      - Дмитрий Юрьевич, хотелось бы встретиться, не откажите в любезности.
      - В связи с чем?
      - Об этом и поговорим при встрече.
      - Вечно у вас тайны.
      - Может все же найдете полчасика?
      - Ладно. Завтра в десять. Не забудьте заказать пропуск.
      - Непременно... Значит, жду вас...
      Повесив трубку, Зуйков откинулся в кресле, смежил веки и сильно потер пухлыми ладонями лицо. Он не то чтобы устал, а какое-то странное безразличие иногда накатывалось на него, как прибрежная волна на человека бесцельно и бездумно лежащего на пляже. Он не был холериком, все делал медленно, спокойно, но надежно, слыл молчуном, обилие слов как бы мешало ему. Последнее время он уходил после рабочего дня домой с облегчением, едва выйдя из подъезда, забывал все, чем занимался целый день. Он с нежностью стал воспринимать уют своей трехкомнатной квартиры, с интересом следил, как жена в халате и в тапочках на босу ногу ходит из кухни в комнаты, хлопоча о чем-то сугубо домашнем, привычном, как оказалось, очень необходимом для душевного покоя. Он знал, что наваливавшееся иногда, как усталость, безразличие шло от возникшего в последнее время ощущения бессмысленности своей работы: значительный процент ее результатов оставался невостребованным, т.е. не доходил до тех, кому предназначался, где-то он, этот результат, увязал, где-то умышленно глушился, гробили совершенно ясные дела суды; многие хорошие работники, видя бесконечность этого бардака, увольнялись. А он, Зуйков, медлительный и обстоятельный, терпел, не позволяя себе выказывать раздражение. А было Зуйкову всего-то сорок два года...
      Взяв лист бумаги, он расписал свой день на завтра, оставляя между пунктами место, чтобы вписать то, что может возникнуть неожиданно...
      4. ХОЖДЕНИЕ ПО ТОНКОМУ ЛЬДУ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
      Перед приходом Желтовского Зуйков попросил, чтоб ему в кабинет принесли монитор, видеомагнитофон, пульт и кассету. Желтовский пришел точно в десять, и Зуйков отметил это: "То ли человек аккуратный, то ли любопытство подгоняло, то ли непраздный интерес. Ну да ладно, проясним..."
      Он вошел, поздоровался, окинув Зуйкова цепким взглядом, как бы примериваясь, с кем придется иметь дело, затем сел и попросил разрешения закурить.
      - Я слушаю вас, Антон Трофимович, - сказал.
      - Дмитрий Юрьевич, давайте, чтоб снять напряжение, условимся: мы просто беседуем.
      - Меня это устраивает. Но на какую тему?
      - Анатолий Иванович Фита. Вы были на его похоронах?
      - Допустим.
      - Дмитрий Юрьевич, тут условное наклонение не подходит. Тут либо "да", либо "нет".
      - Допустим, нет.
      Зуйков взял пульт, включил монитор и вторым нажатием видеомагнитофон. Желтовский наблюдал. Вспыхнул экран, пошла пленка: кладбище, лица людей, наконец Желтовский, стоящий за обелиском с кинокамерой в руке. Зуйков пультом остановил кадр. Желтовский засмеялся:
      - "А вот и я!", как сказал бы мальчик, увидев себя в кино. Ну, был я там, был. Что это меняет?
      - Вы были знакомы с Фитой?
      - Он действительно застрелился или его ухлопали?
      - Какой вариант вас больше устраивает? - спросил Зуйков.
      - Об этом позже.
      - Значит вы были знакомы?
      - Поверхностно.
      - Чем объяснить, что вы не поленились поехать так далеко ради съемок? Согласитесь, эти похороны ни в какую программу передач не могли быть вставлены: для "Останкино" не то событие.
      - Съемки я вел, чтобы потом продать кассету родственникам Фиты, на память.
