Возможности у Василия Кирилловича имелись. Человек предусмотрительный, он задолго до увольнения в запас на всякий случай кропотливо, по крохам, тайно и осторожно, поскольку доступа к первоисточникам не имел, стал собирать досье на разных людей - на бывшую негласную агентуру, стукачей, провокаторов. Одни на это пошли когда-то доброхотами в надежде сделать карьеру, других завербовали - лестью, посулами или угрозами. Большинству из них нынче уже за сорок и за пятьдесят: бывшие студенты и рабочие, комсомольские и профсоюзные активисты, аспиранты и инструкторы райкомов, инспекторы райисполкомов. Теперь уже заматеревшие, оклемавшись после сутолоки и переполохов перестройки и разобравшись, что к чему, ринулись они растаскивать в лоскуты государство, разделившись на "демократов" и "консерваторов". Особенно лихими оказались бывшие лидеры и работники центрального аппарата комсомола. Они уже не хотят ни революций, ни крови, ни Маркса с Лениным, а спокойствия, и чтоб государство не мешало заглатывать и переваривать. Почти все остались дружны, сохранили связи; прежнее чувство стаи и железная организованность оказались теперь ой, как полезны. И когда Лебяхину требовалось что-нибудь по-крупному, он не стесняясь обращался к ним, разговор происходил приблизительно такой:
      - Станислав Никитич, здравствуйте. Говорит полковник Лебяхин Василий Кириллович. Не помните? А я вас хорошо помню. Когда вас из комсомола решили послать атташе по культуре в посольство в Алжир, МИД советовался с нами. Мы дали добро, поскольку сотрудничали с вами уже лет семь. И вы нам понравились. Я еще учил вас, как надо держать вилку и нож. Если подают три вилки, то что какой надо есть. А еще наставлял вас, какого цвета галстук, сорочку, носки полагается носить к светло-коричневому костюму. Вспомнили? Ну и прекрасно! У меня небольшая просьба... - Дальше излагалась просьба. И никогда не случалось отказа.
      Имелся и такой вариант разговора:
      - Андрей Андреевич? Хорошо, что застал вас. Это полковник Лебяхин Василий Кириллович. Мне хотелось бы в ваше СП устроить одного человека, по специальности он инженер-оптик. Кто посоветовал обратиться к вам? Воробьев Боря! Сказал, что вы не откажите, он о вас очень высокого мнения.
      - Да, он хороший парень.
      - Хороший, но, увы, не любопытный, - сказал Лебяхин.
      - Что вы имеете в виду?
      - Он не стал доискиваться, кто и каким образом перекрыл ему дорогу в аспирантуру, а позже зарубил заграничные командировки, сделал "невыездным". С нашей помощью, разумеется. Вы помните квартирку на Мясницкой, где вы дали согласие сотрудничать с нами? Письменное, разумеется.
      - Вы можете прислать своего инженера-оптика, - после паузы севшим вдруг голосом говорит собеседник...
      С ними, вошедшими теперь в силу, даже заседавшими в Госдуме, Лебяхин был циничен, беспардонен, ибо знал, что они циничны и беспардонны, они волки и волкодавы одновременно...
      Лебяхин не праздновал нынешнюю власть, а прошлую просто презирал. Но утешал себя, что не _с_л_у_ж_и_т _е_й_, а просто работает, как человек в совершенстве владеющий тремя языками. Ведь каждый где-то работает, чтоб за свои знания получать зарплату, содержать семью - врач, дворник, шофер. Он утешал себя, что никого не допрашивал, не сажал, не пытал, а всего лишь обучал языкам, нравам, бытовым деталям страны, куда под "крышей" посольств, торгпредств и прочих совучреждений поедут работать выпускники. Каждое государство имеет таких учителей и учеников. Он понимал зыбкость и лукавство подобных утешений, ибо, как ни крути, а все же _с_л_у_ж_и_л_...
      К Перфильеву Лебяхин относился если не с уважением, то с добрым пониманием за то, что уволившись из их общего ведомства, тот не кинулся в коммерческо-посреднические шалманы, не якшался с шелупенью, а занялся серьезным и полезным делом. Вел себя скромно, избегал всякие пышные презентации с шампанским, с эстрадными знаменитостями и дорогими шлюхами. Перфильев сам пригласил его возглавить службу экономической безопасности и охраны бизнеса.
