В соответствии с намеченным планом Кузнецов вез Геттеля кружным путем на квартиру надежного человека – подпольщика Леонида Стукало. Но от этого варианта пришлось в последний момент отказаться: поблизости от дома Стукало что-то случилось, собралась толпа, прибыла уголовная полиция.

«Этого не хватало! – с досадой подумал Кузнецов. – Придется перестраиваться». И Николай Иванович приказал Струтинскому ехать по другому адресу: улица Легионов, 53.

– Мы возвращаемся? – с удивлением спросил Геттель.

– Нет, просто я хотел заехать за одной дамой, она здесь живет, но вспомнил, что она уже должна быть у подруги, – сказал Кузнецов первое, что пришло ему в голову.

В доме № 53 по улице Легионов у Николая Ивановича не было ни одной знакомой. Там жил одиноко и скромно некий Роберт Глаас, ничем не примечательный сотрудник так называемого «Пакетаукциона» – весьма характерного оккупационного учреждения, специализировавшегося на отправке в Германию посылок с продовольствием и вещами, награбленными гитлеровцами у местного населения. Глаас считался – и весьма обоснованно – ревностным служакой, исполнительным, услужливым, хотя и не хватающим звезд с неба, военным чиновником. У начальства был на хорошем счету. Шефом «Пакетаукциона» был видный нацист Курт Кнут, второй заместитель рейхскомиссара Украины Эриха Коха. Кнута – невероятно тучного, всегда страдающего от одышки специалиста по организованному грабежу – наверняка хватил бы апоплексический удар, если бы он узнал, что Роберт Глаас, скромнейший из его подчиненных, на самом деле старый голландский антифашист-подпольщик, связанный через обер-лейтенанта Зиберта с советской разведкой.

Глаас был дома не один – у него находился разведчик Иван Корицкий, работавший в «Пакетаукционе» грузчиком. До войны Иван был комсомольским секретарем в селе Березно Ровенской области, потом служил в армии, оказался в плену, бежал, связался с отрядом, стал хорошим разведчиком.

В конспирации Глаас не был новичком. Когда к нему ввалились незваные гости, он встретил их приветливо, не задав Кузнецову, а тем более Геттелю, никаких наводящих вопросов. Карицкому велел из кухни не выходить. Держался так, словно заглянули к нему на огонек два приятеля – дело обычное. Знал, в случае чего Зиберт сумеет ему подсказать, что делать, как вести себя дальше.

Пожав руки обоим офицерам, Глаас предложил им раздеться, а сам со сноровкой закоренелого холостяка принялся накрывать на стол.

Сбросив шинель, Кузнецов, словно желая чувствовать себя совершенно свободно, снял и портупею с кобурой и повесил ее на гвоздь за шкафом. Волей-неволей, но Геттелю тоже пришлось освободиться от оружия.

– Мои приятельницы, видимо, задерживаются, – улыбаясь, сказал Кузнецов, – давайте выпьем пока, господин майор, чтобы не терять зря времени.

Гитлеровец отлично понимал, что никаких приятельниц ждать и не следует, а потому молча протянул руку к своей рюмке.

Постепенно завязывался многозначительный разговор с взаимными намеками, иносказаниями. Неизвестно, чем бы кончилась эта дипломатическая игра Кузнецова с Мартином Геттелем, если бы Николай Струтинский не совершил ошибки. Совсем небольшой. Но в разведке крупные и не нужны. Николай Струтинский неизвестно почему без стука вошел в гостиную и без разрешения подсел к столу…

Майор Геттель осекся на полуслове. Немецкий солдат, к тому же поляк по национальности, никак не мог бы себе позволить сесть за офицерский стол, даже если бы его пригласили. Но подобной фамильярности не потерпит и кадровый английский офицер! А только им в представлении Геттеля и был обер-лейтенант Зиберт!

