Лосев неожиданно рассмеялся.
      - Правильно, чтоб говорили: "Вот теплое местечко нашел!"
      Вовка удивленно на него покосился: "Так вот он какой, Лосев!"
      * * *
      Дверь общежития им открыла уборщица. Зашли в комнату. Ребята добросовестно сопели. Разделись, легли. Вовка засыпал. Вдруг начал храпеть Удальцев. Храпел нахально, с переливами.
      - Вовка, уйми его! - попросил Лосев.
      Вовка встал, склонился над Колькой. Ясно, тот на спине. Вовка зажал нос Удальцеву, подержал так некоторое время. Отпустил. Удальцев снова захрапел. Вовка опять зажал нос. Удальцев задергался и, не просыпаясь, перевернулся на бок.
      Вовка, тихо рассмеявшись, нырнул в кровать. Он вдруг поймал себя на мысли, что для Лосева он так простоял бы целую ночь.
      ГЛАВА XII
      ДРУГ
      Всюду женщины. Просто ужас! Одни хотели спуститься по Бие. Как бы не так! Встретили Зинку. Добродушный Лосев проговорился: "Знаю, где старый дощаник. Хотим, мол..." И пропали. Зинка пристала:
      - Возьмите.
      Вот они уже спустились с крутого откоса к воде. И дощаник приготовили. Тоже - фрегат! Как он двух человек выдержит? А еще Зинка? Лосев говорит, дескать, можно, если тихо сидеть в лодке. Удовольствие!
      - Юрка. Я против. Перевернемся.
      Кажется, Лосев соглашается. Зинка краснеет.
      - Не надо меня брать. Перевернетесь. Андрианов очень осторожный. Он только на словах смел...
      - А, вот ты на что намекаешь?..
      - Зинка, куда ты? Стой!
      Вовка бросается за взбирающейся на откос Зиной, стаскивает ее.
      - Поедешь с нами.
      - Не поеду!
      ...Конечно, теперь ломается. Ох, бабы...
      - Юрка, ты за ноги, я за руки.
      ...Оттолкнулись. Ну и течение! А вода в Бие холоднющая! Если... Что, я боюсь?
      - Юрка, правь на середину!
      ...Быстро мы идем.
      Значит, сегодня воскресенье, не надо грузить доски и можно позагорать. А то, что солнце зашилось в тучи?
      Но вот солнечный луч прорвался, ударил в воду и рассыпался тысячью искр. Река хитро заблестела. Солнечные блики заплясали на Юркином лице. Лицо стало розовым, светлым.
      - Вовка, в чем это Зинка тебя обвиняет?
      Зинка молчит. Вовка рассказывает. Бригадир, десятки...
      - Ну и ты?
      Зинка молчит. Вовка рассказывает. Встреча с Шалиным, потом не до того было.
      - Ну, а ты, Зина?
      - Ну чего? Мы вроде после получки, все...
      - Но достается одному бригадиру?
      - Ну... Зато спокойнее. Ведь он начальство. Чего с ним связываться.
      - Зиночка, мне кажется, что, кроме твоего бригадира, у нас еще советская власть.
      - Ну вот, заговорил. Где она?
      Лосев переглянулся с Андриановым. Свистнул.
      - Дожили. Пропала советская власть. Между прочим, знаешь, что это такое? Это ты, Вовка, Агай, Степа, Широков, я, Шалин - все мы вместе. Но если мы будем сидеть каждый в своем углу, моя хата с краю, - тогда подлецы и мерзавцы привольно себя почувствуют. Чего ты ждешь? Секретарь обкома должен к тебе лично обратиться: кто тебя, золотце, обижает? А ты чего себя в обиду даешь? Боишься? Могут быть неприятности? Вот такими, как ты, и пользуются...
      Лосев долго ругался. Первый раз Вовка видел Лосева злым. У Зинки дрожали губы.
      - Ну хватит, Юрка. Успокойся. Она сейчас расплачется. Завтра мы пойдем вместе к Шалину. Смотри, опять солнце спряталось.
      Лосев заставил себя улыбнуться.