      Случилось это через полгода после того, как Перфильев окончательно вернулся в Москву, был комиссован и вышел в отставку. Лебяхин прослышал, что Перфильев вроде занялся каким-то бизнесом и только любопытства ради позвонил ему домой.
      - Здравствуй, Павел. Это Лебяхин. Не забыл?
      - Как можно, Василий Кириллович!
      - Что поделываешь в новом качестве?
      - Есть одна затея. А вы как, Василий Кириллович?
      - Как и положено отставнику - гуляю.
      И тут неожиданно Перфильев сказал:
      - А на работу не пошли бы?
      - Куда, к кому, кем?
      - Ко мне. Заходите, поговорим.
      - Поговорить можно. Где и когда?
      - Заходите в следующий понедельник, - и Перфильев объяснил, куда. Только не в папахе, у меня могут быть иностранные гости.
      - Ишь, какой ты чистоплюй стал. А прежде в глаза мне смотрел ласково, когда произносил: "Здравия желаю, товарищ полковник!" - резко сказал Лебяхин.
      - Ну что вы, Василий Кириллович! Я ведь без зла, шутя, - сбавил Перфильев.
      - Ладно, шутник. Зайду...
      До следующего понедельника Лебяхин сумел узнать, что Перфильев создал совместно с французами научно-производственное частное объединение "Стиль-керамика". Но сперва оно почему-то было зарегистрировано на фамилию какого-то Меренкова, а сейчас уже переоформлено на нового владельца Перфильева...
      В здании, где расположилась "Стиль-керамика" тогда еще шел ремонт, Перфильев обустраивался, пахло свежей штукатуркой, краской. И, как отметил про себя Лебяхин, делалось все с размахом. Кабинет Перфильева тоже еще не был благоустроен. Встретились по-доброму, словно и не произошел недельной давности обмен колкостями. Оба решили забыть его.
      Несколько минут поговорили о жизни вообще, затем Лебяхин, еще не зная предложения Перфильева, сказал:
      - Павел, я не знаю, какую ты собираешься отвести мне должность в своей фирме, но сразу предупреждаю: если это "купил-продал" или какая-то посредническая артель, - уволь, не пойду.
      - Нет, Василий Кириллович, ни то, ни другое, - и он рассказал, что такое есть и будет "Стиль-керамика".
      Лебяхина для начала удовлетворило, что "Стиль-керамика" будет производить товар, спрос на который у населения постоянен. Затем он спросил:
      - Какую же роль ты отводишь мне?
      - Возглавить службу экономической безопасности и охраны бизнеса.
      - Поподробней, если сам уже представляешь, что это такое.
      - Представляю: по возможности держать в поле зрения наиболее серьезные криминальные структуры, т.е. "добровольцев", предлагающих защиту от им подобных, изучать персонал, как при приеме на работу, так и в процессе его деятельности, дабы вовремя учуяв момент вербовки с какой-нибудь стороны или попытки наладить канал утечки информации.
      - Серьезный ты человек, Павел, - улыбнулся Лебяхин.
      - Главным в вашей службе должна быть оценка и значимость информации, уровня доступа к ней и определения, что подлежит защите.
      - Впрямь, как "почтовый ящик" организовываешь, - сказал Лебяхин.
      - Один толковый человек однажды мне сказал: "Не бренчи ключами, ежели они от тайны".
      - Ну, а что касается физической защиты? - спросил Лебяхин.
      - Просчитать и заложить в компьютер источники возможных угроз и их характер.
      - Ты Владика Сидельникова, моего племянника, помнишь?
      - Конечно! Вместе начинали. Где он, как он?
      - Ты был поинтеллектуальней и пошел по своей стезе. Владька по другой, в спецотряд "Щит". Как и ты, дослужился до майора. Сейчас эту группу большие умники расформировали, Влад уволился. Ниже ростом не стал такой же, почти двухметровый, и так же щелчком в дно вышибает пробку из бутылки шампанского. Он мог бы возглавить группу физической защиты.
