«Да говори, говори же, что тебе нужно! – мысленно возопил Олег. – Как ты меня достал, проклятый Карла…»

Иностранец словно подслушал мысли художника, потому что в следующее мгновенье его тон стал деловитым, а фразы – краткими и сухими, без лишних эмоций:

– Вы в шкаф смотрели?

– Не успел.

– Там стоит ящик с нужными для работы материалами.

– Понял.

– Вам скоро позвонят, никуда не выходите из номера. За вами пришлют машину. Только еще раз прошу вас, милейший Олег Ильич, – не натворите глупостей. Заказчик имеет в России большую власть. Надеюсь, вам не нужно объяснять, что это значит.

– Постараюсь не натворить, – буркнул Олег и с ненавистью бросил трубку на рычаги.

Позвонили спустя час после разговора с Карлом Францевичем. Официальный мужской голос сказал, что машина будет возле гостиницы через двадцать минут и что водитель поднимется в номер.

Водитель был предельно вежлив и предупредителен. Он с поразительной легкостью и непринужденностью донес достаточно тяжелый ящик с материалами (который Олег так и не удосужился распечатать) до машины, – это был «мерседес» с правительственными номерами – и вскоре они уже ехали по загородному шоссе.

Несмотря на все грозные указы и распоряжения, частных машин с запрещенными мигалками на улицах Москвы было хоть пруд пруди. Олег очень сомневался, что козырные холеные мужики в дорогих костюмах и расфуфыренные дамочки (раскрашенные как индейцы сиу), сидевшие за рулем импортных тачек с проблесковыми маячками, находятся на государевой службе.

Но он не мог не отдать должное высокому статусу транспортного средства, в котором его везли. «Мерседес» пронизывал скопища машин на улицах и перекрестках с такой легкостью и скоростью, будто был раскаленным прутом, воткнутым в блок мягкого сливочного масла.

Дача явно была государственной. Куда конкретно Олега привезли, он не знал (хотя примерно догадывался), а водитель словоохотливостью не отличался. Прежде, чем они доехали по огражденной территории до дачи (точнее – коттеджа) заказчика, им пришлось миновать два КПП. Последняя проверка – третья по счету – уже была на входе в здание.

Художник оказался в украшенном живыми цветами громадном холле с мраморным полом, фонтаном из резного камня, изразцовым камином и шикарной мягкой мебелью. Наверное, холл был совмещен с гостиной; так удобней для больших приемов.

Выпил лишку – и сразу на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Или чтобы очистить желудок от перегруза. А то пока найдешь нужное место при другой планировке дома, можешь по дороге все растерять. Позору потом не оберешься.

Ждать пришлось долго – где-то около часа. А может, Олегу просто показалось, что время не бежит, а каплет, как в клепсидре – водяных часах. Он был очень напряжен и вздрагивал от малейшего шороха.

Наконец раздались звуки мужских голосов, и по широкой лестнице со второго этажа в холл спустились двое мужчин весьма солидной и симпатичной наружности; один был в годах, а второй почти ровесник Олега. Молодой был и вовсе красавчиком, и художник сразу же его невзлюбил – неизвестно, почему.

Мало того, Олег узнал обоих. И внутренне еще сильнее зажался. Эти двое были настолько влиятельны, что могли его вмиг стереть в порошок, как мелкую букашку.

– А, вот и наш художник! – воскликнул старший. – Наслышаны, наслышаны… Ну, здравствуйте…

Он прикоснулся к руке Олегу каким-то быстрым, едва осязаемым, рукопожатием. Молодой приветствовал художника более сердечно, но его рука была какая-то вялая и потная. Олег незаметно вытер ладонь о штанину; ему вдруг стало неприятно.

– Не будем терять время, – сказал старший. – Георгий проводит вас в подготовленное для работы помещение. Это в здании, где находится оранжерея. Там очень светло и вам никто не будет мешать.

– Это хорошо, что светло, – смущаясь, сказал Олег. – Мне нужно несколько дней, чтобы подготовиться… краски там, холст, и все такое прочее…

– Ничего, ничего, я вас не тороплю. Где вы будете обедать – в нашей столовой или… – Тут хозяин дачи запнулся – Или на рабочем месте?

– Лучше на рабочем месте, – поторопился с ответом художник. – Чтобы не прерывать процесс, – соврал он, не мигнув глазом. – Это вредно для картины.

Ему не очень улыбалась перспектива в течение двух-трех недель мозолить глаза столь сиятельным персонам.