      - Ладно, оставим. Ну, Зинка, подыми голову. Смотри, ветер поднялся. Братцы, это нечестно. Я так с ним не договаривался. Эй, баргузин, пошевеливай вал! Вечером Вовка напишет в письме к... Да. Домой. "Попали в бурю. Шторм - девять баллов. Огромные океанские волны заливали бригантину. Но команда мужественно боролась".
      - Юрка, не трепись.
      - Почему? Ну хорошо. По-другому: "Ветер, как полагается в подобной обстановке, гнал крупную волну. Лодка отплясывала нехороший западный танец "буги-вуги". Я сидел на корме и обнимал Зинку". В скобках Вовка отметит, что он, дескать, вынужден был обнимать. Иначе оба полетели бы за борт.
      - Юрка... Меняемся местами. Сам обнимайся.
      ...Вовка обнимается! Как вам это нравится? Эх, Люся...
      - Сиди, Вовка, я же шучу.
      - Юрка, я не хочу с Вовкой сидеть.
      - Зиночка!
      - Юрка, меняемся местами!
      - Заладили. Вовка, куда ты? Дурак. Еще немного - и мы в воде.
      - Теперь ты иди на мое место. Зинка, держи равновесие. Осторожно. Медленнее. Юр, иди. Я буду следить за лодкой!
      ...Пускай сам к ней идет. Вообще, нас здорово качает. Пошлая обстановка. Вон летит чайка. Почему - чайка? Привык: летают чайки! Может, еще какой зверь! А как этот "зверь" о нас думает? Человек скажет: дерево и побежит довольный мимо. А птица не знает, что это дерево - дерево. Для нее это целый мир. Мы проскользили по воде и скажем: были, мол, на реке. А "зверь" знает, что река опять же особый мир, котор... Ма! Черт!
      В следующее мгновение Возка погрузился в "особый мир".
      ...Доигрались! Кажется, я загляделся. Ну и холод!
      Вынырнул. Рядом голова. Фыркает. Из-под прилипших волос злые глаза Юрки.
      Зинка цепляется за доску. Это не доска. Это же перевернутая лодка. Дно погружается вместе с Зинкой. Она кричит:
      - Я плохо плаваю.
      Этого можно и не говорить. Так заметно. Юрка уже у лодки. Что-то говорит. Зинка обхватывает его шею, спину. Плывут. Надо помочь.
      - Вовка, мать твою в гору, плыви сам. Думай о себе. Я приказываю. Берегись судорог. За меня не беспокойся. Я моряк.
      Они плывут рядом. Лосев кричит:
      - Спокойнее. Только спокойнее. По течению и вправо, к берегу!
      ...Одежда. Ботинки. Хороша разминка. Я прилично плаваю. Но это не соревнования. Загнусь. А Лосеву еще труднее. На спине Зинка. Интересно, воду специально морозили? Доплыть. Главное - дыхание. Ни о чем не думать.
      Ни о чем не думать...
      Ни о чем не думать...
      Ни о чем не думать...
      Ни о чем не думать. Сколько времени прошло? Минут пятнадцать? Час? Три часа? Берег близко. А Лосев? Он все время с Зинкой. Вот он! Подожду.
      - Юрка, дай Зинку. Берег близко!
      Лосев молчит. Зинка цепляется за Вовку.
      - Осторожней, дура, не за горло!
      Лосев приказывает неестественно ровным, тихим голосом:
      - Плыви спокойно, я за тобой.
      Какие у него огромные темно-рыжие зрачки! Огромные. Во весь глаз. Раньше не замечал этого...
      - Плыви, не оглядывайся! - доносится Вовке в спину.
      Лосев думает о нем. Самый близкий человек у Вовки - Лосев. Лосев и Люся. А тут Зинка! Проклятие. Так двое потонем. А ну ее к черту! Пускай сама плывет. Лучше один, чем двое. Нет. Лосев тащил ее с середины реки. А тут? Метров десять. Течение слабее. Только бы не судороги. Так, еще литр воды наглотал. И оступиться нельзя. Вдруг нет дна. И Зинка... Ничего. На берегу Юрка будет рассказывать: "Нырнул я. На дне обстановочка! Порядок. Двух знакомых щук встретил. На Тихом океане встречались. Привет, говорят, морячок".
      - Вовка, я сама.
      - Держись, дура! Держись, Зиночка!
