Это был удачный и мощный удар нашей артиллерии и авиации, который сбил спесь с немцев и сорвал их замысел. Как нам стало известно от пленных, немцы действительно хотели расколоть плацдарм на две части.
      Пехота противника на центральном участке залегла. Наши самолеты прошли еще раз над ней и устремились к отметке "+6".
      - На проводе тридцать первый, - раздался голос Бушина.
      - Ну что там у Ивакина? - спросил я.
      - Подходит вражеская пехота. Впереди - танки. Артиллерия ведет огонь по первой траншее полка.
      Окуляры стереотрубы поймали движущиеся, как струйки, цепи солдат. Танки с коротких остановок вели огонь. Фашистская пехота наступала в направлении южной окраины Эльтигена.
      "Вот там создается опасность, - подумал я. - Правда, теперь она не так страшна. Начни немцы на полчаса раньше, это была бы для нас почти гибель. Двойной удар: по центру и слева... Да! Это было бы... А теперь не так страшно. В центре противник прижат к земле. Тамань дала огонек. Теперь управимся!"
      В окопе со мной были Григорян и адъютант Виниченко. Первому я приказал навести второй заход авиации на юг, указать самолетам цели, а Виниченко попросил позвать Новикова, Бушина, Копылова и Модина, Назревало время ответного удара.
      В небе вновь появилась немецкая авиация. "Ястребки" схватились с ней. Над плацдармом, охваченным огнем и дымом, завязался воздушный бой. От разрывов авиабомб дрожала земля, море отзывалось раскатистым эхом. Пыль, перемешанная с дымом, поднялась сплошным туманом, затрудняя наблюдение.
      Ивакин хрипловатым голосом твердил:
      - Прошу огня артиллерии. Прошу огня...
      - Куда огонь? - слышался спокойный вопрос Новикова.
      - По участку три, давайте огонь по участку три! Вызванные офицеры явились в окоп.
      - Вот что, - сказал я товарищам, - атака противника с отметки "плюс шесть" захлебнулась. Сейчас непосредственная угроза создается на левом фланге. Но возможна новая атака в центре. Не могут же они вразброд ударить. Одумаются и ударят одновременно. Нужно действовать раньше. Подготовить контратаку тридцать седьмого и тридцать девятого полков по вклинившемуся противнику в центре.
      Офицеры разошлись. Модин уже минировал берег, чтобы не пропустить танки. Новиков - у рации: переключал огонь Тамани на левый фланг, весь огонь тяжелой артиллерии налево. Майор Григорян отправился к Ковешникову обеспечить организацию контратаки одним батальоном. Копылов сказал:
      - Я пойду в тридцать седьмой.
      - Идите, - ответил я. - Передайте Блбуляну: нужно тщательно готовить контратаку. Он тертый калач, но в это "тихое утро" ему больше всех досталось. Пусть не торопится. Поднимете людей только по моему сигналу.
      Подполковник Челов спешил к морю: нацеливать контратаку резерва дивизии вдоль берега. Бушин недовольно смотрел ему вслед: он не очень-то любил, когда оголялся штаб. Стройная ловкая фигура Челова то стремительно преодолевала открытое пространство, то скрывалась, когда огонь делался угрожающе опасным. Подполковник
      был опытный человек и не стеснялся поклониться той пуле, которой следовало поклониться.
      Как только наша артиллерия перенесла огонь по наступающему против полка Ивакина противнику, немцы возобновили атаку на центральном участке. Дело принимало опасный оборот.
      Хоть с опозданием, но спохватились и пробуют взять нас двойным ударом!..
      Вражеская артиллерия буквально душила 37-й полк. Под ее прикрытием вновь поднялась в атаку немецкая пехота и продвинулась до второй траншеи правофлангового батальона. Не так уж далеко оставалось ей до нашего КП. Пришлось вызвать к рации Челова.
      - Николай Михайлович, у тебя все в порядке?
      - Контратака готова, - ответил подполковник.
      - Пошли учебную роту на защиту КП.
      - Здорово нажимают, товарищ комдив?