      - Логично. Многие семьи хотят иметь такие сувениры. Они вас просили об этом? Вы договорились с ними?
      - Нет, по собственной инициативе.
      - Вот это уже не логично. Такой известный тележурналист, репортер высокого класса и - вдруг помчался на похороны госчиновника, чтоб подзаработать, как пляжный фотограф. Значит, что-то или кто-то интересовал вас на этих похоронах.
      - Интересовал.
      - Кто и в связи с чем?
      - Я веду журналистское расследование, оно сейчас в самом развороте. Не спрашивайте меня ни о чем больше, не скажу. Через несколько дней я вылетаю в Чечню, в обычную командировку. К моему возвращению кое-что прояснится, подтвердится. Обещаю: все вам расскажу. И почему, по-моему мнению, застрелился или был устранен Фита, и кое-что еще о других персоналиях. Я приду к вам со своей видеокассетой, покажу и прокомментирую. Но при одном условии.
      - При каком?
      - Что мое общение с вами по этому поводу не послужит мне помехой довести расследование до конца и предать его гласности.
      - По Останкино или в прессе?
      - Еще не знаю, - сказал Желтовский.
      - Вы просите у меня слишком много, Дмитрий Юрьевич. Я ведь не собираю материал для репортажа, а занимаюсь расследованием причин смерти члена Госдумы. Тут уж не все будет зависеть от меня. Но я постараюсь.
      - Постарайтесь. И очень, - ухмыльнулся Желтовский...
      Везунчики, удачливые - народ особый. Они если и не презирают остальных, то относятся к ним беззлобно-снисходительно. А это тоже пощечина своего рода. Но свою удачливость Желтовский объяснял себе и другим просто: "Я работаю, как вол, могу по двое суток не спать, ездить ради дела в самосвалах, летать в транспортных самолетах, не жрать по два дня, лезть под пули, в "горячих точках". Не надо мне завидовать, надо вкалывать". Но ему завидовали. А зависть не любит блюсти чужие секреты, тем более профессиональная зависть. Вот почему слух о том, что Желтовский, получая зарплату в "Останкино", работает "налево", т.е. самые интересные и сенсационные расследования утаивает от своих работодателей, а продает анонимно западным агентствам, действует, как независимый нештатный стрингер. Начальство пока что не реагировало, но он, понимал, что когда-нибудь слух этот подкрепят фактами и тогда скандала не избежать, пообещал себе: как только закончит с Фитой и Перфильевым, что-то продаст во Франции, что-то тут же положит и на стол начальству: если хотите, делайте достоянием гласности. А вот захотят ли - это вопрос. Но это уже их забота...
      По дороге на дачу он забыл купить пиво и сейчас пил кофе, раздумывая, понимая, что поездка в Чечню не самая его комфортная командировка, можно и пулю схлопотать, но обычно из таких командировок привозил какую-нибудь изюминку...
      Просигналил телефонный зуммер, переключенный на факс. Дождавшись конца передачи, Желтовский вытащил лист. Факс был из Парижа от Поля Берара. Прочитав, Желтовский от радости оцепенел. Прочитал еще раз: "Твое предположение подтвердилось, это - он. И еще: в "Пари-диманш нувель" за эту неделю опубликовано сообщение, что службой безопасности арестован владелец фирмы "Орион" Ив Кнорре. Бери кочергу, вороши угли, как говаривал ваш товарищ Ленин, "из искры возгорится..." Я слежу за всем, но ты поторопись, чтоб нас не обскакали..."
      Назавтра у знакомой киоскерши в интуристовской гостинице, где Желтовский обычно покупал французские газеты, он приобрел номер "Пари-диманш нувель", о котором говорил Поль Берар. Тут же в холле гостиницы, полистав газету, нашел заметку: "...Наши небольшие наукоемкие компании и маленькие фирмы с высокой технологией, работающие над ноу-хау, не в силах тягаться с мощной государственной разведслужбой России. Они просто беспомощны, секреты их зачастую не защищены и становятся добычей высококвалифицированной русской агентуры или бывших агентов КГБ. Последнее доказательство - утечка секретных технологий на фирме "Орион". В связи с этим арестован глава фирмы Ив Кнорре".