      Сама только топором. Как и я сейчас. Два гребка. Не больше.
      До берега метра три. Он перестал грести. И стукнулся коленями о дно.
      Зинка подняла его. Сам он не мог встать. Било в висках.
      Вышли.
      Вот она, земля. Доплыли. Вряд ли кто может доплыть с середины Бии!
      Он оглянулся.
      Лодку уже унесло. Чайка парила низко над водой.
      Зачем Юрка прячется? Где он?
      Или...
      Солнечный луч, прорвав тучу, ударил в воду, и река стала красной.
      Острые волны ползли на песок. Зина плакала. Он сел. Он стащил ботинок. Деловито, сосредоточенно стащил другой. Снял мокрую майку. Шаровары. Аккуратно положил одежду на камень.
      Встал. И пошел в реку. Вода была теплая. Он не чувствовал воды.
      ...Зина вытащила его. Он дрался с ней. Он ругался самыми мерзкими ругательствами. Но у него не было сил. Она вытащила его...
      * * *
      Когда они вернулись в поселок? Разве была ночь? Нет, время остановилось. Да, время остановилось. Просто шли какие-то ненужные дни. Он ходил на работу... Но время остановилось. Время остановилось в огромных, во весь глаз, темно-рыжих зрачках Лосева.
      Однажды он узнал, что прошла неделя.
      Он долго не верил.
      ГЛАВА XIII
      ХРОНИКА ОДНОГО ДНЯ
      С запада на восток шли новые эшелоны с добровольцами. Новые партии строителей прибывали в Норильск, Комсомольск, Магадан, Братск.
      О добровольцах печатали стихи, разучивали песни, В огромном количестве был размножен плакат: "Я еду!",
      Заведующий отделом толстого журнала давал последние указания молодому журналисту:
      - Нам нужен срочный материал. Агитационный. Вы разберитесь, выясните все хорошенько. Ждем очерка. Вы не бойтесь говорить о трудностях. Но так, в оптимистическом плане. Самое хорошее, если вы напишете о юноше, которому было поначалу трудно, но под влиянием общественности он преодолел эти трудности. Чудесный получится очерк. И вообще нам нужен идеальный герой. Чтоб с него брали пример.
      * * *
      К дебаркадеру подходила самоходная баржа. Сейчас она служила паромом. На борту, прижавшись друг к другу, стояли автомашины. Десятки грузовиков.
      Деревянный мост на два дня вышел из строя. Переправа стала проблемой.
      Когда баржа пришвартовалась, увидели, что палуба дебаркадера на полметра выше, чем палуба баржи.
      Первый грузовик, завывая, фырча и отплевываясь, полез по широким доскам. Выехал передними колесами. Доски полетели в воду. Задние колеса с глухим звоном ударились о дебаркадер. Грузчик, спавший в кузове на ящиках, обтянутых выцветшим брезентом, от удара подпрыгнул, но продолжал спать.
      - Сильно! Чья это машина? - спросил кто-то из группы шоферов, собравшихся на дебаркадере и ждущих своей очереди.
      Кто-то ответил:
      - Наши, со стройки. Гнали на Чуйский тракт. А грузчика только одного дают. Собачья командировка. Вишь, как замаялся. Попробуй разбуди.
      Грузовик несколько раз пытался вскарабкаться. Грузчик, соответственно, подлетал в воздух, но не просыпался.
      Подложили еще доски. Машина, подпрыгнув, въехала на дебаркадер. Доски полетели в воду. Грузчик полетел вверх, опустился, проснулся, ошалело посмотрел по сторонам, перевернулся на другой бок и снова заснул.
      Баржа чуть отошла от дебаркадера. Положили две узкие доски. Последние.
      Кто-то командовал:
      - Еще один бы грузовик. Тогда на освободившееся место отгоним машины, борт подымется. И будет порядок.
      Шоферы зашумели:
      - А кто поедет?
      - Негде развернуться.
      - Без разгона.
      - Как раз задние колеса и провалятся.
      - Каюк машине.
      У борта стоял "ГАЗ". В кузове - железные балки. "ГАЗ" стоял наискось против досок. Надо было как-то ухитриться вывернуть руль. Но где? На досках?