      - Передайте, Василий Кириллович, пусть зайдет. Рад буду повидать и о деле поговорим.
      - Хорошо. Он сейчас в Барвихе, вернется через две недели... Значит, нанимаешь меня на работу? - съязвил Лебяхин.
      - Предлагаю.
      - Сколько даешь на раздумье?
      - Постарайтесь побыстрее...
      Через неделю Лебяхин дал согласие. У него было, правда, несколько существенных вопросов к Перфильеву, скажем, откуда у тебя, Павел Александрович, объявились деньжата, чтоб размахнуться на такое дело, начальный капиталец откуда? Но воздержался задавать вопросы, мудро решив, что по ходу событий поймет, разберется...
      Еще через две недели появился Владик Сидельников. Встретились тепло, потискали друг друга.
      - Ты все такой же амбал, - улыбнулся Перфильев.
      - Уменьшаться в росте и размерах - не выгодно: весь гардероб и всю обувь менять надо, а нынче это дорого.
      Минут пятнадцать поболтали о том о сем, повспоминали, затем Сидельников спросил:
      - Дядька сказал, на работу меня приглашаешь? Расскажи в двух словах, куда. Кем - я уже понял. Стрелять придется?
      - Не думаю.
      - Слава Богу... Слушаю тебя, Паша.
      - Подробности тебе не нужны. А вот о структурах. Представь себе многоэтажное здание, где каждый этаж - самостоятельная единица. Ты и будешь возглавлять, скажем, свой этаж, допустим первый. И не подконтролен никому, кроме Василия Кирилловича. Но так или иначе деятельность твоего этажа перетекает на тот, который выше. Последующие работают также автономно. И результат также идет вверх. Вплоть до предпоследнего, где все складывается в сумму, которая поступает ко мне, руководителю, на самый верх. Я не вникаю в работу каждого из этажей, мне это не нужно и не интересно. Мне бы это только мешало... Понял?
      Сидельников кивнул.
      - Я даже не буду знать, если тебя уволят за плохую работу, подмигнул Перфильев. - Для наглядности и такой пример: представь, что я хозяин большого пятизвездочного отеля.
      - А я вышибала? - засмеялся Сидельников.
      - Не перебивай, вникай... И кабинет мой где-то под самыми небесами, а далеко-далеко внизу служба, отвечающая за чистоту туалетов во всем отеле. Отвечаешь за это только ты, и ты отвечаешь только за это. Скажи, на кой черт мне знать, в каком состоянии туалет, допустим, в номере 1521? Или в баре? Я не буду и не желаю знать, если ты уволишь какую-нибудь горничную по жалобе жильцов или посетителей бара, но и не буду знать, если уволят тебя. Твоя забота - чистые туалеты. Понял?
      - Значит я, как говаривал товарищ Маяковский, "ассенизатор и водовоз"?
      - Нет, ты только ассенизатор, Влад. Водовоз этажом выше. И вы никак с ним не связаны.
      - Ладно. А дерьма много придется выгребать?
      - Этого я не знаю, не по моей части. Про это тебе растолкует Василий Кириллович. - Знаю только, что в подчинении у тебя будет пятнадцать добрых молодцев вроде тебя. Все профессионалы, но уже без погон.
      - Все понял, Паша... Слушай, а почему у тебя мужик-секретарь, а не какая-нибудь с тугой попкой и ногами из подмышки?
      - Влад, считай, что это здание - мой дом, где должна быть крепкая и надежная семья. Мы собрались тут не совокупляться, а делать дело. Если тебе больше по душе работа в борделе, порекомендую, куда и к кому обратиться. Там много свежего молодого мяса, да еще со знанием иностранных языков. Если это тебя возбуждает.
      - Значит хочешь, чтоб вся Россия гадила только в унитазы?
      - Желательно.
      - А взятки берешь, Паша?
      - Нет.
      - А даешь?
      - Иногда.
      - Кому?
      - Тем, кто берет.
      - А ты богатый?
      - Не в том смысле, какой вкладываешь в это слово ты.
      - А на какой колеснице ездишь? "мерс", "вольво"?
      - На обычной "Волге", Владик.
      - Что так скромно?