      - Жмут крепко. Давай быстрее учебную роту.
      Начальник штаба докладывал, что батальон второго эшелона 39-го полка сосредоточивается на левом фланге. Я попросил поторопить. Немцы начали подбрасывать резервы, усиливая нажим в направлении КП. Блбулян докладывал:
      - Противник овладел второй траншеей.
      - Для контратаки вы готовы? - кричал в телефон Бушин.
      - Нет еще.
      - Что вы крутитесь, черт вас подери!.. Ивакин докладывал:
      - На левом фланге полка противник ворвался в первую траншею. Потеснил батальон подполковника Расторгуева. Идет бой за опорный пункт на высотке. Наблюдаю у Клинковского рукопашный бой. Прошу огня. Прошу усилить огонь по левому флангу. Особенно по берегу.
      Новиков передавал спокойным голосом координаты в Тамань. Человека, прошедшего три войны, не так просто вывести из равновесия, особенно артиллериста, с математическим складом ума. Я наблюдал из окопа за тем, как нарастает схватка, и вдруг увидел, что немецкие самолеты на бреющем полете нацеливаются на КП.
      - В капонир!- крикнул я людям, находившимся со мной.
      Только успели заскочить в укрытие, раздался оглушительный взрыв там, где мы раньше стояли.
      Наблюдатели-артиллеристы быстро приспособили стереотрубы прямо из капонира. У одной из них встал начальник штаба артиллерии дивизии майор Ильин. Чуть приподнявшись на носках, он прильнул к окулярам.
      - Пехота противника, - послышался его голос, - в трехстах метрах от нашего КП.
      - Вызывайте тридцать девятый, - сказал я связисту.
      - Связь не работает, товарищ полковник! - выкрикнул он, оторвавшись от телефона.
      - Вызывайте по рации! Радист начал выпевать:
      - "Муравей"... "Муравей"... К аппарату Ковешникова. "Муравей"...
      - Ковешников слушает.
      - Вы готовы, майор?
      - Да, - ответил Ковешников.- Я сам веду в атаку.
      - Почему?
      - Комбат Трегубенко только что ранен...
      - Желаю вам успеха, майор! Но не спешите! Удар должен быть одновременный с Блбуляном.
      Тут же я приказал начальнику штаба, чтобы он нацелил авиацию на квадрат 15-20.
      Не отрываясь от окуляров, Ильин докладывал:
      - Пехота противника вновь поднялась в атаку.
      - Накройте огнем, - сказал я Новикову.
      - Противник подбрасывает резервы из района коммуны, - сообщал Ивакин.
      - Нацеливайте, Бушин, туда авиацию. Только точнее. Точнее и спокойнее. Пусть задержат эти резервы.
      Огонь нашей артиллерии угодил прямо по атакующей пехоте, и тогда была дана команда: "В контратаку!"
      Батальон 39-го полка поднялся первым. Его вел Ковешников. Конечно, я не мог видеть майора в стереотрубу, но на какое-то мгновение совершенно ясно представил его грозно улыбающееся лицо, энергичные серые глаза, решительные движения. Таким я видел его, когда он вел свой полк на Анапу.
      Поэтому-то сейчас я мог легко представить, как он ведет батальон в контратаку, идя впереди солдат легким полушагом-полубегом. Люди за ним шли с охотой и рвением, подчиняясь обаянию его беззаветной храбрости и его чувству ненависти к врагу. В Тамани, в скупую минуту откровенности, Ковешников сказал: "Я, товарищ комдив, одни сутки провел у них в Красноградском лагере. С меня хватит на всю жизнь".
      По существу, еще юноша, он уже много испытал. Жизнь сразу предъявила ему огромные требования, начиная со Станиславского направления сорок первого года, а потом - эти сутки в Красноградском лагере... Ковешников вспоминал о них со злыми глазами. С такими глазами он шел впереди солдат, весь напружинясь оттого, что фашисты были близко...
      В стереотрубу было видно, как, прижимаясь к разрывам снарядов нашей артиллерии, батальон сближался с противником.