Значит… Значит, Зиберт не агент Интеллидженс сервис! Но в таком случае, кто же он? Неужели советский разведчик?! В глазах гитлеровца мелькнул ужас. Он рванулся к своей портупее…

Через полминуты Геттель был скручен и крепко привязан к стулу. Побелевшего от страха майора непрерывно била нервная дрожь. На лбу выступили крупные капли пота.

По воле случая игра отменялась. Теперь Николаю Ивановичу не оставалось ничего другого, как, отбросив ненужную маскировку, просто допросить гитлеровского контрразведчика. Геттель рассказывал все, что знал.

– Кто такой штурмбаннфюрер фон Ортель? – спросил Кузнецов.

– Этого я сказать не могу…

– Повторяю вопрос, кто такой Ортель? – Кузнецов повысил голос.

– Но я этого действительно не знаю! – истерически вскричал Геттель. – Это не известно никому!

– Даже доктору Йоргельсу, начальнику СД? – с иронией спросил Кузнецов.

– Но ведь я же не доктор Йоргельс! Лично мне известно только одно, что у штурмбаннфюрера фон Ортеля особые полномочия от Главного управления имперской безопасности в Берлине. Он имеет право лично связываться по телефону и телеграфу с Миллером и Шелленбергом.

Ого! Кузнецов чуть было не присвистнул. В Главном управлении имперской безопасности Миллер был начальником IV отдела – государственной тайной полиции, сокращенно именуемой гестапо. Шелленберг в том же Главном управлении возглавлял VI отдел, ведавший шпионажем за границей. Значит, фон Ортель действительно птица крупного полета.

Об официальном положении фон Ортеля в Ровно Геттель не мог сказать ничего определенного. Подтвердил только, что у штурмбаннфюрера есть нечто вроде конторы на Дойчештрассе, 272, замаскированной под зуболечебницу. Два или три раза к нему приезжали из Германии какие-то лица. Иногда он увозил к себе по собственному выбору арестованных из гестапо. Никто из них обратно не вернулся. Для чего они были нужны фон Ортелю и что он с ними сделал, ему, Геттелю, неизвестно.

Кузнецов видел, что майор не врет. Он понимал, что местные гестаповцы, судя по всему, ничего не знали о секретной деятельности фон Ортеля в Ровно. Ничего интересного и заслуживающего внимания Геттель больше рассказать не мог. В заключение Николай Иванович задал все же ему один вопрос:

– Почему вы предположили, что я англичанин?

– Никак не думал и не мог предполагать, что вы русский разведчик, – мрачно буркнул Геттель.

На следующий день майор Мартин Геттель не явился в рейхскомиссариат. Не вышел он на работу и послезавтра. Курьер, посланный к нему на дом, нашел пустую квартиру, в которой, судя по тонкому слою пыли на мебели, несколько дней уже никто не жил…

Сведения, полученные Кузнецовым от Геттеля (а они относились, конечно, не только к личности фон Ортеля), были достаточно интересны и сами по себе представляли немалую ценность. Но к тому, что Зиберту уже было известно о штурмбаннфюрере, фактически ничего не добавили, лишь утвердили в необходимости продолжать искать подходы к таинственному эсэсовцу.

Собственно говоря, даже если бы Кузнецов и решил сейчас прекратить знакомство, то сделать бы это уже не смог. Фон Ортель слишком привык к нему, заезжал нередко домой, приглашал к себе – словом, считал близким приятелем, если только этот человек вообще мог состоять с кем-либо в приятельских отношениях, не говоря уже о дружбе. Как бы то ни было, виделись они почти каждодневно.

Зиберт и фон Ортель часто встречались в одном из самых популярных среди оккупантов злачных мест города – офицерском казино на Дойчештрассе. Фон Ортель был неравнодушен к азартным играм. Кузнецов же посещал это заведение, потому что здесь всегда толпилось много офицеров всех родов войск, от которых он черпал ценные сведения.

– Знаете, Зиберт, – задумчиво сказал как-то фон Ортель при их очередной встрече, – вы мне чем-то глубоко симпатичны. О, не пытайтесь отшучиваться. Уверяю вас, что в этом подлунном мире отыщется не больше десятка людей, которым я симпатизирую.