      - Для "Волги" легче купить запчасти, - усмехнулся Перфильев.
      - Деньги-то где хранишь?
      - В мошонке, Влад.
      - Темнило ты, Паша, - засмеялся Сидельников. - Ладно, считай, нанял меня.
      - Почему не спрашиваешь, сколько получать будешь?
      - Уверен, не обидишь... Значит, я пошел к дядьке оформляться?
      - Двигай...
      Василий Кириллович Лебяхин сидел перед экраном дисплея, считывая возникавшие, гаснувшие и вновь возникавшие зеленоватым светом строки. Это были уже не разрозненные сведения о фирме "Улыбка" и ее руководителе Евсее Николаевиче Батрове, а связная, последовательная информация, выуженная Лебяхиным из разных источников по крохам, а теперь систематизированная и заложенная в компьютер. И то, что он читал, заслуживало внимания и анализа. У Лебяхина-профессионала удивления это не вызвало, он знал: какую коммерческую структуру ни копни, что-нибудь мутненькое да вылезет. За два с лишним года, что он работает у Перфильева, им накоплен такой банк данных о различных фирмах, компаниях, СП, их руководителях, покровителях-чиновниках из министерств, госкомитетов, что объяви Лебяхин распродажу этих данных, тут же выстроилась бы очередь желающих выкупить за любые деньги...
      Постучавшись, и услышав ответное "Да!", вошел Владислав Сидельников огромный, широкая спина, узкая талия, серый буклированный пиджак, темно-синие из английского габардина брюки, все ладно, мужик, как с картинки, кто угодно залюбуется, но сам Сидельников никогда не думал о мощи своих мышц, о натренированном послушном теле, дарованном природой, как иной не думает о прекрасной синеве своих глаз. Владислав Сидельников просто жил, как и все люди, не предполагая, что кто-то завистливо поглядывает ему вослед.
      - Ну что? - спросил Лебяхин.
      - Из наших у них никого. Просто бывшие спортсмены, "качки", но в общем полууголовная шешура мордатая, внешне впечатляют, но это до первого хорошего удара, а потом плывут, я знал таких. Это про них? - Сидельников указал на замерзшие на дисплее строки.
      - Да, - ответил Лебяхин.
      - Производят презервативы? - усмехнулся Сидельников.
      - Штопают, - усмешкой же ответил Лебяхин. - А что "Лесной шатер?"
      - По-моему, такая же артель, как и эта, - кивнул Сидельников на экран. - Через день-два закончу и с "Шатром".
      - Не затягивай.
      - К возвращению Павла будет полная картина...
      9. ПАРИЖ. ПЕРФИЛЬЕВ. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА ТОМУ НАЗАД
      ...И тут произошло то, что заставило меня вспомнить сказанное одним мудрым польским писателем: "Прыгая от радости, смотри, кабы кто-нибудь не выхватил у тебя из-под ног землю". Но все по порядку.
      Начались осенние дожди, сбивавшие на тротуары ослабевшие уже листья платанов. Париж потускнел. Но случались и солнечные дни, тогда становилось вновь тепло, охорашивались Большие бульвары.
      В один из поздних вечеров, когда дождь угомонился и из-за облаков выскользнула луна, я сидел дома, просматривал газеты. Неожиданно запищал телефонный зуммер. Я снял трубку:
      - Алло, квартира Перфильева, - сказал я.
      - Еще не спишь? - узнал я голос Кнорре. - Я сейчас приеду к тебе без обиняков сказал он и повесил трубку.
      Я и обрадовался, и насторожился: он почти никогда не звонил мне на квартиру, тем более в поздние вечерние часы, за все время нашего знакомства лишь два или три раза был у меня...
      Минут через двадцать Кнорре приехал. Был он здорово пьян и мрачен.
      - Ты на машине? - спросил я.
      - На такси. Свари кофе, - коротко бросил он, усаживаясь в мокром плаще в кресло, стоявшее возле телевизора.