      Вернувшись домой, Желтовский позвонил Перфильеву:
      - Павел Александрович, здравствуйте. Это Желтовский.
      - Здравствуйте. Что это вы обо мне вспомнили?
      - Говорят, на Востоке был обычай: гонцу, принесшему дурную весть, отсекали голову. Но вы, надеюсь, смилостивитесь.
      - Ну-ну, что там за весть?
      - Органами безопасности Франции арестован Ив Кнорре.
      Наступила пауза, затем, прокашлявшись, Перфильев спросил:
      - Откуда вы узнали?
      - Я получил факс из Парижа. Купите "Пари-диманш нувель" за минувшее воскресенье, там подробней.
      - Если это сенсация там, то какой она интерес представляет для вас и человека, сообщившего вам эту новость?
      - Что ж, вопрос по существу... Павел Александрович, я завтра рано утром улетаю в Чечню. Вернусь - обязательно встретимся, и я отвечу на все ваши вопросы. Обещаю.
      - Буду ждать. Всего доброго, - сухо ответил Перфильев и положил трубку...
      Лицо его, едва он опустил трубку, сразу как-то осунулось, поблекло. Хорошо, что не было дома жены, она куда-то ушла, он даже был не в состоянии сейчас вспомнить, куда именно. Он стал ходить по комнате, остановился у книжных полок, заметил кобальтовую пепельницу, подаренную ему некогда Ивом Кнорре, сдул с нее незаметную пылинку.
      "Сволочь, что ему нужно от меня? - подумал Перфильев, осторожно ставя пепельницу на место. - Все плохо, плохо... Если Ива начнут "копать"... Все плохо... Нет, надо спокойно... По пунктам, где уязвим, а где буду невиновен, поскольку не смогут ничего доказать... Но он-то зачем мне позвонил, сообщил, не дружим, не перезваниваемся, вообще забыли друг друга, а тут... Что это за новость для Желтовского? Никакая. Так, из потока прочих. Однако же выдернул, порадовать решил".
      Еще пришла мысль: позвонить Лебяхину, придется исповедоваться до конца, до самой что ни есть глубины. А этого делать нельзя.
      Перфильев почувствовал, как заболела голова, все в ней словно переворачивалось, как с перепоя. Он открыл ящик серванта, где хранились лекарства, взял таблетку байеровского аспирина, на кухне запил водой обычно аспирин помогал...
      5. ЗАГАДКИ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
      По должности полковник Зуйков не интересовался бытовой уголовщиной, однако по старой оперативной привычке просматривал сводку по убийствам и странным смертям, случавшимся в крупных городах России; была сводка скрупулезно просеяна подчиненными, в нее не включалось ничто мало-мальски походившее на убийства и смерти на почве семейных раздоров, пьянок, хулиганских стычек, отравлений спиртным, грибами и прочее...
      В последней сводке он выделил зеленым карандашом-маркером три эпизода: в Москве на пустыре в районе Быкова в новеньком "форде" с московскими номерами обнаружили три трупа; в лесу под Лугой, недалеко от Питера, в "девятке" - двое убитых выстрелами в голову; под Екатеринбургом на шоссе в раздавленном автомобиле "аудио" три покойника.