– Почему? – осведомился Кузнецов.

– А вы можете назвать мне хоть пяток наших общих знакомых, которых бы вы хотели считать своими друзьями?

Пожалуй, в уме эсэсовцу отказать было нельзя, и Кузнецов совершенно искренне ответил: «Нет». Фон Оргель удовлетворенно рассмеялся.

– Вот видите! Но бог с ними! Поговорим о вас. Скажите откровенно, вы, получивший на фронтах уже две пули, а от фюрера два креста, неужели вы еще рветесь на фронт?

Зиберт резко откинулся в кресле. Голос его стал сухим и строгим:

– Я солдат, господин штурмбаннфюрер, и мой долг – сражаться без раздумий за фюрера, немецкий народ и великую Германию!

Фон Ортель укоризненно развел руками.

– Великолепно! Но, Пауль, зачем же так официально? И потом – почему вы думаете, что борьба с нашими врагами ведется только на фронте?

Зиберт скривил губы в презрительной гримасе.

– Ну конечно, здесь, в Ровно, полно борцов с девчонками и инвалидами, за которыми мерещатся большевистские диверсанты!

Теперь нахмурился фон Ортель.

– Не говорите так легкомысленно, Зиберт. Партизаны – это очень серьезно, к нашему величайшему сожалению. И я не завидую тем, кому приходится ими заниматься… Не случайно еще в прошлом году, если не ошибаюсь, шестого сентября, наш фюрер издал специальный приказ. Если угодно, могу напомнить, что он в нем писал. Примерно так, во всяком случае, близко к тексту: действия партизанских отрядов на востоке за последние несколько месяцев стали крайне опасными и ныне представляют серьезную угрозу нашим коммуникациям, идущим к фронту… Повторяю, это сказано год назад, и если что за этот год изменилось, так только к худшему… И фельдмаршал Кейтель не случайно указал в одном из своих приказов, что наша борьба с партизанскими бандами отныне не должна иметь ничего общего с рыцарским поведением солдат или правилами Женевской конвенции…

Но сейчас речь не о том. Я не считал бы себя вашим другом, если бы вдруг предложил вам заняться подобным делом.

Фон Ортель умолк. Николай Иванович не прерывал молчания собеседника, понимая, что сейчас-то разговор и подойдет к самому главному, к тому, из-за чего, в сущности, Зиберт и вел эту дружбу, поддерживать которую означало ходить по самому лезвию ножа.

Закурили…

– Пауль, – размеренно, очень буднично начал фон Ортель, – что вы скажете, если я предложу вам сменить амплуа?

– Мне?! Вы смеетесь, Ортель. Ну какой из меня разведчик? Я просто пехотный офицер, который может командовать ротой, и, пожалуй, – все. Вот уж о чем никогда не думал, да и, признаться, профессия эта, при всем уважении к вам, мне никогда особенно не нравилась.

Штурмбаннфюрер умел обрабатывать собеседников. Он понимал, что сказал для одного раза слишком много скромному фронтовику, который должен еще переварить столь неожиданное и чреватое многими последствиями, хотя и лестное, предложение, и перевел беседу на другую, более безобидную тему.

Передышка эта как нельзя кстати была и для Николая Кузнецова. Предложение и впрямь оказалось ошеломляющим. Но ни отклонить, ни принять его без решения командования он, конечно, не мог. Ничем внешне он не выдал охватившего его глубокого волнения.

Штурмбаннфюрер фон Ортель не шутил. Просто так, от нечего делать подобных предложений не высказывают направо и налево. А что, если эсэсовец, не довольствуясь тем, что знал от самого Зиберта и общих знакомых, проверил личность обер-лейтенанта по своим собственным каналам?

Если так – конец… И в отряд уйти не удастся, наверняка будут следить за каждым его шагом. Но и панике поддаваться нельзя. Ортель, конечно, вполне мог его уже проверить. Но это лишь одна версия. А вторая – что он, полагаясь на опыт и интуицию, не спешит с проверкой, поскольку Зиберт еще не ответил согласием. В этом случае он, Кузнецов, пока в безопасности, а разговор означает лишь одно, что фон Ортель «клюнул» на Зиберта.