      Парень в ковбойке (рукава засучены выше локтей) прыгнул в кабину. В углу рта сморщилась папироса. Застыл за рулем. Ни слова.
      Рывком влетел на дебаркадер. Доски с грохотом в воду. Парень не остановил машину, не обернулся.
      Шоферы побросали папиросы. Мягкий голос:
      - Наш, со стройки. Из москвичей.
      - Ну? А герой парень.
      * * *
      В Москве Люсина мама утром достает из почтового ящика письмо. А, опять этот сумасшедший Вовка!
      Она заходит в комнату, открывает комод и кладет к толстой пачке писем еще одно. Мать уверена, что делает доброе дело. Сколько глупостей могла натворить неопытная девчонка, если бы взрослые... не помогли ей. А теперь Люся даже Вовкино имя не может слышать. Обиделась. Вот-вот образумится. Когда выйдет вся дурь из головы - тогда отдадим письма. Сердце матери не обманывает. И Люся сама благодарить будет. Тоже нашла себе героя! Знаем мы таких героев! Правда, Люся еще заглядывает в почтовый ящик, но все, что туда попадает, проходит сначала через руки матери и соседки. Вот так-то.
      Мать закрывает комод на ключ и идет на кухню, глухо бормоча: "Грехи наши, грехи".
      * * *
      Зина прямо с работы зашла в поселковую библиотеку. Потоптавшись у барьера, она обратилась к библиотекарше неожиданно грубым и резким голосом:
      - Дайте мне что-нибудь интересное, про наше время. Нет, не о войне. Но о героях. И про любовь.
      Зина взяла первую же книжку, что предложила ей библиотекарша, даже не посмотрела на заглавие. Но, выйдя из комнаты, в темноте, между дверьми, она нежно прижала книжку к груди.
      По дороге ей встретился Славка Широков. Он шел, накинув рубашку на покрасневшие, сожженные на солнце плечи.
      - Зин! - загородил он ей дорогу. Подошел ближе. - Ты чего от меня бегаешь? - и добавил, кивнув на книжку: - В интеллигенты метишь?
      И в этих коротких вопросах было ее прошлое, настоящее, будущее. И в этих вопросах Славка спрашивал о себе, намекал на то, что ему известно что-то нехорошее о Зине. И многое заключалось в них, чего нельзя сразу расшифровать, но было очень понятно обоим.
      - Иди ты...
      Зина спокойно добавила еще несколько слов и прошла мимо Славки, словно его не существовало.
      Славка, слывший крупным специалистом в области нелитературных выражений, на этот раз был так поражен, что не нашел ответа.
      А Зина пришла к себе в общежитие, поужинала, легла на кровать, раскрыла книгу.
      И стала вдумчиво читать.
      И уснула на десятой странице.
      Первый раз за много дней она крепко спала.
      * * *
      В Москве на заводе у Люси был обеденный перерыв, Люся заняла стол, и пока две другие девушки стояли в очереди у кассы, Люся говорила с подругой о ребятах, уехавших на стройки в Сибирь. Вернее, говорила Люсина подруга, а Люся поддакивала. Она думала о Вовке, и мысли у нее были мрачные. Между тем подруга, позавидовав уехавшим ребятам (мол, вон как они хорошо устроились, как там интересно, а мы глупые, что сразу не поехали), спросила:
      - Ну, а что пишет Вовка?
      Вопрос был трудный. Люсе не хотелось говорить, что она не получила от него ни одного письма. А первая - она ни за что не напишет. Значит, или он ее забыл, - что ж, Люся переживет, - или ему плохо. О, это с Вовкой случалось чаще всего. И Люся ответила:
      - У Вовки странный характер. Он обладает поразительной способностью выбирать самые плохие места, попадать на самую плохую работу...
      За соседним столиком сел Глеб с приятелем. Тот самый Глеб. Мамин любимец. Глеб рассказывал:
      - Когда я был в Болгарии, да спрашиваю: как по-болгарски "девушка"? И знаешь как? "Булка"! А я говорю: "Парень", наверное, по-болгарски "батон"?
      Приятель поперхнулся и задергался на стуле.
      Подруга тихо спросила Люсю:
      - Что, Глеб был в Болгарии?