Он был уверен, что на него будут смотреть как на таракана в супе. А сходиться с домочадцами хозяина поближе, чтобы казаться душкой, Олегу не хотелось; он почему-то сразу, даже не видя их, проникся к ним неприязнью.

Будущая мастерская оказалась выше всяких похвал. Это была натуральная мастерская живописца, почти павильон. Он был застеклен с трех сторон и даже имел стеклянную крышу. Света было больше, чем нужно.

– Вас будут привозить сюда, и отвозить в любое время дня и ночи, – сказал Георгий. – Машина и водитель в вашем распоряжении. – Он дал Олегу визитку. – Здесь указан номер телефона механика гаража. Закажите машину, и через час она будет по указанному вами адресу.

– Что ж, это прекрасно…

Стараясь не смотреть на молодого человека, Олег начал разбирать содержимое картонного ящика.

Там находился обычный «джентльменский» набор, к которому художник уже привык. Он лишь иногда диву давался, где иностранец достает пигменты, которые давным-давно не употребляются в живописи и которые, как говорили знающие люди, теперь днем с огнем не сыщешь.

То же самое можно было сказать про масла и лаки. Работая с ними, Олег все больше и больше убеждался, что они к современности не имеют никакого отношения.

В свое время его дед тоже занимался сизифовым трудом, собственноручно приготавливая материалы для живописи и грунтуя холсты. И внука научил, дал ему много разных рецептур, хотя юный Радлов считал эти занятия старческой блажью.

Зачем мучиться, обливаться потом, занимаясь поистине каторжным трудом, когда все это добро можно без проблем приобрести в художественном салоне?

Но то, чем сейчас приходилось работать Олегу, мало напоминало даже те составы, которые умел готовить дед. А он иногда варил такое варево, что его внук только диву давался.

Правда, лаки не всегда получались такими, как нужно (это была большая загадка; при одной и той же рецептуре и тепловых режимах они почти всегда имели разные свойства). Но если уж дедова алхимия удавалась, картина, покрытая таким лаком, оживала на глазах.

Это было потрясающее зрелище…

То, что масло для живописи, которое привозили Олегу в высоких стеклянных флаконах без этикеток, было высочайшей степени очистки, не казалось ему большой тайной. Современная химия может сделать прочнейшую проволоку из одной бесконечно длинной молекулы.

Но вот лаки для живописи, и в особенности покровные лаки, поставляемые иностранцем, химия двадцать первого века, при всей своей мощи, приготовить не могла. Многие старинные рецепты до сих пор не поддаются расшифровке.

После написания портрета у Олега всегда оставалось немного лака. И однажды он покрыл им уже готовое полотно – пейзаж.

Между делом, он по памяти написал то озеро, где они с Беляем ловили рыбу и где его поманили затопленные сокровища. Картина удалась на славу. Как-то так получилось, что Олег выписал на ней каждую былинку, хотя обычно лишней детализации на своих полотнах он избегал. Даже водное зеркало получилось живым; казалось, еще чуть-чуть, и по озеру пойдет мелкая волна.

И все равно он долго мучился, считая, что картине чего-то не хватает – какого-то последнего штриха, мазка или еще чего. Но когда Олег покрыл холст остатками лака, то был потрясен до глубины души. Картина ожила!

Ему даже почудилось, что шелестит камыш и где-то далеко – как тогда – поет иволга.

Этот пейзаж он не показывал никому. Даже Маргарите. Уж неизвестно, почему. Иногда Олег доставал его, ставил перед собой, и оказывался словно в нирване. Он поминутно переживал снова и снова все события, что произошли с ним в деревне Зеньки, на болотах и в жилище Ожеги.

Это было мучительно-сладостное состояние…

Три дня художник работал как одержимый. Иногда он с такой силой тер курантом по каменной плите, доводя до кондиции очередной пигмент, что казалось еще немного, и пест раскрошится.

Он хотел как можно быстрее справиться с работой и уехать восвояси. Тем более, что мобилка Маргариты по-прежнему молчала. Возможно, она уже уехала из Москвы.

Даже красоты обновленной столицы, и уж тем более, посещение злачных мест его не радовали. На третий день он не выдержал гостиничного заточения и вечером пошел в элитный бар. Но долго там не выдержал.