      Все три случая привлекли внимание Зуйкова, потому что последнее время полосой прошли загадочные убийства и смерти высших "авторитетов" криминального мира нового поколения. Нынешняя сводка дополняла этот кровавый список. В Быково в "форде" оказались: главарь банды, прежде державшей под контролем "дальнобойные" трейлерные перевозки, руководитель группы, "оседлавший" видеосалоны, казино, сеть ларьков, торговавших видеокассетами и, наконец, "хозяин" сутенеров, гостиничных и вокзальных проституток. По Питеру и Екатеринбургу - та же картина: и застреленные, и раздавленные на шоссе - главари формирований, действовавших еще недавно на уровне обычного рэкета. Что-то складывалось в некую систему: интересы всех покойников не пересекались, они "работали" в разных сферах, все восемь за последних полтора года поменяли "профессии", начали подминать госпредприятия, корпорации, банки. Так, один контролировал места, где скапливается "утиль" отслужившей свой век радиоэлектроники: микросхемы, микроплаты и другие детали, содержащие золото, платину, серебро, поступающие после списания, как лом, на аффинажные производства и заводы спецплавок: он установил контакт с небольшой частной американской фирмой "Электроник менеджмент ЛТД", обладающей более высокими технологиями очищения драгметаллов. Два других, найденных в его машине, "работали" в других сферах; "линия судьбы" питерских и екатеринбургских покойников довольно плотно во всех поворотах совпадала с трансформациями в деятельности их трех московских "коллег".
      Далее, изучая оперативно-следственные материалы, Зуйков узнал следующее: на трупах москвичей отсутствовали следы борьбы, сопротивления, смерть наступила между часом и четырьмя ночи. Свидетелей найти не удалось. Ни в тканях, ни в крови, ни в моче не обнаружено присутствие токсинов. Остановка сердца - и все. Но на полу в машине найдена маленькая пустая ампула с синей надписью по-латыни "Цинтобулин", а в правой сжатой ладони сидевшего за рулем - пятимиллилитровый шприц. Зуйков знал, что "цинтобулин" - новейший синтезированный наркотик, встречающийся в России еще крайне редко, его привозят с Запада, он безумно дорог. Полкубика его, введенного даже не в вену, а подкожно, оказывает сильнейшее наркотическое действие. Передозировка ведет к мгновенной смерти.
      Посмертное дактилоскопирование всех троих идентифицировало их личности, поскольку они были в разные годы и не однажды судимы. Никаких сторонних отпечатков пальцев не обнаружено. В локтевых изгибах левой руки каждого - след от укола иглы. Официальное следствие склонялось к версии: смерть от передозировки наркотика. Самая удобная версия, дело можно быстренько свернуть, Зуйков не осуждал тех, кто торопился закрыть дело почти одновременно с похоронщиками, закрывшими гробы крышками - уж больно досадили покойнички, а общество не испытывало к ним ничего, кроме ненависти...
      Но Зуйков не поленился поразмышлять над кое-чем и кое-что сопоставить. По данным западных криминалистов и судебных медиков следы "цинтобулина" в крови, моче и тканях можно обнаружить даже спустя 75-80 часов. Исследования крови, мочи и тканей находившихся в машине проводились гораздо раньше - через двое суток, однако следы "цинтобулина" обнаружены не были. Знал Зуйков: в случае передозировки "цинтобулина" смерть от него похожа на смерть от цианидов, - мгновенная остановка сердца, этому предшествует обильная рвота. Коврики же в машине были абсолютно чисты, следы каких-либо цианидов в организме отсутствовали. Что же они укололи себе такое? И тут Зуйков наткнулся на "мелочь", которую следователь, ведший дело, либо не заметил, либо не захотел заметить, дабы списать все поскорей на удобную версию "смерть от передозировки наркотиками". В отрочестве один из покойников случайно куском бутылочного стекла искалечил себе кисть правой руки; в результате тяжелая контрактура, пальцы не сгибались, нарушение трофики, они как бы усохли, он даже есть и писать приучился левой рукой, со временем став устойчивым левшой. След же от укола иглы у него обнаружен в локтевом изгибе левой руки. Но не мог левша, да и не стал бы, брать шприц в правую, чтобы уколоть в левую, он бы делал все наоборот! Значит кто-то вложил ему в правую искалеченную кисть этот шприц после введения ему и его спутникам смертельной дозы чего-то. Все сделано профессионально, лишь эта одна ошибка, но о том, что тот левша, "исполнитель" мог просто не знать.