      - Да, с делегацией нашего завода. Ведь он же у нас герой-производственник. Впрочем, - добавила она, помолчав, - он...
      Подруга вопросительно взглянула на Люсю.
      Глеб, почувствовав, что Люся говорит о нем, повторил уже громче:
      - Да, так "девушка" - "булка". А я говорю: "Парень", наверно, "батон"?
      * * *
      Шалин вышел из "большого московского" корпуса, По дорожке к корпусу шли пятеро молодых ребят. Шли цепочкой, в ногу, лихо отбивая шаг. Впереди шел парень постарше, помахивал топориком и насвистывал марш.
      - Ну как, плотники? Здравствуй, Иванов!-приветствовал их Шалин. - С работы?
      - Так точно.
      Не меняя шаг, весело размахивая руками и, казалось, не обращая ни малейшего внимания на Шалина, плотники вошли в корпус.
      "Молодцы!" - захотел крикнуть Шалин вдогонку.
      Около "женского московского" корпуса Шалин ветретил знаменитую бригаду Матвеевой. Девушки шли обнявшись. Пели.
      - Как жизнь, штукатуры? Сто двадцать процентов?
      - Сто двадцать пять.
      - Так скоро получим булки с хлебозавода. Маша, как у тебя рука, устает?
      - Нет. Мастер снял меня с потолка. Перевел на стены. Легче. А вы бы к нам зашли, Владимир Павлович, у нас сегодня концерт. Самодеятельности.
      - Так я хоть сейчас.
      - Нет, до восьми у нас стирка.
      "Да, - подумал Шалин, - молодцы матвеевцы. Все успевают. Таких бы нам побольше комсомольцев".
      ...........................
      (Черт бы побрал этого журналиста. Не мог взять кого-нибудь из шоферов, плотников, бетонщиков, штукатуров. Не разобрался, выбрал Андрианова, написал о нем очерк. И я, дурак, поверил этому очерку, схватился за Вовку и вот до сих пор маюсь. У всех все в порядке. У Вовки одни неприятности, и неизвестно, когда кончатся.)
      * * *
      Где-то за Омском электровоз вел состав "Москва - Хабаровск". В третьем вагоне ехали молодые строители. Ехали весело, дружно. Играли, болтали, любезничали с девушками, пели песни и т. д.
      А в тамбуре стоял паренек.
      В его лице не было ничего героического. И глаза обыкновенные, а не "вдохновенно-планперевыполняющие".
      Паренек был в потертом пиджачке и в "кепочке-хулиганочке".
      И он смотрел на притихшую под грозовыми тучами степь, на темнеющую у самого горизонта тайгу и мечтал о самостоятельной жизни, о подвигах, о горячей работе на важных объектах стройки, о большой любви и о новых городах.
      И шли эшелоны с запада на восток.
      ГЛАВА XIV
      КОМИТЕТ
      Сложилось глубокое убеждение, что комсорги только и делают, что заседают, пишут ненужные человечеству бумаги, произносят длиннющие речи и, шляясь по участкам, вдохновляют своим видом строителей.
      Странные люди комсорги! И зачем они на свет родились?
      И почему-то все забывают, что если у комсорга четыре тысячи комсомольцев, то он за всех отвечает. За всех.
      Комсомолец Иван Петров напился и надебоширил в общежитии. Ивана Петрова Шалин и в глаза не видел. Однако начальство встречает Шалина и спрашивает:
      - Что это у вас в общежитии происходит?
      Как любят ругать комсоргов! Многие готовы без обеда остаться, лишь бы съехидничать:
      "А Шалина мы редко видим у себя на участке. Прозаседался!"
      Лето. Комитет в разъезде. Кто на учебе, кто в отпуске, кто болен. Осталось несколько членов комитета. А работы прибавилось. Сегодня Шалину надо побывать на четырех участках - проверить, как идет строительство детского сада, зайти в два общежития, увидеть злополучного Ивана Петрова, быть на "летучке" у начальства, разобраться с бригадой бетонщиков (пришли в комитет, жалуются, мало выписали им зарплаты), принять человек десять (у каждого личный вопрос), подготовить воскресник по строительству стадиона.