Общество потасканных шлюх, изображавших из себя приличных дам, и регулярно посещающих пластического хирурга молодящихся мужчин, единственным достоинством которых был тугой кошелек, ему претило. Общение завсегдатаев бара было даже не продажной любовью. Это был какой-то садомазохизм, возведенный в ранг светскости.

В баре все было ненатуральным, начиная от фальшивой позолоты на якобы резных барельефах, штампованных из пластмассы, и кончая жеманными ужимками крашеных девиц. За исключением спиртных напитков. Но выпить столько, чтобы не замечать вокруг циничной фальши, Олег был просто не в состоянии.

На четвертый день, как и договаривались, в импровизированную мастерскую Олега к десяти часам утра намеревался прийти тот человек, портрет которого заказали художнику. Об этом его предупредил Георгий.

Олег сидел спиной к двери и задумчиво смотрел на сосны, растущие неподалеку от оранжереи. Солнце ярко высветило их стволы, и она казались золотыми. День обещался быть превосходным – светлым, ясным. В такие дни портреты пишутся быстро и легко.

Звуки шагов позади заставили его вздрогнуть. Задумавшись, он не услышал, как отворилась входная дверь.

Заранее изобразив приятную улыбку, Олег встал, обернулся – и в глазах у него неожиданно потемнело. Он невольно взмахнул рукой, будто отгоняя призрака, но видение не исчезло.

Перед ним стояла Маргарита!

– Олег?! – Девушка, испуганно прижав кулачки к груди, отступила назад.

Он молчал. Ему отказал язык. На глазах Олега происходило что-то невероятное, страшное. Масоны заставляют его писать портрет любимой! Неужели и она с ними?! Нет, нет и еще раз нет! Здесь что-то не то…

Не верю! – мысленно воскликнул художник и, сделав над собой страшное усилие, сказал, едва ворочая языком:

– Как ты… здесь… оказалась?

– Олег… – Маргарита умоляющим жестом протянула к нему руки, но они тут же безвольно опустились. – Не может быть, – сказала она шепотом. – Так не бывает…

– Это… дом твоих родителей? – наконец осенило Олега.

Он начал постепенно приходить в себя.

– Да. Папа… это госдача…

– Понятно. Значит, ты моя натура… – Олег глубоко втянул в себя воздух, с шумом выдохнул и потянулся за сигаретами. – Нет, мне пока ничего непонятно! Почему ты не звонила мне и не отвечала на мои звонки?

Маргарита потупилась.

– Ну говори же, отвечай!

– Олег… Нам нужно расстаться…

– Что? Что ты такое говоришь?! Почему расстаться, с какой стати?! Или ты меня уже не любишь? Ты нашла другого?

– Другой у меня давно есть. Ты о нем знаешь.

– Ты имеешь ввиду бывшего мужа? – догадался Олег.

– Он не бывший. Мы с ним официально не разводились. Он ушел от меня, но развода не дал.

– Господи, чего проще… И это все твои проблемы?

– Если бы… Мама больна.

– Думаю, что твой отец в состоянии направить ее в самую дорогую клинику Европы. Своим присутствием ты ей не поможешь.

– Не в этом дело…

– А в чем?

– Мама спит и видит меня женой Георгия.

– Георгий? – Художника вдруг осенило; он понял, с кем был хозяин дачи при первой их встрече. – Твой муж – это тот смазливый малый, которого почти каждый день показывают по телевидению? Он что, и живет уже здесь?

– Пока не живет… Приезжает.

– Ну что же, как приедет, так и уедет. Я с ним поговорю… по-мужски. И мне плевать, что за ним ходит толпа телохранителей.

– Это не поможет. Я приняла решение…

Олег вдруг почувствовал, что он совершенно успокоился и его начала охватывать холодная ярость.

– Значит, ты меня не любишь, – сказал он с нажимом.

– Олег!

– Ну да, я Олег. Простой художник. Таких, как я, тысячи. А твой Георгий – один в своем роде. Большой политик, доктор околовсяческих наук. Ему светит блестящая карьера. Эдак, лет через десять, гляди, станешь первой леди страны. Похоже, его на эту синекуру и мылят. Молодой, перспективный, очень правильный, говорун, записной патриот… Где уж нам, с нашей подозрительной биографией и еще более темной родословной. Как это говорит народная мудрость: руби дерево по себе?

– Причем тут биография, родословная?! Ты ведь не знаешь всего.

– Расскажи.

Маргарита некоторое время колебалась, но потом все-таки решилась.

– Из-за того, что я не хотела сойтись с Георгием, мама отравилась, – сказала она глухим, прерывистым голосом. – Ее едва спасли.