      Раздавленные на шоссе под Екатеринбургом в машине "аудио" три высших "авторитета" в последний год тоже обрели более "респектабельный" имидж, вторглись в легальные государственные, коммерческие и банковские структуры, полюбовно разделив сферы деятельности. Выглядело внешне, как обычное дорожное происшествие. В крови погибших алкоголь не обнаружен. Правда, в ту же ночь пост ГАИ, находившийся в пятнадцати километрах от места происшествия, зафиксировал проехавший в том направлении тяжелый "Урал", в кабине сидело двое в военной форме - в пятнистых камуфляжных куртках. Ночь была тихая, спокойная, шоссе пустынное, старшина ГАИ записал регистрационный номер машины - он оказался армейский, принадлежит "Уралу" из автобата. Однако выяснилось и другое: "Урал" этот был закреплен за солдатиком, убывшим в десятидневный отпуск к родителям в Читу за три дня до происшествия; более того, на второй день после его отъезда с машины был для ремонта снят двигатель, он висел на талях в авторемонтной мастерской. Ни следов удара, ни царапин, ни свежей покраски на "Урале" не обнаружено.
      Командир взвода, старшина и командир автороты свидетельствовали, что с момента отъезда солдатика в отпуск, никто за руль его машины не садился. Каждый, кто был в карауле в ту ночь, утверждал, что ни одна машина за железные ворота автопарка не выходила. И только семнадцатилетний сын майора и его дружок-ровесник, отправлявшиеся на ночную рыбалку и жившие в военном городке, слышали, как в ночной тишине вдруг заревел двигатель "Урала" (а то, что это был "Урал" они не сомневались, всю жизнь прожили рядом с автопарком, умели различать двигатели), - так вот этот рев, раздавшийся в автопарке, прокатился затем по улице в сторону шоссе, где постепенно затих.
      Третий - питерский случай, когда два "авторитета" были застрелены в машине, найденной в лесу недалеко от Луги, выглядел несколько проще: по две пули в голову каждого. Один из убитых последний год занимался тем, что "переадресовывал" грузовики с оборудованием и железнодорожные платформы с лесоматериалами государственного назначения по другим, нужным ему адресам; другой держал под контролем перегрузку "левой" рыбы с отечественных судов на суда, ходившие под польскими и немецкими флагами... Четыре точных выстрела с близкого, как определили баллистики, расстояния. Но не найдено ни одной гильзы. Машину с убитыми нашли грибники. Убийство произошло между часом ночи и четырьмя утра. Никаких следов борьбы, сопротивления, никаких свидетелей.
      Заключив все три случая в некую общую рамочку по схожести отдельных деталей, Зуйков интуитивно ощутил некую связь между убийствами: во-первых, разброс во времени минимальный, все подряд - в Быково, под Лугой, под Екатеринбургом, - все в течении трех дней; во-вторых, все - ночью; в-третьих, без следов борьбы и сопротивления со стороны жертв. Походило, что режиссировала опытная и надежная рука. Некоторые "проколы" свидетельствовали скорее не о промахах или ошибках исполнителей, а о возможности пренебречь ими. Это не напоминало "разборки", они происходят не так, при них обычно присутствуют охранники, кто-то из кодлы рангом пониже. А тут - все восьмеро - "авторитеты", как свидетельствуют оперативные данные, не конфликтовавшие между собой. Кто это свел их? Зачем? Почему они так легко, без охраны прибыли к месту своей гибели? На эти вопросы ответов у него не было, он исключил случайность внутренней схожести этих убийств. И сейчас вспомнил, что подобное началось месяца три назад, как корь в детском садике - вспышкой с одинаковыми симптомами. Но тогда Зуйков не придал этому значения, не углядел системы, поскольку драки между "авторитетами" были вне его служебных интересов. Сейчас же все обрело логику, суть которой он еще не понял...