      Когда я вернулся с чашкой кофе, он уже дымил сигаретой. Отхлебнув из чашки, Кнорре, не мигая, уставился на меня воспаленными глазами. Таким неприветливым, сказал бы злым, я его видел впервые. Мы как бы молча играли в детскую игру: кто кого переглядит, не мигнет. Не выдержал я, поскольку все это выбивалось из нормы - и то, что он вот так испытывающе глядел, и то, что в такое время, да еще пьяный, не спросив, удобно ли мне его принять, запросто, как по-русски, завалился.
      - У тебя все в порядке? - спросил я.
      - Скоро выясним.
      - Леони вернулась? Как она?
      - Вернулась. Нормально, - и тут он сказал: - Кстати о Леони. Она как-то спросила: "Слушай, этот русский, Перфильев, не "голубой?"
      - Забавно! - засмеялся я. - С чего бы такое впечатление?
      - Взаимоотношения двух однополых людей сторонний человек оценивает точнее, нежели эти оба могут сами. Не находишь? - все так же мрачно спросил он.
      - Возможно. Но в данном случае...
      - Так вот она полагает, что ты меня обхаживаешь, - перебил он. - Но поскольку точно знаю, что я не гомосексуалист и почти уверен, что и ты предпочитаешь женщин, то...
      - То что? - разговор делал какой-то странный изгиб, я насторожился.
      - То наши отношения, если их проанализировать, а я попытался это сделать, похожи на игру, на некоторую охоту.
      - Кто же за кем?
      - Разумеется, ты за мной.
      - Я?! Зачем?
      - Вот мы и выясним.
      - Ты для этого напился и приехал?
      - Приехал для этого. Напился из-за того, что у меня неприятности.
      - Итак? - спросил я.
      - Не кажется ли тебе, что слишком ты услужлив?
      - Возможно. Такой у меня характер.
      - Оставь! Я не вчера вылез из чрева. Ни для кого не секрет, что ваши тут, на Западе, "Техноэкспорты", "Автоэкспорты" и прочие конторы - это маленькие филиалы большой московской конторы, - он прищурил глаз.
      - И ты подозреваешь, что я?..
      - Пока только предполагаю. А что здесь невозможного?
      - Что еще тебя натолкнуло на эти предположения?
      - Однажды ночью мы с Леони курили в постели. И она сказала: "Поосторожней с ним, Ив. Слишком он, как бы это тебе сказать... гладкий, без углов. Мужчины такими не бывают, если в этом нет корысти". И я, как очнувшись, начал перебирать в памяти все, до мелочи. А когда думаешь заданно, вдруг обнаруживаешь то, что ищешь. Хотя в ином случае, когда ты не запрограммирован, это выглядит пустяками.
      - Что же ты обнаружил? Если допустить, что ты действительно прав, что же меня может интересовать на твоей фирме? Унитазы, бидэ, умывальники, облицовочная плитка?
      - Я специально пригласил тебя осмотреть фирму. Все тебе в ней искренне понравилось, хотя глаза твои оставались спокойными. Они взблеснули, когда я подвел тебя к зарешеченной двери на четвертом этаже, где есть охрана. И потускнели, когда я тебя туда не пустил. Это во-первых. Во-вторых, когда я посетовал, что сроки поставки глины из Белояровска не соблюдаются, ты спросил: "А когда по контракту должна быть последняя поставка глины?" Откуда ты знал, что это - _п_о_с_л_е_д_н_я_я_? Я ведь только упомянул о несоблюдении сроков. Значит ты откуда-то получил эту информацию из России. Кого же ты запрашивал и зачем? Далее. У нас сложились с тобой добрые отношения. Но не настолько, чтобы ты так заботливо-бескорыстно, отвлекаясь от своих дел, суетился вокруг моих забот с глиной. Ведь это требует от тебя и каких-то усилий, расходов, у кого-то одалживаться, просить. Кого! Кто же при вашем-то бюрократизме смог так оперативно все сделать? Только после разговора с Леони, мне вспомнилась мелочь, увидевшаяся сейчас иначе. Помнишь наше знакомство у церкви? У тебя забарахлил двигатель. Оказалось всего лишь, что ты перекачал, забрызгал свечи. И это ты - человек, который не первый год водит машину, да еще инженер, не понял самого элементарного?!