      А вечером заседание комитета. Комитет стройки - это как райком. Прием в комсомол, дело о дезертирстве (значит, исключение из комсомола) и разное.
      Спрашивается, сколько Шалиных? Десять? Пятнадцать? Нет, только один. Две ноги, две руки. И одна голова. Маловато для комсорга.
      Идеальный комсорг должен бы иметь двадцать ног, ну и хоть четыре головы на первый случай.
      Ведь не туристская поездка по участкам.
      Надо во всем разобраться, правильно понять, правильно решить. А время? И Шалин, к сожалению, один.
      Собачья работа!
      Но Шалин любил эту "собачью работу". И чем труднее, чем сложнее и запутаннее казалось дело, тем оно больше увлекало.
      Что может быть интереснее работы с людьми? Нет, здесь играло роль не честолюбие (хотя, конечно, честолюбие было).
      Каждый человек представлялся Шалину замкoм. Замки бывали разные. Стандартные, самооткрываюшие-ся, с трудным, заржавленным механизмом и, наоборот, открывающиеся ногтем. Иногда попадались такие головоломные замки, ключ к которым подобрать было необыкновенно трудно.
      И вот подобрать ключ, уметь направить человека, помочь ему - и составляло работу Шалина. Самое главное - считал Шалин - это понять, почему данный человек делает так, а не иначе. Понять правильно. Тогда в руках ключ.
      Иногда требовался ключ не к отдельным личностям, а к целым бригадам, собраниям, участкам.
      И Шалин знал, что когда ему надоест искать ключи к людям, когда каждый человек перестанет для него быть Человеком, а превратится просто в одного из безликих комсомольцев с билетом за номером, - вот тогда конец Шалину-организатору.
      Вот тогда Шалину придется срочно идти в шоферы или грузчики, проветриться, иначе он рискует стать бюрократом, то есть одним из тех, кого он ненавидел и с кем воевал всю жизнь.
      В восемь часов вечера Шалин пришел на комитет. Кроме него присутствовало три члена комитета. И так все в разъезде, а тут еще двое не явились по неизвестным причинам. Этого еще не хватало! Шалин порядочно измотался за сегодняшний день, а тут...
      Шалин умел держать себя в руках, и по его лицу никто бы не догадался, что он не в духе.
      Шалин пригласил в комнату старшего воспитателя общежитий Дунькина и... Андрианова.
      Андрианов был вызван на комитет. Его вопрос разбирался последним, и Шалин рассудил: "Чего парню болтаться так по коридорам. Пусть посидит, полезно".
      Вовка, в свою очередь, не знал, зачем его вызвали. Тем более он не понимал этот "ход" Шалина. Но потом Вовка решил, что начальство определенно хитрит. И, оставив эту хитрость на совести начальства, Вовка, внутренне готовый к неожиданному нападению, сам стал наблюдать за начальством.
      Началось все с детсада. Вовка навострил уши. Это интересно. Оказывается, комсомольцы стройки после работы строят детсад. Каждый день, по очереди, от участков выходят человек двадцать. Выходят как на субботник. Шалин шутит - дескать, особенно стараются молодожены. Понятно. Вскоре дойдет очередь и до лесозавода? Что ж, выйдем с удовольствием.
      Первый член комитета (Вовка дал каждому номер) напал на второго. Первый (Вовка узнал, что фамилия его Пашков) был нескладным, ехидным парнем лет двадцати шести.
      Второй (Вовка так и не узнал его фамилии) был белокурым, крупным и, судя по всему, добрым человеком.
      Пашков без особого труда доказал, что бригада, работавшая вчера под руководством второго члена комитета, отнеслась к работе формально. Сегодня пришлось много переделывать.
      Но второго члена комитета было трудно пронять. Он улыбался и изредка пофыркивал. Когда Пашков кончил, второй член комитета откопал несколько объективных причин и надежно укрылся за ними.
      Время заставило перейти ко второму вопросу. Но Пашков злился. Второй член комитета улыбался.
      У Вовки сложилось убеждение, что тот не столько прав, сколько перехитрил. Но перехитрил хитро. Не пробьешь. Шалин, кажется, тоже это понял и сказал, чтоб в следующий раз не было объективных причин. Иначе...