Терзаемый самыми противоречивыми мыслями и сомнениями, Николай Иванович поспешил в отряд. Командование предложило Кузнецову продолжать игру, не связывая себя пока, однако, какими-либо определенными обязательствами.

– Постарайтесь выяснить, – напутствовали в отряде Николая Ивановича, – в какое конкретное дело хочет втянуть вас этот благодетель. Учтите в то же время, что не исключена и возможность провокации, будьте предельно осторожны, не перестарайтесь.

Кузнецов вернулся в Ровно.

В тот же день он постарался встретиться с Майей Микота. И не случайно. Ортель явно выделял веселую, обаятельную девушку из всех остальных. Он немного ухаживал за ней, не слишком серьезно, с оттенком какой-то снисходительности, постоянно поддразнивал, но не зло. Одним словом, вел себя так, как иногда взрослые мужчины ведут себя с очень молоденькими девушками. Невинный флирт, не более. Но так только казалось. Дело в том, что эта внешне легкомысленная девушка уже давно была секретной осведомительницей гестапо, где носила кличку Семнадцать. Майя постоянно общалась со множеством немецких офицеров, чиновников, коммерсантов, некоторые ухаживали за ней, делали лестные предложения, откровенничали. Это-то обстоятельство и привлекло к девушке внимание гитлеровской службы безопасности. Когда фон Ортель появился в Ровно, агент Семнадцать был передан в его распоряжение. Штурмбаннфюрер нашел девушку очень способной к секретной работе и в результате всерьез принялся обучать ее в индивидуальном порядке приемам и методам шпионского ремесла.

Как агент гестапо, Майя регулярно встречалась с фон Ортелем на конспиративных квартирах СД на Немецкой площади и во 2-м Берестянском переулке. Разумеется, командование отряда незамедлительно получало от Микота подробный отчет о каждой такой встрече.

Штурмбаннфюрер доверял Микота больше, чем кому-либо. Однажды он рассказал ей об очень важном: что он, Ортель, засылает в советский тыл двух террористов с целью убийства двух генералов, в том числе Зейдлица, плененных в Сталинграде и в плену выступивших против гитлеровского режима.

…Во время очередной встречи у Лисовской Майя Микота рассказала Николаю Ивановичу обо всех ровенских новостях, а в заключение сообщила, что ее шеф собирается уехать, куда – неизвестно. По словам девушки, фон Ортель был в последние дни очень доволен чем-то, говорил, что ему оказана большая честь, что дело очень крупное и вызовет большой шум.

Но на вопрос Кузнецова, куда именно собрался эсэсовец, Майя могла только пожать плечами. Этого она, к сожалению, не знала. Подсознательное чувство говорило Кузнецову, что между предполагаемым отъездом фон Ортеля и его предложением Зиберту есть закономерная связь, и он настойчиво просил Майю постараться восстановить в памяти все подробности ее разговора с шефом, все детали, намеки. Это очень важно!

Девушка и сама понимала, что это важно, но только покачала головой.

– Я уже расспрашивала. Отшучивается только. Обещал привезти, когда вернется, персидские ковры.

Николай Иванович насторожился. Первая заповедь разведчика – не оставлять без внимания ни одной мелочи – за этот год словно вросла в его сознание. Персидские ковры? Вряд ли это случайно…

Прощаясь, Кузнецов дал девушке наставление: постараться вытянуть из Ортеля все возможное. Прикинуться расстроенной его отъездом, намекнуть, что неравнодушна к нему и обеспокоена. И запоминать каждое его слово, каким бы пустячным на первый взгляд оно ни показалось.

Кузнецов не терял времени – уже через несколько часов один из находившихся в его распоряжении связных спешил в отряд с донесением. А вскоре в Москву полетела очередная шифровка.