      После полудня он отправился к начальству.
      - Разрешите? - полковник Зуйков приоткрыл дверь.
      - Входи, Антон Трофимович, - на генерале была форма, к чему Зуйков не привык, оба они надевали ее крайне редко. - Ходил на одно мероприятие, велено было явиться при лампасах, - как бы поняв удивление Зуйкова, объяснил генерал. - Садись, коль пришел. Соскучился? Вчера вроде виделись и все с тобой обсудили. Стряслось что?
      - Ничего такого... Вот это сводка по смертям и убийствам, - Зуйков вынул из папки несколько схваченных скрепкой страниц, забитых специфическим компьютерным шрифтом.
      Не особенно вчитываясь, генерал, как говорится, по диагонали проскользнул по страницам и возвратил Зуйкову с вопросом:
      - Ты на кой черт принес мне эту литературу, Антон Трофимович? Бытовщина, бандитские "разборки", - не наше с тобой дело. Этим есть кому заниматься. У тебя что, избыток свободного времени?
      - В общем нынешнем криминальном потоке оно вроде бы и не выделяется, однако выпирает некая новая особенность. География: как и три месяца назад, опять крупные города, прошлые разы Москва, Владивосток, Краснодар, нынче опять Москва, теперь уже и Питер, Екатеринбург.
      - Ну и что? Наиболее криминогенные точки. Экая новость!
      - Жертвы - только главари. Они и раньше выясняли отношения с пальбой. Но не так, обычно с шумом, в присутствии охраны, "коллег". Тут же - ни по одному случаю никаких свидетелей! Следствие ведется вяло, мол, зацепиться не за что, впечатление, будто эти дела обречены стать "висяками".
      - Откуда ты так осведомлен?
      - Попросил кое-кого.
      - Зря отвлекаешь людей. Не наши это заботы, Антон Трофимович, не наши. Своего дерьма хватает. Ну идет дележ самых жирных кусков, грызня, вот они и убивают друг друга, - генерал пожал плечами. - От меня-то ты чего хочешь?
      - Просто исповедуюсь, - засмеялся Зуйков.
      - А по-моему, хитришь. Смотри, не вляпайся, не заедайся с прокуратурой.
      - Постараюсь... В связи с этим хочу побеседовать с одним человеком.
      - А именно?
      - Лет двенадцать назад вел я дело. Краешком в нем, маленьким эпизодом проходил некто Оленич Игнатий Егорович. "Вор в законе". Поскольку главные фигуранты шли по нашему ведомству, Оленич мне был не интересен и не нужен и его отделили. Благодаря этому он получил всего два или три года, был мне страшно благодарен, даже позвонил, когда отсидел: "Начальник, я у вас в долгу, что не сунули меня в это групповое хозяйственное дело". А сроки по нему звучали внушительно: по десять, пятнадцать лет. Хочу с ним встретиться, если, конечно, он еще жив и не в зоне.
      - То, что ты настырный, знаю давно. Но тут ей Богу зря будешь терять время. Пусть эта шпана стреляет друг друга. Туда им и дорога. Что ты хочешь тут выловить для нас?
      - Просто любопытно. Донимает, - слукавил Зуйков, вставая...
      Он шел по коридору к себе, что-то вспомнив, улыбнулся. С человеком, чей кабинет сейчас покинул, Зуйков был знаком лет двадцать, и не просто знаком, даже гулял у него на свадьбе, всегда были на "ты", но один из них, поднявшись на пару ступеней повыше, легко сохранил это "ты", другой же вынужденно поменял на "вы", как бы дистанцируясь и давая этим понять, что никогда не воспользуется их прежними отношениями и доверительностью. Сперва генерала это покоробило, хотел было попенять Зуйкову, но воздержался; могло показаться фальшивым. Вскоре оба привыкли, не придав этому особого значения, поскольку их расположение друг к другу, как профессионалов и просто людей, сохранилось, даже укрепилось со временем...