      - Все это довольно зыбко, согласись, - сказал я. - Но допустим, у Леони сверхчутье, и ты, поразмыслив, признал, что она права. Что дальше?
      - Ты скоро уезжаешь. Насовсем. И слава Богу. От меня ты ничего не получил. Мы забудем друг друга.
      Он умолк. Я ждал. Наступила долгая пауза. Затем я спросил:
      - Это и есть твои неприятности, из-за которых ты напился?
      Он махнул рукой с зажатой меж пальцев сигаретой, как бы отвергая мое предположение, и резко сказал:
      - Я накануне банкротства. Нечем погасить большой кредит. Осталось два месяца. Это очень мало, чтоб я успел достать нужную сумму.
      Что это было? Намек или искренняя исповедь?
      - Чем это вызвано? - в моей голове младенчески зашевелилась мысль, постепенно взрослея. Последний шанс!
      - Мои оптовики здесь и в Бельгии скуплены на корню немцами.
      - С удовольствием дал бы тебе деньги, но - увы! Моя зарплата составляет наверное десятитысячную долю необходимой тебе суммы, - сказал я.
      - Если не более.
      - Но есть выход из положения, - решился я.
      - Какой? - вяло спросил он, не веря, что я могу предложить что-либо существенное.
      - Работы, которые ты ведешь в секретной лаборатории на четвертом этаже представляют интерес для другого государства? - прямо спросил я, чувствуя как возле селезенки нервно задергался мускул.
      Кнорре не крикнул на меня, не осадил, не возмутился, не ухмыльнулся победно, а спокойно спросил вдруг:
      - У тебя виски есть?
      - Есть.
      - Принеси.
      Я принес непочатую фигурную бутылку "Dimple", лед и содовую. Он налил в стаканы - себе и мне.
      - А что если я позвоню в полицию по поводу твоего предложения? Не боишься?
      - А я пошутил, - сказал я.
      - Допустим, я соглашусь.
      - Считай, что мы спьяну играем в какую-то игру. Выпив, люди любят перекинуться в картишки, - сказал я.
      - Давай перекинемся. Ты платишь мне сколько нужно, чтоб я погасил кредит и проценты. Наличными. А ты подумал, как я эти наличные положу на свой банковский счет?! У нас, милый Павел, за этим очень строго следят, сказал он мне, как несмышленышу.
      - Ты получишь не наличными, переведут на твой счет.
      - А что ты будешь от этого иметь? Аплодисменты начальства?
      - Аплодисментов начальства я боюсь: иногда голова может оказаться меж их ладонями... Ты очень дорожишь этим заказом?
      - Работы финансирует одно правительственное агентство, я получаю небольшой процент. Просто престиж... Ты не ответил мне, что лично ты будешь иметь от такой сделки: орден или еще одну звезду на погоны? Стоит ли это твоих усилий, риска?
      И тут я без обиняков изложил ему то, что задумал и в конце добавил:
      - Орден и звезды на погоны мне уже не нужны, я скоро уволюсь. Мне дома нужны будут деньги.
      - Значит то, что я, допустим, тебе передам, ты намерен...
      - Денег хватит и тебе, и мне, - перебил я его.
      - А как ты перевезешь свою долю через границу? В мешке? - хмыкнул он. - Это же будет семизначная цифра.
      - Я ничего не собираюсь перевозить. Открою здесь счет.
      - Рискнешь на свое имя?! - удивился он.
      - Нет.
      - И что дальше?
      - Мы с тобой создаем совместное предприятие в России. Номенклатура изделий и технология твоей фирмы. В России рынок прожорливый, впоследствии, возможно, и Восточная Европа. Контрольный пакет: твой - 59, моих - 41. То, что я сейчас говорю, это - не экспромты. Мною давно все просчитано. Все в Москве будет создаваться по типу твоего "Ориона". И в скором времени нищие труженики России, всего СНГ будут садиться на прекрасные унитазы. Работы в твоей секретной лаборатории ты должен продолжать; во-первых, чтоб не вызывать подозрения, во-вторых, как возможный источник нашего дальнейшего финансового благополучия.
      - И все-таки, на чью фамилию ты откроешь здесь счет в банке?
      - Это я тебе скажу после того, как ты примешь решение.