      И, как ни странно, после первого вопроса Вовка преисполнился уважением к комитету. Члены комитета стали для него не какими-то таинственными, сухими ответственными работниками, а обыкновенными людьми, со свойственными каждому человеку достоинствами и слабостями.
      А когда перешли ко второму вопросу (прием в комсомол), Вовка почувствовал даже гордость за то, что сидит вместе с ними и как-то (пускай молчаливо) участвует в обсуждении.
      Принимали в комсомол ребят со строительных участков. Ребята волновались и почтительно поглядывали даже на Вовку. Секретари первичных организаций (входящие вместе с кандидатами) смотрели на Вовку с некоторым удивлением, но как на равного.
      И здесь, впервые, Вовке захотелось добиться законного права когда-нибудь присутствовать на комитете, решать вопросы, спорить, экзаменовать товарищей, - словом, заседание показалось ему совсем не скучным, наоборот, очень интересным и полезным.
      Третий вопрос. Улыбки исчезли. Третий член комитета посмотрел на Вовку. Взгляд его означал: "Приготовься, сейчас дело серьезное". И Вовка понял и, как все, нахмурился.
      Круглолицый, подтянутый и, казалось, ни в чем не сомневающийся комсорг пятого участка докладывал: Серегин и Гаджиев сбежали со стройки и прогуляли неделю в Новосибирске.
      Собрание участка просит райком (комитет на правах райкома) исключить Серегина и Гаджиева из комсомола.
      Вызывают Серегина. Длинный парень. Плутоватый взгляд. Дескать, товарищ (Гаджиев) хотел навестить больную мать. Было у них два свободных дня. Поехали. Он составил Гаджиеву компанию.
      Встает Пашков. Наложил начальник участка взыскание? Да? И мало! Это называется дезертирством. В военное время за такие вещи - расстрел. Погулять хотели в городе? В таких случаях всегда вспоминают больную маму.
      Совершенно неожиданно голос Пашкова задрожал. Пожалуй, он переживает больше, чем Серегин.
      - Гнать таких из комсомола!
      Шалин:
      - Ваш билет.
      Очевидно, билет был приготовлен. Серегин быстро выкладывает его на стол.
      Молчание.
      Вызывают Гаджиева. Стриженая голова. Губы закушены, взгляд исподлобья. Да, больная мама.
      - Так отпуск в законном порядке взять не мог? Ты же не ребенок?
      Гаджиев молчит.
      - Что за детское недомыслие?
      Гаджиев молчит. Вовке кажется, что Гаджиев за эти дни многое понял. Вовке жалко Гаджиева. Парень исправится.
      Пашков:
      - Гнать таких из комсомола.
      Второй член комитета (робко):
      - Зачем гнать? Может, выговор с занесением в личное дело?
      Голосуют. Большинство за Пашкова.
      Шалин встает:
      - Ваш билет.
      Гаджиев не двигается. Смотрит в пол.
      Шалин повторяет:
      - Ваш билет!
      У Гаджиева совсем бесцветные губы. Все молчат. Минута.
      - Ваш билет! - кричит Шалин.
      Гаджиев медленно вынимает кошелек, достает сверток, разрывает бумагу, вытаскивает билет. Он держит его несколько мгновений. Резко кладет на стол.
      - Не в те руки попал билет! - задыхается Шалин.
      Гаджиев резко поворачивается и выходит из комнаты.
      Минута в молчании. Комсорг пятого отряда деловито кашляет.
      - Как он работает? - негромко спрашивает Шалин.
      - Ничего. Хорошо.
      - Через несколько месяцев доложите о нем. Пусть потом и кровью заработает билет. Таких надо перевоспитывать.
      Комсорг уходит.
      Шалин садится. Сдержанным, усталым голосом:
      - На лесоскладе в бригаде москвичей дней десять тому назад трагически погиб бригадир Юра Лосев. Это вы знаете. Теперь грузчики выбрали себе другого бригадира, Андрианова (все смотрят на Вовку). Мне это кажется странным. После Лосева - и Андрианов? Я с ним несколько раз разговаривал. Во-первых, по-моему, по его инициативе грузчики однажды бросили работу. Во-вторых, он поддается на панику, легко верит любым самым нелепым слухам.
      Все. Вовке ясно, куда он гнет.