      В это же время я наблюдал: один за другим загорались танки, вторично нацеленные на наш КП. С ними вел борьбу какой-то один наш боец. Я приказал Блбуляну узнать фамилию этого солдата и немедленно представить его к награде.
      Немцы залегли. Они открыли сильный автоматный и пулеметный огонь. И тогда дружно во фланг ударил с противоположной стороны батальон во главе с замполитом 37-го полка Афанасьевым. Противник дрогнул и стал отходить.
      Положение в центре плацдарма было восстановлено. Нас спасло то обстоятельство, что гитлеровские офицеры не успели подбросить свои резервы на левый фланг полка Ивакина и одновременно предпринять атаку. Мы их упредили! Мы раньше перешли в контратаку на центральном участке. Это нас спасло. Тогда я не знал, кто спас наш командный пункт. Позже мне рассказал об этом майор Афанасьев.
      Четыре танка, миновав окопы полка, двинулись в направлении КП дивизии. Между ними и штабом не было никого. Учебная рота еще не подошла. Никого не было, кроме сержанта Хасанова с бронебойкой. Хасанов был обучен стрельбе из трофейных пушек, поставленных для прикрытия дивизионного штаба метрах в ста от нашего капонира. "Юнкерсы" побили пушки, и у него осталось только ПТР. Сержант сказал своим друзьям: "Костьми лягу, но не допущу танки к КП дивизии. Я буду один с ними драться. Вы обеспечивайте меня".
      Первый танк Хасанов поджег с тридцати метров. Во второй стрелять было бесполезно. Это был "тигр", он шел на окоп лбом, неуязвимый для ружья. Хасанов все-таки выстрелил и упал на дно окопа раненный. Когда он сумел встать, танк был совсем рядом. Сержант бросил по гусеницу противотанковую гранату. Вот кто спас штаб дивизии в то утро! Комдив мог планировать контратаку и выжидать для нее благоприятный момент, начальник штаба мог нацеливать авиацию на скопления вражеских войск, а командующий артиллерией - управлять огнем тяжелой артиллерии с Тамани потому, что метрах в ста от нас делал свое солдатское дело Хасанов.
      На несколько минут напряжение боевой обстановки спало. Новиков вышел из капонира, остановился в траншее, вытирая платком шишковатый лоб. Я подошел к нему и молча пожал руку.
      - Я был уверен, - улыбнулся он, - что огневой мощью мы превзойдем немцев.
      - Хорошо работали артиллеристы. Показали прямо образец взаимодействия. Невольно сравниваешь с отлично сыгравшимся оркестром.
      Новиков снова сдержанно улыбнулся.
      - Люблю музыку, - сказал он. - Вы Мравинского слушали, товарищ комдив?
      Подошел Бушин и доложил, что они вместе с Ильиным подготовили депешу командарму. Судя по напряжению дня, боеприпасов не хватит. Их нужно немедленно перебросить на плацдарм. "Хорошо, посылайте, - согласился я, - и припишите спасибо от всех нас артиллеристам".
      Через три часа боеприпасы были на нашем берегу. Их доставили из Кроткова два катера, которые пересекли пролив под прикрытием "ястребков". Катера шли, а над ними крутились самолеты: немецкие и наши. Немцы пытались достать катера. "Ястребки" не пустили.
      Потерпев неудачу в атаках на центр плацдарма, гитлеровцы спешно готовили удар по южной окраине Эльтигена. У начальника штаба картина вырисовывалась ясная: противник подбрасывает резервы на свой правый фланг; близ отметки "+7" сосредоточено до десяти танков, сюда же движутся автомашины с пехотой.
      Вскоре плацдарм снова был в огне. Все повторилось сначала: "юнкерсы" шли волнами и сбрасывали бомбы. Артиллерийские снаряды и тяжелые мины рвались повсюду. У Ивакина на позициях мы видели только дым и комья земли в воздухе. Где-то там работали Модин и вся саперная рота дивизии. Трудно было поверить, что под таким огнем люди ставят противопехотные и противотанковые мины, закладывают фугасы, натягивают проволочные заграждения.