      Зуйков не все сказал генералу, умолчал не из какого-то тайного расчета, а как бы воздержался от непроверенного лишнего... Года четыре назад затеял Зуйков ремонт квартиры, понадобился плиточник облицевать туалет и ванную. Ему порекомендовали хорошего мастера - не волынщик, аванс вперед не требует, а, главное, непьющий. Зуйкову дали его телефон, фамилию, имя и отчество: Оленич Захар Егорович. Созвонился, договорились на субботу. Пришел. Осмотрел ванную, туалет, распаковал три коробки с плиткой, отобрал несколько штук, стал прикладывать, примерять одну к другой торцами, покачал головой:
      - Хреновая плитка, подгонять, шкурить придется. Чья?
      - Болгарская.
      - Оно и видно.
      - Возьметесь? - спросил Зуйков.
      - Чего уж...
      Договорились о цене, сроках. Зуйков под конец возьми и спроси:
      - Захар Егорович, я знавал одного Оленича, Игнатия Егоровича. Уж не родственник ли ваш?
      - Братан родной, - чуть нахмурившись, ответил плиточник. - Старший.
      - Как он? Где? - осторожно спросил Зуйков.
      - В больнице.
      - В тюремной?
      - В нормальной.
      - Вот как... Что же с ним?
      - Почки... Знали его по старой его жизни?
      - Знал. Давно он на воле?
      - Уж два года.
      - Совсем.
      - Вроде совсем. Завязал. Даже женился.
      - Как же удалось? - удивился Зуйков. Он знал, что Игнат Оленич был знаменитым "вором в законе", коронованным в свое время на "сходняке" единогласно, поскольку подходил по всем параметрам: не имел ни прописки, ни семьи, не служил в армии, никогда не работал, на воле жил скромнее монаха, никогда не брал в руки оружия, не признавал насилия. Он был многолетним собирателем и безупречным хранителем "общаков", которые выделялись только на то, чтобы "греть" зоны, платить адвокатам, продажным ментам, поддерживать тех, кто выходил на волю, отбыв срок и их родных, когда они вновь уходили в зону. Знал Зуйков, что завязавший "вор в законе" - уже не жилец, такое "сходняк" не прощает.
      - Как же ему все-таки удалось завязать? - еще раз спросил Зуйков. Это же у них запрещено, смертью карают.
      - Через четыре месяца, как "завязал" письмо ему прислали, по-ихнему "маляву", велели приехать на "сходняк" в Киев. Не поехать было нельзя убьют. А поехать - тоже безнадега, не простят. Ну, попрощался он со всеми нами, с батей, со мной, с сестрой, и отбыл. А через неделю вернулся. Живой, слава Богу. Только и сказал: "Отпустили. Баста". И больше про это разговоров не допускал...
      Придя с работы, Зуйков полистал телефонный справочник, заведенный для адресов и телефонов различных мастерских, знакомых слесарей, электриков, ближайших магазинов бытовой химии, нашел домашний телефон плиточника Захара Оленича. Позвонил. Ответил детский голос. Зуйков попросил Захара Егоровича, девочка крикнула:
      - Папа, тебя!
      - Слушаю, - взял трубку Захар Оленич.
      - Здравствуйте, Захар Егорович. Это Зуйков, если помните.
      - Помню.
      - Как дела у брата?
      - В больнице он.
      - Опять?
      - Да. Обследуется, что-то вторая почка забарахлила.
      - Я бы хотел с ним повидаться. Возможно это? - спросил Зуйков.
      - Передам ему, как увижу. Телефона у него нет, а живет в Тропарево. В воскресенье буду у него в больнице.
      - Хорошо. Я дам вам свой домашний и рабочий телефоны...
      Старший Оленич позвонил через три недели:
      - Мне бы Антона Трофимовича, - сказал тихим голосом.
      - Я слушаю, - ответил Зуйков.
