Титка слышал, как кто-то взял его за рукав и, царапая ногтями по руке, потащил на бульвар. Около него шло огромное существо, тяжелое, как глыба, и смердило потом, перегорелым спиртом и горклой махоркой. Ему стало непереносно лихо.
      - Брысь, чувал! Сам пойду...
      Казак засопел и захлебнулся слюною.
      - Убью, сукин сын!
      Широкими шагами Титка зашагал вперед, не оглядываясь. Было похоже, что он качается в огромной качели и видит, как колышутся и плавают тополи и облака. Далеко, не то на той стороне, за рекой, не то в глубине его души, большая толпа пела необъятную песню, и песня эта звучала как призрачно-далекие колокола.
      Мальчик хватал его за руку и дрожащим голосом кричал, задыхаясь от ненависти:
      - Я им не позволю цапать! Я не какая-нибудь слюнявка... Я ихнего брата много перестрелял. Стрелять - стреляй, а цапать - не цапай! Тебя как зовут? Меня - Борис. Мы будем вместе с тобой... Когда нас будут стрелять, мы будем рядом. Хорошо?
      - Я хочу пить... - сказал Титка и все прислушивался к песенному прибою волн.
      8
      Генерал уехал, и толпу пленников повели вслед за ним по улице, к реке.
      Подошли четверо казаков с нагайками, молодые, веселые ребята. Они скалили зубы, как озорники, и ломались около Передериихи. Один из них взял ее под руку и, изображая из себя кавалера, потащил к скамье под тополем. Остальные трое шли за ними и надрывались от хохота. Передерииха бормотала, как полоумная.
      - Та я ж - слипа та глуха... хлопчата! Хиба ж я - дивка? Вы ж такие гарны та веселы... веселы та гарны...
      Казаки корчились от хохота.
      Передерииху посадили на скамью. И тот казак, который вел ее, гаркнул хрипло и остервенело:
      - Ложись!
      Передерииха опять плаксиво забормотала. Казак жвыкнул нагайкой. Передерииха заплакала и онемела. Казак толкнул ее. Она упала на скамью и осталась неподвижной. Двое других задрали ей на спину юбку, и Титка увидел дряблые ноги с перевязочками под коленками и сухие старческие бедра.
      - Катай ее, старую стерву!
      Один казак сел на ее черные босые ноги, а другой опирался руками на голову. Третий с искаженным лицом зашлепал нагайкой по сухому телу. Скоро она замолчала. А казак все еще хлестал ее и при каждом ударе хрипел:
      - Х-хек! Х-хек!
      Тот, который сидел на ногах, слез со скамьи и махнул рукою.
      - Стой, хлопцы!
      Казаки стали завертывать цигарки. Один вытащил из кармана веревку, стал на скамью и начал торопливо и ловко укреплять ее на суку тополя.
      - А ну, хлопцы! Треба по писанию...
      Казак задрал старухе юбку вплоть до живота, сделал ее мешком, спрятал в ней руки Передериихи и подол завязал узлом. Двое подняли ее, и первый накинул на голову веревку.
      - Есть качеля!
      И пошли прочь.
      Борис кричал им вслед и ядовито смеялся.
      - Дураки-сороки! Куркули! Вздернули бабку. Тряпичники! барахольники!
      Казаки оглянулись и заматершинничали. Один из них погрозил нагайкой:
      - Ото ж тоби забьют пробку в глотку.
      - Сороки-белобоки! Бабьи палачи!
      Со стороны реки загрохали выстрелы. Два черкеса, которые охраняли Титку и Бориса, подтолкнули их прикладами и погнали к церковной ограде. Мальчик шел словно как взрослый, только ежился, словно ему было холодно. Он часто сплевывал слюну.
      - Они думают, я боюсь... Много я вас перестрелял, мерзавцев... Плевать на вас хочу! Не бойся, Тит! Давай руку!
      Титка слышал, как сквозь сон, голос мальчика и не понимал, что он говорит. Он одно чувствовал, что не идет, а плывет, качается по волнам. Чудилось, что он качается на небесной качели и вместе с ним плавает и несется весь мир.
      Их поставили около ограды. Черкесы стали в нескольких шагах от них, и оба разом наперебой скомандовали:
      - Легай! Арря!
      Титка смутно слышал это и не понял, а мальчик забился около него, как связанный, и закричал в исступлении:
      - Не лягу! Вот! Мы - оба! Вот!..
      Черкесы вскинули винтовки, и крик мальчика унесли с собою два оглушительных взрыва.
      1921