      Новиков нацелил весь огонь налево и ждал.
      Сначала противник атаковал крайний справа батальон Клинковского. Атаки следовали одна за другой почти без перерыва. Здесь немцы не прошли. Когда Клинковский отбивал третью атаку, разгорелся жестокий бой на берегу. Метр за метром немцы пробивались вперед. Они хотели захватить кромку берега и тем самым лишить нас всякого снабжения и затруднить использование артиллерии с Таманского полуострова.
      Кромку берега держала рота лейтенанта Очакова. Я старался вспомнить, что знал о нем, но вспомнилось мало: очень молодой офицер, однажды весьма горячо выступал на комсомольском активе.
      Ивакин докладывал, что рота ведет бой с танками и двумя самоходными пушками. Он говорил: "Вижу два горящих танка". Через некоторое время: "Три танка прошли траншеи. Пехоту пока удалось отсечь. Командир роты выбыл из строя".
      Назревал момент второму эшелону полка перейти в контратаку на вклинившегося противника. Даю команду. Завязался жаркий бой. К концу дня и на этом трудном участке наши солдаты заняли прежние позиции.
      2 ноября десант отразил двенадцать атак. Под вечер звонили из обоих полков, которые в этот день были "именинниками". Блбулян говорил: "Прошу передать благодарность артиллеристам и летчикам. Прошу так написать: "Солдаты переднего края горячо благодарят артиллеристов и летчиков за помощь". Ивакин тоже сказал: "Артиллеристами восхищены в нашем полку все". Последним позвонил Ковешников. Его полк был нынче на вторых ролях, но он хорошо провел контратаку в центре.
      - Товарищ комдив! - сказал Ковешников. - Ходатайствую о награждении рядового первой роты нашего полка Пигунова. Лично видел, как Пигунов первый ворвался в траншею, четырех фашистов убил из автомата и, будучи раненным, на моих глазах зарубил еще одного лопатой.
      - Сам-то он где? Живой?
      - Раненый. Отведен в медсанбат.
      - Большая рана?
      - Сам пошел. В сопровождении товарищей.
      Виниченко сходил к Трофимову и вернулся ни с чем. Поговорить с солдатом не удалось. Хирург сказал, что состояние Пигунова очень тяжелое.
      - Отчего? Он же сам дошел!
      - Трофимов зашивал последние швы, когда вблизи разорвался снаряд. Осколком Пигунов был снова ранен - на операционном столе. Он не стерпел, выругался и сказал: "Режьте, майор, опять мое тело. Но только скорее!"
      В 20 часов я предупредил Бушина, что иду в полки к Ивакину и Блбуляну. Мне хотелось лично проверить передний край, его оборудование, систему огня. Хотелось поглядеть на людей после тяжелого дня и узнать их настроение.
      Начальник штаба выглядел очень усталым. Было от чего! Не часто штабному руководителю приходится работать в столь накаленной обстановке. Штабу не годится быть в самом пекле. Дело организации требует, чтобы он находился несколько в стороне, вне сумятицы боя. Но в десанте бой был всюду. Бушин осунулся, под глазами обозначились круги. Я попросил его организовать разведку в направлении отметки "+7". Эта проклятая высота доставила нам за день хлопот, и завтра оттуда же следовало ожидать неприятностей.
      - Подберите опытных разведчиков. Хорошо бы самого комвзвода Белякова послать. Задачей поставьте: к утру взять "языка".
      Хлопнула дверь. Струя свежего воздуха с улицы по очереди передернула язычки пламени в плошках на столе. Масло зашипело. Потом огоньки опять ровно потянулись вверх. Копылов возвратился из полка, где он провел весь день.
      - А я как раз туда собрался, Михаил Васильевич...
      - Туда нужно вам. Блбулян хороший командир, уверенный и спокойный. Но потери велики, почти треть людей выбыла из строя. Блбулян хотел бы сузить участок обороны полка. Это - первый вопрос, а второй касается настроения. Люди дрались геройски. Это ж видеть надо было, как они сегодня воевали. Значит, настроение настоящее. Но люди ждут развития операции, хотят знать, что будет дальше.