Обер-лейтенант Пауль Зиберт не смог больше встретиться со своим другом и возможным будущим начальником. Как только он вернулся 24 ноября в Ровно на свою постоянную квартиру в доме № 15 по улице Легионов, взволнованная Майя Микота сообщила ему удивительную весть: штурмбаннфюрер СС фон Ортель, по слухам, застрелился в своем кабинете в помещении «зуболечебницы» на Дойчештрассе.

Кузнецов не сомневался, что трупа «самоубийцы» вообще не существовало. Его волновало другое, почему фон Ортель так стремительно и неожиданно покинул Ровно, симулировав (в симуляции Кузнецов не сомневался) самоубийство? Причин могло быть только две: неожиданный вызов в Берлин или раскаяние в излишней откровенности с пехотным офицером. Во втором случае Зиберту грозила немалая опасность. Фон Ортель мог позаботиться об устранении опасного для него свидетеля.

Командование отряда приняло все необходимые меры для обеспечения безопасности Кузнецова.

Самолет С-54 с президентом Соединенных Штатов Америки Франклином Делано Рузвельтом на борту пролетел из Каира 1310 миль над Суэцким каналом, Иерусалимом, Багдадом, реками Евфрат и Тигр и, наконец, приземлился на тегеранском аэродроме. Уставшего после долгого пути, уже тогда смертельно больного президента отвезли в посольство США находившееся приблизительно в двух километрах от города.

Группа, сопровождавшая Рузвельта на конференцию, включала семьдесят семь человек. В нее входили личный советник Гарри Гопкинс, начальник личного штаба президента адмирал Леги, Аверелл Гарриман, генералы Маршалл, Арнольд, Соммервелл, Хэнди, Дин, зять президента майор Джон Беттигер и другие (в том числе знаменитые филиппинские повара).

На следующее утро – в воскресенье 28 ноября – к Рузвельту в спальню вошли взволнованный Гарриман и начальник секретной охраны президента Майкл Рейли.

Гарриман рассказал Рузвельту, что русские только что поставили его в известность о том, что город наводнен вражескими агентами и возможны «нежелательные инциденты» – в устах Гарримана это вежливое выражение означало «покушения».

– Русские предлагают вам переехать в один из особняков на территории их посольства, где они гарантируют полную безопасность, – так закончил Гарриман свое сообщение.

– Ну, а вы что скажете, Майкл? – обратился Рузвельт к начальнику своей охраны.

Мрачный Рейли лишь пробурчал что-то, весьма отдаленно похожее на совет принять предложение.

В три часа дня президент и его ближайшие помощники уже переселились на территорию советского посольства в центре Тегерана. Остальная группа лиц, прибывших с президентом, остановилась в Кемп-Парке, где помещался штаб американских войск.

…Примерно через месяц за тысячи километров от Тегерана, в лесах под Ровно получили запоздавшие московские газеты. Одну из них – «Правду» от 19 декабря 1943 года – подарили, разумеется, без права выноса в город, Николаю Ивановичу Кузнецову. Потом уже он пересказал содержание короткой заметки, аккуратно отчеркнутой красным карандашом, Майе Микота – в качестве компенсации за так и не привезенные ей персидские ковры.

Текст гласил:

«Лондон, 17 декабря (ТАСС). По сообщению вашингтонского корреспондента агентства Рейтер, президент Рузвельт на пресс-конференции сообщил, что он остановился в русском посольстве в Тегеране, а не в американском, потому что Сталину стало известно о германском заговоре.

Маршал Сталин, добавил Рузвельт, сообщил, что, возможно, будет организован заговор на жизнь всех участников конференции. Он просил президента Рузвельта остановиться в советском посольстве, с тем чтобы избежать необходимости поездок по городу… Президент заявил, что вокруг Тегерана находилась, возможно, сотня германских шпионов. Для немцев было бы довольно выгодным делом, добавил Рузвельт, если бы они могли разделаться с маршалом Сталиным, Черчиллем и со мной в то время, как мы проезжали бы по улицам Тегерана»,