– Но ведь уже все позади! У женщин иногда бывают такие срывы. Женщины – народ чересчур эмоциональный. И потом, познакомь меня с ней, думаю, мы найдем общий язык. Я ведь тоже, если по большому счету, не из последних, не стою на паперти с протянутой рукой.

– Ты не понимаешь… Георгий у нее идея-фикс. Это она в свое время настояла, чтобы я вышла за него замуж. И теперь мама даже не может представить себе, что наша с Георгием семья окончательно развалится. Оно столько сил приложила, чтобы вернуть его…

– Элементарная история, сплошная проза… – Олег пожал плечами. – Мужик нагулялся, набегался, как кобель, теперь можно и к теплой гавани вернуться. Тем более, что тесть занял важный пост. А это значит, что дорога к сияющим вершинам власти для зятя открыта. Тебя используют, разве непонятно?

– Наверное… Но что-либо изменить я не могу. – В голосе Маргариты прозвучало отчаяние. – Можешь мне не поверить, но я люблю тебя. Люблю!

– Странная у тебя любовь…

– Да, странная. Как и вся жизнь. Но самое страшное другое: мама заявила, что если я пойду против ее воли, она покончит жизнь самоубийством. Доведет начатое до конца. И она сделает это! Она волевой человек и всегда держит свое слово.

– Пугает. И я не думаю, что отравление было таким уж страшным. Не обижайся, но проделки твоей мамаши попахивают шизофренией.

– Не смей так говорить о моей маме! Она добрая… хорошая. Мама желает мне только добра.

– Верю. Родители всегда желают своим детям добра… – Олег едва сдерживал себя; ему казалось, что еще секунда, и из его глаз брызнут слезы безысходности и отчаяния; а это для мужчины непозволительно. – Но зачем тебе портрет? Притом написанный моей рукой?

– Прости… Я не знала имя художника. Портрет – это не моя прихоть. Так захотел папа. А ты ведь один из лучших, о тебе все газеты пишут… Кто-то ему посоветовал. Папа сказал, что повесит мой портрет в своем кабинете рядом с портретом президента. Это у него такое хобби – иметь живописные изображения всех родственников едва не до седьмого колена.

– Хобби… – Олег мрачно улыбнулся. – Лучше бы он собирал марки или спичечные этикетки. А это хобби может выйти ему боком.

– Олег… Я понимаю, тебе больно. А мне, ты думаешь, легко? Но что, что можно сделать?!

– Ничего не нужно делать. От судьбы не сбежишь. Но попытаться можно… – Художник скрипнул зубами. – И нужно!

– Я не знаю, как мне быть… С одной стороны мне не хочется травмировать в очередной раз своих родителей, а с другой…

Слушать ее было невыносимо. По каплям копившаяся неприязнь к этому дому и его обитателям наконец переполнила сосуд терпения и пролилась, вызвав в Олеге взрыв неконтролируемых эмоций.

– А не пошли бы вы все!… – грубо прервал художник Маргариту, в сердцах пнул ногой мольберт, который оказался у него на пути, и выскочил из помещения.

– Олег, куда ты?! Погоди!

Но он уже не слушал. Почти бегом преодолев расстояние от оранжереи до «мерседеса» – машина, которая привезла его на госдачу, еще не уехала; наверное, водитель ждал распоряжений кого-то из домочадцев Маргариты – Олег быстро влез на заднее сидение и сказал:

– Погоняй!

– Простите, но…

– Заводи мотор и поехали!

– Слушаюсь…

Дикая ярость мутила разум. Олег ненавидел всех: и Георгия, и Маргариту, и ее родителей, и себя.

Он жаждал каких-то действий, но на ум приходило только одно – пойти в кабак и напиться там до свинского образа. Воздушные замки, которые он строил в мечтах весь последний год, в одно мгновение рассыпались в прах.

И он снова на мели. Нет, даже не на мели, а на камнях. Вокруг море, а в нем бушует шторм. Олег был словно в трансе. Перед ним в очередной раз предстала картина из его кошмарного сна.

Вот только помочь ему некому. Он лежит один на скалистом берегу, совершенно обессилевший, волны бьют его израненное тело, швыряют на острые камни, а вдалеке виднеется одинокая женская фигурка.

Это фея. Она не замечает капитана, потерпевшего кораблекрушение. Склонив задумчиво голову, фея уходит все дальше и дальше…