      Потеснив Копылова, я присел рядом с ним. Мы сидели бок о бок. Копылов задумчиво перебирал листки блокнота. На лице отражалась работа мысли. Он почувствовал главное, чутьем уловил тревожный огонек в душах людей. Да, солдаты у нас в армии думают, спрашивают и имеют право на ясный ответ. Командир, не понимающий этого, ничего не стоит. Такого жизнь в конце концов спишет. Я ответил Копылову, что, к сожалению, неизвестно, отчего заминка в Тамани. Это ведь и нас самих тревожит. Создаются трудности, мы не будем их скрывать от солдат. Лично я верю, что десант имеет огромное значение для освобождения Крыма.
      Копылов сказал:
      - Я буду говорить об этом с работниками политотдела. Назначил совещание на девять часов вечера.
      Михаил Васильевич считал время по-граждански. Я бы удивился, услышав от него "в двадцать один ноль-ноль". Он собирался обсудить на совещании еще два вопроса: место политработника в бою и пропаганда героизма защитников плацдарма. У него была своя манера наставлять подчиненных. Докладов в обычном смысле он не делал, а пересказывал товарищам наблюдения за их поведением в боевой обстановке, приглашая, таким образом, к самооценке и самоконтролю. Сегодня у Копылова был богатый материал: майор Афанасьев возглавил контратаку батальона и показал хорошие командирские способности. Я знал, что Копылов расскажет об этом так, что другие политработники невольно будут ставить себя на место Афанасьева и спрашивать: "А я сделал бы так? Хватило бы умения?" Конечно, начальник политотдела, улыбнувшись, перескажет похвалу командира полка: Блбулян сказал, что замполит Афанасьев способный командир и пора его выдвигать на командную должность. Человек с военным талантом на политработе это же наш идеал! А Григорий Даргович хотел бы сделать из него комбата.
      Бушин, склонясь над столом, уточнял, со слов Ивакина, позиции полка в районе берега. Я поинтересовался, где сейчас находится резерв. "В боевых порядках тридцать первого полка", - ответил начальник штаба.
      - Василий Николаевич, - взял я трубку полевого телефона, - ты, никак, присвоил мой резерв.
      Было слышно, как на другом конце провода рассмеялся Ивакин:
      - Что вы, товарищ комдив, мы же только что заняли старые окопы.
      - Заняли - и хорошо. Дай распоряжение командиру резерва, пусть отведет людей на прежние позиции. Челов-то где?
      - У меня.
      - Ну вот и Челова по старой памяти прихватил? Дай ему трубку.
      - Челов у телефона.
      - Николай Михайлович, отведите резерв на старые позиции. У меня один план вынашивается. Придете - поговорим, а пока прошу - присматривайтесь и лучше изучайте оборону полка... Модина не видели?
      - Во время контратаки Модин был со мной, а сейчас пошел в саперную роту ставить задачу на ночь.
      - Модин ходил в контратаку?
      - Разумеется!
      - Вот что, найдите его и передайте: пусть ожидает меня у Ивакина. Буду там через час.
      У Михаила Васильевича я спросил, где он будет после совещания с политотдельцами. Он ответил, что хотел направиться в морской батальон. Моряки дерутся отважно, но держатся как-то обособленно. Надо помочь им стать своими людьми в дивизии.
      - Правильно, сходи поговори с ними. И больше расскажи об их соседях. Кто сегодня особо отличился в тридцать седьмом?
      - Прежде всего Хасанов Муидин Юсупович. О нем слава идет по всему полку. Комсомолец, бронебойщик.
      Три танка поджег: два недалеко от КП из бронебойки, а третий - гранатой во время контратаки. Видел я его накоротке: голова в бинтах, рука перевязана, говорит запинаясь, а в медсанбат не идет... Надо было бы его заставить пойти, но я не смог. Понимаешь, не мог тогда прогнать его в санбат: людей не хватало. Так он и остался в строю.