      Дунькин, старший воспитатель, возмущен. Как, у моих девчонок была паника? Нет, быть не может. Дунькин порывается рассказать о своих бывших воспитанницах из школы ФЗО, которые сначала руки отмораживали, а потом замуж повыходили.
      - Не в этом дело, - перебивает его Шалин, - нам надо поговорить с Андриановым, узнать, что это за человек...
      "И перевоспитывать? - мысленно добавляет за него Вовка. - Нет, держи карман шире. Раз ты ко мне так, то я... Иди, других перевоспитывай!"
      - Расскажите, Андрианов, почему тогда бригада бросила работу?
      Вовка угрюмо, но сдерживаясь:
      - Я просто встал и пошел. А за мной пошли остальные. Но...
      - Нечего сказать, хорош вожак! Да в другую сторону, - перебивает его Шалин.
      Вовка несколько секунд смотрит на Шалина - и ни слова.
      Третий член комитета, который дружески переглядывался с Вовкой во время заседания, теперь разочарованно спрашивает:
      - Андрианов, неужели вы поверили слухам о налете? Испугались?
      - Испугался. А что особенного? Вы в городе, над вами не каплет! - с явным вызовом отвечает Андрианов.
      Вовке кажется, что Пашков, первый член комитета, готовится произнести: "Гнать таких из комсомола!"
      А второй член комитета скажет: "Зачем гнать? Выговор с занесением в личное дело".
      Голос Дунькина:
      - Скажи, Андрианов, ты видел, как тонул твой товарищ, Лосев? А ты в это время...
      Андрианов перебивает:
      - А я в это время поплыл от него подальше. Своя шкура дороже!
      Дунькин вслух ужасается.
      Никто не смотрит на Андрианова. Шалин встает. Шалин хочет сказать... Вдруг Шалин садится. Крепко трет ладонью лоб, глаза, нос.
      И, не глядя на Андрианова, очень тихим, неожиданно охрипшим голосом:
      - Послушайте, Андрианов. По-вашему, нам делать нечего? Мы не люди? Мы не устали? Что же вы дурака валяете? Представление устраиваете? Ну хорошо... - Шалин взмахнул рукой, но остановил ее на полпути, спрятал руку в карман. - Можете быть свободным!
      Шалин собирает бумаги. Андрианов топчется. Сопит, Первые два члена комитета еще ничего не понимают, Дунькин раскрыл рот. У третьего члена комитета в глазах зажглись веселые искры. Взгляд его как бы говорит Вовке: "Я видал немало дураков, но такого, как ты..."
      Вовка еще стоит. Он очень хочет поймать взгляд Шалина. Но Шалин упорно роется в бумагах. Вовка неловко поворачивается и выскакивает в коридор.
      ГЛАВА X V
      МЫ ПОСТРОИМ НОВЫЕ ДОМА
      Однажды Вовка прочитал:
      "Рабочие стройки, все как один, в ответ на призыв ЦК (упоминалось последнее обращение партии к труженикам сельского хозяйства) с огромным энтузиазмом, с большим подъемом, вдохновленные борьбой за оборачиваемость оборотных средств, совершают свои трудовые подвиги".
      Вовка задумался.
      Интересно посмотреть на таких рабочих. Они, если и существуют в природе, люди весьма нескромные.
      Если он действительно чем-то вдохновлен, то есть хочет работать еще лучше, хочет еще больше дать стране, - он не будет об этом громко кричать. Во время смены - если он отвлечется на посторонние мысли - мало он наработает.
      Нет, когда рабочий у станка, - он не сгорает от энтузиазма, не выкрикивает лозунги, не суетится. Он работает размеренно, сосредоточенно, экономно, умело. Он не считает, что этим он совершает трудовой подвиг. Он работает так не потому, что его вдохновила кампания за оборачиваемость оборотных средств.
      Скорее он озабочен тем, как лучше выточить деталь, сэкономить время на смене резца. Он думает о том, хватит ли раствора, подвезут ли кирпич, как лучше сложить в штабеля привезенный лес и т. д. И именно эта спокойная, размеренная работа и приводит к тем результатам, что в газетах тут же называются трудовыми подвигами, энтузиазмом масс и прочими дежурными словами.