      - Это Игнат Оленич. Вы просили, чтоб объявился.
      - Просил, Игнатий Егорович, спасибо, что отозвались.
      - Что это, Антон Трофимович, на "вы" меня величать стали?
      - Сподручней так, - засмеялся Зуйков. - Звоните-то откуда?
      - Из автомата в больнице.
      - А в больницу с чего залегли?
      - Позапрошлый год почку вырезали. А теперича вторая забарахлила. Рак. В онкологии лежу. Так что ежели чего от меня надо, приезжайте, поторопитесь.
      - Надо, Игнатий Егорович. Посоветоваться хочу. В какой больнице-то?
      Оленич назвал...
      Купив килограмм хороших яблок и коробку конфет, Зуйков поехал к Оленичу. Поднявшись на нужный этаж, нашел палату и попросил медсестру вызвать Оленича. Тот вышел в коричневом застиранном байковом халате, в шлепанцах на босу ногу. Встреть его нынешнего где-нибудь на улице, Зуйков не узнал бы, во-первых, не виделись много лет, во-вторых, уж очень изменился Оленич - из крепкого жилистого мужика, почти всю жизнь проведшего в тюрьмах и зонах, превратился в сухонького, тщедушного, сутулого старика с запавшими щеками странного сероватого цвета, отбивавшего желтизной. "Сколько же ему? - прикидывал Зуйков. - Наверное, годов пятьдесят семь-шестьдесят".
      - Что, уполовинился Игнат? - спросил Оленич, все поняв по глазам Зуйкова. - А вы ничего, в порядке. Присядем?
      Они сели в залоснившиеся кресла, стоявшие в небольшом холле.
      - Вы-то как, Антон Трофимович? Все воюете? Трудно нынче?
      - Трудно, - кивнул Зуйков. - Что врачи-то говорят?
      - А ничего. Обследуют.
      - Как "завязать" удалось? - спросил Зуйков.
      - Отпустили умирать на воле.
      - Умирать не спешите, туда еще никто не опоздал.
      - И то верно.
      Зуйков понимал, что даже уйдя из воровского мира, информацию оттуда Оленич иногда получал, где-то хоть и случайно с кем-нибудь из прежних дружков, а встречался, иначе не бывает.
      - Значит трудно нынче? - опять спросил Оленич. - Вы ведь из другой парафии, мы-то вам зачем?
      - Иной замес пошел, Игнатий Егорович, хоть "выпечка" из него не по нашему вкусу. Но что поделать, кривись, не кривись, а жевать и глотать служба обязывает.
      - И в чем же ваша нынешняя забота? - спросил Оленич. - Я ведь и вашим помощником никогда не был, и "уголовке" в былые времена не угождал.
      - Я не за угодой пришел, а как к оценщику в комиссионку.
      - Что ж, выкладывайте товар.
      - Дело вот какое... Пошли странные убийства. Только недавно восьмерых "авторитетов" завалили, - и довольно подробно рассказал Оленичу о происшедшем в Быково, в Луге, под Питером, в Екатеринбурге, о некоторых убийствах и странных смертях бандитских "авторитетов" во Владивостоке, Кемерово, Краснодаре, Тольятти. Всего же за последние полгода на тот свет отправилось около тридцати пяти-сорока "авторитетов" при схожих обстоятельствах.
      - Вы, Антон Трофимович, по профессии должно быть человек внимательный, - после паузы заговорил Оленич. - Так вот среди всех покойников - ни одного вора, тем более ни одного "вора в законе", а только бандитские "авторитеты", молодые "спортсмены", вылупившиеся из рэкета. Делиться ничем не желают, из-за них "общак" мелеть стал. Мы их предупредили, и они знают: в зонах власть наша, и их там не празднуют, так что ежели загремят туда, за их жизнь никто не даст старого пятака, за какой мы прежде в метро ездили. Подмять их нам надо было, покуда они не учинили беспредел по всей России. Однако нас упредили, как видите.