      Мне было понятно жадное стремление раненых солдат остаться при деле, среди товарищей. В медсанбате хуже, особенно в таком трудном месте, как плацдарм. Все шумы боя играют на нервах, а ты лежишь без дела, и всякая мысль лезет в голову... Плохо мы работаем среди раненых. Латаем, а на большее сил не хватает.
      - Надо бы хоть Павлова послать в медсанбат,- сказал я Копылову, - пусть проверит, как идет прием раненых, где их размещают, пусть поговорит с людьми.
      Подполковник Павлов был заместителем начальника политотдела. Я неохотно давал ему задания: чересчур горячий. Копылов мне о нем ничего не говорил: не любил поспешно судить о людях. Обычно он приглядывался к человеку со всех сторон и обнаруживал сильные, полезные качества его натуры. Только раз был случай, когда Михаил Васильевич безапелляционно решил судьбу человека. Один из офицеров перетрусил на море до колик. Все прыгали с мотобота в воду и бежали к берегу, а он остался лежать на скамье. Копылов тогда сказал: "Черт с ним..." и отвернулся, как будто того больше не существовало. Офицер вернулся один в Тамань.
      - Ну ладно, пошли, Иван, - окликнул я Байбубинова, и мы втроем - Иван, я и адъютант Виниченко - вышли из блиндажа на улицу.
      Вокруг было темно и тихо. Отдельные выстрелы лишь подчеркивали спокойствие, опустившееся вместе с темнотой на плацдарм. Немцы ночью не наступали.
      Капитан Виниченко шел впереди. Его рослая фигура казалась огромной на фоне черного, со звездами, неба. Капитан был кубанским казаком, из станицы Ильинской. Удалой человек. Однажды пришлось нам с ним верхом ночью преодолевать минированную дорогу под Новороссийском, в районе Волчьих Ворот, и там я увидел, что капитан умеет играть со смертью в прятки: на галопе он первым проскочил минное поле. КП полка занимал небольшой бетонированный капонир в ста метрах от западной окраины Эльтигена. Раньше, при немцах, в нем был наблюдательный пункт командира роты. Добротное помещение. Не на один день делалось!
      - Вы, Григорий Даргович, как погляжу, прочно устроились! - приветствовал я Блбуляна. Он сидел за небольшим столиком вместе с Афанасьевым и начальником штаба полка Склюевым. Когда мы вошли, командиры встали, подполковник поспешил навстречу.
      - Не жалуюсь, товарищ комдив! Днем в наш блиндаж было прямое попадание авиабомбы. Как видите, живы, целы и трещин нет.
      - Полковник Копылов докладывал, что вы сегодня особенно отличились, майор, - сказал я, пожимая руку Афанасьеву. Он привычно вытянулся, собираясь ответить как положено, но я его остановил:
      - Хотел бы видеть вашего знаменитого Хасанова. Пошлите за ним, майор.
      У Афанасьева дрогнули желваки на скулах. Блбулян, стоявший сзади, сказал:
      - Не сможет он прийти, товарищ комдив.
      Дважды раненный, Хасанов оставался в строю. На исходе дня он опять стоял в окопе со своей бронебойкой. Танк приближался, стреляя на ходу. Разорвался снаряд, исковеркал ружье, оглушил сержанта. Он опамятовался, взял в руки две противотанковые гранаты и пополз навстречу машине.
      - Последнее, что мы видели, - говорил Афанасьев, - сержант приподнялся на колено и послал одну за другой обе гранаты. Танк встал. Хасанову пробило грудь, а он бросал. Полумертвый бросал. Одну! Потом другую!.. Потом упал. На людей нельзя было смотреть, товарищ полковник. И когда был дан приказ "В атаку!" - все дружно ринулись вперед. Сейчас Хасанов в медсанбате. Все еще без сознания.
      Майор сильно переживал. Он рассказывал негромко, без жестов, понимая, что не требуется ничем подчеркивать то, о чем говорит.
      - Хороший у вас замполит, Григорий Даргович, - шепнул я Блбуляну.