      Мы опять умолкли, потягивали виски. Несмотря на то, что Кнорре пил, он трезвел.
      - Вызови мне такси, - наконец произнес он. На раздумья времени у меня не так много. Поэтому ответ мой ты получишь через неделю.
      Через полчаса он уехал...
      Неделю я прожил, как рыба на холодной сковородке, боясь, что вот-вот под нею зажгут газ, чтоб изжарить. Во всем, что я изложил Кнорре, риска почти не было - произносились слова, а факты, годные для следователя, отсутствовали. Уязвимым оставалось лишь одно: если Кнорре выдаст меня, ему велят, чтоб мне он ответил согласием, а брать меня будут с поличным, в момент передачи из рук в руки микропленок с рецептурой, технологией. Две ночи я не спал, терзали сомнения, страх, в какой-то момент решил было позвонить ему и сказать, что сделка наша почему-либо не состоится. Почему - придумать я мог, что угодно. В бессонные ночи, да и днем, чем бы ни был занят, мозг мой работал лишь в одном направлении: выдаст или нет? Я бессчетное количество раз прокручивал в памяти весь наш разговор, каждую фразу, каждое слово, пытаясь найти фальш, переигрывание в его словах, в последовательности и логике, с какими он выспрашивал меня; все время я напоминал себе, что вместе с крючком и наживкой рыбка может заглотать и рыбака. Постепенно я пришел к одной главной мысли, несколько успокоившей меня: допустим, Кнорре меня сдаст, что он за это получит. Громкую похвальную прессу, станет героем телевидения и радио? Шумиха эта продлится неделю-две максимум, ее место займут другие сенсации. Меня вышлют, все уляжется. Но кредит и проценты, которые он должен, останутся не погашенными, и через какое-то время из героя одной сенсации он превратится в героя другой, - как банкрот. Кнорре умен, опытен, не может он не просчитать подобный финал...
      Через неделю он позвонил мне:
      - Я согласен.
      - Приезжай, - ответил я.
      Приехал он вечером ко мне домой. Трезв, как стеклышко, элегантен, спокоен, повесил плащ в прихожей. Я поставил два стакана, лед и недопитую бутылку шотландского. Мы просидели часов пять, оговаривая все тонкости, детали, подробности каждого шага. Закончив, я спросил:
      - Белояровская глина нужна была тебе для _э_т_и_х_ исследований?
      - Да. После первых экспериментальных работ стало ясно, что она идеальна. Но она оказалась превосходной и для облицовочной плитки, и для фаянса.
      Я открыл ящик стола, вытащил оттуда второй привезенный мною "серпастый молоткастый".
      - Вот на этого человека я и открою здесь счет в банке.
      Он раскрыл паспорт, посмотрел на фотографию, потом на меня и ухмыльнувшись, сказал:
      - А ты фотогеничен, - глянул на часы. - Пора. Вызови, пожалуйста, такси...
      На следующий день я позвонил господину Манджери Рао, с которым знаком был давно, поддерживал деловые отношения, бывал у него в торгпредстве, почти не сомневался в его истинной должности там. Впрочем он, вероятно тоже имел обо мне мнение, но, разумеется, мы никогда об этом не говорили. На мое предложение встретиться в каком-нибудь кафе он согласился без каких-либо расспросов. Встретились назавтра. Он выслушал меня без всяких внешних эмоций, с достоинством и спокойствием индуса и опытного партнера, на прощание сказал: "Мне нужно обдумать ваше предложение". Я понимал, что думать будет не столько он, сколько большие люди в его стране, которые р_е_ш_а_ю_т_. Их раздумья длились дней десять. Он позвонил мне утром в офис и сказал:
      - Я готов оговорить детали. Даже сегодня.
      - Где мы можем встретиться? И когда?
      - Где-нибудь в "Libre service" [ресторанчик самообслуживания]. Скажем на ланч. Выберите сами.
      Я вспомнил, что недалеко от церкви Сент-Эсташ есть такой симпатичный ресторанчик, господин Манджери Рао согласился...
      "Ну вот, свершилось и завершилось", - думал я далеко за полночь, когда лежа в постели итожил, не ощущая в душе торжества, поскольку понимал, какую ношу взвалил на себя, когда ее придется тащить по возвращении в Москву. Ни Кнорре, ни господин Манджери Рао не были виновны в том, что мне предстоит. Я сам вызвался. Занавес поднят. И я на сцене. Соло...
      Летели дни, недели. Однажды в субботу днем Леони, Кнорре и я отправились на Монмартр. В толчее среди зевак и знатоков мы подходили к художникам, рисовавшим тут же по заказу портреты желающих или просто продававших свои уже готовые работы. Я хотел что-нибудь купить, чтоб увезти в Москву на память, воспользовавшись советами опытной Леони. Она выбрала три акварели: утро на Сене, в дымке баржа; портрет негритянки с замысловатыми серьгами-висюльками; огромный гальский каплун в пестром оперении на фоне разгорающейся зари. Затем мы двинулись к белоснежной базилике Секре-Кёр, царившей на холме. Ее главный восьмиметровый купол, увенчанный крестом, казалось сам плывет на фоне медленно ползущих облаков. У основания широкой многоярусной лестницы молодые негры и арабы торговали разложенными на ковриках поделками: вазочками из тонированного гипса, толстыми декоративными свечами, плетенными из соломки сумочками. На ступенях - снизу до верху - сидели парни и девушки, кто читал, кто болтал, кто просто отдыхал, откинув голову, зажмурив глаза, подставив лицо последнему осеннему солнцу. У колонн портала устроились пожилые люди, молодые мамы; детишки скакали по ступеням. Здоровенный негр-фотограф ходил с "Полароидом" от группы к группе, фотографировал, тут же отдавал фотоснимок, получал плату и быстрым взглядом высматривал, на ком еще можно заработать.
      Леони вскоре нас покинула - у нее было свидание с подругой.
      И тут я услышал громкий оклик по-русски:
      - Месье Перфильев!
      Поискав глазами, я увидел Желтовского, сидевшего на ступенях верхнего яруса лестницы у сетки ограждения. Рядом с ним стояла цыганка в пестром платке, в юбках, выглядывавших одна из-под другой, в красных сапожках на высоченных каблуках. На одной руке она держала младенца, закутанного в тряпье, другая была протянута Желтовскому за подаянием, через плечо у нее висела торба. Мы подошли. Желтовский поднялся, отогнал цыганку. Я познакомил его с Кнорре, втроем мы уселись на ступени.
      - Какими судьбами? Когда прилетели? - спросил я.
      - Позавчера. Автомобильный шоу-салон сезона, надо снять сюжет.
      - Надолго?
      - Еще три дня побуду, - ответил Желтовский.
      - Завтра я открываю небольшую выставку новинок "Экспорттехнохима". Куда прислать вам пригласительный и проспект? - спросил я.
      - Я уже обхожусь без пригласительных, - самодовольно засмеялся Желтовский. - Приду. В котором часу и куда?
      - В пять дня, - я назвал адрес, где арендовал для выставки небольшой зал у Общества дружбы "Франция-СССР" двенадцатого района Парижа.
      - А фуршет будет? - спросил Желтовский.
      - Не для всех. И зависит от поведения, - подмигнул я.
      В это время к нам подошел мягкой, как у ягуара, походкой негр-фотограф. Трижды щелкнув нас "Полароидом", сверкнув зубами, он вежливо преподнес мне, Желтовскому и Кнорре по фотоснимку. Кнорре заплатил ему, негр поблагодарив, удалился.
      - Ну что, пойдем? - спросил я, даже не предполагая, чем обернется для меня это фотографирование...
      - Я останусь, жду даму, - сказал Желтовский...
      Мы возвратились с Кнорре к художественной толкучке, он подвел меня к киоску сувениров и купил небольшую, размером с ладонь, пепельницу из тонкого фаянса: прямоугольная, покрытая кобальтом, с четырьмя выемками по сторонам для сигарет; кайма по периметру с бутонами по углам и с профилями фигурок пастуха и пастушки времен Людовика XIV в центре выполнены позолотой. На обороте по кругу надпись "Veritable porcelain D'art", а внутри заглавные буквы "IK". Как я понял - Ив.Кнорре.