      Все примостились за столом, и мы поработали полчаса.
      Шла вторая ночь на плацдарме. За ней придет день. Все, сидевшие за столиком в добротном немецком капонире, знали, что такое день на "Огненной земле". 1 и 2 ноября полк потерял треть своего состава. Правофланговый батальон капитана Солодуба угрожающе поредел. Солодуб был ранен, командование принял П. П. Корабельщиков. На батальон навалился 90-й полк 98-й немецкой дивизии. Немцы, убитые перед передним краем в первой, а потом во второй траншее, принадлежали к разным батальонам этой части. Блбулян считал, что 90-й немецкий полк основательно потрепан, но это было для нас небольшим утешением: противник имел возможность восполнить убыль, а мы...
      Блбулян настаивал на том, чтобы сузить участок обороны полка за счет правого соседа. У меня было другое мнение. Учтя результаты сегодняшнего боя, немцы будут с утра наносить удар по левому флангу 39-го полка. Значит, нужно увязать с ним стык, дать побольше огневых средств на правый фланг, полностью его заминировать и быть готовым помочь Ковешникову.
      - Пленных нет?
      - Нет, только убитые, - смущенно ответил Склюев. Он недавно пришел на штабную работу, и ему приходилось учиться в бою. Я спросил майора:
      - Какой промах допустил сегодня противник?
      - В таком бою, - ответил он, - трудно было разобраться, какой у него промах.
      - Его промах вот в чем заключался, - сказал я. - Противник атаковал не одновременно и тем дал нам возможность маневрировать огнем и силами. Если бы утром первый удар был нанесен одновременно с запада и с юга, ничто бы нас не спасло. Немцы, видимо, не приняли нас всерьез, думали, что хватит нам и одного удара. Вы врага проучили. Ждите завтра двойного удара. К этому мы должны серьезно подготовиться за ночь.
      Григорий Даргович собрался идти с нами в батальоны. Я сказал, что не надо. Вид у него был неважный: беспредельная усталость в каждой черте лица.
      - Вы не больны? - спросил я у него.
      - Нет, просто третьи сутки не спим. Уездились.
      - Мы пройдем сами, а вы ложитесь часа на два. Блбулян усмехнулся. Я повернулся к Афанасьеву:
      - Товарищ майор, вот вам партийное поручение, Обеспечить, чтобы командир полка поспал два часа, Об исполнении доложите в двадцать четыре ноль-ноль. Проводите нас немного.
      На улице Афанасьев осторожно спросил:
      - Вы скажите нам, товарищ командир дивизии, в чем же дело? Почему десант севернее Керчи не высаживается? Почему нам не подбрасывают подкрепление? Я... люди спрашивают. А что отвечать?
      - Подкрепление подойдет сегодня ночью, - сказал я. - А насчет Керчи пока ничего не известно. Так и отвечайте: пока неизвестно. Как только нам сообщат, сразу поставим вас в известность.
      В траншее 1-й роты солдаты и офицеры рассказали нам, насколько точно артиллерия и авиация били по боевым порядкам противника. Поредевшие ряды немцев рота подпустила на 50 метров, а потом расстреляла пулеметным и автоматным огнем. Настроение у людей бодрое, и большую роль в этом сыграло то, что весь день они чувствовали мощную поддержку Тамани. Дивизия была одна на маленьком клочке Керченского полуострова, на первой пяди освобожденной крымской земли, Но нас подпирала, поддерживала Тамань. Результаты ее работы были у всех на глазах, и люди не чувствовали, что они одни.
      Я обратил внимание всех командиров роты на то, что траншеи плохо оборудованы. Рыть поглубже! Матушка-земля сбережет нас. Завтра придется выдержать бой такой же, как сегодня, а может быть, еще тяжелее.
      По первой траншее мы прошли до правого фланга 31-го полка. В окопах 3-й роты застали Клинковского. Он собрал командиров и давал указания по организации огня и минированию впередилежащей местности. При встрече на КП дивизии он мне показался совсем молодым. На самом деле ему было лет тридцать пять. Скупой свет молодого месяца позволял различить энергичные черты лица, а голос, дававший указания, был неожиданно мягок, с учительскими интонациями. Клинковский показал нам два танка, которые подорвались на минах перед оборонительным рубежом роты. Он рассказывал своим мягким голосом, что мины были поставлены ночью. Их сняли с берега и поставили здесь. Я понимал, что комбат говорит не для меня, а для солдат, стоявших поблизости. Покажем, дескать, ребята, начальству, что и мы не лыком шиты. Клинковский знал, что я это понимаю. Знали и солдаты, и они с видимым удовольствием своими веселыми репликами показывали, как ловко у них в роте вышло, что фашистские танки подрывались на фашистских минах.
      Я спросил у майора, будет ли он в каждой роте вот так же давать указания. Он ответил отрицательно. 3-я рота, в которой мы находились, обороняла основную высоту. Как раз ту ключевую высотку, о которой Клинковский докладывал прошлой ночью на КП. Потеряешь эту позицию, не удержать тогда всей южной окраины Эльтигена. Поэтому комбат занялся с 3-й ротой, а по другим он собирался просто пройти и проверить выполнение земляных работ и организацию огня.
      - Вы, случаем, не были, товарищ Клинковский, на Малой земле под Новороссийском?
      - Нет, не пришлось. А что?
      - Метод мне ваш нравится. Слушаю вас, и кажется, что мы с вами прошли одну боевую школу.
      - Нет, на Малой земле не был, - повторил майор, помолчал и добавил: - Я Севастополь оборонял.
      - О! Вот где была ваша академия. Тяжелая. Ну да ведь и опыт, там полученный, ничем не заменишь... Скажите, не пройдут здесь завтра немцы?
      - Могут пройти, товарищ комдив. Через трупы пройти могут, а пока мы живы не пройдут.
      Много лет миновало с того времени, а картина той ночи, точно живая, стоит перед глазами. Глубоко отрытая траншея. Умело отрытая. Нечеткие громадины двух танков, застывших невдалеке. Дружная группа солдат, симпатизирующих своему комбату. И он сам - ладный, энергичный офицер, рассудительно хозяйничающий на своем участке.
      Севастополец! За такими командирами люди пойдут в любой огонь.
      Во второй роте нас встретил солдат. Свой доклад он закончил словами.
      - ...Докладывает командир первого взвода рядовой Попов.
      - А где же у вас офицер и сержанты?
      - Лейтенанта сегодня утром, тяжело раненного, отправили в медсанбат. Сержантов уже двое суток нет: погибли при высадке. Пришлось заступить в командование мне.
      - Как прошел день, товарищ комвзвода?
      - Отбили пять атак.
      - Потери?
      - Пять солдат и лейтенант товарищ Смирнов.
      - Сколько осталось у вас во. взводе?
      - Девятнадцать наших солдат и один приблудный.
      - Откуда ж он взялся?
      - Не могли выяснить, товарищ комдив. Он по нации казах, русского не знает. Но он боевой парень, хорошо дрался весь день. Разрешите оставить во взводе.
      Спросил я, где он, этот самый "двадцатый-приблудный", и, получив ответ, что в 3-м отделении, послал к нему Ивана.
      Попов - невысокий, суховатый, с хорошей спортивной фигурой. Под белесыми бровями - смелые глаза. Я приказал ему доложить о состоянии взвода. Он докладывал уверенно, как будто бы имел большой командирский стаж.
      Из оставшихся во взводе людей Попов организовал три отделения, на каждое назначил отделенного командира. Поставил взводу на ночь и на завтра боевую задачу. Тут же, на местности, Попов показал мне секторы обстрела ручных пулеметов, рубежи, по которым будут вести огонь автоматы; сказал, где он намерен отсечь немецкую пехоту от танков и когда будут бросать противотанковые гранаты. В отделениях имелось по одному ручному пулемету и по пять автоматов. Боеприпасы: на пулемет 100 патронов, на автомат по полсотне, на каждого солдата по одной ручной гранате, а противотанковых осталось всего две на взвод.